Германия, Дрезден, 21 июня 1703 года
Побег состоялся безлунной июньской ночью, часа за
три до рассвета. То и дело прижимаясь к стенам строений и стараясь двигаться
как можно тише, человек в надвинутом на лицо капюшоне пересёк мощеный двор
замка и отыскал узкую калитку в крепостной стене. Как и было обещано, она была
не заперта. Кто-то постарался хорошо смазать петли – калитка открылась без
скрипа. Йоганн Ботгер знал, что его жизнь зависит от того, удастся побег или
нет – люди, посмевшие обмануть Августа Сильного, короля Саксонии и Польши,
недолго оставались в живых. С содроганием Йоганн вспомнил документ, под которым
стояла его подпись: «... обязуюсь в течение шестнадцати дней изготовить две
тонны чистого золота...» Документ был скреплен подписью и печатью самого
короля. С момента подписания договора прошло больше месяца. Уже две недели
Йоганн жил на одолженное время.
Йоганна Ботгера нельзя было назвать мошенником, а
их в то время было немало. Несмотря на молодость – ему в то время еще не было
двадцати пяти лет – он был серьезным ученым-химиком, много знающим и ищущим еще
большего знания. Но как и многие его современники (включая самого Исаака
Ньютона), он верил в возможность изготовления философского камня, с помощью
которого можно, во-первых, превращать неблагородные металлы в золото, а,
во-вторых, достичь бессмертия. Две цели, ради которых любой самый
богобоязненный монарх Европы был готов продать душу дьяволу, если бы таковой
нашелся. И бродили по Европе шарлатаны, обещавшие превратить в золото любые
ржавые доспехи. Им верили, но и плата за обман была велика. Большинство лжеученых
кончало жизнь на плахе – это было еще ничего – а то и на колу или на костре. И
все же в темных лабораториях алхимиков, тускло освещенных светом факелов, люди
в кожаных фартуках с глазами красными от дыма и руками, изъеденными кислотами,
кашлявшие от ядовитых испарений, с упорством настоящих ученых вырабатывали
нечто новое – науку, и поныне двигающую нашу цивилизацию вперед – химию. Проделывая
тысячи экспериментов, на основе ложных посылок они открывали новые способы
очищения металлов, новые соединения, новые материалы. В поисках несуществующего
они познавали реальный мир.
Йоганн Ботгер пробыл на свободе недолго. Длинная
рука Августа достала его в маленьком австрийском городке Энс – солдаты,
посланные королем, схватили его и привезли в Дрезден. И вот теперь, сидя в
подземной тюрьме, Ботгер ожидал решения своей судьбы, которая вроде бы не
вызывала сомнений. Король собрал советников не для того, чтобы решить казнить
Ботгера или помиловать, нет, вопрос состоял в том, какую избрать казнь, чтобы
следующий искатель философского камня понял – король не шутит.
Приглашенные живо обсуждали варианты – отрубить
голову, сжечь, сварить в кипятке, как вдруг Эгенфрид фон Цирхаус, советник
короля, отвечавший за научные проекты, произнес одно слово: ФАРФОР...
Все моментально затихли. Король, начинавший уже
подремывать, поднял голову.
Август, большой ценитель изящных искусств, тратил
огромные средства на китайский фарфор, равного которому в Европе просто не
существовало. Со времен Марко Поло попытки раскрыть тайну китайских мастеров
оставались безуспешными. Одну неудачу за другой терпел и фон Цирхаус, который
по приказу короля экспериментировал с саксонской глиной.
– Фарфор, – повторил советник, – пусть Ботгер
вместо золота раскроет тайну фарфора.
Идея пришлась королю по вкусу. Слишком много он
потратил средств на неудачи Ботгера с золотом, и казнить его сейчас значило
бросить тень и на собственное здравомыслие. Нет, что ни говори, политика
родилась значительно раньше канализации.
И Ботгер занялся фарфором. Понятно, что следили за ним пуще прежнего, но по крайней мере дамоклов меч, по-прежнему висевший над его головой, отодвинулся на почти безопасное расстояние. Охраняли еще не раскрытую тайну лучшие тюремщики страны. В замке, что нависал над средневековым городком Мейссен – подальше от любопытных глаз – открыли «исследовательский центр». Именно здесь 15 января 1708 года двадцатисемилетний Йоганн Боттгер записал в своем рабочем дневнике рецепт, который дал после обжига небольшие, невзрачно выглядевшие пластины. Но именно они дали начало изделиям, поразивших красотой весь мир. Формула фарфора, за которой безуспешно гонялась вся Европа, была открыта.
Скульптура
«Добрая мать» 1770-1780-е гг. Период Марколини (1774-1814) По модели: М.В. Асье
1774 г.
Германия, Мейссенская королевская фарфоровая мануфактура
Заработала
Мейссенская фабрика фарфора. Химик сделал свое, теперь дело было за
скульпторами и художниками. Это было искусство, но искусство особое –
коллективное. Скульпторы делали модели, художники их раскрашивали, рабочие
обжигали. Иногда от изготовления модели до выпуска на рынок проходили годы. Бывало,
скульптор уже умер, а фабрика продолжала выпускать изделия по его моделям. Случалось,
в модели вносили изменения – отсюда различные варианты одной и той же статуэтки
и, как в марках, разница в коллекционной стоимости. Незначительное изменение
может увеличить стоимость изделия на десятки тысяч долларов. Но это уже другая
история. Но и та изначальная была полна драматизма, история амбиций и
конкуренции, история промышленного шпионажа восемнадцатого века. Кража
производственных секретов привела к созданию в Германии других центров выпуска
фарфора – в Нимфенбурге, Хохсте, Франкентале.
Кроме Мейссенского гения Йоганна Кендлера, чьи
фигурки животных поражают воображение верностью природе, мир узнал имена Петера
Мельхиора, Карла Люка и, наконец, Антона Бустелли, этого «Моцарта в фарфоре».
Проходили годы, десятилетия. Менялись короли,
герцоги, менялись границы в Европе. Нашествие Наполеона, Ватерлоо, объединение
Германии, Первая мировая, Версальский мир, небывалая денежная инфляция... Фарфоровые
фигурки, созданные для развлечения королей, украшавшие их гостиные и столовые,
теперь почти три столетия спустя, радовали сердца знатоков, украшая их коллекции.
В том числе и коллекцию Юлиуса Каумхаймера, гражданина города Штутгарта.
Германия, Италия, 1935 год
Юлиус Каумхаймер медленно прохаживался вдоль
застекленных шкафов, поглядывая на фарфоровые фигурки, стоявшие на полках. Это
было его сокровище, которому он отдал пятнадцать лет своей жизни. Все статуэтки
были изготовлены в восемнадцатом веке – солидный возраст – и, может быть
поэтому, Юлиус перед принятием важного решения, всегда удалялся в эту комнату. Фигурки
улыбались ему, как бы говоря – Что за беда, мы и не такое видели... Все
пройдет, уляжется, все будет в порядке. Это успокаивало, помогало принять
правильное решение. Последнее время Юлиус стал бывать в комнате с застекленными
шкафами намного чаще. С тех как этот бешеный Адольф стал канцлером, все
полетело кувырком. С каких это пор иудеев перестали считать немцами? Юлиус
хорошо помнил, как в 1915, во время войны он, солдат Германской армии, немного
свысока объяснял забитым галицийским евреям из русских приграничных местечек,
что антисемитизм на его родине в Германии невозможен... Как они слушали, эти
бородатые и пейсатые евреи! О-о-о, – говорили они, покачиваясь и накручивая
пейсы на пальцы. – О, Германия, культурная страна...
Через 26 лет многие евреи, помнившие рассказы
таких же как Каумхаймер немецких солдат-евреев, отказывались уходить из своих
насиженных мест перед приходом немцев, заплатив за это самую высокую цену. Ведь
им никто не рассказывал ни о Хрустальной ночи, ни о Нюрнбергских законах. Они
не знали, что евреи «культурной» Германии перестали считаться не только людьми
второго сорта, но и людьми вообще.
Юлиус колебался, стараясь принять верное решение.
Отсидеться, поверив, что Гитлер это не надолго, не может быть, чтобы Германия,
его Германия, в которой его предки жили с семнадцатого века, не пришла в себя и
не выбросила этого недоучку-художника, этого австрияка, этого маньяка... Юлиус
почувствовал, как его наполняет бессильная ненависть. И тут же он услышал
внутри себя холодный голос разума – ведь он же был деловой человек, привыкший
анализировать обстановку и не доверять эмоциям – нет, не отсидеться, да,
надолго, его Германия уже ему не принадлежит...
Его размышления прервал стук в дверь.
– Можно войти, папа?
В кабинет вошли две девочки в одинаковых
платьицах, близнецы, Грета и Руфь. Дети Каумхаймеров знали порядок – входить в
комнату с фарфором они могли только, спросив разрешения и только, если там был
кто-нибудь из взрослых. Они любили смотреть на фигурки, их фантазия
разыгрывалась и они наделяли и без того изумительно красивых пастухов и
пастушек сказочными приключениями, они были принцами и принцессами,
заколдованными злой ведьмой. Их воображение питали сказки Андерсена и братьев
Гримм, но если бы им сказали, что в реальной жизни злой волшебник заколдует их
любимцев на шестьдесят четыре года, они бы не поверили.
Юлиус смотрел, как девочки приникли к стеклу,
оживленно перешептываясь – должно быть очередной принц попал в беду – и вдруг
почувствовал, что решение созрело: надо бежать! Пока есть время сделать бегство
переездом, а не побегом. Выбрать место, превратить как можно больше имущества в
деньги, спасти коллекцию.
Вдруг он вспомнил, небольшой городок на севере
Италии, в котором он несколько раз бывал проездом из Швейцарии. Как он
назывался? Кажется, Мерано... Юлиус вспомнил, чем его привлек этот городок. Почти
все жители говорят по-немецки, даже названия улиц – на двух языках, а какие
булочки! Даже в Вене таких не сыщешь. По вечерам оркестрики на площадях играют
венские вальсы. Есть там и еврейская община, он познакомился с некоторыми
влиятельными евреями – даже стали посылать друг другу поздравительные открытки
по праздникам, надо только найти их адреса... Вот там можно подождать, пока не
уберут Гитлера. Девочки и Ганс будут учиться, а Фриц работать.
И Каумхаймеры переехали в Мерано.
Вначале все шло хорошо. Мерано, имевшее крепкие
связи с немецкой культурой, стало для семьи вторым домом. Юлиус и Селма стали
членами еврейской общины, корни которой уходили в далекое прошлое – в XIII век.
Каждый день Юлиус просматривал газету, боялся пропустить момент, когда Гитлера
сгонят с канцлерского кресла. И каждый раз хмурился – события в мире отодвигали
долгожданное событие в неопределенное будущее. Дружба официальной Италии с
Гитлером тоже не успокаивала, и Юлиус стал задумываться, а не пора ли двигаться
дальше? Все чаще газеты вспоминали событие происшедшее в этих местах 400 лет
назад. Мальчика по имени Симон нашли убитым и евреев обвинили в ритуальном
убийстве. С тех пор ежегодно в городе устраивали процессию в память невинно
убиенного (процессию отменили лишь в 1968 году – ВБ) с непременными проклятиями
в адрес евреев. Правда, Италия – это не Германия, и до погромов дело не
доходило. Пока.
В доме у Каумхаймеров часто собирались гости.
Говорили о событиях в мире, Юлиус показывал свою коллекцию, которой очень
гордился, объяснял разницу между стилями мастеров знаменитых фарфоровых
мануфактур. О коллекции Каумхаймера знали в городе. Слухи о ней дошли до
некоего Антонио Рускони, занимавшего в фашистской иерархии пост
«ответственного» за искусство в провинции Тренто. Узнав о коллекции, Рускони
доложил о ней своему непосредственному начальнику – министру культуры в
правительстве Муссолини. Тот приказал Рускони не упускать из виду драгоценную
коллекцию.
Шло время. Наступил 1938 год, год, когда, следуя по
стопам «большого брата», Муссолини ввел анти-еврейские законы. Сначала против
евреев не-итальянцев... Каумхаймеры решили не ждать продолжения. Написали
родственнику Селмы в Америку, и тот обратился в ХИАС с просьбой об оформлении
необходимых бумаг. Бумаг было много. На одной из них стоит свастика. Чтобы
удовлетворить требования американских иммиграционных властей пришлось
обращаться к нацистской полиции в Штутгарте – нужно было подтверждение их места
проживания. Хорошо, что документы прислали по почте, и не нужно было самим
совать голову в пасть крокодила. После этого справка о нравственном поведении
из полицейского управления Мерано было уже детской забавой.
О, эти предотъездные справки! Кто из эмигрантов,
прошедших советские ОВИРы, может их позабыть? Омерзительное чувство бессилия
перед издевательствами теток в милицейских мундирах, жалкие попытки задобрить
их, подкупить, уловить в нарочито холодных, пустых глазах какую-то информацию,
тень надежды... Они получили над нами власть, наконец-то кто-то от них зависел!
И они вымещали на нас свою бездарную жизнь, своих запойных мужей, свою зависть
к нам, уезжавшим. И понимание того, что мы уезжаем, а они остаются, давало нам
силы выстоять, а отходили мы уже потом – в Вене и Риме. Но это другая история.
Наконец, все документы заполнены, билеты на
пароход куплены, багаж упакован. Где-то там, в кипах постельного белья лежат
тщательно завернутые драгоценные фигурки. Хотя Каумхаймеры отплывали из
Неаполя, таможенный досмотр они проходили в Мерано.
Мерано, Италия, 1 февраля 1939 года
Очередь к столу, где проходил досмотр, была
небольшой, но двигалась она необычайно медленно. Юлиус нервничал и все время
ворчал на младших детей, хотя они вели себя довольно тихо. Отъезд из городка,
где у них проявилось много друзей куда-то в неизвестность, им не нравился. Они
не понимали, что происходит, и задавали вопросы, на которые родители не хотели
отвечать при посторонних. Все разговоры о коллекции были запрещены, и Селма
старалась отвлечь внимание девочек рассказами о путешествии на пароходе, о том,
что ждет их в далекой Калифорнии.
Наконец, подошла их очередь и Юлиус Каумхаймер протянул
документы офицеру. Тот взял паспорта и таможенную декларацию. Мельком взглянув
на бумаги, офицер перевел взгляд на Юлиуса.
– Есть ли у вас предметы, о которых вы бы хотели
заявить?
Юлиус промедлил долю секунды, затем спокойно
сказал, – Нет, синьор офицер, ничего.
Продолжая смотреть Юлиусу прямо в глаза,
таможенник приказал своим помощникам –
– Обыщите багаж.
Таможенники знали, что искать. Антонио Рускони, услышав
об отъезде Каумхаймеров, сообщил им о драгоценных фигурках.
Шестьдесят две статуэтки нашли в постельном белье,
остальные – в ящиках с мебелью. После этого их отпустили. Могли забрать все
остальное. А могли отправить в лагерь, или убить. Не забрали, не отправили, не
убили. Спасибо.
И с этого момента история Каумхаймеров и их
коллекции разделилась – на шестьдесят четыре года.
После приезда в Америку Каумхаймеры поселились на
западном побережье в Калифорнии. Начало было трудным, как и у миллионов других
иммигрантов. На Юлиуса сильно подействовала потеря социального статуса и потеря
его драгоценной коллекции. Удар судьбы еще раз настиг семью в 1949 году, когда
неожиданно от сердечного приступа умер Фриц, старший сын. Но постепенно нормальный
распорядок жизни сменил ежедневную борьбу за выживание. Пошли заботы об
образовании, о работе, о свадьбах, о детях и внуках. Они стали американцами,
как все вокруг.
В Европе на процесс ассимиляции ушло бы несколько
поколений. В Америке вместо вопроса «кто?» задают вопрос «когда?» ибо все мы,
когда-то пересекли океан, спасаясь от голода, погромов, фашизма или
коммунизма. Помню, вскоре после приезда, в супермаркете, услышав мой, отдающий
Брайтоном английский, какой-то блюститель чистоты расы вслух заметил:
– Посмотри на этих русских, не успели приехать,
а уже чувствуют себя как дома!
На что я также вслух отреагировал:
– Посмотрите на него, можно подумать, что он
индеец, а я его загнал в резервацию!
Вокруг рассмеялись, а «блюститель» поспешил
исчезнуть.
Постепенно, воспоминания о городке у подножья Альп
подернулись сначала легкой дымкой, а потом плотным туманом, и старинная
коллекция фарфоровых статуэток перешла в разряд семейных легенд, о которой
многие члены семьи ничего не знали. По иронии судьбы Ганс, которого призвали в
армию незадолго до конца войны и послали в Италию – итальянским он владел в
совершенстве, побывал в Мерано и даже недолгое время был военным губернатором
Вероны. Если бы он знал, что вся коллекция в целости и сохранности находится в
часе езды от его резиденции, все могло быть по иному.
А коллекцию действительно никто не прятал. Надо
отдать должное негодяю Рускони, по крайней мере он не старался присвоить
коллекцию. Наоборот, он добился у министра культуры разрешения поместить
фигурки в замок Буонконсилио – замок Доброго Совета, на постоянную экспозицию.
Мерано, Тренто, Италия – 1980 годы
Там они и простояли военные годы, благополучно
пережили поражение фашистской Италии и возрождение демократии. Жизнь вокруг налаживалась,
и стали появляться туристы, восхищавшиеся работой немецких художников. Уже не
только были вскрыты ужасы Холокоста, но и появились его отрицатели. Еще не
перестало быть ругательным слово «нацист», как появилось новое – «неонацист». Словом,
совесть мира, проснувшаяся было после войны, не столько в ужасе от преступлений
нацистов против евреев, сколько от собственного равнодушия, открывшего к ним
дорогу, стала снова засыпать. Но есть люди, которые не могут спокойно смотреть
на спящую совесть мира. «Послушайте, – говорили они, – мы позволили, чтобы
шесть миллионов евреев убили, их не вернуть. Но давайте вернем то, что у них забрали,
перед тем как убить». Мир принял это предложение без энтузиазма. Дело в том,
что рыльце было в пуху не только у Геринга, Гиммлера и их приспешников. Зашатались
самые респектабельные имена банков, картинных галерей, музеев по всей Европе,
да и у нас в США кое-кому стало не по себе. Речь шла не о безымянной
компенсации, за то что пострадал во время войны как еврей, а о возвращении
конкретных предметов искусства, как, например, фарфоровые статуэтки из
коллекции Каумхаймера. И на сцену выходит еврейская община городка Мерано, к
которой когда-то принадлежал Юлиус Каумхаймер.
Борьбу начал в конце восьмидесятых годов президент
еврейской общины Мерано Федерико Стейнхауз. Разумеется, он был не один. В
масштабах Италии ее вела специальная Комиссия по реституции, которую
возглавляла член парламента Тина Ансельми. И в 1997 году в Италии был принят
закон о возвращении украденного у евреев имущества. Однако Стейнхаузу
понадобилось еще пять лет, чтобы добиться возвращения коллекции... еврейской
общине города Мерано.
Почему общине? Ведь коллекция никогда ей не
принадлежала. Правильно. Но ведь и Каумхаймеры, вроде как исчезли. Кому же ее
возвращать? А вот теперь, когда коллекция уже не принадлежала правительству,
можно было заняться поисками наследников.
В ноябре 2002 года Стейнхауз пишет письмо с
просьбой разыскать наследников Юлиуса Каумхаймера и отправляет его в два адреса
– один в иммиграционное управление Соединенных Штатов, другое – в ХИАС. Так
письмо попало ко мне.
Нью-Йорк, ноябрь-декабрь 2002 года
Первая стадия поиска прошла успешно. Просмотрев
микрофильм приездов за 1939 год, я быстро обнаружил копию карточки, из которой
я узнал, что семья Юлиуса Каумхаймера приехала в Соединенные Штаты 8 мая 1939
года на пароходе «Заандам». Больше никакой информации не было. Ну, что ж,
бывало и похуже... Возраст Юлиуса и его жены Селмы, заставлял, увы, предположить,
что их уже нет в живых. Но и сведений об их смерти в специальной базе данных я
не обнаружил. Оставалось одно: я стал звонить всем Каумхаймерам, которых нашел
в телефонной книге. Так я вышел на Элизабет Каумхаймер, которая оказалась
дальней родственницей по мужу Юлиуса Каумхаймера. Нет, она не знала не только
адреса семьи, она даже не знала, приехали ли они в Америку. И тем не менее, она
дала мне очень ценный совет.
– Молодой человек, – сказала она (когда тебе за
90, «молодым человеком» можно называть почти каждого собеседника) – если вы
хотите найти еврея, приехавшего из Германии, обратитесь в редакцию «Ауфбау». Все
евреи из Германии, когда бы они ни приехали, читают «Ауфбау».
Я последовал совету мудрой старухи, и через неделю
объявление о розыске семьи Юлиуса Каумхаймера появилось в очередном номере
газеты. А еще через неделю в моем кабинете раздался звонок.
– Говорит сын Юлиуса, Ганс Каумхаймер, кто меня
разыскивает?
Оказалось, что объявление прочитала бывшая
работница Юлиуса, работавшая у него еще в Германии, а сейчас проживающая во
Флориде. Ей было без малого 95 лет и чтение «Ауфбау» было одним из доступных ей
удовольствий. Она тоже не знала, где находится семья Юлиуса, но поддерживала
связь с другой ветвью семьи в Сиэтле. Она позвонила туда, и уже из Сиэтла
двоюродный брат Ганса связался с Сан-Франциско, где жили дети Юлиуса
Каумхаймера.
Узнав о причине розыска, Ганс потерял дар речи. Он
просто не мог поверить в реальность происходящего. И все же, когда Федерико
Стейнхауз написал ему и двум его сестрам, что они признаны законными
наследниками и коллекция фарфора, оцененная в три миллиона долларов, будет им
передана, до него стало доходить, что это не сон.
А там в Италии шла напряженная работа. Дело в том,
что после принятия закона 1997 о возвращении евреям украденной во время войны
собственности, фарфор Каумхаймеров, был первым прецедентом выполнения этого
закона. Была разработана церемония возвращения с участием всех, кто играл роль
в этой истории.
Тренто, Италия, 15 июня 2003 года
Тренто – столица автономной области на севере Италии, куда входит и Мерано. Хотя и в мéньшей степени чем Мерано, Тренто носит явный отпечаток немецкой культуры – ведь область отошла к Италии только в 1918 году, а до этого это была частью Австро-Венгерской империи. Епископы, которые владели Тренто в течение 800 лет до того как Наполеон их выгнал, подчинялись с одной стороны Римскому папе, а с другой императорам Священной Римской империи, то есть Германии. Так оно и шло веками – латинская культура экспансивных итальянцев умерялась сдержанностью и педантичностью немецкого менталитета.
Замок Буонконсильо
Церемония должна была проходить в одном из залов
замка Буонконсильо, бывшей резиденции князей-епископов Тренто, а ныне
историческим музеем. Именно здесь с 1939 года хранилась коллекция Каумхаймеров,
которую теперь должны были вернуть законным владельцам. Однако, это было не
первый раз, когда замок Буонконсильо имел отношение к еврейской истории. В 1475
году в его подвалах пытали группу евреев, обвиненных в ритуальном убийстве
мальчика Симона. В конце концов их оправдали.
Мы пришли в замок часа за два до начала церемонии.
Мы – это Джон (Ганс в Америке стал Джоном) и Грета Каумхаймеры, дети Юлиуса. Руфь,
сестра Джона и Греты не смогла приехать, зато была ее дочь, Дженет и сын Джона,
Роберт. Кроме Каумхаймеров были президент ХИАСа Леонард Гликман,
представительница ХИАСа в Риме, Хедва Букхобза (Хедва – ливийская еврейка,
принимала активное участие в массовой иммиграции советских евреев третьей волны
через Италию – о ней будет один из следующих моих очерков) и я, Валерий
Базаров. Итак, мы пришли в замок раньше. Причина? Очень простая – мы хотели
посмотреть коллекцию без вспышек фотокамер и официальных лиц.
– Можно ли посмотреть коллекцию? – спросили мы у
охранника на входе в музей.
– Нет, – последовал быстрый ответ, – сегодня там
телевидение, а завтра будет поздно, так как приехали евреи и забирают
коллекцию.
Ни слова не было сказано о том, что евреи забирают
СВОЮ коллекцию, УКРАДЕННУЮ У НИХ.
Тогда Гликман попросил Хедву:
– Скажи ему, что евреи, о которых он говорит,
находятся перед ним.
–Хедва перевела.
Челюсть охранника отвалилась до земли, он стал
заикаться.
– Я-я-я, п-п-по-з-з-о-ву д-ди-р-ректора...
Директор пришел сразу. Доктор Франко Марцатико
оказался чудесным человеком. Он мгновенно понял, что происходит, извинился за
своего подчиненного и внутренними переходами, известными только ему и епископам
Тренто, провел нас к залу, в котором находилась фарфоровые фигурки.
Грета и Джон остановились перед входом. Двери в
зал были закрыты. Я увидел, как правая рука Греты поднялась, и костяшки ее
кулачка коснулись двери. Передо мной была девочка, привыкшая стучать перед тем,
как войти в комнату с фигурками. Увы, там за этими дверями уже не было никого,
кто бы в ответ на стук ответил:
– Входите, дети, входите...
Грета и ее брат переступили порог. Вдоль стен
комнаты стояли застекленные шкафы с фигурками.
Медленно, не отводя взгляда от фарфоровых фигурок,
брат и сестра подошли к первому шкафу, приникли лицом к стеклу. Они были
наедине со своим прошлым, прошлым своих родителей. Слезы катились по их щекам,
они не вытирали их, боясь моргнуть, боясь спугнуть видение, которое могло
исчезнуть также неожиданно, как появилось...
Потом пришло узнавание. Они вспоминали своих
любимцев, полузабытые истории и приключения принцев и принцесс. Вдруг Грета
замерла, наклонясь к самому стеклу. В ее глазах, отражавшихся в стекле,
появился страх. Прошло несколько томительных мгновений, и страх сменился
грустной улыбкой. Каким-то шестым чувством я понял, что произошло. Последний
раз, когда она смотрела на эти фигурки через стекло, она видела отражение
детского лица. Сейчас – фигурки были те же, а лицо...
Пора было уходить. Приближался назначенный для
церемонии час, и директор музея волновался, что нас застанут в зале – ведь
готовился «сюрприз» встречи с коллекцией.
Церемония прошла очень торжественно. Каумхаймеры и
власти Тренто подписали протокол о возвращении коллекции законным владельцам. С
речами выступили Президент Провинции Тренто Лоренцо Дессаи, Президент ХИАСа
Леонард Гликман, Президент еврейской общины Мерано Федерико Стейнхауз. А у меня
перед глазами стояло лицо пожилой женщины, смотрящей на игрушки своего детства.
На лице у женщины играет легкая улыбка, наполненная грустью, настолько
бесконечной, что она могла бы вместить в себя всю судьбу еврейского народа.
Нью-Йорк-Тренто-Нью-Йорк
Всего понравилось:0
Всего посещений: 1890
Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer2/Bazarov1.php - to PDF file
Комментарии: