30 февраля
28 февраля 1945 года писарь в штабе полка, выписывая мне сопроводиловку в отдел кадров штаба армии, спросил:
– Сколько тебе надо времени, чтобы добраться?
Я на мгновенье задумался.
– Не уверен, что туда уже ходят трамваи.
– Остряк-самоучка. Трех суток хватит? – и стал загибать пальцы. – Двадцать восьмое, так, двадцать девятое… так…
И, не
раздумывая, начертал роковые слова: «Явиться по месту назначения 30.02.1945 г.»
Наверно, никому из миллионов солдат и офицеров воюющих армий, которые с грохотом и блеском убивали и калечили друг друга, так не повезло. Отныне я мог уже никогда никуда не являться. Мне дали бессрочный отпуск даже не из армии, а вообще из реальности.
Такие отпуска обычно получали только те, на кого писаря выписывали похоронки. Но дуракам, говорят, счастье. А я вел себя как дурак, самый натуральный, в отношениях с начальством, и потому, не успеет дойти моя очередь на тот свет, как начальство возьмет да и ушлет на другой участок фронта. Чтобы с глаз долой, из сердца вон.
Вот и на этот раз от меня так спешили отделаться, что даже не успели посчитать, сколько дней в феврале.
А почему от меня так поспешили отделаться?– вот в чем вопрос. На этот раз я с начальством не пререкался, не подрывал его авторитет, вообще, ничего плохого не делал, кроме хорошего. Я же не виноват, что нам прислали необстрелянного командира полка. Не то, чтобы не обученный, наоборот, грамотный, что называется, матерый кадровый военный, бравый, в серой каракулевой папахе, рыжий, скорей каштановый, с шершавой мордой и с командным голосом, то есть рявкал не хуже 75-миллиметровой пушки. Ну чем не боевой? Но прислали-то его с Дальнего Востока, где японцы сидели тихо, а тут совсем другие пироги. Тут стреляют… А мне было приказано провести нового командира на плацдарм. У нас уже был маленький плацдарм на том берегу реки Нарев. Ночью мы с ним прошли над черной водой по дощечкам штурмового мостика без приключений, трассирующие шмели гонялись в небе друг за дружкой, как будто до нас им и дела нет…. А на берегу – черт ногу сломит – все разрыто, и фонарик не включишь, пришлось хвататься за землю. И время от времени начинается артобстрел. Сперва вдали тук-тук-тук, немецкая батарея заработала, потом вой, от которого кишки сворачивает… хорошо если не шуршание… и разрывы со скрежетом осколков, раздирающих воздух… Но я уже, приблизительно, понимал, где упадет, а моему полковнику каждый раз чудилось, что все это немецкое железо валится на его бедную голову. В какой-то момент он нашел яму и засел в ней. Не тащить же лейтенанту полковника из ямы за шиворот… Пришлось популярно объяснять, что, если он до утра не вылезет, то может там и оставаться, потому что на рассвете фрицы уже начнут бить прицельно по его папахе. Ну, вылез, и не больше десяти шагов проковылял, как батарея на фрицевской стороне вновь заработала. Правда, с большим перелетом, но мой бравый полковник плюхнулся на землю так неожиданно, что я не успел тормознуть, перецепился через его довольно-таки упитанное туловище и свалился прямо на него. Так полежали в два яруса, пока стало тише, я встал, подал дяде руку, и пошли дальше. Молча. Вроде ничего не предвещало, чем это кончится…
Штаб полка размещался в доме, единственном уцелевшем. Полковник, начштаба и замполит уединились в комнате, а меня усалили за стол в передней и дали пожрать, как человеку, из тарелки, а не из котелка. Ну, я сижу, царапаю ложкой по тарелке и слушаю, как там у них за дверью звенят стаканы. А командный рык моего полковника перекрывает все, и звон стаканов, и другие голоса.
– Этому пацану, – доносится до меня сквозь дверь, – надо написать на Героя Советского Союза. Он своим телом прикрыл командира полка. Думаете, не дадут?
Я поперхнулся так, что суп через нос брызнул. А вдруг дадут.
– Могут дать, – сказал начальник штаба майор Головатый, – если напишем. Только я бы не советовал.
– Это почему?
– Ну… так он, может, со временем забудет, что там с вами случилось на плацдарме, а если у него будет золотая звездочка на груди, то время от времени, как взглянет на звездочку, так и вспомнит, какой у него был мудак командир полка.
Наверно, тогда он впервые задумался: как бы от меня избавиться… И тут, представьте, какое облегчение испытал наш бравый командир полка, когда единственный свидетель, скажем, не самого героического из его поступков выбыл естественным путем из числа живущих на Земле. То есть меня убили, похоронили, мои документы, пистолет и даже звездочку с пилотки – все, чин-чинарем, сдали куда следует, и писарь, уж было, наладился штамповать похоронку… Как вдруг выясняется, что я жив-здоров и вполне готов к дальнейшим издевательствам над вышестоящими товарищами.
Но я, опять не виноват. Я мог выпить свои наркомовские… офицерам давали не по сто, а двести грамм… до начала атаки, но старшина, «рачительный хозяйственник», зажал раздачу живительной влаги «до после атаки», когда на душу каждого уцелевшего останется хоть залейся. Вот я и залился. До того, что уже ноги меня не держали, я шел и шел с залитыми глазами, пока не лег на бывшем поле боя среди не похороненных трупов… Сквозь сон я вскоре почувствовал, что меня куда-то везут, и блаженствовал: не надо самому передвигать ноги… А когда подъехали к яме с негашеной известью, и ребята из похоронной команды стащили меня за ноги с телеги и начали раскачивать, чтобы бросить туда, я стал просить по-хорошему:
– Не надо…
Меня и так тошнит,… сейчас поеду в Ригу.
Ну, меня отложили в сторону как недостойного погребения.
А наутро, окончательно протрезвевшего, вызвали к полковнику, сильно разочарованному. Мои документы, звездочка и пистолет лежали перед ним на столе.
– Ты еще молодой, – сказал мой полковник, – ты мне как сын, и я тебя мог бы под трибунал отдать, Но лучше расстанемся по-хорошему.
И написал мне очень плохую характеристику, которую в запечатанном конверте приобщили к сопроводиловке.
Я же в то время находился еще под сильным впечатлением своих неудавшихся похорон. Полковник в этом случае представлялся малозначительной фигурой. И я твердо решил в следующий раз, когда похороны удачно завершатся, обратиться лично к самому Богу, если он есть, конечно.
– Товарищ… или господин… Бог! Разрешите обратиться? Ну? чего вы со мной церемонитесь? То недоубьют, то недохоронят, то неотдадут под трибунал. Чем я, по-вашему, лучше других смертных?
– А ничем, – он ответит, – даже хуже многих? И ничуть мне тебя не жальче, чем остальных. Но у каждого своя роль в этой жизни. Тот герой, этот жертва… А ты – шут. Смотрю сверху, как ты валяешь комедию, и ничего уже не могу с собою поделать… Подумай сам: если бы тебя таки да сбросили в яму с известью, как бы это выглядело со стороны? Смешение жанров – шутовская трагедия какая-то… Что бы обо мне подумали люди, а? Не Творец, а дилетант какой-то.
С Богом мы так и договорили, писарь перебил своим дурацким вопросом:
– Сколько тебе надо дней?
Откуда я знаю, где тот штаб армии? Все, что свыше двухсот метров от переднего края, – уже другой круг ада… зона облегченного режима… и чем дальше, тем шире круги: тылы полка, дивизионные тылы… Наш полк был особый, армейского подчинения. А штаб армии где-то далеко за пределами ада. Может, вообще, в раю.
Вот тогда и начертал полковой писарь эти сокровенные слова «Явиться 30 февраля».
И я получил редчайшую возможность выбирать: либо через трое суток, «как штык», прибыть за получением нового направления на убой, либо шагать себе, да шагать, «не знаю куда» по трассе вечности, поскольку 30 февраля не наступит никогда.
Не знаю, как бы вы поступили на моем месте, а я, как всякий человек, наделенный свободой выбора, выбрал неволю: закинул свой «сидор» зеленый вещь-мешок за плечо и потопал к дороге, ловить попутный транспорт, чтобы успеть за трое суток добраться до штаба армии.
Мне сразу повезло с грузовиком, который катил в заданном направлении. В кузове полуторки уже тряслись какие-то солдатики. Мне подали руки и втащили через борт, когда водитель, не ожидая, дернул так, что я с размаху сел на колени какому-то сержанту. Положение крайне неудобное: лейтенант на коленях сержанта. Я что-то буркнул, не глядя, и постарался откочевать подальше. А полуторка – «старая лайба» так прыгала на разбитой дороге, лязгая железным своим скелетом, что все сбились у стенки кабины, один я кое-как еще держался особняком, цепляясь за борт.
– Ты чо, лейтенант?
– крикнул мне тот сержант. – Не тушуйся, давай прижимайся к народу? – и добавил
сквозь всеобщее ржание – Не лейтенант, а, прям-таки, девушка. Скиснительный.
Мне не понравилось быть посмешищем. А кому понравится? Но сержант не унимался: он самым нахальным образом похлопал меня по коленке:
– А ты совсем
еще молоденькой, лейтенантик.
Тут я уже не выдержал и высказался в несвойственной мне манере:
– Извольте соблюдать субординацию, товарищ сержант. Я вам не ты, а старший по званию.
Все сразу
умолкли, отвернулись… А я уже пожалел о своих словах. Особенно, когда
рассмотрел сержанта. Ну совсем еще пацан деревенский с круглой рязанской
мордой, тронутой оспой, а бритвой не тронутой…Я уже видел таких солдат с
бабьими лицами и голосами. У нас был один Колка, как он себя называл по-
детски:
– Колька, хочешь чаю?
– Цай-то цай, на-ка х… покацай, а я исцо не кУсал…
– Ладно, забыли, – сказал я сержанту. – Тебя как зовут?
– Васька.
– Извини, Вася.
– На Васю не отзываюсь. Васька.
– Как хочешь.
А время к вечеру, и я задумался: где-то придется заночевать… Можно и в поле – не привыкать… Но февраль все-таки.
Показались дома без огней… Здесь еще соблюдают светомаскировку. По обе стороны улицы пошли заборы… Шофер затормозил так, что нас бросило на дно кузова. Вылез из кабины.
– Слезай, приехали. Город Замбров.
Ну, все солдаты попрыгали и разбрелись, кто куда… Кроме Васьки.
– Пойдем со мной, лейтенант, сказал Васька, а то будешь на улице ночевать.
Этим словам я не придал значения, но пошел: вдвоем веселее.
Васька, как в воду глядел – не пускали. Все поляки говорили одно: русский комендант запретил, надо идти в комендатуру, там он сам распределяет, кого куда на ночлег.
А комендатура на другом конце города, и этой улице Замрова, казалось, не будет конца.
Мой Васька и не подумал переться в комендатуру. Он решительно поднялся на крыльцо очередного дома и постучал в дверь. Выглянула хозяйка, молодая голосистая полька.
– Ниц жовнир! Нельзя солдат! Пан комендант мувыв: ниц жовнир!
– А я не жовнир, – сказал мой Васька. – Я панинка.
– Па-а-нинка?.. Панинка в штанах не бывает.
Действительно, что он несет.
– По-польски, панинка – это девушка, – шепнул я своему сержанту.
Но мой сержант меня не слушал, он распахнул перед хозяйкой свой зеленый бушлат. Потом стал расстегивать пуговички на гимнастерке, одну за другой, и полька увидела такое, что подавилась смехом так, что даже посинела. Никак не могла отдышаться. Только вдохнет, как очередной приступ смеха снова перехватывает горло.
Ни один народ не умеет так смеяться, только польские женщины.
Она мигом сменила гнев на милость, провела нас в комнату, не переставая смеяться, принесла горшок с молоком, хлеб, и чуть не уронила все это со смеху…
В доме моя Васька сбросила бушлат. Такой зеленый, на вате, многие носили, вместо шинели. Осталась в гимнастерке и солдатских шароварах.
Я увидел ордена «Красной Звезды» и «Красного знамени». Когда успела заработать? Но было на этой гимнастерку нечто куда более значительное, чем все ордена на свете: четыре желтых нашивки – четыре тяжелых ранения. Так и пахнуло от этих полосок гнойным духом госпиталей. Чего только не пришлось повидать девчонке…
Потом она мне показывала вырезки из газеты: «Подвиг разведчицы», «Наша Васса Живолунова»…
А пока мы пили молоко, и хозяйка, еще не до конца отсмеявшаяся, натащила сена, постелила нам на полу одно широкое ложе.
– Пан хорунжий, – спросила она на всякий случай, – теж панинка?
Как ей такое могло прийти в голову, до сих пор не могу понять. Да, я тогда еще не брил бороду, но уже основательный пушок покрывал мои юные щеки.
В доме было тепло, мы могли даже раздеться… Впервые за месяцы окопной жизни. И Васска без всякого стеснения сбросила все с себя и осталась…в кальсонах.
Думаю, если бы на меня направили шестиствольный немецкий миномет, – это не произвело бы такого впечатления, как баба в кальсонах. Белые солдатские кальсоны с завязками и вечно распахнутой ширинкой.
Но, слава Богу, я умею примирять непримиримое: если бывает 30 февраля, то почему не может быть бабы в кальсонах?!
Когда мы улеглись, я даже попробовал обнять это странное существо, и она позволила моей руке проникнуть в незащищенную ширинку, и коснуться жестких волос… Но не дальше. Она плотно сдвинула ноги, но не отодвинулась, не отбросила мою руку, а просто заговорила.
– Думаешь, почему я такая?..
– Какая?
– Да не такая, как остальные бабы! Это надо рассказывать сначала. По твоему, сколько мне лет? Двадцать девять. У меня был муж до войны, мастер спорта, и я мастер спорта. Жили в Сибири, Омск, может, знаешь… И вот двадцать второго июня объявляют: война! Начинаю сушить сухари мужу в дорогу, а он приходит вечером домой такой довольный, прямо масло с него капает. «Мне, – говорит, – дали бронь, как ценному человеку».
Ну что ты ему скажешь? Если мужик не воюет, значит, кто-то его должен заменить. И пошла в военкомат.
– Да, но женщин сколько угодно в армии. И не только санинструкторы или там связистки. Есть летчицы. Одна танкистка, сам слыхал… Но они все в юбках.
– Это, вообще, другой разговор… Бабе приходится воевать на два фронта. Один, как у всех, а другой против вас, козлов. Каждый лезет.
Только тут я вспомнил о своей руке.
– Пусть греется, не мешает, – сказала она. – Думаешь, я что, ненормальная, не могу влюбиться? Был один комбат, золотой мужик, староватый, правда, тридцать восемь лет, и жена дома, и дети. Все, как у всех. Но одно у него было достоинство… не то, что ты думаешь… за что я его любила без памяти.
Из окна на пол, где мы лежали, падала прозрачная простынка света, и я видел глаза, отчаянно тоскующие, на тронутом оспинами лице.
– Так за что же ты его так любила?
– Что теперь вспоминать. Убило его, как всех. Хотя был не как все.
Меня уже разрывало от любопытства:
– Чем же все-таки он не такой?
– Было у него одно ранение, после которого он уже не мог. Вот зато он меня любил, не как козел, а как человек. Не могу я это выразить…
И я тоже не могу выразить, что выражали ее глаза, отдельные, казалось, от лица, и от бязи солдатского белья, что было на ней, и от этого дома, от всей этой Польши, и от проклятой войны…
Наутро она опять стала Васькой, мальчишкой-сержантом, с рязанской лукавой рожей, и мы продолжили свое путешествие в таинственное 30 февраля.
По пути к нам привязался еще один лейтенант. Повыше меня и постарше, со щеками синими от бритья, и даже пахнущий шипром из Военторга. Он знал лишь одну тему для разговора: «про баб-с». Тыловая обстановка, и, тем более, Польша, к этому особенно располагала. Наш третий лишний в неповторимых выражениях живописал свои приключения, истинные и фантастические, на этой почве… В отличие от него я знал, что все это произносится в женском обществе, но наша спутница и ухом не вела.
Я постепенно успокоился, и даже в какой-то момент оставил их вдвоем. Может, по нужде отлучился, не помню.
Но, возвратившись, я обнаружил картину: лейтенант и Васька стояли, спружинившись, друг против друга, и в руке у каждого – пистолет.
Где она до сих пор прятала немецкий «Вальтер» (довольно внушительная машина), не могу понять.
– Убери своего сержанта! – заорал лейтенант. – Видали? Он мне запрещает матюгаться!
– Да он вовсе не он! – закричал и я, становясь между ними, – Он, вообще, женщина!
Лейтенант, проглотив, очередной «матюг», постоял чуток, хлопая веками, а потом сказал:
– Ну и что?
Действительно. Наши фронтовые подруги ко всему привыкли, и сами порой отпустят такое словцо, что мороз по коже.
А Васса Живолунова, фронтовая разведчица и мастер спорта, которая и пила, и курила и одевалась и воевала, как мужчина, оставалась дамой, и требовала к себе рыцарского отношения с «Вальтером» в руке.
Все это не очень-то укладывалось в моих мозгах, пока не пришел третий день нашего путешествия – 30 февраля. Если этот отсутствующий день календаря все-таки существует, так что удивительного в том, что я встретил на своем жизненном пути настоящую даму из XIX века, подобную кавалерист-девице Надежде Дуровой, которой восхищался Пушкин? Пусть на ней не гусарские рейтузы, а солдатские кальсоны, но зато она знает толк в романтической, и даже платонической любви…
Но вот наступил, как говорят в романах, час расставания. Бестолковый, как это бывает в жизни. Постояли. Подержались за руки. И с тех пор я ее не видел 65 лет.
Майор в отделе кадров армии рассмотрел мои бумаги, конверт распечатал с характеристикой, подписанной отцом-командиром.
Сейчас у него брови полезут на лоб, размечтался я в предвкушая, что вот-вот он заметит «явиться З0 февраля». И тогда я ему скажу:
– Оцените, товарищ майор, какой я дисциплинированный военнослужащий, что бы там не писали в характеристике. Мог бы гулять до скончания века, но вот явился, «как штык» минута в минуту.
Но брови майора никуда не полезли. Наоборот, он их насупил.
– Вам сколько было дано суток на дорогу, лейтенант.
– Ну, три.
– Трое. А когда вы выбыли из части?
– Ну, двадцать восьмого февраля.
– А сегодня у нас уже 1 марта. Значит, вы прибыли на целые сутки позже положенного срока. И кто вы после этого?
– Не понял.
– Разгильдяй! Вот кто вы после этого, товарищ лейтенант. Но ваше счастье, что, в связи с наступлением, у нас большая текучесть офицерских кадров.
Переложил мою поганую характеристику в другой, новенький, конверт, тщательно запечатал и выписал направление на самый, как он сказал, ответственный участок фронта, то есть на передний край. Он бы и дальше выписал, но некуда.
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2286
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer3/Azov1.php - to PDF file
Комментарии:
Марк Азов
Назарет Илит, Израиль - at 2010-03-29 17:47:23 EDT
Писать правду о войне невозможно, это уже вне искусства.Я долго не писал об этом, сейчас позволяю себе коснуться только некоторых эпизодов между боями.
Григорий
Калининград, Россия - at 2010-03-28 10:55:21 EDT
Мой отец воевал с 1943 года. Командовал ротой автоматчиков.
Никогда не рассказывал об этом. Почему? Ответа уже не будет.
Элиэзер М. Рабинович
- at 2010-03-15 09:10:13 EDT
Замечательный рассказ.
Акива
Кармиэль, Израиль. - at 2010-03-09 05:55:15 EDT
Какое коллосальное удовольстви - читать рассказы Марка Азова.
Марк Азов
Назарет Илит, Израиль - at 2010-03-09 04:37:49 EDT
Если уважаемый г-н Майбурд имеет ввиду "Ешку и его отца" в рассказе "Письмо", то это художественный прием - я там у них на небе не был. Но по логике,условно, если допустить существование Ешки, то его отцом может быть только один, и у нас другого нет.
Марк Азов
Назарет Илит, Израиль - at 2010-03-08 11:41:14 EDT
Матроскин прав: самый близкий разрыв всегда неожиданный, выстрела не слышишь.
Матроскин
- at 2010-03-08 11:14:57 EDT
Приятный рассказ.
Одна ремарка, не имеющая никакого отношения к качеству рассказа, просто типичное, почти поголовное, заблуждение: "И время от времени начинается артобстрел. Сперва вдали тук-тук-тук, немецкая батарея заработала, потом вой, от которого кишки сворачивает… хорошо если не шуршание… и разрывы со скрежетом осколков, раздирающих воздух…"
Когда наблюдатель находится в плоскости стрельбы в районе цели, то очередность звуков совершенно иная:
- первой приходит ударная волна с траектории полета снаряда;
- вторым приходит звук разрыва снаряда;
- третьим приходит звук выстрела.
Если наблюдатель сам является целью, то до него первым доходит звук разрыва, сливающийся с траекторным хлопком, а потом, если он остается жив, доходит звук выстрела.
Но об этих нюансах знает только инструментальная разведка. :)
Е.Майбурд
- at 2010-03-08 10:44:50 EDT
Согласен с предыдущими ораторами - проза замечательная, пишет Азов замечательно и точно. И то, что "осталось недосказанным" в досказывании не нуждается. Как петентованный фанатик и мракобес, должен сказать, что диалог с Небом здесь уместен.
В отношении рассказа "Письмо" остаюсь при своем мнении, удивляясь безоговорочным восторгам публики.
Желая уважаемому Марку Азову дальнейших творческих удач, хотел бы, чтобы он задумался о моей реакции. Не ради меня.
Михаил Бродский
Днепропетровск, Украина - at 2010-03-08 09:16:36 EDT
Несомненно, все, что пишет Азов - классика. Желаю ему долгих творческих лет.
...Вспомнилась подобная героиня - слушательница ВИИЯ первых послевоенных наборов, по рассказам - командир штрафной роты во время Отечественной. Тогда, кстати, там училась и Валя Борц ("Молодая Гвардия", Краснодон), и летчицы Гризодубовой...
Самуил
- at 2010-03-06 19:25:44 EDT
Прекрасный рассказ. Спасибо.
Aschkusa
- at 2010-03-06 19:12:46 EDT
Чудесный фронтовой рассказ-зарисовка Азова, но что-то, по-моему, осталось недосказанным.
Б.Тененбаум
- at 2010-03-06 19:03:07 EDT
Блеск ! Какая замечательная проза ...