©"Заметки по еврейской истории"
сентябрь  2011 года

Исаак Юдовин

Гений моральной философии


 "… люди, управляемые разумом, т. е. люди, ищущие собственной пользы по руководству разума, не чувствуют влечения ни  к чему, чего не желали бы другим людям, а потому они справедливы, верны и честны".
 Спиноза

 

История человечества свидетельствует, что на определенном этапе развития материальная культура опережает духовную. Но еще в ХVIII веке великий французский мыслитель и просветитель Жан Жак Руссо (1712-1778). указывал, что прогресс науки и техники таит в себе опасность регресса морали. Время – особенно ХХ век и начало ХХI-го с их страшными катаклизмами – подтверждает этот прогноз. Не это ли имел в виду известный философ и культуролог Освальд Шпенглер (1880-1936), автор книги "Закат Европы", когда писал, что перед человечеством встает со всей остротой вопрос: может ли оно предотвратить самоуничтожение? (Освальд Шпенглер. Закат Европы. Сибирская издательская фирма  ВО "Наука". Новосибирск, 1993).

Спустя примерно 50 лет, в начале 70-х годов ХХ столетия, Аурелио Печчеи,  один из руководителей Римского клуба, уже бил в набат: на карту поставлена судьба человека как вида, и не будет ему спасения, пока он не изменит свои человеческие качества! Истинная беда человеческого вида на данной стадии его эволюции состоит в том, что он оказался неспособным приспособиться к тем изменениям, которые сам же внес в этот мир. (Аурелио Печчеи. Человеческие качества. Изд-во. "Прогресс. М, 1985, с.43).

Многие мыслители, разделяя пессимизм Печчеи, с тревогой пишут   о глубочайшем кризисе, который переживает современная культура. Они связывают это с чудовищным развитием техники, порождающим нигилистическое отношение к моральным ценностям. Словом, материальная культура, все больше опережая духовную, неизбежно ведет к духовно-нравственной деградации человечества. Налицо разрыв между захватывающим дух научно-техническим прогрессом и духовной нищетой, скудостью идейных, моральных, эстетических принципов и норм.

На первый взгляд представляется, что процесс нравственной деградации современного общества действительно необратим. Однако далеко не все философы смотрят в будущее с пессимизмом. Путь спасения они усматривают в возвращении мировой культуре прочной этической основы. Так, Альберт Швейцер (1875-1965), великий гуманист ХХ-го столетия, утверждал, что упадок культуры имеет, по сути своей, философско-этические причины; он не фатален  и культуру можно спасти.

Исходя из убеждения, что основным назначением культуры является нравственное совершенствование человека, Швейцер разработал учение о новой и в то же время универсальной этике - "этике благоговения перед  жизнью", отстаивающей право каждого человека на жизнь и свободу независимо от его расовой и национальной принадлежности, мировоззрения и политических взглядов. (А. Швейцер. Культура и этика. Изд-во "Прогресс". М, 1973).

Примерно таких же взглядов придерживался и выдающийся американский философ, психолог и гуманист Эрих Фромм (1900-1980гг.). В книге "Человек для себя", написанной вскоре после Второй мировой войны ( 1947 г.), он призывал "вернуться к великой традиции гуманистической этики, рассматривавшей человека в его телесно-духовной целостности, веря, что цель человека – быть самим собой, а условие достижения этой цели – быть человеком для себя". (Эрих Фромм. Человек для себя. Исследование психологических проблем этики. Изд-во "Коллегиум". Минск, 1992, с.15). Дело в том, что в условиях дальнейшего развития индустриального общества усиливается процесс отчуждения человека от такого труда, который, превращая его в вещь и даже делая его рабом вещей, разрушает его личность, особенно ее нравственную природу.

Неудивительно, что в настоящее время чрезвычайно актуальной становится моральная проблема. "Наша моральная проблема, - писал Фромм, - это безразличие человека к самому себе. Она заключается в том, что мы утратили чувство значительности и уникальности индивида, превратили себя в орудие внешних целей, относимся к себе как к товарам, а наши силы отчуждены от нас. Мы стали вещами, и наши ближние стали вещами.  В результате мы чувствуем себя бессильными и презираем себя за это бессилие. Поскольку мы не верим в свои силы, у нас нет веры в человека, нет веры в самих себя, и в то, что наши силы могут создать. У нас нет совести в гуманистическом ее понимании, посему мы не осмеливаемся доверять нашим оценкам" (Там же, с.237)

Что же требуется человеку для решения моральной проблемы? По словам Фромма, оно "зависит от его способностей серьезно отнестись к себе, своей жизни и счастью, от его готовности смело смотреть в лицо моральной проблеме – своей и своего общества. Оно зависит от его решимости быть самим собой и для себя" (Там же, с.239). Но, как показал Фромм в последующих работах, чтобы стать самим собой и для себя, человеку важно обрести свободу. Однако это должна быть свобода не стихийная, импульсивная, иррациональная, порождающая вседозволенность, произвол и безответственность, а осознанная, рациональная, управляемая, способная к самоограничению в выборе возможностей.

Такое толкование свободы Фромм обнаружил у Бенедикта (Баруха) Спинозы (1632–1677 гг.), перед которым преклонялся всю жизнь. Этот великий голландский мыслитель еврейского происхождения еще в ХVII веке пришел к выводу, что осознанная свобода – основа подлинной нравственности. Не случайно Спиноза назвал свой основной труд "Этикой". Под "этикой" он подразумевал завоевание свободы. Именно она и составляет сердцевину его моральной философии.

Но что понимал Спиноза под свободой? Он полагал, что необходимость не исключает свободу, как и свобода не исключает необходимость. Свободу он противопоставлял не необходимости, а принуждению и насилию. "Свободной, - писал Спиноза, - называется такая вещь, которая существует по одной только необходимости своей собственной природы и определяется к действию только сама собой. Необходимой же или, лучше сказать, принужденной называется такая, которая чем-либо иным определяется к существованию и действию по известному и определенному образу".  (Бенедикт Спиноза. Избранное. Изд-во "Попурри". Минск, 1999, с.316). По мнению мыслителя, решающую роль в превращении необходимости в свободу играет ясное, все постигающее познание. Для этого человек должен направлять познавательную деятельность своего разума не только на внешний мир, но и на самого себя, на свои аффекты (употребляемое Спинозой понятие аффекта равнозначно современному пониманию эмоции, а слово "аффект" употребляется сегодня в более узком значении).

Спиноза утверждал, что свобода, достигаемая деятельностью сознания, противоречива по своей природе. С одной стороны, она пассивна: первая ступень движения к свободе преодолевается, когда человек приводит порядок и связь своих идей (то есть понятий) в соответствие с порядком и связью внешних вещей. Поэтому люди должны стремиться не к тому, "чтобы природа им повиновалась, но, напротив, они природе". (Бенедикт Спиноза. Богословско-политический трактат. Соцэкгиз. М, 1935, с.102). С другой стороны, свобода активна: на второй ступени движения к ней человек, добиваясь совпадения порядка своих идей с порядком всей природы, тем самым получает возможность привести состояние своего тела в соответствие с порядком и связью вещей. В результате человек достигает господства над собой, над своими аффектами – пассивность свободы превращается в ее активность.

Однако, как подчеркивал Спиноза, это господство не может быть полным, и, следовательно, обретение абсолютной свободы недостижимо. Люди как "частички природы" с необходимостью оказываются подвержены внешним воздействиям, и эти воздействия могут достигать такой силы, что об их индивидуальной переработке не может быть и речи. По словам Спинозы, "мы различным образом возбуждаемся внешними причинами и волнуемся, как волны моря, гонимые противоположными ветрами, не зная о нашем исходе и нашей судьбе" (Бенедикт Спиноза. Избранное. Изд-во "Попурри". Минск, 1999, с.471). "Виноваты" же в этом аффекты (эмоции).

Спиноза определяет их как "состояния тела, которые увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вместе с тем и идеи этих состояний". (Там же, с.417).  

Спиноза рассматривает три рода познания как процесса, направленного на достижение свободы, - чувственное, рациональное и интуитивное.

На ступени чувственного познания, которое Спиноза определяет как представление или воображение, человек способен воспринимать только несущественные признаки внешних тел. Эти тела, воздействуя на тело человека, на его органы чувств, вызывают у него чувственные образы – смутные, неадекватные идеи. Но это не значит, что они абсолютно ложны, поскольку, отражая объективную, не зависящую от человеческого сознания природу вещей, содержат и известные элементы истины. Смутность чувственных образов "происходит от того, что дух частично усваивает вещь, которая на самом деле является цельной или составленной из многого, и не отличает известного от неизвестного…" (Там же, с.294).  Вместе с тем образованию смутных и, следовательно, ложных идей способствует фрагментарное знание, которое всегда относительно, неадекватно, недостоверно. По мысли Спинозы, "когда мы о какой-либо вещи утверждаем нечто, не содержащееся в понятии, которое мы с ней образуем, то это указывает на недостаток нашего восприятия, то есть на то, что наши мысли или идеи отрывочны или неполны". (Там же, с. 298-299). Это особенно характерно для знания опытного, с помощью которого мы еще в состоянии говорить о существовании той или иной вещи, но не способны раскрыть сущность ни одной из них. Тем не менее, опытное знание наиболее обширно, потому что без него, в сущности, невозможна жизнь ни одного человека. "Человек умер бы от голода и жажды, - писал Спиноза, - если бы не захотел пить и есть до тех пор, пока у него не было бы совершенного доказательства того, что пища и питье пойдут ему на пользу". (Бенедикт Спиноза. Избр. произв. в двух томах. Госполитиздат. М, 1957, т.2, с.585-586).

Очевидно, на стадии чувственного познания человек делает первые шаги навстречу свободе. Речь, разумеется, идет о свободе стихийной, иллюзорной. Но человек думает иначе, и это только мешает ему стать действительно свободным. "Люди заблуждаются, - писал Спиноза, - считая себя свободными. Это мнение основывается только на том, что свои действия они сознают, причин же, которыми они определяются, не знают. Следовательно, идея их свободы состоит в том, что они не знают никакой причины своих действий; что же касается того, что они говорят, будто человеческие действия зависят от свободы, то это слова, с которыми они не соединяют никакой идеи". (Бенедикт Спиноза. Избранное. Изд-во "Попурри". Минск, 1999, с.393).

Настоящая свобода приходит к человеку на второй стадии познания – познания рационального, которое Спиноза называл рассудком, или разумом. Логическая связность, системность выступает как важнейший критерий, отличающий адекватную истинность  рассудка от неадекватной, только частичной истинности представления. Если на стадии чувственного познания человеческая душа определяется в своей деятельности внешними вещами, то на стадии познания рационального она "определяется к уразумению сходств, различий и противоположностей между вещами изнутри, именно вследствие того, что она рассматривает сразу много вещей. Так как во всех тех случаях, когда она определяется так или иначе изнутри, она созерцает вещи  ясно и отчетливо…" (Там же, с.390). Именно такое отчетливое понимание, вытекающее из активной и самостоятельной деятельности разума, приводит человека к осознанной свободе. Иначе говоря, человек приводит не только порядок и связь своих идей в соответствие с порядком и связью вещей, но и состояние своего тела. А это значит, что он способен теперь властвовать над собой.

Третья, завершающая стадия познания, по Спинозе, - это познание интуитивное.

Будучи рационалистом, философ считал способность к логическому мышлению врожденной способностью человеческого ума, которая находит свое выражение в интеллектуальной интуиции:  "Как свет обнаруживает и самого себя, и окружающую тьму, так и истина есть мерило и самой себя, и лжи" (Там же, с.400). С помощью интуиции как целостного знания, дающего понятие общего, возможно адекватное познание частного. В то же время она позволяет полностью выявлять абсолютный характер истины, которая и освещает бесчисленные ступени ложности-истинности, ведущие к ней.

Одно из важнейших свойств человеческого духа, по утверждению Спинозы, состоит в способности к образованию двоякого рода идей. Некоторые идеи разум образует "абсолютно, а некоторые – из других…" Творческая способность человеческого духа, совершенно не зависящая от его телесно-чувственной деятельности, с наибольшей силой проявляется в образовании идей первого рода – идей бесконечности. Идеи второго рода – это все идеи количества, всегда ограниченные и зависящие от других идей. Главной же идеей является идея абсолютной актуальной бесконечности, как самая ясная из всех идей человеческого духа, если ему удается полностью отрешиться от смущающих его чувственных идей. Эта идея кладет начало всем другим идеям и составляет самый глубокий фундамент достоверного знания. Отправляясь от нее, можно постичь "всю природу, как она реально существует в себе". И в этом особую роль, как  считал Спиноза, призвана играть интеллектуальная интуиция, потому что она помогает мыслящему уму понимать природу – вселенную из глубины собственного духа.

Отвечая на вопрос, какую пользу в жизни приносит знание его учения о познании, Спиноза, в частности, обращал внимание на то, что оно учит "никого не ненавидеть, не презирать, не насмехаться, ни на кого не гневаться, никому не завидовать; учит сверх того каждого быть довольным своим и готовым на помощь ближнему не из женской сострадательности, пристрастия или суеверия, но единственно по руководству разума, именно сообразно с требованиями времени и обстоятельств…" (Там же, с.413). Нетрудно догадаться, почему содержание этого ответа побуждает нас вернуться к вопросу об аффектах.

Учение Спинозы о происхождении и природе аффектов – одно из лучших творений его гения. Многие выдающиеся мыслители единодушны в том, что это учение положило начало современной психологии. Недаром знаменитый немецкий физиолог Иоганнес Мюллер (1801-1858 гг.) в своем "Руководстве к физиологии человека", изданном в 1940 году, целиком перепечатал раздел "Этики" об аффектах, заявив, что он ничего более не может сказать по этому вопросу.

Спиноза считал, что аффект выражает как состояние души человека, всегда наполненной теми или иными идеями, так и тела его, способность которого к тем или иным действиям может увеличиваться или уменьшаться под определенным влиянием соответствующих аффективных состояний. Человек стремится к поддержанию своего существования. Это стремление Спиноза называл влечением. Будучи осознано душой, оно становится желанием, которое "есть самая сущность человека, поскольку она представляется определенной к какому-либо действию каким-либо данным ее состоянием". (Там же, с.472). К числу основных аффектов Спиноза относил также удовольствие и неудовольствие. Под удовольствием он понимал "переход человека от меньшего совершенства к большему", а под неудовольствием - "переход человека от большего совершенства к меньшему" (Там же , с.473). Эти три основных аффекта – влечение, удовольствие и неудовольствие, - сочетаясь друг с другом бесчисленными способами, образуют такое множество других аффектов, что "их невозможно определить никаким числом".

Еще до Спинозы рассматривался вопрос о полярности, противоположности между активным и пассивным характером чувства как существенной особенности эмоциональной сферы человека. Так, великий французский философ Рене Декарт (1596-1650 гг.), старший современник Спинозы, в соответствии со своим учением о дуализме двух субстанций (материи и души) видел источник этой полярности в дуализме души и тела. По Декарту, активность души относится за счет самой души, а пассивность – за счет воздействия на нее со стороны тела.

Спиноза предпочел искать источники этой противоположности внутри самой души как познающего субъекта и усматривать ее в дуализме совершенного и несовершенного познания. Активность и пассивность души зависит, по Спинозе, от адекватности или неадекватности познания. Душа пассивна, если она имеет неадекватные (смутные) идеи и если ее аффекты – это страсти, то есть страдательные, пассивные состояния. Если же душа имеет адекватные (ясные) идеи, то в таких случаях  она активна, ее аффекты – это действия души.

Страсти, заполняя у явного большинства людей все их сознание, сплошь и рядом подавляют их сознательные стремления и действия к высшим родам познания – разума и интуиции. Человек, мыслящий лишь то, что он ощущает, скован своими аффектами-страстями. Более того, он обычно уверен в том, что ко всем своим действиям он определяется своей свободной волей.

Между тем, Спиноза исходил из того, что в человеческой душе не может быть такой особой способности, как воля, и потому у людей возникает иллюзия свободы: они осознают свои желания, но не осознают мотивы этих желаний. По словам философа, разгневанные люди убеждены, что они свободно стремятся к мщению, трусы – к бегству, пьяницы, помешанные и болтуны тоже убеждены, что они свободно говорят то, в чем впоследствии нередко раскаиваются.

Комментируя положение Спинозы о бессознательной мотивации, Эрих Фромм писал, что "проблему свободы воли нельзя решить, пока мы не поймем, что наши действия определяют неосознанные силы, даже если мы живем в счастливом убеждении, что имеем свободный выбор… Речь идет о выборе между образом действия, продиктованным разумом, и образом действия, продиктованным иррациональными пристрастиями. Согласно Спинозе, свобода основывается на "адекватных идеях", которые в свою очередь базируются  на ощущении и восприятии действительности и определяют действия, обеспечивающие самое полное развитие психического и духовного проявления человека. Человеческая деятельность, по Спинозе, изначально обусловливается страстями или разумом. Если человек одержим страстями – он раб, если он подвластен разуму – он свободен… Свобода означает не что иное, как способность следовать голосу разума, здоровья, благополучия и совести против голоса иррациональных страстей".(Эрих Фромм. Душа человека. Изд-во "Республика". М. 1992, с.93-94). Эрих Фромм ставит в заслугу Спинозе то, что он был первым мыслителем, разработавшим понятие бессознательного.     Свободный человек, как полагал Спиноза, не уничтожает, а преобразует свои  аффекты, подчиняя их руководству разума, ибо "дух, тем лучше понимает себя, чем больше он понимает природу… и чем лучше он понимает порядок природы, тем легче может удерживать себя от тщетного…" (Бенедикт Спиноза. Избранное. "Попурри". Минск, 1999, с.385). Постижение высших ступеней познания означает вытеснение пассивных аффектов-страстей активными аффектами-действиями. Эта активность души для Спинозы никогда не может быть чрезмерной. Она всегда благо. Только через активную деятельность разума, стремящегося к познанию как высшей добродетели человека, люди приходят к осознанной свободе, к целенаправленному управлению своими аффектами-страстями: "… человеческая способность к укрощению страстей состоит в одном только разуме… мудрый сильнее и могущественнее невежды, действующего единственно под влиянием страсти… " (Там же, с.590)

В понимании Спинозы, "укрощение страстей" – не самоцель человека, а путь, ведущий его к свободе как осознанной необходимости. Именно такая свобода, в отличие от свободы стихийной, иллюзорной, лежит в основе подлинной нравственности, ибо "люди, управляемые разумом, то есть люди, ищущие собственной пользы по руководству разума, не чувствуют влечения ни  к чему, чего не желали бы другим людям, а потому они справедливы, верны и честны". (Там же, с.506).

Спинозе было ясно, что достижение свободы невозможно для изолированного человека. "Человек, руководствующийся разумом, является более свободным в государстве, где он живет сообразно с  общими постановлениями, чем в одиночестве, где он повинуется только самому себе" (Там же, с.549). Именно в государстве, где можно пользоваться определенными правами и где надо соблюдать определенные обязанности, уметь руководить и повиноваться, человек обретает истинную свободу, позволяющую делать добро и избегать зла, выбирать между реальными возможностями, опираясь на ясное осознание жизненной ситуации. Такой человек, отличаясь, как правило, твердостью духа, "прежде всего помнит, что все вытекает из необходимости Божественной природы, и потому все, что он считает за тягостное и дурное, далее все, что ему кажется нечестивым, ужасным, несправедливым и постыдным, - все это возникает вследствие того, что он представляет вещи смутно, искаженно и спутано; по этой причине он прежде всего стремится к тому, чтобы представлять вещи так, как они суть в себе, и удалить истинные препятствия для знания, каковы ненависть, гнев, зависть, осмеяние, самомнение и прочее в этом роде…" (Там же, с.550).

Осознанная свобода не приходит к нам по мановению волшебной палочки. По убеждению Спинозы, путь к такой свободе дается с большим трудом: "Да он и должен быть трудным, ибо его так редко находят. В самом деле, если бы спасение было у всех под руками и могло бы быть найдено без особенного труда, то как же могли бы почти все пренебрегать им? Но все прекрасное также трудно, как и редко". (Там же, с.590).

К сожалению, Спиноза не оставил нам работу, в которой раскрыл бы систему своих взглядов на воспитание детей, на возможные пути решения проблемы осознанной свободы в детском возрасте, хотя и намеревался это сделать. В своем "Трактате об усовершенствовании разума" он писал, что "нужно обратиться к моральной философии и к учению о воспитании детей… Но прежде всего нужно придумать способ врачевания разума и очищения его, насколько это возможно вначале, чтобы он удачно понимал вещи без заблуждения и наилучшим образом". (Там же , с.277,). Увы, преждевременная смерть мыслителя помешала ему создать трактат о педагогике.

Однако в своих трудах, особенно в "Этике", Спиноза неоднократно связывал исследуемые им философские проблемы с вопросами воспитания детей. Так, говоря о том, что "вообще все действия, называемые обыкновенно неправильными, сопровождаются неудовольствием, а те, которые называются правильными, – удовольствием", Спиноза добавлял, что "это главным образом зависит от воспитания». В самом деле, родители, осуждая действия неправильные и браня за них детей и,  наоборот, хваля и советуя действия правильные, производят этим то, что с первыми соединяется чувство неудовольствия, с последними – удовольствия".(Там же, с.478 - 479). Что же могут дать детям те родители, которые, находясь на стадии чувственного познания и считая себя свободными, судят о вещах лишь на основании аффектов? Способны ли эти родители вести своих детей к истинной свободе?

Не меньший интерес  для педагога представляют и размышления Спинозы о том, что "люди уже по природе своей склонны к ненависти и зависти, а к этому присоединяется еще и само их воспитание. Ибо родители обыкновенно побуждают  детей к добродетели, возбуждая в них честолюбие и зависть" (Там же, с.465). И опять возникает вопрос: чему учат такие родители своих детей? Ведь честолюбие, по Спинозе, "есть чрезмерное желание славы" (Там же, с.483), а зависть "есть ненависть, поскольку она действует на человека таким образом, что он чувствует неудовольствие при виде чужого счастья и, наоборот – находит удовольствие в чужом несчастье" (Там же, с.477). Чего же можно ожидать от таких детей, внушающих себе, под влиянием своих родителей, что честолюбие и зависть – это добродетели, то есть способности, которые нацеливают на активный образ жизни?

Думается, что и без этих педагогических отступлений трудно переоценить значение этического учения Спинозы в деле воспитания детей. Если исходить из того, что основной путь, ведущий к осознанной свободе, лежит через воспитание у них самостоятельности, то из этого учения можно сделать следующие выводы.

Во-первых, самостоятельность ребенка исключает принуждение, насилие над ним со стороны взрослых (родителей, учителей и других).

Во-вторых, самостоятельность предполагает знание тех объектов внешнего мира, с которыми связана разнообразная жизнь ребенка.

В-третьих, самостоятельность невозможна без знания ребенком самого себя, своих возрастных и индивидуальных особенностей, то есть без самосознания.

В-четвертых, самостоятельность должна особенно проявляться в нравственной сфере личности ребенка, в его стремлении и умении отличать добро от зла, быть ответственным за свои поступки, всегда прислушиваться к голосу своей совести.

В-пятых, личность ребенка становится самостоятельной постепенно, по мере продвижения от чувственно воспринимаемых вещей к проникновению в их сущность благодаря развитию и совершенствованию интеллектуальных, способностей.

В этой связи вряд ли следует упрекать Спинозу в пренебрежении к эмоциональной сфере в духовной жизни личности на том основании, что он призывает к обузданию аффектов: мол, он не учитывает, что только тогда возникающие идеи становятся личным достоянием человека, когда воздействия на его эмоциональную сферу вызывают у него эмоциональное отношение к этим идеям. Однако Спиноза отнюдь не призывал к подавлению эмоциональных реакций. Он хотел лишь, чтобы личность преодолевала в себе поверхностную впечатлительность, чтобы она отвечала на внешние воздействия целесообразными, адекватными реакциями, чтобы ее эмоциональность не господствовала над интеллектом, а помогала ему все глубже осознавать действительное положение вещей.

Как известно, далеко не все выдающиеся мыслители следовали и следуют в своей жизни тем моделям поведения, которые сами проповедуют в создаваемых ими учениях. Так, например, Руссо, воспевая сельскую жизнь с ее патриархальным укладом, предпочитал все-таки жить в ненавистных ему городских условиях. Тот же Руссо написал замечательный роман о воспитании детей ("Эмиль, или О воспитании"), а своих детей, не утруждая себя их воспитанием, определял в воспитательные дома. Этот гениальный человек верил в великую силу просвещения и в то же время прибегал к гаданию, надеясь узнать свое будущее.

Такая раздвоенность личности была чужда светлому уму Спинозы. Провозгласив стремление к познанию высшей добродетелью человека, Спиноза призывал мужественно смотреть в глаза истине, какова бы она ни была, не поступать вопреки своим убеждениям. Признавать что-либо ложным в теории и в то же время применять это на практике из страха или ради выгоды было для него немыслимо. И он не дрогнул, не пал духом, когда, выступив с критикой Священного Писания, вызвал бурю негодования в еврейской общине Амстердама. В отличие от своего предшественника – вольнодумца Уриэля Акосты (1585-1640 гг.), который после второго отлучения и вторичного покаяния покончил с собой, не выдержав постигших его унижений (все это происходило в Амстердаме), Спиноза проявил необычайную твердость характера.

Раввины всячески пытались вернуть молодого отступника в лоно иудаизма. Им очень не хотелось его потерять. Ведь его ясный и сильный ум в сочетании с серьезностью и цельностью натуры рано обратили на него всеобщее внимание. В нем видели "надежду Израиля", его считали будущим "великим столпом синагоги". Спинозу предупредили, что если он не исправится, то будет отлучен. Ему дали месячный срок на размышление, запретив вступать в какие-либо контакты с членами еврейской общины. Прибегая к этим мерам психологического воздействия, раввины надеялись, что он образумится. Но Спиноза был непреклонен. Ему предложили месячное пособие в 1000 флоринов (весьма приличная сумма в те времена) при условии, что он будет исполнять обряды, посещать синагогу. Но Спиноза не пошел и на эту сделку. Не обошлось и без покушения на его жизнь. Однажды какой-то фанатик с кинжалом бросился на него, когда он выходил из театра. Спиноза вовремя успел увернуться от удара, и кинжал скользнул только по его одежде,.. 26 июня 1656 года Спиноза был подвергнут "великому отлучению" (херем) "ввиду чудовищной ереси, им исповедуемой и проповедуемой, и ужасных поступков, им совершаемых". Ему было тогда двадцать четыре года.

После изгнания из еврейской общины Спиноза вынужден был покинуть Амстердам, поселившись поблизости, в деревушке Оверкерк. Спустя несколько лет он переехал в небольшой город Рейсбург, недалеко от Лейдена. Но уже через два года перебрался в Восбург, городок близ Гааги. Последние годы он прожил в Гааге. В Амстердам так и не вернулся. Он должен был переезжать с одного места на другое, потому что не имел своего жилья. Жил либо у друзей, либо на съемных квартирах (тогда это тоже было).

Он не перешел в другую веру. Общаясь с просвещенными представителями разных направлений христианства, он никогда не примыкал к их вероучению. Не свидетельствует ли это о его исключительной принципиальности? И не только это. Когда один из его учеников, перешедший впоследствии в католичество, предложил ему сделать то же самое, Спиноза резко осудил его. Осудил не только потому, что его ученик, сменив иудейскую веру на христианскую, исходил в первую очередь из соображений утилитарного характера, но и потому, что посягнул на нравственную свободу своего учителя.

Лишившись после отлучения тех скромных материальных благ, которые он имел раньше, ему пришлось задуматься о том, как добыть хлеб насущный. О том, чтобы принимать помощь от друзей, которые бескорыстно хотели его поддерживать, не могло быть и речи. Он нашел другой выход из положения. Следуя мудрому талмудическому правилу, предписывающему ученым освоить какое-нибудь ремесло, Спиноза изучил шлифовальное дело и достиг в изготовлении линз такого мастерства, что был признан одним из лучших оптиков своего времени.

Но, увы, это занятие ускорило его смерть: вдыхание мелкой стекольной пыли пагубно отразилось на его больных легких. Он не мог не сознавать этого, но по-прежнему отказывался принимать материальную поддержку от друзей. Когда Симон де Врис, его самый преданный друг и ученик, умолял его принять 2000 флоринов, Спиноза вежливо и решительно ответил отказом, утверждая, что ни в чем не нуждается и что такая сумма отвлекла бы его от занятий философией (Интересно, чтобы могли подумать о человеке, который поступил бы теперь так, как в те времена Спиноза?!). Тот же Симон де Врис хотел завещать Спинозе все свое состояние. Но Спиноза заставил его написать завещание в пользу законного наследника – брата. И все же Симон де Врис обязал в завещании брата выплачивать Спинозе ежегодную пенсию в размере 500 флоринов. С большим трудом Спиноза согласился принимать эту пенсию, но уменьшил ее до 300 флоринов.

Верность своим жизненным правилам он сохранил даже тогда, когда ему было предложено занять должность профессора философии в Гейдельбергском университете, но при условии, что он не использует предоставленную ему свободу философствовать для потрясения основ государственного вероисповедания. Предложение было заманчивым. Но эта оговорка смутила Спинозу: он не мог отказаться от свободы исследования проблем бытия, которая досталась ему слишком дорогой ценой. И он не принял соблазнительное предложение.

И это несмотря на то, что он бедствовал настолько, что принужден был отказывать себе в самом необходимом. Когда Спинозе стало не по средствам снимать комнату с полным пансионом, он переселился к другим хозяевам, где можно было перейти на самообслуживание. Теперь он сам готовил себе пищу. Иногда он в течение целого дня обходился молочным супом и кружкой пива. И хотя он часто получал приглашения к обеду, однако предпочитал свою скудную пищу вкусным обедам за счет других. Он едва сводил концы с концами и шутя сравнивал себя со "змеей, держащей в зубах конец собственного хвоста".

В своем бедственном положении Спиноза никого не винил, не жаловался на переживаемые им лишения и невзгоды. Этот одинокий и болезненный человек с удивительной стойкостью переносил жестокие удары судьбы. Он не питал зла к тем, кто на него доносил, унижал и преследовал. Он не мстил идейным противникам, которые клеветали на него, как на человека и мыслителя, обливали его грязью, отравляли его существование. Он никому не завидовал, ни перед кем не унижался и не раболепствовал. Вместе с тем он не превозносил себя и не принижал других, не был высокомерен и чванлив.

Он был прост и непосредственен в общении, всегда старался утешить попавших в беду. Он никому не навязывал своих убеждений, призывал к терпимости, особенно религиозной. Когда хозяйка дома, видевшая в своем кротком жильце чуть ли не святого, как-то обратилась к нему с вопросом, может ли она спастись, принадлежа к исповедуемой ею религии, Спиноза ответил: "Ваша религия хороша, вы не должны искать другой и сомневаться в своем спасении, если вы только не будете довольствоваться внешней набожностью, но будете в то же время вести простую и мирную жизнь".

Спиноза в совершенстве овладел искусством управления своими эмоциями. По словам одного из его биографов, никто не видел его ни сильно опечаленным, ни  веселым. Он умел владеть собой в минуты досады и неприятностей и не допускал никаких внешних проявлений своего душевного настроения. Если же ему случалось выдать свое огорчение каким-нибудь словом или движением, он тотчас же удалялся. Но спокойное и ровное настроение, в котором всегда видели Спинозу, не было апатичным равнодушием слабой души, смиренно преклоняющейся перед житейскими бедами и не имеющей за собой ничего, что она желала бы видеть осуществленным во внешнем мире. В этой смелой и гордой душе жили страсти, но их обуздывала сильная воля, а светлый ум направлял их в единственно возможное, соответствующее требованиям разума и справедливости русло.      

Даже на последней стадии своей изнурительной болезни он выказывал твердость духа поистине стоическую. Он не боялся смерти. Не случайно   ему принадлежит знаменитый афоризм: "Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни" (Там же, с.545). И это говорил человек, который, будучи от природы хилого и болезненного сложения, более двадцати лет (половину своей жизни!) страдал к тому же от наследственной в его семье чахотки. Болезнь особенно обострилась в начале 1677 года. Но Спиноза держал себя так мужественно, что только его ближайшие друзья и врачи замечали резкое ухудшение его состояния.

Накануне своей кончины (21 февраля 1677 года) Спиноза спустился к хозяевам и беседовал с ними. Однако раньше обычного вернулся к себе, лег спать и … не проснулся. "Он мирно испустил дух", – писал биограф Спинозы Кортгольт. Ему было немногим больше сорока четырех лет. Имущество скончавшегося философа было описано и распродано. Вырученной суммы едва хватило на покрытие мелких долгов, оставшихся после усопшего.

Многие ученые, в основном религиозно настроенные, долго спорили, достоин ли такой легкой смерти атеист. Недруги даже утверждали, будто он отравился. Но "царь атеистов", как называли Спинозу, на самом деле всю жизнь был глубоко религиозным человеком. И если он понимал сущность Бога иначе, чем ортодоксально мыслящие люди, это еще не значит, что он был безбожником. Идея Бога занимает центральное место в его философии. Спиноза писал: "Все, что только существует, существует в Боге, и без Бога ничто не может ни существовать, ни быть представляемым". (Там же, с.328). Если бы Спиноза отвергал идею Бога, то не говорил бы о том, что "высшее благо для души есть познание Бога…" ( Там же, с.511). и что венцом такого познания является "интеллектуальная любовь к Богу" (Там же, с.582). Однако Спиноза освободил Бога от антропоморфных свойств и этим вызвал ненависть к себе со стороны религиозных ортодоксов, обвинивших его в том, что он кощунственно использовал идею Бога, чтобы таким образом завуалировать свое атеистическое мировоззрение. Но Спиноза не был бы Спинозой, человеком кристальной честности, если б не называл вещи своими именами. Истинно религиозный человек, по Спинозе, не связывает веру в Бога ни с какими личными выгодами. Он не ждет от Бога платы за то, что любит Его. Его любовь к Богу бескорыстна. "Кто любит Бога, - писал Спиноза, - тот не может стремиться, чтобы и Бог в свою очередь любил его" (Там же, с.574). И если человек именно так любит Бога, то он не способен быть корыстолюбивым и к людям. Словом, трудно не согласиться не только с известным немецким писателем, поэтом и мистиком Новалисом (1772-1801 гг.), воспринимавшим Спинозу как человека, "опьяненного Богом", но и с Альбертом Эйнштейном, который, говоря, что верит в Бога Спинозы, считал его творцом "космической религиозности".

Долгое время имя Спинозы было предано забвению. Духовное одиночество, сопровождавшее его при жизни, продолжалось и после смерти. Лишь в конце ХVIII века о нем вспомнили, с удивлением обнаружив необычайную глубину, оригинальность и актуальность его философии. Одним из первых, кого покорил гений Спинозы, был великий Гете. Еще в молодости он познакомился с "Этикой" великого философа. В своей автобиографической книге "Поэзия и правда" Гете писал, что Спиноза "успокоил мои разбушевавшиеся страсти, и словно бы в свободной и необъятной перспективе передо мной открылся весь чувственный и весь нравственный мир. Но прежде всего захватило меня в этом мыслителе полнейшее бескорыстие, светившееся в каждом из его положений. Удивительное речение: "Кто доподлинно возлюбил Бога, не станет требовать, чтобы Бог ответил ему тем же", со всеми предпосылками, на которых оно основывается, со всеми следствиями, которые из него вытекают, заполонило все мои мысли. Быть бескорыстным во всем, и всего бескорыстнее в любви и дружбе, стало заветным моим желанием, моим девизом, моим житейским правилом…" (Иоганн Вольфганг Гете. Собр. соч. в десяти томах. Изд-во "Художественная литература". М, 1976, т 3, с.530). Для Гете было не столь уж важно, какие взгляды исповедовал Спиноза: религиозные или атеистические. Главное, что он был человеком великого ума и поразительного бескорыстия и что книги его, особенно "Этика", излучали высочайшую одухотворенность, спокойствие и ясность. 

Гений Спинозы покорил и других выдающихся деятелей культуры. Так,  восторженный поклонник Спинозы Генрих Гейне в работе "К истории религии и философии в Германии" писал: "При чтении Спинозы нас охватывает то же чувство, что и при созерцании великой природы в ее пронизанном жизнью покое"… и что  "жизнь Спинозы безукоризненно чиста и не запятнана…" (Генрих Гейне. Собр. соч. в шести томах. "Художественная литература", М., 1982, т. 4, с.243-244). А Фридрих Ницше, который подверг переоценке духовно-нравственную культуру нового времени, назвал Спинозу "самым чистым мудрецом". На это же обратил внимание и знаменитый английский философ Бертран Рассел (1872-1970 гг.). Он утверждал, что Спиноза – самый благородный и привлекательный из великих философов.

Но и среди людей, осуждавших мировоззрение Спинозы как атеистическое, были те, кто видел в нем человека удивительной одухотворенности, кротости и скромности. Даже известный немецкий философ и писатель, представитель "философии чувства и веры", Фридрих Якоби (1743-1819 гг.), явно не принимавший взгляды Спинозы, причислял автора "Этики" к лику святых за его истинно благочестивый образ жизни.

С восхищением отзывался о Спинозе выдающийся протестантский богослов Фридрих Шлейермахер (1768-1834 гг.), которого его последователи называли "моральным гением". В своих "Речах о религии" он писал: "С благоговением преклонитесь со мной перед тенью святого, отверженного Спинозы! Его проникал высокий мировой дух, бесконечное было его началом и концом, вселенная – его единственной и вечной любовью; со святой невинностью и с глубоким смирением он отражался в вечном мире и был сам его достойнейшим зеркалом; он был исполнен религии и святого духа; и потому он стоит одиноко и недосягаемо, как мастер своего искусства, но возвышаясь над непосвященным  цехом, без учеников и без права гражданства". (Фридрих Шлейермахер. Речи о религии. Монологи. Изд-во "R E F L–book" -  "И С А", 1994, с.85).

Свыше трех столетий отделяет нас от Спинозы, но интерес к нему не угасает, потому что его моральная философия освещает нам путь, ведущий человека к гармонии с внешним миром и с самим собой. Путь трудный, но прекрасный.             

 


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 2812




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer9/Judovin1.php - to PDF file

Комментарии:

Исаак Юдовин
- at 2011-09-17 00:42:34 EDT
Уважаемый Лазарь! Извините, что не ответил еще в мае: не знал, по какому адресу. Дело в том, что так и не овладел я умением пользоваться компьютером (хотя и обзавелся им два года назад). На этот раз "сообразил", наконец. Приятно сознавать, что Вы знали Соломона Борисовича и Софью Петровну, общались с ними и помните о них. Но время неумолимо. Поэтому я и писал о Соломоне Юдовине (несколько статей в Израиле и статья в "Новом Журнале" за 1999-й год, №217). Чтобы о нем знали и другие, как о замечательном художнике и человеке. Спасибо за предложение относительно альбомов, но, как мне представляется , у меня более или менее достаточно материалов о его творчестве, в частности, книга В. Я. Бродского и А. М. Земцовой "Соломон Борисович Юдовин". Вместе с тем не мешало бы больше знать о его (их) родословной, родителях, образе жизни... Но, увы...
Всего Вам доброго, а главное - здоровья. Исаак Юдовин

Лазарь Щедринский
Нью-Йорк, NY, США - at 2011-09-07 23:21:33 EDT
Уважаемый Исаак! Если Вы прочтете мой комментарий к Вашей статье "Дорога в бессмертие" ("Заметки" 4(39), апрель 2011) и заинтересуетесь тем, что я в нем сообщил, то буду рад увидеть Ваш отклик в Комментариях к любой из этих двух статей.
С наилучшими пожеланиями, Лазарь Щедринский