Шуламит Шалит. Тихо дремлет музыка в скрипочке Квитко

Бетти садилась за фортепьяно. Он усаживался рядом, слушал ее игру. Часто доставал огрызочек карандаша и, беззвучно нашептывая, начинал левой рукой что-то быстро-быстро писать в узенькой тетрадке.

Стихи так схожи с птицами / Различно оперение, /

Повадка, голос разные. / Возьми стихотворение: /

Услышишь гомон, шорохи / И гул ветров над нивой /

Мой друг! Почаще покидай / четырехстенный рай/

Вот высота – она твоя! И ветра влажная струя, /

И яблони весенней цвет, / И девичьей улыбки свет, /

И медленный разрыв зари – / Все для тебя / Твоё! / Бери!/

Жил на свете удивительный поэт, Лев (Лейб) Квитко. Как они, злодеи, могли убить такого светлого, солнечного человека... Он возвращал взрослых людей в мир гармонии, где все со всеми уживались. А детям он открывал царство самоцветов, лежащее у их ног, учил различать звуки природы и понимать язык предметов, животных и растений.

Стоит взрослый человек, смотрит на высокое дерево, а видит спрятанную в его стволе скрипочку и слышит, как она поёт. А что, если сделать скрипочку самому? Взял коробочку, фанерный сундучок, приладил к веточке четыре волоска и любуется: «Никто ещё не видывал / Подобного смычка...» И получилась скрипочка.

Обложка к книжке Л. Квитко «Дос фидэлэ» («Скрипка»). Харьков, 1928. Худ. Г. Фишер

В руках моих послушная, / Играет и поёт... / И курочка задумалась / И зёрен не клюёт. / Играй, играй же, скрипочка! / Трай-ля, трай-ля, трай-ли!

Звучит по саду музыка, / Теряется вдали. / И воробьи чирикают, / Кричат наперебой: / – Какое наслаждение / От музыки такой! / Задрал котёнок голову. / Лошадки мчатся вскачь. / Откуда он? Откуда он? / Невиданный скрипач! / Трай-ля, трай-ля, трай-ли! / Звучит по саду музыка,/ Теряется вдали.

Трай-ля! / Замолкла скрипочка... / Четырнадцать цыплят, / Лошадки и воробушки / Меня благодарят. / Не сломал, не выпачкал, / Бережно несу, / Маленькую скрипочку / Спрячу я в лесу. / На высоком дереве, / Посреди ветвей, / Тихо дремлет музыка / В скрипочке моей.
(«Скрипка», пер. М. Светлова)^[1]

Порою так хочется уйти от «злобы дня» в лес, или хотя бы в парк, найти уютную скамейку и… послушать весёлого и мудрого сказочника Льва Квитко. И так полезно для души! Ах, если бы на идише! Но если дети еще знают русский язык – тоже неплохо, а иногда даже изумительно хорошо, потому что переводили Квитко влюбленные в него и в его стихи люди. Слушаешь его и вдруг сам увидишь и травинку и всякого жучка его глазами. А потом этот жучок почему-то вспоминается. Почему? Может, потому, что он с характером:

Над городом ливень / Всю ночь напролёт. / На улицах – реки, / Пруды у ворот. / Трясутся деревья / Под частым дождём. / Промокли собаки / И просятся в дом. / Но вот, через лужи, / Вертясь, как волчок, / Ползёт неуклюжий / Рогатый жучок. / Вот падает навзничь, / Пытается встать, / Подрыгал ногами / И встал он опять. / До места сухого / Спешит доползти, / И снова, и снова / Вода на пути. / Пропал бы навеки / Рогатый жучок, / Но тут подвернулся / Дубовый сучок…

Но сучок-то не просто «подвернулся», а проплывая мимо, поспешил на помощь.

И, сделав на месте / Крутой поворот, / К жучку на подмогу / Он быстро плывёт...

Доплывает жучок до двора и дома, где живёт поэт, тогда ещё и сам, наверно, мальчик, но особенный, такой, который всё-всё запоминает.

Жучка я поймал, / Посадил в коробок / И слушал, как трётся / О стенки жучок.

Он от ливня ушёл и все лужи переплыл – для чего? Чтобы оказаться в тёмной коробочке? Не раз поэту говорили: искусство не делает людей лучше, а он твердил своё: «мы должны учить доброму»:

Но кончился ливень, / Ушли облака. / И в сад на дорожку / Отнёс я жучка.

«Есть люди, которые излучают свет. Таким был Квитко», – сказал писатель Леонид Пантелеев. Украинский поэт Павло Тычина выучил идиш, чтобы переводить Ошера Шварцмана, Давида Гофштейна, Льва Квитко…

Обложка к книжке Л. Квитко «А циг мит зибн цигелэх» («Коза и семеро козлят»).

Сохранился любопытный рассказ Корнея Чуковского о том, как он благодаря книжке, полученной им от Квитко, самостоятельно научился читать на идише. И читать и пересказать вам – истинное удовольствие!

«Я получил от него в высшей степени загадочную книгу, напечатанную еврейскими буквами. Этих букв я не знал ни одной. Но, сообразив, что на заглавном листе, наверху, должна быть проставлена фамилия автора и что, значит, вот эта узорчатая буква К (на идиш – коф – Ш.Ш.), а вот эти две палочки – В (вов), а вот эта запятая – И (йод), я стал храбро перелистывать всю книгу. Надписи над картинками дали мне ещё около дюжины букв. Это так окрылило меня, что я тотчас пустился читать по складам заглавия отдельных стихов, а потом и самые стихи: "Яслес шпацирн", "Дос жукл", "Ди фердл", "От гейт а регн". Я написал ему о своём скромном триумфе и получил от него такое письмо: "Когда я вам посылал свою книжку, у меня было двойное чувство, желание быть прочитанным и понятым вами и досада, что книга останется для вас закрытой и недоступной. И вот вы неожиданно таким чудесным образом опрокинули мои ожидания и превратили досаду в радость"».

Чуковский с детства слышал, что идиш будто бы не слишком музыкальный язык (он сказал об этом грубее, а мы цитировать не обязаны), но в стихотворениях Квитко идиш зазвучал для него пленительно, мелодично, изящно. Это изящество стало особенно ощутимо, когда Квитко прочитал ему своего великолепного «Медведя в лесу». Итак, «Ветер веет, веет, веет...» Нет, сначала послушаем идиш:

Шит эр Шит эр Шит эр Шит эр / Пух ун пух / Он а брэг / Балд дэм валд шойн цýгедэкт / Лойфт цурик ин валд дэр бэр / Фрейлэх дрейлэх / hин ун hер / С'фалт дэм валд а клэйд аф винтэр! / Лойфт дэр бэр / Ун балд фаршвúндт эр / Вуhúн из эр антлофн? / – Геган зих лэйгн шлофн!

Ветер веет, веет, веет, / Теплым снегом сеет, сеет. / Пух да пух – / Бело вокруг. / Сразу тихо-тихо стало, / Снег лежит как одеяло…

Перевод Е. Благининой и точен и звучен, и все-таки Чуковский отмечает: «…даже походка медведя, идущего по этому белому, тихому, заснеженному лесу, была искусно передана в подлиннике. Мелодия Квитко до того экспрессивна, что даже не зная всех слов языка, угадываешь их внутренний смысл».

В книгу воспоминаний «Жизнь и творчество Льва Квитко» (составители Б. Квитко и М. Петровский, Москва, 1976) Берта Самойловна, вдова поэта, включила и его «Автобиографию». Он написал одну страничку. «Я родился в селе Голоскове, Подольской губернии. Точной даты моего рождения я не знаю – 1890 или 1893 год»… Лев Озеров в предисловии к сборнику «Избранное» как будто перебивает его, уточняя: «Отсутствие точной даты – признак того, что человек рос без родителей». Сборник вышел в Москве в 1990 г., через год после смерти Берты Самойловны, немалыми усилиями их дочери Етты (по-русски писали и Ета и Иета, а по-еврейски это, видимо, Этта, Этель), тоже вскоре ушедшей…

Етта (на могильном памятнике Иета) – дочь поэта Л. Квитко и жена худ. Л. Сойфертиса

«Круглый сирота, – продолжает Озеров, – он один выжил из всей большой семьи, загубленной чахоткой». И родители, и братья, и сёстры – все умерли от туберкулёза. Последней, в 1929 году, ушла младшая сестра Лия.

«Квитко очень её любил», – рассказывала мне дочь Лии, племянница Льва Квитко, Инесса Аркадьевна Глуховская. Она с сыном Леонидом и семьёй дочери Лили приехала в Израиль в 1992 году. С Квитко видалась часто в Речицах, куда он приезжал навещать Лию, а после войны сама разыскала его в Москве, семья была на даче, и дядя Лейба поселил ее в своем кабинете.

Л. Квитко (слева) с сестрой Лией и ее мужем Ароном (Аркадием) Глуховским, 1927

Счастливые дни! Он готовил бутерброды, заваривал чай, и они вместе завтракали. И только спустя сорок лет Инесса встретилась с его дочерью и своей кузиной Еттой, и они, если и не подружились, то все-таки тепло приняли друг друга. Впоследствии Инесса старалась поддерживать связь и с внучкой Квитко Людмилой, та даже приезжала из Москвы в Израиль, в гости.

Инесса Глуховская (слева), племянница Л.Квитко, дочь его сестры Лии,

и внучка поэта Л.Квитко – Людмила. На правом снимке: Инесса – недавняя фронтовичка

«Я рос на хлебах у голода», – писал Квитко. Первым человеком, которому он читал свои детские стихи, когда еще не умел их записать, грамоте до десяти лет не обучался, была любимая бабушка. Первые стихи в печать он подписал так: «Лейб Бабушкин». Самородок, поэт Божьей милостью. Впрочем, этого определения воспитанный советской властью Лейбеле Квúтка, будущий Лев Моисеевич Квитко, не любил. Да, русские и все другие народы в советской стране называли его Квиткó, только украинцы и евреи – Квúтка.

Писал и чисто и легко / От сил переизбытка, –

Как говорят одни: Квиткó, / И как другие: Квúтка.

Уйдя из дому на «вольные хлеба» в 9 лет, Лейбеле стал пастушком на хуторе, а в 10 – он уже посыльный у торговца кожами, потом рабочий маслобойни, сапожник, маляр, грузчик, токарь, воспитатель в детском доме. Вот его «университеты». Друг детства, ходивший в хедер, обучил его азбуке (по другой версии, он и сам учился немного в хедере), а позднее они вместе с этим другом организуют библиотеку и самодеятельный театр.

«Шестьдесят вёрст отделяют село Голоскóво от города Умани, если добираться на подводе или с извозчиком-балáгулой. Стоило это недёшево. Но худенький подросток занимал мало места и с него брали полцены» (писала Берта Квитко). В Умани жил дядя, который гордился тем, что в семье подрастает поэт.

«Умань притягивает своим роскошным парком, который в конце XVIII века, в 1796 году, был заложен графом Потоцким для жены Софии. Это был один из красивейших, на многие километры, парк – с водопадами, островами, скульптурами, а какая разнообразная флора и фауна! Как поэт Лев Квитко сложился в Умани» – это тоже из написанной вдовой биографии поэта, заметим только, что в ней вообще нет имен матери и отца поэта. Странно, не правда ли?

В Умани Лев впервые повстречался с известным писателем Давидом Бергельсоном. На вопросы об образовании, а также – из какой он семьи, Квитко как Бергельсону, так и всю жизнь потом, отвечал односложно, неохотно.

Пересказываю характерное для Квитко: когда в комнату вошла собака, он преобразился. Играл с ней, рассказал Бергельсону массу историй об этой породе собак и о других породах. Увлечённо, красочно описывал собачьи повадки. Стихов не читал, но перед отъездом Бергельсона в Киев дал ему свою тетрадку. Бергельсон ахнул: он открыл истинного поэта. И тут же напечатал его. Дело было в 1916 году, через год на идише вышел сборник стихов поэта Лейба Квитко. С тех пор и до дня своего ареста в 1949 году Квитко был одним из самых печатавшихся в Советском Союзе еврейских поэтов. Переведен почти на 40 языков. Многие книжки для детей на русском языке, уже под именем Лев Квитко, переиздавались по много раз.

Его Бетти снова сидит за фортепиано. Играет для него Шопена, Бетховена, Баха. Он слушает самозабвенно, с замиранием сердца: до встречи с этой девушкой в его жизни такой музыки не было.

Молодожены Берта (Белла) и Лейб (Лев) Квитко, 1921

Предложение Берте Самойловне он сделал в такой форме, что она запомнила его навсегда. Однажды Квитко пригласил её на прогулку. На одной из улиц он остановился и, прижимая руку к груди, волнуясь, сказал:

– В сердце у меня расцветает дивный цветок, прошу вас, не рвите его...

Кто еще мог так трогательно и старомодно предложить руку и сердце?

Но когда Берта сообщила о сватовстве тёте, матери уже не было в живых, та, разумеется, поинтересовалась, чем занимается жених? Пришлось сказать правду: пишет стихи. Что может быть ужаснее для девушки из порядочной еврейской семьи? Тетя спросила, может быть, даже повысила голос, а попросту – крикнула: «И на стихи ты собираешься жить?!» На этот вопрос ответа у племянницы не было. А веселая еврейская свадьба все-таки состоялась!

Берта никогда не сомневалась, что Квитко – самый лучший, самый талантливый поэт. Он сам, его интересы, его творчество были для неё главным делом жизни. И то сказать, популярность его была огромна, у русской аудитории даже ещё бóльшая, чем у еврейской. В начале 1920-х годов он провёл два года в Германии. Когда же он вернулся, на вокзале в Ленинграде его встречали отряды советских пионеров с цветами в руках. Не забудем, что он уже был автором стихотворения «Письмо Ворошилову»! Какой юный пионер не знал этих стихов? Или «Анна-Ванна – бригадир»... Кто-то недавно назвал эту Анну-Ванну милитаристкой. Смешно, а, пожалуй, похоже на правду. Квитко не только официально возглавлял еврейскую советскую детскую поэзию, но и всем сердцем был верен партии большевиков. Кому-кому, а ему она дала всё – возможность выбраться из нищеты, печататься, стать уважаемым человеком. Но ни одного лишнего дня жизни, ни одного дополнительного рассвета – тихого и царственного, которые он так любил, – не подарила ему эта власть, которую он совершенно чистосердечно прославлял.

В 1936 году, 11 января, Чуковский записывает: «Был у меня Квиткó. В великолепном костюме, в европейском пальто. Читал замечательные стихи... обедал у нас. Любит советскую власть поэтично и нежно». Мне слышится характерное для Корнея Чуковского, но не зафиксированное на бумаге: «Надо же!» или «Подумать только!»

Знаете, сколько книг вышло у Квитко? Около трёхсот. И едва ли кто-то догадывался, что есть у поэта и горькие, пророчески-трагические стихи, которые тоже писались, да, представьте себе, но не показывались даже друзьям и, разумеется, не издавались. По крайней мере, на русском языке, на который его охотно и много переводили.

На миру – на красном, на российском – он был символом радости, здорового духа в здоровом теле и никогда не думал о смерти. Из-за того, кто переведёт Квитко, иногда даже ссорились. «Маршак недаром, – пишет Чуковский, – похитил у меня в Москве две книжки Квитко – на полчаса. Он увёз эти книжки в Крым и там перевёл их – в том числе "тов. Ворошилова", хотя я просил его этого не делать, т.к. Фроман уже месяц сидит над этой работой – и для Фромана перевести это стихотворение – жизнь и смерть, а для Маршака – лавр из тысячи. У меня от волнения до сих пор дрожат руки»…

В 1960 году в Большом зале Дома литераторов, набитом битком, был вечер памяти Квитко. Прекрасную прочувствованную речь произнёс детский писатель Лев Кассиль. Когда же он как об известном факте сказал, что для русской литературы поэта открыл Корней Чуковский, выступившая вслед за ним Агния Барто заявила протест: это она! это она открыла Квитко!

Через 10 лет после гибели Квитко, в 1962 году, Маршак поздравлял Чуковского с 80-летием такими словами: «Могли погибнуть ты и я, / Но, к счастью, есть на свете / У нас могучие друзья, / Которым имя – дети!»

Но никакие «могучие друзья» поэта Квитко не спасли.

Я думаю, уместно рассказать о том, что в 1946 году группа еврейских писателей, знавшая, что арестован, но не знавшая, что давным-давно убит (в 1937 г. в Минске) любимый всеми писатель Моше Кульбак, подписалась под документом, названным «Характеристика писателя М.С. Кульбака». Это письмо организовал и отправил в высшие органы власти родной брат Кульбака Илья Соломонович, и самой первой стоит под текстом фамилия Квитко. «Поэт-орденоносец Л. Квитко». Вслед за ним Маркиш, Добрушин, Галкин, Нусинов, Кушниров, Фефер (у меня есть копия этого письма). Дочь Ильи Соломоновича Кульбака, Цецилия, сообщила мне, что отец несколько раз обращался по этому вопросу к Илье Эренбургу, но никогда не получал ответа. Я – последняя, кто бросит в него камень, просто констатирую факт. Эренбург многое понимал раньше и лучше других: кому писать, как писать, о чём просить, а о чем не надо, не поможет, себе повредишь – и только. Мне дорого, что Лев Квитко первым поставил свою подпись под письмом в защиту талантливого, но уже убитого, о чем никто тогда не знал, поэта Кульбака.

На суде Лев Моисеевич Квитко сказал: «Мне кажется, что мы поменялись ролями со следователями, ибо они обязаны обвинять фактами, а я – поэт – создавать творческие произведения. Но получилось наоборот... Я не изменял Родине и ни одно из пяти предъявленных мне обвинений не признаю».

«Все раздавлены одним и тем же сапогом» – запись Чуковского.

Квитко Велвл-Вильям. Все его потомки в США считают, что он родной брат поэта Льва (Лейба) Квитко

Однажды, как это всегда и бывает, позвонил мне человек по имени Дэвид Снайдер. Номер телефона он получил от общей знакомой, врача-репатриантки. Сказал, что в США еще жив Гарри (1912-2010), племянник Велвла Квитко, а сам он племянник этого Гарри, который, как говорят, был очень похож на поэта. Затем сам Гарри, ему было уже далеко за 80, прислал мне много ксероксов с фотографиями членов семьи. Гарри не сомневался и доказывал мне, что Велвл и Лейб были родные братья.

Итак, Велвл (на иврите Зеэв, в США стал Вильямом) Квитко (родился прибл. в 1880– умер в 1958) – брат Лейба КВИТКО (1890 или 1893-1952).

Приблизительно после 1910 года он с третьим братом (имени Гарри не помнил) уехал из России в Европу, оттуда в Америку.

Дети Велвла Квитко: Гарри (Гершл), Ирвинг (Исаак) и Рут, США

Его семья – жена Рахель (Голдка), дочь Роза и сыновья Исаак и Гершл остались в России. Роза умерла от голодного истощения. Рахель с сыновьями приехали к Велвлу в 1922 или 1923. Один стал Ирвингом, другой – Гарри.

В 1925 году у Велвла и Рахели, в США, родилась дочь Рут.

Мой новый друг Дэвид был сыном этой Рут (она умерла в 1991 году, а ее брат Ирвинг в 1992-м).

Рахель умерла в 1940. Велвл-Вильям, брат поэта, как считает американская семья, пережил ее на 18 лет и скончался спустя шесть лет после расстрела Лейба Квитко.

Гарри писал мне, что в 1965 году его мать Рут, названная в честь бабушки, нашла статью, где говорилось о смерти в России еврейского поэта Квитко. Она не знала никаких подробностей, но рассказывала, что в 1930-1940-е годы делала попытки разыскать Лейба Квитко в России, писала письма, но никогда не получала никакой информации. Гарри скончался в 2010 году. Во всех анкетах Лев Моисеевич Квитко писал, что родственников за границей нет.

Прошли годы. И сейчас всю эту историю родственников Льва Квитко частично удалось восстановить. За что я и благодарю Давида, племянника Гарри. Гарри перестал мне писать, когда я усомнилась, что «бабушка Рут» являлась матерью и Велвла и Лейба. Верно, что многие мои старания узнать имя матери Льва Квитко не увенчались успехом, но сам он всегда утверждал, что она рано умерла, а на снимках бабушка Рут, если она и впрямь мать Лейба Квитко, дожила до преклонных лет. Но почему же имя ее всегда было тайной? Ни сам поэт, ни его родные, ни знавшие его с детства, ни писавшие о нем никогда не называли и не называют ее имени. Дело остается за малым – найти документы, доказывающие правоту американской ветви семьи Квитко, тогда мы еще раз вглядимся в лица “bubbie” Рут и великого еврейского поэта Лейба Квитко и, может быть, позволим себе признать их безусловное сходство…

И еще одно любопытное свидетельство, а конкретнее, фотография, полученная мною из израильского города Хадеры[2]

Мне показалось, что женщина с фотографии, присланной мне ее сыном Аркадием, на самом деле очень похожа на Льва Квитко. Она же никогда не сомневалась, знала, что они родственники… Кто поближе к российским, украинским архивам, возможно, сумеет воссоздать истинную историю семьи Квитко. Родным это важно. Недавно мне довелось видеть чудесный пейзаж, картину, собранную мальчиком-подростком из 5000 фрагментов. Эта работа заняла у него почти год. Генеалогия сегодня – хобби миллионов людей, значит, надо надеяться…

Лев Квитко с женой Бертой. Один из последних счастливых дней, 1947

Мне интересно было узнать, известен ли Лев Квитко в Израиле.

Да, известен, но, в основном, идишистам. А тем, кто читает на иврите, он стал известен, когда в 1968 году вышла книга его стихов в переводе Гершона Хановича «Тахат шемеш» – «Под солнцем». Сегодня она – антикварная редкость. Мне ее даже увидеть не удалось, в трех библиотеках искала. В каталоге числится, а книги нет. Говорят, это хороший признак. Но рецензии на неё я собрала. Среди них одну написала известная писательница Шуламит Лапид. Она приводит и перевод стихотворения Квитко «Из Бембы в Дрембу», по сюжету – о хелмском простофиле, который, ложась спать на дороге из Бембы, ставит башмаки носами в Дрембу, а потом оказывается, что он вернулся назад. Как и русские переводчики, Ханович изменил идишские имена на ивритские, считается, что так дети лучше усваивают стихи.

Закончить наш небольшой рассказ о Льве Квитко мне хочется сегодня, 12 августа, когда мы отмечаем день расстрела членов Еврейского Антифашистского Комитета, а я пишу вот эти строки, стихотворением Елены Аксельрод, которое она прислала мне много лет назад, да все не было повода показать его. Но чтобы понять, как возникли ее стихи, сначала прочтем самого Квитко в переводе Елены Благининой (на русском языке книжечка «Из Бембы в Дрембу» впервые вышла в 1958 г. и будет чудом, если она у вас сохранилась):

Тишка-парнишка собрался тайком / и в Дрембу из Бембы ушел вечерком. / Бабушка в Дрембе коврижки пекла, / Дух доносился до Бембы-села. / Тишка шагает на солнце, в тени, / В мыслях у Тишки коврижки одни. / Солнышко стало за холм уплывать. / Начал наш Тишка хромать, уставать. / Думает: «Дай заночую в лесу, / Завтра коврижки домой принесу. / Только вертеться я стану во сне… / Как бы не спутать дорогу-то мне! / Дай-ка разуюсь, сниму башмаки, / В сторону Дрембы направлю носки…» / Так он и сделал – разулся и лег… / А на рассвете бежал пастушок. / Он увидал под кустом башмаки, / В сторону Бембы направил носки. / Тишка проснулся, смеется: – Каков! / Я бы пропал без своих башмаков! / А уж теперь добреду как-нибудь… – Так он сказал и отправился в путь. /… Видит он крыши, над крышами – дым. / Бемба иль Дремба лежит перед ним? / Бемба иль Дремба, Дремба, как Бемба, как Бемба совсем. / Бембские домики, садики, пруд… / Бембские дети по стёжке бегут. / Тишка глядит на свои башмаки: / Пылью дорожной покрылись носки. / – Что это значит, / Скажите, друзья? / Может быть, я – это тоже не я?

А теперь – слово Елене Аксельрод. Стихи звучат одновременно и нежным воспоминанием о живом поэте и поминальной молитвой:

Кто любопытен и располагает временем, почитайте перекличку друзей в блоге http://tseytlin.livejournal.com/152869.html, и вы поймете, что стих Квитко все еще жив, ибо он «живуч»… Там идет трогательный и задушевный разговор о стихах Л. Квитко, о том, что их до сих пор с удовольствием читают и дети и их родители…

Первая публикация (сокр. вариант) – «Новости недели» («Евр. камертон»), 14.08.14.

Примечания

[1]Существует и более точный и близкий к оригиналу перевод этого стихотворения, сделанный Н. Заболоцким, но не хочется изменять тому, что помнишь наизусть добрых полвека…

[2] Бруха всегда знала, что она близкая родственница поэта Льва Квитко. Я нахожу в них визуальное сходство. Фотографию и рассказ о матери прислал мне ее сын Аркадий из Хадеры. «Моя мама Бруха Квитко родилась в Уманьском районе в поселке Покатилово (1915-1979) , её отца звали Иосиф. Знаю, что он был из очень состоятельных людей. Настолько, что его даже обязали вырыть колодец в поселке для всеобщего пользования. Дед Иосиф в 1910-м году уехал искать удачи в Америке. Открыл там процветающий цех по пошиву женского белья и в 1913 году вернулся в Россию за своей женой. Начались сборы, но Первая мировая война 1914 года помешала их отъезду. С большевистским переворотом всё пропало, включая дедушкин "бизнес" в Америке. Умерли мои дедушка и бабушка от малярии в эвакуации и похоронены в Средней Азии в районе Самарканда. Мама Бруха в 1930-е годы закончила в Одессе Педагогический институт на языке идиш. Так как Лев Квитко был репрессирован, то в годы правления Сталина было небезопасно признаваться в родстве с ним. Таким образом, связь между моей мамой и его семьёй прервалась».

***

Редакция благодарит Изабеллу Победину за помощь в техническом редактировании статьи.