Shalit1

Звучные, веселые песни, хоры (ħora), созданные в Эрец-Исраэль в 20-30 годы прошлого века, у нас называют халуцианскими (от «халуц» – пионер, первопроходец). Но как трудно себе представить, что и спустя полвека на «брегах Невы» их распевает на иврите серьезный человек, российский ученый, во время прогулок по тенистым аллеям Северной Пальмиры и в ее окрестных лесах. «Лева помнил эти песни всю жизнь, – говорит Гита Менделевна Глускина, вдова ученого. – Хотя петь их было и не с кем и почти некому, разве что себе, мне, еще двум-трем друзьям».

Сразу после кончины Вильскера в Ленинграде, в 1988 году, солидный израильский научно-библиографический журнал «Кирьят Сефер» (он издается с 1926 года) вышел с его портретом. Это был единственный случай, когда журнал нарушил свою традицию – он никогда не публикует иллюстраций. А тут был не портрет даже, а домашняя фотография человека во весь рост. Он смущенно улыбается. Может, потому что впервые надел этот роскошный заграничный белый свитер, доставшийся ему по наследству от покойного шурина Иосифа Амусина? Или просто улыбается фотографу – композитору и другу Гиршу Пайкину, который настоял сфотографировать его именно в новом свитере?

Ученые Израиля вглядывались в лицо этого человека с особым чувством и интересом: многие впервые видели его фотографию – так вот каким он был, Арье Вильскер, удивительный русский еврей, их коллега, открывший в последней четверти ХХ века драгоценный клад – неизвестные миру произведения великого Иегуды ħа-Леви, вглядывались, я сказала, с интересом, но и с горестным осознанием непоправимого.

«Мы понесли огромную утрату с кончиной Вильскера, – писал в газете "Едиот ахронот" ("Последние новости", 13.3.1988) крупнейший специалист по еврейской поэзии Средневековья профессор Эзра Флейшер (он скончался в 2006 году), – Наш мир скорбит не только об исследователе – аристократе духа, о посланце разума из недружелюбной страны, о коллеге с душой щедрой и самоотверженной. Многие израильские ученые потеряли друга, который вдохновлял нас издалека собственной неутомимостью поиска, совершенно огненной творческой страстью и при этом поражал и знаниями и редкостной скромностью».

К сожалению, прижизненная слава Вильскера в Израиле, где он никогда не бывал, составила всего шесть лет.

По документам он был Лейб Хаймович, по-русски Лев Ефимович, а в Израиле – Арье (лев на иврите). Так и написано под снимком: Арье Вильскер, в скобках добавлено – Лейб бен Хаим (сын Хаима) и строкой пониже – годы жизни. Сама же фотография включена в обширную статью упомянутого профессора Флейшера, посвященную юношеским годам Иегуды ħа-Леви и началу его дружбы с тогда уже маститым поэтом Моше Ибн Эзрой. Подзаголовок гласил: «По исследованиям Арье Вильскера». Статья была готова, сдана в набор, и тут пришло сообщение из Ленинграда о внезапной кончине Льва Вильскера. Профессор поспешил сделать необходимые изменения во вступлении, в тексте и примечаниях (настоящее время в один миг стало прошедшим!), редакция приняла его исключительную просьбу и, как уже сказано выше, впервые за 62 года существования журнала отвела под фотографию специальную страницу.

Когда прочитаешь о Вильскере то, что писали о нем при жизни, и то, что продолжали писать ученые-израильтяне после его ухода, те, что с юных лет и до глубоких седин сами занимались и занимаются еврейской историей, философией и поэзией эпохи Средневековья – Хаим Рацхаби, Нехемья Алони, Йосеф Яалом, Дов Ярден, разумеется, Эзра Флейшер, и многие другие, невольно думаешь, снова и снова, как мы были обделены, не зная языка своего народа, его богатейшей культуры, не ведая, что среди нас живут и творят на иврите, пусть в неописуемых, нечеловеческих условиях, такие редкие таланты, как Дов (Борис) Гапонов, Цви Прейгерзон, еще несколько человек и среди них вот он, Лев Вильскер. И его, так же, как Гапонова, в Израиле называли «ученый муж», «глубочайший знаток иврита», «мудрец», «уникум из Ленинграда», а то и совсем лаконично – «гений».

На счастье, у каждого из них оказался свой ангел-хранитель: у Гапонова – поэт Авраам Шлионский, опубликовавший его перевод на иврит грузинского эпоса «Витязь в тигровой шкуре» Руставели, а у Вильскера – Эзра Флейшер.

Кто знал в России ученого по имени Лев Вильскер, когда ему негде было публиковаться? Знали, ценили и любили, пожалуй, только в Ленинградской Государственной публичной библиотеке имени М.Е. Салтыкова-Щедрина, где он проработал без малого 30 лет, и, разумеется, другие гебраисты и друзья.

В издании библиотеки «Восточный сборник» его работу, единственную, опубликовали только в годы перестройки, уже после его смерти. Эта работа называется «Книга Мудрости Саида бен Бабшада», и она также явилась открытием и основой для многочисленных исследований и публикаций. И к ней мы еще вернемся.

Лев Вильскер родился в 1919 году в Шумске Волынской губернии, тогда это была Польша, ныне это Тернопольская область в Украине. По месту рождения он взял себе и литературный псевдоним – Л. Шумский.

Его детству могли позавидовать все на свете девчонки и мальчишки: ведь его папа был хозяином завода по изготовлению газированной воды. Лева учился в халуцианской школе, подростком прошел ћахшару – трудовую подготовку к алие – и, возможно, собирался быть... слесарем в Эрец-Исраэль. В любом случае технические знания пригодились – через десятки лет он смог самостоятельно поменять замок в кооперативной квартире, от чего вся семья пришла в неописуемый восторг. И всю жизнь пел халуцианские песни.

На счастье мировой науке были у него два деда, основательно знавшие Талмуд. И хотя Талмуд он изучал с учителем, один дед следил за его прилежанием в течение недели, а другой экзаменовал каждую пятницу. При этом бабушка отзывала Лейбеле в другую комнату и там тайком угощала его рюмочкой вина с куском лекэха – медовика. Вот такая у него была привилегия. Учитель же пользовался особым расположением мамы. Она всегда подавала ему стакан горячего чая. Это была его привилегия. Он пододвигал к себе стакан и неизменно повторял: «Гемарра (Гмара, как говорят на иврите) не остынет, а чай может остыть». Впрочем, он произносил эту фразу по-еврейски, и звучала она, если не считать моего гойского произношения, так: «Ди геморе вэт нит калт верн, ун ди тэй кен калт верн».

В 20 лет Левина еврейская жизнь кончилась. В 1939 году Западная Украина отошла к Советскому Союзу, его мобилизовали и отправили на Дальний Восток, а там началось варикозное расширение вен, и на этой почве появились трофические язвы, от которых он невыносимо страдал. Попал в военный госпиталь, а когда началась война, его зачислили военным железнодорожником – сначала в Галич, потом в Эстонию. К концу войны, узнав, что есть закон о демобилизации военнослужащих, желающих учиться, он подал прошение и, приехав в Ленинград, поступил в Институт иностранных языков на французский факультет. Через полтора года Лев Вильскер переводится на восточный факультет Ленинградского Университета на кафедру ассириологии и гебраистики. И иврит снова активно вошел в его жизнь. И вспомнились все призабытые песни юности. Он пел их иногда, тихонько, своим новым друзьям – Мише, будущему профессору Хайфского университета Михаилу Гельцеру и Гите Глускиной, которой через три года, в январе 1949-го, предложит руку и сердце, а в декабре они уже отпразднуют день рождения своего сына Эммануила («Я его первая полюбила, – говорит мне Гита Менделевна, – он был очень красивый»).

В 1950-м Лев Хаимович закончил университет по специальности лингвиста-семитолога, был направлен на работу в Государственную Публичную библиотеку имени М.Е. Салтыкова-Щедрина, в отдел книг на языках иврит и идиш, позднее переименованный в Отдел литератур стран Азии и Африки. Тогда-то, наверное, сотрудники и переименовали Лейба Хаимовича в Льва Ефимовича. Так было проще. По службе он то поднимался вверх, то опускался вниз – когда какая полоса, побывав и рядовым библиотекарем, и старшим редактором, и старшим научным сотрудником. Для него важно было одно – лишь бы давали заниматься наукой. И на работе и дома.

Лев Вильскер, Гита Глускина, Борис Вильскер. Конец 1970 годов

У замечательного поэта Сары Погреб, поселившейся на Шомроне, в Самарии (в городе Ариэле), есть стихотворение, начинающееся так: «Мы теперь – самаритяне. / Озираемся безмолвно. / Горизонт, как в океане, / И холмов застыли волны...»

Географически это верно. Но что бы сказали самаритяне, считающие себя потомками израилевых колен (хотя мы помним, что они вынужденно приняли иудаизм после ассирийского «трансфера»), живущие на земле Израиля еще с прошлой эры, если бы читали стихи на русском языке?

И я обратилась к... самаритянину. Беньямин Цедака, главный редактор журнала «Алеф-Бейт. Хадашот ха-шомроним» (по-самаритянски это звучит как «Аляф-Бит») неожиданно весело рассмеялся... на иврите: «Зэ бэсэдэр...» (Какой у него иврит! Оказалось, он выпускник Иерусалимского университета). «Все в порядке. Мы ведь не называем себя "шомроним" (самаритяне), мы – израильтяне».

– На 1 января 1998 года нас было 608 душ (сегодня чуть больше 700 – Ш.Ш.). Наши предки называли себя не «шомроним», а «шомрим», буквально «хранители», более полно «шомрим ал ħа-эмет» – «хранители истины», «хранители Пятикнижия».

Он пригласил меня в гости, в Холон, почитать письма Вильскера. Беньямин Цедака переписывался с ним много лет, печатал его работы, назвал лучшим среди российских специалистов по самаритянской культуре. Кстати, самаритяне, в том числе и родные Цедаки, служат в израильской армии.

Сотрудники Ленинградской публичной библиотеки, конечно же, знали о ценнейшем архиве письменных и литературных памятников в собрании А.С. Фирковича, но никому не приходило в голову, что большая каменная плита в одном из углов на главной лестнице – из того же столь знаменитого, сколь и загадочного собрания. А ведь они проходили мимо нее многие годы по нескольку раз в день. В 1987 году библиотека отмечала 200-летие со дня рождения А.С. Фирковича. На конференции в честь этого события все были немало удивлены, когда Лев Вильскер сообщил, что надпись на этой плите высечена на самаритянском языке и, по его заключению, она относится к 383 году нашей эры.

Да, самаритянский язык, самаритянская графика, восходящая к палеоеврейской письменности, были областью науки, в исследовании которой впервые прославился молодой ученый Лев Вильскер.

Надо учесть, что самаритянский язык не изучали в университете и что графика самаритянского письма резко отличается от ивритского алфавита.

Самостоятельно изучив язык, Лев Вильскер со временем стал признанным специалистом-самаритяноведом.

Из автореферата его диссертации: «...самаритянское рукописное собрание Государственной публичной библиотеки состоит из 18 600 пергаментных и бумажных листов, не считая... свитков, а также надписей, выполненных на камне, шелке и меди...». Профессор Виктор Лебедев, бывший хранитель еврейско-арабских рукописей в той же библиотеке, ныне израильтянин, пишет в журнале «Алеф-Бейт», что Вильскер изучил все эти листы, цитирую: «не пропустив ни одного».

Из письма Гиты Глускиной: «В 1970 году Лева защитил диссертацию, получив ученую степень кандидата филологических наук, а в 1974 году в издательстве "Наука" вышла его книга "Самаритянский язык", вскоре переведенная на французский язык (Париж, 1981). Кроме того, работая над самаритянскими рукописями, Лева составил подробный каталог этих рукописей (вы помните, сколько листов они включали – Ш.Ш.), опубликованный через четыре года после его смерти».

Научные познания и интересы Вильскера были чрезвычайно широки. Есть у него работы о древних рукописях, найденных в районе Мертвого моря, и лингвистические труды о различных семитских языках, труды по лексикографии, всего свыше 100 научных работ. Поскольку, повторим, печататься ему было негде, ни на русском, ни на иврите, он стал писать на идиш и «со скрипом», по выражению Г. Глускиной, публиковать свои статьи в журнале «Советиш Геймланд». И чтобы представить круг его интересов, приведем названия только нескольких его публикаций в этом журнале: «У истоков Пушкинианы у евреев», «Плунгиан и его перевод стихотворения Пушкина», «Сочинения Шолом-Алейхема в переводах на иврит», рецензия на библиографию о Менделе Мойхер Сфориме, «Меджибожское надгробие» (о могиле Баал-Шем-Това), «Неизвестные письма Хаима Нахмана Бялика...». Вот иллюстрация, присланная Л. Вильскером в «Советиш Геймланд» к его работе «Плунгиан и его перевод стихотворения Пушкина».

Мы уже упоминали, что среди прочего Лев Вильскер обнаружил в собрании А.С. Фирковича и рукопись стихотворной книги некоего Саида Бен-Бабшада, философа-гуманиста и поэта, жившего в Вавилоне, которые он (Фиркович) во время своих странствий извлек будто бы из могилы на еврейском кладбище в Египте. Отдельные небольшие фрагменты этой книги находили разные ученые в разное время и в разных книгохранилищах мира. В Ленинграде же оказалась значительная часть рукописи. Упоминал, но не работал над ней и побывавший в библиотеке в 1960 году израильский ученый Е. Ширман. Вильскер дал ей имя: «Книга Мудрости». Отличное знание всей иностранной литературы средних веков и проницательность Вильскера позволили окончательно установить и подлинное имя автора, и то, что время его жизни относится ко второй половине Х – первой половине XI веков. И даже обнаружить фальсификацию: караим Фиркович хотел, чтобы и поэт остался в истории караимом, он настаивает, что копии дарственных надписей приведены им «буква в букву, слово в слово», но Вильскер, не оспаривая родства, открывает, что кто-то «исправил» сам оригинал. В другой рукописи, а именно, в караимском молитвеннике, он прочитывает вдруг литургическое произведение – акростих, в котором выведено имя автора (по первой букве каждой строки) – Давид бен-Бабшад ха-коэн, и доказывает, что Саид и Давид – одно и то же лицо. Добавление не арабами арабского имени в арабоязычных странах, как известно, было широко распространено. Соединив разрозненные отрывки из книги Саида Бен-Бабшада и восстановив текст, ученый вернул миру большое поэтическое произведение талантливого средневекового автора. Поэтический перевод на русский «Книги Мудрости» Саида бен-Бабшада (профессор Флейшер считал, что он был персидским евреем и написал о нем целую книгу) сделал А.Ф. Марголин. 37 двустиший из этой книги, главу «Гимн Мудрости», заново и замечательно перевел Владимир Лазарис (журнал «Ариэль», № 15, 1993).

Сначала приведу фрагмент из прозаического перевода Вильскера: «Светит Луна, и Солнце – величайшее из светил,/ Но перед светом Мудрости бледнеют все светила./ Многочисленны короны, обильны украшения,/ Но перед венцом Мудрости ветшают все короны./ Прекрасно чистое золото, великолепны драгоценные камни,/ Но перед прелестью Мудрости все они блекнут/».

А вот отрывки из перевода В. Лазариса: «Солнце с Луною – их ярче не сыщешь светил,/ Но Мудрости свет все другие светила затмил./ Сверкают короны, алмазный рассыпавши свет,/ Но рядом с короною Мудрости места им нет./... Забудут героев, забудут отважных бойцов,/ И в памяти высекут лишь имена мудрецов./... Кто деньги добыл, тот богатство свое стережет,/ Кто Мудрость нашел, тот счастливым себя назовет./... На трапезу к Мудрости стоит всегда поспешить,/ И есть ее хлеб, и вино ее сладкое пить./... Кто льнет к вам с любовью – в друзья не берите таких,/ Дружите лишь с ней, что вернее и ближе других»...

В предисловии к своей книге «Мишлей Саид бен Бабшад» («Притчи Саида бен-Бабшада») Эзра Флейшер пишет, что в спасении этих фрагментов заслуги Вильскера просто неоценимы. «Я искал пути к рукописям Фирковича, проф. Ширман их видел, но не изучал, и я ждал их 15 лет», – слова Эзры Флейшера. В его книге 300 страниц, и он постоянно ссылается на умозаключения Льва Ефимовича.

Кроме научной работы, Лев Вильскер занимался и переводами с иврита и древнесирийского.[1] Тут неизменным его соавтором был Авраам Белов, делавший литературную редакцию переводов Вильскера.

В 1962 году в Ленинграде побывала двоюродная сестра Гиты, израильтянка. Гита рассказывает: «Лева пошел ее проводить, на улице им встретился другой человек из израильской группы, кто-то из КГБ сфотографировал их. И за "связь с иностранцами" Левин начальник, изрядный антисемит, добился, чтобы его убрали из отдела, где он работал по специальности, и перевели в отдел комплектования. Но и в "изгнании" Лева тоже смог принести библиотеке неоценимую помощь. Он знакомился с научными проспектами в самых разных областях, не забывая иудаики, гебраистики и семитского языкознания, и выписывал книги из всех стран. Когда приезжали ученые из-за границы, они бывали поражены».

Как просто решаются иногда трудные загадки: вот почему ленинградские фонды, связанные с еврейской тематикой, оказались много богаче московских!

Спустя пять лет новая заведующая отделом категорически потребовала вернуть Вильскера: без него весь специальный фонд «оголен». Напевал ли он в то утро торжества справедливости, по дороге на работу, свои любимые песни, неизвестно. Известно лишь, что он был счастлив!

В 1979 году Вильскеру устроили торжественный банкет в честь его 60-летия. В тот вечер он услыхал много добрых слов: учтивый, внимательный, умный, скромный, знающий, всеми уважаемый.

А он был полон сил, окрылен всеобщей любовью и выглядел, повторяет Гита, молодым и очень красивым. И такой удар! Будучи на пенсии, он узнал, что к его 120 рублям можно получить еще 12!, если проработать несколько месяцев рабочим. И ... устроился простым переплетчиком.

Но вскоре произошло нечто неожиданное. Стечение горьких обстоятельств жизни в талантливой натуре иногда, часто неожиданно, обнаруживает новые скрытые свойства души, ума, характера.

Мы уже упоминали здесь имя Авраама Фирковича. Любитель древностей, он много разъезжал по странам Ближнего Востока. В конце XIX века он продал ленинградской (тогда Императорской публичной) библиотеке две коллекции, особую ценность которых составляли рукописи из Каирской генизы. Авраам Гаркави, Павел Коковцов, проф. Хвольсон над ними работали. Ученые разных стран приезжали, чтобы только посмотреть на них. Теперь решил ими заняться, как он говорил, «покопаться в них» и Вильскер. Будучи свободным, он всю свою энергию направил на изучение еврейских текстов этой коллекции. Он хорошо разбирался в разных почерках и шрифтах, его глаз был меток и замечал то, мимо чего проходили другие. И чуть не каждый день работы приносил открытия: он чувствовал, что нашел неизвестные стихи еврейских средневековых поэтов, в том числе, и стихи Иегуды ћа-Леви, но не мог знать этого наверняка.

Эта история заслуживает внимания режиссера-документалиста, склонного к остросюжетному развороту событий. Когда Лев Ефимович «натыкался» на такое стихотворение, он не знал, известно ли оно уже в мире или это его открытие. Публично заявлять о нем было рискованно, публиковать преждевременно. А вдруг оно вошло в неизвестное ему издание?

Что он делал? Выписывал первую строку, только одну строку, и отправлял ее письмом в Израиль, Эзре Флейшеру, зная, что это крупнейший специалист по средневековой еврейской поэзии. Уважаемый иерусалимский профессор (повторяю, не может быть, чтобы история этих находок не легла в основу фильма или увлекательного романа), необычайно взволнованный, как резвый юноша мчится в ħейхал Шломо (Дворец Соломона), роется там часами в огромной картотеке, а в ней зафиксированы все известные стихотворения средневековых поэтов, и затем шлет ответ в Ленинград.

Нет! Нету! Не публиковалось! Так Вильскер открывает не одно и не два, а целых 22 совершенно неизвестных стихотворений великого Иегуды ћа-Леви, дает их анализ и публикует свои открытия в журнале «Советиш Геймланд», то есть, на идиш, и то с большими трудностями, ощущая по отношению к себе нескрываемую подозрительность. Гита вспоминает: «Лева вовсе не был поэтом, а должен был переводить на идиш самого Иегуду ћа-Леви! Журнал как огня боялся любого слова на иврите. Вместе с переводом честный Лева представил и фотокопию оригинала. В примечании от редакции было сказано: «Фото оригинала не поместили за нехваткой места». Но в другой раз то ли по недосмотру, то ли начальства не было на месте, но факсимиле на иврите одного фрагмента было напечатано, и счастливые ученые-специалисты Израиля, в их числе и Эзра Флейшер, разглядывали и изучали в нем каждую букву. Какой сюжет!

Итак, первая публикация Льва Вильскера о неизвестных стихотворениях Иегуды ħа-Леви (род. не позднее 1075 – умер в 1141) появилась во втором, февральском номере журнала «Советиш Геймланд» за 1982 год. Всего 8 страниц. Уже 7 апреля о ней сообщила израильская газета «Маарив».

Первыми откликнулись на потрясшую их публикацию такие знатоки средневековой поэзии, историки литературы, специалисты идиша и иврита, как Йосеф Хруст и Хаим Нагид, Иеħуда Рацхаби и Давид Иосифон, Дов Ярден и Нехемья Алони. Сенсация буквально всколыхнула весь ученый мир.

Сначала откликнулись газеты, потом и серьезные журналы. Драгоценный клад был зарыт не на краю света, не в пещере, а в одном из центров цивилизованного мира. Многие восторженные отклики дошли и до автора. Воодушевленный ими, Вильскер весь свой интеллект и страсть первопроходца направил на продолжение поисков и анализ найденного. Через год он печатает новую, почти в двадцать страниц, статью под заголовком «198 стихотворений Иегуды ћа-Леви в неизвестной редакции». Так появился в мировой научной литературе термин «Список Вильскера», ибо среди 198 начальных строк произведений Иегуды ћа-Леви 111 вообще не были упомянуты ни в одном указателе, включая классический указатель Шмуэля Давида Луццатто, который ученые изучают уже более 150 лет.

Одним из самых первых, откликнувшихся и на первую и на вторую публикации Вильскера в «Советиш Геймланд», был раввин и ученый Давид Йосифон, кроме прочего, редактор трех томов – книг Танаха (Тора, Пророки, Писания) – с переводом на русский (издал «Мосад ћа-рав Кук» в 1978). Возможно, он стоит и на ваших полках. Родом из Польши, Давид Йосифон знал и русский и идиш. Вторая его статья в газете «ћа-Цофэ» писалась на смертном одре. Родные переслали ее в редакцию вместе с его письмом: «Эти строки я пишу в больничной крепости "ћадасса", после тяжелой операции. Оказалось, что гуляя по улице Яффо, я упал и потерял сознание. И хотя я не могу пока вставать с кровати, считаю для себя и долгом и удовольствием рассказать, что ленинградский ученый Лейб Вильскер совершил новое открытие и написал о нем в "Советиш Геймланд". Я хочу и обязан обратить на это внимание всех ученых и исследователей».

Последнее письмо. Привет одного ученого другому – через железный занавес. Разумеется, они не были знакомы.

Позже на эту статью Давида Йосифона будут ссылаться другие. Статья умная, зоркая, полная света и любви.

И точно так же, «в гроб сходя», благословил Вильскера и его труд и профессор Нехемья Алони (в том же 1983 году). Это была реакция на первую статью Вильскера. «Мы, писал он в журнале "Синай"(№ 93), в великом нетерпении (бэ кильон эйнаим) ожидаем продолжения его работы во всем ее блеске и глубине. Из его лаконичной статьи мы узнали больше, чем из толстенных фолиантов других многоречивых авторов». Перечислив по очереди семь открытий Вильскера в 8-страничной статье, дав им четкий научный анализ, он добавляет: «...а самое главное открытие это сам автор, который не числился среди исследователей-знатоков творчества Иегуды ћа-Леви до вчерашнего дня, но стал им сегодня».

Великое научное открытие дает толчок всей науке, влечет за собой вал новых исследований и публикаций. Лев Вильскер успел опубликовать еще три статьи, всего пять, но была написана уже и шестая, она вышла после его кончины. Профессор Йосеф Яалом пишет: «В последней статье Вильскера впервые целиком приведено послание ћа-Леви своему великому патрону из Гранады, поэту Моше Ибн Эзре, но... на идиш. Текст на иврите оригинала этого важного сочинения запрещен для печати, и смерть Вильскера закрыла для нас последнюю форточку, сквозь которую мы заглядывали украдкой, почти как воры, в неведомый нам мир ивритских рукописей в Ленинграде». Мне слышатся в его словах и злость и горечь, и разве мы не разделяем их в полной мере сегодня, размышляя о судьбах таких ученых, таких великих подвижников, как Лев Вильскер, Иосиф Амусин и многие другие? Как только железный занавес рухнул, сам Йосеф Яалом поспешил в Ленинград и рассказал о поездке и о том, как знакомился с «сокровищами» Вильскера (Журнал «Пеамим», № 46-7, 1991).

А теперь вернемся к Нехемье Алони. Четвертым открытием в первой статье Вильскера Алони назвал стихотворение Иегуды ћа-Леви о погроме в Толедо в XII веке. Истории, пишет он, известны были еврейские погромы, учиненные на юге Испании мусульманами. «Я удивлялся, почему до сих пор не изучались элегии (траурные песни) в творчестве Иегуды ћа-Леви. И вот явился Вильскер и представил нам новое стихотворение с явными намеками на то, что и христиане севера были погромщиками. И он приводит два выражения, которые со знанием дела трактовал и Вильскер: "ам сэир" (волосатые) – верно, так называли христиан, на них же намек и в выражении "Яд Эсав" – рука Эсава (вспомним его волосатость)».

Стихотворение называется «О погроме в Толедо». Позволю себе сначала дать приблизительный перевод на русский, чтобы читателю стало понятным содержание стихотворения. Звучание тех же строф на иврите (каждая строфа заканчивается словом «день» – йом) дано в транскрипции ниже.

Да не знать вам, мне внемлющие,/ О горе моем слышащие,/ Живущие в этот День.

Спросите, если не слышали,/ Поведаю, если не знаете,/ Обратите сердца ваши в тот День.

Вам откроется, как пришла беда,/ Как злосчастье на нас обрушилось/ И в чем грех состоял наш – в тот День.

Знают пусть Ариэля изгнанники:/ (то есть, Иерусалима) Вот, еще одно колено Израиля/ Отрублено в тот День.

Госпожой я была, избранницей,/ Средь сестер своих по изгнанию,/ Пока не нагрянул тот День...

Дальше эта тема былого благоденствия получает свое развитие: евреи жили у Сэира, в христианской Испании, в довольстве и милости, их дети были советниками у королей, старцы были царственно величавы, все учили Тору, соблюдали еврейские законы, жили в мире с соседями – «И рука Эсава была со мной», но «В сердце своем помышлял он о зле, о крови моей думал изо дня в день».

Ло алейхем шомей шими/ ћа-митаблим аль ниги/ хаим кулхем ћа-йом.

Шаалу им ло шматэм/ агидхем им ло йедатэм/ симу львавхэм мин ћа-йом.

Нэда нирдэфа эйх калта/ ћа-раа у-бамэ хайта/ ћа-хтаат ћа-зот ћа-йом.

Вэ-ћодийу голат Ариэл/ ки шевет ми-Исраэл/ нигда ћа-йом...

(«Так погиб мой народ» – скажет о другом погроме, через восемь веков, Хаим-Нахман Бялик).

Пятое открытие, по Алони, это песнь любви «Йоним ярону». Краткое отступление: когда в Израиле еще и звука не слыхали из этой песни, в Ленинграде музыку к ней сочинил друг Вильскера – композитор Гирш Пайкин, а исполняла его супруга Клара Яковлевна. Оба начинали учить иврит с Вильскером, тайком. Пайкин, вдохновленный работой ученого, написал много музыки на слова Иегуды ћа-Леви и даже оперу об этом великом поэте. Они много выступали с этим репертуаром и в Израиле. Но и Пайкиных уже нет. Клара Яковлевна еще успела прислать мне из Иерусалима кассету с записью их песен. Мне же остается просто прочесть и донести до вас слова:

Йоним ярону ка-мони ка-хем / Ал бейн машавим зааку мей-мейхем/ Хомим ал ямим ћалху бли хемда/ у-зман пейруд ки халаф би-мейхем/ (Тут исполнители повторяют первые две строки, как припев).

Вэ-эзкор доди дадэй йонати/ Ки авар алай реях босмейхем...

(Воркуют голуби и им подобен я/. Вот водопой. И воды чистые шумят как море./ Безрадостно блуждаю. Пришла пора расстаться./ Воркуют голуби. Голубку вспоминаю, аромат ее груди./

Какая красивая игра слов на иврите: «...эзкор доди дадэй йонати»...

Э. Флейшеру, когда он находился целый год в Америке для научной работы, пришла гениальная мысль – организовать поездку Вильскера в США. Наконец-то он встретится, если не в Израиле, то в США, да, хотя бы там, на нейтральной земле, с дорогим другом. Лев Ефимович обрадовался официальному приглашению Гарвардского университета прочесть курс лекций о коллекции ивритских рукописей в Ленинградской Публичной библиотеке. И попытался испытать судьбу. Его стали посылать от одной инстанции к другой. Он ходил, писал, получал отказ, и снова ходил. Ах, милый наивный профессор Флейшер! Может, не стоило начинать эту борьбу, нет, не с ветряными – с железобетонными советскими мельницами...

12 февраля 1988 года Льву Вильскеру отмечали день рождения. Ему исполнилось 69 лет. Через несколько дней он послал свою шестую статью в Москву, в «Советиш Геймланд». 19 февраля в 5 часов утра он почувствовал резкую боль в груди. Врач сделал прямой укол в сердце. А нельзя было. Он успел отчетливо произнести, и это были его последние слова: «Принесите стул для врача...»

Земная жизнь Лейба сына Хаима Вильскера, в советской России Льва Ефимовича, а в Израиле Арье Вильскера, окончилась. Его старший сын, Эмик, Эммануил, к тому времени уже тринадцать лет жил в Израиле. Младший, Борис, с мамой Гитой, женой Катей и двумя сыновьями, приехали в 1990. Внуки, Миша и Саша, выросли, отслужили в армии. Жизнь имени – Арье Вильскер – в Израиле, в мире науки, только начиналась.

В последний раз, когда я навещала Гиту Глускину, вдову Вильскера, она рассказала мне еще одну интересную историю. В разное время и ее и Леву вызывали в органы. Его «попросили» собирать разговоры читателей. «Каких читателей?» – спросил он. – «Ну, приходят же к вам в библиотеку еврейские старцы, роются в талмудах, в другой религиозной литературе, беседы ведут...» И тут же добавили, что он, Вильскер, должен этот разговор держать в тайне. Он ответил: «У меня от жены тайн не бывает». Помолчал и добавил: «Понимаете, у каждого своя профессия. Вы не можете делать мою работу, а я вашу». Больше его не вызывали. А о Гите – в другой раз.

[1] Древнесирийский язык – это арамейский язык, входящий в Восточную группу арамейских языков, на нем говорили в Сирии христиане до прихода туда арабов. Он близок тому арамейскому, на котором написан Вавилонский Талмуд. (Прим. Г. Глускиной).