Семен Резник

Цареубийство в русской истории

Правление в России есть самовластье,

ограниченное удавкой.

Мадам де Сталь в переводе А.С. Пушкина

От автора

Первая редакция этого эссе была опубликована в 1999 году^[1]. Предлагаю вниманию читателей обновленную редакцию.

Обоснование темы

(Вместо вступления)

Когда еще в юности я прочитал романизированную биографию Стефана Цвейга «Мария Стюарт», меня поразила настойчиво повторяемая мысль автора. Она сводилась к тому, что казнь плененной королевы Шотландии, на которую решилась ее соперница и ненавистница Елизавета Английская, была величайшим революционным актом. Она стала прологом к крупнейшим потрясениям и, в конечным счете, привела к ликвидации режимов абсолютной монархии в Европе.

Развивая свою мысль, писатель утверждал, что в основе монархической системы власти лежат некоторые незыблемые постулаты, и главный из них – неприкосновенность личности монарха. Какие бы глупости и безумства монарх ни совершал, он не подлежит людскому суду. Воля монарха – высший закон. Монарх, по определению, не может быть нарушителем закона, то есть совершить преступление, и, следовательно, он не может быть судим и наказан. Свержение монарха с престола, а тем более казнь или убийство его самого или наследника – это не просто преступление, которое может быть искуплено наказанием и раскаянием, а такое грандиозное деяние, которое выходит за рамки обычных человеческих представлений о добре и зле. Монарх ответственен только перед Богом, и тот, кто посягает на его власть и жизнь, идет против Бога.

Король может пасть в бою с неприятелем, но если он захвачен в плен, он все равно остается монархом со всеми вытекающими последствиями. Священный характер особы монарха оберегает его надежнее любой охраны и обеспечивает стабильность всего общественного строя. Такие явления, как борьба группировок за верховную власть, при монархии сведены к минимуму. Вероятность тайных заговоров против особы монарха если и не исключена полностью, то крайне мала. Конечно, различные круги могут вести борьбу за влияние на монарха. Но все интриги, обычно бушующие вокруг да и внутри королевского дворца, утихомириваются у подножья трона.

Вот эту вековую традицию, по мысли Цвейга, нарушила Елизавета, когда распорядилась судить и казнить свою побежденную, но не покорившуюся пленницу. Одно из самых незыблемых табу было отменено. Начался медленный, но неотвратимый переворот в общественном сознании. Столкнутый с горы камень вызвал лавину. Кровавые революции последующих столетий покончили с преобладанием монархий в Европе.

Мысль Цвейга произвела на меня неизгладимое впечатление, но это не значит, что я тотчас с ней согласился. Мне было ясно, что, по крайней мере, к одной монархии, российской, его формула неприложима.

Мне хотелось разобраться, в чем тут дело. Если неприкосновенность особы государя – это основа монархического строя, то Россия никогда не была монархией! Но как же так? «Российская империя», «российское самодержавие» и «российская монархия» – эти понятия считались тождественными.

Все стало на свое место много позднее, когда я прочитал классический труд Шарля Монтескье «О духе законов». Книгу «Избранного» Монтескье мне подарили еще в детстве, видимо, по недоразумению. Я несколько раз брался ее читать, но для детского восприятия философский трактат был непонятным и скучным. Много лет книга сиротливо ютилась на полке. Я снова взял ее в руки уже в зрелом возрасте и прочел на одном дыхании.

Монтескье анализировал основные формы государственного устройства, выявляя сходство и различие между ними. Он делал это с такой глубиной и проницательностью, что его основные положения незыблемы и сегодня.

Французский мыслитель XVIII века выделял три основные формы правления: республику, монархию и деспотию. При этом под монархией он понимал абсолютную монархию; современный ему британский режим, при котором король царствовал, но не управлял, Монтескье считал республикой под оболочкой монархии. Истинная монархия – это абсолютизм, воля государя в ней высший закон.

В чем же разница между монархией и деспотией? Не в том же состоял смысл трактата, чтобы сказать, что «хороший» самодержец – это монарх, а «плохой» самодержец – деспот. Монтескье интересовали основополагающие принципы разных видов правления, а не то, как эти принципы воплощаются в конкретных случаях. И он показал, что между абсолютной наследственной монархией и деспотией имеются глубокие различия, которые накладывают отпечаток как на общественное устройство, так и на общественное сознание стран и народов.

Монарх принимает престол исключительно по праву рождения. Власть переходит к нему автоматически от его предшественника и так же автоматически передается преемнику. «Король умер, да здравствует король!» Власть монарха, как правило, никем не оспаривается, а потому он не озабочен ее удержанием. У него нет необходимости привлекать на свою сторону одни влиятельные круги, подрывать могущество других, заманивать в сети потенциальных соперников. Монарх всегда над схваткой. Он может быть умен или глуп, покладист или своеволен, дальнозорок или близорук. Он может быть милостив или жесток, прямодушен или вероломен – словом, он человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Но он всегда вне партий или группировок, вне мелких интриг и узких интересов.

Он опирается на привилегированный слой – дворянство, причем привилегии дворян тоже наследственны и неотторжимы. Для дворянина преданное служение государю, готовность умереть за него является высшей доблестью и честью. Вместе с тем понятия чести могут заставить дворянина отказаться от выполнения бесчестного, подлого приказа. То есть хотя воля государя – высший закон в монархическом обществе, традиционные для данного общества понятия чести не позволяют слишком сильно злоупотреблять этой волей.

Таково одно из принципиальных отличий монархии от деспотии, при которой самодержцу, а, значит, и тем, кто ему служит, «все дозволено», вернее дозволено все то, на что у деспота достает силы.

Самое ощутимое отличие монархии от деспотии – это освященный традицией и законом механизм передачи власти.

В монархии действует, по крайней мере, один закон, который выше государя. Это закон о престолонаследии. Монарх не может его отменить или с ним не считаться. Закон о престолонаследии обеспечивает преемственность власти и придает стабильность всей государственной системе. Чем тверже он соблюдается, тем прочнее монархический режим. Так что формального закона о престолонаследии мало. Нужно еще такое моральное и духовное состояние общества, когда сама мысль о том, чтобы посягнуть на порядок престолонаследия, считалась бы верхом греха и кощунства, о котором страшно даже подумать. Только если в общественном сознании происходят такие глубокие сдвиги, что монархический режим становится для него неприемлемым, закон о престолонаследии, да и сам престол теряют свою стабилизирующую роль. Тогда вспыхивает революция, которая ведет к смене общественного строя. Неприкосновенность монарха становится фикцией. Более того, поскольку свергнутый монарх вольно или невольно оказывается знаменем контрреволюции, то он почти неминуемо становится жертвой расправы революционеров, как это было в Великобритании в XVII и во Франции в XVIII веках.

При деспотии действуют иные закономерности. Самодержавная власть сидящего на троне лица здесь обеспечивается не законом или традицией, а силой. Силой же она может быть отнята. Поэтому самодержец должен постоянно заботиться об укреплении своей власти. Он должен привлекать к себе сторонников, расширять их круг, наделяя их большим могуществом, всячески одаривая их и постоянно опасаясь измены. Опираясь на одни группировки, он должен подавлять другие. И постоянно интриговать. Деспот всегда начеку. Он подозревает в коварных замыслах даже самых преданных своих сторонников, поощряет тайный сыск и доносительство, а потому никто из его приближенных не может чувствовать себя в безопасности. Привилегии, которыми деспот наделяет своих приближенных, в любой момент могут быть отняты, имущество конфисковано, а сами они могут быть подвергнуты пыткам, казнены или заживо похоронены в каземате.

Если при монархии общество разделено на сословия, наделенные наследственными правами и привилегиями, то в деспотии такое разделение призрачно. Все подданные государя равны в своем бесправии. Самый могущественный клеврет, истязающий в застенке своих врагов, знает, что в любой момент может поменяться с ними ролями. Конечно, и законы чести при таком строе призрачны.

Однако самый зависимый, самый уязвимый раб деспотического строя – это сам деспот. Он завоевывает власть в борьбе и в борьбе же может ее утратить, побежденный более могущественным или коварным соперником. В этой смертельной борьбе все средства хороши. Если в монархии личность самодержца неприкосновенна и свята, то при деспотии ничто не стоит так дешево и не проливается столь обильно, как царская кровь.

Итак, взгляды Стефана Цвейга на природу монархии оказались весьма близкими взглядам Монтескье. Это не могло быть случайным. Стефан Цвейг был европейски образованным человеком, а труды Монтескье изучались в каждом серьезном курсе философии и политологии. (Это в советских вузах, где вся философская премудрость начиналась и кончалась марксизмом-ленинизмом, Монтескье в лучшем случае мельком упоминался в ряду «предшественников»). Мне стало ясно, что Цвейг руководствовался идеями Монтескье, и его «Мария Стюарт» – великолепная художественная иллюстрация к «Духу законов».

Сам Монтескье иллюстрировал свои мысли гораздо скупее, в основном примерами из античной истории. Лишь изредка он обращался к более поздним временам, упоминая некоторые события, происходившие в европейских странах, Персии, Китае, Японии. Россию он упоминал мельком, всего несколько раз. Однако из этих замечаний видно, что французский мыслитель XVIII века не считал Россию монархией. Он видел в ней типичный пример деспотии.

Должен подчеркнуть, что в этом очерке я анализирую некоторые особенности российской государственности, а не страну и ее культуру. Я не считаю, что «каждый народ заслуживает то правительство, которое имеет». Если, с оговорками, это применимо к представительной демократии, где народ сам выбирает своих правителей, то никак не к деспотии, в которой правление навязано народу силой.

Рюриковичи

Возникновение российской государственности окутано туманом древних преданий. Согласно летописям, она началась с появлением в Новгороде, а затем и других поселениях восточных славян варяжских дружин Рюрика и его братьев.

Потомки Рюрика заняли княжеские «столы», но первым среди равных стал Великий князь Киевский, и за киевский стол между Рюриковичами шла нескончаемая борьба.

Уже в древнейших летописях мы находим предание о Борисе и Глебе, младших братьях Киевского князя Святополка, в которых тот видел соперников и предательски их умертвил. Эти события относятся к началу XI века. Православная церковь возвела Бориса и Глеба в ранг святых покровителей Руси. «Можно думать, что святость Бориса и Глеба и проклятие, тяготевшее над Святополком, не раз удерживали впоследствии братоубийственные руки», – замечает один из авторитетнейших российских историков С.М. Соловьев. Однако борьба за власть между потомками Рюрика продолжалась и в следующих поколениях. Яд и кинжал пускался в ход не менее часто, чем военные дружины. Летописи сохранили немало историй о том, как замирялись вчерашние противники, как задавали друг другу пиры, целовали крест в знак верности взятым на себя обязательствам, а затем тот, кто был хитрее и коварнее, учинял расправу над поверившим ему простаком. Даже нашествие монголов на Русь не ослабило этой борьбы. Продолжалась она и после возвышения Москвы; изменилось только то, что предметом вожделений стал не киевский «стол», а московский. Вот, например, краткая энциклопедическая справка об одном из московских самодержцев XV века Василии II Темном, сыне Василия I: «Вел борьбу за Великое княжение с дядей Юрием Галицким и двоюродными братьями Дмитрием Шемякой и Василием Косым, был взят в плен и ослеплен (1446). При поддержке части феодалов и горожан одержал победу»^[2].

После освобождения от монгольского ига могущество Московского княжества продолжало усиливаться, но на вершине власти с прежним ожесточением происходили смертельные схватки противостоявших друг другу соперников.

Великий князь Иван Васильевич (Иван III), немало способствовавший усилению Московского княжества, добился окончательного освобождения от Золотой орды (1480 г.). Некоторые историки называют его Иваном Великим. Свою власть он отстаивал в борьбе с восстававшими против него братьями. Он с ними то ссорился, то мирился, ища удобного случая для расправы. Когда стало ясно, что Ивана Васильевича не одолеть, завязалась борьба за его наследие. Первоначально Великий князь объявил своим наследником и даже соправителем старшего сына Ивана, у которого – после женитьбы на дочери польского короля Казимира Елене – родился сын Димитрий. Однако Иван Иванович умер молодым, в 1490 году, так и не дождавшись престола. Пошла молва, что он был отравлен второй женой Великого князя Софьей, которая хотела, чтобы трон достался ее сыну Василию. Вопреки ее ожиданиям, Великий князь назначил наследником внука Димитрия, даже присвоил ему титул Великого князя. Тогда Софья и стакнувшееся с ней духовенство «пошли другим путем». Некоторые приближенные Великого князя, наиболее просвещенные и пытавшиеся провести политические и церковные реформы, были обвинены в ереси «жидовствующих». После недолгого сопротивления состарившийся Великий князь «сдал» их, они кончили жизнь на костре или на плахе. Мать наследника Елену обвинили в причастности к той же ереси и бросили в темницу, а заодно и ее сына Димитрия.

Наследником, а потом и Великим князем, стал Василий Иванович, чего так страстно жаждала его мать Софья. Елена через два года умерла в тюрьме, а Димитрий продолжал томиться в заточении.

«Событие с Димитрием и Василием было проявлением самого крайнего... самовластья, – констатировал известный историк XIX века Н.И. Костомаров. – Ничем не стеснялся тот, кто был в данное время государем; не существовало права наследия; кого государь захочет, – того и обличает властью».

Иван IV взошел на престол в 1533 году, в трехлетнем возрасте. Облеченного всей полнотой власти регента при малолетнем государе не было. Десять лет страну терзало «коллективное руководство» враждовавших между собой боярских групп с обычными в таких случаях подсиживаниями, сговорами и заговорами, интригами и убийствами. Все это происходило на глазах малолетнего государя. Правители либо не принимали его в расчет, либо использовали как орудие в своих интригах. Во взаимных разборках они проглядели его возмужание и превращение в Грозного самодержца, способного на такие злодейства, которые им самим и не снились.

С тринадцати лет великий князь Иван Васильевич стал прибирать к рукам бразды правления, а в семнадцать провозгласил себя царем. Значит ли это, что он стал монархом? Увы, нет. Трудно найти в истории человечества более страшного деспота. Сперва Иван Грозный возвысил Алексея Адашева, но слишком большая самостоятельность правителя досаждала государю. Иван заточил Адашева в тюрьму, а репрессии развернул с еще большим размахом, учредив опричнину под руководством Малюты Скуратова-Бельского. Во время тяжелой болезни Ивана – тогда еще бездетного – бояре, опасавшиеся вспышки новых междоусобиц, сговорились, в случае смерти царя, возвести на престол его двоюродного брата Владимира Старицкого. Но Иван выздоровел. Узнав о сговоре бояр, он велел схватить потенциального соперника и, вволю покуражившись над ним, заставил его выпить яд. А Малюта Скуратов собственными руками задушил митрополита Филиппа, высказавшего недовольство опричниной.

Борьба с заговорами – действительными или мнимыми – стала содержанием всей жизни Ивана, из года в год ожесточая его и без того жестокий нрав. Страх, нагоняемый на подданных, был единственным средством удерживать власть. Боясь обнаружить слабость, Иван привык давать волю своему неистовому гневу, не задумываясь о последствиях. В порыве безумной ярости он собственными руками убил в чем-то возразившего ему сына, царевича Ивана. Это злодеяние, свершившееся в 1581 году, предопределило гибель династии Рюриковичей.

Иван Грозный был современником Елизаветы Английской и Марии Шотландской, но если казнь Марии Стюарт потрясла монархическую Европу, то убийство Иваном IV несостоявшегося Ивана V не произвело в России заметного впечатления: при деспотическом режиме подобное событие было заурядным. Правда, сам царь Иван, опомнившись после совершенного злодеяния, созвал бояр, начал каяться и объявил, что не хочет больше царствовать. А так как второй его сын, Федор, по слабоумию своему к роли самодержца не способен, то Иван предложил боярам избрать царем кого пожелают. Казалось бы, представился случай избавиться от страшного деспота. Однако напуганные его неистовством бояре заподозрили, что Иван только куражится над ними и что стоит им назвать другого царя, как он тут же расправится и с ним, и с теми, кто за него выскажется. Они объявили, что никого другого не желают и «упрашивали самого Ивана не покидать престола»[3].

Но дни царствования Ивана Васильевича были уже сочтены. «В начале 1584 года обнаружилась в нем страшная болезнь – следствие страшной жизни: гниение внутри, опухоль снаружи»[4]. Грозный настолько запугал и подавил потенциальных противников, что смог удержать власть до последнего своего дня и умер в своей царской постели – явление нечастое в истории российского самодержавия.

Шапка Мономаха легла на голову слабого умом Федора и – придавила его своей тяжестью. Всеми делами при нем заправляла группа придворных, интриговавших друг против друга и использовавших его как ширму. Самым умным и дальновидным из правящей клики оказался Борис Годунов, постигший алгебру и гармонию деспотического режима в его высшей академии: в ведомстве Малюты Скуратова. Женившись на дочери Малюты, Годунов обеспечил себе быструю карьеру, которую затем еще больше укрепил, выдав свою сестру Ирину за царевича Федора. Федор и Ирина детей не имели, наследником престола числился третий сын Ивана Грозного, малолетний Димитрий, которого Годунов, вместе с его матерью Натальей из рода Нагих сослал в Углич, так как сам мечтал о царском венце.

В Угличе, в 1591 году, произошла трагедия при загадочных, вернее не до конца историками выясненных обстоятельствах. По версии официального заключения комиссии Василия Ивановича Шуйского, которую Борис Годунов направил в Углич для расследования случившегося, у девятилетнего царевича, во время игры «в ножички», произошел приступ падучей болезни; падая, он напоролся на нож и погиб. По другой версии – наиболее вероятной – царевич был зарезан подосланными убийцами, чтобы очистить трон для Годунова. Так позднее заявлял тот же Шуйский. И, наконец, известна версия, по которой царевич спасся, чтобы потом занять российский трон. Само существование столь разных версий ясно говорит о том, какие страсти бушевали вокруг царского венца, остававшегося предметом вожделений для очень многих и очень разных претендентов.

Согласно «общественному мнению» современников, идя к своей цели, Годунов совершал новые и новые злодейства. Через год после гибели Димитрия у царя Федора и Ирины родилась-таки дочь Феодосия. Девочка не прожила и года. При уровне детской смертности тех времен естественный характер ее смерти более чем вероятен. Но «в Москве плакали и говорили, что царскую дочь уморил Борис», констатирует С.М. Соловьев. Другой наследницей престола могла быть дочь Владимира Старицкого Марфа. Выданная замуж за Ливонского короля, она рано овдовела и вернулась в Россию. Ее устранили с дороги пострижением в монахини, что означало смерть для мирских дел; молва твердила, что пострижение было насильственным. Дочь Марфы Евдокия умерла в нежном возрасте, что опять-таки породило слухи, что ее «извели» по наущению Годунова. Еще одним возможным наследником слабоумного царя Федора мог быть крещеный касимовский хан Симеон Бекбулатович. По капризу юродствовавшего Ивана Грозного Симеон однажды был венчан на царство, некоторое время номинально сидел на Московском престоле. Потом Иван прогнал опереточного царя, держал его в черном теле, но сохранил пожалованный ему титул. После смерти Грозного Симеон Бекбулатович именовался «царем тверским и первенствовал пред боярами», как констатировал тот же С.М. Соловьев. Словом у тайного претендента на престол были основания опасаться соперничества Симеона. И так как позднее Симеон ослеп, то «в этом несчастии летопись прямо обвиняет Годунова».

Смута

В 1598 году, после смерти царя Федора, которую молва также относила на счет Годунова, Борис переиграл всех остававшихся соперников и был венчан на царство. Он основал новую династию. Среди других претендентов на престол был Федор Никитич Романов, двоюродный брат царя Федора. Вполне понятно, что воцарившийся Борис подверг Романовых опале. Федор Никитич был арестован и заточен в тюрьму, а затем насильственно пострижен в монахи под именем Филарет.

Но никакие предосторожности Годунову не помогли. Царствовать новой династии пришлось недолго. В 1604 году появился на русской земле Лжедимитрий (или названный Димитрий, как осторожнее выражается Н.И. Костомаров), и участь Годуновых была решена. Посылавшиеся против самозванца войска переходили на его сторону, и он, почти не встречая сопротивления, продвигался к Москве. Когда поражение стало неизбежным, Борис то ли умер от страха и отчаяния, то ли отравился. Царем стал его сын Федор. Второй, и последний, Годунов продержался на престоле всего полтора месяца. Московские бояре, стремясь подольститься к победителю, взбунтовали народ и свергли Федора Борисовича. Его умертвили вместе с матерью и сестрой. Род Годуновых перестал существовать.

А уже через год такая же участь постигла и названного Димитрия. Превосходя своих соперников образованностью, умом и многими талантами, он уступал им в коварстве. На царство был венчан Василий Иванович Шуйский, один из самых бывалых прохвостов той богатой прохвостами эпохи.

Его долгий путь к царскому венцу изобиловал опасностями и крутыми поворотами. Много раз он участвовал в заговорах, за что попадал в опалу и ссылку, много раз униженно вымаливал прощение, клялся в верности, чтобы затем снова устраивать заговоры и предавать. Так он действовал при царе Федоре, при Борисе и Федоре Годуновых, при названном Димитрии. Предав Годунова, он помог названному Димитрию войти в Москву, а затем стал распускать слухи, что настоящий Димитрий убит. Схваченный и судимый боярским судом, он был приговорен к смерти. При огромном стечении народа Василия Ивановича выволокли на Лобное место, он покорно опустился на колени, положил голову на плаху, но царское помилование остановило уже занесенный топор палача. За эту неожиданную милость Василий Иванович и отплатил названному Димитрию тем, что возглавил новый заговор против него, увенчавшийся успехом.

Но появился на Руси Лжедимитрий Второй, и от Шуйского отшатнулись, как раньше от Годунова. В Тушине, в лагере Второго самозванца («Тушинского вора») объявился даже Филарет (Федор Романов). Лжедимитрий Первый вернул его из ссылки и возвел в сан митрополита Ростовского. Облагодетельствованный священнослужитель отплатил ему тем, что примкнул к Шуйскому. Затем, однако, он появился в лагере Лжедимитрия Второго, и тот возвел его в сан патриарха.

С огромным трудом Василий Шуйский одолел «Тушинского вора»: тот бежал, был схвачен и казнен. Та же участь постигла и Лжедимитрия Третьего, а также жену всех трех самозванцев Марину Мнишек и ее малолетнего сына от одного из них. Лжерюриковичи были искоренены поголовно, как до них – Годуновы и настоящие Рюриковичи.

Но Василий Шуйский удержался у власти всего три года.

В 1610 году, когда его войска потерпели поражение от поляков, бояре решили избавиться от него и пригласить на московский престол Владислава – сына польского короля Сигизмунда. Василий Шуйский был схвачен, насильственно пострижен в монахи и выдан полякам, которые увезли его в Польшу и через некоторое время умертвили. Был схвачен поляками и увезен в плен и враг Шуйского – патриарх Филарет. Народное ополчение, собранное Кузьмой Мининым, под командованием князя Дмитрия Пожарского нанесло поражение полякам, после чего Владиславу пришлось отказаться от притязаний на российскую корону.

Романовы

В обескровленной стране был созван Земский Собор для избрания нового царя. По знатности происхождения и по личным заслугам одним из наиболее вероятных кандидатов на престол был князь Дмитрий Пожарский, но от притязаний на власть он отказался. Он отстоял независимость России, не стремясь ни к каким личным выгодам.

Другим, из наиболее влиятельных, кандидатом мог быть Федор Никитич Романов (патриарх Филарет), но он находился в польском плену. Собор вручил скипетр юному и слабому сыну Филарета Михаилу Романову и «его потомкам на вечные времена». В 1613 году возникла новая династия. Появилась надежда, что с деспотическим периодом российской истории покончено: начинается период наследственной монархии. Появились и признаки того, что эти надежды сбываются.

Сам Михаил оказался слабым и недалеким правителем, но его именем уверенно правил вернувшийся из польского плена отец – патриарх Филарет. После смерти Филарета в 1633 году положение осложнилось, но не настолько, чтобы кто-либо решился посягнуть на права Михаила. Он процарствовал еще 12 лет, и его смерть тоже не привела к потрясениям. Венец перешел к его сыну Алексею.

При «добром» царе Алексее Михайловиче (1645-76) государство значительно окрепло. Под его руку гетман Богдан Хмельницкий подвел Украину, восставшую против Польши. Но вместе с тем креп произвол властей, против чего вспыхивали бунты в Москве, Новгороде, Пскове. Алексею Михайловичу пришлось выдать на растерзание москвичам некоторых особенно ненавистных сановников, чтобы утихомирить бунтарей. Гнев народа в основном был направлен не на царя, а на боярина Морозова, так как было известно, что царским именем правит Морозов и его клика.

Царь был спасен, но страшно напуган. Он ввел закон, по которому каждый, кто слышал что-либо оскорбительное для царя, обязан был донести; недоносительство каралось смертью. «Понятно, что каждому, слышавшему что-нибудь похожее на оскорбление царской особы, приходила мысль сделать донос, чтобы другой не предупредил его, потому что в последнем случае он мог подвергнуться каре за недонесение», – комментировал Н.И. Костомаров[5].

В конце царствования Алексея Михайловича вспыхнула жестокая «крестьянская война» Стеньки Разина. Среди повстанцев находился некий Максим Осипов по кличке Нечай. Он выдавал себя за сына царя Алексея, и Разин планировал посадить его на престол. Другой самозваный сын Алексея Михайловича, Лжесимеон, обретался среди запорожских казаков. Само появление самозванцев говорило о том, что на них был спрос. Какие-то круги стремились заменить царя Алексея своими ставленниками.

У Алексея Михайловича и его первой жены из сильного боярского клана Милославских было два сына, Федор и Иван, и несколько дочерей, из которых выделялась царевна Софья. Когда жена царя впала в немилость, ее постригли в монастырь. Таков был обычный способ избавиться от «постылой» царицы и жениться вторично. Второй женой Алексея Михайловича стала Наталья Нарышкина. Она родила ему третьего сына – Петра. Так были посеяны семена будущих битв за власть.

Правда, смерть Алексея Михайловича не вызвала потрясений: Петр едва вышел из младенческого возраста, и Нарышкиным рассчитывать было не на что. Царем стал 14-летний старший сын покойного, Федор Алексеевич. Плавный переход власти от отца к старшему сыну стал входить в обычай. Если бы царствование Федора Алексеевича было долгим и благополучным, традиция имела бы хорошие шансы укорениться. Но, увы! Процарствовав шесть ничем не примечательных лет (1676-82), Федор Алексеевич умер, не оставив потомства. Царем должен был стать второй сын Алексея Михайловича Иван. Однако взбунтовавшаяся толпа стрельцов и городской черни «выкрикнула» Петра. Этот «стихийный» бунт был хорошо подготовленным экспромтом клана Нарышкиных. Тотчас собранный под председательством патриарха Собор утвердил избрание на престол младшего из Романовых, которому было 10 лет. Это означало переход власти в руки клана Нарышкиных, что не могло устроить Милославских, в особенности царевну Софью, имевшую далеко идущие планы. На похоронах Федора Алексеевича она, в нарушение всех традиций, пошла за гробом вместе с Петром, громко голося, проливая слезы и выкрикивая, что брата ее «извели».

Каких-либо данных о том, что царь Федор Алексеевич был умерщвлен, не имеется, но такие случаи были столь частыми в прошлом, что многие царевне Софье поверили. По Москве стали ходить тревожные слухи. А еще через несколько дней был пущен слух, будто Нарышкины извели и не допущенного к власти царевича Ивана. Это вызвало стрелецкий бунт, организованный кланом Милославских. Теперь толпа чуть было не растерзала малолетнего Петра и его мать Наталью. Несколько бояр было сброшено на стрелецкие пики и изрублено в куски.

К счастью, Иван был тут же, во дворце. Его вывели на крыльцо, «предъявили» народу, чем несколько утихомирило толпу, но она продолжала бесчинствовать и требовать новых жертв. Пережитые ужас и страх наложили неизгладимый отпечаток на характер Петра и на его методы управления страной. А пока что был собран новый Собор, который утвердил на троне сразу двух царей. Иван был объявлен «первым» царем, Петр – «вторым», а правительницей – в виду малолетства обоих – царевна Софья.

Немало хитростей, лести, подкупа и провокаций пришлось пустить в ход Софье и ее приближенным, чтобы утихомирить ими же взбунтованных стрельцов – основную вооруженную силу в Москве. Братья ее между тем росли, приближая конец ее правления.

Болезненный и слабоумный Иван проводил время в молитвах и государственными делами не интересовался. А вот подраставший Петр становился для Софьи все более опасным соперником. Софья изобретала способы избавиться от него. Задумала сама венчаться на царство, но план этот не удался. Однажды Петру пришлось бежать из Преображенского, куда двигалась направленная Софьей толпа стрельцов, чтобы его погубить. Софья и после этого не оставляла своих планов. Она пыталась втянуть в заговор Ивана, но богобоязненный первый царь отказался идти против «братца».

Подросший Петр при первой возможности рассчитался с «сестрицей». В 1689 году Софья была низложена и пострижена в монастырь. Младший царь узурпировал власть, нимало не считаясь со старшим. А после ранней смерти Ивана (опять невольный вопрос – естественной ли? не помогли ли ему очистить место?) Петр формально стал единодержавным царем, а затем провозгласил себя и императором.

Как ни был Петр увлечен созданием флота, строительством Петербурга, учреждением академии и бритьем боярских бород, он ни на минуту не забывал о том, каким образом «достиг верховной власти» и сколько бдительности требуется, чтобы ее не потерять. Он принимал меры против возможных интриг заточенной в монастырь Софьи, у которой оставалось немало тайных сторонников; учинял кровавые расправы над присмиревшими, но продолжавшими вызывать недоверие стрельцами, которым он самолично рубил головы; держал в острастке церковь, за что прослыл дьяволом в кругах духовенства; учинил тайный сыск, всюду выискивал крамолу.

Во второй половине славного царствования, когда вся Россия, казалось бы, стала послушна любому жесту самодержца, возникла новая проблема: сын императора Алексей. Царевич таил неприязнь к отцу из-за его сурового нрава и из-за обхождения с матерью, которую Петр (как некогда его отец и многие другие венценосные предки) сослал в монастырь, чтобы жениться вторично: на бойкой дочери литовского крестьянина и любовнице князя Меншикова Марте, принявшей имя Екатерина.

Угрозы для самодержавной власти Петра царевич Алексей не представлял. Он не замышлял никаких заговоров, а терпеливо ждал своего часа. Но, находясь под влиянием церковных кругов и клана родичей своей матери, Алексей не скрывал негативного отношения к петровским реформам, к войнам, флоту и многому другому, чем Петр гордился. Не оставалось сомнений в том, что, взойдя на престол, он откажется от многих начинаний отца. Петр пытался увлечь его своими проектами, учить наукам, фортификации, нещадно бил палкой за нерадивость и нерасторопность ума.

Петр хотел, чтобы его реформы, говоря современным языком, приняли необратимый характер, то есть чтобы его самодержавная воля правила страной и после его смерти. Чем дальше, тем становилось яснее, что царевич Алексей тому главная помеха. Петр потребовал от сына отречения от права наследия или пострижения в монахи. Запуганный Алексей соглашался на то и на другое, клялся, что всегда будет верен своему слову. Но Петр не верил клятвам сына, понимая, как мало будет стоить подписанная Алексеем бумажка после того, как он сам уйдет в иной мир. Стремление отделаться от наследника, рожденного ему «постылой» женой Евдокией, многократно возросло, когда появился на свет второй сын – от игривой Екатерины.

Петра не остановило ни естественное отцовское чувство к сыну, ни сознание святости царской крови, которого, впрочем, у него не было и не могло быть, ни элементарное чувство чести, обязывавшее держать царское слово, которого, видимо, тоже не было.

Опасаясь за свою жизнь, опальный царевич бежал за границу, под покровительство Австрийского императора, но лазутчики Петра выследили его, угрозами и посулами побудили воротиться. Петр обещал сыну свое отцовское и царское прощение, заверил, что не подвергнет его никаким карам. Привезенный в Москву Алексей, в торжественной обстановке, в присутствии Сената, Синода и всего синклита высших сановников, подписал отречение от престола и поклялся никогда не предъявлять никаких притязаний. Но после этого Алексей был брошен в каземат, подвергнут пыткам. Заплечных дел мастера вздымали царевича на дыбе, били кнутом, жгли каленым железом, а присутствовавший при пытках отец требовал признаний в измене.

Царевич признался в мнимых заговорах и оговорил массу друзей, наставников, просто знакомых. Всех их тоже подвергли пыткам, под которыми они оговаривали других. Потом многих казнили страшными казнями – колесованием или четвертованием, «помилованных» стригли в монахи или ссылали в каторжные работы.

Среди прочего открылось на следствии, что однажды царевич нарушил запрет отца и тайно встретился с матерью. В ходе расследования этого эпизода выяснилось, что у постриженной в монахини царицы после долгого затворничества взыграла кровь, и она завела тайного любовника, майора Степана Глебова. Его, конечно, тоже схватили, тоже били кнутом и жгли горячими углями. Майор признался в любовной связи с бывшей царицей, но никаких иных прегрешений за ним не оказалось: ни единым словом он ни разу не высказал ни насмешки, на какого-либо неодобрения в адрес царя. Тем не менее, майора Глебова посадили на кол на Красной площади. Умирал он долго, в жутких мучениях, в присутствии подъехавшего царя, который не мог отказать себе в удовольствии потешиться страданиями незадачливого соперника.

Чтобы оформить цареубийство, Петр устроил тайный суд над царевичем, но приговор был предрешен. Никто из сановников не осмелился напомнить самодержцу о его обещании помиловать Алексея. Смертный приговор был подписан 120-ю назначенными Петром судьями во главе со светлейшим князем А.Д. Меншиковым, игравшим особую роль во всех интригах против царевича. У Меншикова, как мы увидим, были свои причины жаждать его смерти. Приговор был приведен в исполнение воровским путем, словно орудовала шайка разбойников, а не государственная власть. Алексея задушили в каземате Петропавловской крепости, после чего было объявлено, что он якобы умер от расстройства чувств, когда выслушал свой приговор. Несколько следующих дней царь веселился – то по поводу годовщины Полтавской битвы, то по поводу собственных именин. Только после этого тело царевича было погребено в Петропавловском соборе, рядом с еще раньше скончавшейся его супругой – царевной Шарлоттой. Траура объявлено не было.

Казнь Алексея очистила престол для малолетнего сына Петра от Екатерины-Марты, из которого он надеялся вырастить продолжателя своей политики и династии. Этого, конечно, жаждала сама Екатерина и ее партия во главе с Меншиковым. Однако судьба сыграла горькую шутку. Новый наследник престола умер в 4-летнем возрасте, всего на год пережив казненного Алексея. Связанные с ним надежды рухнули. Произвести на свет еще одного сына Петр уже не мог: слишком поистаскавшийся в войнах, походах и борьбе с крамолой царь стремительно старел...

Был, правда, еще один Петр, внук, малолетний сын царевича Алексея. Но его воцарение означало бы передачу власти тем самым кругам, которых Петр держал в опале.

Пытаясь найти выход из назревавшего нового кризиса власти, Петр в 1722 году издал первый в истории России закон о престолонаследии, с особой яркостью высветивший деспотическую суть российского самодержавия. По этому закону императору предоставлялось неограниченное право назначать наследником любое лицо, даже совершенно постороннее царскому роду. Иначе говоря, решение Земского Собора, венчавшего на царство первого Романова и вручившего власть ему и его потомству «на вечные времена», утрачивало силу. То есть петровский закон о престолонаследии не ограничивал произвола в вопросе о передаче власти, а делал его абсолютным.

Оставалось назвать преемника, но с этим Петр медлил. Через три года с ним случился удар, а наследник так и не был назван. Свалившись в постель, Петр первым делом потребовал перо и бумагу и написал: «Отдайте все...» Писать дальше он не мог и велел позвать дочь Анну Петровну, чтобы продиктовать ей свою последнюю волю. Однако когда она явилась, он уже ничего не мог сказать...

Вторая смута

Кризис власти, так и не предотвращенный Петром, вызвал новую смуту, хотя и не такую всеохватную, как при падении Годуновых. Судьба престола вновь оказалась в руках враждовавших друг с другом кланов.

Часть из них, вопреки известной, но формально не объявленной воле покойного императора, высказалась в пользу малолетнего Петра Алексеевича. Если исходить из традиции передачи власти по мужской линии, то это было единственно возможное решение. Однако более сильными поначалу оказались «птенцы гнезда Петрова» во главе с Меншиковым. В тот критический момент передача венца сыну казненного Алексея означала бы отстранение их от власти, а, может быть, и расправу над ними. Эта группа поспешила провозгласить самодержицей жену Петра Екатерину – ту самую крестьянку-куртизанку, которую Меншиков (сам поднятый из грязи в князи) когда-то уступил своему повелителю.

При монархии такое было бы невозможно. Если властители и решились бы нарушить вековую традицию передачи власти по мужской линии, то у Петра были дочери. Но оказавшись хозяином положения, Меншиков наводнил дворец гвардейскими офицерами и вывел на площадь два гвардейских полка, «пугавшие барабанным боем уши собранных во дворце сенаторов»[6]. Они и постановили объявить императрицей и самодержицей Екатерину, перетолковав для этого в ее пользу петровский закон о престолонаследии.

Благодаря своей сметливости, находчивости, покладистости, фантастической удаче и несомненным женским прелестям Марта-Екатерина сделала карьеру, какая не снилась самым обольстительным куртизанкам в мировой истории.

Однако неслыханное решение о возведении ее на престол усилило недовольство приверженцев малолетнего Петра Алексеевича и сплотило их. Покойный император знал бы, как с ними поступить, но без его могучего прикрытия Меншиков и Екатерина чувствовали себя недостаточно прочно для крутых мер. Меншиков, как замечает по этому поводу Н.И. Костомаров, оказался в положении Годунова. Ради собственного спасения ему следовало либо «извести» юного Петра Алексеевича, либо приручить его. Светлейший князь избрал второй путь, за что и поплатился в скором времени. В поисках компромисса Меншиков и Екатерина предложили хитроумный, хотя и совершенно беспринципный план: объявить Петра Алексеевича официальным наследником мачехи его казненного отца – Екатерины I. Для примирения обеих группировок планировалось также обручить малолетнего царевича с дочерью Петра и Екатерины Елизаветой Петровной, невзирая на то, что жена будет приходиться мужу родной теткой. Надеялись, что эта необычная комбинация позволит накормить волков и сохранить овец.

Дело пошло на лад, но в последний момент Меншиков переиграл своих же сторонников, предложив в невесты маленькому царевичу не дочь Петра, а свою собственную. Прожженный царедворец сумел убедить императрицу пойти на этот вариант, хотя Елизавета валялась в ногах у матери, прося не отбирать у нее царевича. Влияние светлейшего на императрицу было столь сильным, что она поставила его интересы выше интересов собственной дочери.

Даже среди единомышленников Меншикова послышался ропот против еще большего усиления «Алексашки», но со строптивцами он тотчас расправился. Под пыткой заговорщики «раскололись» и были сосланы в Сибирь.

Императрица оставалась под полным влиянием Меншикова все два года ее короткого царствования, и когда она опасно заболела, он заставил ее письменно утвердить намеченный план. В завещании императрицы наследником назначался Петр Алексеевич, в невесты ему отдавалась княжна Мария Меншикова, а указ Петра I о престолонаследии, так хорошо послуживший ей лично, – отменялся. До совершеннолетия Петра Алексеевича, которому в ту пору было 11 лет, высшая власть переходила к Верховному тайному совету из восьми человек (первый Верховный совет в истории России!). Его решения могли иметь силу только при единогласии. Верховодил в нем, конечно, светлейший князь Меншиков.

Как только Екатерина I скончалась, и воцарился ее малолетний наследник Петр II (1727 год), Меншиков перевез его в свой дворец, чтобы не спускать глаз с мальчика-императора. Но «светлейший» выскочка переоценил свои силы. Своевольному мальчику не нравилась его нареченная невеста княжна Мария Меншикова, он явно благоволил к миловидной 17-летней тетке Елизавете – веселой, остроумной, неистощимой на выдумки и проказы. Она забавляла мальчика-императора, тогда как с Марией Меншиковой ему было скучно, а слишком строгая опека тяготила и раздражала его. Возраставшую неприязнь юного царя к Меншикову подогревали тайные враги «светлейшего», в их числе официальный воспитатель мальчика барон А.И. Остерман, которого Меншиков считал своим человеком. Князья Голицыны и Долгорукие тоже не упускали случая нашептать мальчику компромат на Меншикова, поведали ему, какую роль светлейший сыграл в судьбе его отца – царевича Алексея. Голицыны и Долгорукие примирились с Меншиковым, и он не подозревал об их коварных наветах за его спиной. На какое-то время «Алексашка» утратил бдительность.

Когда он осознал, что надвигается беда, принимать контрмеры было уже поздно. Ближайший сподвижник Петра Великого, прошедший с ним огонь, воду и медные трубы, был обвинен в государственной измене и крупных хищениях. По крайней мере, второе обвинение трудно не признать справедливым. Нечист на руку он был всегда, попадался еще при Петре, за что бывал нещадно бит, но потом вымаливал прощение. Конфискованное имущество сосланного светлейшего князя состояло из шести городов, множества имений в России и в других странах, пяти миллионов золотых рублей наличными и вдвое большей суммы в иностранных банках, 90 тысяч (!) крепостных крестьян... А ведь его отец был нищим, никакого наследства он не получил, все имущество было им «нажито», то есть награблено, на царской службе.

Новые властители обошлись с поверженным владыкой на удивление милостиво. Его не колесовали, даже не отрубили голову, а всего лишь сослали, сперва в его имение Раненбург, а затем, после открытия новых его прегрешений, в Березов, где он и скончался в нищете и ничтожестве.

Петр II умер от оспы, процарствовав всего три года. Мужская линия династии Романовых прервалась навсегда. Долгорукие, имевшие после падения Меншикова решающее влияние, сделали отчаянную попытку удержать власть, объявив, что покойный царь оставил завещание, по которому передавал корону своей невесте – уже, конечно, не княжне Меншиковой и не царевне Елизавете, а княжне Долгорукой. Однако в самом клане Долгоруких возникли раздоры, да и подложность завещания была слишком очевидна. Предлагали передать престол бабке Петра II (первой жене Петра I Евдокии Лопухиной), для чего расстричь ее из монахинь, но у нее не нашлось сильных сторонников. Казалось бы, венец должен был перейти к одной из дочерей Петра Первого, Анне или Елизавете, но Верховный тайный совет порешил призвать на царство племянницу Петра (дочь его старшего брата Ивана) Анну Иоанновну, герцогиню Курляндскую.

Петр в свое время выдал племянницу за герцога Курляндского, устроив пышную свадьбу в Петербурге. На радостях гости так отчаянно напоили жениха, что тот скончался, едва отъехав сорок верст от Петербурга. Молодая герцогиня вступила в свои владения вдовой. Курляндия утратила остатки независимости; всеми делами в ней стал заправлять посланный Петром наместник, П.М. Бестужев. Он не только стал правителем герцогства, но и утешителем герцогини и оставался в этом качестве до тех пор, пока неосторожно не представил ей своего сотрудника Эрнеста Бирена – молодого красавца, выбившегося в люди, по некоторым данным, из конюхов.

Вернувшись после очередной поездки в Петербург, Бестужев был встречен Анной Иоанновной с необычной холодностью, а вскоре и вовсе был удален от двора. Последующие годы она жила частной жизнью в не афишированном сожительстве с графом (!), позднее герцогом (!!) Бироном. (Снедаемый тщеславием Бирен изменил одну букву в своей плебейской фамилии, чтобы «породнить» себя со старинным французским дворянским родом; французы посмеивались над выходкой самозванца, но не протестовали).

Выбор Верховного тайного совета, в котором ведущую роль теперь играли князья Голицыны и Долгорукие, пал на Анну Иоанновну не случайно. Герцогиню считали непритязательной, так что корону ей можно было предложить на определенных «кондициях». Верховному тайному совету понравилось его положение высшего органа власти при малолетнем государе, и сановникам хотелось хотя бы отчасти его сохранить. Они решили выговорить себе право на безопасность и на то, чтобы важные решения принимались только с их одобрения. Иначе говоря, Анна Иоанновна должна была согласиться править совместно с Верховным советом. Особо оговаривалось, что в случае нарушения «кондиций» она лишалась короны.

То был революционный акт, менявший систему власти в России! На смену самодержавной тирании шла тирания групповая, то есть олигархия. Но для скромной герцогини шапка Мономаха стоила любых кондиций.

Однако еще до торжественного прибытия в Москву на коронацию новая царица имела возможность убедиться, что непомерное усиление восьми «верховников» не по душе сановникам менее высокого ранга. Воспользовавшись ситуацией, она отказалась от всех обязательств, подписанных всего несколько дней назад, а затем ликвидировала и сам Верховный совет. Это тоже характерная черта деспотии: при монархическом строе отказ самодержца от данного им слова противоречил бы понятиям чести, пойти на него было бы непросто. Но в Москве и Петербурге такая узурпация власти не вызвала ни сопротивления, ни удивления.

Фактическим правителем при Анне Иоанновне (1730-40) стал Эрнест Бирон. Опасаясь за власть императрицы и свою собственную, он обзавелся множеством лазутчиков, шпионов, провокаторов, соглядатаев и спешил дать ход каждому доносу. С возможными противниками власти расправлялись сурово. Особому вниманию удостоились недавние «верховники», дерзнувшие ставить императрице свои кондиции. Был заточен в крепость фельдмаршал князь Василий Долгорукий, отправлены в «вечную работу» (на каторгу) Юрий Долгорукий, князь Борятинский, Столетов. В 1739 году бироновская опричнина добралась до князей Ивана и Василия Лукичей Долгоруких, обвиненных в новом заговоре. Их подвергли казни колесованием и отсечением головы. Той же участи подвергли их сообщников, а менее видных отправили в ссылку.

Еще через полгода, по другому групповому делу, был казнен известный деятель той эпохи А.П. Волынский и часть его сторонников; других били кнутом и сослали в каторжные работы. Однако обуздать противников Бирону не удавалось никакими мерами. То и дело на окраинах империи появлялись самозванцы, к которым стекались толпы недовольных. А в самом Петербурге некоторые видные сановники, окружая Бирона лестью и всячески демонстрируя ему свою преданность, в тайне готовили его падение.

Смерть Анны Иоанновны в 1740 году привела к новому кризису власти. На смертном одре она успела назначить преемником только что родившегося внучатного племянника Иоанна Антоновича – сына своей племянницы Анны Леопольдовны и ее мужа, герцога Антона Брауншвейского. Ввиду младенческого возраста императора при нем следовало назначить регента, и Бирон сумел повернуть дело так, что виднейшие сановники высказались в присутствии умиравшей императрицы в его пользу. Горячее и убедительнее других за Бирона ратовал фельдмаршал Бюрхард-Христов Миних, гидростроитель и военачальник, взятый на русскую службу Петром и сильно возвысившийся при Анне Иоанновне. Такое решение и вписала в свое завещание лежавшая на смертном одре царица.

Став единоличным правителем России не только номинально, но и формально, Бирон очень быстро понял, что положение его шаткое. Заплечных дел мастера одного за другим хватали офицеров, неосторожно высказывавших недоумение, почему Бирон, а не мать или отец младенца-императора, стал регентом. Скоро был схвачен «диссидент» подполковник Пустошкин, составивший коллективный протест и собиравший подписи под ним у офицеров. Чтобы укрепить свое положение, Бирон начал гонения на родителей младенца-императора, но этим только подлил масла в огонь.

Точно оценив обстановку, фельдмаршал Миних, заручившись согласием Анны Леопольдовны, под покровом ночи, с восемью десятками преданных ему молодцов, ворвался в покои Бирона, арестовал его, а правительницей объявил Анну Леопольдовну.

Низверженного Бирона приговорили к смерти, но затем приговор был смягчен, и всесильный временщик, десять лет тиранивший Россию, был отправлен в ссылку, в далекий сибирский городок Пелым, где ему был построен дом по проекту, сделанному самим Минихом.

Однако фельдмаршал Миних не получил при Анне Леопольдовне того положения, на которое, казалось бы, имел все основания претендовать. Интриги хитрого царедворца Андрея Ивановича Остермана отодвинули его на вторые роли. Все еще влиятельный Миних внезапно и очень тяжело заболел, что вызвало подозрение, будто его пытались отравить. Он выздоровел, но был окончательно оттерт от престола.

Без надежной опоры Анна Леопольдовна была обречена. В обстановке она разбиралась слабо, к укреплению своего положения не стремилась, да и не знала, что для этого делать. Она ссорилась с мужем, устраивала свадьбу своего любовника графа Линара, а в остальное время нечесаная и неодетая лежала в праздной задумчивости на софе, мечтая отнять трон у младенца-сына и провозгласить себя императрицей. В этих мечтах она прозевала новый заговор гвардии, которая вознамерилась возвести на престол дочь Петра Елизавету – ту самую, которую когда-то прочили в невесты малолетнему Петру II.

Когда Петр II умер, «ей было искушение предъявить свои права на корону»[7]. Точнее, искушение было не столько у самой Елизаветы, сколько у ее придворного врача Лестока, уроженца Ганновера, который вступил на русскую службу еще при Петре I, претерпел немало превратностей судьбы и, став личным врачом царевны Елизаветы, приобрел на нее большое влияние. Однако, нерешительная по характеру и не имевшая больших политических амбиций, Елизавета тогда отказалась от соблазна. При Анне Иоанновне она довольствовалась ролью «любимой племянницы» (фактически двоюродной сестры) императрицы. Блистая красотой и изысканным французским воспитанием, она царила на придворных балах; этим и удовлетворялось ее личное тщеславие. Однако после смерти Анны Иоанновны положение Елизаветы Петровны изменилось. В Бироне, а затем в Анне Леопольдовне некоторые придворные круги видели представителей ненавистной неметчины, тогда как Елизавета Петровна, несмотря на превосходное французское произношение, представлялась им носительницей истинно русского духа.

Они стали подбивать ее действовать, пугая, что в противном случае ей грозит заточение в монастырь. Пока она колебалась, о заговоре донесли Анне Леопольдовне. Зная кроткий нрав Елизаветы, та не поверила, но на очередном придворном балу она вызвала Елизавету Петровну в соседнюю комнату и напрямую спросила о ее замыслах. Елизавета Петровна отвергла все наветы. Августейшие родственницы обнялись и дружно расплакались. А на следующую ночь Елизавета Петровна явилась в казармы, заявила гвардейцам, что ей грозит опасность, и вместе с ними ворвалась во дворец и низложила безмятежно спавшее брауншвейское семейство, процарствовавшее немногим более года. Когда кормилица принесла так и не проснувшегося младенца-императора, Елизавета взяла его на руки и со словами «Бедное дитя! Ты ни в чем невинно; виноваты родители твои!» – понесла его к саням. В чем были «виноваты» родители, она не уточняла. Одновременно были арестованы Андрей Остерман, фельдмаршал Миних и другие сановники свергнутой администрации.

В ночь переворота, не будучи еще уверенной в успехе, трусившая Елизавета Петровна горячо молилась и при этом дала обет: взойдя на престол, отменить смертную казнь. И, надо отдать ей должное, никогда не забывала об этом. Правда, закона об отмене смертной казни при ней принято не было, в ходу оставались самые жестокие приговоры. Так, Остермана, который тщетно предупреждал Анну Леопольдовну о заговоре, приговорили к казни колесованием, а фельдмаршала Миниха – четвертованием. Но, поднявшись на эшафот, оба выслушали указ новой императрицы о замене страшной казни менее страшной: отсечением головы. А вслед за тем – о даровании жизни.

Местом заточения Миниху был назначен тот самый Пелым, куда он годом раньше отправил Бирона. Но соседями им стать не довелось, так как Бирону от новой императрицы вышла поблажка. Новым местом ссылки ему был определен Ярославль, так что пока Миниха везли в Пелым, Бирон возвращался из Пелыма.

«Враги встретились при перемене почтовых лошадей в предместии города Казани, сняли друг перед другом шляпы, поклонились один другому и поехали каждый в свою сторону, не обменявшись ни единым словом», – живописал Н.И. Костомаров[8]. Верная принятому обету, Елизавета Петровна не стала добивать свергнутых соперников. Редкий случай в истории борьбы за самодержавную власть. В своем манифесте, изданном сразу же после восшествия на престол, 28 ноября 1741 года, она заявила, что низложенное семейство будет выдворено заграницу, где ему будет предоставлена полная свобода. Однако отправленный из столицы картеж, по секретному предписанию императрицы, двигался так медленно, что путь от Петербурга до Риги занял больше четырех месяцев. За это время, как и следовало ожидать, «открылись новые обстоятельства». Сопровождавший брауншвейцев граф Салтыков получил предписание задержать их и посадить под стражу. Затем из Риги поступил донос о том, что Анна Леопольдовна якобы намеревается бежать, переодевшись в крестьянское платье. Это дало повод засадить семейство в крепость.

Но и этим преследования несчастного семейства не кончились. Рига располагалась слишком близко к западной границе, чтобы императрица могла спать спокойно. Пленникам снова приказали складывать пожитки. Путь на этот раз был намечен дальний – на Соловки. Но добраться до них в те времена было непросто. Опальное семейство осело в Холмогорах, на берегу Белого моря, где и пребывало под строгим домашним арестом. Елизавета Петровна бдительно следила за ним из Петербурга, ей докладывали о каждом произнесенном или написанном слове. Когда низложенному императору Иоанну исполнилось 16 лет, беспокойство императрицы возросло настолько, что она велела отделить его от родителей и запрятать в Шлиссельбургскую крепость.

Тем не менее, о заживо погребенном императоре не забывали. В тайной канцелярии императрицы не прекращались расследования значительных и незначительных заговоров, неясных слухов и пустой похвальбы. Людей хватали, бросали в застенок, пытали на дыбе, на медленном огне. Арестованные показывали то, что было и чего не было, и почти во всех случаях истинные или мнимые заговорщики указывали на Иоанна Антоновича как на альтернативу Елизавете.

Отказавшись от обычного способа расправы с низвергнутым соперником – его умерщвления – Елизавета Петровна обрекла себя на то, чтобы жить в постоянной тревоге и страхе.

«Император, так легко сведенный с престола, так заботливо заключенный и для всего мира неведомый, во всю жизнь Елисаветы стоял перед ней привидением до ее кончины, – подытожил Н.И. Костомаров. – Это привидение не давало ей надолго забываться в своем величии. То здесь, то там появлялся страшный призрак и появлялся в разных видах, при различной обстановке. То внутренние заговоры грозили Елисавете Петровне возвращением на свет низложенного императора, то пугало ее опасение, что враждебные ей государи поднимут против нее знамя с именем императора Иоанна»[9].

Впрочем, как показывало прошлое, а затем и будущее российского самодержавия, живой Иоанн Антонович был для императрицы менее опасен, чем мертвый: он исключал появление Лжеиоаннов, которые могли бы, при благоприятных обстоятельствах, представлять для трона куда большую угрозу.

Псевдоромановы

...В 1912 году торжественно праздновалось 300-летие царствования Романовых. В основе мероприятия лежала ложь, окутывавшая всю историю Российского самодержавия, так как со смертью Елизаветы Петровны (1761) династия Романовых перестала существовать.

Тайно выйдя замуж за простого казака Алексея Разумовского, Елизавета не могла произвести на свет наследника престола. Своим наследником она объявила племянника Карла-Петра Ульриха, сына своей сестры Анны и герцога гольштейн-готтопского Карла-Фридриха – сына шведского короля Карла XII. При крещении в православную веру наследнику дали имя Петра Федоровича. С него началась новая династия, которая, однако, продолжала носить имя Романовых.

Самозванщина всегда играла выдающуюся роль в истории российского самодержавия. Зафиксировано более шестисот человек, выдававших себя за чудесно спасшихся или никогда не существовавших царей, наследников престола или членов царской фамилии. Самозваные престолонаследники, как мы увидим, существуют и сегодня. Удивляться всему этому не приходится, если помнить, что с воцарением Петра III, объявленного Романовым вопреки очевидности, самозванщина восторжествовала-таки на российском престоле.

Правда, сам Петр Федорович в этом повинен не был. Привезенный в Россию в качестве наследника престола, он не интересовался ею, боялся ее и был уверен, что найдет в ней свою погибель. И действительно, процарствовав всего полгода, он был сметен все той же гвардией, которая возвела на престол его жену, урожденную принцессу Софью Фредерику Анхальт-Цербскую, ставшую императрицей Екатериной II.

Екатерина была не только одной из самых великих российских самодержиц, но и самой выдающейся узурпаторшей. Она лишила престола мужа, которого умертвила руками своих сатрапов, отняла трон у сына Павла Петровича, который должен был наследовать убитому отцу, и ужесточила режим заключения свергнутого Елизаветой Иоанна Антоновича. Через два года, когда офицер Мирович сделал безумную попытку освободить Шлиссельбургского узника, Иоанн Антонович был убит стражей «при попытке к бегству». Стража могла отважиться на убийство, только имея на то твердое распоряжение Екатерины. Уместно вспомнить и о судьбе загадочной княжны Елизаветы Таракановой, которая выдавала себя или на самом деле была незаконной дочерью Елизаветы Петровны. Неимоверные старания приложили сатрапы Екатерины, чтобы выследить ее в Европе, выкрасть, вывезти в Россию, где она, скорее всего, была умерщвлена в каземате Петропавловской крепости, хотя, по официальной версии, отраженной в знаменитой картине К.Д. Флавицкого, погибла во время наводнения. Даже если бы княжна Тараканова и вправду была дочерью Елизаветы, то никаких прав на российский престол у нее не было. Но у Екатерины их было еще меньше, потому княжна была ей опасна даже в каземате.

Дальновидная Екатерина хорошо понимала ненадежность своего положения. Она знала, что обязана своим возвышением высшему дворянству и офицерству, и что они могут сбросить ее с престола так же легко, как и возвели на него. Уже через несколько месяцев после ее воцарения там и здесь стали объявляться самозванцы, выдававшие себя за спасшегося Петра III. Любой из них при желании мог быть использован против нее. Поэтому Екатерина, царствовавшая с 1762 по 1796 год, всю жизнь задабривала свое окружение, щедро наделяя сановников огромной властью, гигантскими латифундиями, тысячами крепостных крестьян, а многих также и своим пышным телом.

Несмотря на все усилия, Екатерина чуть было не лишилась всего, когда тень убитого мужа приняла облик Емельки Пугачева, двинувшего на Москву орды казаков, инородцев и примыкавшей к ним голытьбы. В это критическое время и сработала многолетняя политика задабривания дворянства и офицерства, понимавших, что, защищая Екатерину, они защищают собственное достояние.

Екатерина пыталась быть просвещенной государыней, но до конца дней боялась крамолы и допускала просвещение лишь в угодных ей рамках. Она запретила масонские ложи, игравшие важную просветительскую роль, так как властям трудно было их контролировать. Главный мотив гонений на масонов состоял в подозрении, что к ним примкнул наследник Павел Петрович, который может их использовать для захвата власти. Страх Екатерины происходил от того, что Павел Петрович, как сын Петра III, имел все права на престол, тогда как она сама не имела никаких. Впрочем, происхождение Павла – одна из неразгаданных тайн царствовавшего дома. Историки высказывали веские соображения о том, что его настоящим отцом был не Петр Федорович, а один из «фаворитов» Екатерины – граф Салтыков. Если так, то все последующие Романовы были даже не готтопской династии, а салтыковской.

Опасаясь, что сын лишит ее трона, Екатерина вознамерилась лишить трона его самого. Она знала, что он не одобряет ее политики и в корне все переменит после ее смерти. Поднять руку на сына, как это сделал Петр I, она не решилась, но задумала обойти его, передав престол внуку Александру. Юный Александр Павлович был изолирован от отца и воспитывался под присмотром бабки – в духе ее воззрений. Однако с официальным провозглашением его наследником Екатерина медлила и умерла, так и не сделав этого (в этом почти повторив Петра), так что трон от нее все-таки перешел к сыну.

Взойдя на престол, озлобленный Павел Петрович первым делом устроил торжественное перезахоронение тела Петра III, причем во главе процессии заставил шагать перепуганного старенького графа Алексея Орлова, того самого, который, по прямому или косвенному указанию Екатерины, прикончил арестованного императора. Этим актом Павел продемонстрировал, что прежней малины для сатрапов покойной матери не будет. Заодно он показал свою преданность памяти венценосного отца, дав понять, что не потерпит толков о двусмысленности своего происхождения.

Еще за восемь лет до кончины Екатерины Павел подготовил Акт о престолонаследии. Он выстрадал необходимость этого закона, ибо отсутствие такового обрекло его на прозябание в наследниках до седых волос. Акт был опубликован в день коронации Павла, что подчеркивало его значение. Составлен он был на немецкий манер, в форме договора между наследником престола и его супругой. В тексте закона были серьезные недостатки, однако значение этого документа в российской истории невозможно переоценить. Акт впервые подрывал основные принципы деспотического правления, давая возможность обеспечить легитимность верховной власти и ее передачи преемнику.

Однако самого Павла Акт о престолонаследии не спас. Жесткими мерами обуздав дворцовую камарилью своей матушки, Павел обрек себя на верную гибель, а заодно и на посрамление в глазах потомства. Ни одного российского венценосца не изображали таким необузданным самодуром и полоумком, как Павла Петровича. Однако к этим характеристикам следует относиться скептически, памятуя, что почти все они исходят из лагеря его хулителей и убийц. (То же самое справедливо относительно его безмерно окарикатуренного отца Петра III: почти все, что о нем известно, исходит из лагеря его убийц). В ночь на 12 марта 1801 года большой отряд заговорщиков, заручившихся согласием якобы упиравшегося Александра, ворвался в Михайловский замок. Заговорщики сняли немногочисленную охрану и ворвались в опочивальню ни о чем не подозревавшего императора. Заслышав шум, Павел вскочил с постели и заметался по комнате. Толкнулся в дверь на лестницу, которая вела вниз, в покои императрицы. Но дверь, по его собственной воле, была заперта: Павел был в ссоре с женой, и запертая дверь в ее покои символизировала его к ней немилость. Оказавшийся в западне император, как был в ночной рубашонке, скользнул в камин. Оттуда его и вытащили за пятку и, основательно измордовав, задушили. Официально император умер от апоплексического удара.

Александр, ожидавший исхода рискованной операции в другой половине дворца, пытался разыграть роль безутешного сына, который якобы не ожидал кровавой развязки. Но глава заговора граф Пален не дал ему доиграть. Схватив новоиспеченного императора за руку, он вытолкал его на балкон – показаться народу, промолвив при этом свою историческую фразу: «Довольно ребячиться, Ваше величество, ступайте царствовать!» Вскоре Пален был отстранен от дел, отправлен в ссылку в свое имение, где регулярно, раз в год, в ночь на 12 марта, в память о совершенном перевороте, напивался в стельку.

Через несколько лет, когда посетившая Россию французская писательница Анна Луиза Жермена де Сталь узнала о подробностях гибели Павла, она определила суть российской системы власти кратким афоризмом, который в переводе Пушкина взят эпиграфом к этому очерку: «Самовластье, ограниченное удавкой».

То, что самодержавная власть российского императора в любой момент может быть «ограничена» его свержением с престола и даже убийством, прекрасно сознавал и тогдашний царь Александр I, один из самых интересных и противоречивых российских венценосцев. С его именем связаны победа над Наполеоном, несомненные успехи просвещения, реформы Сперанского, и – одновременно - аракчеевские военные поселения, преследования молодого Пушкина, виртуозное двуличие и лицемерие. Для удержания власти и личной безопасности он принял особые меры.

Поскольку у Александра не было детей, наследником престола числился старший из его братьев Константин, получивший титул цесаревича. Александр поставил его своим наместником в Царстве Польском, то есть отправил подальше от Петербурга. Когда Константин Павлович влюбился в шляхетку сравнительно низкого происхождения и решил на ней жениться, Александр воспользовался ситуацией, чтобы еще сильнее упрочить свое положение. Так как законом о престолонаследии оговаривалось, что царственная особа не может находиться в браке с нецарственной особой, в противном случае она лишается прав на престол, то Александр поставил брату ультиматум: либо отказаться от женитьбы, либо от престола. Константин предпочел семейное счастье и подписал официальное отречение. С этого момента наследником-цесаревичем становился следующий по старшинству сын Павла – Николай. Казалось бы все ясно. Однако Александр строго засекретил отречение Константина, сохранил за ним официальный титул цесаревича, тогда как Николай остался великим князем. В обществе ходили неясные слухи о передаче престолонаследия, но наверняка ничего не было известно.

Сложную комбинацию Александра обычно объясняют его приверженностью к мистике и секретности, но в это трудно поверить. Царь не мог не понимать, чем чревата неясность в вопросе о престолонаследии, как и то, что эта неясность выгодна ему самому. История России, с ее дворцовыми переворотами, убийствами и заточениями царей и наследников, с постоянно объявляющимися самозванцами, с его личным опытом участия в заговоре против отца, говорила ему, что опасность для самодержца чаще всего связана с именем престолонаследника. Если нет в наличии лица, которым заговорщики хотят заменить императора, заговор почти невозможен. Так, без участия самого Александра невозможно было бы устранить Павла. Создав ситуацию неопределенности, при которой Константин и Николай сами не знали, кто же из них действительный наследник престола, Александр обезопасил себя.

Александра I заваливали доносами о тайных обществах, вознамерившихся не только лишить его трона, но и вообще покончить с самодержавием. Но Александр не давал им хода. По его понятиям, заговорщики не представляли серьезной опасности, так как не могли опереться на наследника.

Последние годы царь много ездил по монастырям, замаливая грехи. Внезапная его смерть в далеком Таганроге в ноябре 1825 года породила слухи о том, что он вовсе не умер, а тайно устранился от власти, нарядившись старцем и отправившись по миру. Впоследствии даже существовал старец Федор Кузьмич, прозрачно намекавший, что он и есть бывший царь Александр. Интригующая легенда о грешном царе, переродившемся в «божьего человека», увлекала многих, в том числе Льва Толстого, который начал писать об этом роман, но замысла не осуществил. Еще в годы работы над «Войной и миром» он глубоко изучил двуличный характер Александра. Даже могучее творческое воображение Толстого оказалось не в состоянии показать моральное перерождение такого человека. При неясном положении с престолонаследием смерть Александра – истинная или мнимая – привела к вакууму власти. Константин, будучи наместником в Царстве Польском, дабы отмести возможные подозрения, решил продемонстрировать верность новому государю. Он приказал войскам присягнуть Николаю. Николай же в Петербурге, хорошо понимая, что старший брат может легко отказаться от тайного отречения, поспешил, во избежание осложнений, привести войска к присяге Константину. Когда фельдъегерь примчался из Варшавы с подтверждением отречения, Николай велел вывести войска для новой присяги. Заговорщикам-офицерам нетрудно было убедить солдат, что великий князь, пользуясь отсутствием цесаревича, хочет узурпировать власть. Если бы не этот предлог, выступление декабристов вряд ли было бы возможным. В сущности, оно было спровоцировано деспотической властью.

Историческое значение движения декабристов состоит в том, что выступили они не против какого-то определенного деспота, а против деспотизма, чем оказали огромное влияние на общественное сознание последующих поколений. Ленин экспроприировал престиж декабристов, объявив большевиков их наследниками. Следуя завету «Ильича», советские историки и пропагандисты десятилетиями воспитывали народ на примере «первого поколения русских революционеров», выступивших против «своего класса» на стороне интересов угнетенных масс. В силу своей «дворянской ограниченности» декабристы только самую малость не дотягивали до большевистского стандарта.

Назойливое вдалбливание официальной доктрины вызвало ответную реакцию. Когда коммунистическая пропаганда в СССР начала давать сбои, и все больше людей освобождалось от оков партийного мышления, «пострадавшими» оказались и декабристы. С конца 1960 годов в советской литературе, журналистике, исторической науке стало определяться так называемое патриотическое направление. Все активнее стали издаваться работы, восхвалявшие российскую старину, патриархальные порядки, послушание и долготерпение русского народа. В этой новой – то есть хорошо забытой старой – мифологии для декабристов места не находилось, им отводилось роль преданных анафеме грешников.

Сперва робко, иносказательно, а потом все более откровенно их стали изображать врагами не самодержавия и крепостничества, а самой России; пятой колонной, действовавшей якобы по наущению «иностранных подрывных центров». Хотя в основе этих публикаций лежали концепции, противоположные партийным догмам, они находили поддержку в высших эшелонах партийного руководства. «Патриотов» особенно возмущало то, что наиболее радикальные лидеры декабристов – Павел Пестель и другие – планировали цареубийство. Это негодование было бы понятным, если бы те же авторы точно так же негодовали по поводу кровавых расправ над Павлом I, Петром III, царевичем Алексеем и другими российскими венценосцами или их наследниками. Но нет, те расправы считались законными, они якобы делались во имя России; анафема падала на головы именно декабристов, хотя они-то задуманного не осуществили, их планы остались только планами.

Если восстание на Сенатской площади чем-то отличалось от традиционных методов захвата власти, то в основном тем, что заранее было обречено на неудачу. Оно свелось к отказу принести присягу Николаю и к «стоянию», без серьезных попыток захвата царя и его приближенных. Восставшими был убит один человек – генерал Милорадович, выехавший перед строем увещевать солдат. Зато когда подошли верные Николаю части, «стоявшие» были расстреляны картечью. Потом было следствие, суд, лицемерные обещания молодого государя помиловать смутьянов в обмен на их чистосердечные признания. Нравы к тому времени заметно смягчились, пытки уже не были главным методом добывания судебной истины. Тем не менее, большинство декабристов, поверив обещаниям, дали чистосердечные показания. А вот государь без колебаний нарушил свое царское слово (как это многократно делали его венценосные предки) и – пять повешенных при номинальном отсутствии смертной казни. Взяв верх, самовластье удавкой ограничило сопротивление своему произволу. Это было не наказание преступников, а расправа над побежденным противником.

Пережитый 14 декабря 1825 года испуг повлиял на все царствование Николая I. Российский деспотизм при нем достиг классической завершенности, над замершей в страхе страной был слышен свист розги и удары шпицрутенов. Царь железной рукой подавил восстание в Польше, помог подавить революционное брожение в ряде стран и прослыл жандармом Европы. Но могущество его оказалось дутым, что выявила Крымская война 1853-56 годов, когда небольшой экспедиционный корпус англо-французского флота нанес России сокрушительное поражение. Процарствовав 30 лет, Николай Павлович внезапно простудился и умер, видимо, от воспаления легких. Произошло это столь внезапно, что при таинственности, всегда окружавшей российский престол, не могло не возникнуть слухов и толков. По одной из популярных версий, Николай, глубоко уязвленный поражением, потребовал от своего врача яд, и тот не посмел ослушаться. Однако сын Николая Александр II воцарился в 1855 году без каких-либо препятствий. Его прав на престол никто уже не оспаривал.

Можно сказать, что Александр II был первым российским государем, который мог быть отнесен к числу монархов, а не деспотов. Так через два поколения отыгрался закон о престолонаследии, принятый Павлом. Кажется, впервые в истории российского самодержавия государю не было нужды постоянно заботиться об устранении потенциальных соперников. Это позволило ему приступить к давно назревшим реформам, покончить с крепостным правом и войти в историю царем-освободителем.

Однако общественное сознание России не успело адаптироваться к этой коренной перемене. Деспотический строй – это не только отчаянная борьба на вершине власти: он пронизывает общество сверху донизу, определяя характер отношений на всех уровнях. Пренебрежение к законам и правопорядку, произвол, преклонение перед силой, раболепие перед вышестоящими и попирание нижестоящих – таковы были нормы российской жизни на всех уровнях управления, вплоть до семьи, жившей по заветам Домостроя.

Несмотря на усилия Александра II цивилизовать систему правления, бюрократия действовала привычными методами. Лизоблюдство, угодничество и произвол, оставались характерной чертой государственных учреждений. Чиновник обладал неограниченной властью над теми, кто от него зависел, и использовал ее для личных выгод. Любой закон можно было обойти при помощи взятки. Это и имел в виду Салтыков-Щедрин, когда писал, что страной управляют столоначальники.

Сам царь, при всем его либерализме, оставался частью той же системы и не считал нужным соблюдать законность, если это было не в его интересах. Так, он санкционировал расправу над писателем-диссидентом Н.Г. Чернышевским, хотя, по всей видимости, знал, что дело против него сфабриковано охранкой. Когда друг царя поэт А.К. Толстой на вопрос Александра, что нового в русской литературе, ответил: «Русская литература надела траур по Чернышевскому», – либеральный венценосец сказал со скорбью в голосе: «Прошу тебя, никогда не называй при мне этого имени».

В 1880 году, после смерти царицы Марии Александровны (урожденной принцессы Гессен-Дармштадской) Александр Николаевич решил оформить брак со своей любовницей Екатериной Михайловной Долгорукой (светлейшей княгиней Юрьевской). Нединастические браки венценосных особ были запрещены, так что царь – если бы он считался с законом – мог осуществить свое намерение только ценой отречения от престола, как это пришлось сделать цесаревичу Константину по требованию Александра I. Но никто не мог предъявить требование венценосцу, а сам он и не подумал о такой альтернативе. Все ограничилось тем, что его второй брак не афишировался, и все четверо его детей от Екатерины Юрьевской не были им официально усыновлены, они оставались Юрьевскими.

Приходится признать, что даже Александр II последние месяцы занимал трон незаконно – только потому, что на его стороне была неограниченная власть, сила. (А поступи он по закону, сохранил бы себе жизнь).

Неудивительно, что стремление нарождавшейся при относительно либеральном режиме независимой общественности противостоять произволу воспринималось как покушение на устои. В завязавшейся борьбе обе стороны очень скоро стали прибегать к крайним средствам. На полицейские репрессии против молодежи, пытавшейся «идти в народ», молодежь ответила актами террора. Началась охота на императора, которая, после многих неудачных попыток, закончилась 1 марта 1881 года роковым взрывом бомбы на Екатерининском канале. По горькой иронии судьбы, произошло это в тот самый день, когда было назначено подписание конституции, ограничивавшей самодержавие...

Тут важно подчеркнуть вот что.

Маньяки-террористы могут появиться в любой стране и при любой системе правления: от этого никто не застрахован. В самых классических монархиях бывали случаи террористических актов против венценосных особ. Убийство наследника австрийского престола эрцгерцога Фердинанда в Сербии послужило поводом к Первой мировой войне. Однако при монархическом строе такие случаи сравнительно редки, и они воспринимаются как из ряда вон выходящие. В России же убийства самодержцев были столь рутинным явлением, что действия террористов-народовольцев почти никого не ужасали. Значительная часть общества горячо сочувствовала им, видела в них героев, мучеников идеи. А те, кто не одобрял террор, полагали, что борьба с ним их не касается: это дело полиции. Иные недоумевали: зачем эти отчаянные храбрецы хотят убить «хорошего» царя, ведь его сын-солдафон будет куда круче? Но в самом факте пролития царской крови общество не видело ничего такого, что выходило бы за рамки обычного преступления. Сразу после убийства Александра II Лев Толстой обратился к Александру III с письмом, в котором просил помиловать убийц и тем самым дать положительный пример: разорвать порочный круг насилия, порождающего насилие. Толстой, с его религиозной проповедью, конечно, осуждал террористов. Но именно как насильников, убийц, а не как цареубийц. С его точки зрения, между убийством царя и обычного человека не было принципиальной разницы. Он полагал, что помилование убийц уменьшит озлобление террористов и побудит их впредь воздерживаться от кровавых действий.

Константин Победоносцев, через которого Толстой направил письмо царю, утаил его от молодого самодержца. Он убеждал Александра III в обратном, то есть в том, что террористов следует карать самым беспощадным образом. Представления Победоносцева о природе царской власти были просты: она держится страхом, и чем больше страха в обществе, тем прочнее власть. Нелишне отметить, что Победоносцев был опытным государственным деятелем и высокообразованным правоведом.

При таком состоянии общественного сознания нарождавшаяся монархия выжить не могла. Самодержавие должно было либо погибнуть, либо вновь превратиться в деспотию, что и произошло при Александре III (1881-94). С «Народной волей» он боролся успешно, но не только с ней. Историк В.Б. Вилинбахов предложил и хорошо обосновал дерзкую гипотезу таинственной смерти генерала Скобелева вскоре после воцарения Александра III. Состоит она в том, что Скобелев был побочным сыном Александра II и при его колоссальной популярности и крайней непопулярности Александра III представлял угрозу для власти молодого императора. По Вилинбахову, в пользу Скобелева работала влиятельная группа военных и гражданских чиновников, недовольных политикой закручивания гаек и планировавших при случае предложить престол Скобелеву. Дабы предотвратить нежелательные осложнения Александр отравил своего сводного брата. При всей своей спорности, гипотеза заслуживает внимания. Очень уж она соответствует традиции российских самодержцев.

Я никогда не забуду того потрясающего впечатления, которое на меня еще в детстве, при первом посещении Третьяковской галереи, произвела картина Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван». Не знаю, сколько времени я простоял перед картиной и скольких красноречивых экскурсоводов, «объяснявших» картину различным группам, прослушал. Контраст между двумя фигурами поражал больше всего. Фигура царевича была совершенно безжизненной, похожей на куклу. Она написана так, что за ней не угадывается человеческой личности, трагически окончившей земное существование. Художник сделал все, чтобы у зрителя не возникло ни малейшего сочувствия к убитому. Внимание сосредоточено на убийце. По контрасту, фигура Ивана-отца потрясает своей выразительностью. Этот острый как клинок профиль, этот трепещущий нос с греческой горбинкой, эти полные отчаянного страдания глаза. Эта выразительная рука, судорожно зажимающая рану в безумной надежде закрыть ее, остановить кровь, уберечь еще, может быть, не до конца истаявшую и столь дорогую ему жизнь!..

Перед нами исполненное немой экспрессии и кричащей выразительности страдание. Я, 8-летний мальчик, стоял завороженный этой отцовской мукой. Мое сердце обливалось кровью, в глазах стояли слезы, я страдал вместе с Иваном Грозным, я страдал за Ивана Грозного. Именно такого воздействия добивался и добился художник.

Но давайте вдумаемся: что он изобразил? Грозный властитель убил своего сына. Убил без причины, по прихоти всевластного самодура, знающего, что ему «все дозволено». Да за что же ему сочувствовать?! Напротив, этот кровавый акт сыно- и цареубийства должен вызывать безмерное негодование и отвращение! Однако – такова сила искусства – у тысяч и тысяч посетителей Третьяковки, у миллионов тех, кто знает картину по репродукциям, у сотен весьма умных и образованных искусствоведов и критиков, писавших об этом произведении, картина вызывает реакцию, прямо противоположную той, какую должна была бы вызвать запечатленная на ней сцена. Правда, в Большой Советской Энциклопедии сказано, что картина «прозвучала как обличение деспотизма»[10], но это советский пропагандистский штамп. Большевистское искусствоведение «отредактировало» Репина, так что художник, писавший приподнято-байронические портреты Николая II и помпезные заседания Государственного Совета, был занесен в разряд обличителей капитализма и царизма. Соответственно и толкование его произведений должно было укладываться в заданную схему. На деле же картиной «Иван Грозный и его сын Иван» Репин вызывал сочувствие к величайшему деспоту, и именно в связи с самым бессмысленным и жестоким актом его произвола.

Но Репин не оригинальничал. Он лишь передал средствами искусства представления, господствовавшие в обществе. А за 14 лет до него это же сделал другой великий художник России – Николай Ге, обратившийся к сходному сюжету в одном из лучших своих полотен – «Петр и Алексей». Петр допрашивает вероломно захваченного сына. Его будут пытать на дыбе, приговорят к смерти и тайно прикончат по приказанию отца. Казалось бы, все симпатии автора картины должны быть на стороне несчастной жертвы. Но нет. Фигура Алексея, его лицо с опущенными глазами, написаны так, что не вызывают у зрителя не то что сострадания – даже малейшего сочувствия. Одно только презрение. Алексей выглядит жалким, трусливым изменником, попавшимся негодяем. И – по контрасту – фигура Петра выражает само благородство. Скорбным пронизывающим взглядом всматривается он в сына. Он еще не потерял надежды увидеть в нем проблески раскаяния и простить, но уже полон решимости выполнить тяжкий долг государя – долг, который для него выше отцовских чувств. Трагичен на картине Петр, а не Алексей, к Петру вызывает наше сочувствие художник.

Как видим, общественное сознание, отраженное кистью лучших художников конца XIX века (а это время наивысшего расцвета российской культуры и общественной мысли!), оправдывало самые жестокие зверства «прогрессивных» правителей – даже против своих собственных сыновей и отцов. Так что нет ничего удивительного в том, что оно поддерживало современных террористов-народовольцев, а затем эсеров: ведь те тоже убивали ради «прогресса».

Последний император

Таково было состояние общества, при котором взошел на престол последний император России Николай II. Свержение его с престола в марте 1917 года и убийство в июле 1918-го часто сопоставляют с казнью Карла I Английского (1649) и Людовика XVI Французского (1793) в ходе великих революционных потрясений в этих монархических странах. Такие параллели достаточно очевидны, но не очень содержательны. Жестокая расправа над Николаем II и его семьей может быть понята только в контексте многовековой российской традиции, где, как мы видели, свержения и убийства самодержавных властителей составляли неотъемлемую часть ее исторической жизни. В этом контексте и следует рассмотреть ключевые факты того, что произошло с Николаем и его семьей в 1917 и 1918 годах.

Об этих событиях написаны тонны текстов. Наряду с фактами в них содержатся и слухи, домыслы, предположения, мифы, невинные и злонамеренные фальсификации. Обсуждать все это – значило бы выйти далеко за рамки данной работы. Для нас важно подчеркнуть следующее.

Николай был отстранен от власти отнюдь не народной революцией, а в результате заговора, в котором решающую роль играло высшее командование армии. Заговор вызрел задолго до возникновения беспорядков в Петрограде в конце февраля 1917 года. Когда весть об этих беспорядках достигла ставки, в которую царь заблаговременно был вызван (фактически заманен) начальником генерального штабы генералом Алексеевым, он направил телеграмму командующему Петроградским военным округом генералу Хабалову с требованием «завтра же» их прекратить. А когда это не удалось (из-за подозрительной нерешительности Хабалова), царь направил в Петроград генерала Н.И. Иванова, наделив его диктаторскими полномочиями и правом снять с фронта надежные части, чтобы навести порядок любой ценой. Однако перед тем как отправиться в столицу, Н.И. Иванов «посоветовал» царю согласиться на правительство «народного доверия», подотчетное Государственной Думе, то есть отказаться от власти. В ответ Николай промолчал, и... войска, поступившие в распоряжение генерала Иванова, растворились, не добравшись до столицы.

После отбытия из ставки самого царя его поезд – под предлогом, что основные железнодорожные магистрали якобы забиты войсками, подчиненными Иванову, – был отправлен окольными путями, проблуждал почти двое суток, а затем был задержан в Пскове командующим северо-западным фронтом генералом Рузским. Рузский, под чьим командованием находилась миллионная армия, фактически арестовал государя и не выпускал до тех пор, пока не вынудил его дать согласие на отречение от престола. Действия Рузского были согласованы с начальником генерального штаба генералом Алексеевым и всеми командующими фронтов: все они были в сговоре. Петроградские беспорядки стали лишь благовидным предлогом, позволившим слегка закамуфлировать заговор военной хунты.

Подписывая текст отречения, срочно доставленный из Государственной Думы лидером «монархистов» В.В. Шульгиным и тесно связанным с военными кругами А.И. Гучковым, государь в последний раз обнаружил деспотический характер российского самодержавия, изменив заготовленный текст в той части, где говорилось о передаче власти. Пренебрегая законом о престолонаследии, который так и не укоренился в российской политическом правосознании, он отрекся не только за себя, но и за сына, передав трон брату Михаилу Александровичу. Ни со стороны генералов, ни со стороны представителей Думы это вопиющее нарушение закона не вызвало ни малейших возражений. Только Великий князь Николай Николаевич, командовавший кавказским фронтом и находившийся вдалеке от эпицентра событий, узнав на следующий день об отречении «за сына», тотчас предсказал, что в стране начнется резня.

Что касается Михаила Александровича, то его смутил отнюдь не незаконный характер обретения короны. Он с готовностью надел бы ее на свою голову, если бы не понимал, что не сносить ему головы. В Петрограде, где к этому времени уже вовсю разбушевались страсти, на стороне новоназначенного самодержца не оказалось реальной силы. А так как деспотический режим держится на силе, а не на законе, то у него не оставалось иного выхода, как, в свою очередь, отречься.

Возникшее в сумятице Временное правительство, пытаясь спасти царскую семью от самосуда взбунтовавшейся черни, выслало ее в Сибирь, в относительно тихий и безопасный Тобольск. Но в октябре власть захватили большевики. Этим участь поверженного венценосца и его родичей была решена.

Поначалу, правда, Кремль намеревался произвести суд над Николаем и, может быть, над его женой, дабы выжать из этого мероприятия максимальный пропагандистский эффект. Николая II при этом все равно ждал бы эшафот, императрице Александре Федоровне, возможно, пришлось бы разделить его участь. Но широкая – на весь мир – огласка могла бы помешать расправе над детьми царя, явно ни в чем не повинными. По некоторым данным, в Кремле обсуждали возможность обмена царской семьи на европейских радикальных революционеров, Карла Либкнехта и Розу Люксембург, арестованных в Германии после неудавшегося переворота. Другой вариант – получение выкупа.

Эти планы не осуществились по нескольким обстоятельствам. Во-первых, им сопротивлялся завладевший царской семьей «Красный Урал», где верховодили левые коммунисты, в тот момент более радикальные, чем Ленин, Троцкий и другие большевистские лидеры. Во-вторых, помешало быстрое ухудшение военной обстановки на востоке (восстание чехословацкого корпуса и его наступление на Екатеринбург). В-третьих, вспыхнул острый политический кризис в Москве (убийство немецкого посла Мирбаха, «мятеж» левых эсеров), сделавший перевоз царя и его семьи в столицу крайне опасной для большевиков затеей. Уральский совдеп воспользовался этими обстоятельствами и принял решение о ликвидации царской семьи, поставив Кремль перед свершившимся фактом.

Николай II, его жена Александра Федоровна, четыре дочери, сын Алексей и находившаяся при них челядь были расстреляны в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года. Еще раньше та же участь постигла Михаила Александровича в Мотовилихе, под Пермью, а на следующую ночь после расстрела семьи – всех Романовых, находившихся в Алапаевске, то есть под властью того же Уральского совдепа. В январе 1919 года, были убиты Романовы, содержавшиеся под арестом в Петропавловской крепости. Спаслись только те, кто находился за границей или в Крыму, куда не дотянулась длинная рука большевистского террора[11].

Фарс после трагедии

Убийством Николая II и его семьи завершилась история российского самодержавия, но не история борьбы за российскую корону. Только теперь эта борьба – в силу бессмысленности – приобрела гротескную форму (история повторяется – сначала в виде трагедии, потом в виде фарса). В 1922 году великий князь Кирилл Владимирович, старший из двоюродных братьев Николая II, объявил себя «хранителем» императорского престола, а в 1924-м – императором Всея Руси. Большинство остальных родственников царя, включая императрицу-мать Марию Федоровну и его дядю великого князя Николая Николаевича, восстали против «узурпации» несуществующего трона. Как старший из двоюродных братьев Николая II Кирилл Владимирович имел основания стать его наследником. Но остальные родичи Николая стали оспаривать легитимность его притязаний, указывая на его «неправильный» брак, дезертирство из армии в июле 1917 года и на другие проступки, ронявшие «честь и достоинство» царственной особы. Эти прегрешения, по их мнению, лишали Кирилла Владимировича прав на престол. Была создана «Ассоциация семьи Романовых», которая поставила своей целью противостоять притязаниям самопровозглашенного императора.

В пылу борьбы с Владимировичами остальные Романовы упорно отказывались признать сам факт гибели Николая и его семьи. Когда на Западе объявился следователь Николай Алексеевич Соколов, который при Колчаке проводил расследование екатеринбургского убийства, то он бросился трубить о страшном преступлении большевистских головорезов. Но Романовы даже не хотели с ним разговаривать. Трупов убитых Соколов не нашел, что и служило поводом к недоверию[12].

В феврале 1920 года в Берлине полицейские спасли молодую женщину, пытавшуюся утопиться. Когда доставленная в беспамятстве в больницу неизвестная пришла в себя, она назвалась дочерью Николая II Анастасией. Она неплохо знала обстоятельства жизни и смерти царской семьи и хорошо вжилась во взятую на себя роль. Некоторые Романовы – в пику Владимировичам – охотно признали ее истинной Анастасией, и потом эта экспансивная женщина дурачила мир на протяжении десятилетий, озадачивая следственные органы, судей и экспертов многих стран, тщетно пытавшихся разрешить тайну ее происхождения. Только в 1994 году, через 10 лет после ее смерти, генетическая экспертиза, сравнившая строение ДНК названной Анастасии и найденных к тому времени останков царской семьи, пришла к выводу, что Анна Андерсен (таково было истинное имя авантюристки) не могла состоять в родстве с Романовыми.

Анна Андерсен была лишь одной из ряда «чудом спасшихся Анастасий», но особенно обильным оказался урожай на Лжеалексеев.

Первый из них объявился в столице Колчака Омске еще в 1919 году, где он был предъявлен для опознания учителю царевича Алексея II Жильяру. Мальчик был похож на царевича и так искусно играл его роль, что доверчивый и простодушный Жильяр чуть было не признал в нем своего воспитанника. Но при жестком допросе в колчаковской охранке мальчик признался, что лжет.

В книге Эдварда Радзинского об убийстве царской семьи вполне серьезно обсуждается версия «чудесного спасения» якобы недобитых Анастасии и Алексея из грузовика, в котором трупы везли хоронить. Впервые рассказанная на страницах журнала «Огонек», эта версия вызвала поток читательских писем, из которых автор узнал историю некоего Ф.Г. Семенова, узника одного из сталинских лагерей, доставленного в 1949 году в психбольницу города Петрозаводска, где он и назвался царевичем Алексеем.

Поразителен не бред сумасшедшего, а то, с какой серьезностью к нему относились в постсоветской России. Проверяя полученные сведения, автор книги обращался в ЦГАОР, чтобы заполучить образцы почерка царевича Алексея, а затем просил Институт криминологии Академии наук сопоставить его с почерком больного Ф.Г. Семенова, благо после него тоже осталось какое-то письмо. Почерки оказались разными. Тем не менее, вопрос о том, был ли умалишенный Ф.Г. Семенов царевичем Алексеем или не был, автор книги оставил открытым[13].

Но, пожалуй, наиболее примечательна история учителя географии Василия Ксенофонтовича Филатова, рассказанная тремя солидными учеными. В их книге, изданной в переводе на английский язык нью-йоркским издательством «Эйбрамс», проанализирована огромная литература, так или иначе касающаяся гибели царской семьи, включая многие малодоступные публикации, архивные документы, многочисленные фотографии. Все источники тщательно сопоставлены и подвергнуты строгому научному анализу. Подсчитано число пуль, выпущенных расстрельной командой в узников «Дома особого назначения», подвергнуты анализу те пули, которые были обнаружены следствием, уточнено оружие, из которого стреляли убийцы, и все это сопоставлено с сохранившимися свидетельствами убийц. Отмечены бесчисленные противоречия в этих свидетельствах, все ошибки памяти, все намеренные или ненамеренные умолчания. Заново прослежен и нанесен на карту маршрут грузовика, в котором вывозили тела, отмечены все его возможные остановки, вызванные плохим состоянием дороги или другими причинами. Все это изложено в первой половине книги с большой тщательностью и основательностью, отвечающими самым высоким стандартам научного исследования. За исключением, может быть, одной небольшой передержки. Авторы многократно подчеркивают, что трупы не были освидетельствованы врачом, так что факт смерти всех расстрелянных не был удостоверен профессионалом; но при этом они умалчивают, что начальник расстрельной команды Яков Юровский по профессии был фельдшером. Более того, признавая большую достоверность и точность отчетов и воспоминаний Юровского, они в то же время не верят его утверждению, что два трупа были сожжены, и потому в общей могиле было зарыто девять трупов из одиннадцати. По их версии, повторяющей версию Э. Радзинского, двое расстрелянных могли остаться живыми и бежать во время одной из остановок грузовика, в котором их везли хоронить. Чтобы сделать эту фантастику мало-мальски правдоподобной, авторы пускают в ход весь арсенал современной науки, доказывая, что на открытом воздухе трупы вообще не горят! Заодно авторы пытаются «научно» объяснить, как предположительно недобитый, но изрешеченный пулями царевич Алексей мог не истечь кровью и выжить, не смотря на то, что с рождения страдал гемофилией (несвертыванием крови) и тяжело заболевал при малейшем ушибе.

И все это сделано лишь для того, чтобы во второй половине книги рассказать историю жизни провинциального учителя географии Василия Ксенофонтовича Филатова, который от рождения был хромым, поздно женился, о своем прошлом говорить не любил даже самым близким людям, а на расспросы отвечал иносказательно. Учитель умер в 1988 году. И вот после его смерти, анализируя задним числом то, что он рассказывал о себе, его дети пришли к заключению, что их отец был вовсе не Василием Ксенофонтовичем Филатовым, а «чудесно спасшимся» царевичем Алексеем Николаевичем Романовым. Авторы книги с доверием отнеслись к версии названных внуков Николая II и понесли эту благую весть городу и миру[14]. Будучи серьезными учеными, авторы признают, что доказать их версию невозможно, но тем не менее они прилагают неимоверные усилия, чтобы сделать ее правдоподобной[15].

Как мы видели, русская история густо заселена самозванцами. Может быть, это вызвано не только тем, что самозванщина была одним из эффективных способов борьбы за власть, но что к ней располагают какие-то особенности национального сознания, открытого к восприятию самых невероятных мифов и небылиц. От такой слабости, как видим, не защищены даже современные мужи науки.

Но основная причина обильного урожая на «чудесно спасшихся» членов царской семьи состояла в том варварстве, с каким большевики учинили расправу над нею. Элементарное чувство справедливости восстает против того, чтобы такое жестокое злодеяние могло в полной мере осуществиться. Стойкости мифов и легенд способствовало и то, что большевики окутали происшествие плотным слоем таинственности и лжи.

Расправа над царской семьей покончила с российским самодержавием, но не с российским деспотизмом, который принял иную, гораздо более тотальную форму. Самовластие партийных вождей слилось с самовластием бунтующей черни, аракчеевщина с пугачевщиной. Жестокая борьба за власть на большевистском Олимпе – это лишь продолжение того, что происходило на вершинах власти на протяжении всей истории России.

 Примечания

---

[1] «Вестник», 1999, № № 5 (212)-9 (216)

[2] БСЭ, изд. 3, т. 4, с. 332.

[3] С.М. Соловьев. Об истории Древней России. - М., «Просвещение», 1995, с. 47

[4] Н.И. Костомаров. Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей, – с. 244

[5] Костомаров Н.И., Ук. соч., кн.1, с. 678

[6] Н.И. Костомаров. Ук. Соч., кн. 2, с. 508.

[7] Н.И. Костомаров. Ук. Соч. кн. 2, с. 707.

[8] Костомаров Н.И. Ук. Соч., кн. 2, с. 599.

[9] Там же, кн. 2, с. 742.

[10] БСЭ, 3-е изд., т. 22, с. 38.

[11] История убийства царской семьи, обнаружения и идентификации останков, политической и идеологической борьбы вокруг них с исчерпывающей полнотой и доказательностью изложена в книге: Наталия Розанова. Царственные страстотерпцы: Посмертная судьба, М., «Вагриус», 2008.

[12] Неполнота и тенденциозность расследования, проведенного Н.А. Соколовым, объяснялась рядом причин. Обсуждать их в рамках этого очерка невозможно. Они превосходно раскрыты в указанной книге Н. Розановой. Однако факт убийства царя и всех остальных обитателей «Дома особого назначения» Соколовым, безусловно, был установлен.

[13] Эдвард Радзинский. «Господи... спаси и усмири Россию». Николай II: жизнь и смерть, New York, Liberty Publishing House, 1993.

[14] Vadim Petrov, Igor Lysenko, Georgy Egorov with Never-Before-Published Personal Reminiscences by the Family of Vasily Filatov. The Escape of Alexei, son of the Tsar Nicholas II, Harry N. Abrams, Inc., Publishers, N. Y., 1998.

[15] Увы, в 2007 году, вблизи основного захоронения были обнаружено кострище и под ним обгорелые останки двух человек. Тщательный научный анализ позволил опознать в них царевича Алексея и великую княжну Марию (не Анастасию!), чьи останки отсутствовали в основном захоронении. Этому драматическому открытию посвящен эпилог упоминавшейся книги Н. Розановой.

---

---

Всего понравилось:0
Всего посещений: 3943

Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer7/SReznik1.php - to PDF file

Комментарии:

---

Б.Тененбаум
- at 2010-08-06 09:16:28 EDT
1. Я не помощник модератора.
2. Я не просил Майю или кого бы то ни было другого выражать свое мнение о статье. Хотят - выражают, не хотят - не выражают. Дело сугубо личное.
3. Рецензенты, норовящие приплести к своему "звону" людей совершенно посторонних, наводят на мысль о шелудивой козе, которой надо непременно обо что-нибудь потереться.

---

Майя
- at 2010-08-06 09:06:54 EDT
Борис Тененбаум, пом. модератора и обладатель многочисленных ников, попросил меня изложить своё мнение об эссе г. Резника поподробнее.
Итак:
1. Матерью царевича Дмитрия, наследника престола, убитого в Угличе, была Мария Нагая.
2. Мнение об Александре 1 крайне примитивное.
3. Просмотрев список литературы, я дальше читать не стала, так как поняла, что автор фактически с вопросом знаком в ограниченном обьёме.
4.Я считаю экспертизу останков недостоверной, о чём и доложила на конференции, состоявшейся в начале августа 1998 года в русской церкви в Манхеттене. Захоронение неизхвестно чьих останков было произведено как чисто политическая и пиарная акция.
5.Для тех, кто интереcуется русской историей:
www.russianroyalty.com
Это мой личный сайт, созданный весной 1999 года и с тех пор остающийся неприкосновенным.

---

Майя
Нью Йорк, - at 2010-08-04 10:33:30 EDT
Полная чепуха

---

Наблюдатель
- at 2010-07-19 07:11:15 EDT
Взгляд Семена Резника на русскую историю более чем оригинальный! Но слишком он далек от исторической науки!

А что в престолонаследии в Византии, во Франции, в Англии было больше «порядка»? Или там монархов не казнили прилюдно и не убивали тайно? И наследовали престол в соответствии с «законами»? (Каким только? – наверное теми, которые сами же и составляли?) Причем здесь «особенности российской государственности», которые, безусловно, существуют, но не там, где их видит Семен Резник?

Вывод о том, что Монтескье, якобы, «не считал Россию монархией», что и позволяет Резнику утвержать аналогичное, вообще звучит странно, как и его по этому поводу рассуждения с начала и до конца. У каждой монархии были свои особенности, каждая рождалась, жила и умирала по своим законам.

Поражает другое. Как эта «самодеятельность» серьезно обсуждается читателями. Будто они никогда не читали Соловьева, Костомарова, Ключевского Платонова... Семен Резник всех «перешиб». Браво!

---

Борис Э. Альтшулер
- at 2010-07-14 09:26:34 EDT
Захватывающее изложение российской истории Нового времени с интересными выводами.

С.Резник, как и в иных публикациях, блестяще владеет трудным жанром масштабного политологического исследования. Прочел на одном дыхании.

---

Б.Тененбаум-Буквоеду :)
- at 2010-07-12 08:59:35 EDT
Но я же об этом и говорю. Казнь царя была политическим актом, личные мотивы тут роли не играли. Как и в случае бедняги Луи Шестнадцатого. Кажется, Дантон сказал, что надо кинуть эту голову монархам Европы прямо в лицо, чтобы они поняли, что Республика не отступит ? Что-то в этом роде ?

---

Буквоед - Б. Тененбауму
- at 2010-07-12 08:46:39 EDT
Убийство семьи Е.И.В. Николая Кровавого и многих других Романовых в 1918 году случилось только по причине маниакальной мстительности Владимира Ильича, квитавшегося за брата
Теперь, на базе этого озарения, можно будет установить причины казни Карла Первого в Англии, или Людовика Шестнадцатого во Франции - они каким-то образом насолили Кромвелю и Робеспьеру. И в самом деле - других-то причин у них не и не было ?
---
От Вас, дорогй коллега, я такого обращения с историей не ожидал:)! Людовик-то насолил не только и не столько Робеспьеру, сколько 361 депутатам Конвента, проголосовавших за его немедленную казнь и еще 72, которые высказались за казнь с отсрочкой. Интересно, что он им сделал?

---

Б.Тененбаум-V-A :)
- at 2010-07-12 08:14:30 EDT
Убийство семьи Е.И.В. Николая Кровавого и многих других Романовых в 1918 году случилось только по причине маниакальной мстительности Владимира Ильича, квитавшегося за брата

Теперь, на базе этого озарения, можно будет установить причины казни Карла Первого в Англии, или Людовика Шестнадцатого во Франции - они каким-то образом насолили Кромвелю и Робеспьеру. И в самом деле - других-то причин у них не и не было ?
Все-таки - как много значит блестящий ум и пламенное воображение - все сразу становится ясным ...

---

V-A
- at 2010-07-12 07:56:11 EDT
Убийство семьи Е.И.В. Николая Кровавого и многих других Романовых в 1918 году случилось только по причине маниакальной мстительности Владимира Ильича, квитавшегося за брата (других дел не было!). Зачем это уникальное убийство подвязывать к сонму других цареубийств? Да и хорошо бы поправить неточности, на которые указал Йлий.

---

Б.Тененбаум
- at 2010-07-12 06:50:50 EDT
Я бы согласился с Юлием: все эти пертурбации с незаконной передачей трона или его прямым захватом просто внешний симптом болезни. А болезнь, по-видимому, состоит в отсутствии в российском обществе самой идеи незыблемости закона.

---

Буквоед
- at 2010-07-12 06:27:40 EDT
Интересно в каком словаре найдено слово "шляхетка"?

---

A.SHTILMAN
New York, NY, USA - at 2010-07-12 00:21:18 EDT
В высшей степени оригинальная работа, с нетрадиционной точки зрения рассматривающая историю российского самодержавия.
Относясь с большим уважением к книгам автора, особенно к книге о солженицынской двулогии о русских евреях, думается можно всё же позволить себе два небольших замечания:
едва ли реалистично ставить «миллионы» зрителей, понявших однозначно с автором знаменитую картину Репина. Мне довелось увидеть картину Репина примерно в том же возрасте, в каком её увидел автор этого исследования. Подавляющее большинство моих сверстников воспринимало эту картину так же, как и я. Позднее я снова видел картину в разных возрастах - примерно в 14-15 лет, а затем - в последний раз уже в 24 года. Каждый раз картина воспринималась точно, как и в первый раз: жаль было несчастного беззащитного царевица. Иван Грозный пугал невероятно - силой убийцы - маньяка, вдруг осознавшего, что обратного пути нет! Он выглядел страшно, но он сам испугался содеянного. От этого фигура царя не становилась ни менее страшной, ни менее опасной. Всё в картине убеждало в том, что такой царь сделает это ещё и не раз! Ни о каком сочуствии в детской душе - моей и моих сверстников - не могло быть и речи! Но, вероятно на то и произведение искусства, что оно воспринимается по-разному разными людьми, хотя бы и детьми.
Второе замечание, вернее уточнение касается вопроса о заговоре против Николая II. В мемуарах, оказавшихся заграницей немногих родственников царской фамилии и главных титулованных семейств, включая Феликса Юсупова, красной нитью проходит идея вырождения царствующего дома особенно в связи с Распутиным. Сколько ни уговаривали царя кузены и здравомыслящие люди из его окружения, переубедить семью царя было невозможно и они шли уверенно навстречу гибели. Это не какое-то кардинальное замечание, а просто соображение, что фактический заговор охватил не только армию, но и аристократические семейства, осознавшие намного раньше гибельность отсутствия воли к сопротивлению у последних Романовых. Вот лишь два небольших соображения после первого прочтения cтоль интересной работы.

---

Юлий Герцман
- at 2010-07-11 23:40:13 EDT
Много фактических ошибок. К примеру, несколько:
1) Мария Ильинична Милославская не была удалена в монастырь. Она скончалась от послеродовой горячки в 1669 году, царь Алексей Михайлович сочетался вторым браком только в 1671 г.
2) В павловском Акте о престолонаследии нет ни слова о равнородности браков. Эту норму ввел сам Александр I по настоянию матери. Александр вовсе не боялся Константина - они были дружны с юных лет, Константин сам неоднократно заявлял о нежелании занять трон: он характером был похож на отца и боялся, что и жзнь окончит удавкой.
3) Нигде в Акте и последующих документах нет слов о запрете морганатических браков, если они совершаются с соизволения императора. Так как Александр П сам был императором, то он и "позволил" себе брак с кн. Долгоруковой (не Долгорукой). Дети, произошедшие от таких браков не имели право становиться в очередь престолонаследия.
Но остается самый главный вопрос: к чему это? История Британии еще плотнее набита убийствами монархов и "неправильным" престолонаследием, так что истоки деспотизма в нынешней России следует искать не в этом захватывающем процессе.

---

---

---