©"Заметки по еврейской истории"
Январь 2009 года

Игорь Шумейко


На реках дальневосточных…

Биробиджан в беседе А.С.Шаевича и А.М.Мелихова


История Еврейской автономной области на реках Бире и Биджане – интересный эпизод в эпопее «Советский Союз» и важный поворот многотысячелетнего сюжета: фактически первое еврейское государственно-территориальное образование со времен взятия Иерусалима римскими легионами Тита Флавия Веспасиана. Но Биробиджан – это еще и живой город, столица субъекта Российской Федерации. Известный писатель Александр Мотелевич Мелихов заканчивает книгу – наиболее полное исследование истории Еврейской автономной области, да и всего советско-еврейского, как теперь говорят «проекта». Публикация книги планируется в Издательстве «Текст», а ее фрагменты, уже ставшие актуальными журнальными публикациями, плюс мелиховский же роман «Красный Сион» (Лимбус-Пресс, 2005) – в центре сегодняшнего разговора. А один из собеседников – коренной биробиджанец, прекрасно все помнящий и не теряющий живую связь с городом…

Адольф Соломонович Шаевич. Главный раввин России. Родился в Хабаровске. Вскоре после рождения семья переехала в Биробиджан. В 1972 учился в иешиве «Коль Яааков» при Московской хоральной синагоге. С 1973 – в раввинской семинарии в Будапеште, которую закончил в 1980. C 1983 г. раввин московской хоральной синагоги и Москвы. В 1989 на съезде всесоюзного совета еврейских Общин (ВСЕРО) избран главным раввином Советского Союза. С 1993 г. главный раввин России. Член Российского еврейского конгресса (РЕК), с 1997 председатель Еврейского агентства в России (ЕАР). Награждён орденом «Дружбы народов» и орденом Почёта.

Александр Мотелевич Мелихов. По образованию математик. Автор книг «Весы для добра» (1989), «Исповедь еврея» (1994), «Горбатые атланты, или Новый Дон Кишот» (1995 – в тройке лучших книг года Петербурга), «Исповедь еврея» – Набоковская премия СП Петербурга, «Роман с простатитом» – премия Петербургского Пен-клуба.. Роман «Любовь к отеческим гробам» – «шорт-лист» премии «Букер-2002», премия «Студенческий букер».

Задавал вопросы и записывал ответы – журналист и писатель Игорь Шумейко. Автор серии исторических эссе, книг, в том числе «Вторая мировая. Перезагрузка» («Вече», 2007, два издания).

Адольф Соломонович Шаевич. Главный раввин России (фото Игоря Шумейко).

1. И.Ш. Уважаемые Адольф Соломонович и Александр Мотелевич!

Вопрос из сферы своего давнего частного любопытства. Из эпохи разрушения Иерусалима вавилонским Навуходоносором.[1] Тогда, как известно, знаменитый пророк Иеремия[2] вел совершенно бешенную, яростную проповедь, да еще и определенную «оргработу» – по главному для него вопросу: что бы евреи, спасаясь, ни в коем случае не пошли в Египет – но только в Вавилонию!

Кажется странно: на фоне такой катастрофы, гибели Царства, Храма – не все ли равно Египет/Вавилон? Но пророк начинает свою борьбу (собственно, еще за многие месяцы до падения Иерусалима): только Вавилон! Хотя в Египте евреи уже были, а Вавилон грозит таким же рабством. Тоже «не сахар» – «на реках Вавилонских», о чем, кстати, свидетельствует один известный псалом (его когда-то здорово пели Бони М).

И переходя к главной теме нашей беседы: получается: «рассеянье – рассеянью – рознь!»?

Может тогда и Биробиджан – «Красный Сион» – имел какую-то ауру?

Лёва, герой «Исповеди еврея» всё твердит пушкинское «нам целый мир – чужбина»! – так может чужбинность, говоря математически все же – «неравномерно распределена»?!

И ваши родители, Адольф Соломонович, размышляя над призывом Калинина – решали задачу сродни той, 2,5 тысячелетней? А книга Александра Мелихова тогда… как вам, Адольф Соломонович?

А.С.: – … да, очень интересна его книга. Вроде и о том, что сам хорошо и давно знаю, а все равно – захватывающее чтение. А по пророку Иеремии – должен Вас, Игорь все же поправить. Пророк – прежде всего выразитель воли Всевышнего. Да, Иеремия говорил, что Египет – трость сухая и всякий, кто обопрется на неё – поранит руку. Но главное, и вавилонский Навуходоносор и все прочие цари, для Израиля – лишь средство испытания или наказания. К тому же, к моменту проповеди Иеремии, Израиль уже присягнул на верность Вавилону, и – поклялся в этом – именем Всевышнего! Что делало переход к Египту, сопернику Вавилона – уже не просто дипломатическим вопросом…

Но что рассеянье рассеянью – рознь, это вы правы.

2. Александр Мелихов: – Большевики с первых же лет поставили перед собой задачу «нормализовать» евреев, превратить их в «нацию как нацию», то есть нацию «производительную» в их понимании – с такой же, как у всех, пропорцией портных и земледельцев, математиков и молотобойцев, музыкантов и дворников, канцеляристов и сталеваров. Был и еще курс – на ассимиляцию. Хотя нормализация, если ее понимать достаточно полно, способна стать у ассимиляции на дороге. Но факт остается фактом: стараясь от Москвы до самых до окраин в зародыше истребить всякую тень национального сопротивления, пассионарный большевизм в годы коммунистических «бури и натиска», со стахановским размахом стремился одновременно и растворить, и обособить евреев. Вплоть до сооружения нового Сиона – уже не на Ближнем, а на Дальнем Востоке, предоставления им новой социалистической родины. Пришло время поразмыслить, что из этой попытки получилось, что провалилось, сколько в этом строительстве новой Земли обетованной было утопического, сколько прагматичного, сколько романтического, сколько циничного. И какими уроками биробиджанских подвига и трагедии мы сегодня могли бы воспользоваться. Евреев издавна обвиняют в наклонности устраивать свое автономное государство в государстве, status in statu. Любопытно вглядеться, к чему привела буквализация этой метафоры.

И.Ш. – А кто стал «социалистическим Моисеем»?

А.М. – Судя по всему, если не инициатором, то как минимум покровителем Биробиджанского проекта был председатель ВЦИК Калинин. Еще в 1926 году, до возникновения какой бы то ни было связи между еврейством и Дальним Востоком, Калинин на съезде ОЗЕТа (Общество землеустройства евреев-трудящихся) говорил об аграризации евреев не только как о хозяйственной, но и антиассимиляторской задаче: «Перед еврейским народом стоит большая задача — сохранить свою национальность, для этого нужно превратить значительную часть еврейского населения в оседлое крестьянское земледельческое компактное население, измеряемое, по крайней мере, сотнями тысяч. Только при таких условиях еврейская масса может надеяться на дальнейшее существование своей национальности».

Сама идея, что нация не может существовать без привязанности к «почве» представляется крайне спорной. По мне – истинной «почвой» нации является некая наследуемая система коллективных фантомов, коллективных грез, которые, в частности, еврейство в течение многих веков сохранило и без всякого крестьянства. НО… в добрых намерениях «всесоюзного старосты» сомневаться трудно. Он говорил, что образование такой области – единственный способ нормального государственного развития национальностей: «У нас евреев очень много, а государственного образования у них нет. Я думаю, что лет через десять Биробиджан будет важнейшим, если не единственным хранителем еврейской социалистической национальной культуры. Биробиджан мы рассматриваем как еврейское национальное государство. Оказание этому государству помощи, особенно на первых порах, очень важно».

В тот момент еврейские романтики были мало способны задуматься о том, каким образом можно развить национальное как бы государство, внутри другого государства, конституция которого в самом что ни на есть либеральном духе запрещает предоставлять какие бы то ни было преимущества какой бы то ни было национальности.

«Оптимист», как он себя называл, Калинин прогнозировал: «Если нам удастся каждый год прибавлять в область хотя бы только тысячи по четыре еврейского населения, это будет неплохо». Однако при таких темпах задача образования крестьянского населения растянулась бы на десятилетия, если не на века, – тем не менее, евреев-идеалистов и это не испугало. Они ждали почти две тысячи лет, так что могли потерпеть и еще сотню!

  Александр Мелихов и Адольф Шаевич (фото Игоря Шумейко)

«Из книги А. Мелихова «Из книги А. Мелихова – «Биробиджан — Земля обетованная»:

– Когда один из еврейских журналистов спросил Калинина, кто конкретно является инициатором создания автономной еврейской единицы на Дальнем Востоке, Михаил Иванович честно признался: «У нас давно возник вопрос, где организовать такую еврейскую область, и я дал КомЗЕТу[3] задание найти такое место, где были бы необходимые политические, климатические и естественные условия. И действительно, в Биробиджане имеется все. Прежде всего большая, свободная, плодородная территория на государственной границе. Там другой национальности, кроме еврейской, в качестве претендентов нет, и в то же время евреи это очень верная и заслужившая своим прошлым национальность. Притом, чего только нет в этой области, начиная с золота, железа и угля. Так что перспективы развития большие, но потребуется много работы, много сил, энергии и творческой инициативы. Еврейские переселенцы должны оправдать то доверие, которое им оказывается».

С природными ресурсами дела в Еврейской автономной области обстояли действительно неплохо. Специальная экспедиция, возглавляемая профессором Б.Л. Бруком, проработала на территории будущей ЕАО с 22 июня по 7 августа 1927 года, одолела расстояние в полторы тысячи километров, изучая как существующие хозяйства местного населения, казаков и корейцев, так и природный потенциал. Казаки занимались преимущественно мясным животноводством и разными промыслами, корейцы – земледелием, и все жили вроде бы неплохо. Главной ценностью территории была признана сама земля, почва, которая при серьезных мелиоративных мероприятиях предполагалась способной давать высокие урожаи зерновых культур, бобов, риса, льна, картофеля, свеклы… Однако бездорожье, сильная заболоченность, обилие гнуса и суровые зимы даже при наличии обширных лесных богатств чрезвычайно затрудняли и будущее строительство, и снабжение топливом.

А.М. – Злые языки намекали, что экспедиция Брука, следуя госзаказу, приукрасила новую Землю обетованную, однако обращение к будущим переселенцам было составлено в откровенном тоне: край имеет богатые возможности, но в данный момент он еще дикий, не обжитый и требует людей здоровых, сильных, смелых, которые способны многое претерпеть.

И.Ш. – Этот твой Брук, прямо – новый Иисус Навин![4] Моисея[5] по-моему, тоже обвиняли, те кто Иордан боялись переходить, что он приукрасил землю. Картинка была в Библии: Иисус Навин и Халев[6] несут из разведки – плоды земли, доказательства, виноград такой гигантский... Я, кстати раньше, думал, что название Биробиджан – от каких-то еврейских корней. Там же рядом: город Смидович. А «Бира» вполне по-еврейски звучит. «Бер», или у тебя в «Красном Сионе»: «Берл». И случайно как-то узнал, то «бира» – река по-тунгусски. И знаменитая Бурея с Бурейской ГЭС – не от «бурная», а от той же «биры»… Ну а в целом – земля биробиджанская была признана…

А.М. – По всей совокупности природных даров, надо признать: Биробиджанская область очень богатый край. Объективно, по недрам, гидроресурсам гораздо богаче территории государства Израиль... Из первых 19 000 приехавших в «Биро-Биджан» евреев осело 7 000 человек; в значительной степени такой масштаб «обратничества» обусловливался тем, что КомЗЕТы и ОЗЕТы на местах ради отчетности гребли, кого попало, вплоть до сотен заведомых инвалидов. Как и повсюду, биробиджанский «большой скачок» являл собой впечатляющую картину свершений и провалов, величайшего напряжения и жалкой неумелости, четкой организованности и неправдоподобной безалаберности, пропагандистской трескотни и бескорыстного энтузиазма.

В столице новой Земли обетованной, на полустанке Тихонькая, перекрещенном в город Биро-Биджан, проживало 623 человека. И вот этот-то Биробиджан, в девичестве Тихонькая, намеревался прозвучать более чарующим призывом, чем легендарный Иерусалим! И что по-настоящему удивительно, нашлись люди, ощутившие его именно так! К началу 1932 года в Биро-Биджан переселилось 469 евреев из стран Европы и Америки. И этот народ еще считают народом рационалистов и прагматиков!

Из книги А. Мелихова «Биробиджан – Земля обетованная»:

Колонистов, отправлявшихся в «Биро-Биджан», иностранные еврейские организации, по крайней мере вначале, не поддерживали. Исключением являлся лишь американский «ИКОР» («Идише Колонизация Орбайтер»), – нечто вроде американского ОЗЕТа, помогавший не только деньгами, но и людьми, создавшими успешную коммуну и впоследствии почти поголовно истребленными. Осенью 1935 года Совнарком за подписью В.М. Молотова принял постановление о порядке въезда из-за границы трудящихся-евреев на ПМЖ в ЕАО: въезд разрешался лишь тем, кто принял гражданство СССР, обладал полезной квалификацией и физическим здоровьем и вдобавок дал подписку проработать там, где велит начальство, не менее трех лет. Но даже при этих настораживающих условиях с 1934 по 1937 год из-за границы в Еврейскую автономную область прибыло свыше полутора тысяч «полезных евреев».

Калинин: «Если бы в ЕАО собралось тысяч сто евреев, можно было бы перекрестить ее в автономную республику». Но уже в ноябре 1936-го, Сталин в своей речи о проекте Конституции СССР сформулировал три необходимых условия, без которых автономная область не может сделаться республикой: во-первых, республика не должна быть окруженной со всех сторон территорией СССР, во-вторых, национальность, давшая республике имя, должна представлять в ней более или менее компактное большинство, а в-третьих, население ее должно составлять не менее миллиона.

При оптимистическом прогнозе о прибавлении еврейского населения по 4 тысячи ежегодно, срок достижения такого порога составлял 250 лет. В итоге, после образования автономной области с 1934 по 1937 год в нее переселилось 23 тысячи человек, из которых осело приблизительно две трети. Результат, если учесть мизерность ресурсов, может быть, даже и неплохой. При всей бедности и безалаберности были достигнуты и довольно серьезные, по тогдашним меркам, экономические результаты. К 1934 году Еврейская автономная область вышла на первое место в Дальневосточном регионе по уровню коллективизации – 89.9%. Особенное доверие здесь внушает нехватка последней десятой доли процента – не 90, а именно 89.9! При этом на пятьдесят обычных колхозов приходилось шесть еврейских.

Из сегодняшнего дня невозможно разглядеть, чтобы в них что-то делалось как-то особенно по-еврейски, экзотическими были, похоже, только имена коллективных хозяйств: Бирофельд, Валдгейм, «Ройтер Октябрь», Ленинфельд… В 1934 году в колхозах ЕАО было 73 трактора, 4 комбайна и 22 автомашины, а в 1935 уже 135 тракторов, 21 комбайн и 35 автомашин.

Лошадей 2890, крупного рогатого скота 4998. Лучше всего обстояло дело с самым нечистым животным – свиньей, чье поголовье за год Съезда победителей и убийства Кирова (1934-й) более чем удвоилось – с 2532 до 5372. К 1937 году крупный рогатый скот вырос на 23%, свиньи же на 224% – это было особенно трогательно. Свиней опережали только древние добрые козы – прирост аж 554 %!

А.М. – Анекдот был такой: Обмен телеграммами. Москва: «Организовывайте колхоз». Биробиджан: «Колхоз организовали. Высылайте людей». Тем не менее, к концу 1937 года в ЕАО насчитывалось целых 22 переселенческих колхоза с общим населением 6380 человек. 28 августа 1936 года еврейские переселенческие колхозы и колхозники получили государственные акты на вечное пользование землей, написанные на «государственном» еврейском языке! В постановлении ВЦИК СССР говорилось, что, наконец-то обретя государственность и землю, «колхозники-евреи успешно овладевают техникой социалистического земледелия, поднимают урожайность полей… и на деле опровергают всякую буржуазную ложь о невозможности для еврейского населения освоения труда в сельском хозяйстве».

Нехватка людей и денег не позволила начать масштабную разработку всех природных богатств: меди, графита, асбеста, мрамора, яшмы, золота. Плюс колоссальные гидроресурсы. А чем черт не шутит – нельзя ли этим заняться каким-нибудь еврейским энтузиастам и в настоящее время?

И.Ш. – Кстати-кстати! Если уж Абрамович организовал такое преображение Чукотки! Я бы в твою цитату из Калинина буквально два добавления внес: «У нас евреев (олигархов) очень много, а государственного образования у них (достойного, процветающего) нет».

А.М. – Да… А в целом социальная структура Еврейской автономной области являла собой, можно сказать, мечту антисемита: две трети населения рабочие, четверть – крестьяне, служащих – примерно каждый десятый. В 1933 году в Биробиджанском районе действовали 6 еврейских школ на 300 учеников, 5 корейских (520 учеников), 1 украинская (51 ученик), 2 «туземных». Учителей еврейского языка (идиш) обеспечили вузы Украины и Белоруссии. С осени 1930 года начала выходить тиражом 2 тыс. экземпляров на двух языках районная, а затем областная газета «Биробиджанская звезда» («Биробиджанер Штерн»); половина тиража распространялась в районе, а половина в СССР и за границей. В 1936 году открылась музыкальная школа, в 1937 – балетная. Открылось отделение «Дальгиза», выпускавшее книги на идише.

И.Ш. – Адольф Соломонович! Как с этой историей совмещаются Ваши впечатления?

А.C. – Знаете, когда мы стали хоть что-то соображать, к тому времени это был уже по-настоящему интернациональный город. Евреев в нем, может быть, процентов 30 населения было. Было очень много браков смешанных. Чисто советский интернациональный город. И для Дальнего Востока вообще не характерны какие-то националистические разборки. Тем более что мы были, так сказать, евреями по документам. Учились в русских школах. Практически ничего не знали о еврействе. После того, как уничтожили Михоэлса, остатки его театра переехали в Биробиджан. Они здесь просуществовали пять-шесть лет и тихо умерли. Потому что язык идиш знали только те, которые поучились в еврейских школах, еще до революции. Ну, в каких-то семьях дети от бабушек и дедушек учились. Все остальные говорили только на русском языке. Радио еще было, там час вещали на идише. Еврейские песни передавали, новости, какие-то интервью – всё на идише, никто ничего не понимал. Да нам и не интересно было. Газета выходила. Читать ее, конечно, никто не читал, – из нас, во всяком случае. Но подписывались. То есть приходил человек и говорил: «Ты же еврей, подпишись на газету, поддержи!» «Ну, хорошо, подпишусь...» И вот она за счет этого существовала.

В общем, типичная советская провинция. Летом футбол, зимой хоккей, лыжи. Не знаю, как сейчас, но тогда снегу было очень много, просто через край. Зима морознейшая. Гастроли артистов заезжих. Кино в единственном кинотеатре. И, по-моему, три ресторана. Все развлечения... Очень мало и политикой интересовались. Далеко от центра... Я, когда в Москву попал, это 1972 год, я даже не знал, что евреи уезжают в таком массовом количестве за границу. Даже не знал, что есть синагога в Москве! Мы жили там другой жизнью. Но на концерты всегда ходили. Классическая музыка, легкая, театры – все это было у нас. Читали очень много. Все, что можно было достать. Жили мы не ахти как, но отец на книги никогда не скупился, последние деньги тратил. Если кто-то библиотеку продавал, собрания сочинений, все скупали мы.

Адольф Шаевич и Александр Мелихов (фото Игоря Шумейко)

И.Ш. – А родители Ваши... они по зову души сюда приехали?

А.C. – Отец – да. Он из Белоруссии, из маленького местечка... Он сюда приехал, а все, кто там остались, все погибли. Все братья, сестры, отец, мать, племянники, племянницы. Большая семья, где-то около 50 человек. В 1939 году мама ездила с папой туда к его родителям. Там очень хотели, чтобы они остались. Но мать с отцом как-то не решались, да еще телеграмма пришла: отца срочно ждут на работе! Вернулись на Восток. Потому и остались живы... Вообще, в Вашем, Александр, романе «Красный Сион» самые потрясающие картины – тот водораздел судеб в 1930 годы в местечках. Кому уехать, кому погибнуть...

А маму мою… Тут такая история. Её родители, мои дедушка с бабушкой, когда поженились, уехали в Англию. Из Смоленска. Это еще в самом конце позапрошлого века... Родили там девятерых детей, а после революции вернулись в Смоленск. Тут отец их бросил. Нашел себе молодую... И бабушка моя, одна с девятью детьми. Старшему – лет пятнадцать-семнадцать. Вот она и завербовалась на Восток, приехала сюда со всем семейством. Бесплатно везли... Тут папа с ней, с мамой моей, и познакомился. В 1936 году поженились. В 1937 я родился.

Тогда ведь о государстве Израиль и в самых смелых мечтах не мечталось. И вдруг появляется возможность какое-то, как бы еврейское государство построить внутри Союза. Не такое, конечно, о каком написано в Библии. И строить его приехали в основном люди уже советского воспитания, большинство были коммунистами. Но они хотели сохранить что-то национальное, ехали семьями, везли с собой дедушек, бабушек. Которые еще выросли в той традиции. Они для них и синагогу построили. Когда она сгорела, после войны, эти старички собирались в частном доме... А родители старались нас от этого оградить. Мой отец, хотя и вырос в патриархальной семье, и знал очень многое, тем не менее, никаких таких разговоров по поводу религии не вел. Во-первых, все эти аресты, расстрелы... Отец не был большим функционером, поэтому чаша эта его миновала. И когда мы подросли и стали хоть чем-то интересоваться, он, естественно, уже понимал, что лучше бы нам держаться подальше от всех этих дел. Пионеры, комсомольцы. Как все...

Но сам он очень хорошо говорил на идише. И газету читал. С соседями, там у нас старики жили, общался. И мама говорила. Немного, но отец ее подучил. И потом, когда нужно было скрыть от нас чего-нибудь, они между собой на идиш... И еще соглашусь я с оценкой Александра Мотелевича богатств области. Колхозы наши снабжали Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре. Конечно, оттуда приезжали летом-осенью на сельхозработы, помогали. Ну как везде... А вы ведь, Александр Мотелевич, в своей книге прослеживаете и дальнейшую историю Биробиджана?

А.М. – Да. Пунктирно упомяну следующее. В 1944 году на фоне общего горя руководство области решило отметить десятилетие со дня образования ЕАО, и в благодарственном обращении к Сталину среди стандартной патетики была использована пара специфически еврейских образов: Самсон,[7] пожертвовавший собой ради уничтожения врага, «львиное сердце Маккавеев»… И это через несколько лет припомнили первому секретарю обкома Александру Наумовичу Бахмутскому в качестве проявления еврейского буржуазного национализма. Всего же во время войны погибло свыше 8 тысяч жителей ЕАО, среди погибших – 884 еврея, 3218 русских и 1020 украинцев. Сохранился отчет военкома, в котором он докладывал, что от мобилизации никто не уклоняется. Новый секретарь обкома ЕАО Бахмутский, взрослевший уже при советской власти (1911 г.р.), похоже, сочетал искреннюю преданность делу Ленина-Сталина с наивностью, заставлявшей его верить, будто Сталин может допустить какое-то не фиктивное единение еврейского народа вокруг каких-то, пускай и сверхсоветских, но все ж в какой-то степени и еврейских ценностей. Вместе с председателем облисполкома Зильберштейном Бахмутский задумал повысить статус Еврейской автономной области до уровня автономной республики. В ответ на их письмо Совнарком РСФСР в январе 1946 года издал постановление, содержащее важный символический жест: направить в ЕАО 50 учителей и 20 врачей непременно еврейского происхождения. Было также решено снова издавать десятитысячным тиражом газету «Биробиджанер Штерн», за годы войны свернувшуюся до одной странички внутри русскоязычной газеты. Бахмутский благодаря той же наивности, был смелым человеком: он использовал личное знакомство с Молотовым, Кагановичем, Маленковым, а также с председателем Еврейского антифашистского комитета Михоэлсом, навлекая смертельную опасность и на себя, и на него. Он осмелился не только через местную печать, но и через газету Еврейского антифашистского комитета «Эйникайт» («Единение»), читавшуюся десятками тысяч евреев в Советском Союзе и за рубежом, систематически пропагандировать ЕАО как своеобразный центр не только еврейской экономической деятельности и культуры, но и как центр еврейской государственности. Еще в 1935 году, после прихода Гитлера к власти был создан Американо-Биробиджанский комитет «Амбиджан», намеревавшийся добиться у советского правительства разрешения на устройство в Биробиджане некоего убежища для евреев Восточной и Центральной Европы, над которыми нависла – мало кто догадывался даже, насколько ужасная опасность. 

Адольф Шаевич и Александр Мелихов (фото Игоря Шумейко)

И.Ш. – Но все же, по Мелихову: не почва, а коллективные грезы питают нацию. В книге он фиксирует удовлетворенно: Так с сельхоззаданием – евреи справились! И тут же стремится… к грезопитателям. А там, в горних…

А.М. –… Там в 1930 годы начинали Бузи Олевский, Арон Кушниров, Тевье Ген, Моисей Гольдштейн. С 1931 года в Биробиджане работал Эммануил Казакевич:

Перрон Биробиджанского вокзала!

Взошла твоя счастливая звезда.

Ни водокачки, ни большого зала

Тут не было,

Но были поезда.

Сердито отдуваясь, привозили

Они народ со всех концов России.

Вот едут Тунеядовка и Шпола,

Вот Витебск, Минск, Одесса и Лунгин,

Походив даже в председателях переселенческого колхоза, Казакевич стал первым директором открывшегося в 1934 году еврейского театра имени Кагановича. Нельзя обойти прозаика Бориса Миллера и поэтессу Любовь Вассерман. Судьбы и тексты биробиджанских писателей привлекательны в качестве предметов особого исследования. Какими грезами биробиджанские творцы были очарованы сами и пытались очаровывать других? Хотя больших талантов, если не считать Казакевича, среди них открыть не удалось, их попытка создать родину из ничего остается уникальной и поучительной. Судьбы же их по-настоящему драматичны. Сталинский удар на них обрушился из-за того, что они с предельной добросовестностью исполняли свое дело – воспевали новую декретную родину.

И.Ш. – А советская власть?

А.М. – … требовала романов и поэм в таком примерно духе: наконец-то сбылась тысячелетняя мечта еврейского народа о собственном государстве – хотя в дружной семье советских народов повсюду живется одинаково уютно. Наконец-то мы можем писать на своем родном языке – хотя он, конечно, ничем не лучше великого и могучего русского языка. Мы должны собрать все силы – хотя без поддержки великого и могучего русского народа у нас все равно ничего не получится. Наши парни сражаются, как истинные наследники Самсона, – хотя, впрочем, Илья Муромец ничем ему не уступит. Горе наших матерей, потерявших своих сынов, безмерно – хотя и не более безмерно, чем горе русских, украинских, белорусских, узбекских, татарских и всех прочих матерей...

При всей смехотворности этого канона, поэтов и писателей карали именно за отступления от него. Я не утопист, не жду от власти неземного совершенства, всякая власть обязана заботиться прежде всего о сохранении общественного целого даже и в ущерб отдельным его частям, и вполне можно понять, что в военные годы, требуя от самого сильного народа страны чудовищных жертв, власть стремилась как можно больше льстить ему и как можно меньше его раздражать. Но если так может рассуждать политик, то поэт, национальный поэт так чувствовать не может, поэзия рождается эмоциональным порывом, а не дальновидным расчетом.

Изи Харик, расстрелянный в 1937-м, хотя и на языке идиш, воспевал прежде всего индустриализацию. Но для торговцев шаг к крестьянскому труду – тоже шаг вверх:

Наши руки неловкими стали.

Что мы знали? – аршин да весы.

Разве мы об усадьбах мечтали?

Мы земли и во сне не видали,

Не слыхали мы звона косы.

Любовь Вассерман:

Я вспомнила внезапно

Мрак нашей жалкой хатки.

И с ней местечко в Польше –

Как ветхое кладбище.

Я провела в нем детство

Без крова и без пищи.

Кляня и кровь погромов,

И черные руины…

Но дух мой не был сломлен –

И снова я бежала…

Теперь передо мною –

Огни Биробиджана.

И.Ш. – У тебя, Александр, относительно всей плеяды биробиджанских творцов есть и дистанция, и ирония. В «Красном Сионе» от лица вымышленного, может и собирательного биробиджанского писателя Мейлеха Терлецкого, ты подаешь реальные тексты взаправдашнего Бориса Миллера – настоящий, неразбавленный соцреализм… Притворяться не буду – читается Миллер тяжело. НО и согласиться с критиком Галиной Ребель, с её оценкой «Красного Сиона» – совершенно невозможно!

В статье «Биробиджанская сказка» она ревизует «биробиджанский багаж»:

Что касается, второй, биробиджанской, части, то здесь трагедия сменяется жалким фарсом, причем многоярусным, включающим в себя чужие тексты образцы еврейско-советского соцреализма, и во всем этом теряется, превращается в пассивного наблюдателя главный герой, который был заявлен как крупный писатель, его несозданная сказка подменяется дилетантскими опытами доморощенного гения Мейлеха Терлецкого и самозабвенными и при этом саморазоблачительными рассказами-комментариями его жены.

И так она добивает биробиджанцев:

Что концептуально означает невменяемость, убожество этих людей? Почему в это убожество как-то безвольно погружается главный герой? Что это капитуляция перед бессмертной, вездесущей пошлостью, бессилие и смирение перед ней? Но такой трагически-экзистенциальный поворот… не стыкуется с содержанием первой части воспоминаниями, в которые он погружен… декларируемому масштабу личности главного героя не соответствует вторая часть….

А ты, Александр, эдак вяло защищался…

А.М. – Да, я отвечал, что… Пошлость это не ординарность или низкопробность, пошлость это имитация изысканности… убогие сочинения героического Терлецкого… тексты реального Бориса Миллера используются не для их дискредитации, а, напротив, для их реабилитации.

И.Ш. Нужна ли тебе «защита» – не знаю, скорее что и нет, но мне кажется: именно этот изъян, что мешает Галине Ребель понять истинный пафос биробиджанской поездки героя «Красного Сиона» – он мешает оценить и весь «биробиджанский проект» в целом!

Не даст разглядеть потрясающую картину: вдова Терлецкого («Что вам инте`хесует?») «поставила свою часовенку», хранит память, несет службу, десятки лет – над кипой бездарных текстов!

Вот он – Штамп восприятия: если герой едет на поезде за 7 000 км – то вернуться должен с – Сенсацией! Если вдова хранит 40 лет тетрадку текстов, то это… опять-таки… Иначе, вообще зачем огород (а Мелихову – свой «Биробиджан»… а Калинину – свой!) городить? И какой смысл быть верной вдовой – если ты не вдова Булгакова, Мандельштама! Зачем нужна память, бережение – если результат не дотянет до анонса в «Московском комсомольце»?! (И зачем, вообще Миллеру «браться за перо», когда он – не Артур, а какой-то там Борис?)

Что примирило бы нашего критика, да и многих любителей глянца-хэппиэнда: вдруг тексты оказались не бездарно-пошлыми, а наоборот – сенсацией! И Бенцион Шамир триумфально возвращается из Биробиджана, везя «типа новую Мастер-Маргариту». Легко продолжить эти «литературные мечтания»:

Заморский гость Шамир, сидел в жалком биробиджанском ресторанчике… а там пела девчушка в невзрачном платьице… и что-то в ее пении показалось Бенци… он включил свой верный диктофон… А покинув ресторан, взволнованный идя к гостинице, в подземном переходе, (если в Биробиджане есть подземные переходы, если нет – то на углу) он увидел нищего гитариста… и что-то в его игре было такое …

А в Москве, как положено: … продюсер рыдает над кассетой, это ж гениальная джазовая певица! И где ты ее нашел, Бенци! Срочно, срочно… А в Лондоне… другой потрясенный продюсер слушает гитариста и… мне как раз вчера звонил Пол Маккартни… я просто уверен…

Золушка-то – вполне нормальная сказка. Но три с половиной миллиона киношек, снятых в этом… Голливуде, проникшие гамма-излучением в мозги нескольких поколений, вот – истинная пошлость. Которая мешает открыть, увидеть – что Биробиджан, что Кемерово, что Кострому! А кому-то и мешает жить там, тянет «к красивостям», целлулоиду, «Техниколору».

Важность одной мысли Честертона побуждает не полагаться на память, а специально открыть, процитировать, как он определяет главное достоинство «Джен Эйр»:

… сознательно ли, бессознательно, но гениально Шарлотта Бронте лишила ее и прелестей богатства, и прелести красоты… облюбовав невзрачнейшую из женщин, она открыла небеса и бездны, ведомые Данте.

Героиня Бронте невзрачна, неловка, неопытна той унизительной неопытностью, которую можно назвать уродливой невинностью (ну точно твоя Терлецкая!)… и все же ей доступна величайшая в мире радость ожидания, пламенная радость невежества…

Эта пламенная радость невежества – чем не символ для молодых поколений дальневосточников? Только невежество здесь - НЕ неграмотность, а некая обновленность, (во многом-то знании – «многая печаль»), сверкающая что в мелиховской подборке биробиджанских поэтов, что в рассказах Адольфа Соломоновича о его поколении: футбол, хоккей, радостные выпивки. Идиш, талмуд «мрак нашей хатки и местечко в Польше» – этого (?) все далеко… До поры… Тем удивительней – это возвращение к традиции… Адольф Соломонович! Вы ведь после Хабаровского института работали…

А.С. – Механиком. Потом главным механиком Управления механизации. У нас на взятки как-то не в ходу были. Чтобы пятерку дать, десятку, такого просто не было. Все, что нужно – все через магазин. Скажем, запчасти. С которыми, естественно, всегда напряг. Берешь пару бутылок водки и едешь. К танкистам, – их после Даманского у нас очень много появилось. Танки – они же родственники нашим бульдозерам. Берешь там чего-нибудь, отдаешь бутылку. Выпиваем все равно вместе. Потом они к тебе приезжают. Естественно, с… И нужно было большую силу воли иметь, чтобы как-то выбиться из системы. Или жениться. Нормальный человек не будет же из дому тащить, у детей забирать. А у меня так получилось: вовремя не женился, загулялся немножко. Ведь как бывает? Звонят, приглашают. Как не прийти?

Адольф Шаевич и Александр Мелихов (фото Игоря Шумейко)

И.Ш. – А какой случай Вас в Москву подтолкнул?

А.С. – Сюда приехал мой друг. Он окончил хабаровский мединститут, отработал три года в области и уехал в Москву, устроился на «скорую помощь». Тогда на «скорую» врачей брали, по лимиту. И вот он мне: никаких других городов, жить стоит только в Москве! Год так уговаривал. Взял я за два года отпуск и поехал. Приехал. Хожу, ищу работу, читаю на заборах объявления. Специальность-то у меня ну просто ходовая. Звоню: «Я инженер-механик. Нужен?» – «Нужен, нужен!» Прихожу, даю паспорт. «Ты знаешь, – говорят, – чуть-чуть опоздал: до тебя пришел человек, уже взяли». Или прямо: «Мы тебя возьмем, а ты завтра подашь документы на выезд – у нас неприятности». Не говорили: «Еврей? – До свидания!», но… Единственное место, куда меня согласны были взять на работу, это автозавод имени Ленинского комсомола. Рабочим. Но я после восьми лет инженерства отвык крутить гайки. А в Москве у меня ни родственников, ни знакомых. Жить негде. Один чемодан на Курском вокзале, другой – на Белорусском. Когда друг мой дежурит, отсыпаюсь у него на «скорой помощи». Когда не дежурит, спим вместе где-нибудь на вокзале, в аэропорту. Или в Серебряном бору, под лодкой. Случалось, какие-нибудь знакомые пустят переночевать. Раз больной один на дачу к себе повез, неделю пожили.

И вот играем однажды в преферанс на пляже. А компания – несколько евреев. Перезнакомились. И тут один, такой шустрый очень парень, мне говорит: «А знаешь, в московской синагоге ребят учат – после институтов, после школы. И дают на время учебы прописку! Иди, поучись. Зацепишься, потом женишься на москвичке». Вроде бы в шутку. А потом мои друзья, земляки, говорят: «А чего? Вариант хороший. Давай сходи, посмотри».

И пошел я в синагогу. При ней школа религиозная. Учили таким чисто синагогальным специальностям. Скажем, шойхет, то есть специалист по убою скота, птицы. Чтец торы. Кантор – молиться перед амвоном.[8] Диплом раввина не давали... Ректор – Лев Григорьевич Гурвич. Прекрасный человек, с очень интересной судьбой. Он и раввин Левин – в 1917 году закончили раввинскую семинарию. Получили дипломы, а тут – революция. И они поехали в Днепропетровск, в какое-то заведение техническое. Поступили, окончили, стали работать в авиации. Всю жизнь проработали в авиации, до пенсии. А когда вышли – Левина в Москву пригласили, раввином, а он, в свою очередь, пригласил Льва Григорьевича Гурвича. Ректором...

Пришел я тогда, говорю: «Хочу учиться». А это 1972 год, июль, наверное, месяц. И Лев Григорьевич – мне открытым текстом, прямо: «Скажи честно, хочешь уехать? Если "да", никаких разговоров. Потому что у нас неприятности из-за этого». Я ему также честно: «Хочу просто зацепиться в Москве». И рассказал свою историю. Он: «Ладно, пиши заявление. Но больше – никому ничего, ни слова».

Я написал заявление. Наверно, проверили меня. Тогда существовал такой совет по делам религий, они все отслеживали. Но у меня никаких отклонений в биографии. Обычный советский инженер, выпивоха. Это же не считалось большим таким минусом. Короче, приняли меня. Через месяц оформили сторожем – сюда же, по совместительству. Утром я открывал синагогу, вечером закрывал. И шел спать. Шубу раздобыл какую-то. Постелю ее на столе – и сплю. Вот такая жизнь... Денег нет, жилья нет, зато времени навалом. Что делать? Стал учиться. Потому что, с одной стороны, было очень интересно. Всё другое. Совершенно другой мир. О котором разве что у Шолом-Алейхема читал. Думал, что всё это умерло. Оказывается, живо. И типажи совершенно шоломалейхемовские, один к одному. Как будто он с них списывал всё это. С другой стороны – Москва. Все музеи обошел, до единого. По всем галереям, на все выставки, во все театры. Но всё один как-то. Неустроенность. Возраст уже не тот. Ну, думаю, надо жениться. А в те годы каждую субботу возле синагоги собиралось несколько тысяч человек. Именно возле синагоги. Внутрь – не заходя. Нечто вроде клуба. Все новости можно было узнать. Кто получил отказ, кому дали разрешение, кто получил письмо, кому позвонили. Естественно, знакомились. Знакомство – это было всё.

А поскольку я тут каждый день толкался, меня все знали. Подходят, сообщают: «Вот хорошая невеста... Вот хорошая невеста... Позвони...» Ну, хорошие, положим, и так выходят замуж. А по телефону... Да и душа как-то уже не лежала жениться ради прописки. Но не лежала и возвращаться. И никак я не представлял себя хоть в каком-то качестве в синагоге. Даже сторожем.

В это время приехал из Америки раввин. Артур Шнайер. В те годы, пускали буквально нескольких раввинов. Этот был «вхож». Он очень хорошие контакты имел с нашим послом тогдашним в Америке, Добрыниным. И он, действительно, был очень лояльный. Не искал скандалов. Нормальный. Искренне желал помочь всей общине советской. Он и договорился – через Добрынина, через венгров – о том, чтобы послали отсюда пару человек учиться в Будапешт. Там была единственная на все соцстраны раввинская семинария.

Когда мы познакомились, он сказал, что на будущий год от нас поедут туда несколько человек. Из тех, кто лучше язык знает... Ну, я о Венгрии знал, естественно, только по футболу. Как и все, наверное, в Союзе. И тут такой шанс выпадает! Кто меня туда в качестве инженера пошлет работать? Даже на Монголию рассчитывать не приходилось... И я приналег на учебу. Немножко даже обогнал тех, кто там дольше меня учились. И когда раввин Шнайер приехал еще раз, уже зимой, я попал в число кандидатов. Теперь дело было за нашим советом по делам религий. В конце концов, отобрали двоих. Меня в том числе. В августе 1973-го выехали в Будапешт. Поселились в общежитии, стали ходить на занятия. Училось в семинарии, человек десять всего. Мы, двое, были первые зарубежные студенты. И специально для нас двоих, поскольку, естественно, венгерского мы не знали, организовали уроки на иврите. Занимались с нами отдельно. Так получилось, что через год у моего напарника, будущего ленинградского раввина Ефима Левитиса, сильно заболела мама, и он уехал. Я остался один. Ради меня одного занятия проводить... Пришлось заняться венгерским. Но немножко и повезло. Сначала я познакомился с русскими женщинами, которые вышли замуж за венгров, жили там, работали в русскоязычных издательствах. И стали они мне давать работу: переводить статейки, вычитывать корректуры. А потом у меня и стимул появился к изучению венгерского языка... В Будапеште до сих пор существует языковый клуб, Там – столы стоят, на каждом – флажок. Был и наш, советский. Тут мы и познакомились. Каталин победила на всевенгерском конкурсе среди школьников по русскому языку. И хотела, наверное, попрактиковаться. Стала учить меня венгерскому языку. А через четыре года мы с ней поженились. В 1983 году родился первый сын, в 1986-м – второй... Проучился я в Будапеште почти семь лет. В Москву возвратился в 1980-м, в апреле месяце. Раввин Фишман, очень больной был человек – добился, чтоб оставили меня его помощником. А когда Фишман умер, в 1983 году, я остался вместо него.

Стал главным раввином Москвы, а в 1989 году, когда у нас организовался Всесоюзный совет, меня избрали главным раввином Союза. В 1993 году был образован Российский конгресс еврейских общин, на нем меня избрали главным раввином…

(Пауза.)

И.Ш. – Да-а. История… Так каковы, Александр, по-твоему итоги «биробиджанского проекта»?

А.М. – Первый: создание национального государства «малого народа» внутри государства «большого народа» – дело невыполнимое.

Второй: в критических ситуациях даже нейтральная власть не станет из-за «малого народа» всерьез ссориться с «большим».

Третий: чем в более отчетливую и обособленную социальную группу выделяется «малый народ», тем более удобной мишенью он становится. Биробиджан не сделался ни огромным гетто, как опасался Илья Эренбург, ни какой-то особенной фабрикой ассимиляции, как с горечью констатировал Борис Миллер. Область как область, с 1967 года: Еврейская ордена Ленина. Правда, с 1970 года с евреем во главе. Евреев там осело все-таки погуще среднего. Биробиджан выпал и из еврейской, и из русской истории, – время от времени, правда, всплывая, когда требовалось поубедительнее заклеймить международный сионизм.

И.Ш. Интересный разговор, и расклад-то каков! Три собеседника два еврея, два дальневосточника (мы с Адольфом Соломоновичем), два математика (мы с Александром). Знаете, есть такая миниатюрка. Встречаются двое чукоч (так правильнее, чем «чукчей»). Один: Хочешь анекдот расскажу, полититисский?

Другой: Не надо. За полититисские – могут сослать!

Вроде и смешно: куда ссылать с Чукотки? А ведь это естественно: ну не может человек считать свою землю последним местом! И я – чисто тот чукча – никак не хотел бы узнать, что мой Дальний Восток был для кого-то несчастной землей… Тем более в той формуле о праведниках, кажется: спасший одну душу – спасает целый мир! А сколько тогда миров спасла скромная дальневосточная область! Такая вот математика…

По-моему, ценнейший момент александрова исследования – Доказательство: Биробиджан – не ссылка какая-то, с глаз подальше! Подбиралась, по двух критериям: хозяйственно лучшая из областей, населенных так, что бы гарантировать бесконфликтное будущее. Совпадало это и с общим вектором тогдашнего развития, Комсомольск-на-Амуре, «… лучшие дочери советской страны едут на Дальний Восток!» пели тогда... И о богатствах огромных – книга Мелихова справедливо свидетельствует! А нынешнее наследие этого «проекта» подбивает к таким уже «литературно-хозяйственным» мечтаниям… На встрече в Кремле президент подходит, ну допустим к… Вексельбергу, и буднично так («обыденность – залог нормальности!» тот же Честертон)… говорит: «Ну ты же еврей – подпишись!» буквально как Адольф Соломонович рассказывал о распространении газеты «Биробиджанер Штерн», … Поддержи! Вон Абрамович-то Чукотку поддержал!»

И важнейшая геополитическая задача, сохранения за Россией Дальнего Востока – это как выход на свежий простор из душной комнаты, где наговорено уже было много всякого, в том числе и на национальные темы...

Примечания


[1] В еврейской литературе принято написание Невухаднеццар (прим. ред.).

[2] В еврейской литературе  принято написание Ирмеяѓу (прим. ред.)

[3] Комитет землеустройства евреев-трудящихся. 

[4] В еврейской литературе  принято написание Йеѓошу́а бин Нун (прим. ред.).

[5] В еврейской литературе принято написание Моше (прим. ред.).

[6] В еврейской литературе  принято написание Калев (прим. ред.).

[7] В еврейской литературе  принято написание Шимшо́н (прим. ред.).

[8] В ашкеназских синагогах между бимой и арон кодеш ставят специальный пюпитр – «амуд», около которого ведет молитву хазан (кантор). – ( прим. ред.)

 
К началу страницы E iaeaaeaie? iiia?a

Всего понравилось:0
Всего посещений: 3609




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer2/Shumejko1.php - to PDF file

Комментарии: