©"Заметки по еврейской истории"
ноябрь  2011 года

Татьяна Разумовская

Мой дед: Самсон Львович Разумовский

1.

О деде у меня сохранилось только одно воспоминание. Я смотрю на него снизу вверх и удивляюсь. Он какой-то другой, непохожий на всех знакомых мне людей – очень большой, толстый, в чёрном костюме и с ослепительно белой головой. Я сразу понимаю, что он совершенно не умеет общаться с детьми.

Самсон Львович Разумовский

Глядя на меня с недоумением и опаской, он как-то очень медленно, в несколько приёмов, ко мне наклоняется, протягивает указательный палец и говорит: "Покс!" Я от него пячусь и ухожу под защиту огромного круглого стола на широкой ножке.

Деда не стало, когда мне было пять лет, так что всё, что я о нём знаю, это рассказы и воспоминания моих близких. В частности, в рассказе о деде, мне очень помогают записки моей тёти, Лидии Самсоновны Разумовской.

Разумовские – украинская фамилия. На Украине они писались через "о" – Розумовские, собственно, как и первый носитель этой фамилии, Алексей Григорьевич, певчий, ставший графом и фаворитом Елизаветы Петровны. Впрочем, наша семья не имеет ни малейшего отношения к графьям. Елизавета щедро одарила своего любимца и его потомков Малороссией, куда при Екатерине, после раздела Польши, вошли еврейские местечки. Фамилии в те времена были роскошью знати, а о представителях низших слоёв населения говорили: "Он – чей?" – "Он – Разумовский", то есть живущий на землях, принадлежащих определённому лицу.

Отец деда, Лев Самсонович Разумовский, в честь которого назвали моего отца, был купцом третьей гильдии и управляющим огромного имения. Был богат, хорош собой – сероглаз, золотоволос, прекрасно сложен.

Прадед Лев Самсонович Разумовский

Обладал своеобразным чувством юмора. Будучи по делам в Киеве, придумал прогуливаться по Крещатику, положив в задний карман брюк пачку резаной бумаги, размером с банкноты. В первый день ловкие киевские воры вынули эту пачку, и вечером Лев Самсонович очень веселился, воображая разочарование карманников. То же повторилось и назавтра. А на третий день обозлённые карманники срезали липовые банкноты вместе с карманом и куском брюк.

С ним связана ещё одна трагифарсовая история. В его доме, в Елисаветграде, на балконе жила большая черепаха. В какой-то момент она пролезла сквозь решётку, упала и убила человека. Началось уголовное дело против Льва Самсоновича. После долгих мытарств, следствие пришло к выводу, что в убийстве Разумовский неповинен, и обвинение с него было снято.

"А как же черепаха?" – волновалась я, когда папа рассказывал мне эту историю. Видя, что я уже готова зареветь, папа ответил уверенно: "А что ей сделается? Полежала немного после падения – голова у неё кружилась – и поползла себе дальше".

В семье Лев Самсонович был мягок, снисходителен, и всем хозяйством большого дома и пятью детьми заправляла прабабка Анна, дама решительная, скупая и суровая. Когда старший сын Эммануэль увлёкся революционными настроениями и даже успел посидеть немного в тюрьме, Анна немедленно отправила его к брату в Америку, от греха подальше. На заводе дяди Эммануэль осмотрелся, организовал рабочий кружок по изучению марксизма, а потом забастовку рабочих. Взбешенный дядя выгнал племянника взашей. Со временем Эммануэль остепенился, стал благонадежным гражданином США. Тосковал по семье, но в силу исторических обстоятельств связь прервалась – смертельно опасно было для советских граждан признаваться в наличии родственников заграницей. Сохранилось письмо Эммануэля, незадолго до Второй Мировой войны, сестре Соне, живущей в Одессе: "Напиши только одно – живы ли?" Но ответить уже было нельзя.

Дети и внуки Эммануэля в США называются Россумами и благоденствуют. Его правнучка, Эмми (Эммануэль) Россум, названная в честь прадеда, – певица, актриса, одна из юных восходящих звёзд Голливуда. У нас нет отношений с этой ветвью, но мне приятно, что потомки Льва Самсоновича Разумовского преуспевают в жизни.

Ещё один эпизод, демонстрирующий методы воспитания прабабки Анны. На обед подали картошку с черносливом. Мой дед терпеть не мог это блюдо и отказался есть. На ужин всем принесли котлеты, а деду – его обеденную тарелку с картошкой и черносливом. То же повторилось и на завтрак. И на следующий обед. Оголодавший мальчишка, давясь, съел ненавистное кушанье.

На всю жизнь дед сохранил неприязнь к матери, и переписку со свекровью поддерживала, из дипломатических соображений, моя бабушка, хотя недолюбливала её и побаивалась.

О том, как дед получил образование, записал с его слов мой отец.

ПРОЦЕНТНАЯ НОРМА

Папа, 1954 г.

"До революции наша семья жила в Елисаветграде.

В 1897 году мне исполнилось десять лет, и я должен был бы поступить в первый класс гимназии, но из-за процентной нормы меня не приняли. Тогда я стал держать экстерном. Каждый год все уезжали на дачу, а я оставался дома и готовился к экзаменам. Бабушка оставляла мне спиртовку, овощи и сто яиц. Хлеб и масло я покупал в магазине и готовил себе сам.

В гимназии к шестому классу освободилось одно место, так как одного еврея исключили из-за того, что надзиратель встретил его ночью на улице. На это место претендовали двое: я и сын крупного рыбопромышленника. Я сдал экзамены лучше, но взяли его, так как он имел право жительства. Моя мама утеряла свое право жительства, унаследованное от отца, николаевского солдата, выйдя замуж за папу, таков был закон. Поэтому мама фиктивно развелась с папой, чтобы я имел право поступить в гимназию, но это не помогло - директор гимназии уперся, что я ношу фамилию отца, а отец не имеет права жительства. На очное место приняли сына рыбопромышленника, а я продолжал сдавать экстерном.

К седьмому классу произошло событие. У Николая II родился наследник, и мой отец решил воспользоваться случаем. Он написал прошение на Высочайшее Имя, где поздравил Николая с сыном и попросил в честь такого радостного события разрешить своей императорской милостью его сыну поступить в гимназию. Разрешение было получено, но оказалось, что из Елисаветграда было послано три прошения об одном и том же. Поэтому стихийно возник конкурс из трех человек, в результате которого прошел я, так как набрал высший балл.

Таким образом, два последние класса я проучился в гимназии очно.

Аттестат за 6-й класс гимназии. На обороте написано:

"Самсон Разумовский выдержал в конце 1903/04 учебного года при Елисаветской гимназии испытания из курса 6-го класса гимназии. Елисаветград. 12 июня 1904 года".

В 1905 году я переехал в Киев, чтобы держать экзамены в Политехнический институт. Процентная норма определяла одно место для еврея-абитуриента. На это место претендовали двое: я и один симпатичный парень по фамилии Соловейчик, с которым мы дружили.

Так получилось, что все экзамены он проходил первым, а я после него. Каждый раз после очередного экзамена он выходил с сияющим лицом и объявлял: “Греческий - пять! Латынь - пять!” Официально оценка пять звучала как “весьма похвально”.

Мне, идущему за ним, необходимо было получить не меньше - одна четверка выбила бы меня из конкурса. Так мы шли одинаково до последнего и главного экзамена по математике. Он ушел первым, долго не выходил, потом вышел и сказал мне: “Сема, я должен тебя огорчить - я получил “весьма похвально с плюсом!”

У меня упало сердце. Я вошел в класс, поздоровался с приемной комиссией, взял билет и стал думать. На билет я ответил быстро, сразу решив все задачи, а потом дополнительно дал свои варианты решения каждой из них.

Когда я вышел из класса в коридор, Соловейчик, ожидавший в волнении моего результата, бросился ко мне: “Ну, как?”

“Давид, - сказал я. - Я должен тебя огорчить. Я получил “весьма похвально с двумя плюсами”…

Так я поступил в Киевский Политехнический"[3].

Самсон Львович был не только блестящим инженером, математиком, но и человеком энциклопедических знаний. Не было вопроса в области истории, географии, литературы, философии, на который он сходу не мог бы дать ответ.

Как-то мой отец, уже после окончания Мухинского художественного училища, работал вместе с архитектором Н.Г.Эйсмонтом над проектом памятника "300 лет воссоединения Украины с Россией". По ходу работы возник исторический вопрос, ответ на который не нашёлся в справочниках и энциклопедиях. Отец сказал: "В чём проблема? Сейчас я позвоню папе, и он всё скажет". Он набрал номер, получил исчерпывающую консультацию, с именами и датами, и тут же пересказал услышанное.

"Знаете, Лёвушка, что самое удивительное? – сказал, выслушав его, Николай Гелиодорович. – Самое удивительное, это ваша уверенность в том, что отец ответит на любой вопрос".

2.

Среди талантов деда был ещё один, напоминающий о незабвенном Корейко, - без логарифмической линейки он умел перемножать в голове трёхзначные и четырёхзначные числа.

Увы! Ни один из троих его детей, а также внуков и правнуков не унаследовал ни крохи его способностей – все безнадёжные гуманитарии. Самсон, ни в малой степени не обладавший педагогическим тактом, приходил в раздражение, когда его бездарные потомки не могли справиться с банальной задачкой по алгебре. Мой папа и его сёстры, ненавидевшие в школе все точные науки, предпочитали получить заслуженную двойку, чем обращаться за помощью к отцу, который не мог представить, как можно не понимать такие элементарные вещи.

Самсон Львович, по получении диплома Киевского Политехнического института, как лучший выпускник курса, был приглашен в Петербург на престижную должность – ведущего инженера по системе канализации и водопровода российской столицы.

В доме приятелей он познакомился с симпатичной барышней, весёлой, остроумной, Теофилией Шпиро, которая была младше его на девять лет, и вскоре сделал ей предложение. В 1915 году сыграли свадьбу. Молодому мужу всё нравилось в жене, кроме имени. Он переименовал её в Таню, так она и осталась в семье и в документах.

Свадебная карточка-визитка

 

Самсон был интеллектуал, трудяга, молчун и нелюдим. Бабушка – общительная болтушка, белоручка, лентяйка. Казалось бы, что могло связывать таких разных людей? Но плетут где-то парки золотые нити судеб: бабушка и дедушка прожили вместе полвека, радуясь друг другу и поддерживая друг друга во всех страшных выворотах обезумевшего времени.

Оба они были продуктами девятнадцатого века – так они сложились, и никакие перепады эпохи не могли их, консерваторов, сдвинуть с впитанных с детства представлений о жизни. В частности, что муж обеспечивает высокий уровень жизни семьи, а жена создаёт атмосферу дома.

До революции Самсон Львович, будучи одним из ведущих инженеров столицы, зарабатывал большие деньги. Старшую дочь Мирру, в январе 1917 года, бабушка рожала в персональной палате, роды принимал приглашенный профессор и две акушерки. При малышке, тонущей в кружевах, состояла важная нянька, в доме была кухарка и всякая иная прислуга.

При советской власти дед продолжал занимать высокие инженерные должности, но зарплаты его с трудом хватало на разросшееся семейство – жену и троих детей. А государственная практика ежегодных займов – на полторы-две зарплаты – ещё уменьшала семейный бюджет. Он сидел на работе сверхурочные часы, занимался проектами в выходные дни, брал чертежи домой на ночь, практически не знал, что такое отпуск – но ни бабушке, ни ему не приходило в голову, что жена может пойти служить. И, тем более, пачкать руки чёрной работой. В доме постоянно жила старушка Ксеня – няня всех троих детей, она же кухарка.

Вечером бабушка собирала кучу грязного белья, подходила к чёрному ходу и кричала: "Нюра!" Нюра подымалась на третий этаж, забирала бельё, стирала, гладила, приносила чистое.

Раз в месяц в дом приходила швея. Бабушка вываливала перед ней гору детских и взрослых вещей: надо было пришить пуговицы, заштопать, перешить старое. Подёнщица приходила мыть полы и окна, какие-то мужики – забивать гвозди и перевешивать полки. Всё это оплачивал дед. Голодно до войны не было, но было скудно: сыр и колбаса появлялись на столе только по редким праздникам, покупка новой вещи кому-то из членов семьи была событием, а выезд летом на дачу случился только три раза за все годы.

Бабушка ходила на рынок, занималась детьми, бесконечно закладывала и перезакладывала в ломбарде несколько своих украшений, остатки былой роскоши, – и каждый день, напудрив нос и подкрасив губы, бежала встречать мужа с работы. На это ежедневное свидание она никогда не брала детей. Как-то старшая Мирра и семилетняя Лиля решили проследить за матерью – куда это она убегает от них? Прячась в парадных, они увидели, как мать дошла до угла улицы, к ней подошёл отец, и она его обняла так, как обнимают после долгой разлуки. А потом родители взялись за руки и, разговаривая, пошли к дому. Эти несколько минут в день было их время. Бабушка сумела из этих встреч сделать ежедневный праздник – Самсон Львович, после долгого рабочего дня, знал и чувствовал, что он вернулся домой.

Бабушка и дедушка. Фото 1950-х.

Вечером, в определённое время, дети и взрослые собирались на обед за круглым столом. Ксеня вносила супницу, и бабушка разливала суп. Этот ритуал цементировал семью.

Моему папе, женившемуся в середине пятидесятых, в иные времена, когда они с мамой оба мотались между учёбой, работой, выставками, концертами и детьми, всегда не хватало этого круглого стола, этого ежедневного сбора всей семьи за тарелкой общего супа.

Дед был отличным спортсменом: каждое утро занимался с гантелями, а потом ложился в ледяную ванну. Бабушка металась под дверью и кричала: "Сёма! Ты не потонул?!!" Как-то, когда семья была летом за городом, Самсон заплыл далеко в озеро и стал опускаться под воду, прощально помахивая рукой бабушке, нервно ждущей на берегу. И исчез. Его не было минуту, другую... Бабушка, не умеющая плавать и смертельно боящаяся воды, бросилась в озеро – спасать. Шутка едва не кончилась трагедией.

В конце двадцатых годов дед работал главным инженером в тресте "Водоканал". Каждый день утром за ним заезжала служебная машина. Все дети, игравшие во дворе, включая его собственных дочерей, с завистью смотрели, как он садится на кожаное сиденье и захлопывает дверцу.

- Покатал бы хоть раз детей! – сказала как-то бабушка. – Вот жена Быкова даже на рынок ездит на казённой машине!

Самсон взглянул на жену с недоумением:

– Таня, машину мне дают для дела, а не для развлечений.

Но вот в какой-то день машина не пришла. Самсон поехал в трест на трамвае. Там творилось что-то непонятное. Табличка с его именем была снята, в его кабинете сидел другой человек, начальство от разговоров уворачивалось. Дед стал работать на крохотном окладе "сотрудником без места". Это означало, что он мог пристроиться к чьему-то столу или чертёжной доске, если хозяин отсутствовал. Денег, которых и раньше не было много, стало не хватать катастрофически. Что-то одалживали друзья, что-то присылал из Палестины бабушкин отец Макс, сердобольные соседи подбрасывали бабушке то кастрюлю с макаронами, то тарелку котлет.

Это положение длилось год. А потом Самсона вдруг так же, без всяких объяснений, восстановили в должности, и опять за ним стала приезжать утром служебная машина. Но чувство своего бессилия, бесправия, страха перед враждебным миром и хамской властью осталось – и уже не покидало никогда.

Вокруг исчезали люди – сослуживцы, соседи, друзья. К деду вечерами часто заходил Оскар Яковлевич Куценок, такой же молчун и заядлый шахматист. Бабушка, любившая поболтать, возмущалась: сидят часами друг напротив друга, двигают фигуры – и ни слова!

Куценка арестовали. Через несколько месяцев выпустили. Он пришёл к деду, дёрганный, постаревший, с выбитыми зубами, и шёпотом, оглядываясь, рассказывал о времени, проведённом в ЧК. Когда вскоре за Куценком пришли вторично, он выбросился из окна.

Для деда спасением была любимая работа. Но это было днём. А ночью подступали страхи и бессонница. Он часами стоял у окна и смотрел, как к парадным подъезжают воронки.

– Таня, что ты будешь делать – одна с тремя детьми, когда меня арестуют? – спрашивал он бабушку, которая пыталась уговорить его поспать.

– Мы поедем вместе, мы не расстанемся, – твёрдо отвечала бабушка. Какая наивность!

И вот однажды ночью в дверь их квартиры позвонили. Вошли двое чекистов. Один встал в дверях, а другой обратился к деду:

– Самсон Львович Разумовский?

– Да.

– Мы знаем, что у вас есть телефон – разрешите позвонить?

Потом сказал в трубку:

– Третья Красноармейская, 3 – машину. Да, Кауфман.

Они извинились и ушли. А дед с бабушкой смотрели из окна, как выводят из дома и сажают в воронок их соседа, журналиста Кауфмана.

А потом пришла болезнь. Зубной врач занёс инфекцию, и у деда начался сепсис. Бабушка продавала вещи из дома и покупала апельсины, десятки килограммов – врач сказал: единственное, что может спасти Самсона – это апельсиновый сок. Бабушка не вылезала из больницы и выходила мужа. Он вернулся домой постаревший на пятнадцать лет, слабый, но живой.

Эта болезнь стала предлогом, чтобы просить разрешения на выезд в Палестину к бабушкиным родителям, Максу[1] и Фанни Шпиро. На год, для поправки здоровья. Разрешение было получено, огромная пошлина заплачена, вещи собраны. Самсон интенсивно учил английский и вспоминал иврит. Он знал, что его ждёт место главного инженера тель-авивской системы канализации и водопровода.

Если бы этот отъезд состоялся, история семьи потекла бы в ином русле, и эти записки писал бы кто-нибудь другой. Но после разрешения вдруг пришёл отказ. Это был 1934 год, и после отказа арест, казалось, был неминуем – само желание отъезда трактовалось, как попытка измены Родине.

Но пронесло. Где-то произошёл какой-то сбой, и семья Разумовских проскочила меж зубцами карательной машины.

3.

А потом наступило 22 июня 1941 года. И вся непростая, полная тревог прежняя жизнь стала казаться немыслимо счастливым сном.

Восьмого сентября 1941 года над Ленинградом поплыли густые красно-оранжевые облака. В своих воспоминаниях о блокаде, опубликованных в журнале "Нева", мой отец пишет об этом дне, как его восприняли у него в семье:

"– Откуда шли облака? – спрашивает папа.

– С юга. Вернее, с юго-востока. По всему горизонту.

– С юго-востока, – повторяет папа. – С юго-востока.

Он достаёт одну из своих синек – районов Ленинграда.

– Уж не Бадаевские ли это склады?

– А что это за склады?

– Склады с продовольствием. Там много продовольствия, очень много. Это один из крупнейших складов,– взволнованно говорит папа. Взгляд его из-под пенсне встревожен и угрюм. Мне непонятна его реакция. Подумаешь, какие-то там склады! Тут столько домов горит, столько, наверно, людей погибло, а он почему-то стоит у окна и молчит... Прибегает соседка Фаня Кушак.– Вы слышали? Дом на Пятой Красноармейской – до фундамента! Сплошные развалины. В ЛИСИ попало несколько зажигалок. Там потушили. А ещё, говорят, немцы разбомбили Бадаевские склады...– Бадаевские склады! Тысячи тонн сахара... Мука. Масло. Хлеб... – папа произносит это тихо, не глядя на нас. А мы стоим рядом, поражённые даже не сутью, а тоном сказанного и его видом. Что это он так разволновался? Ну, будет хуже с продуктами. Ничего, переживём. Лишь бы немцев отогнали...

...Откуда нам было знать, что сегодняшняя бомбёжка практически решила судьбу Ленинграда, в том числе и нашу, что начинается самая страшная полоса нашей жизни, что Ленинград полностью окружён и блокирован, что муки в городе осталось всего на семнадцать дней, что на Бадаевских складах погибло две с половиной тысячи тонн сахара и что чёрную землю, пропитанную этим сахаром, будут в декабре продавать на рынке по сто рублей за стакан; откуда нам было знать, что немцы, уверенные в том, что взятие Ленинграда – вопрос дней, назначили генерала Кнута комендантом Ленинграда и торжественный банкет в "Астории" должен был состояться уже два месяца назад – 21 июля... Разве могли мы представить, что нам предстоит?

Мы боялись бомбёжек, мы боялись немецкого вторжения. Пристально следя за сводками, мы ужасались стремительности немецкого наступления. Не успев преодолеть годами вколачиваемую в нас убеждённость в непобедимости Красной Армии, мы всё ещё надеялись на чудо. Каждый раз, с замиранием сердца слушая начало военной сводки, истово ждали перелома, того, что должно, что обязательно должно произойти – коренного перелома и решительного наступления Красной Армии. Разве мы могли себе тогда представить, что настанет время, когда голод настолько истощит наши тела и психику, что сделает нас равнодушными к военным успехам и неудачам, а кусок хлеба размером в два спичечных коробка станет в наших больных мозгах значительнее всего остального и заслонит смертельную опасность немецкого вторжения?.."

Отцовская документальная повесть "Дети блокады" вышла в 1999 году. Моих душевных сил хватило на то, чтобы прочесть её один раз, больше я не смогла. Я не могу читать, как от голода гибнут мои близкие в вымирающем обстреливаемом городе, где лютой зимой 1941-42 года не было воды, еды и тепла.

Всю тяжесть страшного времени взяли на себя в семье повзрослевшие в одночасье дети: старшая Мирра, двадцатилетняя Лиля и пятнадцатилетний папа. Каждый из них делал всё, что в человеческих силах, и ещё гораздо больше, чтобы спасти остальных.

В буржуйке сожгли почти всю мебель, работы бабушкиного отца, Макса Шпиро, а потом всю библиотеку. Золотые часы Самсон Львовича обменяли на хлеб, а немецкое пианино "Offen-bacher" на два кило гречки. Умерла няня Ксеня. Самсон Львович, крупный сильный мужчина, почти обезножил от голода. В какой-то момент, когда мой папа поднялся на третий этаж с ведром воды из Обводного канала, он упал на пол и больше не вставал. Приглашённый за пайку хлеба доктор сказал рыдающей бабушке:

– Ваш мальчик не болен, он голоден. – И добавил. – Ему осталось два-три дня...

В то время в городе открылись стационары, где немного подкармливали "ценных специалистов". Самсон Львович получил назначение, и Мирра отвела туда отца.

Потом, на свой страх и риск, она снесла на руках закутанного в одеяла брата и на санках отвезла его туда же. Оставила у порога стационара, а сама спряталась за сугроб, уповая на чудо.

И чудо случилось. Кто-то из сотрудников стационара – да будут за это благословенны все его потомки! – не смог оставить у крыльца умирающего мальчика, никакого не "ценного специалиста", внёс его внутрь и поставил на довольствие.

Об этом оазисе есть глава из книги моего отца о блокаде. Нигде в литературе я не встречала такого материала.

А вскоре после того, как Самсон Львович и папа, чуть поставленные в стационаре на ноги, вернулись домой, Мирра начала работать воспитателем в детском доме, готовящемся к эвакуации, и пристроила туда бабушку – воспитателем дошколят, а папу – в группу старших воспитанников.

Детский дом выехал по "дороге жизни" через Ладогу и добрался до деревни Малые Угоры Горьковской области. Семья впервые разделилась. Бабушка, Мирра и папа оказались в деревне, где было по-военному голодно, но не так, как в блокаду. А Самсон Львович и Лиля остались в Ленинграде. Лиля – медсестрой в госпитале, а Самсон Львович – главным инженером коммунального хозяйства Южного района города. Он ежедневно выезжал на объекты, и это была будничная игра со смертью – город постоянно подвергался обстрелам и бомбёжкам.

Это пропуск Самсона Львовича. Какое страшное право: ходить по городу во время обстрелов!

Ленинградский госпиталь, где работала Лиля, существовал в военном режиме. Дважды в неделю Лиля заказывала пропуск для отца. Был однажды такой момент: Самсон Львович стоял внизу госпитальной лестницы, а Лиля наверху. У него не было сил подняться, а у нее не было сил спуститься к нему. Так и стояли...

"Я готовилась к приходу папы: брала свой обед и прятала его под подушку, чтобы не остыл. Иногда Аня, наш повар, наливала в мою кастрюльку лишнюю поварешку супа. Тогда у нас с папой был праздник...

Потом папа помогал восстанавливать водопровод и канализацию в госпитале. Конечно, он это всё делал на общественных началах. Но покормить его могли?!! Я была уверена, что его поставят на котловое довольствие или хотя бы обед дадут. Ничего подобного. Помог пустить воду, спасибо, а обед мы ели, как и прежде, один на двоих... А потом, когда он уходил, начинались мои терзания: дошёл ли? как добрался? удалось ли доехать (тогда уже шли трамваи)? Успел ли до воздушной тревоги? Цел ли? Жив ли?"[2]

Эти встречи с дочерью было всё, что осталось для деда от дома, дома – всегда бывшего для него опорой и источником силы. И случилось ещё одно чудо: все мои близкие пережили войну. Даже мой отец, тяжело раненный на финском фронте, что привело к потере руки, остался жив. И вот вся семья, в том же составе, собралась в Ленинграде, в той же квартире на Третьей Красноармейской.

После войны дед возглавил группу инженеров, работавших над проектом "Новая усовершенствованная система водоснабжения и канализации Ленинграда". Защита проекта прошла блестяще. Кто-то из членов Учёного совета сказал:

– Вы все здесь профессора, а Разумовский – новатор и академик в своей области!

А потом вдруг проект притормозили. И выползло страшное слово "вредитель". Это был смертный приговор, ведь кампания "борьбы с космополитизмом" мощно набирала обороты.

Знакомые перестали звонить, а при встрече отшатывались на другую сторону улицы. Дед не мог есть, спать и ежеминутно ждал ареста.

Москва затребовала проект на перепроверку, а потом вызвала всех его участников на повторную защиту. Об этом опять же лучше предоставить слово тёте Лиле.

"В Москве папе стало совсем плохо, и сотрудники вызвали маму. Она приехала на другой день и не узнала мужа: он был подавлен, угнетён, зарос седой щетиной и превратился в старика. Мама пригласила парикмахера, привела папу в порядок, а потом, взяв его за руку, стала говорить что-то тихим и спокойным голосом. И он заснул впервые за много ночей. Одолжив у родственников деньги, мама купила ему новую рубашку и галстук, отпарила костюм, начистила ботинки и поехала с ним на защиту проекта".

Он начал говорить еле слышно. Потом постепенно, увлечённый своим детищем, осмелел, голос зазвучал сильно и победительно. Когда он закончил, сначала было тихо, а потом зал разразился аплодисментами.

Дед легко сбежал с кафедры, на которую сорок минут назад поднялся с помощью двух мужчин, обнял плачущую бабушку и они, отказавшись от банкета, уехали в Ленинград.

Осталось добавить немногое. Мой отец рассказывал, что когда умер Сталин, и было объявлено по радио о полной реабилитации и освобождении из-под ареста группы евреев, обвиняемых по "Делу врачей", Самсон Львович, сдержанный замкнутый человек, ткнулся лицом в ладони и разрыдался.

Мой папа, потрясённый этим немыслимым проявлением чувств, бросился к отцу.

– Разве ты не понимаешь? Они все признали свою вину, их же пытали! – сказал дед.

Никогда прежде он не позволял себе обсуждать в семье происходящее в стране, то, что прекрасно понимал своей математической головой и со своим исключительным знанием истории. Долгие годы этого спрятанного понимания и подавляемых страхов вылились в раковое заболевание, до времени уведшее его в мир, "где ни тоски, ни боли нет, туда, где Вечный Мир и Вечный Свет".

Примечания


[1] Рассказ о прадеде Максе Шпиро, враче, инженере-химике и живописце – можно прочитать в моем блоге: http://blogs.7iskusstv.com/?p=6965.

[2] Из " Страниц семейной хроники" Л.С. Разумовской.

[3] Фотографии и запись рассказа Самсона Львовича взяты с сайта моего отца Л.С.Разумовского: http://www.lev-razumovsky.ru/rus/welcome.htm


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 4978




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer11/Razumovskaja1.php - to PDF file

Комментарии:

Татьяна Разумовская
- at 2016-02-22 07:10:00 EDT
Марта, спасибо!
Marta
New York, NY, USA - at 2016-02-21 06:44:51 EDT
Spasibo bolshoye za talantiliviy rasskaz of takih prekrasnih lydiyh.

Ya kak budto posmotrela film - tak yarko vse obrazi opisani I s bolshoy lyuboviyu.

Neobiknovenno interesno!

Spasibo!

Татьяна Разумовская - Софии
Иерусал&, - at 2016-02-18 20:52:34 EDT
Спасибо за ваш отклик. Вот так, пересечениями ассоциаций и судеб, и плетется единое полотно Истории.
София
Ашдод, Израиль - at 2016-02-18 18:11:35 EDT
Таня, спасибо, это очень хороший текст, но я не стала бы со своей похвалой к Вам обращаться, если бы не один момент. Мой отец, врач, человек очень замкнутый и суровый, никогда не проявлял своих чувств и эмоций бурно. В момент, когда по радио сообщили о реабилитации врачей, они с мамой собирали вещи в ссылку. Дослушав до конца, мой сдержанный папа бросился лицом на мою постель (была рядом) и зарыдал в голос. Это первый раз в жизни я видела его плачущим. Мне было тогда 17.
Татьяна Разумовская Марии
Иерусал&, - at 2016-02-17 17:25:33 EDT
Мария, огромное спасибо за Ваш отклик!
Мария
Лондон, Соедине - at 2016-02-17 16:17:53 EDT
Дорогая Татьяна, с огромным интересом прочла Ваши хроники. Вдохновляет жизненная стойкость и душевное благородство дедушки и бабушки Ваших, папы Вашего - семьи Разумовских.
Воспоминания эти дышат любовью, согревающей и посторонних людей, как согрели меня.
Спасибо Вам, буду читать далее всё, что выйдет из-под Вашего пера.

Мария Льянос

Bob May
Baltimore, MD, USA - at 2013-10-22 02:09:49 EDT
Так они и жили, оставаясь людьми среди мерзости, жестокости и ненависти. Светлая память!
Наталья Кантор
Иерусалим, Израиль - at 2011-11-22 22:29:48 EDT
И люди и время поразительны. Прекрасно написано!
Ольга Пардесси, художник
Москва, Россия - at 2011-11-17 17:09:46 EDT
Замечательно написанная повесть о красивых людях! Трогает и впечатляет. И, думаю, запомнится... Спасибо Вам, Татьяна Львовна, за наполненную яркими образами жизненную картину и высказанную любовь и уважение к памяти близких!
Фима С.
NJ, USA - at 2011-11-16 22:36:50 EDT
Танька, ты такая у нас молодец!
Марк Фукс
Израиль, Хайфа - at 2011-11-16 09:26:45 EDT
Замечательно. Спасибо.
М.Ф.

Татьяна Разумовская
Иерусалим, - at 2011-11-16 09:03:59 EDT
Спасибо всем, кто прочел и откликнулся. Для меня важно и ценно, что записки о моей семье оказались интересными не одним родственникам. В них я попыталась не только "оживить" ушедших, но и проследить, как судьба семьи вписывается в судьбу страны, в судьбу народа - и во время.

Это можно сказать о каждой семье, но далеко не у всех сохранились свидетельства прошлого. XX век так страшно прошелся по семьям, особенно по еврейским, что многие не знают ни как выглядели их предки, ни чем занимались, а зачастую и имена исчезли.

Яд Вашем, скрупулезно собирающий любую информацию о Холокосте, хранит в Зале Имен около двух миллионов имен и фамилий - из шести миллионов погибших. Остальные ушли в небытие полностью, со всем своим родом, с предками и не рожденными потомками...

Т.Р. - Берлаге
- at 2011-11-16 04:58:31 EDT
Ох, конечно! Спасибо! Попросила Е.Берковича исправить ляп.
Берлага
- at 2011-11-16 00:00:08 EDT
>"800 лет воссоединения Украины с Россией"

Опечатка в тексте. 300 лет.

Marina
California, - at 2011-11-15 21:33:04 EDT
Танюша, замечательно. Смех и слезы. Очень по-еврейски.
Гелена
Киев, Украина - at 2011-11-15 17:08:30 EDT
Спасибо за ваш труд.Великие люди были...,и страшные времена.
Т.Р. - sinsntrop
- at 2011-11-15 10:21:22 EDT
Спасибо, Яков!
исанна лихтенштейн
хайфа , израиль - at 2011-11-15 10:20:45 EDT
Читается легко, с удовольствием. Колоритные люди, на таких земля держится. Спасибо.
Sinantrop
- at 2011-11-15 09:39:10 EDT
Таня, прекрасный текст в хорошем месте!
Tselnicker Boris
Kohav Yair, Israel - at 2011-11-15 08:04:03 EDT
Танюша ,это сильней ,чем какой-то фауст какого-то гёте .
Второй раз читать не буду -тяжело ,но всем ,кто сможет понять и адекватно оценить перешлю .
Все поцелуи при встрече .
Борис,Наташа

Т.Разумовская - Б.Тенненбауму и Ю.Герцману
Иерусалим, - at 2011-11-15 07:27:47 EDT
Спасибо за ваши отклики! Они мне важны.
Юлий Герцман
- at 2011-11-14 19:58:10 EDT
Татьяна, Вы написали превосходный материал. На таких семьях, а не на партийной швали, и держалась страна.
Б.Тененбаум-Т.Разумовской
- at 2011-11-14 18:41:20 EDT
Таня, рад был найти в журнале ваше имя - можно сказать, почти повидались :) И спасибо за написанное вами. Гуманитарии вашей семьи, право же, не уронили чести семьи Разумовских - они ее преумножили.