Главы из книги «Моя инженерия»
Часть
1. Заводские зарисовки
Первое изобретение
В зале потихоньку собирались приглашённые и рассаживались вдоль
удивительно длинного полированного стола. Награждение происходило в зале
Мариинского дворца, в котором в советское время размещался городской совет
Ленинграда. Обстановка не выглядела торжественной. Все походило на рабочие
приемы иностранных делегаций, которые нередко показывали в телевизионных
новостях.
Я не был искушен в общении с советским и партийным руководством, в
исполкоме был впервые, но кроме любопытства никаких торжественных чувств не
испытывал. Со мной не было никого из моих друзей, сослуживцев и близких, все
поздравления с наградой остались где-то далеко во времени, когда несколько
месяцев тому назад в ленинградских газетах было опубликовано сообщение о
присуждении мне звания Заслуженного изобретателя России, тогда РСФСР.
Происходил чиновничий акт, но он не вписывался в привычную лицемерную торжественность
подобных событий. Это удивило и обрадовало: никто не выступал, не говорил о
том, что оправдает доверие и благодарен за награду. Можно и мне не выступать.
Наступала Перестройка – та перестройка, которая сделала возможным и само
награждение.
После приема во Дворце я попытался восстановить в памяти своё
первое изобретение, сыгравшее важную роль во всей дальнейшей инженерной
карьере.
***
Я никогда не хотел быть инженером. Я хотел быть врачом, именно
врачом, например, таким, как Вересаев в своих “Записках врача”, таким, как моя
мама или её друзья врачи. Мне нравилось бывать у мамы на работе сначала в
эвакогоспитале во время войны, а потом в Окружном военном госпитале в
Ленинграде. Я прислушивался к медицинским беседам, наблюдал, как мама ставит
диагноз, и не мог не гордиться отзывами больных и друзей о ее мастерстве и
дружелюбии. Мои друзья, учителя в школе знали о моем увлечении, но не
приветствовали его – работа врача не была престижной, низко оплачивалась, а
после окончания института наиболее вероятной казалась работа где-нибудь на периферии,
в деревне. Это не отпугивало (слишком мало еще знал о жизни), а мои намерения
определились еще в 7-м классе. Альтернативы таким устремлениям не было. В
университет евреев не принимали, педагогика не привлекала, оставалась только
инженерия в разных проявлениях или выбранная мною медицина.
Однако события 1952 года, «Дело врачей», очевидным образом
изменили ситуацию. Некоторые друзья родителей вынуждены были оставить
ленинградские клиники, кафедры, согласившись на предложения уехать на
периферию, в надежде избежать ареста. Другие держали дома приготовленный на
случай ареста чемоданчик. Атмосфера в медицинских семьях была угнетающей. Об
учебе в медицинском вузе нечего было и думать.
В марте 1953 года умер Сталин. Позже, весной, реабилитировали, без
излишнего шума, врачей. Но решение о моем образовании принято: любой вуз, но не
медицинский. Это – мнение родителей, учителей, друзей. …И я стал инженером.
Возможно, мне пришлось бы всю жизнь сожалеть об этом вынужденном
выборе профессии, если бы не нашлось дело, которое стало увлечением.
***
По просьбе директора завода, на котором предстояло работать после
окончания института, я вышел на работу до получения инженерного диплома, сразу
после защиты дипломного проекта (защиты длились 1,5 месяца, а я защитился одним
из первых). Поэтому моя первая должность – электрослесарь 5-го разряда. Многие
годы эта рабочая профессия «облагораживала» мой послужной список.
Перед
Госкомиссией
Первый день работы показался ужасным. После похода в отдел кадров
и получения пропуска я отправился разыскивать начальницу эксплуатационной
группы автоматики. Недолго поблуждав по территории завода, оказался около
одноэтажного домика, где предстояло работать. Настроение было ниже среднего и
уж никак не праздничное: безразличный прием в отделе кадров, поиск своего
рабочего места, неуютность территории… Завод.
Начальница оказалась молодой, не лишенной привлекательности
женщиной, если бы удалось ее сначала раздеть, а потом одеть не в телогрейку, а
нечто более подходящее. Но пока она выглядела очень сурово, и с первого
знакомства решила меня проучить: авось этот новоиспечённый инженер испугается и
сбежит. В моем появлении она правильно увидела стремление администрации
заменить ее, техника по контрольно-измерительным приборам, инженером с широким электротехническим
профилем; институт, который я окончил, был одним из самых престижных
электротехнических вузов страны.
О производстве, где предстояло работать, я не имел никакого
представления, кроме того что знал: это опытный завод исследовательского
института, в котором проходила преддипломная практика. Дипломный проект не имел
отношения к тем химико-металлургическим технологиям, по которым велись
исследования на заводе. Более того, как позже оказалось, и заниматься мне
придется совсем не тем, чему учился в институте.
Начальница не позаботилась рассказать о производстве, и, в
нарушение всех инструкций, отправила меня в производственный цех с одним из
слесарей произвести профилактический осмотр измерительной аппаратуры, обслуживающей
эксперименты, которые проводились сотрудниками завода и института на короткой
вращающейся печи.
И печь, и приборы, и термопары, «хвосты» которых торчали из
корпуса печи, я видел впервые и не представлял, что с ними должен делать. Юра,
слесарь, мы познакомились по дороге, не посчитал нужным просветить, а, дав
отвертку и плоскогубцы, сказал, что термопары надо проверить,… и ушел. А мне
стыдно было признаться в неумении, и я ничего не спросил. Это был урок. С тех
пор я старался никогда не браться за дело, с которым предварительно не
познакомился, и уже никогда не стеснялся задавать вопросы, мало беспокоясь, какое
они произведут впечатление.
Печь внешне ничем не отличалась от гигантских цементных печей,
которые нередко показывают в кинохрониках как олицетворение мощи советской
индустрии, только была короткой. Четыре термопары, вставленные в корпус печи,
должны измерять температуру материала. Все это я узнал позже, а пока…
Обошел печь. Увидел, что дотянуться могу только до одной из
термопар, остальные были слишком высоко.
«Моя термопара» оказалась куском водопроводной трубы. Я готовился
к работе со сложной электрической и электронной техникой, а занят какой-то
примитивной конструкцией.
Чтобы извлечь термопары, пришлось провозиться на печи целый день,
я не заметил, как прошло время. Выручил Юра, пришел за мной и сказал, что день
окончен.
Назавтра начался технологический эксперимент на печи, и меня
поставили в ночную смену обеспечивать работу измерительных приборов.
Направление меня на работу в ночную смену, на второй день работы на заводе,
когда никого из специалистов КИПовцев нет, чтобы помочь или посоветоваться,
было своего рода «гражданской дедовщиной», тестом на выдержку.
Инженеры, проводившие эксперимент, были молодые специалисты, всего
на 1-3 года раньше меня окончившие институт, и мы быстро нашли общий язык. Но
наши отношения естественным образом обострились, когда начали отказывать термопары:
из-за высокой температуры.
Без контроля за температурой вести процесс было трудно. А надо еще
и получать достоверные экспериментальные данные. Мою растерянность дополняло
отсутствие сноровки в замене вышедших из строя термопар. Печь остановить
нельзя, так как из-за высокой температуры корпус печи мог прогнуться при
остановке, а это тяжелейшая авария.
Надо было выполнить ту же работу, которую делал накануне, не
останавливая печь. Но теперь корпус был горячим (300 град. С), а каждая
операция отверткой требовала ожидания, когда печь повернется в удобное для
работы положение. Винты и болты надо было открутить, а потом завинтить – 12
раз! А как попасть за несколько секунд в шлиц винта? Печь движется, термопара
убегает. И жара страшная! Ад!
Обливаясь потом, через пару часов удалось термопару извлечь, но в
образовавшуюся дыру в корпусе печи от вынутой термопары стал высыпаться наружу
горячий материал и, пока я сумел заткнуть дыру асбестом, выросла хорошая горка
горячего спёка. Запасных термопар не было. Грозная начальница не позаботилась.
Думаю, что сознательно, предвидя такую ситуацию из своего прошлого опыта.
Начались поиски сварщика, изготовление нового чехла и термопары. К
середине смены, справившись со сборкой термопары, я возобновил свой «акробатический
этюд» по воссозданию конструкции. Еще пара часов – и я без сил.
Гордый своим подвигом, направился к измерительному прибору. Увы,
прибор не работал, стрелка «зашкаливала за ноль». Уши горели. За моей спиной
стояли многострадальные коллеги. Мне было дурно до обморочного состояния: надо
повторить часть работы. Накопив уже определённый опыт, я довольно быстро – не
прошло и часа – справился с ошибкой, и прибор заработал. Если бы я не
справился, то, наверно, сгорел бы, как термопара, от презрения технологов.
Смена приближалась к концу, но тут сгорела другая термопара, и мой
сменщик приступил к своему акробатическому сеансу.
Дома, не желая ни с кем разговаривать, пошёл спать. Теперь я знал,
на что похож труд каторжанина. Бессмысленный тяжелый труд.
Решение возникло утром по мере приближения к проходной завода.
Через проходную проскочил, уже зная, как не делать тупую, изнурительную работу.
Одобрения от начальницы не получил, но и возражений не было.
Для слесарей новая конструкция крепления термопар была важнее, чем
для меня, так как мой слесарный стаж через месяц должен был закончиться, и меня
ждала инженерная работа. Экспериментальная конструкция по моему эскизу была
изготовлена за один день и красовалась на печи. Осталось только попробовать.
Успех превзошёл все ожидания.
Замена и установка новой термопары стала занимать не более минуты
без серьезных физических усилий. Технологи получили возможность, не прибегая к
помощи слесаря, менять термопары и глубину их погружения. Повышена
достоверность результатов эксперимента, ликвидирован тяжелый труд. Хорошо?
После первого опробования устройства мое положение на заводе и в
группе стало другим. Я с увлечением занялся усовершенствованиями.
Со своими «соавторами» получил первое авторское свидетельство на
изобретение. Его стали использовать на многих заводах. Ни одно из более поздних
изобретений (а их было за 150), сложных и эффективных, не принесло мне столько
удовлетворения, как первое.
***
А если бы я не нашел себя в изобретательстве? Был бы одним из
многих еврейских ребят, которые в силу известных обстоятельств всю жизнь тянули
рутинную инженерную лямку.
Директор
Коллектив сотрудников оказался уникальным. Начну с директора.
Максименко Борис Михайлович – высокий, худой, руки и плечи в
постоянном движении перемещались вверх и вниз, как вёдра и коромысло на плечах
водоноса – обладал маниакальной страстью к порядку. Каждое утро он начинал с
обхода открытых площадок завода, в цеха заглядывал редко, и... собирал бумажки
и окурки, которые, как на любом нормальном советском предприятии, валялись
везде, но только не в урне. Я скоро заподозрил, что рабочий люд старался не
оставить директора «без работы». Не забывал Б.М. и туалеты, в которых, дёргая
за верёвочку, проверял работу унитазов, чтобы не было утечки воды.
Б.М. не любил женщин, он их не ненавидел, а презирал. Говорили,
что причина – в бывшей жене-актрисе, но без женщин на заводе не обойдешься,
поэтому терпел, но держал их в страхе и строгости. Не любил он и мою
начальницу, но нас местами не менял, осторожничал, к тому же я быстро
провинился, сообщив ему о своей женитьбе и попросив отпуск на три дня. «Ну и
дурак», – в сердцах отметил директор, подписывая отпуск, но благожелательности
его я, кажется, лишился.
Вторая встреча не добавила мне авторитета в его глазах. Мне
полагался отпуск, так я думал, за тот месяц, который отработал слесарем,
потеряв отпуск после окончания института. Директор думал иначе. К тому же был
обнародован его приказ, что никто не может быть отпущен в отпуск, пока не
завершится намеченный план исследований на август. Войны уже нет, но любовь к
героизму осталась. «В жизни всегда есть место подвигу». Тут у меня не было
согласия ни с Горьким, ни с директором.
Вместе с инспектором отдела кадров, держа заявление в руке, я
вошёл в кабинет директора и убеждал себя, что не уйду без подписанного отпуска.
Всё, что было дальше, превратилось в спектакль.
Последовало томительное изучение заявления. «Знаком... ли... этот…
м-мо-лодой человек с моим приказом?» – заикаясь и растягивая слова, громовым
голосом вопросил директор кадровика. Последовала почтительная демонстрация
документа с моей подписью. Подергивая плечами и руками, директор встал и,
показав пальцем на дверь, произнёс: «Можешь идти, м-м-мой д-д-дорогой!»
– Борис Михайлович, я женился.
– З-знаю, м-мой дорогой! – рука по-прежнему указывала на дверь.
– У меня п-п-утевка на пароход. Когда покупали, вашего приказа не
было. У жены тоже от-отпуск, – лепетал я, уже сам заикаясь и мало надеясь на
успех.
– П-п-путёвка? К-к-ка-ак, от-ткуда? – голос набирал силу.
У м-молодого и-инженера есть такие деньги? Ты т-только начал
работать.
– Нам подарили родители. Это свадебный подарок.
– П-пп-ередай родителям, я это не одобряю. Тебе надо учиться
работать, м-мой дорогой. Иди. Отпуска не будет.
В дверях появился главный инженер, и я счёл за лучшее удалиться.
Позже мне рассказала Зина-секретарша, что Моисей Михайлович Зориков услышал,
войдя в приёмную, что директор кого-то отчитывает и поспешил на помощь. На
следующий день сцена повторилась, но в присутствии Зорикова.
Зориков: «Борис Михайлович, надо подписать».
Максименко: «Н-не м-могу. Р-р-рука не под-днимается», – берёт в
руку перо, поднимает его высоко вверх, подёргивая плечами, опускает к бумаге (я
облегчённо вздыхаю) и … отбрасывает перо в сторону. – Н-н-не могу. Н-н нет. Не
м-могу».
На лице директора отчаяние. В самый раз его пожалеть. А Зориков,
по-видимому давно привыкший к таким сценам, ласково говорит: «Борис Михайлович,
надо подписать».
Трижды повторялся спектакль, трижды звучало «не могу», трижды
опускалась рука, но бумага продолжала лежать не подписанной. Зориков продолжал
сидеть, я стоять. Максименко ещё раз произнес «не могу», встал: «Приходи
завтра. Я должен подумать».
Назавтра я получил желанный отпуск, напутствуемый словами: «Отдыхай.
Отцу не рассказывай (он знал моего папу и работал с ним в довоенные годы)».
Неужели стало стыдно?
Другой эпизод два года спустя. В лаборатории со мной работал
хороший инженер, способный, знающий, трудолюбивый. У нас были приятельские,
почти дружеские отношения, какие нередко складываются в маленьких коллективах,
кроме того нас сближал «пятый пункт», отношения были доверительные.
Но однажды меня вызвал директор. В кабинете уже находился
руководитель сомнительной научной программы, довольно вздорный человек, а также
мой коллега, который обеспечивал приборную поддержку его исследований.
Директор предложил сесть и с обычными словами «м-м-ой дорогой» поведал,
что со мной работает талантливый инженер (имелся в виду мой коллега), а я, его
начальник, этого не понимаю и не даю ему возможность, по мнению известного
учёного (имелся в виду научный руководитель), который проводит исследования
исключительной важности (кивок головой в сторону жалобщика), реализовать
блестящие замыслы.
Сказать, что я опешил, – значит, не сказать ничего. Я успел только
вскинуть глаза на участников, как услышал продолжение тирады.
«От руководства тебя отстраняю. Инженер Р. будет работать
самостоятельно. Обеспечь его всем необходимым. Можешь идти».
У меня не было опыта поведения в абсурдных и хамских ситуациях. Я
вышел из кабинета. Дальше мною руководили эмоции, а не здравый смысл.
Моя служебная записка через несколько минут лежала на столе
секретаря директора, а я, остывая, отправился обратно в лабораторию. В записке
написал, что считаю разговор хамским, что директор, не зная и не понимая
существа работы, принимает решения, которым я не подчинюсь, пока он не
освободит меня от ответственности за план работ.
Вхожу в комнату, где сидит наша инженерная группа, и вижу
взволнованные и растерянные лица. Даже моя бывшая начальница, а теперь
заместитель, светилась «доброжелательным» сочувствием: «Звонили от директора.
Срочно – к нему. Он ждёт».
И я в третий раз за последний час иду в заводоуправление. В
приёмной меня ждёт Зина (секретарь директора), лицо красное, как будто её
кто-то очень обидел.
«Иди (вздох). Он взбешён…... Что ты наделал?»
Не дослушав, я открывал дверь кабинета. Речь директора пересказать
не могу: сплошной мат, исходящий из уст сумасшедшего, непрерывно
жестикулирующего, дёргающегося человечка, нависшего над письменным столом.
Думаю, что прошло минут десять. Затем внезапно наступила тишина.
«Нам надо не ругаться, а работать. Делай, как знаешь. Иди, м-м-мой
дорогой».
Ни с Сашей Р., ни с директором этот эпизод после не обсуждался. Но
и хамских выпадов со стороны директора больше не было. К сожалению, по мере
накопления жизненного опыта, мне не удавалось так уверенно и успешно отстаивать
свою позицию.
За три года работы с Борисом Михайловичем Максименко я стал
понимать его лучше, оценил его принципиальность в серьёзных делах, доброту и
ранимость, которых он стеснялся, его силу и слабость.
…Через несколько лет я оказался в командировке на одном заводе, на
котором в это время директорствовал Борис Михайлович. Проходя по территории,
увидел знакомую фигуру, поднимавшую окурок. Не подошёл. Было жалко и стыдно.
Был он жертвой или героем нашего времени?
Зориков
Не хочется начинать рассказ о Зорикове Моисее Михайловиче с
казённого титула «главный инженер», поэтому и назвал рассказ просто его именем.
В кабинет к Моисею Михайловичу можно было проникнуть запросто,
минуя секретаршу. Для этого следовало приоткрыть дверь в кабинет, просунуть
голову и, если нет отрицательной реакции хозяина, войти и сесть. Так можно было
провести у главного инженера полдня, подремать и отдохнуть, пока по какой-либо
надобности не вызовут.
Услышав о такой возможности, один из новых мастеров с удобством
устроился в кабинете и закурил. Зориков не курил, все старые сослуживцы об этом
знали, и никто не нарушал негласное правило. Моисей Михайлович посмотрел на
нарушителя и покачал головой: «У меня не курят».
Наглец, продолжая курить, недоуменно произнёс, оглядываясь по
сторонам: «А где надпись "Не курить"»?
Это был единственный случай, когда непрошеный гость был удалён из
кабинета. Но не за нарушение, а за глупость.
Зориков пришёл на завод после 20 лет, проведённых в лагерях. Сидел
или за то, что учился в Технологическом институте вместе с Николаевым, убийцей
Кирова, или за то, что побывал в командировке за границей – и не мог не стать
шпионом.
Специалист по химическим технологиям, Зориков в лагере был
инженером цементного завода, обслуживаемого заключенными. Он рассказывал, что все
совещания проводились стоя, сидел только начальник завода – офицер НКВД.
Возможно, поэтому Зориков не терпел, когда стояли в его присутствии, а отсюда
возник ритуал сидения в его кабинета без вызова.
Мне кажется, благодаря Моисею Михайловичу на заводе существовала
обстановка доброжелательности, о которой, спустя десятилетия, я и мои коллеги
вспоминаем с большой теплотой.
Шилов и Тыщук
Эти имена следовало бы забыть. Но для меня они ассоциируется с
первым столкновением с откровенным цинизмом и наглой насмешливостью, связанной
с ощущением вседозволенности для представителя великого русского народа по
отношению к жидам, которых надо использовать в своих интересах.
На заводе евреев было «много». Завод не был оборонным
предприятием, и не было формальных препятствий для приёма евреев на работу,
особенно молодых специалистов, которых распределяли на работу по направлению, и
бывших репрессированных.
Шилов был неглуп и понимал, что бывшие репрессированные, ещё не реабилитированные
(шёл 1959 год), и евреи не хотят конфликтов, и этим можно пользоваться с
известной осторожностью. Он был старшим производственным мастером, инженером и,
полагаю, относил себя к интеллигенции.
Тыщук не был интеллигентом, и скрывать свою неприязнь к еврейской
администрации и жидам-инженерам не считал нужным. Он был начальником цеховой
электрослужбы.
Эти два человека с пользой учили меня жизни.
Сначала познакомился с Шиловым. Шёл по цеху и, проходя мимо
гидрохимического участка, столкнулся с долговязым мастером, который намеренно
преградил дорогу. «Ты в КИПе работаешь? – и, не смущаясь своего "ты",
продолжал. – Посмотри, может, что-нибудь придумаешь, как пристроить автоматику
на насос, а то держим рабочего, чтобы следил за баками. А ночью он спать
уходит, и баки нередко переливаются».
Шилов показал оборудование, я задал несколько вопросов и ушёл к
себе озадаченный и обрадованный. Решение оказалось простым. Надо только найти
подходящие приборы, сделать эскизы и дать заказ монтажникам (здесь не
требовалась
аренда офиса белорусская).
Через несколько дней схема заработала, и я застал Шилова, глубокомысленно
стоящим у одного бака и ожидающего, когда насос сам отключится. Увидев меня,
Шилов отвернулся и ушёл.
Назавтра было воскресенье (тогда была шестидневная рабочая
неделя), а в понедельник меня дождался после ночного дежурства слесарь и
сказал, что схема отключена и выброшена. Кто это сделал, он не знает, так как
его самого вызвал ночной мастер и пожаловался, что схема не работает, а
рабочего, наблюдавшего за баками, уже поставили на другой участок. В результате
были переливы, потеряли много раствора и сорвали планируемые исследования.
Я бросился в цех. У злополучных баков стоял главный инженер,
начальник цеха, исследователи из института и мастера.
Юрий Германович Хавкин, начальник цеха, повидавший за свою
металлургическую жизнь немало аварий, увидел меня, и, кивнув в мою сторону,
сказал, обращаясь к свите: «Пришёл виновник». До сих пор не понимаю, почему не
сложились у меня хорошие отношения с Хавкиным. Позже они потеплели, но хорошими
так и не стали.
Зориков не стал разбираться на месте, а попросил зайти к нему. Я
вернулся к себе, рассказал начальнице о происшедшем – и неожиданно получил
полную поддержку.
«Это Тыщук. Он всегда мешает. Мы с
ним постоянно разбираемся. Иди к Зорикову. Хавкин обычно на стороне Тыщука. Не
хочет портить с ним отношения. Боится что ли его?»
Последнее замечание походило на правду.
Ситуация для меня стала проясняться. Антагонизм между КИП-овцами и
электриками – почти традиция, признаваемая и уважаемая. Тыщук не желал разбираться,
полезна ли схема. А навредить инженеру-еврею, прикрываясь инструкциями, просто
благое дело.
Схему восстановили, написали соответствующие бумаги, что Тыщук не
несёт ответственности за эксплуатацию схемы, и здесь можно было бы поставить
точку. Но всё повторялось всякий раз, когда создавалось что-то новое.
Наладить отношения с Тыщуком не удалось, и всё больше росла
уверенность в его саботаже.
Руки опускались. Моя начальница интересовалась моим творчеством,
если что-то в работе механизмов отказывало, и привыкшие к новшеству мастера или
рабочие жаловались. Хавкин, в цехе которого внедрялись разработки, держал
нейтралитет и в конфликты не вмешивался, хотя, подозреваю, моей работой и
ситуацией был доволен.
Через пару месяцев после описываемых событий меня вызвал главный
инженер и спросил, оформлял ли я свои «придумки» как рационализаторские
предложения. «Естественно, нет», – ответил я. Зориков улыбнулся: «А вот Шилов
оформил. Он действительно участвовал в разработке схемы для насоса?»
Я рассказал, как встретил Шилова, как он предложил подумать об
автоматическом управлении насосом, и о завершении истории, которой он, Зориков,
был свидетель. «Хорошо, я поговорю с Шиловым», – сказал главный инженер.
На стене появился приказ: Шилову и мне за внедрение схемы дали по
300 рублей.
Получив в кассе награду, встречаю Хавкина и вижу его широкую
улыбку с издёвкой: «Получил премию? Молодец. Надо было тебе и Тыщука взять в
соавторы».
С тех пор ни одно своё рационализаторское предложение и
изобретение, а позже – статьи, я не подавал без соавторов. «Наука» оказалась
полезной и позволила внедрить на заводах страны большинство моих изобретений.
(продолжение следует)
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2926
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer3/Aronzon1.php - to PDF file
Комментарии:
Юлия Орлова
- at 2015-11-22 20:29:01 EDT
Как же приятно читать такие слова о моем деде Зорикове Моисее Михайловиче .
Александр Зориков (Премыслер)
Киев, Украина - at 2015-07-17 17:01:42 EDT
Добрый день, уважамый Виталий Аронзон! Доброго Вам здоровья! С удовольствием прочитал Ваши прекрасные заметки о работе на Ленинградском заводе. В них Вы упоминаете моего двоюродного деда Зорикова Моисея Михайловича. Не могли бы Вы сообщить, если Вам известно, что-то о его родственниках -детях, дочери (знаю, что она есть) и других. Возможно, Вам известны их координаты для связи.Понимаю, что это нелегко для Вас, но все же... Я был бы Вам очень благодарен.Его брат, мой дед Илья Михайлович, имел другую фамилию - Премыслер, и осел в Киеве. С уважением, Александр. Мой мэйл: alado2014@ya.ru
Виктор Райзман
Санта Моника, Калифорния, - at 2011-04-15 01:07:56 EDT
Виталий, мне бы такую память! Конечно, я прекрасно их всех помню: и Максименко, и Зорикова, и Хавкина, и Шилова, и Доронину, и Тыщука, и много кого ещё, ведь я там проработал 33 года, из них немало лет вместе с тобой. Но все эпизоды того славного прошлого я позабывал, а если и вспоминаю, то кажется, что другим их описание покажется скучноватым. Но ты как-то сумел оживить ту, прошлую, жизнь. Молодец, продолжай в том же духе, буду читать с интересом.
Синельникова Изабелла
Ольденбург, Германия - at 2011-04-13 15:52:20 EDT
Прочла с интересом, жду продолжения.
Юлий Герцман
- at 2011-03-17 12:40:03 EDT
Очень интересно.
Марк Фукс
Израиль - at 2011-03-17 06:13:56 EDT
Прочел с большим вниманием и интересом.
Приятно поговорить с умным человеком, вообще, и с опытным специалистом, в частности.
Жду продолжения. Прошу не избегать технических деталей.Все важно, все интересно.
Спасибо.
М.Ф.