Отто фон Бисмарк и его Второй Рейх
Продолжение. (Начало в №4(127))
XXIX
Как говорил Хельмут фон Мольтке: «Ни один план не переживает встречи с
противником».
Кампания 1870 года не стала исключением из этого
правила.
Правда, ошибся на этот раз сам Мольтке – он ожидал
быстрой мобилизации французской армии, с последующим вторжением на территорию
Германии, и его расчет состоял в глубоком охвате флангов наступающей армии с
целью ее окружения.
Расчет был сделан не на пустом месте – военная
доктрина Франции, тщательно изученная прусским Генштабом, делала упор на наступление.
Руководящим принципом служило выражение: “…on se debrouille…” – в
приблизительном переводе: «…мы прорвемся…».
Офицеры в шутку называли это «системой D».
Однако мобилизационный план французской армии оказался весьма несовершенным. Помимо обыкновенной путаницы и ошибок штабов имел место и системный фактор - призывники следовали не прямо в свои полки, а сначала в мобилизационные центры снабжения этих полков, во Франции они назывались «депо».
А поскольку полки перемещались по мере военной
необходимости, и их депо не могли следовать за ними с должной оперативностью,
имели место встречные перевозки: с места жительства призывника к расположению
депо его полка, а потом, с маршевой ротой – уже в полк.
Были уж совсем невозможные случае – когда
призывников из Эльзаса направляли в депо колониальных полков «зуавов», обычно
стоящих в Алжире. To-есть – поездом до Марселя, и оттуда – кораблем до Алжира.
А уж потом, выдав им в Алжире ружья и снаряжение, их отправляли в обратный путь
в Эльзас.
Это, положим, был крайний случай, но офицеры
сплошь и рядом теряли свои полки, а полки – свое снаряжение и своих резервистов.
Некий бригадный генерал, прибыв по мобилизационному расписанию в Бельфор,
послал в военное министерство следующую телеграмму: «Прибыл в Бельфор. Где
моя бригада?».
В результате к 1 августа в Рейнской Армии было не
378 тысяч человек, а чуть больше половины, и многие части не получили
положенного им снабжения – вплоть до потерянного где-то в общем хаосе
продовольствия.
Присутствие в армии самого императора делу никак
не помогало. Он уехал из Парижа к своим войскам только из чувства долга – с его
камнями в мочевом пузыре боли у него были такие, что в седле он держался в
полуобморочном состоянии. Его врач удивлялся стоицизму своего пациента, но и сила
его воли имела пределы. Командовать армией он безусловно не мог.
Тем не менее, 2 августа 1870 года на германский
городок Саарбрюккен была предпринята атака. Единственный прусский полк,
размещенный в этом месте, отошел в полном порядке.
А буквально на следующий день началось наступление
противника – Мольтке изменил свой план, и двинул вперед, через границу, три
вполне отмобилизованные армии, общей численностью в 300 с лишним тысяч человек.
Вслед за ними двигались подкрепления.
Теперь предполагалось задействовать в общей
сложности более полумиллиона солдат – войска южных государств Германии
примкнули к пруссакам.
Война – для Франции – с самого начала пошла крайне
неудачно.
XXX
Война была объявлена 19 июля, но широкие военные
действия начались только 4 августа. За следующие 4 дня французская армия
потерпела несколько поражений и оказалась расколотой на две части – Рейнская
Армия под командованием маршала Базена двинулась к пограничной крепости Мец, в
надежде найти там нужные припасы, а разбитые части маршала Мак-Магона отступили
по направлению к столице.
Под Шалоном, традиционном месте сбора для
ежегодных маневров французской армии, маршал был встречен подошедшими из Парижа
подкреплениями, и свежей новостью – императрица Евгения своей властью регента 9
августа сместила правительство Э. Оливье и назначила премьером своего
фаворита, графа Паликао, заодно передав ему и должность военного министра.
Уехавшему из Рейнской Армии Наполеону Третьему
было сообщено, что «…его присутствие в Париже вызовет немедленную революцию –
он должен оставаться с войсками…».
12 августа он передал верховное командование
новой, так называемой Шалонской Армией, маршалу Мак-Магону, но тем не менее
пожелания императрицы: «…оставаться при войсках…» – не оспорил, и
остался с армией.
По-видимому, император понимал, что власть его уже
потеряна. Статус его стал крайне сомнительным - некое бесполезное приложение к
армейскому обозу.
Приказы из Парижа в Шалон теперь шли мимо него,
непосредственно маршалу, и они носили категорический характер – «...идти на
выручку Рейнской Армии, осажденной в Меце…».
Правительство в Париже совершенно явно не понимало
сложившейся ситуации.
Неизвестно, что сделал бы на месте Мак-Магона
человек другого склада. У него было два разумных плана действий – либо идти на
запад, на защиту Парижа и на соединение с теми войсками, которые находились в
столице, либо идти на восток, навстречу неприятелю.
Вместо этого он решил выполнить отданный ему
приказ – и двинулся на северо-запад, к Реймсу. Его армии не хватало
продовольствия, измученные, голодные солдаты шагали под дождем, проклиная и
императора, и своих командиров.
Особенно дисциплина расшаталась в частях,
прибывших с пополнениями из Парижа – парижским новобранцам хотелось домой. Вместо
положенных по регламенту удалых кликов «На Берлин!» они кричали «На Париж!», что хорошего настроения маршалу не
добавляло.
Однако, направление марша армии оказалось
настолько неожиданным, что германские войска, преследовавшие Мак-Магона, его
потеряли.
Когда же кавалерийские разъезды прусских уланов
наконец обнаружили противника и донесли об этом по команде, Мольтке отказался
верить полученным сообщениям – настолько они противоречили логике.
Только к 25 августа он убедился в том, что ему
докладывали чистую правду, и немедленно принял меры – 3-я и вновь
сформированная 4-я германские армии пошли наперерез Мак-Магону.
Обнаружив преследование, Мак-Магон не понял всей
опасности своего положения и принял решение об остановке – для отдыха и
переформирования.
Местом отдыха он избрал небольшую крепостцу, не
отягощенную серьезной фортификацией.
Называлась эта крепость – Седан.
XXXI
«Катастрофа под Седаном» вошла во французскую
историю как несмываемое позорное пятно – 1 сентября 1870 года армия Мак-Магона,
окруженная со всех сторон, под непрерывным обстрелом, от которого невозможно
было укрыться, не имея никакой возможности ни вырваться, ни держаться,
капитулировала.
Армия погибла целиком – в плен попало больше 100
тысяч человек, 17 тысяч были убиты или ранены.
Основную вину за случившееся французские историки
возлагают на Наполеона Третьего. Не обошли его вниманием и противники –
известно высказывание Бисмарка, который назвал французского императора «...непризнанным, но крупным ничтожеством...».
Пожалуй, это несправедливо. Как раз под Седаном
Наполеон Третий повел себя очень достойно – пока его генералы спорили о том,
кому принадлежит печальная честь подписания капитуляции, император решил
вопрос, приказав поднять белый флаг, и написав личное письмо Вильгельму
Первому, начинавшееся словами: «Государь,
брат мой...», в котором сообщил, что сдается и отдает королю Пруссии свою
шпагу.
На вопрос, заданный ему Бисмарком – отдает ли он
шпагу в качестве главы государства, или в качестве частного лица, отвeтoм было:
«…в плен
попал человек – об остальном следует договариваться с
правительством в Париже…».
Оставался, конечно, вопрос – с каким
правительством?
Официальное известие о капитуляции под Седаном
было получено в Париже 3 сентября. На другой же день там совершился переворот:
Наполеон объявлен низложенным, организовано правительство национальной обороны
под председательством генерала Трошю, военного коменданта Парижа.
Императрица Евгения после нескольких громких
заявлений «...о необходимости
проявления стойкости в беде...» бежала из столицы – самым неромантичным
способом, с помощью своего американского дантиста.
Он увез ее в Нормандию – a его знакомый,
английский лорд, на своей маленькой яхте переправил бывшую императрицу через
Ламанш, в Великобританию.
Тем временем в ставке прусской армии происходило
совещание, которое должно было решить – что делать дальше?
Вообще-то считалось, что дело уже сделано – и при
этом самым блестящим образом.
Дипломатическая фаза войны оказалась выигранной
уже 25 июля, еще до начала военных действий – Бисмарк опубликовал в английской
печати проект предложений, связанных с захватом Бельгии в 1867-м, в период
франко-прусской дружбы, столь неосторожно представленных ему французским послом
Бенедетти.
«Антверпен
– пистолет, приставленный к груди Франции…», как говорил
Наполеон Бонапарт, и это его мнение в Англии вполне разделяли. Сама идея
перехода бельгийского побережья в руки могущественной военной державы была для
англичан абсолютно неприемлемой – так что во вспыхнувшей франкo-прусской войне
все симпатии англичан были на стороне Пруссии.
Вооруженная фаза борьбы пошла столь же успешно –
военные действия начались в первых числах августа, а уже в первых числах
сентября половина французской армии капитулировала, а вторая половина оказалась
полностью блокированной в Меце. По всем принятым правилам война действительно
была выиграна – целиком и полностью.
Проблема была только в том, что французское
правительство с этим не согласилось.
XXXII
Ситуация к концу первой недели сентября 1870 года
была следующей – остатки императорской армии Франции были окружены в крепости
Мец.
Новая республиканская армия, присягнувшая новому
правительству, фактически существовала только в Париже, и состояла в основном
из корпуса генерала Винуа, который был послан военным министром на подкрепление
Мак-Магону. Но, узнав o Седане, генерал немедленно стал отходить к столице.
Вместе с корпусом Винуа, успевшим в Париж, в городе можно было насчитать до
150 тыс. солдат, значительная часть – такие же парижские новобранцы,
которые бунтовали в армии Мак-Магона.
Правительство национальной обороны предложило
Пруссии мир, но соглашение не состоялось – Мольтке требовал капитуляции Меца и
сдачи других крепостей.
Hа счастливый для французов оборот военных
действий рассчитывать было мудрено. Германцы в течение сентября и октября ввели
во Францию уже около 700 тысяч человек, с середины сентября был осажден и
Париж.
Тем не менее, правительство Франции устами своего
министра иностранных дел, Жюля Фавра, приняло декларацию: «…не уступать ни
одного дюйма нашей земли, и ни одного камня наших крепостей…».
Леон Гамбетта, военный министр правительства
национальной обороны, сумел бежать из осажденного Парижа совершенно необычайным
путем – он улетел из столицы на воздушном шаре. Добравшись до Тура, он начал с
бешеной энергией работу по формированию новых корпусов – они должны были
образовать Армию Луары.
Его не остановила даже сдача крепости Мец.
В декабре 1870-го Париж все еще держался, несмотря
на то, что в сентябре предполагалось, что его падение займет не больше двух
недель.
Германская ставка в конце октября была передвинута
из шато барона Джеймса Ротшильда в Версаль. Обстановка в ставке была накаленной
– военные во главе с Мольтке с огромным подозрением относились ко всему, что
делал канцлер Бисмарк – и их подозрения имели под собой основания.
Бисмарк хотел скорейшего окончания войны – но при
этом настаивал не на смягчении условий, а на бомбардировке Парижа. Мольтке же
считал это пустым жестом – город с населением в два миллиона куда проще было
принудить к сдаче голодом, без ненужных фейерверков.
Кроме того, его бесила сама мысль о том, что
некомпетентные штатские – он имел в виду канцлера – вмешиваются в дела, в
которых они ничего не понимают.
У «штатских», однако, тоже были все основания для
беспокойства.
Прусские войска занимали город за городом и
крепость за крепостью – Верден, Туль, Страсбург, Бурже, Орлеан, Амьен, Руан –
но мира все не было.
На раздраженные вопросы Бисмарка о «…пределах предполагаемой зоны военных
действий…» Мольтке невозмутимо говорил, что готов наступать хоть до
Марселя.
Так продолжалось до января 1871 года.
XXXIII
«Рождение Империи
прошло трудно» – написал Бисмарк в
письме к своей жене, отправленным в конце января 1871 года - «…у королей в
такие минуты бывают такие же невозможные прихоти, какие бывают у беременных
женщин. В своей роли повивальной бабки я не раз сожалел, что я не бомба, и,
следовательно, не могу взорваться...».
«Рождение Империи», о котором он говорил,
произошло 18 января 1871 г. в Зеркальной галерее Версальского дворца, а «…королем
с невозможными прихотями...», о котором канцлер говорил столь непочтительно,
был его суверен, король Пруссии Вильгельм Первый, абсолютно не желавший
становиться императором.
Он был бы вполне удовлетворён простым соглашением
об объединении Северо-Германского союза с южнонемецкими государствами. Но, как
он однажды меланхолично заметил: «…Нелегко быть королем, царствующим под
управлением такого канцлера…».
Слова «царствующим под управлением» были не
преувеличением, а отражением самой точной реальности – несмотря на все свои
возражения, Вильгельму Первому пришлось согласиться с предложениям Бисмарка –
что было делать, если они подкреплялись просьбами всех государей Германии?
В числе просьб о принятии им императорского
достоинства было и личное, собственноручно написанное письмо короля Баварии,
Людвига Второго, отпрыска старинной династии Виттельсбахов – династии куда
более старинной, чем Гогенцоллерны.
Король Пруссии, Вильгельм, был бы сильно удивлен,
узнав, что письмо, написанное собственной рукой короля Баварии, Людвига, было
написано им буквально под диктовку Бисмарка (скопировано с посланного королю
Людвигу образца).
Сын короля Вильгельма, кронпринц Фридрих, в общем,
знал о «…влиянии…», оказанном канцлером его отца на создание этого
документа – но и он был не в курсе всех сопутствующих делу обстоятельств.
Полностью в курсе всех обстоятельств был банкир
Бисмарка, Блейхредер, потому что именно через него молодому баварскому королю,
сильно нуждавшемуся в деньгах, была выплачена взятка в размере 100 тыс.
талеров, с обязательством платить эту сумму каждый год, и с отчислением 10 %
от всей суммы графу Максимилиану фон Холнштейну (Max von Holnstein), конюшему
короля Людвига, через посредство которого вся сделка и была устроена[1]
Так что, когда ровно в полдень, 18 января 1871
года, король Вильгельм вошёл в Зеркальный Зал Версаля, сопровождаемый
германскими государями и принцами, Бисмарком, генералами и дипломатами, для
участия в церемонии провозглашения Германской Империи, Второго Рейха, он и не
знал, насколько хорошо эта церемония была подготовлена его канцлером.
После короткой молитвы граф Бисмарк, совсем
недавно произведенный в генерал-лейтенанты, одетый в белый мундир кирасиров, с
оранжевой лентой «Oрдена Чёрного Oрла», вышел вперёд и без признаков какой-либо
торжественности прочёл следующий текст:
«Мы,
Вильгельм, по воле Божьей король Пруссии! На единодушное обращение к нам
принцев и свободных городов Германии с просьбой восстановить Империю и
императорское достоинство, остававшиеся вакантными более шестидесяти лет,
считаем своим долгом ответить... принятием императорского венка. В дальнейшем
мы и наши преемники будем носить императорский титул во имя благополучия
Германского Рейха. Пусть Бог нам поможет быть всегда творцами величия Германии
не благодаря военным завоеваниям, но благодаря мирным делам, национальному
процветанию, свободе и цивилизации!».
От имени немецких монархов великий герцог Бадена –
зять короля Вильгельма – торжественно поднял правую руку и крикнул:
«Да
здравствует император Вильгельм!».
В ответ раздались оглушительные аплодисменты и
приветственные крики.
И пушечные залпы – грохот которых был слышен даже
в Париже.
XXXIV
Бисмарк писал впоследствии, что никогда бы не смог
и вообразить, что Рейх будет провозглашен в Версале, а сам он окажется в роли «...дворецкого в Трианоне...».
Естественно, возникает вопрос – а зачем же он все
это устроил, устроил именно в Версале, и в неподходящий, казалось бы, момент –
18 января 1871 года Париж еще держался, и французские войска, сформированные
правительством национальной обороны, еще вовсе не были разбиты?
Война продолжалась – разве не стоило подождать с
торжественной церемонией?
Но канцлер нового Рейха ничего не делал просто
так. Сопротивление Вильгельма Первого, не желавшего Империи – потому что, по
его мнению титул императора самим фактом своего существования уменьшал
достоинство престола королевства Пруссия – Бисмарку удалось сломить только в
начале января, и он решил ковать железо, пока горячо.
Версаль же был избран потому, что ставка прусской
армии здесь и размещалась, и вместе с ней – все государи Германии, со всей
своей свитой. Париж был бы лучше, но он был еще не взят.
В Берлин же они, храня свое достоинство, вряд ли
поехали бы.
А провозгласить Рейх должны были именно они,
государи Германии – непременным условием Вильгельма было «…провозглашение Империи сверху…».
Что говорить про Вильгельма Первого, если его сын
и наследник, кронпринц Пруссии Фридрих, слывший в семье демократом и либералом,
с негодованием отверг предложение нижней, избираемой палаты парламента
Северо-Германского Союза о принятии его отцом титула германского императора.
«Кто они
такие, смеющие предлагать Гогенцоллернам корону Империи? Они думают, что корона
принадлежит им?».
Так что условие короля Вильгельма – «…это должно быть сделано сверху…» –
оказалось выполненным.
Сам текст декларации провозглашения Империи тоже
был написан не просто так – фраза о том, что «…Империя и императорское достоинство, остававшиеся вакантными более
шестидесяти лет, должны быть восстановлены…» – была совершенно сознательным
искажением истины.
Император Священной Римской Империи Германской
Нации Франц Второй в 1804 году по требованию Наполеона Первого отказался от
этого титула, и его страна стала называться просто Австрийской Империей – но
Бисмарк имел в виду воссоздание вовсе не шаткой монархии Габсбургов, не имевших
в Германии настоящей власти.
С одной стороны, центральная власть была
сосредоточена в Берлине. Главой Империи был император, он же – король Пруссии.
С другой стороны, входящие в Империю политические
единицы: великие герцогства, вольные города, и даже целых четыре королевства – Пруссия,
Саксония, Вюртемберг и Бавария – в большой степени сохраняли свою автономию. В
мирное время они иногда даже сохраняли свои собственные, отдельные армии – объединение
вооруженных сил происходило только в случае войны.
Имелась единая имперская валюта и единая почтовая
система – однако отсутствовало такое учреждение, как имперский генеральный
штаб.
Это парадоксальное решение закрепляло доминирующее
положение прусского Генштаба – все военное планирование Империи все военное
обучение силою вещей стали его прерогативой.
Наконец, был создан пост главы исполнительной
власти Германской Империи – рейхсканцлера, ответственного только перед
императором.
Кроме рейхсканцлера, в Германской империи больше
не существовало никаких министров. Их функции осуществляли государственные
секретари, подчинённые ему и председательствовавшие в имперских ведомствах.
Рейхсканцлером, разумеется, был назначен Отто фон
Бисмарк.
XXXV
В начале февраля в германскую военную ставку
прибыл гость из Берлина – Гершон Блейхредер. Он приехал в Версаль поездом, что
само по себе было делом не тривиальным – всем железнодорожным сообщением в
оккупированной части Франции заведовали военные, и штатских пассажиров они не
жаловали.
Однако банкир располагал бумагой, в которой военным
властям Пруссии сообщалось, что «…герр Блейхредер путешествует по
официальному поручению, и ему и его спутникам следует оказывать всяческое
содействие…».
Вызвал же его в Версаль сам канцлер – ему был
нужен квалифицированный консультант-финансист.
Дело было в том, что 28 января Париж наконец
капитулировал. Было подписано перемирие на три недели, и с прусской стороны
было обещано открыть доступ подвозу продовольствия в обмен на выплату Парижем
контрибуции.
Для консультаций по финансовой стороне дела в ставку
уже прибыл эксперт, граф Гвидо Хенкель фон Доннерсмарк – но Бисмарк хотел бы
иметь и «второе мнение».
Надо сказать, что прибытие Блейхредера в ставку
военным не понравилось.
Совершенно так же, как и их начальник, генерал фон
Мольтке, они и самого-то канцлера не жаловали, а уж его доверенный ассистент –
не дворянин, а бюргер, да к тому же еще и еврей – раздражал их просто
несказанно.
Генерал-лейтенант фон Стош (von Stosch) в письме
главному интенданту армии отзывался о нем очень неодобрительно. Он полагал, что
«…еврей Бисмарка всюду сует свой
нос…», и вообще «…невыносим со своими
медовыми речами и со своей колодкой орденов…».
После того, как Бисмарк выхлопотал Блейхредеру у
короля прусский «Орден Красного Орла», банкир – по обычаю, принятому у дружественных
друг другу государей – был награжден и несколькими иностранными орденами,
включая русский орден Св. Станислава.
Его последним по времени приобретением был орден
от короля Баварии за оказание Баварии экстренной помощи – в период перед войной
государственных фондов на срочную мобилизацию не хватило, и баварское
казначейство запросило Пруссию о срочном займе.
В течение двух дней Блейхредер раздобыл – под
поручительство Бисмарка – нужную сумму наличными.
Деньги были доставлены в Мюнхен специальным,
тщательно охраняемым поездом. Таким образом, сердились генштабисты зря – орден
был дан по заслугам.
Они были не в курсе дела – вся сделка с займом
была проведена в условиях полной конфиденциальности, а банкиры в таких случаях –
люди очень неразговорчивые.
В общем, благоволения военных Блейхредер не
удостоился, что они и продемонстрировали, отняв у него привилегию пользоваться
военным телеграфом для получения биржевых индексов из своего банка.
Они даже выражали сомнения в самой необходимости
его профессиональных услуг.
Добрый друг Мольтке, Бронсарт фон Шеллендoрф,
записал в дневнике, что ему вообще непонятно, зачем надо было использовать
этого «...личного еврея...» – “Privatjude”
– канцлера для официальной государственной надобности ? Неужто в Прусском Банке
не нашлось достаточно хорошего специалиста?
Но, как бы то ни было, и какие бы мысли ни
посещали прусских генералов, дипломатов, и экспертов, занятых в деятельности
ставки – всем им надо было делать дело...
8 февраля 1871 года оба прусских специалиста по
финансам – Блейхредер и граф фон Доннерсмарк – встретились в Версале с
экспертами французского правительства.
XXXVI
26 февраля правительство Тьера приняло тяжёлые для
Франции условия, подписав Версальский прелиминарный договор о мире.
Выхода у французов не было – вновь сформированные в долине Луары армии терпели поражения за поражением. Самое тяжелое случилось при попытке отбить Бельфор – 4 корпуса под командованием генерала Бурбаки оказались оттеснены к швейцарской границе. В Швейцарии они были интернированы и разоружены – у швейцарцев тоже не было выхода, в случае, если бы французам было позволено сохранить оружие, Бисмарк грозил вторжением.
Мир был тяжелым.
B территориальном плане Франция признала суверенитет Германии над Эльзасом. K Германии отошёл север Лотарингии, т. е. большая часть департамента Мозель и два округа департамента Мерт: Страсбург и Шато-Селен.
Мец стал германским.
В финансовом отношении Франция должна была передать Германии в счёт возмещения убытков 5 миллиардов золотых франков в виде регулярных выплат в течение трёх лет. Вывод германских оккупационных отрядов ставился в зависимость от своевременности выплат, к которым надо добавить расходы по содержанию этих отрядов, составляющие дополнительно 840 миллионов франков.
Предусматривался определённый порядок выплат, окончание которых было намечено на 1875 г.
Французские эксперты, как оказалось, полностью
разделяли мнение прусских генштабистов о Блейхредере – они находили его речи «…медовыми…», а его участие в
переговорах – отвратительным.
Было только два отличия – во-первых,
отвратительным они его считали не вообще, а ввиду его слишком детального знания
состояния французской экономики и банковской системы, во-вторых, тот факт, что
Блейхредер еврей, оставлял их вполне равнодушными.
K его аристократическому коллеге, графу Гвидо фон
Доннерсмарку они отнеслись столь же плохо. Граф был очень вежлив, и очень умен –
совершенно под стать банкиру Блейхредеру.
B своем равно негативном отношении французы к
обоим прусским экспертам ошибались – Блейхредер стоял за снижение суммы
контрибуции до трех миллиардов, в то время как граф фон Доннерсмарк настаивал
на восьми – но, конечно, они об этом не знали.
Бисмарк решил, что пяти миллиардов будет
достаточно.
7 марта император Вильгельм I, Бисмарк и
Генеральный штаб, возглавляемый Мольтке, покинули Версаль.
На прощанье Вильгельм пожаловал Блейхредеру орден.
20 марта 1871 г. Национальная Ассамблея
Франции, переехавшая из Бордо в Версаль, собралась в Версальской королевской
опере.
Война была окончена.
XXXVII
Титул князя, пожалованный Бисмарку кайзером,
Вильгельмом Первым может легко ввести в заблуждение.
Ну, прежде всего – надо правильно оценить размер
этого дара.
В русской исторической – или даже литературной –
традиции, князь может быть всякий. Может быть несметно богат и могущественен –
как князь Потемкин-Таврический. А может быть беден, как придуманный Достоевским
князь Мышкин.
В иерархии западноевропейского дворянства это не
так. Даже немецкое слово «фюрст» не передает должным образом ранга обладателя
этого титула – французское «принц» в этом смысле куда лучше.
Особенно в Пруссии, где титул князя мог
принадлежать исторической знати – скажем, князьям Радзивиллам.
В княжну Элизу Радзивилл в молодые годы был
влюблен Вильгельм Первый, и хотел жениться на ней. Родители не позволили – в отсутствии
детей у его старшего брата он считался наследным принцем, и мог жениться только
на особе королевской крови.
Так что в Пруссии престиж титула князя был
исключительно высок, и, скажем, Блейхредер теперь обращался к Бисмарку в
письмах уже не «Ваше Превосходительство», а «Ваше Высочество».
Сам Его Высочество, князь Отто фон Бисмарк,
отнесся к своему возвышению без всякого восторга.
Английских премьеров по традиции – при отставке или,
иногда, по какому-то уж очень специальному поводу – награждали титулом. Но
Бенджамен Дизраэли, более или менее современник Бисмарка, согласно легенде на
предложение возвести его в сан герцога ответил: «Мне? Стать герцогом? Да я их делаю...».
В итоге он стал лордом Биконсфилдом, с официальным
титулом “1-st Earl of Beaconsfield”.
По-видимому, Бисмарк понял бы коллегу.
Во всяком случае, получив извещение об
императорской милости, он сказал, что «…в одну минуту из богатого графа он
становится бедным князем…». Впрочем, последнее обстоятельство было
поправлено – в придачу к княжескому титулу добавлялось огромное имение
Фридрихсру, в герцогстве Лауенберг, неподалеку от Гамбурга.
Вторым вводящим в заблуждение обстоятельством
может оказаться впечатление, что столь значительная награда служила
свидетельством признательности и расположения кайзера по отношению к канцлеру.
Впечатление это совершенно ложно.
Вильгельм Первый принял императорский титул крайне
неохотно – он полагал, что новый титул роняет его достоинство как короля
Пруссии. Во всяком случае, он дал грандиозный нагоняй принцам дома
Гогенцоллернов, подавших запрос – не следует ли и им последовать примеру кронпринца
Фридриха и добавить к своему титулу слово «имперский»?
Кайзер был вне себя, и сообщил родственникам, что
нет титула выше, чем член рода Гогенцоллернов, прусских королей.
На церемонии в Версале, провозгласившей новую
Империю, он был скован этикетом, но все-таки нашел способ показать канцлеру
свое отношение и к нему, и к церемонии.
Бисмарк был единственным из присутствующих высоких
особ, кому кайзер Вильгельм НЕ пожал руку.
XXXVIII
С рукопожатием – или без него – положению Бисмарка
ничего не угрожало. Обойтись без него кайзер не мог. Однако к январю 1871 года
Вильгельму Первому уже исполнилось 73 года. Он мог отойти от дел – просто в
любую минуту.
А его сын и наследник, кронпринц Фридрих, имел
достаточно ума и характера для того, чтобы отстранить канцлера своего отца от
управления государством – он очень его не одобрял.
В самом конце декабря 1870 года Фридрих записал в
своем дневнике:
«Бисмарк
дал нам величие и могущество, но лишил нас друзей, симпатий – и совести».
Его жена-англичанка, дочь королевы Виктории,
считала, что «…Бисмарк – гений и патриот. Но он жесток и циничен…».
Императрица Августа, супруга кайзера Вильгельма, о
Бисмарке говорила редко – она его просто ненавидела, без всяких «но» – и, надо
сказать, он платил ей тем же.
Бисмарк жаловался, что «…вся беда с этими
Гогенцоллернами в том, что они не могут контролировать своих баб…» – и
метил он не только в императрицу, но и в кронпринцессу тоже.
Канцлеру приходилось принимать во внимание все
вышеперечисленные факторы. Он сделал из них определенные выводы.
Высказывалось даже мнение, что роль Рейхстага была
бы уменьшена, если бы Бисмарк совершенно сознательно не опирался на парламент в
своих спорах с Короной – в точности так, как в 1862-1866 гг. он опирался на
Корону в борьбе против парламента.
Кронпринцесса Виктория была права, говоря о
цинизме канцлера – если у него и были какие-то «...незыблемые принципы...»,
то они заключались в отсутствии оных.
Помимо парламента, у него была и другая опора:
после неслыханных побед во франко-прусской войне на его стороне была огромная,
нерассуждающая масса германского населения, охваченного патриотическим
восторгом.
Над Германией пролился золотой дождь громадной
французской контрибуции.
Возникало немыслимое количество новых предприятий,
фирм, технических и просто спекуляционных проектов, и весь этот ажиотаж
создавал в Германии бурный оптимизм – все казалось возможным.
Этот оптимизм имел и негативные стороны –
перегретая экономика вскоре породила кризис, и нуждалась в присмотре имперской
администрации.
Внешняя политика тоже не осталась спокойной и
неизменной.
Крушением Франции немедленно воспользовались
Россия и Италия. Князь Горчаков заявил о денонсации «…ущемлявших Россию статей Парижского
договора…» – началось восстановление Черноморского Флота, запрещенного этим
договором.
После ухода из Италии французских войск король
Виктор-Эммануил захватил папские владения, Рим стал столицей Итальянского
королевства.
Эти действия мало касались Германии – державы
просто подбирали мелкие кусочки ее великой победы.
Но вот Франция оказалась орешком потруднее – очень
скоро она стала требовать от Бисмарка постоянного и неусыпного внимания.
XXXIX
Бисмарк, будучи и по должности, и по персональным
предпочтениям убежденным монархистом, для послевоенной Франции в качестве формы
правления предпочитал республику.
Он полагал, что республика, во-первых, послужит
хорошей питательной средой для бесконечных внутренних ссор и споров, во-вторых,
сделает Францию менее «союзоспособной» – например, с императорской Россией.
И, надо сказать, поначалу французы его не
разочаровали – в Париже восстала Национальная Гвардия, образовалась Коммуна.
Восстание пришлось подавлять вооруженной силой –
город был взят войсками версальского правительства Тьера. Коммунары потерпели
поражение, но успели спалить дворец Тюильри, мэрию, счетную палату,
министерство финансов, и прочие учреждения.
Было много жертв – называлась даже цифра в 100 тыс.
человек, убитых в гражданской войне или погибших в бессудных казнях.
Для сравнения – считалось, что во всех трех
войнах, которые провел Бисмарк во имя объединения Германии, погибло 80 тыс.
– считая потери всех участников этих войн вместе.
Однако дальше все пошло совсем не так, как он
предполагал.
Огромным национальным усилием Франция сумела
расплатиться по счетам, и сделала это раньше, чем Бисмарк считал возможным –
уже в 1873.
Это совпало с цепочкой экономических проблем
внутри Германии – вызванных, как ни странно, изобилием денег.
Множество людей кинулись в спекуляции на денежном
рынке, о котором они имели самое смутное представление – и, конечно, прогорели.
В их числе были и влиятельные аристократы.
Некоторых из них – по персональной просьбе
кайзера, переданной через Бисмарка – сумел вытащить из беды Блейхредер, за что
был вознагражден возведением в дворянство, очень редким отличием, а уж для некрещеного
еврея – и вовсе уникальным.
Но спасать фирму Круппа, владелец которой оказался
вынужденным заложить свое имущество – включая даже его роскошный дворец-особняк
– пришлось уже военному ведомству. Сумма – 30 миллионов талеров – для частного
банка была неподъемной.
В итоге к 1875 году имперский канцлер решил, что
по Франции хорошо бы ударить еще разок.
Возможно, он полагал, что восстановление ее военного
потенциала идет слишком быстро. Возможно, он хотел поправить дела прусского
казначейства.
Сказать трудно.
Вопрос этот так и не удалось прояснить – Франция
сумела преподнести ему еще один сюрприз. Французская Республика не оказалась
столь «несоюзоспособной», как он было рассчитывал.
На эту тему высказалась Российская Империя –
совершенно недвусмысленно.
XL
Сделано это было во время «…семейного визита…»
императора Александра Второго в Берлин к своему дядe, Вильгельму Первому.
Кайзер был братом матушки самодержца
всероссийского, Александры Фёдоровны – урожденной Фридерики Шарлотты, принцессы
Прусской.
Императора Александра сопровождал его канцлер,
князь А.М. Горчаков. Российский государь побеседовал с германским, их
канцлеры тоже обменялись мнениями – и все они пришли к согласному мнению «…о желательности сохранения всеевропейского
спокойствия…».
Так это выглядело на поверхности – картина полного
семейного согласия.
Горчаков, правда, не удержался от того, чтобы дать
интервью газетам, в котором сообщил, что теперь, после его беседы с Бисмарком, «... мир сохранен...».
Российский канцлер, надо сказать, пользовался высокой
репутацией в родной стране. Он пришелся очень кстати – хотя бы тем, что после
проигранной Россией Крымской Войны пришел на смену непопулярному Нессельроде.
Новый канцлер был остроумен, имел литературный
дар, учился вместе с Пушкиным – чего же надобно еще?
А когда в 1870 году, после поражения Франции во
франко-прусской войне, он в одностороннем порядке денонсировал 2-ю статью
Парижского Договора, запрещавшую России иметь военный флот на Черном Море, и
это его решение, несмотря на недовольство Англии, в 1871-м было утверждено
великими державами, его воспели поэты – в совершенно буквальном смысле.
И не кто-нибудь, а сам Тютчев, написал по этому поводу
следующие духоподымающие строки:
«Да, вы
сдержали ваше слово:
Не двинув
пушки, ни рубля,
В свои
права вступает снова
Родная
русская земля –
И нам
завещанное море
Опять
свободною волной,
О кратком
позабыв позоре,
Лобзает
берег свой родной».
Несмотря на то, что Тютчев был поистине великим
поэтом, чрезвычайно умным человеком, и к тому же профессиональным дипломатом –
эти его строки были отчаянной глупостью.
Волна, «…лобзающая родной берег…» – о да,
это очень трогательно. И то, что «...не стоило ни рубля...» – это тоже
хорошо.
Однако на российских границах появилась новая,
могущественная, вооруженная до зубов военная Империя – этот незначительный факт
поэт как-то упустил из виду. Поэту простительно...
Но то, что простительно поэту – канцлеру простить
довольно трудно. B 1870 году Горчаков проглядел крайне нежелательные для России
последствия прусской победы – это было огромной ошибкой, с поистине
стратегическими последствиями.
Однако к 1875 году российский канцлер несколько
прозрел.
XLI
Горчаков начал свою беседу с Бисмарком мягким
вопросом: «Соответствуют ли
действительности слухи о каких-то якобы имеющих место трениях между Германией и
Францией?».
О необходимости как-то «…пресечь французское
стремление к реваншу…» говорили не только германские газеты, но и дипломаты
в разговорах с иностранными послами, и даже прусские генералы, включая Мольтке.
Бисмарк, однако, с жаром опроверг эти «…необоснованные
слухи…» – причиной которых, по его мнению, послужила «…излишняя
нервозность Франции…», в то время как «…руководящая мысль германской
политики – хранить общеевропейский мир…».
Это было полной ложью – и оба собеседника
прекрасно об этом знали.
Способность лгать в глаза – необходимое профессиональное
умение дипломата. Так что российский канцлер слова Бисмарка принял как должное –
и заметил, что, разумеется, он так и думал.
А потом добавил, что ему «…незачем просить его
старого друга, князя Бисмарка, выразить сказанное на бумаге – он верит ему на
слово…».
Поскольку после этого Горчаков сделал содержание
их беседы известным прессе, он связал этим Бисмарка, может быть, даже больше,
чем договором – не мог же князь Бисмарк нарушить слово чести, данное им другу и
коллеге?
Поскольку и Британия выразила чувства, весьма
похожие на российские – предлагалось даже, в обмен на возвращение Франции ее
потерянных провинций, Эльзаса и Лотарингии, гарантировать франко-германскую
границу особым договором – прусских генералов пришлось осадить.
Делать было нечего – война отменялась.
В биографии Бисмарка есть такой занятный эпизод –
за неполный год учебы в Геттингене он участвовал в 27 студенческих дуэлях,
побив неофициальный рекорд драчливости и задора.
Дуэли велись по особым правилам – на эспадронах, в
специальных защитных костюмах, оставлявших открытым только лицо, и велись до
первого пореза.
Это было вовсе не так уж безобидно – можно было
лишиться уха, носа, а то и глаза.
Шрамами на лице было принято гордиться.
Из 27 дуэлей Бисмарк победил в 26.
В дипломатии же он не проигрывал никогда – вплоть
до «дружеской беседы» с Горчаковым.
Российский канцлер обнаружил, по мнению Бисмарка, «…полную беспринципность…». Российская
Империя, друг и партнер Германии, заступилась за Францию – и тот факт, что
страна эта была республикой, с «Марсельезой» в качестве гимна, ее ничуть не
обеспокоил.
Собственно, именно так и действовал сам Бисмарк –
но совершенно искренне полагал, что все остальные должны играть по правилам.
Горчакова он с тех пор возненавидел.
(окончание следует)
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2522
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer6/Tenenbaum1.php - to PDF file
Комментарии: