Благодарить судьбу
ежеминутно…
Из цикла
«Литературные портреты израильских поэтов»
Зинаида Палванова
Все в этой
женщине сошлось – и лоск, и утонченность плоти, и смуглый угольный загар, и
яркость острых глаз глубоких под дугами густых надбровий, и лебединых рук
размах, и поступь легкая, как будто о ней сказал мой гениальный тезка словами
великого переводчика-еврея: «Не знаю я, как
шествуют богини, но милая ступает по земле...».
Все в этой
женщине сошлось – в стихах – упрямство сильных поз и страсть неробкая берез из
перелесков Подмосковья, где и, казалось, быть корням, но взрывы рифм и ритм
верлибра, естественно, неповторимо звучат в горах Иерусалима, и в каждой из
внезапных строк услышан Ближний наш Восток и материнской крови ток...
Зинаида Палванова
Все в этой
женщине сошлось – и лад души ее нежнейшей не смят, не тронут, не скукожен
тяжелой ношею абсорбции, хотя порою мы, мужчины, в нытье исходим и в отчаянье, –
лишь только счет истает в банке, и даже, если мне неведом потенциальный «минус»
поэтессы, я знаю, я нутром уверен – банк ее метафор – так щедр, так полон, так
бесчислен, что ей писать взахлеб, а нам – нам ожидать нетерпеливо – на полосах
израильской прессы, на магазинных книжных полках – два слова, набранных
курсивом или строго, прямо, как решил компьютер, – Зинаида Палванова
В отличие
от многих русскоязычных поэтов, и хороших, и разных, чья литературная судьба
типична для представителей большой алии и складывалась уже в Израиле, Зинаида
Палванова как поэтесса сформировалась еще в Москве. Борис Камянов, знавший, по
его выражению, юную и очаровательную Зиночку еще в 1960 годы, восторженно и
дружески встретил ее в аэропорту имени Бен-Гуриона, а в 1996 году, в
предисловии к ее первой в Эрец-Исраэль книге «Утонувшее море» напишет: «...за
эти годы у Зиночки вышло в России три сборника стихов. Прочитав их, я открыл
для себя совершенно нового поэта: не просто глубокого, но мудрого, не просто
талантливого, но – в лучших стихах – блестящего...».
И это – Борис Камянов,
чей высокий непогрешимый вкус, чья жесткая, как наждак, взыскательность и
требовательность к чужим стихам, впрочем, как и к своим, известна и корежит
многих его собратьев по перу, в том числе и именитых, достославных. И еще,
чтобы не возвращаться более к взгляду авторитетов. Допущенный однажды в святая
святых – к библиотеке поэтессы, тщательно подобранной, репатриировавшейся
вместе с хозяйкой, я обнаружил надпись на книге стихов Владимира Соколова, едва
ли не лучшего лирика русского советской эпохи: «поэту Зине Палвановой. Растущей
прямо на глазах на ее уверенное будущее и светлое здоровье».
Тотчас
обращаю внимание на дату дарственной надписи и четверь века спустя убеждаюсь в
предвидении большого русского поэта: счастливо, почти мгновенно, словно к
густым ветвям капельного орошения, Зиночка подключилась к вековым и современным
истокам Земли обетованной, выявила жизнелюбие – дерзкое, неистощимое, и растет
буквально на наших глазах, а уверенное будущее оборачивается заслуженно
удачливым настоящим и не вызывает сомнение предстоящее...
Судьбе было
угодно – в Москве нас, словно ветром шквалистым, разнесло во времени, но едва
не столкнуло в пространстве – в редакции журнала «Дружба народов» – в узких
ущельях ее коридора и тесных кельях ветхого одноэтажного здания, притороченного
к величавой толстовской усадьбе; где вольготно разместилось Правление Союза
Писателей, – в восьмидесятые годы Зинаида Палванова печатала в «Дружбе народов»
свои стихи, а я в семидесятые – поэтические переводы с украинского и
белорусского.
А
встретились мы уже в Израиле, отчего-то угодливо вынырнула в памяти дата – 11
июня 1997 года, шёл лишь первый год после моей репатриации – в переполненном,
едва ли не последнем ночном автобусе Тель-Авив-Иерусалим группа столичных
писателей возвращалась после шумного совещания, мы с Зиночкой оказались
случайно рядом на задних сидениях и. вдруг разговорились, словно издавна знали
друг друга и намедни расстались – шепотком, но взахлеб, обо всем, но не о
стихах, главное я помню – о жизни, и в стране исхода, и уже здесь, на Земле
обетованной, позднее счастливо натолкнусь на ее строку: «...Здесь, в стране
Исхода, удастся ли мне вернуться к себе?» И она еще сомневалась!
Понятно, я
был очарован нечаянной попутчицей своей, но сегодня не об этом речь, со
временем, перечитывая первую израильскую книгу поэтессы «Утонувшее море» и ее
нечастые публикации в нашей центральной прессе, я вновь и вновь пытаюсь
ответить себе на один вопрос – вечный и главный, многосложный и непостижимый,
точнее, не вопрос, а раскрыть тайну настоящей поэзии.
Естественно,
я не ломлюсь в открытую дверь и имею в виду не табуны рифмованных строк,
прорвавшиеся на страницы печати и заполнившие или заполонившие, словно солевые
потоки, даже уважаемые и тиражируемые журналы и книжные издательства –
технический уровень стихосложения растет с геометрической прогрессией и даже у
профессионалов так трудно, так мудрено, надеясь лишь на собственный вкус,
отличить истинное от имитации, зерно от плевел... Но тайна – не в том, чтобы
отличить, а понять, конечно, прежде всего – для себя, тайну таланта единиц,
покоряющих нас нешумным волшебством своего напряженного слога.
Три раздела в книге
стихов Зинаиды Палвановой «Утонувшее море» – словно три сосуда сообщающихся,
словно три горных озера, незамутненных и плещущих, естественно и настойчиво,
перетекающих и питающих друг друга – то ли так писалось, то ли преднамеренно
составленных – нам знать не дано.
В первом разделе
«Пробуждение» предложены интонации внезапного, навеянного временем зарождения
нового для автора и естественно, для его потенциальных читателей, чувства,
освобождающего от привычных, но сковывающих, отягощающих – так, услышав зов
приближающейся весны, пробуждается природа.
«Во мне
проснулось что-то, / само проснулось что-то, / не разбирая времени. /И в
абсолютной темени / зажгла я лампу ярко / и села за работу / с предчувствием
подарка.
Отчего-то я
ощущаю право соучастия в этом пробуждении, когда поэтесса, вздохнув свободно,
блаженно, отрешается от прошлого, чтобы к нему никогда не возвращаться.
Очевидно,
открывающее раздел стихотворение, следует привести полностью – ведь в нем душа
всей книги:
Опять
навстречу грустным и веселым
У грустных
и веселых на виду
Иду, забыв,
куда, зачем иду...
И ухожу все
дальше от вранья
Несчастного
– от возраста
и званья,
И
возвращаюсь незаметно я
К
серьезности и чистоте
существованья.
В
конце всего-всего идти бы мне
К
моей любимой цели
без
названья
И,
погружаясь в радость
узнаванья,
Отчаянно
вернуться на земле
К
серьезности и чистоте
существованья.
Зинаида
Палванова не помечает стихи датами, но, словно дерево, многоголосо и звонко
шелестя листвой, тянет ветви ввысь, к небесам, так крепкие и тревожные строки
первых двух разделов «Пробуждение» и «Рябиновый сад» закономерно и объяснимо
льнут и стремятся к третьему – «Здешний свет», освещенному светлой, но обеспокоенной
любовью к новой земле обитания, в которой корни ее мамы, не забытые »
обнаруженные еще в России.
Там,
в стране Исхода, и на плотных страницах, малоформатных и уснащенных твердой
вязью русского шрифта первых двух разделов книги поэтесса, горестно оглядываясь,
оставляет и тоску по своим родителям, которых «лагеря для жизни берегли,
несвобода берегла для жизни», и своих ровесников – «поколенье неродившихся на
свет, черная дыра на белом свете», и деревни детства, и Украину, где юная
Зиночка «не боялась местного труда, торф резала на пламенном закате», – и свою
любовь, раннюю и ранимую, и семью возникшую, но рухнувшую в одночасье.
Но
если в первых двух разделах книги Зинаида Палванова – талантливый русский поэт,
без оговорок и сомнений подтверждающий истинность этой принадлежности, «лирик
по складу своей души, по самой строчечной сути», то уже в третьем разделе и в
нынешних публикациях она мне интересна прежде всего как русскоязычный
израильский поэт, принявший, пользуюсь ее непогрешимой формулой, «страну Прихода»,
при всей сложности и неординарности абсорбции.
Скажу
откровенно: мое желание набросать портрет поэтессы или точнее, попытка, по мере
сил, такого портрета возникли у меня, не умаляя ранее
написанного, именно от восхищения ее израильской поэзией – приглушенным и
непритворным, порой – робким и застенчивым признанием в любви к Земле
обетованной.
И
чем глубже и увлеченней вчитываюсь я в строки Зинаиды Палвановой, тем резче и яснее, громче и настойчивей слышится мне в
поэзии этой обаятельной женщины тема любви, – главный и в основе, и в деталях
мотив ее творчества, естественно, с вариациями – любви дочери или матери, жены
или возлюбленной, взволнованной, потрясенной «оля-хадаши» или обретающей уверенность репатриантки.
Мы
уже упоминали строки о трагической судьбе мамы Зиночки, но вот стихотворение «Яблоко
от яблони» – едва прикоснувшись, я исхожусь от боли: «...Полуодиночеству конца
/ я не вижу. Мама, почему же /девочкой росла я без отца, / взрослой женщиной
живу без мужа?..» / Но молодая женщина не сдается во власть такой
наследственной обреченности, обретает силы, пытается уберечь – себя и сына – «от
неправды, нелюбви, не чуда». «...Может быть, за это, даст Господь, / яблоко от
яблони опасной / упадет подальше. Наша плоть / Станет к счастью здешнему причастной...».
На
высоких и предельно искренних, исповедальных тонах – любовная лирика Зинаиды
Палвановой – свой взгляд на такое емкое и многосложное, каверзное и
противоречивое состояние женской души – ее счастье или стремление к счастью –
скажем так, упрощенно – во взаимоотношениях с Мужчиной.
Помните,
у В. Маяковского, поэта, ныне забываемого и отвергаемого, но лирика – и
великого, и тонкого: «...В этой теме, и личной и мелкой, / перепетой не раз и
не пять, / я кружил поэтической белкой / и готов кружиться опять».
Конечно,
любовная лирика – не роман Льва Николаевича, в котором тончайшие оттенки любви
главной героини излагаются и истолковываются на сотнях страниц, добросовестно
переписанных и отредактированных Софьей Андреевной, – у стихов – иное
предназначение и форма изложения, но суть одна – любовь Женщины и Мужчины,
вечное великое чудо и трагедия.
Если
в давние времена святость браков сберегалась и традициями, и канонами религии,
и мнением общества, а в еврейской ортодоксальной среде и ныне – галахической чистотой
отношений, то в современном светском мире количество разводов стремительно
приближается к числу заключенных браков – и конфликт, схватка, столкновение
любви и ненависти двух любящих сердец зачастую превращается в долгую и
кровоточащую сечу между Женщиной и Мужчиной.
Не
избежала личной трагедии и героиня стихов Зинаиды Палвановой, – не берусь
судить или даже измышлять о ее причинах, но гордость и достоинство,
целомудренность и лаконичность в стихах-исповедях моей современницы и коллеги
потрясает и может служить, извините за высокий слог, образцом для других:
Не показала
застарелой боли,
Не
допустила неуместных слез.
Мне помогал
не выходить из роли
Неловкости
и радости наркоз.
Одна
осталась. На сознанье разом
Обрушился
внезапный твой приход.
Раздавлена
душа, раздавлен разум.
Не приходил
ко мне ты ровно год.
Потом на
мир смотрела из окна я,
Земному на
земле не прекословь.
И взмыла
ввысь несчастная, живая,
Свободная
от близости любовь.
Прошли
годы, – отлетели, словно каштановый листопад по осени, навалились, словно снега
январские, густые и плотные, героиня стихов поэтессы остается одна с сыном, в
окружении подруг, тоже израненных жизнью, внезапно или после долгих раздумий,
услышав не забываемый материнской крови ток, репатриируется в Израиль и здесь,
спустя время нелегкое и тревожное, едва ли не в разгар войны в Персидском
заливе, под вой сирен обретает свое женское счастье:
Наблюдаю
с волненьем в крови,
Как
по-детски к тебе спеша,
Медицинское
чудо любви
Совершает
моя душа.
Так
открытому сердцу мил,
С
первых взглядов такой родной,
Словно
целую жизнь заменил –
Ту,
оставшуюся за спиной.
Так
сошлось – внезапное счастье обретённой любви совпало словно чудом, с любовью к
Земле обетованной, словно в той давней пронзительной мелодии шведской четвёрки
АББА. «Победитель получает всё!»
Понятно,
можно судить и рядить: пришло женское, по-русски, бабье счастье и пробудилась
любовь к Земле предков. Но мне представляется иначе: только приняв – и навсегда
– всем сердцем женским ли, мужским дарованную Всевышним Землю, нашу
Эрец-Исраэль, – и полюбив ее, ты получаешь Счастье... Не об этом ли «Иерусалимское
откровение» поэтессы: «Утром в Иерусалиме, / в переулке вертикальном, /
счастьем, словно откровеньем,/озаренное лицо... Как относится к собственному /
счастью? Глазам своим не верить, удивляться? / Благодарить судьбу ежеминутно? /
Рассказывать знакомым и чужим? / Как относиться к собственному / счастью? / Нет
опыта, сноровки нет. Попробуй / смириться. Отрабатывай поденно. /Даст Бог, и
перед счастьем устоишь.
О
любовной лирике Зинаиды Палвановой я мог бы говорить нескончаемо, но пора и
честь знать, следует потесниться на полосе печатной для других авторов либо
посвятить отдельный разговор, но вот о художественных особенностях ее
поэтического слога поведать намерен.
Но
все эти особенности – черты, штрихи, атрибуты поэзии Зинаиды Палвановой, –
принадлежность ее мастерства, наработанные с годами или зачерпнутые интуитивно
из самой глуби сердца любящего и нежнейшего, – лишь для одной цели: услышать
себя и с предельной точностью, без промаха, вложить в строчку, в дыхание стиха.
Всего
не перечислишь, выделю лишь главные, узловые или есть хорошее слово –
стержневые: сосредоточенный читатель, верно, обратил внимание – в начале нашего
разговора упомянул я об арсенале метафор поэтессы – он щедр, и полон, и
бесчислен – богатстве, которым она пользуется и легко, и расчетливо, словно
любимым и проверенным оружием.
Приведу
лишь несколько примеров, но им нет числа – без скупости, но к месту рассыпанных
в ее хрупких и отточенных строчках: «...длинный сиреневый шарф, / закинутый за
спину, / по земле волочится, / как шлейф королевы / – ясное дело, это шлейф
прошлой жизни...» – светловолосой женщины, явно новой репатриантки... Или: «...Книжная
птаха снует в облаках / и лепит мою судьбу / из ранних израильских утр, / из остатков надежды...». Или:
Как
послы двух держав –
двух
наших жизней –
мы
с тобой обменялись
при
встрече
чем-то
вроде верительных
грамот
–
влюбленными
текстами...
Или:
...Холмы
и сосны / занимались его абсорбцией...
Или:
...Ты
входишь, напряжен и
тих, / в начале суетного дня. / Исходит свет из глаз
твоих / и вламывается в меня...
В
ритмах ее стихов – и ястребиная ярость, и скороговорка, и величавый чеканный
верлибр – легко и изящно, пластично и играючи, прислушиваясь к себе и меняя
дыхание, переходит поэтесса с одного размера на другой, но вот с палвановским
верлибром сложные у меня отношения: то ли я обделен слухом, то ли обиженно
заявила о себе старая закалка – не всегда в ее нерифмованных строчках
прослушиваю лад и смущаюсь и тревожусь оттого, ибо, читатель это понял – стихи
Зины мне далеко не безразличны или, точнее – я к ним неравнодушен, а именно в
последних ее публикациях рифма, которую люблю безмерно, напрочь отсутствует.
Конечно, возразят мне оппоненты, знатоки утонченные и именитые, им и карты в
руки – так и строится едва ли не вся Мировая поэзия, и англо-американская, и
французская, да и наша, израильская, ивритская, которую я знаю, увы, лишь в
переводах, и, возможно, я не прав, а правда моя в другом: за последние десять
лет культура современного Израиля, ее русскоязычная ветвь – ровно талантливая и
шумливая, обрела в прекрасном и светлом лике Зинаиды Палвановой, в ее чистой и
встревоженной поэзии достойного своего представителя.
Вспоминаю:
Когда в марте 2001-го в «Новом журнале» (Нью-Йорк) были опубликованы мои
размышления о современной поэзии русскоязычного Израиля, «У этого воздуха ткань
совершенно другая…», всего десять имен, в том числе и о З. Палвановой,
откликнулись ее друзья и почитатели, ныне разбросанные по всему миру.
И
так радостно на душе услышать или прочесть сегодня добрые слова о нашей милой Зиночке
Палвановой:
«Стихи
Зинаиды Палвановой застенчивы и обаятельны. Они, я бы сказал, женственны и
мужественны одновременно. Они преодолевают страдания и помогают преодолевать
страдания другим».
Анатолий
Алексин
«Уже
много лет я радуюсь, читая стихи Зины Палвановой: удивительная чистота звука и
чувства делают их очень подлинной поэзией».
Игорь
Губерман
«Я
помню Зину на юной лыжне, еще извилистой, еще не очень уверенной. Ее
поэтический бег становится все стремительнее, колея – все глубже. Зрелые стихи,
с молодым напором написанные ею за последние 14 лет в бесснежной стране, не
спутаешь ни с какими другими».
Тамара
Жирмунская
«В
стихах Зинаиды Палвановой присутствует та чудесная внятность голоса, интонации,
которая исключает любую фальшь и утоляет суетное беспокойство, столь присущеее
современной литературе».
Дина
Рубина
Зинаида Палванова
Женщина, читающая псалмы
Молодая красивая женщина,
что сидит напротив меня в автобусе,
держит перед собою
крохотную книжку псалмов.
Шевелятся яркие губы
ритмично, божественно!
И вдруг, оторвав глаза от букв,
она кого-то в окне заметила
и заметалась, как птица.
Она стучала в окно,
она кричала водителю,
она хотела выскочить из автобуса,
но никто её не услышал.
Клетка автобуса
продолжала свой путь.
Постепенно красавица успокоилась.
Может статься,
так оно лучше, лучше,
потому что услышал ее,
может статься,
тот, с кем она шепталась
перед тем, как метаться…
Декабрь в Иерусалиме
Игорю
Бяльскому
Что за время года настало?
Я гляжу на кусты багряные,
на плывущие тучи рваные –
это осень, конечно, осень.
Что за время года настало?
Я гляжу на пальмы окрестные,
на густые цветы неизвестные –
наконец-то прохладное лето!
Что за время года настало?
Я гляжу на холмы заоконные,
на террасы нежно-зелёные –
сердце глупое чует весну.
Всё смешалось в Ерушалаиме.
Я гляжу на миндаль седой –
то ли после беды, то ли перед бедой.
Это просто зима, зима…
Всё смешалось в Ерушалаиме
в несусветное настоящее,
пересаженное, щемящее,
перегруженное, летящее.
Кто распутает, кто рассудит?
Только снега и нет,
только снега и нет –
он пойдёт во сне
и разбудит…
Слушая Кантора
Господь одинок.
Мы чуем истоки.
Мы ближе к Нему,
когда одиноки.
Дыханье Творца –
за ликами плоти.
Мы ближе к Нему,
когда мы в работе.
Безвестен Господь –
свершенья несметны.
Мы ближе к Нему,
когда незаметны.
Улыбка Творца –
в сотворённой природе.
Мы ближе к Нему,
когда мы уходим.
Текут поколения
жизни земной…
А сам Он со всеми,
а сам он – Связной.
***
Осторожно зацвёл миндаль.
Как потом зарумянятся дали!
Нам, счастливым, часов не жаль,
мы с тобой весну наблюдали.
Пусть назавтра явились ветра,
пусть дожди занавесили дали,
нас уже не обманешь – вчера
мы с тобой весну наблюдали!
Пусть озяб календарь на стене,
пусть хватает за горло простуда,
мы поверили робкой весне,
мы с тобой не забудем про чудо.
Белый свет могуч и раним.
Пусть опасно гнутся деревья,
ты – хранитель тепла и доверья,
я – хранитель тепла и доверья,
мы весну, как дитя, сохраним.
***
Ты приехал, мы купаемся немыслимо
в Мёртвом море под живым дождём.
Что если от сказочного плаванья
сказочно теперь мы заживём?
Позабудем о нелепом возрасте,
пуд семейной соли растворим,
молодыми, стройными, влюблёнными
возвратимся в Иерусалим!
Навсегда избыв мороку тяжести,
мы освободимся изнутри…
Можно быть могучими и нежными,
поскорей на горы посмотри!
Завтра облик этих гор изменится,
буднично придавят их века,
солнце шпоры в них вонзит безжалостно…
Это будет завтра, а пока
дымка на горах сквозит зелёная,
мокрый свет пробился с высоты.
В Мёртвом море плавая прижизненно,
ко всему готовы я и ты.
***
Ещё не закончен путь,
Ох, сладок остаток дня!
Господь не дает мне уснуть,
Господь тормошит меня.
Слова забываю, как роль,
и не на заре встаю.
Внезапно вторгается боль
в нестрогую жизнь мою.
Сжимаюсь невольно сперва.
Не хочется боли мне.
Но ясно слышу слова
в открывшейся тишине –
и я вспоминаю роль,
и я на заре встаю.
и тает божественно боль,
когда её не таю.
Ещё не закончен путь.
Ох, сладок остаток дня!..
Господь, не давай мне уснуть,
Господь, тормоши меня.
Ягодка
Виктору
Енютину
В лес по ягоды ходили мы гурьбою.
Выросла – пошла с одним тобою.
Глядь, одна по ягодку, по внучку
еду на автобусе в Холон[1].
Достаю из сумки авторучку –
колыбельные берут меня в полон.
Кто у нас – то в розовом, то в красном –
в центре мира, на лугу матрасном?
Привыкаем к чуду понемногу.
Дом телячьей нежностью пропах.
На пути обратном всю дорогу
ягодка моя стоит в глазах.
Припасённая судьбою милость,
новая любовь пришла, явилась.
Здравствуй, ягодка, улыбчивая крошка!
Бабкиной души негородской
переполнено закатное лукошко,
и шумят берёзы над рекой…
***
Автобус в гору ползёт.
Читает псалмы соседка моя.
Я строчки верчу в уме.
Каждый занят делом своим.
В окнах – Иерусалим.
И вдруг – сирена.
День памяти жертв Катастрофы сегодня.
Автобус остановился.
Пассажиры встали.
Ревёт сирена вполне равнодушная,
а время застыло, как человек,
и прячет лицо непослушное…
Ёжик
Это что там лежит на дороге?
Это кто там лежит на дороге?
Это ёж, развороченный ёж.
Различишь торчащие иглы,
беззащитно торчащие иглы,
и глаза поскорей отведёшь.
Ёжик, маленький и колючий,
ёжик, тихий и невезучий,
здесь дорогу переходил…
Шум ночной нарастал железно,
рёв ночной нарастал железно
и накрыл, и жизнь погасил.
Иглы все как одна бесполезны,
если ночью от ватной бездны
убежать не хватает сил…
Это что там лежит на дороге?
Это кто там лежит на дороге?
Ёжик, ёжик на этот раз.
Ёжик, маленький и колючий,
ёжик, тихий и невезучий,
он иголки свои не спас.
***
Я ничем не могла ей
помочь.
Среди белого дня на неё
навалилась ночь.
В хостель[2] она ни
за что не хотела.
Теряла зубы, чернела,
худела.
Пришлось переехать всё
же.
И что же?
Ну и дела –
она расцвела!
Я у неё в гостях.
Куда подевался вечный
страх?
Она меня угощает супом.
А недавно была
полутрупом.
У неё картины пока не
повешены,
со шкафов так и плещет
цвет.
Мы ещё не старые
женщины.
За стеной живёт холостой
сосед…
Грязный двор за чистым
окном.
Так подробности я
замечаю,
словно в мире осеннем
сквозном
за удачу теперь отвечаю.
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2698
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer10/Batkin1.php - to PDF file
Комментарии:
Ион Деген
- at 2011-11-01 15:14:52 EDT
Дорогой Вильям!
Большое спасибо за чудесное эссе о чудесном Человеке. О чудесном Человеке! Не только о замечательном поэте. Не только о нежном и тонком лирике. Зинаида Палванова не перестаёт поражать меня добрым, нежным отношением к людям. Откуда столько доброты и нежности в этой не очень счастливой женщине, не обделённой красотой, талантом, умом? Общение с Зинаидой делает человека богаче и благороднее. В этот момент он неощутимо прикасается к трансцендентальному. И стихи Зинаиды Палвановой своеобразный медиатор между синапсами, между Всевышним и человеком. Спасибо, Вильям!