Паром
Так уж судьба
распорядилась, чтобы я ежегодно до репатриации в Израиль (1990) приезжал в
местечко Бешенковичи, расположенное в 50 км. от Витебска, - города, воспетого
Марком Шагалом. Прямо с автобусного вокзала спешил я к Западной Двине, надеясь
застать паром на этой стороне реки. В детстве он представлялся мне очень
большим, хотя на самом деле мог принять лишь один грузовик или две легковые
машины, несколько телег с запряженными в них лошадьми, около 30-40 пассажиров.
До войны
на пароме работал пожилой и сутулый еврей. Звали его Лэме. Знали его все, кто
пользовался паромом, причем не только жившие в этом местечке, но и далеко за
его пределами. Маленького роста, одинокий и молчаливый, Лэме, казалось,
неразлучен был с ним, с этим паромом. У него, правда, был сын Зяма, живший
где-то в другом месте. Время от времени он навещал отца. И тогда Лэме весь
преображался, светился тихой радостью. Однако, с паромом не расставался,
видимо, не только потому, что не кем было его заменить, но и потому, что, не
имея своей крыши над головой (кто-то из родственников предоставлял ему угол),
чувствовал себя на пароме, как в своем доме. Ранним утром Зяма приходил к отцу
и помогал ему тянуть трос, связывавший паром с обоими берегами реки. По
вечерам, когда движение транспорта и пешеходов почти прекращалось и поэтому можно
было расслабиться, отец и сын сидели на скамейке и о чем-то беседовали. Если
начинался дождь, они не торопясь спускались в паромную будку.
В этой
будке Лэме питался, чем Бог пошлет, отдыхал и ночевал (паром функционировал
круглосуточно). Я очень любил забираться туда, в эту самую будку, в царство
таинственного полумрака и необычной тишины, и впитывать в себя пьянящие запахи
сена, рыбы и овчины, Там стоял топчан, сколоченный из грубо отесанных досок. И
мне приятно было, устроившись на нем, предаваться наивным грезам детства. И сейчас,
спустя много-много лет, я, вспоминая с грустью те далекие детские годы, вновь
ощущаю эту тишину в полумраке и чувствую эти запахи сена, рыбы и овчины…
После
войны мне рассказывали, что, когда 9 июля 1941г. в Бешенковичи пришли немцы,
Лэме еще работал на пароме. Но его тут же прогнали. А когда 11 февраля 1942 г.
бешенковичских евреев вели на расстрел, его, этого тихого и безобидного
паромщика Лэме, превратившегося, за каких-то несколько месяцев в дряхлого
старика, и моего дядю Шолома гнали впереди всех обреченных и зверски избивали,
прежде чем убить. Кто-то из местных донес немцам, что у Лэмы и Шолома сыновья
были коммунистами. Однако Зяма, сын Лэмы, даже не не думал о вступлении в ряды
ВКП(б). Что же касается сыновей Шолома, (а их у него было четверо: Лева,
Виктор, Зяма и Мотя), то они действительно были коммунистами. Примечательно,
что все они с самого начала войны воевали, награждались разными орденами и медалями,
лечились в госпиталях от ранений и контузий, а потом опять воевали и дожили до
победы. Теперь никого из них не осталось в живых.
Как
радостно и весело было на пароме до войны, особенно в разгар лета. В это время
в Бешенковичи съезжались и студенты на каникулы, и те, кого судьба забросила из
местечка на постоянное жительство, главным образом, в Москву, Ленинград, Минск,
Витебск, и просто дачники, полюбившие этот живописный край. Среди приезжих было
немало детей, которые, пожалуй, больше всех наслаждались сельской жизнью. С
раннего утра очень многие из отдыхающих устремлялись к парому, чтобы перебраться
на другой берег Западной Двины. Там их ожидали прекрасный пляж и чудесный
сосновый лес. К вечеру они, отдохнувшие и счастливые, возвращались на пароме к
себе, в местечко. Но не все: кое-кто оставался ночевать на той стороне реки, у
своих родственников.
Вдоль того
берега растянулась деревушка Стрелка. Свое название она получила благодаря
извилистому фарватеру реки, которая полукругом охватывает это место с трех сторон:
с востока, севера и запада, напоминая своим видом согнутую стрелку. Эта
деревушка была тогда заселена в основном семьями, состоявшими между собой в
родственных отношениях. В свое время здесь пустил свои корни род Юдовиных.
Кстати, Лэме был выходцем из этого рода. Разумеется, еще до революции далеко не
все Юдовины цеплялись за родное гнездо, переселяясь не только через реку в
Бешенковичи, но и через океан – в Америку. А после революции молодежь отправилась
покорять необъятные просторы страны Советов. Тем не менее довоенная Стрелка
продолжала считаться Юдовинской. И когда я, будучи в те годы ребенком,
прогуливался по ее "центральной" улице, ведущей от паромного причала к
сосновому лесу, меня звали чуть ли не из каждого дома в гости, угощали через окна
домашними сладостями, конфетами и мармеладом, яблоками и грушами, сливами и
вишней из своих садов.
В гости я
особенно любил заходить к дяде Гиршл-Шимену, родному брату моей матери. У него
была большая семья: четыре сына и две дочери. Все – старше меня. Они с трудом
размещались в небольшом старом доме и, если мне память не изменяет, все мужчины
работали в колхозе, а дядя некоторое время был даже его председателем. Жили они
бедно, но не унывали. Вероятно, поэтому я с удовольствием завтракал у них.
Помню, как тетя Гинеше, улыбаясь, ставила на простой деревенский стол большой
чугун с горячей картошкой (нередко в мундирах) и миску с малосольными огурцами,
а то и крынку с простоквашей. И все с таким аппетитом ели это, перекидываясь
шутками и анекдотами, что ничего вкуснее я не мог себе представить.
Напротив
них жил другой дядя Рифл-Довид. Он был старше свого родного брата Гиршл-Шимена.
Его взрослые дети (трое сыновей) к тому времени уже обзавелись семьями и
разъехались в разные города. Их мать умерла еще до моего рождения и дядя Рифл-Довид
второй раз женился на пожилой одинокой женщине Риве-Баше. Они жили в материальном
отношении намного лучше, чем семья Гиршл-Шимена, в доме более солидном и менее
старом. Меня они очень часто приглашали в гости и старались угощать всяческими
деликатесами. Однако, мне почему-то не очень хотелось бывать у них. Видимо,
потому что они были уже старыми людьми, всегда, как мне казалось, мрачными,
чем-то озабоченными. Куда приятнее и интереснее было мне у Гишл-Шимена, в компании
его сыновей и дочерей с этой картошкой, огурцами и простоквашей…
Через
несколько домов по той же улице жила родная сестра Рифл-Довида, Гишл-Шимена и моей
матери тетя Пеше с мужем Исааком . У них было два сына и дочь. Все – взрослые и
семейные. Старший сын Лева обосновался в Витебске, а младший Гриша – в
Ленинграде. Дочь Ида, выйдя замуж, переехала к мужу, жившему в местечке Сенно (примерно
в 60 км. от Витебска и в 30 - от Бешенкович). У нее росли четыре дочери, мои двоюродные
племянницы. Старшая из них Двойра была на несколько лет старше меня.
Объясняется это тем, что моя мать была гораздо моложе своей любимой сестры Пеши.
Очень добрая и бескорыстная тетя Пеше каждое лето ждала нас. И мы всей семьей
(а было нас 7 человек), приезжая из Витебска в Бешенковичи, останавливались у
нее. И хотя к ней на лето приезжала также дочь со своими дочерьми, место
находилось для всех. Если не ошибаюсь, всего-то в домике тети были три
небольшие комнаты. Ума не приложу, как мы все (14 человек!) устраивались. Вот
уж действительно: в тесноте да не в обиде.
В
последние довоенные годы мы уже не выезжали всей семьей на Стрелку. Меня,
младшего школьника, отправляли одного на летние каникулы к дяде Меиру, родному
брату матери. Его добротный дом стоял на берегу реки, почти напротив паромного
причала. К дому примыкал большой сад с огородами. А в саду, в тени деревьев,
сидел на старом стуле старенький дедушка Мортхе-Бер со стороны матери (ему было
уже за 90…) и, дремля, беззвучно шевелил губами. Когда я подбегал к нему, он
нежно гладил меня по голове дрожащими руками и любовно всматривался в мое лицо
слезящимися красноватыми глазами. Теперь мне кажется, что он тогда благословил
меня на счастливую и долгую жизнь. (Что ж, мне грех жаловаться, хотя бы потому,
что я все еще жив). Умер дедушка Мортхе-Бер в 1939г., незадолго до начавшейся
трагедии…
А вот
бабушка Эстер-Малке по линии отца дожила. Физически немощная, но сохранившая
ясность ума, она в свои 85 лет продолжала жить в том самом убогом домике, где в
условиях хронической бедности поставила на ноги пятерых детей. Увы, теперь,
когда она так нуждалась в них, их не было рядом. В то же время с ней остались
такие же беспомощные, как она, жена ее младшего сына Мули (его сразу же
призвали в армию) и их дети: двое мальчиков приблизительно моего возраста и
маленькая девочка. Каково было ей, бабушке, глядя на них, сознавать, что они
уже обречены… Ей же самой "повезло": она скончалась примерно за два
месяца до того рокового дня, когда всех оставшихся в местечке евреев погнали к
сосновому лесу, чтобы там их расстрелять. Ее, бабушку, все-таки сумели
похоронить по еврейским обычаям. И Шолом (тот самый Шолом, который разделил с
Лэме – паромщиком предсмертные муки), ее зять, произнес на ее могиле
поминальную молитву…
…Среди пассажиров парома, перебиравшихся из местечка
на Стрелку, было тоже немало моих родственников. В большинстве своем они
направлялись к сосновому лесу (остальные – любители загорать и купаться – устраивались
на пляже). Там, на его опушке, их уже дожидались наши "местные"
родственники, жившие на Стрелке. Первым делом "активисты" натягивали
между деревьями гамаки, расстилали на траве покрывала, придавали устойчивое
положение самодельным столикам. Те, кто постарше, предпочитали бурно обсуждать
философские и житейские проблемы, рассказывать "майсес", играть в
шахматы и шашки или просто нежиться в гамаках. Однако, далеко не все
"старики" довольствовались этим. Их гораздо больше привлекали
прогулки по лесным тропинкам и близлежащим полям…
Особенно
интересно было прислушиваться к беседам моего отца и приезжавшего на несколько
недель из Ленинграда родственника Соломона Юдовина, уже известного тогда художника-графика.
Они сблизились еще в ранней юности. С годами их взаимная привязанность
переросла в настоящую дружбу. Оба преклонялись перед духовными, нравственными
ценностями и благодаря целеустремленной и настойчивой работе над собой стали
глубоко эрудированными и интеллигентными людьми. Они тянулись к еврейству, к идишской
культуре, принимая активное участие в возрождении еврейского самосознания. Оба
были художественно одаренными натурами, беззаветно влюбленными в искусство. В
плане практическом Соломон увлекся живописью, а мой отец (Моисей) - поэзией. С
тех пор их дружба проявляла себя и на ниве творчества. В 1922 году в витебском
издательстве вышел сборник стихов Моисея Юдовина "Кнойлн"
("Клубки"). На его обложке представлена одна из ранних работ Соломона
Юдовина.
Но
сначала, когда их дружба только зарождалась, они еще не сознавали, в чем
состоит их подлинное призвание. Познав с раннего детства нужду в самом
необходимом, они все чаще задумывались над тем, как побыстрее помочь своим
семьям выбраться из омута хронической бедности. Родители, поддержав благие намерения
своих сыновей, отправили их в местечко Чашники (в 30 км. от Бешенковичей) к
родственнику-часовщику учиться у него ремеслу. Однако они недолго пробыли там,
потому что их заставляли работать по 13-14 часов в сутки, И это пагубно
сказалось на их зрении.
Пока старшие рассуждали о смысле жизни и
счастья, вспоминали о прошлом, о молодости и пытались предсказывать будущее, юноши
и девушки, испытывая большую потребность в двигательной активности, чем
"пожилые", направлялись к протекающей поблизости Двине, купались,
шутили и хохотали, соревновались в том, кто быстрее доплывет до
противоположного берега реки. Ну, а мы, дети и подростки, успевали быть везде и
всюду: то крутились вокруг "стариков", прислушиваясь к их
глубокомысленным монологам и дискуссиям, то неслись к реке, чтобы понаблюдать
за "вольным" поведением молодых людей (мы им, естественно,
завидовали), то забирались в гущу леса в поисках ягод, летних грибов и птичьих
гнезд. Словом, все так или иначе радовались тому, что живут, дышат лесным
воздухом, ощущают прохладный ветерок со стороны реки, воспринимают пение птиц и
любуются верхушками деревьев, синевой неба, видом на поле, заросшее
подсолнухами
Кто бы мог
тогда подумать, что скоро там, на этой опушке леса, оборвется жизнь 1068
человек. И только потому, что они родились евреями. В могиле, ставшей общей для
них, лежат останки дяди Рифл-Довида с женой, тети Пеши с мужем, дочерью и
четырьмя внучками, жены дяди Мули с тремя детьми, Шолома – мужа умершей еще до
войны тети Черни – и других родственников. Не припомню сейчас, от кого довелось
мне вскоре после освобождения Бешенкович услышать о том, что в тот зимний февральский
день дядя Рифл-Довид вез на детских санках престарелую, но еще живую мать своей
жены Риве - Паши. Он вез ее к той лесной опушке, где появилась эта общая
могила. Быть может, в свое время его дети и внуки катались на этих санках…
Не знаю,
сколько детей погребено в этой могиле. Детей, которые не стали взрослыми. Но
знаю, что их было много, и среди них те, с кем я проводил летние каникулы на
Стрелке. Мы обследовали ее вдоль и поперек, были в курсе, кто где живет, в чьих
садах какие растут яблоки и груши, у кого какие собаки, коровы, козы и даже
петухи. Мы с удовольствием лакомились горохом на колхозном поле, скакали верхом
на колхозных лошадях, прятались друг от друга в стогах колхозного сена. Мы
купались в Двине и загорали, бегали к роднику напиться кристально чистой и
очень холодной воды. Родник все там же, у пляжа, вода все такая же чистая и
холодная. И, конечно же, мы не забывали о пароме, катаясь на нем туда и обратно
и не переставая восхищаться панорамой живописной реки и ее берегов. Нередко мы
спускались в прикрепленную к парому спасательную лодку, откуда лучше было
ловить рыбу. А Лэме благодушно ворчал на нас и едва заметно улыбался.
После
войны я каждым летом наведывался на Стрелку и приходил к той опушке леса, к
этой могиле. Сначала школьником-подростком, потом студентом, а затем с женой и
детьми, и, наконец, пожилым человеком. И каждый раз я долго стоял у ограды,
отрешенно смотрел на памятник и думал о них… А вокруг царила гнетущая тишина, и
все казалось безрадостным, беспросветным. И я думал о том, что я вот живу,
взрослею, становлюсь пожилым, старею… А они? Они по-прежнему представлялись мне
такими, какими я воспринимал их до 22 июня 1941 года…
До сих пор
я вижу лица этих детей, их глаза, улыбки. До сих пор звучат в моих ушах их
голоса, смех. До сих пор я не в силах понять, как могло такое случится. До сих
пор меня преследует мысль: за что судьба бесчеловечно поступила с ними? В то
время, как мне она подарила долгую жизнь, детей и внуков…Мне уже 80… И они, эти
довоенные дети, могли жить и жить. И они могли бы иметь детей и внуков.
С каждым
годом мне становилось все тяжелее приходить туда и стоять у этой ограды. Чем
больше времени отделяло меня от них, когда они были живы, тем болезненнее
переживал я то, что их давно уже нет в живых. Вероятно, эти переживания связаны
с возрастными изменениями. Чем больше я старел и седел, тем острее
представлялось мне душевное состояние погребенных в этой могиле перед их мучительной
смертью.
В
последний раз я был там летом 1989 г. Меня встретила еще более гнетущая тишина.
Возможно, потому что был хмурый день: тучи заволакивали небо. Я стоял у ограды
и, утратив чувство времени, никак не мог уходить. Но вот пошел дождь, вернув
меня к действительности. С большим трудом я сдвинулся с места, попрощавшись
навсегда с этой могилой. Больше мне уже не доведется приходить к ней…
В
последний раз шел я, опустошенный и подавленный, по дороге, ведущей от
соснового леса к Стрелке, а дальше – по ее "центральной" улице. Такой
родной когда-то и такой чужой теперь. Я медленно шел к парому и думал, что все
здесь стало чужим: дома, в которых раньше жили мои родственники, сады и
огороды, коровы и козы, собаки и петухи… Все чужое, кроме этой общей могилы…И
паром тоже чужой… На пароме были дети. Несмотря на дождь, они бегали,
резвились, смеялись. Я не знал их и в сознании моем невольно оживали образы тех
детей, с которыми я веселился и радовался жизни на старом пароме в далекие
довоенные годы…
Пока паром
двигался к другому берегу, я старался запечатлеть в своей памяти все то, что
вызывало в далеком детстве светлые, радостные, приятные чувства… А между тем
дождь усиливался и усиливал во мне чувства грусти, тоски и печали… В последний
раз я окинул взглядом небольшой дом, где после войны жил дядя Меир, родной брат
моей матери. Я всегда останавливался у него. В 1984 г. он умер. На этом род
Юдовиных на Стрелке прекратил свое существование.
Открытие
памятника в 1954 году
Я
поднимался с парома вверх по той же улице, по которой спускался к нему. В
последний раз я оглянулся назад, на Стрелку, на лес, на пляж, на Западную
Двину, на паром. А потом автобус увозил меня из местечка Бешенковичи в Витебск.
Из местечка, где, по данным Российской Еврейской энциклопедии, в 1939 г.
проживало 1119 евреев, а в 1998 – около 30. Теперь там почти никого не осталось.
А из родственников – двое дальних. Вот и все…
Всего понравилось:0
Всего посещений: 4828
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2012/Zametki/Nomer3/Judovin1.php - to PDF file
Комментарии:
Надежда
- at 2018-10-03 07:10:26 EDT
Мой брат жена на правнучке того самого паромщика Леме (потомки его сына Зямы, который умер а Великих Луках в 1984 году), о котором, оказывается, столько теплых воспоминаний. По отрывочным данным был еще один сын Леме, военнослужащий, женился перед войной и служил в Бресте, но данных никаких не сохранилось. Так и не получилось составить генеалогическое древо Юдовиных от и до Леме.
Анатолий Юдовин
Санкт-Пе, Россия - at 2018-02-12 11:59:12 EDT
Большое спасибо за откровенный рассказ о истории моего рода. Открыл для себя много новых фактов. Утвердился в намерении побывать на родине моих предков и увидеть своими глазами где все начиналось. Хотелось бы узнавать больше исторических данных о моих родственниках. Буду признателен за ваши новые рассказы.
Бабин Вячеслав
- at 2017-02-16 14:07:33 EDT
Да,да все именно так,паром и крутой спуск по улочке к нему,запах Двины,ныряния с парома,пляж и Стрелка,а еще моя бабушка Сара Давыдовна Бабина которая кажется вечно торговала на рынке в аптечном киоске(помните синенький такой),к своему стыду я не знал о Холокосте в моих Бешенковичах,надо найти этот памятник,поклониться,спасибо за рассказ,очень тронуло,это все мое,моя Родина,спасибо,слезы на глазах.
Ирина Шнитко
Бешенко&, Беларус - at 2016-02-11 19:06:28 EDT
Ваш статья о пароме, Стрелке тронула всех нас до глубины души, как жаль что больше нет парома, пляжа, остался только родник как память о тех далеких годах.
Ждем ответа!
Ирина Шнитко
Бешенко&, Беларус - at 2016-02-11 19:02:58 EDT
Вы ошиблись, род Юдовиных не прекратил свое существование, так как остались два дома Юдовиных - Абрама и Марии. На СТРЕЛКУ приезжает сын Абрама - Александр с семьей, они там находятся все лето: обрабатывают землю, купаются в реке, ходят в лес за грибами и ягодами. Стрелка опустевает. Обочины дорог заростают сорняками. Сад дяди Меера пришел в негодность, дом его похож на старика, одиноко доживающего свой век.
Прошу ответить на мое письмо. Живу на Стрелке рядом с домом Абрама.
Соплеменник - Борису Токарю
- at 2016-01-21 22:45:32 EDT
Токар Борис
Хайфа, Израиль - at 2016-01-21 20:25:08 EDT
Моя Мама родилась в Сенно. Её фамилия Рыжик. И все мои дяди и тети похоронены в Сено. Большое спасибо за эти воспоминания.
=============
Приветствую Вас, уважаемый Борис!
Мы с Вами - земляки т.с. во втором поколении.
Мои родители и родители жены тоже родом из Сенно.
Токар Борис
Хайфа, Израиль - at 2016-01-21 20:25:08 EDT
Моя Мама родильсь в Сенно .Её фамилия Рыжик . И все мои дяди итети похоронены на в Сено. Большое спасибо за эти воспоминания .
Пахноцкий Олег
Гатчина, Россия - at 2015-05-26 00:42:01 EDT
Хорошо,душевно описано место и события.Мы в детстве(в 80-х)ныряли с будки паромщика и плыли по течению З.Двины до впадения Малой Витули.Счастливое было время.Да и ещё-у З.Двины особый запах.Днепр,Нева не так пахнут.Даже проезжая по мосту в Велиже на Смоленщине,сразу улавливаешь "двинский" запах-водар
Славик
Бешенковичи, Беларусь - at 2014-01-25 19:21:17 EDT
Вот, живу здесь в Бешенковичах фактически на берегу реки Западная Двина с видом на "Стрелку" и только сейчас узнал о таких радостных до 1941 года и печальных после 22 июня 1941 года событиях. В эти места я также очень влюблён и многое меня с ними связывает. Природа осталась прежней: речка, поле, сосновый лес, где я люблю отдыхать и делать пробежки. Ну, и конечно крыничка с чистой и холодной водой, откуда я часто беру воду для питья. В общем, поколения людей сменяются, а природа остаётся прежней. Дай Бог, чтобы не было больше между людьми войны!!!
Марк Фукс
Израиль, Хайфа - at 2012-03-19 05:40:56 EDT
Сердечная благодарность за щемящий сердце рассказ, за память.
М.Ф.
Михаил Бродский
Днепропетровск, Украина - at 2012-03-18 18:23:36 EDT
Рассказ не может вызвать отклика в сердцах тех, чье детство прошло среди тех, кого мы лишились - лежащих во рвах, погибших на фронтах, покинувших нас, уже состарившихся, из-за столь быстро пролетающего времени. Спасибо "Заметкам" за такие публикации: это пишется история нашего народа.
Самуил
- at 2012-03-11 20:27:12 EDT
Ну а вот этот, третий рассказ рубрики, меня просто добил. Это именно рассказ: не статья и не рецензия, а мастерски сделанное художественное произведение. И в то же время — это горькая память о целом мире, которого уже нет, который еще теплится воспоминаниями в памяти немногих (увы, уже очень немногих) помнящих: «В последний раз шел я, опустошенный и подавленный, по дороге, ведущей от соснового леса к Стрелке, а дальше – по ее "центральной" улице. Такой родной когда-то и такой чужой теперь. Я медленно шел к парому и думал, что все здесь стало чужим: дома, в которых раньше жили мои родственники, сады и огороды, коровы и козы, собаки и петухи… Все чужое, кроме этой общей могилы… И паром тоже чужой… На пароме были дети. Несмотря на дождь, они бегали, резвились, смеялись. Я не знал их и в сознании моем невольно оживали образы тех детей, с которыми я веселился и радовался жизни на старом пароме в далекие довоенные годы… Я поднимался с парома вверх по той же улице, по которой спускался к нему. В последний раз я оглянулся назад, на Стрелку, на лес, на пляж, на Западную Двину, на паром. А потом автобус увозил меня из местечка Бешенковичи в Витебск. Из местечка, где, по данным Российской Еврейской энциклопедии, в 1939 г. проживало 1119 евреев, а в 1998 – около 30. Теперь там почти никого не осталось. А из родственников – двое дальних. Вот и все…».
Все, делаю перерыв в чтении и иду на прогулку (благо погода наладилась у нас, наконец: солнце и дождя со снегом нет). А то неловко как-то врать домашним, что вот ведь незадача: в оба глаза соринки попали, потому слезы.