Последняя любовь царя Соломона
Драматическая фантазия на темы «Песни песней», «Экклезиаста»
и «Притчей» Соломоновых
Действующие
лица
Шломо (царь Соломон)
Давид (царь Давид)
Пастух
Девушка-экскурсовод
Суламифь
Бат-Шева
(Вирсавия)
Наама[1]
Урия Хэйтиец
Бенайя – военачальник
Натан – пророк
Мать Суламифи
Братья
Старая служанка
Служанка Бат-Шевы
Девы Иерусалима
Стражи
Часть первая
1.
На уступе
горы, откуда открывается вид на долину и горные цепи вдали, Девушка-экскурсовод
и группа экскурсантов.
Девушка-экскурсовод. Мы с вами стоим на краю Галилейского нагорья. Здесь сплелись история с географией: за спиной у нас Назарет, откуда толпа когда-то, якобы, вынесла Иегошуа Бен Ноцри, Иисуса Христа, чтобы сбросить с того самого обрыва, над которым я теперь стою, дабы проверить разобьется сын плотника или улетит сын Бога… Но он по дороге потерялся… А впереди гора пророчицы Деборы, и там, в долине под Тавором, шумел когда-то поток Кишон, уносивший железные колесницы Систры, разбитого легендарным Гидоном. Кстати, если приглядеться, можно увидеть на вершине Тавора монастырь и церковь Преображения, где Иисус якобы общался с давно умершими предками на глазах учеников. ...Надеюсь, сегодня мы еще там побываем. Сейчас можно отдохнуть, перекусить чем Бог послал, вернее, что сами захватили из дому.
(Экскурсанты расходятся. Остается
человек. Это Шломо)
Шломо. А Шунем отсюда не виден.
Девушка-экскурсовод. Вы имеете в виду Суллам – так это за Геват- Аморе по направлению к Эйн-Харод. Я сама оттуда… там, по соседству, наш кибуц Мерхавия.
Шломо. Они обе были из Шунема: и Авишаг-Шуннамитянка, и Шуламит.
Девушка-экскурсовод.
Суламифь, вы имеете в виду, из «Песни песней»?
Шломо. Ну да. Красивых девственниц нам привозили из Шунема
Девушка-экскурсовод.
Кому «нам»? Вы, случайно, не царь Соломон? (смеется)
Шломо. Нет, сейчас я просто Шломо.
Девушка-экскурсовод. Приятно познакомиться… А почему вы сказали «нам», или я ослышалась?
Шломо. Не ослышалась. Я был когда-то царем Шломо, или, как вы говорите, Соломоном.
Девушка-экскурсовод. Многие были кем-то в прошлой жизни. У нас один академик из России работает на мусоровозе. Но царь Соломон умер еще в девятьсот двадцать восьмом году до нашей эры. Если не ошибаюсь.
Шломо. Ну почему? Царь умер – это точно. Царей изучают и устанавливают кто, где, когда… А много вы знаете о людях, которые жили до вашей эры? Может, кто-нибудь и не умер? Вот, как я. Царь умер, но остался человеком. Такое объяснение тебя устроит?
Девушка-экскурсовод. Время никого не щадит.
Шломо (насмешливо). Какая умная! Разве тебе недостаточно быть молодой и красивой? Что ты знаешь о времени? Нет никакого времени. Что было, то и будет, и что творилось, то творится. И нет ничего нового под солнцем, в твоей маленькой головке они живут одновременно: и пророчица Дебора с судьей Гидоном, и сын плотника из Назарета, хотя между ними протекло то, что вы называете временем, – много сотен лет. Все возвращается на круги свои.
(Уходит)
2.
(Выходят
Девы Иерусалима, рабы и воины. Они преображают сцену. Теперь это царские покои
и брачное ложе царя Соломона. Пейзаж виден лишь в проемах между колонами… Девы
Иерусалима и служанки обряжают Суламифь-«новенькую», приведенную в гарем).
Девы Иерусалима (поют).
Напои ты его поцелуем,
Ибо слаще вина твои ласки.
Царь красив и богат,
Маслом имя течет,
Потому его девушки любят.
И веселье он нам и отрада,
Позовет,
побежим без оглядки.
Царь красив и богат,
Маслом имя течет,
И не зря его девушки любят.
Старая служанка. Одну такую черную мы уже видели, но та хоть была эфиопка.
Суламифь. Это солнце со мною сделало. Братья заставили меня стеречь виноградники.
Старая служанка ощупывая ее фигурку.) А твой виноградничек, небось остался без охраны.
Стражник. Не так уж она черна, если среди черных пастушьих шатров ее приметил царь Шломо.
Второй стражник. Эй, тихо все! Царя встречайте!
Девы
Иерусалима (поют)
Выходите же, девы Сиона,
На царя своего посмотрите.
В день женитьбы его,
В праздник сердца его
Мать его увенчала короной.
И ее золотая корона –
А в любви она тоже царица –
Чистым блеском своим,
Мирным светом своим
Озарила высоты Сиона...
(Входит
Шломо в короне и царском одеянии)
Старая служанка. Я тебя, Шломо, всегда издалека чуяла, как собака, по запаху всякой заморской пудры. А тут, будто нюх отбило.
Шломо. От старости никакие благовония не помогут. Оба мы с тобой уже не дети.
(Смотрит
на Суламифь, и все тотчас же расступаются и уходят).
Шломо (разглядывая ее, восхищенно). Ты хороша, подруга моя. Как хороша!.. Глаза – будто два голубка выглядывают из-под кудрей. Ну улыбнись… Улыбнулась. Зубки – как белые овечки после купания. Одна в одну – не отличишь.
Суламифь. Мы отличаем. У каждой овцы своя морда.
Шломо. Говори, говори… Мне мила твоя речь, что бы ты не сказала.
А губы… Таких алых лент нет ни одной царицы…
(пытается
поцеловать, она стыдливо отворачивается)
Ты подставляешь мне щеку – одну половинку граната. А где вторая половинка?
Суламифь. Можно, я уйду отсюда.
Шломо. Тебе у меня плохо?
Суламифь. Братья сказали: «Наша сестра мала, у нее еще не выросли груди».
Шломо. Братья просто не заметили: твои груди, как парочка ланей, то выглянут, то
быстро спрячутся среди лилий… Но мы их поймаем.
Суламифь. Попробуй
поймать ветер! ( Бросается к выходу). Только без охотников твоих и
ловчих… (Уворачивается, напевая, как дразнилку):
Держите лисиц.
Малых лисят,
Что нашей лозе вредят,
Когда зелен еще виноград.
Шломо (он пытается ее поймать, но быстро устает). Ты угадала, я уже не тот охотник. Но и ты не ветер. Ты Земля.
Суламифь. У нас земля не черная, а, скорее, рыжая.
Шломо. Я не о том, что под ногами. Если, Бог даст, сложу о тебе песню, то в ней сравню тебя со страной. «Ты, как Иерушалайм, прекрасна, – так бы я написал, – шея твоя, как башня Давида, тысяча щитов на ней висят и все колчаны героев…»
Суламифь. Это всего лишь ожерелье.
Шломо. Все
на свете имеет свое названье, пока не сочиняешь песен. В песне оно обретает
тысячи других.
(Подходит к арфе-«кинору», что стоит в стороне. Трогает струны, нараспев.
«Твои волосы – козье стадо,
Что скатилось с высот Гилада,
И подобен пальме твой стан,
А груди – кистям винограда…»
(Пользуясь
тем, что она заслушалась, хватает ее).
Мне бы на пальму влезть, за ветви ее ухватиться. Вот и груди твои – виноградные гроздья, и дыхание – запах яблок…
Суламифь (вырываясь) Не ела я ваших яблок!..
Шломо (отпуская ее) Дикарка.
(Хлопает в
ладоши. Входят Девы Иерусалима).
Не будите любовь, пока не проснулась сама!
(Выходит)
Девы
Иерусалима (поют).
Не будите любовь, когда
Спит она, как оливковый сад,
А проснется любовь, – беда:
С ней проснется и ревности ад.
(Они обряжают Суламифь ко сну, укладывают на ложе)
Наводненья не смогут любовь погасить,
Да и ревности тоже они не зальют,
А захочешь любовь за подарки купить,
И друзья, и враги засмеют.
Не будите любовь, когда
Спит она, как оливковый сад,
А проснется любовь, – беда:
С ней проснется и ревности ад.
(Девы
уходят. Суламифь спит… Тихо, крадучись, пробирается Пастух… Суламифь
просыпается…)
Суламифь. Кто там?.. Послышалось. Я сплю. Или не сплю?.. А, поняла: я сплю, а сердце не спит, чует – милый стучится в дверь.
Пастух. Отвори, подружка, открой.
Суламифь. С ума сошел! Куда забрался?!
Пастух. Ну, скорее…Я весь вымок. Столько росы выпало, хоть выжимай волосы.
Суламифь. Я уже разделась. Не одеваться же опять. Ноги вымыла. Неужто снова марать?.. Ну, ладно… (встает). Меня тут так умастили разными притираньями, что мирра капает с рук на скобы замка… пальцы скользят…
(Стражи с
факелами обходят дворец. Пастух исчезает)
Где же ты?.. То «отвори, отвори»… то нет его, пропал из виду…И так тут тоскою душа изойдет!
(Убегает.
Свет гаснет)
3.
Снова
свет, и, как в первой картине, уступ горы, откуда открывается вид на долину и
горные цепи вдали. Суламифь и Пастух.
Суламифь (Обнимая его) Во сне я искала тебя и не находила. Такой сон приснился: «Я спрашиваю, где ты пасешь, где стадо в полдень заляжет? Не бродить же мне, укрывая лицо, между стадами твоих приятелей». А ты отвечаешь: «Ходи по овечьим тропам и паси козлят у пастушьих шатров». А я тебе: «Царицы не пасут козлят».
Пастух. Какая из тебя царица, Шуламит!? Да что, мы с тобой не проживем без дворцов и тронов? Зима позади. Дожди отшумели, не промокнем. У смоковниц набухла завязь, и голубка во всю воркует под той самой крышей .Забыла?
Суламифь. Были б мы братом-сестрой, целовала бы тебя при всех, и никто бы меня не стыдил.
Пастух. Чтоб никто не стыдил, приведи к матери в дом, скажи, жених. И все тут.
Суламифь. А что? Привела бы к матери в дом, напоила бы соком граната… И всю жизнь бы с тобой провела…Так, чтоб твоя левая рука лежала под моей головой, а правой чтоб ты меня обнимал…
Пастух (обнимая и целуя ее). Губы твои как мед, и молоко под языком. А запах?.. Твой прежний запах, когда ты бегала с козлятами по горам, был куда приятней всех ваших царских притираний.
Суламифь (решительно). Ну и чего ждать?! На что надеяться? Без мамы и без царя обойдемся! Сегодня мы вдвоем, а завтра… пусть и не наступает вовсе! Давай в поля уйдем и заночуем в травах!
(Убегают,
держась за руки).
На
авансцене
Девы Иерусалима (поют)[2].
Но ты позвал, и я отозвалась.
Струится серебро над черной почвой.
Любовь слепит и лепит нас из нас,
Отпаивая влагою молочной.
Но ты позвал, и я к тебе пришла.
Так из ручья спешат напиться кони.
Какая влага теплая текла,
Тебя пою и пью с твоей ладони.
О, эта тяжесть, этот сладкий груз
Плодов созревших и волны ленивой!
Но ты пришел, и я к тебе тянусь,
И сонный ветер кружит над оливой.
4.
В доме
матери Суламифи в Шунеме. Два брата, Старший и Средний вталкивают
Суламифь в разорванном платье.
Старший. Вот, подобрали в траве у ограды виноградника!
Мать. Я для того тебя растила, дочка, чтоб ты под заборами спала?
Суламифь. Они меня продали, как козу! Даже не спросили!
Средний. А кто спрашивает? Мы тебя, маленькую дрянь, не караванщику какому-нибудь всучили, а самому царю Шломо.
Старший. Да по всей стране, от Дана до Беэр-Шевы, другой такой дуры нет, чтоб отказалась.
Средний. Даже песни поют…Ну, вроде как бы, «его ложе выстлано любовью девушек
Иерушалайма».
Суламифь. Пусть они и подстилаются!
Старший. А тебе хорошо под забором?
Суламифь. Смотря с кем.
Средний. Заткнись.
Ты своим языком матери могилу роешь. Да того, на кого ты намылилась царя
променять, мы еще догоним… (вынимает нож из-за пояса).
Старший. Больно быстро бегает.
Средний. И отрежем то, что тебе в нем понравилось.
Мать. Размахались ножами в доме! Здесь не ягнят потрошат! Здесь сейчас жизнь решается вашей сестры. Не все же ей пасти козлят! (Суламифи ласково). Послушай меня, доченька. Царь Шломо не какой-нибудь разбойник из пастухов, каким был его отец, царь Давид… Да простит меня Всевышний за слово правды… Он уже и не мальчишка, какой-нибудь, ему за сорок , небось, с крючочком…И какая счастливая жизнь ожидает его жену, он сам написал в своей книге поучений.
(Достает свиток
пергамента)
Слава Богу, что я читать научилась. Когда братьям твоим, лоботрясам, на улицу не терпелось, я сама садилась для них буквы разбирать. Вот… Не все читаю, а что запало в душу:
«Кто найдет жену добродетельную не останется без прибытка».
Суламифь. А то царь без меня помрет с голоду!
Мать. Зря ты так. Тут по-ученому сказано: «Она подобна купеческим кораблям и приносит хлеб свой издалека».
Старший. Как это? Даже я не понял.
Мать. А что тут непонятного? «Встает она еще ночью, раздает пищу. Потом туго перепоясывает чресла и укрепляет мышцы свои… ну и сажает виноградники».
Средний. Теперь ясно, для чего царю столько жен.
Мать. «И ночью тоже, – написано, – не гаснет светильник ее».
Суламифь. Значит, и ночью не дадут отдохнуть. Отпустите руки!
Старший. Ради царской жизни можно потерпеть.
Мать. «Протягивает руки свои к прялке, длани ее держат веретено, и простирает руки свои нищему».
Суламифь. Так это четыре руки надо иметь, как у обезьяны.
Мать. Зато «муж ее известен в городских воротах».
Суламифь. И царь станет известен в городских воротах, там его засмеют, когда вы его на мне жените!
(бросается
к выходу, братья хватают ее и держат)
Пустите! Или убейте сразу!
Мать (вдруг начинает плакать. Сквозь слезы). «Она делает покровы и продает пояса купцам»… Неужто я так и умру, не увидев счастья дочери?!
Старший. Ну, если, маленькая дрянь, тебя не тронут слезы матери, мы тебя, и правда, убьем!
Средний. Или отдадим городским стражникам.
На авансцене
Девы Иерусалима (поют)
Прогоняйте лисиц,
Они саду вредят,
Когда зелен еще виноград.
Оградите свой сад,
Не жалеете оград,
Когда зелен еще виноград.
5.
Во дворце: Царь Шломо и
военачальник Бенайа.
Бенайя. Девчонка не ночевала во дворце. Ее приволокла ночная стража.
Шломо. А ты, когда был мальчишкой, не убежал бы из чужих хором, домой к мамочке?
Бенайя. Но я же не мальчишка. Ты поставил меня начальником над сильными Израиля.
И я не имею права скрывать от царя, что один ловкий пастушок из Шунема замечен
вблизи дворца этой ночью. Царю Давиду я бы не посмел, а тебе скажу: что ты в
ней нашел? Очередная плясунья из деревенского хоровода.
Шломо. Раньше ты не спрашивал, просто выполнял мои желания, Бенайяѓу. Даже когда
пришлось зарезать моего кровного брата.
Бенайя. Адония попытался захватить престол еще при жизни царя Давида. И если бы
не царица Бат-Шева, которая добилась от умирающего Давида помазать на царство
тебя, земля бы не остывала от войн до сих пор.
Шломо. Нет, ты не тогда зарезал Адонию.
Бенайя. Ты пожалел – сказал: он не умрет от меча, если будет
сидеть тихо.
Шломо. Но он не сидел тихо. Он пришел к царице Бат-Шеве и попросил отдать ему
Авишаг-шуннамитянку. Помнишь, о ком я говорю?
Бенайя. Ну как не помнить? Когда царь Давид стал настолько стар, что никакие покрывала его не согревали, Бат-Шева сама повелела найти девственницу, чтоб она ухаживала, ну и грела его в постели, и мы нашли в Шулеме крепенькую такую девчонку по имени Авишаг, что прыгала с козлятами по камням на склонах Гильбоа. И не было в ней изъяна…
Шломо.
Но и ничего больше не было… кроме того, что снится мальчику по ночам. Ты
знаешь, что снится мальчикам, когда бывает мокрой постель?.. А она лежала со
стариком, который давно пресытился и даже не мог согреться. И мне было обидно.
Но еще обиднее стало, когда старший брат Адония прижал ее за кустами к ограде и
сгреб в обе лапы ее ускользающие груди…
И потом, когда царь Давид умер, а престол не достался Адонии, он попросил
отдать ему хотя бы шуннамитянку…
Бенайя. Вот тогда ты приказал зарезать Адонию. Я понял.
Шломо. Значит, ты понял, что я нашел в этой новой девчонке из Шунема. Молодость
тоже возвращается на круги свои.
Бенайя. Я понял, царь, что паренек, который бродит вокруг дворца и
заглядывает в проемы, пойдет туда же, за Адонией… Принц или пастух – для меча безразлично…
(Обнажает меч, идет к выходу… И сталкивается
с царем Давидом. Давид при виде обнаженного меча мгновенно выхватывает свой меч
и приставляет к горлу Бенайи).
Царь Давид?!
Шломо. Отец?! Разве оттуда приходят?
Давид. Это вы пришли ко мне. Что с тобой случилось, Бенайя? Ты поседел, и правая
рука с мечом дрожит почему-то. А это кто?
Шломо. Ты меня не узнал? Я Шломо сын Давида.
Давид. Как я мог тебя узнать, когда ты еще не родился? Я еще с твоей матерью не знаком.
Шломо. Значит, время пошло вспять?
Давид. Кто-то сказал, что, вообще, никакого времени нет: что было, то и будет, и что творилось, то творится, и нет ничего нового под солнцем… Но я не согласен. Поглядите во-о-н туда… Таких женщин раньше не было и не могло быть! Куда вы смотрите, отвернитесь! Ну вышла женщина на солнышко, на крышу не для того, чтоб на нее глазели. Служанка поливает ее водой из кувшина. Меня голой женщиной не удивишь… Но, окажись у меня сейчас кинор, я бы сложил новый псалом, восхвалил Господа за то, что он не остановился, когда создал Еву, а продолжает усовершенствовать свое творение так, что дух захватывает!.. Но нет под рукой десятиструнного моего кинора – так сходи Бенайя, дружок, и скажи ей, чтобы пришла к царю…
(Бенайя
оглядывается на Шломо)
Ну что ты вертишься? Кто у нас царь, кроме царя Давида?
(Бенайя
уходит)
Шломо. Что золотое кольцо в носу у свиньи, так и красота у женщины безрассудной.
Давид. Ты ее знаешь?
Шломо. Но я бы не спешил делать глупость.
Давид. Сам ты их не делал?
Шломо. Я наделал немало глупостей, отец, хотя прослыл мудрым. Но в, глупости есть своя мудрость: зачем отказывать себе в удовольствиях, если мудрый умрет, и все останется глупому? Так живи, – сказал я себе, – пока живется! С легким сердцем пей вино, наслаждайся жизнью с женщиной, которую любишь.
Давид. А ты нашел такую?
Шломо. У меня было много женщин.
Давид. У всех было. А сейчас, когда ты из черного стал пестрым?
Шломо. Есть одна шуннамитянка… Я думаю, другой такой уже не будет. Даже великий мастер Хирам-ваятель, сын медника из Цора не сумел бы создать подобное. Все изваяния, отлитые им из меди для дворцов и Храма, ничто по сравнению с ее прохладными бедрами цвета меди и лунной чашею пупка…
Давид. Не густо.
Шломо. Та, что купалась на крыше, лучше?
Давид. Жизнь покажет… Исчезни.
(Шломо уходит. Входит Бат-Шева)
Я тебя видел, женщина.
Бат-Шева. Я тоже тебя видела, царь.
Давид. Я тебя видел такой, какой тебя создал Бог.
Бат-Шева. И он не поразил тебя громом своим?
Давид. Поразил. Я оглушен, повержен и уже не в силах укротить свою страсть.
(Обнимает
ее).
Бат-Шева (отстраняясь).Я Бат-Шева, жена Урии Хэйтийца, одного из военачальников твоих.
Давид. Вот как?..
Бат-Шева. А страсть к жене ближнего разве не смертный грех?
Давид. Это я тоже беру на себя.
(Обнимает
все более страстно)
Бат-Шева. Все знают, что ты бесстрашен. Но чтоб настолько?
Давид. Я мужчина!
Бат-Шева. А я? Чем я оправдаюсь перед Богом, людьми… мужем?
Давид. Ты раба! Все вы рабы царя, и царь один за всех в ответе!
(Берет ее
на руки и уносит.)
На
авансцене
Выходят
Девы Иерусалима с арфой (кинором)
Девы Иерусалима (поют)
Мы все рабы, все у нее во власти,
И ей противиться нет сил ни у кого,
Царь – тоже раб непобедимой страсти,
Что, как змея, ужалила его.
Быть может, Бог послал им испытанье:
Разжег сердца и головы вскружил.
Прости их Бог за грешное желанье,
Которое ты в чресла их вложил.
Мы все рабы, все у нее во власти,
И ей противиться нет сил ни у кого.
Царь – тоже раб непобедимой страсти,
Что, как змея, ужалила его.
(проходят)
6.
Во дворце.
Царь Давид и Бенайя.
Давид. Ты стал опытным бойцом, Бенайя. Я пошлю тебя на помощь Йоаву. Ему не удалось ворваться в ворота Раббы. Пришлось осадить город. Боюсь, осада будет долгой. Я велел не подходить близко к стенам, пока… Я еще не забыл, как женщина бросила со стены обломок верхнего жернова на Авимелеха, сына Иеруббаала, и он умер.
Бенайя. Ты бережешь каждого воина, царь, как сына.
(Входит закутанная в покрывало служанка Бат-Шевы)
Давид. Ты?! Кто впустил?
Служанка Бат-Шевы. Ты сам велел пропускать меня, когда очень надо.
Давид (Бенайе). Иди, собирайся в дорогу…Потом придешь за моими приказами.
(Бенайя
уходит. Служанке).
Что там у нее? Нашли время.
Служанка Бат-Шевы. Бат-Шева, госпожа моя, велела сказать тебе: «Я беременна».
Давид. Ну и что? Рожай на здоровье. А зачем это знать царю? Я не повитуха.
Служанка Бат-Шевы. Беременна моя госпожа.
Давид. Да?.. Ну… в добрый час. Господь велит плодиться.
Служанка Бат-Шевы. Урия, муж и господин ее, как на грех, давно
дома не был. Все мужья на войне, …Откуда дети берутся?
Давид. Не твое дело. Тебе велели сказать – ты сказала, я выслушал.
(Возвращается Бенайя. Служанка уходит).
Бенайя. Я готов и жду твоих повелений о дальнейшей осаде Раббы.
Давид. Там есть начальник над войском, Йоав, он скажет... Хотя, вот что, пусть пришлет мне Урию Хэйтийца.
(Берет кинор,
проводит рукой по струнам)
На
авансцене.
Девы
Иерусалима (поют).
Ты запретный мой плод,
Ты мой запертый сад,
Где ночами пленит аромат.
И срывается страсть,
Как с Ливанских высот,
Там, где в бездну летит водопад.
И не пробуйте силой сдержать водопад,
Что летит с поднебесных высот.
Страсть дорогу найдет
В крепко запертый сад,
Плод запретный она оборвет.
7.
Во дворце.
Сперва мы видим Шломо… Потом входит Давид, одетый иначе, чем в предыдущей сцене
– прошло время.
Давид. Ты еще здесь?
Шломо(Давиду). Я еще не родился.
Давид. Мы с тобой оба поэты. А в прекрасном сне, который видят поэты, прошлое и будущее – два коня одной колесницы. И, все же, не знаю, как ты жил после меня.
Шломо. Я делал великие дела: возвел Храм, насаждал виноградники, устроил цветники и сады, насадил плодовых деревьев там, где раньше были лишь камни, и устроил пруды, орошать из них рощи. Приобрел я рабов и наложниц. А коров и овец приобрел я больше, чем все до меня в Иерусалиме. Серебра и золота я тоже собрал и сокровищ от царей и сатрапий. Завел я певцов, и певиц, плясунов и плясуний. И стал я велик более всех, кто был до меня в Иерусалиме. Но главное, что я постиг, мудрость. И я дал наставления сыновьям в виде притч и иносказаний.
Давид. Интересно, что ты там наплел?
Шломо. Ну, например: «Может ли кто положить себе огонь за пазуху, чтобы не сжечь своих одежд? Может ли кто ходить по горящим углям, не обжегши ног своих? – Так и тот, кто входит к жене ближнего своего, кто прикоснется к ней, не останется без наказания».
Давид. Кто чей сын?..
Шломо. Но мне уже больше лет, чем тебе…
Давид. Но
ты не царь Давид. Мы устроены по-разному.
Для тебя – Страна, женщина. Ты любишь ее, как любят женщину: осыпаешь цветами,
кормишь сладостями, умащаешь благовониями, даришь изумруды и до смерти боишься
ей не угодить. А для Давида
Израиль – это народ, мужчина, опоясанный мечом, а женщина – его добыча…
(Входит Урия, покрытый пылью, в боевом
облачении. Шломо скрывается за кулисой))
Урия. Ты звал раба своего?
Давид. Да, Урия. Но не раба, брата, с которым пили когда-то из конских следов
кровавую жижу.
Урия. Ты хотел спросить об осаде Раббы?
Давид. Сперва пойди в свой дом, омой ноги. Ведь ты с дороги пришел. Поспишь… А
завтра придешь. Ночь твоя, разве плохо?
Урия. Прости, я скажу, что думаю… Ковчег завета, весь Израиль и Иуда пребывают
в шатрах, и господин мой Йоав и рабы господина моего стоят станом в поле, а я
пойду в дом свой есть, пить и спать с женой! Клянусь жизнью твоей земной и долей
в вечности – не сделаю этого!
Давид. Молодец. Настоящий воин. Давай выпьем с тобой вина.
Урия. За тебя, царь!
Давид. За тебя, брат.
Урия. За тех, кто стоит станом в поле. Они меня спросят: почему отпустили домой
в Иерушалайм Урию Хэйтийца. Он кто царю? Родственник? Что я, лучше всех? Да?.. Нет,
ты скажи!
Давид. Совсем упился. В самый раз сейчас домой в постельку.
Урия. Хоть казни, на полу, у ног твоих, вповалку с рабами я
просплю эту ночь! И не уговаривай!
Давид. Ладно, утром я дам тебе письмо к Йоаву. Секретное! И чтоб ни одна душа, даже
ты, не распечатала свитка!
Урия. Вот это по мне! Любому перегрызу горло… сам умру!..
Давид. Иди спать.
На
авансцене
Девы Иерусалима (поют).
Тимпаны звенят и наполнены чаши.
Мужи собирайтесь, и жены, и девы!
На свадьбе Давида сегодня мы пляшем
И пьем за здоровье царицы Бат-Шевы.
Царь снимет одежды и пояс развяжет,
Давно уж готово их брачное ложе.
На ложе взойдет он и с нею возляжет…
Господь их потомство несметно умножит…
7.
Снова дворец. Царя Давида обряжают в брачные одежды…
Входит разгневанный пророк Натан, все разбегаются. Остаются лишь Давид и Натан.
Давид. Натан?.. Что привело ко мне пророка Натана?
Натан. Кто может прислать пророка, кроме Всевышнего?
Давид. Господь снизошел до раба своего – прислал пророка поздравить со свадьбой?
Натан. Нет, он прислал восстановить справедливость. Посуди сам, царь. В одном из городов твоих есть два человека: богатый и бедный. У богатого очень много крупного и мелкого скота, а у бедного ничего, кроме одной маленькой овечки, которая выросла у него вместе с его детьми, один кусок хлеба с ним ела, из его чаши пила. Спала на груди его и была для него как дочь… И пришел странник к богатому человеку, и тот пожалел взять что-то из своего крупного и мелкого скота, чтобы приготовить гостю, а взял овечку того бедного человека…
Давид. Достоин смерти! А до этого должен заплатить вчетверо: за овечку и за то, что поступил без милосердия! Где этот человек?
Натан. Ты этот человек! Так сказал Господь Бог Израилев: я помазал тебя на царство, дал тебе дом и жен, и победы над врагами. Дал бы еще, если этого мало. А ты сделал зло в глазах моих.
Давид. Ты о чем? Опомнись.
Натан. О письме, которым ты снабдил Урию Хэйтийца. Не только Всевидящий знает, что в нем было: поставить Урию под стены города, на то место, где ему не избежать смерти. Ты убил Урию мечом Аммонитян, а себе взял его жену в жены.
Давид. Я знаю, Натан, что совершил смертный грех. И готов платить за него жизнью.
Натан. Смерть твоя не входит в планы Господа. Но умрет сын, когда он родится от тебя у жены Хэйтийца.
Давид. Только не это! Молю тебя, только не это!
Натан. Моли Его.
(Уходит)
Часть вторая
8.
Во дворце.
Давид, простертый на полу. Служанка Бат-Шевы выносит таз с мокрыми тряпками.
Служанка Бат-Шевы. Ты бы чего-нибудь поел, царь. Седьмой день лежишь. Не дай Бог, помрешь и не встанешь.
Давид. Может, Он помилует ребенка.
Служанка Бат-Шевы. Может, да не хочет. Хотел бы, так…
(Отворачивается).
Давид. Не прячь глаза! Договаривай. Что с моим сыном?
Служанка Бат-Шевы. Спроси у госпожи. Я причем?.. Да ни к чему тебе, царь, на полу валяться и морить себя голодом. Господь высоко, для него что есть мы, что нас нет.
Давид. Не кощунствуй, разгневаешь Бога. Бог должен наказывать и в десятом колене тех, кто презрел его заповеди… Но, вдруг, ему самому станет жалко, когда увидит, как нам дорого дитя наше, и как мы уже наказаны?
Служанка Бат-Шевы. Вы-то наказаны, а дитя… В чем дитя перед ним виновато было?..
Давид. Повтори!
Служанка. Чего «повтори»? Наповторялась.
Давид. Ты сказала «было»!
Служанка. Все мы были, и все там будем.
Давид. Умер мой сын?!
Служанка Бат-Шевы. Так уж сразу и умер?.. Ну умер.
Давид. И семи дней не прожил будущий царь Израиля!.. Зови рабов, пусть поднимут меня с пола, и пусть обрядят в чистые одежды, и посадят за стол. Преломим хлеб и запьем вином наше горе.
(Слуги
выходят, выносят стол, белые одежды).
Служанка Бат-Шевы. Умом тронулся царь. То семь дней провалялся в трауре, а как дитя отдало душу Богу, так, на тебе, пир горой!
Давид. Это раньше я умом тронулся: надеялся задобрить Всевышнего смирением и постом. А теперь уж что зря плакать? Ребенок ко мне не возвратится. Теперь я сам иду к нему!
(Выходит
Бат-Шева с окаменевшим от горя лицом. Давид весь как бы съеживается перед ней).
Понимаю, как ты меня ненавидишь! (слугам) Все вон! (Все уходят.) Никто не должен видеть царя распростертым перед женщиной.
(Бат-Шеве)
Топчи меня, унижай, утри мне лицо подолом. Я один, только я, убил твоего сына!
(Она
опускается на пол рядом с ним и прячет свое лицо у него на груди. Они сидят,
обнявшись, и оба плачут… Выходят Девы Иерусалима)
Девы
Иерусалима (поют).
И хор ангелов, славящих Бога, притих,
В час, когда с запредельных высот
К ним сошел незаметно и, глядя на них,
Сам заплакал Господь Цеваот.
Он простил их за то, что хватило им сил,
В тот отчаянный миг не забыть,
Что мужчину и женщину Он сотворил,
Чтобы люди умели любить.
И, быть может, впервые карающий Бог
И себя самого укорил,
Что от смерти любовь отделить Он не смог,
Ведь Он сам этот мир сотворил.
И прощен был царь-воин пастух и певец,
И любимец народа Давид,
И был зачат им сын, царь-поэт и мудрец.
И построил он храм на любви.
10.
Снова, как
в первой картине. Уступ горы, вид на долину и цепи гор. Шломо и
Девушка-экскурсовод.
Шломо. Едва она отмылась от нечистоты, как Давид вошел и спал с ней.
Девушка-экскурсовод. Ну вы даете!
Шломо. А, когда родился я, Господь через пророка Натана нарек мне имя Йедидья, что значит любимый Господом. И это, представь, после стольких грехов противозаконной пары, которую даже смерть первенца не удержала от порока.
Девушка-экскурсовод. Значит, искупили страданием.
Шломо. Плохо
ты знаешь Господа. Что Ему наши горести перед морем страданий, которое
простирается от лица Его?! Труп чайки, залетевшей далеко и не нашедшей берега… На
любви Давида и Бат-Шевы, испытанной подлостью, муками совести, смертью ребенка
и неодолимой страстью, Господь воздвиг великое царство и Храм Иерушалаймский… (долгая пауза) Но зато он лишил меня права любить и быть любимым.
Девушка-экскурсовод. А царица Савская?
Шломо. Еще скажи, дочь фараона. Почему, как по-твоему, царство Израиля и Иуды столько лет не знало войны?... Да потому что я через жен породнился с врагами народа моего. И даже поставил жертвенники их богам: «Кемошу, мерзости Моаавитской, и Молэху, мерзости сынов аммоновых…» И мало того, что это меня погубило в глазах моего народа… Так хоть бы они меня любили.
Девушка-экскурсовод. Семь сотен жен и толпы наложниц?!
Шломо. Смотря, что такое любовь…Можно дойти до вершины наслаждений… Но всегда наступало утро, и я видел при свете, что это было суетой, а не любовью. А ты знаешь, что такое суета? Это воздух, который ты уже отравил и выдохнул. Дыхание, которое улетело…
Девушка-экскурсовод. А Суламифь?
Шломо. Не спрашивай меня о шуннамитянке.
(Резко
поворачивается и уходит).
На
авансцене
Девы Иерусалима (поют).
Не будите любовь, когда
Спит она, как оливковый сад,
А проснется любовь, – беда:
С ней проснется и ревности ад.
Наводненья не смогут любовь погасить,
Да и ревности тоже они не зальют,
А захочешь любовь за подарки купить,
И друзья, и враги засмеют.
Не будите любовь, когда
Спит она, как оливковый сад,
А проснется любовь, – беда:
С ней проснется и ревности ад.
11.
Покои царя
Соломона, брачное ложе. Царь Шломо сидит, тяжело задумавшись. Служанки выводят
к нему Шуламит в богатых одеждах из пурпура и виссона, с золотыми украшениями
на шее и на руках.
Старая служанка (в сторону). Нарядили царицей, а все равно нос воротит.
Шуламит. Ошибаешься, все вы ошибаетесь. Вот и дома говорят, что мне повезло. В покои царские приведена! Обряжена причесана и приглажена, как кобылица в колеснице фараона.
Шломо. Почему же ты убегала из дворца? Только говори правду.
Шуламит. Потому что я, как дурной осел между двумя кормушками. Того и жди, сдохнет с голоду. Царь Шломо себе сделал паланкин из ливанского кедра. Столбы серебряные! Ковер золотого шитья. А внутри его царское ложе выстлано любовью девушек Иерусалима. А мне почему-то милее там, где вместо крыши – кедры, стенами кипарисы, и наше ложе – трава.
Шломо. Так, может, моя царица, бросим все это и бежим из дворца, будем спать в шатрах и пасти коз среди лилий? Разве князья Израиля не были пастухами?
Служанка. Совсем тронулся царь… Прости, дуру. Да как нам такого царя потерять? При ком еще было, чтоб по правую сторону от реки и до самой Аззы каждый сидел под своей смоковницей и не знал войны?..
Шломо. Не трать слов. Поди и скажи, царь велел нагрузить на верблюдов все, что надо для пастушьего стана!
Служанка. Разбежалась…
(Ворча, уходит.
Воины и Бенайя с обнаженным мечом вводят Пастуха)
Суламифь. Так вот ты какой, царь Шломо-мудрый…
(Приплясывая
приближается к стражам и их пленнику)
Говорят: виноградник был у царя
плодородный. Он доверил его сторожам, и каждый в уплату принес тысячу серебром…
А мой виноградник со мной… А тебе, Шломо, твоя тысяча …( срывает с себя
пурпурное покрывало ) и пятая часть сторожам!..
(Золотые
украшения швыряет в стражей…Они, в растерянности, отпускают пленника, Суламифь
хватает его за руку, тянет к выходу…)
Любимый, бежим! Бежим, любимый!
(Стражи, опомнившись, хватают обоих. Стоп-кадр, как в кино. Гаснет свет)
12.
Освещается
часть сцены. Царь Шломо один.
Шломо. Приближаются годы, о которых сам скажешь: «Я их не хочу». И еле слышен станет голос птиц, и поющие девушки притихнут, малый холмик станет преградой на дороге, скрючатся твои бойцы и потускнеют глядящие в окошки…
(Высвечивается силуэт молодой женщины, это Наама)
Наама. Кому ты это говоришь, Шломо?
Шломо. Тебе, Наама, тебе. Ты моя первая жена – любовь моей юности.
Наама. Но ведь меня укусил скорпион, и я умерла.
Шломо. Кто такой скорпион, рядом с Господом?! Бог сотворил мир не снаружи, а внутри нас, и все что с нами происходит – это жизнь души, а в душе все мы живы – смерти нет…
Наама. А старость?
Шломо. С этим, к сожалению, ничего не поделаешь. Как видишь.
Наама. Зато ты, говорят, первый из царей, овладевший всей мудростью мира.
Шломо. Врут. Не я первый. Мудрость была еще тогда, когда Бог не сотворил ни земли, ни морей, ни начальных пылинок вселенной. Она была с ним, когда Он проводил круговую черту на поверхности бездны, утверждал облака и полагал основания земли.
Наама. А любовь – это мудрость или большая глупость?
Шломо. Смотря какая любовь?.. Вообще-то любовь, подарена Богом всем творениям Его: и орлам на вершинах, и горлицам на наших крышах, и юной газели в расщелине гор, и кобылице из выезда фараона, львам, леопардам и даже цветку кипрея. В любви, как и в смерти, нет у человека преимущества перед скотом. Кто знает: дух человеческий восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю?.. Но для человека у Создателя был особый замысел. Он сказал нехорошо человеку быть одному, сотворим мы ему помощника, соответственного ему, Отец мой Давид, обрел такого помощника. Когда его тело умирало, царством правила душа его Бат-Шева. И если бы не она, Израиль не знал бы мира почти сорок лет.
А все мои жены и наложницы, даже прекрасная Шуламит, достойная песни песней – всего лишь суета сует и томление духа.
Наама. Мне трудно тебя понять. Что это такое?
Шломо. Томление духа – это то что остается человеку на склоне дней, если ты один на земле, и нет у тебя помощника, каким может быть только женщина.
Наама. Ну почему только женщина?
Шломо. У
мужчины свой путь, даже если он друг твой. А у царей так и друзей не бывает.
Наама. Бедный мой тигренок, поседевший… (гладит его голову). Мне не удавалось распрямить ни одного колечка… А теперь – это дым.
Шломо. Может, начнем все сначала, Наама? Оказалось, вся мудрость жизни проста, как голубиное яйцо. Пей воду из твоего водоема и имей радости от жены юности твоей, любимой лани и прекрасной серны; пусть груди ее напоят тебя во всякое время; ее любви отдавайся постоянно. Для чего увлекаться постороннею и обнимать лоно чужой?
Останься, душа моя!
Наама. А скорпион?
Шломо. Тот скорпион рассыпался прахом в пустыне.
Наама. Так найдется другой скорпион в облике женщины и убьет меня снова в твоем сердце.
(Ее силуэт
растворяется в темноте)
Шломо. Наама… Наама!..
Ее голос (из темноты). Не все возвращается на круги твои!
(Вспыхивает
свет. Освещается « стоп-кадр» конца предыдущей сцены: Суламифь и Пастух в руках
стражи и Бенайя перед ними с обнаженным мечом)
Шломо (устало). Откройте клетку и выпустите птиц.
Занавес.
На
авансцене
Девы Иерусалима
(поют)
Все уходит, и все возвращается вновь,
Солнце встанет, чтоб снова светить,
Но одна лишь любовь, но одна лишь любовь
Не умеет кругами ходить.
Любовь уходит навсегда,
Вот только что она была –
И как песок, и как вода,
Она сквозь пальцы утекла.
Все уходит, и все возвращается вновь,
Солнце встанет, чтоб снова светить,
Но одна лишь любовь, но одна лишь любовь
Не умеет кругами ходить.
Примечания
[1] Всех четверых может играть одно и то же лицо, но
смена костюмов должна быть ошеломительной.
[2] Стихи Рины Левинзон «Суламифь»
Комментарии:
Акива
Кармиэль, Израиль - at 2010-04-30 05:00:35 EDT
Марк, снимите фильм сами, сегодня эьо не так уж рудно. И выложьте го в интернет. Надо же с чего-то начинать. Сейчас, когда все рынки, в.т.ч. и рынок искусства насыщен, нет другой
Марк Азов
Нацерет Илит, Израиль - at 2010-04-18 15:14:48 EDT
Борису Э.Альтшулеру.
Спасибо на добром слове, но не думаю, что меня ждут на Российском ТВ. Уж давно никого там не знаю.В театре эта пьеса еще не поставлена, театр сейчас, как говорится, испытывает временные трудности.
Борис Э.Альтшулер
- at 2010-04-17 15:37:21 EDT
Прекрасная пьеса. Жаль только, что оборвалась на таком интересном месте.
Уважаемый Марк Азов,
может быть имеет смысл предложить Ваше произведение для экранизации на русскоязычном ТВ? Этот вариант представляется мне наиболее возможным из всех: пьеса есть, театр есть и, кроме того, есть русскоязычная публика во всем мире.
Марк Азов
Нацрат Илит, Израиль - at 2010-04-15 18:19:07 EDT
И актеры есть прекрасные, и театр 5 международных дипломов получил, один - на "Славянском базаре" в Витебске, а, вот, спонсора нет, и государство жмется, и мэрия скупится, и чахнет энтузиазм.
Элла
- at 2010-04-15 11:53:57 EDT
Мелкая придирка: Йешу не Бен Ноцри (сын назарянина), а Ха Ноцри (назарянин).
Суходольский
- at 2010-04-15 03:48:47 EDT
Игрек
- Thursday, April 15, 2010 at 00:37:46 (EDT)
Догадался бы кто-нибудь открыть "театр Азова". Какой замечательный театр мог бы быть!
Так уже догадался - сам Азов. Вот что в его авторской справке стоит: автор и актер театра «Галилея» в Нацерет Иллите.
Желаю театру богатого спонсора и талантливых актеров. А то одному Марку тяжеловато должно быть.
Софья Гильмсон
Austin, Texas, USA - at 2010-04-15 01:14:33 EDT
<<Игрек
- at 2010-04-15 00:37:45 EDT
Догадался бы кто-нибудь открыть "театр Азова". Какой замечательный театр мог бы быть!>>
Да, да, да!
Игрек
- at 2010-04-15 00:37:45 EDT
Догадался бы кто-нибудь открыть "театр Азова". Какой замечательный театр мог бы быть!
Б.Тененбаум :)
- at 2010-04-14 16:37:55 EDT
Даже принимая во внимание немеркнущий блеск "основного источника", которой этa версия несколько противоречит - написанo замечательно хорошо :)