APerelman7

В Петербург я впервые приехал вскоре после роспуска первой Государственной Думы[1]. Надежды, вызванные первой Думой, еще не были рассеяны, несмотря на нанесенный удар. И в еврейском Петербурге тогда еще держалось бодрое настроение. Однако в общественных кругах, которые раньше были объединены в Союзе полноправия, уже начался разброд и взаимная борьба. Еще до роспуска Думы значительная часть членов вышла из Союза, а вскоре после этого Союз фактически распался.

Американский еврейский еженедельник «Дер идишер кемпфер» («Еврейский борец»), во главе которого стоял сионист К. Мармор, перешедший после Октябрьской революции к коммунистам, поручил мне написать подробную статью о Союзе полноправия. Статья эта, поскольку я помню, не была мною написана. Но поручение это послужило поводом моего первого знакомства с Юлием Исидоровичем Гессеном, бывшим секретарем Союза, у которого остались все протоколы и прочие материалы Союза.

О Гессене я знал как о сотруднике «Восхода», в котором были напечатаны его первые работы по истории евреев в России. При первом знакомстве меня привлекло его дружелюбное отношение, готовность делиться своими сведениями, кипучая энергия и деловитый подход ко всякому литературно-научному начинанию. Я в то время задумал было создать в Петербурге издательство наподобие немецкого Reclamausgabe*. Об этом моем плане, между прочим, я рассказал Гессену. План мой ему понравился, и он вызвался помочь мне в его осуществлении. Для этой цели он меня свел с родственником своим, владельцем издательства «Право», Я.М. Гессеном. Опытный, но осторожный в своих начинаниях Я.М. Гессен отнесся также одобрительно к моему плану, но указал мне на трудности, с которыми связано его осуществление. После нескольких консультаций с Я.М. Гессеном я от этого плана отказался. Через несколько лет москвич Антик приступил к такому изданию, а к концу 1920-х годов незадолго до ликвидации его издательства за осуществление такого издания взялся владелец издательства «Сеятель» предприимчивый Е.В. Высоцкий.

Гессен был в то время, о котором здесь идет речь, всецело поглощен делом создания Общества для научных еврейских изданий и организацией основного издания этого Общества – Еврейской энциклопедии.

Если Еврейская энциклопедия была в намеченный срок доведена редакцией до благополучного конца, то это случилось главным образом благодаря организационным способностям и неутомимой энергии Ю. Гессена. Надо, однако, сказать, что и в больших редакционных дефектах Гессен также не менее повинен. Недруги Гессена утверждали, что он всегда руководствовался исключительно своими личными материальными интересами. Я думаю, что обвинение это несправедливое. Гессен происходил из зажиточной полуассимилированной семьи. Среди его ближайших родственников было большое количество выкрестов, формально покинувших еврейство. Отец его был, кажется, банковским работником и сына также направил к этой карьере. Окончив, если я не ошибаюсь, одесское коммерческое училище, Гессен поступил служащим в одно из одесских отделений столичного банка и одновременно работал в одесских газетах. Вскоре он переселился в Евпаторию, а затем в Петербург и стал сотрудником «Восхода». В «Восходе» он первое время помещал скучные стихи и не более удачные повести, а затем перешел на исторические работы[2]. При несомненной энергии и деловитости Гессена, он, можно с уверенностью сказать, добился бы замечательных успехов в банковском деле и сделал бы хорошую банковскую карьеру. Если он отказался от такой лежащей перед ним карьеры и занялся мало обеспеченной работой по собиранию материала для истории русского еврейства, это свидетельствует о том, что он отнюдь не руководствовался исключительно материальными интересами. Если Гессен не всегда занимал должную принципиальную позицию, то это объяснялось тем, что он по свойственной ему способности видел всегда только тот небольшой участок, на котором он в данное время работал, а на дальние позиции он не смотрел и не видел их. Вследствие этого он и свой участок видел без перспектив. Как историк он был необычным явлением не только среди еврейских историков. Занявшись еврейской историей, он совершенно не знал ни исторического языка евреев, ни народного языка – идиш. Даже читать на этих языках он не умел. Когда в собираемых им архивных материалах встречались еврейские слова, он слепо копировал их и приносил эту копию к кому-нибудь из своих знакомых, обыкновенно к С.Л. Цинбергу, с которым он долгое время находился в дружеских отношениях, для того чтобы тот расшифровал ему эти непонятные буквы и слова. Ясно, что материал, которым Гессен оперировал в своих исторических работах, был однобокий – в основном официальный материал правительственных канцелярий. Все это вело к тому, что свободно он мог оперировать почти только материалами государственных архивов в их официальном одностороннем изложении, основанном на донесениях правительственных чиновников.

Именно на собирании этого материала Гессен сконцентрировал все свое внимание и в этом отношении он добился значительных результатов. С присущей ему настойчивостью и энергией он добивался допуска в архивы общегосударственных и ведомственных учреждений, в которых до того никто из еврейских историков не работал, сумел войти в доверие к чиновникам, ведавшим этими архивами, использовал их хорошее отношение к себе и собрал огромный, до тех пор почти неизвестный, материал по истории евреев в России. Если бы Гессен ограничился ролью собирателя материалов, то его заслуги в области еврейской историографии были бы признаны всеми и не вызывали бы никаких нареканий. Но такая роль собирателя материалов не устраивала Гессена. Гессен решил восполнить этот пробел и занять место рядом с Дубновым. Он претендовал на роль наиболее осведомленного и авторитетного историка русского еврейства XVIII и XIX веков. Признавая в своих открытых выступлениях особые заслуги Дубнова, Гессен в частных и получастных разговорах подчеркивал всегда «публицистический» характер работ Дубнова, отсутствие в них «свежего неизвестного материала», противопоставляя им свои работы, основанные исключительно на новом до него неопубликованном архивном материале. [В лице Дубнова он видел единственного конкурента и старался умалить его значение. Зная мое отношение к Дубнову, он тем не менее не мог удержаться, чтобы при подходящем случае не злословить о нем].

Со своей стороны Дубнов, который смотрел на историческую работу без историко-философской концепции как на беспринципную и бесценную, относился к Гессену как к совершенно не подготовленному для исторических работ человеку – признавал, правда, заслуги Гессена как собирателя материалов, но критически и даже с некоторым пренебрежением относился к его историческим работам. При вполне корректных внешних отношениях у них осталась не всегда скрываемая нелюбовь друг к другу. Да они и были по всему своему существу совершенно разные люди. Дубнов был боевой натурой, не признававшей компромиссов ни в частной, ни в общественной жизни, ни в своей научной работе. Происходя из малоимущей ортодоксальной семьи, он в молодые свои годы выступил страстным поборником идеи еврейской ассимиляции. Придя к заключению, что путь этот неверный, он с той же страстностью ринулся в бой против сторонников ассимиляции, боролся против левых и стыдливых идеологий ассимиляции. И когда ему напоминали о его юношеских статьях, он, ссылаясь на всю свою многолетнюю литературную и историческую деятельность, отвечал стихами Виктора Гюго: «История явилась мне, и я постиг закон поколений». Работая над историей, он выработал себе твердую и определенную историко-философскую концепцию взамен той концепции, которая владела им в его молодые годы. Вне определенного идеологического подхода к истории он не видел смысла в работе над историей.

Гессен, как я уже говорил, происходил из зажиточной полуассимилированной семьи без глубоких еврейских традиций, без всяких еврейских знаний[3]. Твердого и определенного общественно-политического направления у него никогда не было. Философия истории для него всегда была terra incognita. В исторических работах его занимала главным образом фактология и история правительственной политики по отношению к евреям и тот материал, который ему более всего был доступен. Сложным историческим проблемам внутренней жизни русского еврейства он не уделял должного внимания. Он считал своей заслугой то, что он как историк «беспристрастен», полагая, что историк должен быть всегда объективным в своих суждениях. Основная задача историка, говорил он, это «рассказывать, а не судить». Он не замечал, что при этом иногда теряет свой объективизм и говорит голосом правительственных реляций. При личной настойчивости и энергии он не был боевой натурой, был всегда склонен к компромиссам. Благодаря этим свойствам у него создалась несколько упрощенная теория о беспристрастной объективности, которой должен придерживаться историк в своих работах. Такой «объективизм» не мог внушить Дубнову ни уважения, ни доверия.

Его упрошенные понятия о политической лояльности и о «беспристрастности» историка вызывали часто раздражение не только недругов, но и людей, ценивших его несмотря на известные им его недостатки.

После окончания издания Еврейской энциклопедии один из его родственников, директор страхового общества, устроил его в страховое общество на работу, на которой он мог спокойно располагать своим временем для литературных работ[4]. С обычной для него энергией и деловитостью он взялся за эту работу, и, кажется, в материальном отношении преуспел. При этом он не оставлял и своих работ в области истории, принимал активное участие в Историко-этнографическом обществе и в журнале «Еврейская Старина» и в сборнике «Пережитое».

В общественно-политической жизни, насколько я помню, он ни в годы Первой мировой войны, ни в бурные месяцы после Февральской революции, участия не принимал. В первые годы Советской власти он опубликовал несколько небольших исторических работ и подготовил к печати новое издание своей, вышедшей в 1914 году, «Истории евреев в России». Книгу эту он значительно расширил и дал ей более общее и обязывающее название «История еврейского народа в России»[5].

В последующие годы он постепенно отходил от работ по еврейской истории, занялся историей разных технических и промышленных предприятий, работая по заказу этих предприятий. С обычной для него энергией и настойчивостью он отдался собиранию материала для этих новых для него работ. Случайно встречаясь со мною тогда, он с таким же увлечением, как, бывало, рассказывал мне о своих успехах по собиранию материалов по истории евреев в России, теперь рассказывал об успехах своих в собирании материалов для истории развития технической промышленности. Для него процесс работы сам по себе был не менее важен, чем объект работы. Можно было раскопать архивы и отыскать новые материалы по истории евреев в России – хорошо! Увлекательно! Надо переключиться на подыскание материалов по истории техники – тоже неплохо! Может быть, менее увлекательно, но зато здесь над «идеологией» не приходиться долго думать. В этом отношении все ясно. По крайней мере, в то время ему могло так казаться. Он даже добился тогда ученой степени доктора исторических наук. Ему тогда было уже около шестидесяти лет, но он еще был молод и по виду своему и по темпераменту.

В тех редких случаях, когда мы с ним встречались, он с обычной для него бодростью говорил о своей жизни и работе. Но, в общем, он от своих бывших товарищей по работе все больше и больше отходил. Из комитета Еврейского исторического общества он ушел, в «Еврейской старине» последних лет он не участвовал. И, когда в 1934 году Историко-этнографическое общество с возможной в то время торжественностью отпраздновало тридцатипятилетие литературно-научной деятельности его старого приятеля С.Л. Цинберга, с которым он был связан с самого начала их литературной деятельности, Гессена не было ни на официальном чествовании, ни на вечере в частной квартире, где собрались немногие друзья Цинберга, для того чтобы совместно в интимном кругу отпраздновать эту дату.

Когда он, однако, узнал о несчастье, постигшем Цинберга, он явился к его жене Розе Владимировне и с искренней горечью говорил о несправедливости, совершенной в отношении Цинберга, и о необходимости разъяснить эту несправедливость и предлагал свое участие в этом деле.

Внезапная смерть Гессена явилась неожиданностью для всех знавших его. Из былых товарищей по работе остались единицы. Появились ли где-нибудь в еврейской прессе некрологи о нем, не знаю. Мне хотелось в этом небольшом очерке рассказать о нем то, что мне известно.

[1] Первая Дума – существовала с 27 апреля по 8 июля 1906; была распущена ввиду явной оппозиционности самодержавию; из 478 депутатов евреев было 12.

* Reclamausgabe – «рекламное издательство»

[2] скучные стихи – Ю. Гессен. Как хорошо! Я вновь один!.. // Восход.1895. Кн.2. С. 159; Его же: Из средневековых мотивов («Не кивайте мне, цветочки») // Там же. 1895. Кн.З. С. 143: Его же: По теплому течению: Современные картины // Там же. 1897. Кн.8. С .94-110; Кн.9. С.84-106; Его же: К материалам по истории «Положения о евреях» 1804 г.» // Там же. 1900. Кн.6. С.55-62.

[3] из зажиточной семьи – См. также: В.Ю. Гессен. Историк Юлий Гессен и его близкие, СПб., 2003.

[4] один из его родственников– Юлий Исаакович Гессен, владелец судоходного акционерного общества КАМВО.

[5] «История евреев в России» – Ю.И. Гессен. История евреев в России. СПб., 1914; Его же: История еврейского народа в России. Пг., 1916; Его же: История еврейского народа в России. В 2-х тт. Л., 1925-1927.