Содержание
От автора.
Писателю приятен интерес читателей к судьбе
созданных им героев. После выпуска («Алетейя», Санкт-Петербург, 2003) книги «И вот я услышал немецкую речь…» меня не
раз спрашивали, как сложится в дальнейшем жизнь религиозного еврейского юноши и
немецкой девушки, католички, персонажей главы «Шагал и Марта». Я включил эту
главу в свой новый рассказ. К сожалению, он оказался не радостным, но это не
всегда вина автора…
Я расписал плафон и стены–
танцоры, скрипачи на сцене,
зелёный вол, шальной петух…
Я подарил Творенья Дух
вам, мои братья бессловесные
Марк Шагал
(переводы с идиш Л. Беринского)
Дорога
от дома к синагоге пересекала зелёную школьную улицу, которая временами
наполнялась звуками голосов и пестрела яркими красками школьных ранцев. При
хорошей погоде путь преграждали столики и плетёные стулья маленького кафе.
Однажды на Юру обратили внимание две школьницы с сигаретами, сидящие за
столиком с недопитыми бутылочками кока-колы.
– Привет, итальянец! – приветливо
окликнула его полная брюнетка, а тоненькая блондинка помахала ему рукой.
Юра
смутился и замедлил шаг. Сзади раздался звонкий смех и прозвучал куплет
«Санта-Лючии». На следующий день встреча повторилась, но и на лице Юры
появилась улыбка, а вслед ему одна из девушек неожиданно пропела отрывок из
«Катюши». В третий раз за столиками никто не сидел. Разочарованный Юра замедлил
шаг, а потом свернул на боковую улицу. Навстречу ему вышла высокая стройная
блондинка в коротком коричневом платье с маленьким рюкзаком за спиной.
– Хеллё, как тебя зовут? – и
протянула ему, как старому знакомому руку.
– Ты и вправду итальянец? Еврей? Значит, я проиграла пари. Клава
предположила, что ты из России. Почему у тебя такая странная одежда и шапочка
на голове? Ты хочешь быть еврейским священником?
Юра
спешил на молитву. Некоторое время они шли рядом. Он замедлял шаги, чтобы
приноровиться к неторопливой плывущей походке девушки, искоса приглядываясь к
ней. Её светлые от рождения пряди в конце слегка завивались. Морщился задорно вздёрнутый
носик, кокетливо щурились глаза с необычными для блондинок расширенными
зрачками, а тонкая чёрная оправа очков подчёркивала живость серых глаз.
Не
сговариваясь, они встретились на следующий день в том же месте. Юра вместо
черного лапсердака надел красивый кофейный свитер, который очень ему шёл. Смена
одежды показалась ему предательством, и он не стал отказываться от кипы.
Марта
встретила его радостной улыбкой, приветственно тронула губами щеку и поправила кипу.
Взявшись за руки, они, не разбирая дороги,
двинулись вперёд, слегка подпрыгивая, чтобы шаг получался синхронным. Её речь
лилась непрерывно. Сначала о школьных делах. После «абитура» она поступит на
философский факультет, скорей всего, в Геттинген. Отец у неё дипломат, мать –
медицинская сестра. Она единственная дочь, но есть двоюродные братья и сёстры.
Потом, замедлив шаг, Марта заглянула Юре в глаза:
– Какая я глупая девочка! Признайся, ты ведь не понял и половины из того,
что я наплела, но мне не хочется привлекать Клаву в качестве переводчицы.
Она
вначале не разобралась, откуда он приехал, но захлопала в ладоши, узнав, что – из Витебска, с родины Шагала. Потом,
взяв Юру за руку, она вскочила на скамейку в парке, повторив позу летящей
невесты с известной картины художника.
Тени
клонились к полудню, и они проголодались. Марта пригласила нового друга в
соседний ресторанчик, и вытащила кошелёк, опасаясь, что у Юры нет денег.
Он
испуганно замахал руками, сбивчиво объясняя, что ему нужна особая пища.
– Может, ты пришелец из внеземных цивилизаций? – спросила девушка. Она не поняла, что означает слово «koscherer»
(кошерный).
В
этот момент к ним приблизилась группа молодёжи. Среди них были израильтяне.
Молодой человек дружески обратился к Юре на идиш, а потом по-немецки. Благодаря
кипе они узнали «своего». Услышав немецкий язык, Марта включилась в разговор.
На лицах появились улыбки, молодые люди расположилась на зелёном пригорке. Из
сумок извлекли израильское печенье, сыр и бутылку вина. Расставание с
израильтянами было очень тёплым, и Марта даже обнялась с одной из ровесниц.
Потом
с не погаснувшей улыбкой обратилась к Юре:
– Вот видишь, Бог тебя любит, послал еду и одобряет нашу встречу!
Она
произнесла эту фразу шутливо, но Юра просиял и впервые робко обнял девушку.
Расстались
они поздним вечером. Марта проводила друга до дома: чтобы не заблудился в
незнакомом городе. Прощаясь, она, встав на цыпочки, притянула его голову к себе
и крепко поцеловала в губы. Юра помог ей остановить такси.
Проведенный
день наполнил его душу радостью. К ней были причастны и цветущая аллея сакуры,
и раскидистые деревья парка над озером, звуки музыки из городских ресторанчиков
и ароматы весны. Но Юра не ответил на прощальный поцелуй девушки – имеет ли он право отдаться охватившему
его чувству любви?
Ночь
после свидания была полна пугающих сновидений, серых и бесцветных, как мрачное
царство теней. Освещённым оказался только знаменитый Кёльнский Собор, на
ступенях которого он увидел Марту и себя в подвенечных нарядах. Он понял, что
Бог испытывает, тверда ли его вера –
и решил с христианкой не встречаться. Но мысль о разлуке была нестерпимой.
Внутренний голос несносно твердил:
– Эта немка – чужой человек.
Христианка. Католичка. Может быть, среди её родственников были нацисты. Разве
ей можно объяснить еврейские обычаи? Брак с ней будет горем для мамы,
нарушением светлой памяти о погибших родственниках.
Возмутил
его совет младшего брата матери –
Аркадия, который считал, что любовь и брак не всегда должны сопутствовать друг
другу, а религиозность здесь не причём.
Дядя
со смехом стал рассказывать племяннику, как в древности еврейские цари и
патриархи вели себя с женщинами. Почтенные старцы в преклонном возрасте часто
заводили наложниц и плодили потомство, доставляя радость любящим их женщинам.
Так, например, наложница столетнего Авраама Ципора, отказываясь от молодых
мужчин, предпочитала ублажать старика, даже не способного самостоятельно
взобраться на постель – его поднимали
и укладывали два раба.
Аркадий
предложил будущему раввину перечитать Соломонову «Песнь песней», а перед
свиданием с пассией послушать музыку клезмеров.
– Мне нужен серьёзный совет, а не твои шуточки, – возмутился Юра.
Пришлось
повести племянника к «доктору» –
умному раввину Соломону.
– Понравилась ли тебе девушка? –
спросил ребе – Даже очень? Так в чём
проблема? Она тебя не любит из-за того, что ты еврей?
Юра
с горячностью начал доказывать, что это не так.
– Она требует, чтобы ты на ней женился после первого поцелуя?
Тут
Юра возмутился и принялся доказывать, что его девушка не из таких.
– Так что же вам мешает любить друг друга? – спросил раввин. –
Пройдёт время, и Господь сам укажет вам правильный путь.
– А как же заповеди? Станет ли женщина другой веры соблюдать обряды и
традиции еврейского дома?
– Ты говоришь о браке, но после первого поцелуя сразу не вступают в брак.
Моя жена тоже не была еврейкой по галахе, но я смог на языке любви объяснить ей
страдания нашего народа, и теперь и мы, и дети наши молимся одному Богу. Страх
перед Ним освобождает нас от мелких земных страхов.
Марта
гордилась новым другом и радовалась, когда во время прогулок они с Юрой
встречали знакомых. Красивое лицо юноши было живым и подвижным, и часто
озарялось мягкой улыбкой. Ей было приятно, что в глазах людей они выглядели
привлекательной парой.
Немцам
трудно было произносить его имя, но сразу запоминалось, что он земляк Марка Шагала.
Так за ним закрепилось прозвище «Шагал».
Юрина
семья и брат матери из-за тяжело больного отца подали документы на отъезд в
Германию. Семья, за исключением Юры, не была религиозной, но после изучения курса
Торы в Витебской синагоге, Юра твёрдо решил, несмотря на протесты матери,
уехать в Израиль. Неожиданно в Кёльнской синагоге открылась вакансия
Израильского раввината.
Этим
простым людям из Витебска, как Шагалу, была присуща некая тревожная сила,
проявлявшаяся у всех по-разному. Сара не любила немцев, не хотела учить их
язык, и быстрей других нашла работу уборщицы, чтобы не принимать их «подаяния».
Её младший брат, наоборот, с интересом относился к жизни в Германии, посещал
учебные курсы и нашёл работу по специальности, Подобно великому земляку, он
обладал чувством юмора, пописывал стихи на идиш и подрабатывал грузчиком в
немецкой лавке, правда, в хлебной, а не соляной, как когда-то Шагал.
Главной
гордостью этих бывших жителей Витебска было землячество с Шагалом. Они долго
копили деньги, чтобы побывать в его любимом Париже, где на фоне Нотр-Дама и
Эйфелевой башни, выглядели столь же нелепо, как постоянные сюжеты художника – разноцветные избы, коровы, козы,
шальной петух и люди с повёрнутыми назад головами.
Встретив
однажды племянника с Мартой, Аркадий потерял дар речи – ради такой красавицы
он, не раздумывая, был бы готов на всё. Но Юра, однолюб по природе, постоянно
страдал денно и нощно, но всё не мог сделать окончательного выбора между Торой
и немецкой девушкой. Пока же, в ожидании чуда они с Мартой как на знаменитой
картине Шагала, взявшись за руки, парили на крыльях любви на фоне декораций
Кёльна. Полёт позволял им с каждым днём всё лучше узнавать друг друга, но
впереди их ожидало более важное познание. Девушка в силу женской природы
внутренне давно была подготовлена к приходу принца. Но комплексы юноши
возводили новые преграды на пути к счастью, и Юра начал с занудливых
рассуждений о браке.
Они
спустились на землю. Положив руки на плечи юноши, Марта заметила, что следовало
бы начать с признания в любви, которого пока не было. «Ich liebe dich!» – покорно произнёс Юра и повторил по просьбе
девушки это оригинальное признание ещё три раза. Они поцеловались, и Марта,
надев кипу, со смехом взлохматила растопыренными пальцами его волосы.
Она
слишком молода для замужества и планирует вначале окончить университет;
искренне верит в Бога, посещает католическую гимназию, но в Германии религия
отделена от государства и не будет влиять на её личную жизнь. Взгляды
родителей, политические или религиозные, не имеют отношения к ней.
– Папа с мамой люди деликатные и не станут совать нос в мои дела.
Вернув
на голову Юры ермолку, она заметила, что в гимназии ревностно изучала Ветхий
Завет. Из десяти заповедей, переданных Моисеем евреям, девять в её душе не
подвергались сомнению. Она не испытывала соблазна убивать или не почитать отца
своего, не говоря о противоестественной тяге к жене ближнего. Единственная
заповедь, седьмая, пока остаётся для неё не понятной. Что значит «не
прелюбодействуй»? С иронией она попросила Юру объяснить подробнее эту заповедь.
Перед
такой эрудицией он опешил. Но Марту трудно было остановить. Заповеди установил
Ветхозаветный Бог, но известно, что Бог един. Евреи понимают его иначе, чем
христиане. Христос посчитал эти заветы внешними. Главное, – каков человек внутри себя. Если у нас чистая любовь, и мы оба
веруем, – значит, мы угодны Богу.
Встречи
их продолжались, но расставание приносило горечь. Девушка не понимала
равнодушия Юры. Имея отдельную квартиру, он не стремился пригласить её к себе.
Её предыдущие поклонники на второй день знакомства оказывались значительно
более пылкими и сразу стремились к близости. Превращая их домогательства в
шутку, она со смехом, но достаточно решительно давала им отпор. Поведение Юры
было иным. В моменты встреч она читала радость в его глазах, но при
расставаниях – растерянность. Он не
загорался, а терялся и гас. Чем вызвана эта нерешительность? Национальными
особенностями, религиозностью?
Иногда
в нём проявлялась занудство. Он дал Марте написанную по-немецки, книгу:
«Традиционный еврейский дом». Выросшая в католической семье девушка, когда
требовалось, выполняла необходимые обряды. Это было для неё органичным, но ей
казалось нелепым делать их прологом любви.
Вполне
понятно, что она заинтересовалась евреями. Мать – медсестра в ответ на её вопрос, сказала, что ничего о них не
знает. В больнице у них проходил стажировку молодой хирург из Израиля. Под
конец он делал операции лучше, чем больничные врачи.
Отец
– дипломат считал, что евреи – умный и энергичный народ, которого
Гитлер хотел уничтожить. Теперь всё встало на свои места, и евреи возвращаются
в Германию. Потом, с подозрением взглянув на дочь, он добавил, что евреи
слишком настойчивы, добиваясь своих целей, и иногда лишены чувства меры.
«К
сожалению, моему Шагалу этого пока не достаёт», – подумала девушка.
Самым умным в их семье считался дядя, старший брат
отца, журналист, побывавший в различных странах. Марта случайно встретившись,
подсела к нему в машину. Его ответ оказался непонятным:
«Евреи – народ, в котором никогда не было середины. Они
сконцентрировали всё лучшее и всё худшее, что есть в других нациях. Проявив
чудеса устойчивости в прошлом, единой нацией они пока не стали. В этом им
помогут бандиты-арабы». Потом, притормозив перед семафором, он доверительно
сказал: «Я советую тебе, девочка, в еврея не влюбляться. Иначе и ты окажешься в
ответе за то, что сделали с ними наши предки».
У Марты в школе начались каникулы. Весёлая, пёстрая,
звонкая улица сразу опустела. Только два оранжевых мусорщика ловкими движениями
переворачивали контейнеры. Каникулы растянулись на долгие две недели, телефона
Марты Юра не знал, и ожидание встречи оказалось нестерпимым. Он молил Бога
вернуть ему любимую, и добился своего. На пятый день издали на опустевшей улице он увидел одинокую фигуру
Марты. На этот раз они долго не могли разжать объятия.
– Ну, как у тебя дела с Шагалом? – спросила Марту скуластая русская
немка, переселенка из Казахстана. Они были ровесницами, но Клава уже обладала
солидным сексуальным опытом.
– Всё о’кей, – соврала Марта.
– Говорят, евреи классные любовники. Но твой
Шагал – парень супер, и любит тебя.
Как он расстроился, когда узнал, что в школе каникулы. Я его пожалела и
позвонила тебе.
Юра больше не старался преодолеть свою любовь. В канун шабата, после
бессонной ночи, раннее утро было наполнено светом, теплом, пением птиц. Сначала
робко, а потом всё смелее он стал готовиться к приходу Марты: загрузил холодильник вином и изысканными продуктами,
купленными в магазине при синагоге. В квартире у него теперь всё сверкало и
благоухало. На столе загорелись свечи, – одна для Марты.
Он решил пригласить её после окончания шабата и появления первой звезды. С
трепетом поднял телефонную трубку: если девушка окажется дома и согласится, то
Бог не противится его выбору. В трубке долго раздавались гудки, потом заговорил
автоответчик. Сердце у Юры упало. Но вдруг зазвучал звонкий с придыханием голос
Марты. Она минуту назад вошла в дом и услышала звонок. Девушка сразу оценила
многозначительность вечернего приглашения, и радостно согласилась.
Не запирая дверь, он прилёг на постель, задремал, и
его разбудил поцелуй Марты.
Дальше
была неудачная попытка сказать по-немецки приветственную речь в честь невесты.
Её радостный смех. Пир с опьяняющим вином. Танец под музыку клезмеров.
Заполнивший комнату запах специй. Тонкие очки в тёмной оправе на подушке.
Оторванная пуговица от новой рубашки. Бесстыдная нагота. Его расколдованное,
ожившее тело, ответившее на исходившее от неё тепло.
На
две ночи и два дня исчезли разделявшие их границы. Они забыли обо всём, даже о
Боге.
К
концу первых суток тихо отворилась дверь, и на пороге комнаты в страхе замерла
мать Юры – Сара. В сгущающихся
сумерках она увидела распятое на постели тело любимого сына. Его нагота была
прикрыта лежащей на боку голой девушкой. Глаза Юры стали медленно открываться,
зрачок остановился на ней. То, что она прочла в его взгляде, заставило женщину
испуганно попятиться и неслышно закрыть за собой дверь. Аркадий был прав, когда
советовал ей оставить взрослого сына в покое, но не её вина, что телефон был
отключён уже двое суток. Мать поняла, что видение сына должно показаться ему
призрачным, а заботы о нём теперь лягут на другую женщину.
Прошло
время. Оба повзрослели, и каждый жил своей жизнью. Но главным для обоих стало
объединявшее их чувство.
Юра
со стыдом вспоминал свои неумелые попытки сразу обратить умную девушку в свою
веру. Но он был настойчив и помнил слова раввина, что сочувствие к страданиям
его народа сможет укрепить их любовь.
В один из воскресных дней он предложил Марте
съездить на экскурсию в Амстердам и вызвался сам показать полюбившийся ему
город. Открывая и закрывая зонтики в промежутках между косым дождём и
солнечными лучами, они бродили по площадям и улицам вдоль каналов, пока не
подошли к маленькому музею Анны Франк. Трагизм её светлой души вызвал у Марты
жалость и слёзы.
Большим событием для обоих был приезд в Кёльн Папы
Римского, немца по национальности. Он с группой епископов посетил синагогу и
призвал верующих уважать евреев, которых назвал старшими братьями. Юра,
как будущий раввин, слушал эту речь из уст Папы в синагоге, Марта – по
трансляции на острове возле Кёльна, где собрались сотни тысяч паломников.
Вернувшись домой, они радостно бросились друг другу в объятия – сам наместник
Всевышнего публично благословил их любовь.
Чтобы не расставаться, Марта отказалась от Геттингена и поступила в Кёльнский университет. Дни их были заполнены учёбой, а у Юры и молитвами. Он понимал, что не может заменить умной девушке мир с его проблемами, книгами, путешествиями, танцами. Любовь была единственной формой выражения его чувств.
Его царица ночи, как и в жизни, была импульсивной; обнажившись, занимала позу наездницы, а после скачки перекатывалась через возлюбленного, сворачивалась клубком и сразу засыпала, а Юра долго не мог сомкнуть глаз. В жаркие ночи он любовался обнажённой Вирсавией, а когда она открывала глаза, ласково проникал в пещеру счастья, возобновляя вечерний полёт.
Марта теперь редко встречалась с Клавой, раздражавшей её предложением обменяться любовниками или советами по поводу противозачаточных средств. Отшучиваясь, она ссылалась на «русскую рулетку» – умение идти на риск, полагаясь на Господа.
Волнения начались с приближением дня рождения Марты. Её родители привыкли устраивать в этот день семейный праздник, тем более что Марте исполнялось двадцать лет, но присутствие на торжестве в немецком доме молодого раввина в кипе могло оказаться шокирующим, в первую очередь для Юры. Решили, что молодые друзья Марты соберутся после занятий в студенческом кафе, а вечером в родительский дом придёт только Юра.
Обычно весёлая и уравновешенная Марта в этот день была сама не своя – переживала, чтобы кто-нибудь случайно не обидел Юру. Волнение передалось всей семье, и решили собраться в самом узком кругу – родители, дядя и молодые.
– Чем его можно кормить и поить, – волновалась мать, но дочь её успокоила – то, что нужно Юре будет заказано, а остальное можно готовить, как всегда.
– А мы сможем попробовать его еду? – с интересом спросил отец.
– Она почти не отличается от нашей, а вино будет замечательным.
Прекрасный подарок Марте сделал Юра – заранее на выставке Шагала он купил знаменитый альбом с иллюстрациями к Библии. В душе будущего раввина были сомнения – Шагал был свободен от религиозных запретов, и лишь часть его героев была из Ветхого завета, но Марта заявила, что этот подарок станет объединяющей их семейной реликвией.
С содроганием Юра переступил порог немецкого жилья, но его встретили приветливо, без излишнего внимания, как знакомого, который не в первый раз посещает дом. Разговоры касались учёбы молодых людей, новых выставок в Музее Людвига, увлечения отца Марты Японией, где он недавно побывал с дипломатической миссией. Постепенно Юра оттаивал, освобождаясь от чувства греховности, связанной с посещением «некошерного» дома.
Неожиданно раздался телефонный звонок, и обстановка резко изменилась.
– Звонил Гюнтер, – со страхом сказала Марта, – и через полчаса он будет у нас. Откуда его чёрт принёс, говорили, что он охраняет какую-то миссию в Кувейте.
Позвонили в дверь, раздался грубый мужской голос; войдя с подарком – экзотическим плюшевым зверем, высокий красивый молодой человек, заключил Марту в столь горячие объятия, что матери пришлось их разнимать.
– Невоспитанный, – покачав головой, сказал она. – Это троюродный брат Марты, – как говорится, – в семье не без урода.
Выпив и поужинав, Гюнтер стал прислушиваться к разговорам за столом.
Марта вспоминала поездку с Юрой в Амстердам.
– В этом городе надо пройти практику каждому настоящему мужчине, – засмеялся Гюнтер, – только не понятно, что вы делали там с Юрой вдвоём.
Услышав про музей Анны Франк, он заметил:
– Сейчас доказано, что девчонка умерла от тифа; может, хоть на этот раз нас – немцев не станут напрасно обвинять в насилиях.
Марта покраснела, включила музыку и протянула руку сидящему за столом Гюнтеру. Оба хорошо танцевали: Гюнтер властно обнимал партнёршу; она вырывалась, отпархивала, потом вновь покорно откидывалась на его руке, а он как демон склонялся над ней. Танец увлекал обоих, но побледневшему Юре он показался насилием над девушкой. Даже отец не выдержал и забрал дочь из рук неистового партнёра. Подавленные оба возвращались домой, и Юра испытал облегчение, когда Марта выбросила в урну подаренный Гюнтером букет.
Ночь прошла без любви, а вечером следующего дня Марта долго говорила по телефону – Юра не сомневался, что с Гюнтером. В конце недели она предложила Юре поехать вместе на пикник её одноклассников – он отказался, сославшись на необходимость вечерней молитвы. Прождал её всю ночь, а днём собрал рюкзак с необходимыми вещами и оставил записку:
Надеюсь,
что у тебя всё ОК? Мы должны расстаться, молюсь, чтоб не надолго… Перед
отъездом из Кёльна позвоню родителям. Дай им знать о себе. Люби меня, как я
тебя и не забывай о самом дорогом для нас. Целую Юра.
Родителям Марты Юра показался интеллигентным, скромным юношей; по их мнению, в качестве первого бой-френда он вполне подходил дочери, но о замужестве ещё думать рано – предусмотрительная и умная девушка не нуждается в их опеке.
Голос матери Марты был ласков, когда она отвечала на вопросы Юры. Марта дважды спрашивала о нём по телефону. Где он сейчас? Стараясь чётко выговаривать слова, мать сказала, что им приятно будет чаще видеть Юру у себя в доме. Однако попрощаться с любимой перед отъездом он не смог, и с огорчением опустил трубку.
Сара чувствовала, что её младший брат в душе восторгается Юриной шиксой, но каждое похвальное слово о ней вызывало у матери прилив ненависти.
– Ты её даже не видела, – возмущался Аркадий.
– Лучше мне провалиться сквозь землю, чем иметь фашистку-невестку.
– Какая она фашистка? – её родители, как и ты, родились после войны!
– Ну и что, разве у нас в Витебске мало молодых фашистов? Кто мне докажет что шлейф преступлений не тянется за её предками?
– Но они не устают каяться и сделали Германию демократической страной!
– Нашто мне ихняя демократия?
– А бегство из Белоруссии, медицинская помощь при твоей болезни, хорошая квартира, спокойная жизнь?
– Если бы Гитлер не развязал войну, мы бы спокойно жили в Витебске!
С тяжёлым сердцем вернулась Марта после пикника, и застала на столе непонятную записку. Родители ничего не знали о Юре. Напротив синагоги был разбит сквер, и Марта пропустив занятия, провела в нём почти целый день, надеясь встретить любимого. Ночь показалась ей сплошным кошмаром, и, стараясь забыться, она выпила целую бутылку израильского вина.
Утром её тяжёлый сон прервал стук в дверь – пришёл Аркадий. Завернувшись в одеяло, она со слезами бросилась к нему:
– Где Юра?
– Вылетел в Израиль.
– Никого не предупредив?
– Мы с Сарой тоже ничего не знали, но вечером нам позвонили из синагоги.
– Это я во всём виновата, – со слезами сказала Марта. – Я была с друзьями на пикнике, а он приревновал меня к Гюнтеру. Но его там не было, он через два дня после моих именин улетел в Кувейт.
– Ты не причём, – стал успокаивать её на ломаном немецком Аркадий. – Такую поездку нельзя было не спланировать заранее, – ведь он поехал не развлекаться, а на войну.
Оба застыли в страхе от произнесенного слова, но не было времени смягчать его ужасный смысл.
Марта оттолкнула Аркадия, – у неё началась истерика с рвотой.
Он страдал, не в силах ей помочь.
Оба ещё не знали, что худшее впереди.
После отпевания с кантором из Израиля, молитв, истерики Сары и близких, Юру похоронили на кладбище в Кёльне. Присутствовали родственники Марты, но девушки среди них не было.
Через две недели Сара в сопровождении Аркадия пришли в квартиру Юры, чтобы забрать его вещи. Окна были неплотно закрыты, позволяя гулять сквознякам. Выключатель света не работал, и пришлось открыть одно из окон. В полумраки серого дня Аркадий отворил заскрипевшую крышку тяжёлого шкафа, купленного в магазине дешёвой мебели. Одежда Юры и Марты была аккуратно сложена на полках, будто к ней не прикасались, но в комнате был беспорядок; скопились пустые и начатые винные бутылки; в кухне и на обеденном столе лежали остатки пищи, консервные банки; в приоткрытое окно залетел голубь, но, увидев людей, стремительно вырвался наружу. Саре показалось, что она в церкви – со стен глядели лики святых из Библии и прикреплённые репродукции картин Шагала; у летящей с юношей невесты были выколоты глаза.
– Кто это сделал? – в страхе спросила она брата.
Аркадий пожал плечами. На столе он нашёл короткое Юрино письмо, но решил пока не показывать его сестре.
Выход из квартиры был загромождён большим фанерным ящиком. Сара в страхе вскрикнула – ей показалось, что перед ней гроб.
– Новый холодильник, – успокоил её брат.
Запирая дверь, он заметил, что на ящике наклеено изображение детской коляски.
Причиной Юриной смерти в протоколе названа «гибель под развалинами горящего здания», и ничего не говорилось о войне, но крыша дома в кибуце в окрестностях Хайфы была подожжена ракетой, запущенной боевиками Хизбаллы. Это случилось на второй день после приезда «туристов», не успевших стать новобранцами. Поднятые ночью по тревоге, они тушили пожар в столовой. Единственным пострадавшим оказался Юра, подносивший вёдрами воду – его привалило бревнами потолка. Как Господь мог приговорить к смерти молодого, такого красивого и преданного Ему юношу – он ведь знал, что приносит в жертву ещё и отца неродившегося ребёнка?
Прошло два года, и в весёлый светлый праздник Суккот к одному из шалашей приближалась странная процессия. Впереди, изучая номера домов, двигалась стройная молодая блондинка; взгляд её был суров; в нём чувствовалась озабоченность, даже страх. За ней двигалась коляска с очаровательным мальчиком, стремящимся освободиться из своего «экипажа». Лукавство было написано в его васильковых глазёнках; в руке он держал вращающийся флюгер, подставляя его навстречу ветру.
Коляску сзади подталкивали коренастый красивый мужчина и болтавшая по-русски кокетливая девушка, подруга Марты.
– Кажется, это рядом, но нужно войти во двор, где обычно устанавливают шалаши, - сказал Аркадий.
Марта нуждалась в помощи раввина Соломона, с которым Юра советовался по поводу возможности женитьбы.
Аркадий постучался, распахнулась калитка, и он попал в праздничное веселье – накрытый стол, музыка, танцующие пары, цветущие кусты во дворе. Из калитки высыпали гости, и вышел седой раввин; к восторгу маленького Юры в шалаш затащили коляску, и вновь прибывшие оказались в праздничном безумии.
Раввин ласково обнял Марту, повёл её в свой дом.
– Не надо слов, дорогая, молча посидим вместе. Я, служитель Господа, сам не всегда понимаю логику Его действий. Зачем Он забрал у меня лучшего ученика, которого я любил как сына. У меня лишь одна просьба – относитесь ко мне, как будто я Юрин отец.
– И у меня одна просьба, - взяв себя в руки, строго сказала Марта. - Помогите сделать моего сына евреем.
Когда гости ушли, Соломон снял трубку:
– Слушай, Сара, и запомни мои слова. Твои слёзы не напрасны, они облегчают душу. – Они не вернут мне сына. – Но сейчас, Господь посылает тебе слёзы радости. Ты получишь еврейского внука, но не смей обижать невестку. Эта немецкая девочка виновата лишь в том, что полюбила твоего сына и в разгар счастья стала вдовой. Не можешь любить её – не люби, но не смей обижать.
Задержавшийся в дверях Аркадий попросил дать женщинам наставления, но раввин сказал, что это сделает сам Господь. Совет Саре – ходить на могилу сына не с самого утра, а после десяти часов.
Из-за Марты чуть не поссорились два раввина – Соломон и приехавший из Израиля его родственник Шлома Финкель. Шлома входил в члены раввинатского суда по вопросам гиюра, и Соломон пригласил его в надежде, что он поможет Марте примкнуть к иудаизму. Но родственник был заранее настроен против новообращённых, а белокурая немецкая бестия с острым взглядом тёмных зрачков сразу вызвала у него острую неприязнь.
– Что ей надо, – спросил он Соломона на русском, который Марта недавно начала изучать. – Эти немцы, погубившие столько евреев, теперь добиваются неоправданных льгот – хоть бы постыдились.
– Хочу сделать гиюр, чтобы помочь моему сыну стать евреем, не дожидаясь перевода, спокойно ответила Марта.
– Так что конкретно вам надо? – злобно спросил Финкель.
– Существует ли утверждённая программа экзаменов для перехода в гиюр?
– Конечно, существует, – вмешался рабби Соломон.
Тогда нам ничего не нужно от господина раввина, – заметила Марта.
Когда она ушла, Финкель понял, что получил пощёчину, и упрекнул Соломона в сотрудничестве с антисемиткой.
Приходя в указанное раввином время на кладбище, Сара заставала на могиле Юры плачущую молодую женщину. Подойти к ней она не решалась; кроме того, ненавистная немка мешала свиданиям с сыном. Однажды, почувствовав враждебный взгляд, Марта обернулась. Женщины встретились глазами и отвернулись.
Теперь в субботу они не встречались, но по оставленным цветам, выбрасываемым могильщиками, Клара поняла, что любовница, продолжает свои «наскоки» на могилу сына.
Слова раввина Соломона сбылись – вскоре Господь устроил встречу женщин на Кёльнском вокзале. На первом пути стоял паровоз, построенный в 1922 году и вагоны для скота, в которых еврейских детей и юношей Имперская железная дорога отправляла в лагеря смерти Германии и других стран Европы. Передвижная выставка, фотографии многих погибших и горстки чудом уцелевших детей. Каждый входящий мог написать письмо своему погибшему ровеснику, и некоторые писали их, детским неустойчивым почерком. Многие присутствующие плакали, но глаза Марты оставались сухими. В этот день она поняла, что должна думать не только о своём горе…
Шатаясь, она вышла. По перрону шёл Аркадий об руку с женщиной, которую Марта встречала на кладбище. Она рванулась к ним, но прочла ненависть во взгляде Сары.
После этой встречи, куда бы Марта ни шла, на её пути оказывались «памятные камни» – латунные таблички с именами погибших евреев. Невольно она вспомнила Тиля и «пепел Клааса», способный стучать во многие сердца.
В первый год после рождения сына Марта взяла уход за ним в свои руки. Родители оказывали ей поддержку. Они привязались к внуку и предлагали дочери любую помощь в его воспитании. Перед окончанием академического отпуска, взятого Мартой в университете, мать предложила оставить работу в больнице или нанять русскоязычную няню – дочь хотела, чтобы вначале Юрик заговорил по-русски, а после трёх лет ребёнка отдадут в немецкий детский садик.
Неожиданно свою помощь предложила Клава. После школы она не стала сдавать экзаменов, и почти год проболталась без дела, перебиваясь случайными заработками. Нанявшись нянькой к Юрику, Клава приходила перед уходом Марты, будила и кормила ребёнка, отводила на гимнастику, а иногда и к врачу, днём укладывала спать и ждала возвращения Марты из университета. Скоро Юрик бойко говорил по-русски, правда, впоследствии бабушку Сару шокировали блатные словечки, которых он набрался у бедовой няньки.
В Клавку по уши влюбился богатый сорокалетний немец – вдовец, с домом и машиной, и она решила, что пора подумать о личной жизни.
– Люблю твоего мальца, как родного, – сказала она Марте, но надоели мне эти противозачаточные средства. Охота выйти замуж, а потом спокойно трахаться. Хош получить бесплатную няньку, лучше которой не сыскать?
– Это кого же? – с удивлением спросила Марта. – Да твоя кремнёвая свекруха Сара. Мы с ней знакомы по эмигрантскому общежитию. Она давала мне от ворот поворот, когда я её младшего братца Аркашку клеила.
Время шло, и сжигавшая Сару ненависть обернулась против неё самой. Ни днём, ни ночью она не знала покоя. Мучил страх, что она никогда не обнимет внука, а брат вместо помощи вступил в непонятный сговор с погубившей Юру женщиной.
Во время прогулки хитрая Клава уложила в коляску спящего Юрика, накрыла лёгким одеяльцем с головой – только носик торчал, поднялась на лифте и постучала в квартиру Сары. Через цепочку дверь открыла непричёсанная, седая женщина с набрякшими веками, – с трудом в ней можно было теперь узнать раньше бойкую и задиристую мать бедного Юры:
– Тебе чего? – Хотелось подружку по общежитию проведать. А где сейчас мой любовничек Аркаша?
В другое время за подобные закидоны энергичная Сара спустила бы Клавку с лестницы, но сейчас она была рада любой живой душе:
– Твой, что ли? – равнодушно спросила она, указывая на коляску.
– А ты получше приглядись, – задорно ответила Клава, стягивая с ребёнка одеяло.
Потирая глазки и щурясь, в коляске лежал голубоглазый ангелочек, как две капли воды похожий на маленького Юру.
– Бабушка, – произнёс он заранее отрепетированное с Клавой слово…
Прошло ещё три года. Марта заканчивала университет, готовясь к получению степени магистра. Она уже неплохо знала русский и первой прочла автобиографию Шагала. Он так замечательно описал своё детство, как будто оно вместило всю его жизнь. На идише она прочла стихи художника.
Домашние дела теперь вершила ежедневно приходящая Сара; иногда ей помогал Аркадий. В скромной квартирке мало что изменилось, разве что прибавилась детская кроватка и полка с книжками. Картины Шагала по-прежнему висели на своих местах; не было только одной – летящей свадебной пары, которую Марта выбросила на свалку, а Аркадий тайком подобрал и хранил у себя.
– Зачем ты выколола ей глаза? – спросил он Марту. – Узнав о Юриной смерти, я хотела убить себя, но вспомнила его завещание – хранить ребёнка; но вина всегда останется со мной. Если б не проклятый пикник, я бы, прощаясь, повисла у него на шее и умолила не бросать нас с ребёнком.
Бабушка подарила внуку маленький мольберт с красками и показала, как их разводить, – наш маленький Шагальчик, – женщины всплакнули, и Сара взялась за своё:
– Ну, скажи мне, умная девочка, – за что этот Милосердный наказал нас с Юрой таким горем?
– Не знаю; говорят, что совместное горе сближает. Может, Он таким способом решил сблизить ваших с нашими?
– Шоковая терапия, – подумала Марта про себя. – Наказать за попытку предать веру следовало меня, а не Юру.
В тёплые выходные дни они с сыном ходили купаться на озёра. Марта навсегда привязалась к местам, где они с Юрой на песке или в палатке нежили свою любовь. Малыш строил песчаные замки… Что сказать ему, когда он спросит, где папа? Розовое марево заката кровавило озёрную зыбь.
На
брег песчаный – со своей невестой
сойду,
она всем девою небесной
предстанет:
будет тих и невесом
свет
юной грёзы, мой последний сон…
Возвращались они босиком сквозь поле цветов; их названия малыш хорошо знал по-немецки.
– Назови этот цветочек. – «Vergißmeinnicht». – А по-русски? – «Незабудка». – Это значит, не надо забыть. – А если по-другому? – Надо помнить.
…хорошо ли быть мёртвым? Спросите у
оживших покойников, если их найдёте, но правда у каждого будет своя, а
некоторые просто сбрешут. Для одних смерть это бегство от бренности
существования; для других – желание навсегда забыться и заснуть. Третьи, как
поэт Лермонтов, хоть не ждут от жизни ничего уж, и не жаль им прошлого ничуть,
но для них могила – санаторный отдых – чтоб в груди дремали жизни силы и нежный
голос пел колыбельную.
Как говорил мой друг Абрамович,
крепкий сон помогает избежать старения, но если не за рулём, но сам он, будучи
пешеходом, по оплошности перешёл улицу на тот свет…
Неужели после того, что произошло,
меня не дострелили, и сохранилась способность чувствовать и страдать?
Когда пришла весть из Израиля о
смерти близких, я вначале не поверил и закричал – вы врёте! Потом упал, как
подкошенный – это была моя первая смерть.
Вначале все меня жалели: пришла
делегация метростроя, где я, как крот проработал полвека, притащились
одноклассники, узнать, когда похороны, социальные работники проверяли, нуждаюсь
ли я по-прежнему в пенсии; врачиха – психолог предлагала креститься и принять
причастие – тогда болезнь скорей отступит. Терапевт советовал заняться лечебной
гимнастикой, а ещё лучше фитнесом, хотя это дорого. Но наступил день, когда деньги
на моё лечение и содержание кончились. Тогда – не было печали, так черти
накачали – из Германии явилась родственница жены Фира, которая меня окрутила и
женила на себе, а нашу квартиру продала. Тогда я понял, что от этой женщины с
косой из Германии мне не улизнуть. Для получения документов на изменение места
жительства стоят в очередях годами, а эта аферистка обтяпала мой выезд за
несколько месяцев, и мы оказались с Фиркой в двухкомнатной квартире в Кёльне,
неплохом городке на Рейне.
Перед отъездом в Германию, мне говорили
– сумасшедший, немцы убили всех твоих предков в Бабьем Яре, оставили тебя
круглым сиротой, а теперь ты хочешь, чтобы и тебя там прикончили. Но в тот
момент другого выхода я не видел: в Киеве, где прошла жизнь, всё напоминало о
прошлом, а оказаться в Израиле, где недавно погибли жена и дочь, означало стать
на путь самоубийства, для которого у меня не хватило сил.
Эта идиотка Фира подумала, что и
вправду станет жить со мной в Кёльне, но ещё в общежитии получила от меня такой
отпор, что провела остаток первой ночи на станции убана (помесь трамвая с метро).
Но не буду отвлекаться, как мамаша,
которой пора было умирать, а она всё считала на потолке мух.
После того, как меня застрелили при
попытке занять место в самолёте для полёта в Израиль, я ощущаю себя в могиле,
но, по-видимому, моя душа пока не отправилась прямиком в ад и, как назойливая
тёща постоянно твердит, что настоящим покойником я не стал. Кругом мрак,
одиночество; мучают боли, жажда; организм стал разрушаться и гнить, но кроме
миазмов трухлятины (при воспоминании о Фире), временами меня стали преследовать
запахи эфира и каких-то лекарств, а труп не нюхач, ему не положено различать
запахи. Опять же, где гроб и черви, если меня предали земле, где жар
крематория? Почему так запаздывают палачи, черти, гиена огненная – может, у них
в аду надо отстоять очередь, пока тебя отоварят порцией страданий. Терзает
страх, что меня похоронили заживо. В неизведанном пространстве мне даже
померещился ангел, но не с чёрными крыльями мести, а весь какой-то чахлый жёлтый.
Вертинский пел – надо жить, не надо вспоминать, а я, наоборот, не хочу жить, а
вспоминать покойнику по чину не положено.
Подлая Фира ещё пыталась принудить
меня к сожительству с помощью синагоги, но там мне объяснили, что по немецким
законам зарегистрированные супруги могут проживать и отдельно.
Соседи по общежитию помогли мне
подобрать однокомнатную квартирку, где я в одиночестве и тоске прожил почти
полгода. В дневное время ходил по врачам и два раза в неделю посещал
библиотеку; стал изучать немецкий язык, читал хорошие книги; мне предложили
вступить в еврейскую общину, но здесь возникли неожиданные трудности.
Вызвали меня на свидание к раввину;
он сердечно меня расспрашивал, что с женой и дочерью, как они погибли; обещал,
что синагога сделает запрос в министерство иностранных дел Израиля по поводу
обстоятельств смерти моих близких.
В моём сердце поселилась надежда, и
стал я постепенно заниматься собой – ходить в бассейн, на массаж, лучше
питаться.
Наступил день, когда меня вызвали
на собеседование к раввину. Сидит маленький старичок с седыми пейсами, а на
голове кипа, и задаёт вопросы – помню ли я имена погибших в Бабьем Яре предков,
посещал ли на родине синагогу, прочёл ли хоть одну еврейскую книгу, хотя бы
по-русски. Что не ответишь – он лыбится, кивает и говорит по-немецки: « йа, йа,
йа…» – вроде всем доволен, и вдруг неожиданный вопрос – делали мне обрезание?
Секретарша Роза головой кивает,
мол, скажите «да», а я говорю: «Нет». Тогда раввин подсовывает мне бумажку,
чтобы подписал согласие на операцию, а я не в какую.
– Никто не будет к вам в штаны
заглядывать, – успокаивала Роза, но я стоял на своём: в моём горе нельзя обойтись
без молитв, как же я стану обманывать самого Господа Бога?
За время жизни в Германии побывал я
несколько раз и в раю – в медицинском плавательном бассейне «Клавдий»,
возведённом на месте римских купален. Голова кружится от переливов солнечных
бликов на голубой воде; струи водного массажа приятно, как мать младенца по
жопе, похлопывают по спине и разглаживают живот; рядом булькают фонтанчики, но
противно смотреть на пожилых стариканов, вроде меня, и на ихних фрау: торчат из
воды лысые головы и гигантские животы мужиков, крашенные волосы и обвисшие
груди старух; цепляются за поручни, вылезая из воды, тучные ящеры обоего пола.
Лишь раз появилась молоденькая немочка в узеньком лифчике и бикини – так все старые
пердуны обалдели от счастья.
Сильно понравился мне массаж с
русской сестрой Катей. В бассейне у меня страшно разболелась голова, и я
попросил в медпункте таблетку. Вдруг одна девушка по-русски предложила, что за
пятнадцать минут вылечит мою старую башку. Лёгкими движениями, почти не
касаясь, начала массировать виски лоб и шею, и я почувствовал как тяжесть и
головная боль исчезают. Применив в качестве рычага правую руку, она с лёгкостью
перевернула меня на живот, сдёрнула трусы, кулачками стала молотить позвоночник
и выдёргивать рёбра, потом ловко перебросила тушу на спину, и начала экзекуцию
с животом. Лежишь, в чём мать родила, беспомощный и пристыженный, а женские
руки разминают тебе брюхо, а пальчики передвигаются всё ниже... Я закрыл глаза,
стыдясь сморщенных останков былого достоинства. Еще недавно этот хулиган сразу
бы восстал, чтобы на той же кушетке отблагодарить девушку за массаж. Увы,
теперь мы оба – полутрупы, но своего униженного друга я на операцию раввину не
отдам.
Засыпая на массажном лежаке, я
осуждал религиозные запреты, лишающие мужчин радостей жизни – покажите того,
кто их способен полностью соблюсти! Но убийство – тяжкий грех, и по доброй воле
я бы его совершать не стал. Христианам лучше – по иконам они знают своих
пророков; им обещана загробная жизнь, встречи в раю с близкими, а мой удел
терпеть в аду тяжкие муки и вечную разлуку с дочерью и женой.
Между тем врагиня Фира в Кёльне не
дремала: дала перевести на немецкий язык киевскую историю болезни с выводом,
что у меня в голове не все дома и возбудила судебное дело об установлении
опеки. Я согласился при условии, чтобы опекуном стал кто-нибудь из постоянных
жителей Германии.
В один из дней, который я могу
назвать прекрасным, раздался звонок. На пороге стоял здоровенный рыжий детина,
протянувший в мою сторону ручищу со словами: «генде-хох», что означает: «руки
вверх!». В детстве я насмотрелся фильмов, где вооружённые люди с этого
начинали, а потом стреляли из автоматов. Но Гюнтер сделал два шага вперёд и обнял
меня, и я понял, что он всё знает о моём несчастье. Этот бывший шоферюга оказался
прекрасным человеком и скрасил мне месяцы эмиграции. Он не знал ни слова
по-русски, а я мог по-немецки поздороваться, попрощаться и назвать продукты
питания в супермаркете.
Вначале я плохо Гюнтера понимал, и
мы объяснялись с помощью знаков, но потом нашли общий язык, когда немец узнал,
что одно время в Киеве я водил «Запорожец». Через полгода машину у меня
свистнули, но это не имеет отношения к этому рассказу.
Для развлечений Гюнтер поставил мне
старый телевизор с русским каналом, и я понял, что весь мир окончательно
сдурел.
Про террористов и говорить нечего;
всем народам надо объединиться и объявить им священную войну, но не только
политика, а даже развлечения сейчас стали дикими. Испанцы бегают рядом с
разъярёнными быками и часто из-за глупости проливают кровь. Красивые самолёты, поезда,
автобусы, летят полным ходом на тот свет – крушения, обвалы, землетрясения,
пожары; им под стать рок-музыка, пляски голых и секс. Россия превратилась в
синдикат нефтеторговли, разгоняют рынки, ходят по цепи и лают члены
государственной думы. По каждой программе – крестный ход с хоругвями.
Десантники – голубые береты, породнились с православной церковью, и нашли себе
патрона Святого Илью (между прочим, тоже еврея) – одного Христа им мало!
Интересно, когда они успели с ним подружиться, и как пророку удалось
обосноваться в Москве без регистрации? Наверно, смог дать кому-то на лапу. В день
своего праздника голубые береты (не путать, с так называемыми, голубыми)
маршируют рядом с попами, купаются в фонтанах и дерутся с милицией.
На самолётах перевозят иконы и мощи
святых – попробовали бы сложить их косточки вместе, и получили бы вместе одного
десятки скелетов.
У нас в Киеве дури не меньше – на
Майдане перед каждыми выборами целый день толпятся, а по ночам спят в палатках
две толпы бездельников – одна с оранжевыми, а другая с синими флагами, и это
при одном туалете на целую площадь!
Гюнтер, добрый человек, скрашивал
моё одиночество, но тоска и мысли о самоубийстве меня не оставляли. Однажды в
библиотеке ко мне подкатил узкоглазый желтый, как китаец мужичок (потом, как
оказалось немец из Казахстана, принявший еврейскую веру) – ему будто бы
поручили мне помочь. Неужели это обещанная помощь синагоги? Куда там – он
посулил мне поддержку Высших сил! У меня отвисла челюсть: непонятно, кто из нас
чокнутый – он или я? Но Жёлтый продолжал спрашивать, знаю ли я, что такое каббала
и доводилось ли мне нарушать Божьи заповеди. В кабалу страданий я попал после
гибели близких, а заповеди нарушал почти все, кроме кражи и убийства.
– Так теперь слушай сюда, –
прокаркал жёлтый мужичок. – Каббала это учение о создании новой души. Ты должен
понять самого себя, хранить верность Господу, и слушаться меня, своего
наставника, но тайны нашей связи никому не разглашай. Шесть раз в день молись;
текст молитвы я дам, и ни шагу от меня в сторону: это опасно – твоя психика
изменится, и может обуять тебя злая сверхсила.
Телевизор он приказал сдать
опекуну, но тот уехал с монашками утешать таиландцев, пострадавших от цунами.
Лишних вопросов задавать я не стал;
добросовестно повторял молитву, даже по ночам, укрепляя душу и тело; соблюдал Шабат,
штудировал Тору; добровольно пошёл на самоограничение – отказался от рая
(бассейна) и Катиного массажа – боялся неожиданного пробуждения моего
невоспитанного мальчика.
Всё было бы хорошо, если б не
ночные видения. Мерещились мне тайфуны, цунами, теракты, взрывы самолётов, хотя
во время сна телевизор я не включал. После одной из ночных молитв на зыбкой
грани сна и реальности померещилось мне, что неожиданно засветился голубой
экран неработающего телевизора. Отгоняя видение, я повернулся на другой бок, но
сразу услышал знакомый женский плач. При свете луны на фоне пустыни
померещилась мне полная женщина как две капли воды, похожая на мою жену Сару. В
руке у неё был хенди – с ним она ещё в Киеве наладилась за мной следить. Платье
на ней было разорвано, выпирали груди, а на лице застыла маска страдания; да и
мой радостно вздрогнувший орган подсказал, что это была жена.
– Вы живы? – яростно закричал я, –
а куда девалась Анжела?
В этот момент по стёклам
забарабанил дождь, и сильный ветер распахнул створки окна. Я его захлопнул, и
видение исчезло. Но на тумбочке зазвонил мобильник, и появилась СМС-ка:
– Анжела пропала.
Жёлтый человек запретил заниматься
передачей информации, чтобы нашу связь не засекли враги. Что оставалось мне
делать? На всякий случай я отстукал жене послание из двух слов: «Где вы?».
Жёлтого ни в библиотеке, ни в
молитвенном зале я не нашёл, но на мобилке появилось новое послание от Сары:
«Захвачены в заложники в Израиле и поставлены на счётчик. Через неделю с нами
покончат».
Я бросился в социальный отдел, где
давно обещали узнать о судьбе моих близких. Пытался рассказать о грозящей им
опасности, но был отправлен в десятый раз к хулиганке психотерапевтке.
День шёл за днём, я весь извёлся и
решил срочно вылететь на помощь родным в Израиль, но у меня не было этих
проклятых евров, которые здесь называют «еврейчиками», и мой паспорт оказался
недействительным – бандитка Фира, что-то нахимичила, когда его получала, – а
главное – не было подходящей для поездки одежды.
Пришлось в первый раз нарушить
заповедь и украсть из соседней палаты пиджак и кошелёк с сотней евриков; потом
соблазнить (словесно) секретаршу раввина Розу, которая продиктовала мне адрес и
номер телефона жёлтого мужичка по имени Зев, который, как выяснилось, неделю
назад улетел в Израиль. Автоответчик Зева говорил на иврите, ну а я передал
сообщение по-русски:
– Жену и дочь там, где ты сейчас проживаешь, поставили на счётчик,
осталось четыре дня. Что делать?
Не успел дойти до дома – звонок от
Зева:
– Продолжай молиться и соблюдай наш
уговор.
А жена у меня настырная, если чего
захочет – сразу подавай. Как только засну, появляется, как ведьма с телеэкрана
– вся расхристанная в порванной одежде с непокрытой грудью; телек молчал, но я
читал её слова по её губам:
– Не жалеешь меня, мерзавец,
позаботься о ребёнке…
Выходит, и дочь Анжела жива – они
не разбились, не сгорели в самолёте, но, может, моя благоверная шлёт свои
СМС-ки из ада – с неё может статься?
Между тем в общежитии соседи стали
искать пиджак и деньги, рылись в моей одежде; пришлось сотнягу заныкать, а
пиджак соседа разрезать на кусочки и выбросить в мусорный контейнер; между
прочим, оттуда я достал классный, слегка потёртый клифт.
За тридцать евро я нанял такси в
аэропорт и, подъехав, стал изучать график вылета самолётов; увы, Израиль местом
назначения в расписании не значился. Вдруг в очереди на регистрацию в Милан я
увидел старого еврея с пейсами, на чемодане которого была изображена звезда
Давида – тут меня осенило – Милан мог быть промежуточным пунктом перед
Израилем.
Когда еврей отошёл от стойки, я вежливо
его спросил:
– Скажите, пожалуйста, вы случайно
летите не в Израиль?
Он опешил, вытаращил на меня чёрные
глазища и злобно рявкнул: «Говорите по-немецки», но слово «Израиль», конечно,
до него дошло.
Что делать дальше я не знал, но ни
малейшего страха не было – наверно, стала проявляться сила души, про которую
говорил каббалист. Не ожидая ничего плохого, я зашёл в туалет; вдруг из
соседней кабинки выскочил пейсатый, со всей силы ударил меня чем-то тяжёлым по
голове и затащил в кабину. На миг я отключился, но здесь вновь проявилась сила
каббалы. Я ударил бандита по слабому для мужчин месту, попутно выяснив наличие
у него необрезанности; сложившись вдвое он выронил перчатку с гладким тяжёлым
камнем. Этим камнем, но без перчатки я саданул его по затылку; отлетел парик с
пейсами, кровь потекла по выбритой голове, он захрипел и грохнулся, ударившись
разбитой башкой об унитаз. Действия мои были чёткими – я выхватил из его
кармана паспорт и посадочный талон, выскочил из туалета, но поздно – меня сразу
накрыли мужики из службы безопасности, и началась гонка. Из вестибюля через зал
ожидания весь в крови я проник в багажное отделение, которое периодически
выбрасывало чемоданы прилетавших пассажиров; на четвереньках пролез в узкий
тоннель и оказался возле лётного поля; ринулся к ближайшему самолёту с опущенным
трапом, но раздались выстрелы, страшный удар подбросил моё тело, и я мёртвым
рухнул на асфальт. Хана, братцы, как говорил наш районный врач – у меня в
соседнем доме ещё один больной, так я сразу убью двух зайцев…
… откуда этот запах лекарств, яркий
свет, зелёные халаты, эти трубки, торчащие из меня… надо чуточку подтянуться и
вырвать одну из них… не дают, шныряет шкет, видно проникший в мертвецкую
разведчик из реанимации; …немецкий офицер предлагает начать допрос… не надо
бояться смерти – она тебя вмиг усыпит, как два заряда картечи, которую всадили
в меня на пути к самолёту… смерть всегда горе для тех, кто тебя любил, а для
тебя самого – освобождение от мук…
Теперь по порядку, чтобы вы поняли,
что было до и после.
Самолёт, в котором жена и дочь
летели на свадьбу родственника в Израиль, из-за войны посадили на территории
Палестины. Подъехали бандиты и отобрали паспорта у всех молодых и красивых
женщин. Сару предупредили, что если она не заткнёт глотку, то не видать ей
больше дочери. Судьба некоторых заложниц до сих пор не известна, но Жёлтый
вылетел в Израиль, чтобы облегчить участь моей жены и дочери, и добился их
освобождения.
Пейсатый оказался не евреем, а
арабом, который с поддельным паспортом хотел проникнуть в Италию. Он решил, что
я его выслеживаю, и мы пытались друг друга убить, но оба остались живы.
Немцы меня судили за похищение двух
паспортов и попытку незаконно пересечь границу. Для судопроизводства важен был
вопрос, псих я или потенциальный захватчик самолёта. Пришли к выводу, что и то,
и другое. Но тут на руку мне оказалась Фирина жалоба на мою невменяемость.
Выгородить меня пытался связанный с еврейской общиной Зев, и мой бывший опекун
Гюнтер, который получил за то, что не уберёг подопечного год условно. По
просьбе жены, дочери и общины суд дал разрешение отбывать мой пятилетний срок
не на Украине, а в Израиле.
Пока моё обследование проходит в
израильской психушке, где меня регулярно посещают жена и дочь – они почти
отошли от пережитого стресса. К счастью, во время захвата им удалось избежать
насилия, хотя дочь всё же прокололи. Вы бы посмотрели, какой красавицей после
этого она стала – узкая талия, высокая грудь, чёрные как маслины сверкающие
глаза, тёмно-красные губы и зубки, белые как жемчуг. И нрав у неё улучшился, но
она не разрешает мне плохо говорить о мальчике, с которым была во время захвата
– мол, папа, арабы бывают разные, как евреи, немцы или русские: яйца кур учат…
Чуть не забыл последнюю новость – скоро оканчивается домашний арест у Гюнтера, и он обещал приехать к нам в гости в Израиль.
Средство, создающее у клиента убеждение, что его лечат…
Твёрдохлебову загнал в Германию
кризис. Врач-гигиенист, не любящая свою профессию, и в родном Киеве не
благоденствовала, но имела неплохую квартиру недалеко от центра, сменила двух
мужей, один из которых умер, оставив ей кучу долгов и русскую фамилию,
затруднявшую контакты с еврейской общиной.
Найти в Германии работу в 45 лет,
да ещё по непонятной для немцев специальности гигиениста было практически невозможно;
ведомство по труду – Арбайтсамт предложило ей работу с оплатой в один евро в
час; в её обязанности входила регистрация читателей медицинской библиотеки и
уборка в помещении книгохранилища. На мизерную оплату невозможно было прожить,
но одновременно выплачивалось социальное пособие, покрывавшее все потребности.
Высокая, черноволосая, с
внимательными темными глазами из-под очков, Роза производила хорошее
впечатление на своих нелегальных пациентов. Ещё в Киеве в начале кризиса она
прошла курсы липовых целителей, которые наряду с медицинским дипломом, давали
ей формальное право принимать больных. Разумеется, не в Германии, где знахари
находятся вне закона, хотя, судя по русскоязычным рекламам, тайно практикуют.
В библиотеке она не сидела без
дела, а штудировала пособия по гомеопатии и мнимым «лекарством», называемым
«плацебо». Эти нейтральные вещества могли превратиться в средства исцеления,
если убедить пациента в их эффективности.
Розалия Семёновна блюла клятву
Гиппократа – не навредить, и не занималась врачеванием серьёзных недугов вроде
рака, астмы или, скажем, стригущего лишая; при необходимости направляла больных
к нужным врачам, имея при себе их список; знала телефоны и адреса магазинов и
аптек, где продавались безвредные капли и таблетки. По части лечения головных
болей, бессонницы, климакса и начальных форм нервной рефлексии – не было ей
равных.
Деньги она брала с большой оглядкой
– только если у благодарных пациентов возникало желание отблагодарить врача.
Здесь был сложный ритуал – никогда не упоминались денежные суммы, и на
полированном столике в гостиной не появлялись банкноты. Но можно было, завернув
в бумагу, отправить их по почте, или незаметно оставить между страницами книги –
«Гомеопатия и внутренние болезни».
Докторша умело отбирала пациентов,
и просила строго соблюдать время приёма и дозы «эффективных» препаратов;
больные ей верили, и лечение в большинстве случаев им помогало.
Одной из постоянных пациенток Розы
была московская актриса Фрязинская, женщина приятная во всех отношениях для мужчин,
но докучливая для докторши. Она приходила не ради лечения, а от желания
поболтать с подругой, рассказать о своих проблемах c мужьями. Остановить её
было трудно, но после ухода в книге всегда оставалась купюра, достоинством в
двадцать евро.
Фрязя, родом из Перми, похоронила трёх мужей – евреев, и уверяла, что родственники из Израиля её обожают.
– Странно, – подумала про себя Роза: не женщина, а братская могила.
Но Фрязя привлекала жизнелюбием и сплетнями из театральной жизни. В последнее время «почётная еврейка», как она себя называла, занималась организацией антрепризных спектаклей с участием московских артистов.
В назначенное время в квартире Розы
раздался звонок. На пороге стояла молодящаяся дама в коротком не по возрасту
обтягивающем платье с широким вырезом спереди. У неё были монголоидные скулы,
непрошенные морщины прикрывал искусный макияж, а тонкую шею – двойной ряд
чёрных гранатовых бус. Губная помада и лак на ногтях тоже были чёрными.
Изнывая от желания сблизиться с
докторшей, Фрязя старалась сделать ей что-нибудь приятное. Попытки выдать Розу
замуж оказались неудачными, но появилась идея фикс подарить «холостячке» кошку
или собаку.
Не раздеваясь, Фрязя энергично осмотрела квартиру:
– Коту здесь будет хорошо. Животное в доме позволяет создать уют. С ним меньше забот, чем с мужчиной.
Сбросив хозяйке на руки пальто, она продолжала:
– Расскажу про себя. После смерти третьего мужа меня дворовой пёс от тоски спас. Я с ним, считай, три года вдвоём прожила, пока в меня не влюбился артист из антрепризы.
Роза выкатила тёмные глаза, и её рот растянулся в бессмысленную улыбку.
– Ты о чём подумала, бесстыдница? – строго спросила Фрязя. – Послушай лучше мою историю. Породы Васьки я точно не знаю. Вроде овчарка, но не немецкая. Те собаки антисемитские. Овчарка кавказская. Жила в будке на цепи и на всех люто лаяла. Особенно на Абрама. Он ей корм принесёт – подойти боится, а она вся заходится от злости. Но стоит мне выйти во двор, собака становится совсем ручной. Скулит и ластится, хвостом виляет, на спину ложится.
Приехали мы на дачу весной, на пасху. Отметили, как положено, выпили, у Абрама сердце прихватило. Ринулась я по соседям искать врача, вызвали «скорую», пока она приехала, муж отдал Богу душу. У меня сил хватило только, чтоб привести из синагоги раввина и собрать десять евреев для похорон по обряду.
На участке было много людей – поминки, но Васька забился в будку и, как неживой, ни разу не гавкнет.
Потом мне самой худо стало, приняла сердечное, снотворное, и меня свалило.
Поздней ночью проснулась и чувствую, что в спаленке не одна. Будто Абрам вернулся, нашу кровать трясёт. Чур, тебе, нечистая сила! Заснула опять, и как землетрясение. Спустила руку, Абрам её целует. Поверишь, я от страха чуть Богу душу не отдала.
Утром рассвело, смотрю из-под кровати торчит Васькина морда. На шее ошейник с обрывком верёвки. Дверь заперта. И как он, окаянный, в горницу пролез? Не иначе нечистая сила! И вспомнилось, когда Абрам болел, он всё просил:
«Фрязенька, ничего не надо, только не оставляй меня одного». Может, произошло какое переселение душ?
Так и прожили с Васькой до зимы, пока не затвердела земля, и не поставили памятник Абраму, царство ему небесное.
Из дому, когда начнёт скулить, вывожу Ваську за ошейник. Он всё смотрит, чтобы дверь не запиралась, а потом норовит обратно в дом. Был лютым, а стал ручным. И глаза у него большие карие, совсем как у Абраши. Привыкла. Порой горько станет, его обниму и молча сидим. Поверишь, спокойнее стало на душе!
Ну, маленькие накладки бывают. Иногда по ночам начинает кровать трясти. Ясное дело, блохи. Как спущу ночью голую ногу, ворчит. Кавказская овчарка, у них инстинкт такой, чтоб овец в кучу собирать. Любит, когда я дома. Точно, как Абрам.
Фрязя помолчала, помешивая в стакане чай и доедая вишнёвый пирог.
– В общем, не горюй, девка, не грусти. Собак не любишь, привезу тебе кота, будешь с ним жить. Но гляди, если потянет замуж, кота не обижай. В нашем возрасте соломенных вдов главное себя не терять. Бывало, как начну сокрушаться, что старею, мне Абрам говорит: «Не грусти, Фрязя! Ты женщина. Свеча догорает, но подсвечник остаётся! Нам лучше, чем мужикам – ихний жар соблазна бабу не греет».
– Так чем же кончилось с собакой, – не поняла Роза. – Куда она девалась?
– В том моя главная забота, – зовёт меня артист замуж, а я не знаю, как быть с Васькой. Дай мне капель или таблеточек от тоски.
На этот раз Роза решила не дурить Фрязе голову с плацебо, и дала ей флакон с эффективными каплями дистологес – три дня попьёшь – и всё до фига. Эти капли она сама нередко принимала.
Настали жаркие дни. Свежий ветер с Рейна, играя с солнцем, приносил розовые облака, делал небо иссиня-серым, выливал дожди, а потом вновь возвращал голубизну.
В жаркие дни трудно было усидеть дома, и по вечерам Роза прогуливалась по людным улицам Кёльна, радуясь, когда встречала внимательные взгляды мужчин. Иногда к ней вежливо обращались, но, не понимая языка, она избегала встреч.
В такие дни она с особой остротой ощущала тоску и одиночество, и засыпала только под утро.
Фрязя ей не звонила – она была занята организацией гастролей. Но её рассказ о собаке, показался Розе забавным.
Докторша была женщиной образованной, и избыток времени проводила за книгами. У Романа Гари один из героев жил с питоном; у Зюскинда музыкант вступал в интимные контакты с контрабасом. В промежутке между первым и вторым супругом сама Роза отдавала часть нежности кошке. Но намёки Фрязи на жизнь с собакой показались ей кощунственными. Стыдясь самой себя, она наткнулась на порнуху в Интернете, которую прочла, краснея…
При встрече с Фрязей она задала наводящий вопрос, ладит ли артист с Васькой.
Фрязя вскипела:
– Им вдвоём нет места под солнцем – Васька сорвётся с цепи и загрызёт антрепризника. Приходится за большие деньги отдавать собаку в питомник. Ты бы видела, как он страдает, неделями не ест, воет по ночам. Но я нашла выход – кончается антреприза, я забираю собаку в дом, где мы изменяем артисту. Такая у нас плацеба. Кстати, твои таблетки и мази-растирания давно перестали мне помогать.
– Откуда ты знаешь это слово? – насторожилась Роза.
– Не держи меня за дурочку, – возмутилась Фрязя. – Не у тебя одной интернетка.
После возвращения домой от старухи-аллергички, страдающей бессонницей, Роза услышала в автоответчике голос подруги. Вначале тихо, вроде про себя: « И куда её по вечерам черти носят? – Потом громко с патокой в голосе: «Роза моя ненаглядная, жду тебя на смотрины. Решилась сойтись с артистом. Надоело одной куковать. Вроде неплохой и временный. Будет наведываться с перерывами. Сам то в Вахтанговке, то на гастролях. В перерывах можно отдыхать и с Васькой миловаться. Адрес дачный, чай не забыла?»
Кроме постоянной квартиры, оплачиваемой социалом, Фрязя в летние дни, если было с кем, – проживала в дачном домике, наследованном от Абрама.
Роза вначале колебалась – зачем ей эти посиделки с выпивкой, но и одной дома тошно; решилась, позвонила Фрязе, и в назначенное время отправилась на U-банне на окраину Кёльна в зелёный Зееберг.
Вдоль каштановой аллеи дошла до домика и услышала отрывистый лай, переходящий в протяжный вой, как по покойнику. Впору бы перекреститься, но не ей, члену еврейской общины. Постояла в нерешительности – ненавидела и боялась собак, и стала возвращаться к остановке U-банна.
– Ты куда навострилась, милая? – раздался голос Фрязи. – Мы с Васей вышли тебя встречать. Роза обернулась, но вместо поганой овчарки, увидела дородного немолодого мужчину, напоминавшего знакомого артиста из сериала.
– Небось, узнала? – Фрязя назвала фамилию. Артист осклабился в улыбке, и мохнатой лапой потянулся для поцелуя за её рукой. За версту от него тянуло спиртным.
– Тоже мне плацебо, – подумала с отвращением Роза. – Лучше бы с настоящей собакой пришла. И дёрнул меня чёрт, переться на эту дачу.
Дачка и впрямь разваливалась без хозяина, косила вставленной фанерой вместо окна; ей бы поднатужиться и встать на куриные ножки среди разросшихся лопухов; новый сожитель вряд ли её обновит. Рядом с избой чернела дырка собачей конуры с обрывком цепи. Розе стало не по себе от заброшенности русского прозябания в нарядной Германии.
Фрязя почувствовала неладное, и пошепталась с артистом. Он не стал возражать, и через десять минут из бачка возле кухни полилась вода, и раздался собачий рык, сопровождаемый бульканьем и полосканьем горла; затем покрытый шерстью голый мужчина забежал в дом и вернулся в свежей рубахе и при галстуке. Оглядев стол, он потянулся к бутылке; приложился и стал похож на актёра Булдакова в роли генерала.
Любимый ученик Виктюка, – c гордостью сказала Фрязя. Сейчас играет Шарикова в «Собачьем сердце» – расскажи, Вася про своё виденье роли.
– Я решил переделать Булгакова, – скромно заметил артист. Партнёры тянут старую лямку, а у меня Шариков – старый коммунист после раскулачивания и репрессий тридцать седьмого года. Он стал комиссаром и каждую минуту ждёт, что его возьмут. А вот его песня – лай. Артист напрягся, закатил глаза, как при эпилепсии, и завыл наподобие Жириновского в русской телепередаче «Школа злословья». Пришлось снять со стола бутылку.
– Жаль, – а ведь я этому пению, но на собачий лад учился у самого Лебедева. Смотрели «Историю лошади» в БДТ?
Через две недели потрепанная Фрязя, подурневшая и без макияжа, пришла к Розе. Попросила выпить, но подруга притворно развела рукам – боялась, засидится Фрязя за полночь.
– Не мелочись, подруга – пятёрку на гонорар подкину; остальные бабки с Васькой просадили, и я его прогнала.
– А как кобелёк? – не без ехидства, спросила Роза.
– Тоже оказался изменщиком. Ему в клетку подсадили суку, чтоб не выл, и она ощенилась. Теперь и меня к клетке не подпускает. Такие наши вдовьи дела. А к тебе напоследок просьба – вместо всякой плацебы дай мне выпить рюмочку водки с валерьянкой. По запаху чую – ты это вдовье лекарство сама принимаешь.
Кёльн, ФРГ
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2639
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer2/Rubenchik1.php - to PDF file
Комментарии: