Лея Алон (Гринберг). Проникая в наследие

Приложение: Перевод Натана Файнгольда псалма 139 и комментариев

Я люблю эту книгу, первую книгу, купленную мной в Израиле: серебристо-сиреневый томик с рисунком на обложке и портретом Мартина Бубера на внутренней стороне. Может быть, именно это лицо и привлекло меня сразу интеллектуальной силой своей, сконцентрированной во взгляде, в линиях лба. Портрет был выполнен несколькими броскими линиями при почти полном отсутствии деталей.

Так я открыла Натана Файнгольда-художника ещё до знакомства с его переводом. Я вглядывалась в рисунок на обложке, и он то казался мне крылом птицы в полёте, то тенями у подножья гор, то изгибами уходящей вверх дороги. Позже я узнавала его книги по абстрактным этим, будто подгоняемым ветром, линиям, по портретам еврейских мудрецов, в которых явственно ощущаешь вознесённость духа над миром материи. К серебристо-сиреневому томику избранных произведений Бубера добавились другие переводы Натана Файнгольда – теперь уже не с немецкого, а с иврита. Но запомнила я его именно по этой книге. За глубоко продуманным предисловием стоял человек, высоко оценивший значение еврейского мыслителя, к которому он пришел через европейскую философию, проверивший его взгляды своим собственным становлением как религиозной личности. Я как бы увидела Файнгольда в начале поиска, в семидесятые годы в Москве, когда он организовал группу переводчиков и приступил к первому изданию Бубера в Еврейском Самиздате, и, спустя почти десять лет, в Израиле, и он уже критически подошел к наследию Бубера, открыв для себя еврейских ортодоксальных мыслителей.

– Любой поиск объясняется неудовлетворенностью. Что вело вас, что вы искали?

– Сейчас я бы это сформулировал как поиск корней. Я прошел несколько этапов. Сначала мной руководила любознательность, стремление понять смысл жизни. Я искал его как человек, изучивший марксизм-ленинизм, немецкую философию, затем европейскую современную философию и не получивший удовлетворения. Я открыл книги Мартина Бубера и Франца Розенцвайга (Franz Rosenzweig), когда узнал, что есть на свете еврейские философы, и нашел у них постановку вопроса о смысле существования человека и нашего народа, в частности, но это была лишь постановка вопроса. Ответа я не нашел и продолжал искать, приближаясь к Источнику, то есть к самой Торе.

– Вы можете сказать, что у вас сейчас нет вопросов?

– Во всяком случае я занимаюсь сутью дела. Я изучаю Тору, где есть ответы на все вопросы, но тайны её открываются тому, кто живет по Торе. Даже при самой большой страстности и активности в ее изучении нельзя добраться до ответов, если не исполнять Тору, – это я понял, и поэтому для меня изучение связано с исполнением заповедей.

Мы беседуем в комнате, скорее напоминающей художественную галерею, среди картин, написанных Натаном в разный период жизни. По какой-то ассоциации я вспоминаю еврея Зюса, не тогда, когда был он блестящим царедворцем, а позже, в момент глубокого внутреннего перелома, когда он осознал свое еврейство. Я почему-то вспоминаю еврея Зюса, когда смотрю на человека в черной ермолке с поседевшей головой и полуседой бородой. Эта необъяснимая ассоциация прояснилась позже, когда я увидела портрет самого Натана, выполненный в пятидесятые годы талантливым советским художником Сергеем Петровичем Скульским. Контраст между прежним Натаном – аристократичным, похожим на киноактера, близким к московской богеме, и сегодняшним – религиозным евреем, погруженным в изучение иудаизма, – был разительным. Тогда в России интерес к искусству и философии сочетался у него с сугубо технической профессией – он работал инженером-кибернетиком. В Израиле же Файнгольд со всей страстью своей натуры ушел в переводы священных книг.

– Ваш отбор книг для переводов представляется мне очень целенаправленным. Это ортодоксальная философская литература. Особняком стоит лишь Мартин Бубер.

– Я рассматривал наследие Бубера как мост, но которому русское еврейство будет возвращаться к своему источнику. Я был одним из тех, кто тогда нуждался в нем, потому что, будучи, как и он, ассимилированным евреем, я понимал его язык. К религиозным текстам я не был подготовлен ни своей судьбой ни уровнем своих знаний. Как только у меня появилась возможность продвинуться вперед, и я это сделал, Бубер остался для меня лишь популяризатором еврейства.

На столе перед нами переводы Файнгольда. В традиционном коричневом переплете с тисненными золотыми буквами.

– Махзор, свод молитв к Рош-а-Шана и Йом-а-Кипурим, на перевод которого ушло два с половиной года работы. Это был официальный заказ, принесший с собой материальную компенсацию, все же остальные переводы, как горько пошутил однажды Натан, оплачивают лишь стоимость сигарет, Правда, тут же, уловив мой сочувственный взгляд, он добавил: «Чтобы заниматься тем, что мне интересно, я вынужден был пойти на сильные материальные ограничения»,

В стопке лежащих на столе книг выделяются рассказы Шмуэля-Йосефа Агнона. Светло-голубой цвет обложки напоминает мне небо в знойный день израильского лета, когда оно кажется почти выцветшим. Птица, разорвавшая однообразную эту голубизну, распластала крылья и будто парит в воздухе. Крылья ее подобны широкой кроне дерева, а хвост похож на корни, которые, высвободившись из земли, повисли в воздухе. Смотрю на птицу на обложке, снова отмечая это характерное для Файнгольда состояние полета, и в ушах у меня начинают звучать слова мальчика из рассказа Агнона «Птица моя». И все более распевной кажется мне его интонация. И вот уже слова его льются стихом, положенным на музыку:

«Когда умирает праведник, душа его воплощается в птицу, и летает птица весь день, куда хочет – туда летит: то в одно место, то в другое, то к дереву зеленеющему, то к потоку вод. А бывает, опускается на крышу дома молитвы – сказать «амен» после кадиша, либо постучит клювом в окно – чтобы обитатель дома помянул ее душу. А ночью возвращается к Отцу своему Милосердному на небесах, ведь там ее обитель».

– Агнон – это редкий случай совмещения искусства с Торой, – продолжает Натан. – Он родился в галуте и умер на Святой земле. Получил ортодоксальное воспитание, потом хлебнул от светской культуры. И вот такая странная судьба дала ему сочетание духа европейской культуры, с одной стороны, и еврейского духа – с другой. Это, наверное, единственный гениальный писатель, который творил в рамках подлинно еврейского мировоззрения. Для нас знакомство с Агноном означает решительный поворот в развитии своей еврейской духовности, а не той, которая перепала нам на галутских дорогах.

Рассказы Агнона в переводе Файнгольда появлялись в печати постепенно. В самом начале была опубликована нобелевская речь писателя, потом – «Молитвенник моего детства», потом «Иной облик», благоухающий свежестью деревенской ночи рассказ о любви, потом – подобный легенде, что передается из уст в уста, «Иссахар и Звулун» – и так составилась вся книга. Я хранила эти отдельные рассказы, потому что все они (за исключением «Птицы моей») переводились на русский впервые, а на иврите Агнон мне не был доступен. Так же берегу я сейчас любую публикацию Файнгольда из необычного, исполненного высшей тайны наследия раби Нахмана из Браслава, и верю, что это уже заготовки для будущей книги[2].

Нам трудно проникнуть в его зашифрованные тексты, пронизанные восходящими к Каббале ассоциациями. Файнгольд, отдавший много лет изучению еврейской мистики, становится посредником между творениями хасидского цадика и нами. Он не просто переводит, он комментирует суть происходящего, и мы идем вместе с ним по дорогам странствий в поисках дочери Царя – души человеческой, пребывающей в галуте материального мира.

– Что для вас объединяет три такие разные фигуры, как хасидский праведник раби Нахман из Браслава, каббалист Иегуда Лейб Ашлаг и рационалист Рамбам, труды которых вы выбрали для перевода? – продолжаю я наш разговор,

– Все они являются источниками подлинной мудрости. Все они личности. Рамбам, конечно, принадлежит к другой эпохе. Он жил в одиннадцатом веке. Я перевел книгу «Послание в Тэйман, или Врата надежды» как раз к его восьмисотлетию. Книга удивительно актуальна и в наши дни. Это ответ Рамбама еврейской общине Йемена на просьбу о духовной поддержке во времена тяжелых гонений, но те проблемы еврейского существования в галуте, которые он освещает, не утратили значения и для нас.

Рамбам – один из крупнейших законоучителей, величайший авторитет для всех еврейских общин, но я думаю, если бы раби Ашлаг, который был почти незнаком нашим современникам, встретились, они быстро нашли бы общий язык, – Натан улыбается и закуривает очередную сигарету.

Он встает, прохаживается по комнате, отдыхая от разговора, останавливается в дверях, ведущих на террасу. На стене, примыкающей к террасе, висят рядом портреты Рамбама и Иегуды Лейба Ашлага. Тонкие черты лица Маймонида походят на кружева старинного узора, а в глазах его отражаются далекие звезды. Зато отдельные детали в облике раби Ашлага выдают нашего современника. И, может быть, тогда, когда он выходил из своей иешивы в Иерусалиме, где открывал ученикам особый метод постижения Каббалы, и становился одним из прохожих в Гиват-Шауле, не всякий взгляд мог бы определить в нем великого мудреца, толкователя «Сэфэр-а-Зоар» («Книги Сияния»), про которого говорили, что ему дано познать тайны неба на земле.

И вновь Натан возвращается к столу и усаживается напротив меня, продолжая нашу беседу:

– Уже миновало десять лет с тех пор, как я начал учиться у его последователя, раби Мордехая Шайнбергера, основавшего первую иешиву для изучения Каббалы по методу Ашлага. Ашлаг был сторонником распространения знаний по Каббале, он считал, что все, что уже записано, о чем уже сказано, должно быть открыто для обучения. Его книга «Дарование Торы», часть статей из которой я перевел, обращена к широким слоям народа и проливает свет на суть еврейства и его миссии.

Рядом со мной на стене висит рисунок – какая-то композиция, напоминающая надпись на древнееврейском языке. Я пытаюсь прочесть ее.

– Не старайтесь, – улыбается Юля, жена Файнгольда.

– Он нарисовал это в пятидесятые годы, когда не знал ни одной ивритской буквы.

Мне рассказывают, что дед Файнгольда, талмудист, показывал Натану-ребенку священные книги. Дед погиб и гетто; прошли десятилетия, и внук вдруг начал рисовать ивритские буквы. Как-то в те же годы Натан привел в дом двух израильских туристок. Они подошли к этому рисунку и прочли: «Эли» – «Мой Бог».

– Выходит, что ваш путь мистически определился уже тогда, в пятидесятые годы, когда вы еще никакого представления об иудаизме не имели, – говорю я полушутя.

– Вполне возможно, – серьезно отвечает Натан.

Картины на стенах вокруг нас помогают понять самого Натана. В них чувствуется необычная устремленность духи, На одной из картин изображен момент дарования Торы в виде всепоглощающей космической бури; на другой – земное, прекрасное лицо праматери Рахели. И линии свадебного наряда переплелись, словно сами по себе, как мистические знаки, возвышающие ее от земли к небу.

Такое сочетание материи и духа, когда дух оказывается сильнее, рождает удивительные образы в творчестве Натана Файнгольда.

– Это ситуация на грани, – говорит он об одной из своих картин. – Преодоление границы, как когда-то в пустыне, когда Бог даровал нам Тору и три дня мы готовились к этой миссии; когда материальное отступало, очищая место другой силе – духовной.

Выход за пределы повседневной реальности, о котором говорит Файнгольд, ощущается в портрете князя Мышкина, в лице Рахели, в облике раби Акивы и в царе Давиде – всюду колеблющаяся грань между земным и небесным.

– Это трудности еврейского существования – евреем быть нелегко. Надо изменить свою жизнь, заковать себя в систему ограничений – это естественно для того, кто вырос в рамках еврейства, но таким, как я, это непросто. Так что мне, конечно, нелегко, и продвигаюсь я медленно.

– Чувство подлинного удовлетворения. Как сказано в священных книгах, вознаграждение за исполнение заповедей само их исполнение.

– Бывало ли у вас раньше, в вашей прежней жизни, такое полное удовлетворение?

– Нет, это совсем иное чувство. Только тогда, когда ты опираешься на надежное основание Торы, только тогда ты наконец понимаешь, что занимаешься тем, чем следует заниматься еврею. Ведь те двенадцать, или сколько нас есть сейчас миллионов евреев, – всего лишь небольшая часть еврейского народа.

– Наш народ, – словно подытоживая беседу, говорит Файнгольд, – образует вся совокупность евреев, начиная с праотца Авраама, совокупность всех, живших прежде, и ныне живущих, и всех, кому еще предстоит родиться. И коллективный опыт – основа и источник нашей мудрости. Нет смысла повторять заблуждения прошлого, на что обречен индивидуум, если он чужд истории своего народа. Истинно праведная цель личности в том, чтобы воспринять собственное наследие и двигаться дальше по своему индивидуальному жизненному пути.

– Этот путь привел вас в государство Израиль. Вы прожили здесь уже немало лет, хорошо знаете страну и людей. Чего, по нашему мнению, недостает нам в аспекте духовном?

– Изгнание, – твердо отвечает на мой вопрос Натан, – Это не столько географическое, сколько духовное понятие. Изгнание предполагает необходимость исхода. Мы должны осуществить свой «исход из Египта» не только как географический исход из России и из других стран, но как исход нашего духовного рабства, которое гнездится в нас самих. Нам еще нужно освободиться от всего чуждого еврейству внутри самих себя. И это касается не только людей, но и государства.

Приложение: Перевод Натана Файнгольда псалма 139 и комментариев

3. Отмеряешь хождение мое и отдохновение мое,

4. Нет слова еще на языке у меня, а Ты, Б-г, его уже знаешь!

6. Дивно (это) и непостижимо, превышает разумение мое!

7. От духа куда уйду Твоего, от лика Твоего куда убегу?

Расстелю себе ложе в шеоле, и вот – (снова) Ты!

9. Понесусь на крыльях рассвета: поселюсь на краю моря –

11. И скажу: «Только тьма сокроет меня! Ночь мне – свет!»

12. Но даже тьма от Тебя не сокроет: ночь светла,

14. Славлю Тебя, потрясенный деяниями, вселяющими

созидаемый втайне, формовался в недрах земли.

16. Мой зародыш бесформенный созерцали глаза Твои.

В книге Твоей всем предписаны дни созидания.

17. Как мне дороги возлюбленные Твои, о, Всевышний!

18. Стану исчислять – их больше, чем песчинок (на берегу

морском)... Дохожу до конца – и я все еще с Тобой!

19. Властелин! О, если бы умертвил Ты злодеев! –

23. Всевышний! Исследуй меня! Познай мое сердце,

Тема этого несравненного, по мнению Ибн Эзры, псалма – глубочайшее созерцание, приводящее к признанию полной зависимости человека от Творца. Казалось бы, человек, устремленный к Всевышнему, делится с Ним сокровенными мыслями; бывает, он пытается бежать и скрыться от Него, грешит и восстает против Него. Но в действительности все деяния человека, все его мысли и чувства всегда известны Ему наперед, потому что это Он сотворил человека, «соткал его во чреве материнском».

Псалмопевец, прилепившийся к Б-гу, созерцая непостижимые чудеса и грозные деяния Его, прославляет Творца и проклинает грешников, восстающих на Творца всякой плоти и всякого духа, Творца мироздания. Псалом завершается мольбой, обращенной к Всевышнему, убедиться в чистоте помыслов псалмопевца и, если он еще не очистился полностью, – вести его и дальше по благому пути.

Внешнее противоречие, коренящееся в непознаваемости Творца, – противоречие между Его всеведением и нашей свободой выбора — псалмопевец не пытается разрешить логически. Он примиряет его сердцем, исполненным веры настолько безграничной, что она дарует свободу в Б-ге.

Ниже приводятся все комментарии Раши к псалму № 139, а также комментарии других толкователей.

1. Руководителю (хора). Песнь Давида – Раби Йеѓуда (цитируемый в Мидраше Шохэр Тов) приписывает основополагающие идеи этого псалма Адаму. Восприняв их, Давид дал им словесное выражение в одном из прекраснейших своих песнопений.

Б-г! Ты исследовал меня и познал – В предыдущем псалме говорится о всеведении Всевышнего: «Ибо возвышен Б-г, но видит униженного» (Пс. 138:6). Здесь же эта тема углубляется и детализируется. (Ибн Эзра)

2. Ты проникаешь заранее в мысли мои – чтобы привлечь меня и приблизить к Себе, одарить дружбой Твоей и любовью. (Раши).

3. Хождение мое и отдохновение мое – Путь мой, ложе мое и мой кров окружил Ты ограждением так, что мне не дано ничего совершить без Твоего ведома. (Раши)

Отмеряешь – זרית от זר (венец): «сделаешь венец золотой вокруг (него)» (Шмот 21:11). И так сделал Утешитель (всесторонне постигающий человека). А наши мудрецы говорят о капле, из лучшей, отборной части которой рождается человек, и дают такое толкование: זרית – провеивать зерно, чтобы освободить его от всего негодного. (Раши).

Тебе ведомы – הסכנתה означает: Ты изучил. (Раши).

4. Нет слова еще на языке у меня – Я еще не успел привести в действие мой язык, а Ты уже знаешь, о чем я стану говорить. Более того, без помощи Всевышнего членораздельная речь была бы невозможна, как сказано в Мишлей: «У человека – помыслы сердца, но от Б-га – дар слова (досл.: отклик языка)» (Мишлей 16:1). (Радак)

А Ты, Б-г, его уже знаешь – Ведь Ты знал все частности моей жизни задолго до моего рождения, как Ты сказал пророку: «Еще до того, как Я создал тебя во чреве (материнском), Я знал тебя» (Ирмеяѓу 1:5). (Мидраш Шохэр Тов)

5. Сзади и спереди объемлешь меня – С моей передней и с моей задней сторон. (Раши)

Ладонь Твою – Бремя Твое (бремя Торы и заповедей) и власть Твою. (Раши)

6. Дивно это и непостижимо... – и завершение (в последующем стихе) – сокрыто от меня и неведомо мне такое место, куда я мог бы убежать от Тебя. (Раши)

8. Расстелю себе ложе в шеоле – ואציעה – (постелю) постель, ложе. (Раши)

9. Понесусь на крыльях рассвета – Если бы обрел я крылья, подобные крыльям утренней зари, что в урочный час сияет от края и до края мира, я полетел бы стремительно до самого края моря и поселился бы там. (Раши)

10. Но и там – нет мне убежища, потому что никакая тьма не скроет («не затемнит») меня от Твоего взора. (Раши)

11. И скажу: «Только тьма сокроет меня...» – Если скажу (себе): стану невидим во мгле, тьма сокроет меня, и Ты меня не увидишь. (Раши)

«...Ночь мне – свет» – Ночь меня скроет. Свет этот – свет во мраке, как в книге Йова (37): «Рассеет облако свет свой»; и «звезды светлые» в псалме 148, и как в Шмот (14): «И осветит ночь». (Раши)

Сокроет меня – ׳שופב׳ от נשף (вечер). (Раши)

12. Тьма – как свет! – Они одинаковы для Тебя. (Раши)

13. Средоточие мысли моей – כליותי (почки), в них - средоточие всех моих помыслов. (Раши) Почки, согласно традиции, символизируют средоточие сокровенных помыслов, таящихся в глубинах человеческой души. Но даже и в эти глубины проникает всевидящий взор Всевышнего. (Радак; Ибн Эзра)

Соткал меня — תסרכני тождественно תסובבני (соткал меня). (Раши)

14. Славлю Тебя, потрясенный... – тем, как я дивно устроен. (Ялкут Мэам Лоэз)

Дивны свершенья Твои – это душа моя воистину знает – Перевод соответствует толкованию Радака.

15. Когда я, созидаемый втайне – При зачатии. (Раши)

16. Мой зародыш бесформенный созерцали глаза Твои – Со времени сотворения мира Тобою глаза Твои созерцают всякое нутро в поколениях преходящих. Проблеск очертаний моих, прообраз моей формы еще до рождения моего, прежде, чем я явился в мир, созерцали глаза Твои.

В книге Твоей всем предписаны – Все создания в мире, все они, подобно мне, обнажены пред Тобою.

...дни созидания. И один из дней – для Него – Все деяния и цели людей были открыты пред Тобою (заранее), как если бы их созидание уже свершилось, хотя ни один из них еще не существовал, никого еще не было. Именно это поражает в деяниях и в могуществе Его: грядущее открыто Ему до того, как наступит. И Он говорит: «Еще до того, как Я создал тебя во чреве (материнском), Я знал тебя» (Ирмеяѓу 1:5).

В книге Твоей – В книге поколений человеческих, которую Ты показал Адаму, первому (из людей).

ימים יצרו ולא אחד בהם – Через множество дней им (людям) предстояло быть сотворенными, но ни один из них еще не был сотворен. – Таково толкование, относящееся к традиционному написанию текста. Толкование же, соответствующее традиции чтения текста (на это толкование опирается на наш перевод 16-го стиха), таково: ימים יצרו – Дни предстоящего сотворения. ולו אחד בהם – А один из дней – для Него! Для Себя Он избрал один день – день субботний. По мнению других толкователей, это Йом Кипур (День Искупления), чтобы прощать. (Раши)

17. Как дороги мне возлюбленные Твои – Кнесет Исраэль (общность, народ Исраэля) возглашает: «О, как почитаемы мною праведники всех поколений!»

Сколь велико их число – Итог исчисления их, как сказано: «Когда будешь исчислять поголовно сынов Исраэля» (Шмот 30:12). (Раши)

18. Стану исчислять – их больше, чем песчинок – Если стану перечислять их добрые дела, окажется, что они многочисленнее песчинок (на берегу морском).

Дохожу до конца – и я все еще с Тобой – Вот я подошел к концу чреды поколений, предопределенных Тобою, от изначального до нынешнего. И это (мое) поколение по-прежнему с Тобой. В благоговейном страхе перед Тобой, я не отступился от Тебя! (Раши)

19. О, если бы умертвил Ты – Амалека-злодея. (Раши)

20. Призывают Тебя вероломно – В своих злодейских замыслах обращаются к имени Твоему, совмещая это с идолопоклонством (чтобы, как они полагают, санкционировать Твоей властью их языческие культы). Враги Твои, произносящие всуе имя Твое – (Перевод выполнен в соответствии с лингвистическим комментарием Раши на этот стих.) נשוא לשוה тождественно עריך ;נשאו לשוה означает אויביך; произносят всуе враги имя Твое. (Раши)

21. Ненавидящих Тебя – משנאיך – буквально: тех, кто сеет ненависть к Тебе, вводя в грех других. (Раби Хаим ибн-Атар)

22. Полнотою ненависти возненавидел я их – как если бы причинили зло мне лично. (Ибн Эзра)

23. Исследуй меня – И убедись, что я беспредельно верен Тебе. (Сфорно)

24. Посмотри – Если мое сердце хоть на единое мгновение посещает неподобающий помысел, вызывающий Твое неодобрение, – немедленно умертви меня. (Ибн Эзра)

25. Если путь мой прискорбен – Если путь мой печален и порочен. (Раши)

Веди меня по пути вечному – Этот заключительный стих песнопения Давида напоминает нам о сказанном Авраамом (см. Брешит 16): если потомкам моим предстоит прогневить Тебя, лучше мне остаться бездетным. (Ялкут Шимъони). Руководи мною милосердно, как Ты руководишь всем мирозданием. (Ял кут Мэам Лоэз).

Примечания

[1] Из книги «И возрадуется сердце ваше». Издательство «Мория», Израиль, 1991 год.

[2] Книга «Учение раби Нахмана из Браслава» вышла в свет в 1991 году.