©Альманах "Еврейская Старина"
Январь-март 2009 года

Давид Малкин


Рождение пророка

 

От автора

Я затеял эту повесть, чтобы понять, как народ, оказавшийся на процветающей чужбине, смог вернуться в свой печальный разрушенный войной дом и начать в нём жизнь сначала. Откуда берутся такие силы?

Исход моего поколения из России совсем не похож на тот, что начинался «на реках вавилонских», не говоря уже о том, что мы улетали, уезжали, уплывали, а древние иудеи в VI веке дохристианской эры ушли ногами – человечьими, ослиными, верблюжьими. В Вавилоне от караванщиков, идущих из Египта, иудеи узнавали, что на их родине, в Земле Израиля цивилизация закончилась, что ничего, кроме песка и разбитых камней там нет. Обычно месопотамские цари приводили на завоёванные земли народ из другой части своей огромной империи. В Иерусалим не пригнали никого, потому что в городе и окрестностях не было ни жилья, ни еды, ни заработка. Никто, кроме диких зверей, не хотел селиться на иерусалимских развалинах.

Это была эпоха «До»: до-газет, до-телевизоров, до-радио, до-книг. Все, кто мог рассказать, каким был Иерусалим, умерли, если не на пути в изгнание, то от старости. В Вавилонии жило уже третье поколение иудеев (в Египте к моменту исхода – не менее чем десятое), родившееся в окрестностях Большого Ниппура и знавшее только «Цивилизацию каналов» – знание совершенно бесполезное в Земле Израиля.

*

Не одного мыслителя поражал этот факт: духовные основы человечества заложены практически одновременно в разных, информационно не связанных между собой точках земли. В течение каких-нибудь двух-трёх веков творили независимо друг от друга: Будда, Заратустра, Конфуций, Гераклит, Платон, и Гомер, появились греческая философия и античная трагедия. В эту же эпоху жили и проповедовали иудейские пророки: Илия, Исайя, Иеремия, Иехезкель и аноним, которого учёные называют Второисайя. Немецкий философ Ясперс считал, что в эти столетия произошло становление истории человечества взамен истории отдельных культур. Он назвал этот момент Цивилизации «осевым временем»

Александр Мень пишет:[1] «Пророки появляются в момент, когда мир пробудился от многовекового сна, когда человек, ждавший всего от природы, вдруг понял, что он сам, человек, возвышается над природой, что есть духовный мир, высший мир, который имеет к нему прямое отношение. Человек начинает постигать истину не только в красоте и тайне окружающего мироздания, но и в бесконечных безднах в глубине собственного духа… Какие великие века! До сих пор мир живет, как бы питаясь из этого источника. Все, что было сказано тогда, в основе своей актуально и сегодня. Все концепции, традиции, все течения в искусстве, в мыслях, духовных откровениях и поисках, – все это так или иначе было начато в ту грандиозную эпоху… Эти великие учения, эти великие концепции, эти великие творения искусства и литературы создавались в больших цивилизациях, но библейские пророки находились на крошечном пятачке, между молотом и наковальней, - между огромной Ассирийской империей и Египтом. Это – крошечный Ханаан, древнеизраильское царство, вдобавок расколовшееся пополам, карликовое государство Ближнего Востока с ослабленной царской властью».

*

Я изучаю «черновик» современного еврея с целью извлечь черты национального характера. В Исходе и Возвращение что-то проступает – например, любовь к Земле Израиля до обожания издалека: «страна, текущая молоком и мёдом» – взгляд из Египта или представление о земле-Рае, основанное на картинах окружающей изгнанников в Вавилонии природы: в любое время года полно воды, Висячие Сады и т.п. Но, когда реальная еврейская страна оказывается не похожей на вымечтанную – горе стране! Это хорошо видно сейчас, в эпоху «При» (радио, газетах, TV): на публику выливается желчный поток мазохистской сатиры и ненависти к Израилю.

Из личного опыта я знаю, каким сильным стимулом для ухода в страну своего народа может стать массовая неприязнь коренного населения – антисемитизм. Но в Вавилонии ничего подобного не было. Народы ещё не определились, население представляло случайную смесь всевозможных племён – «строителей Вавилонской башни». В Вавилоне и Египте происходило почти одно и то же: в эти страны шёл из окружающих пустынь поток племён и народов, спасающихся от голода после очередной засухи. В обеих странах, благодаря огромной реке и отходящим от неё на поля каналам, всегда было полно зерна и работы.

Изучая документы той эпохи, я отказался от представления об уводе из Иерусалима в Вавилон толп стенающих жителей, обращённых в рабов, которые представлялись мне подобными римским, хотя и было странно, почему в документах из Древней Месопотамии (территории между реками Тигр и Евфрат) ни разу не упомянуто о каком-нибудь восстании рабов. А дело в том, что иудеи уходили из Иерусалима в несколько приёмов и подавляющее большинство – добровольно.[2]

Об иудеях можно сказать точно: рабами они в Вавилонии не были и пользовались там теми же правами, что и свободные граждане страны, никто не ограничивал их ни в собственности, ни в служебной карьере, так что иные прижились и при дворце в столице, достигнув должности царского виночерпия (Нехемия) или даже Первого министра (Даниэль). Нигде в летописях не говорится о неприязни к иудеям коренного населения.

Почему же они ушли? – задаю себе в сотый раз этот вопрос и всё меньше надеюсь найти ответ.

Только книги пророков, – последних пророков, посланных Богом еврейскому народу, – рассказывают, как это могло произойти. Впервые такой сюжет человеческой жизни встречается в Ветхом Завете: жил в Месопотамии вполне благополучный человек Аврам (позднее – Авраам). Однажды он услышал: «Иди!», поднялся и пошёл в неизвестность. Через тысячу лет в тех же местах Месопотамии оказались приведённые из Иерусалима иудеи – потомки Авраама. И они вдруг поднялись: «Не надо нам чужого рая!» и пошли в пустыню – в свою, к своим камням и песку, к своим руинам.

Но ведь раз оно повторяется – изгнание, после которого народ всегда возвращается в Иерусалим, раз тысячелетия привносят только внешние изменения – значит, это в национальном характере, так устроил Бог.

Иудеев угнали в плен вавилоняне царя Навуходоносора I, а вернули персидские цари Кир и Дарий. Это – совсем разные народы. И правители их относились к иудеям по-разному. Персидские царские указы повелевали (!) иудеям идти домой и отстраивать свою столицу и Храм. Им давали для этого средства и даже возвращали отнятую вавилонянами храмовую утварь.

Иудеи в Вавилонии могли жить «среди своих» (в основном, в окрестностях города Ниппур), общинами и родами. Для них не было никаких запретов ни на службу в армии, ни на женитьбу на местных аристократках, ни на владение землёй, ни на ношение оружия. Но они всё равно ушли.

Вскоре после начала сочинения повести я понял, что ищу то, чего нет: простых причин исхода иудеев из вавилонского плена. Велик был соблазн бросить мою затею, когда стало ясно: умом этого не понять, логику искать бесполезно.

Но я уже начал:

Жил-был народ, которому был дан страх Божий. Учителя этого народа, пророки, объясняли: «Великий и Всемогущий, который создал всё, что вы видите вокруг – и Небо, и Землю, и людей, и скот, и реки Тигр и Евфрат – всё! – Он заключил с нашим народом договор – Завет. Бог наш свою часть Завета выполняет. Теперь Он велит нам: идите в Иерусалим и отстройте заново Храм, ибо это – дом Мой.

Иудеи Бога боялись. Пошли…

И созову Я вас из народов,

и соберу Я вас из стран,

в которых были рассеяны вы,

и дам вам землю Израиля.

И придете туда, и удалите из нее

все мерзости ее и все гнусности ее...

/Ехезкель 11:16-17/

Пророк – человек, который действительно встречает в своей жизни непостижимое и вынужден бедным человеческим словом передать слово вечности.

Ал. Мень «Книга Надежды»/

Глава 1

Вавилон был золотой чашей в руке Господа, опьянявшей всю землю.

Народы пили из неё вино и безумствовали.

/Иеремия, 51:7/

*

Этим утром крестьянин-иудей Шаббат бен-Харив проснулся у себя в хижине на берегу канала Нар-Кабару ещё до рассвета. Он поднялся с циновки, сполоснул лицо и, слизнув языком с руки остатки воды, устремился наружу, бормоча утреннюю молитву. Спать совсем не хотелось и полежать, понежиться в тёплых от его дыхания бамбуковых стенах ему сегодня тоже не хотелось. Шаббат двигался в направлении болот, окружавших селение, не опасаясь не найти в темноте свою тропинку, наступить на змею или свалиться в топь. Он спешил, даже не прощупывая босой ногой кочки, – бежал. И вдруг замер... Сильные руки обхватили сзади его горло и начали сжимать. А может, не руки, а лапы, потому что были они волосатыми, с кривыми ногтями и воняли тиной. Хотелось кричать, но не получалось. Шаббат барахтался, стараясь вывернуться, освободиться из мохнатых рук, но длинные пальцы сплелись на его кадыке, давили, не отпускали. Уже теряя сознание, он высвободил горло, собрав силы, ударил назад локтями и пятками и услышал, как напавший враг – плюх! – свалился в топь. Обессиленный Шаббат опустился на кочку там, где стоял, осмотрелся и…ничего не увидел. Даже кругов на поверхности коричневой воды не осталось. Только запах тины висел в воздухе и потом ещё долго сопровождал Шаббата. Он осмотрел себя: грудь, плечи – никаких следов когтей, ни единой царапины. И на отражении в болотной воде было то же лицо, которое Шаббат видел каждое утро – его лицо.

Он поднялся, чтобы идти, но тут из болота прозвучало:

– Шаббат бен-Харив, ты не увидишь Храм, но ты уже начал в нём служить. Иди и скажи иудеям: «Отцы ваши и отцы отцов ваших мучились за грехи. Вы – чисты. Можете возвращаться в Иерусалим. Стройте заново город и Храм. Я буду помогать Вам…»

*

Первым, кого он увидел возле своей хижины, был мунго[3] по имени Наадья: не то его разбудили мухи, не то поток оранжевого света, когда взошедшее солнце отразилось от поверхности болот и рукотворных водоёмов, окружавших селение Тель-Харса. Наадья – светло-серый зверёк с серебристыми крапинками на морде хлопал глазами, быстро нюхал воздух, потом замирал, садился на хвост и слушал хоры лягушек по берегам канала.

– Шалом, Наадья,– сказал Шаббат.– А где наш друг Дабиби?

Наадья повернул мордочку в сторону норки около хижины, и Шаббат услышал раздающееся оттуда ворчание. Он подошёл ближе и увидел, что хамелеон Дабиби часто кивает головой, а значит, под ним находится подруга. Действительно, хамелеон Дабиби привёл себе самочку. Вскоре они вылезли из норки и стали хищно облизывать друг друга, будто намереваясь съесть.

Каждое утро Шаббат, выйдя из хижины, умывался, молился, выпивал чашку простокваши, съедал немного козьего сыра и лука или оставшейся с вечера каши, ставил еду возле норок мунго и хамелеона – двух своих приятелей, никогда не бывавших внутри его хижины, – потом садился у входа и глядел, как живые клубочки выкатываются из гнёзд и нор и, отогревшись, превращаются в мышей и болотных ласточек, построивших дома под-, над- и со всех сторон человеческого жилья, как они начинают день: ищут корм, укрепляют гнёзда и норы, учат детей жизни на болоте.

Наадья и Шаббат шумно завтракали, а Дабиби ещё не очнулся для еды. Шаббат отпивал из кружки и говорил мунго:

– Видишь, сколько вокруг нас земли! Болота, дамбы, каналы – как можно заметить тут одного человека? А Бог видит. Он и хамелеона Дабиби видит, и мунго Наадью. Ешь, ешь, я тебе ещё насыплю. Сейчас принесу воды.

Он часто беседовал с ними и с живущей в хижине козой Махли. Говорил: «Думаете, это такое счастье быть человеком? Не завидуйте».

Сегодня Шаббат жалел, что не может рассказать своим домашним, отчего он так радостен. Праотец Моше, когда Бог велел ему идти к фараону, перепугался, сказал, что не сможет ничего объяснить, потому что косноязычен. Другие пророки, люди старые и желчные, были угнетены своим призванием. А Шаббат уже забыл про мохнатое существо, которое хотело его убить на болотах, он ликовал, он был счастлив оттого, что Господь избрал к служению именно его. Он пойдёт к "болотным иудеям" и скажет им:

«Дух Господа на мне.

Он помазал меня.

Благовестить кротким послал Он меня,

исцелять сокрушенных сердцем,

объявлять пленникам свободу

и освобождение – узникам <…>

И утешать всех опечаленных…»[4]

Только кто же ему поверит? Сколько Шаббат себя помнил, столько слышал вокруг разговоры о том, что нужно идти в Иерусалим и отстроить Храм. Говорили, что то одна, то другая семья присоединялась к идущему в Египет каравану и уходила с ним в Землю Израиля. Но для того, чтобы восстановить город и отстроить Храм, нужно было, чтобы ушло сразу много народа. А иудеи всё говорили, говорили… И у каждого была причина откладывать уход из Вавилона.

Пытался убеждать соотечественников и крестьянин Шаббат, но его никто не слушал: говори, говори! Тоже мне пророк! Ты же просто один из нас. Так что говори…

Утро набрало силу, и пора было идти на обход земли с посевами сорго и кунжута, с огородом и финиковой пальмой, с канавами-оросителями. Настроение Шаббата всегда поднималось вслед за солнцем. На свету он совсем не боялся мира вокруг, шёл от одного водоёма к другому, добавлял воду вместо испарившейся, находил на берегах прорывы-утечки и забивал дыры смесью тростника с глиной. Он разводил посохом кусты бамбука над тропинкой, перешагивал через них; попав под водопад росы, стирал ладонью с лица и груди холодные капли и смеялся. На ходу или присев на кочку, он грыз какой-нибудь овощ или зерно и при этом разглядывал небо, где в скоплениях облаков узнавал сюжеты рассказов о походах и войнах или пытался представить священный город Иерусалим и Храм в его центре. В эти часы ему не хотелось никого встретить, да он и знал, что другие крестьяне тоже обходят свои поля и встретятся они, вероятно, на дамбе, по дороге к храмовому водохранилищу, где их ждут, потирая лапки, комары и каждодневная работа: чистка русла, ремонт оросителей, укрепление стоков.

Пора было идти, а Шаббат сидел и старался припомнить каждую минуту своего сегодняшнего посвящения на болоте.

– Привет тебе! – возле хижины появился сосед – вавилонянин Иддин.– Собираешься на обход? Может, пойдём вместе по нашей границе?

Шаббат охотно кивнул. Он будет не один, если ещё раз возникнет болотная нечисть. Кроме того, от Иддина всегда можно услышать новости, причём не только о тех, кто родился или умер у них в селении Тель-Харса, но и новости из столицы, Вавилона, которые привозили по каналу круглые лодки «гуфы».

Пока Шаббат надевал рубаху, Иддин успел рассказать, что должен приплыть пророк Барух[5] и что он будет говорить с иудеями на субботнем собрании у коэна Маллуха.

Пророк Барух! – Шаббат разволновался.

Иддин был худ, как все в Долине Иудеев, и выше Шаббата. Мальчиками они вместе учились грамоте и счёту у местного писца и мечтали стать пастухами храмовых стад. Потом Шаббат познакомился с иудеями-книжниками, от них попал к главному над «болотными иудеями» – коэну Маллуху, носившему звание «Рош бейт авот», то есть «Глава дома отцов». Шаббат открыл для себя Учение и сочинения пророков и, посещая дом коэна, увлёкся царившей там грёзой о возвращении иудеев в Иерусалим. А Иддин терпеливо ждал, пока освободится место пастуха и его позовут храмовые управляющие. Время проходило, он напоминал о себе, ему отвечали, что не забыли, но пока все стада под присмотром, и пастухи там хорошие. Иддин продолжал ухаживать за своим водоёмом, вместе с Шаббатом они обходили посевы, рассказывая друг другу о повадках болотных птиц и животных.

Перед уходом Шаббат пошёл в хижину, чтобы дать козе Махли травы и налить ей свежей воды, а Иддин присел возле норки хамелеона и рассказывал притихшему Дабиби о женском коварстве.

– Не верь им, Дабиби, – услышал Шаббат.– Никогда не доверяй женщинам!

Шаббат вышел из хижины, осмотрелся. Вавилонянин жевал зёрна, кости его грубого лица выпирали из-под кожи. Он недавно привёл себе третью жену, и следил за внешностью: длинные волосы были зачёсаны на пробор и гладкими, слегка волнистыми прядями ниспадали за уши.

– Это новая жена так тебя причесала? – вежливо поинтересовался Шаббат.

– Да,– засмеялся Иддин и похвастал: – Теперь только она моет мне голову и причёсывает.

Он внимательно посмотрел на соседа.

– Что-то ты сегодня странный, Шаббат. Не заболел ли?

– Нет, тебе показалось.

Слышно было, как в углу хижины топчется коза Махли – последняя живая душа, проживавшая с Шаббатом после того, как козла Аврама украли и съели болотные коты. Когда Шаббат вернулся с работы на канале, возле кочки неподалёку от хижины торчал из воды клок козлиной бороды. И даже в нём сохранились высокомерие и надменность.

Приятели попили перед дорогой и двинулись в путь.

В мире было тепло и тихо. Охрипшие за ночь лягушки к рассвету немели. От болот и оросителей доносись шлепки рыб, гоняющихся за комарами, да шаги по губчатому илу прожорливых цапель. На оранжевом вавилонском рассвете огромная долина, в которой лежали селения приведённых из Иерусалима иудеев, казалась чёрной. Чёрной виделась глина, покрывавшая всё сухое пространство, чернели многочисленные болота и заросшие высоким камышом кочки, чернела древняя дамба из мусора, каждый день поднимаемого со дна канала Нар-Кебар и высыхающего на солнце. Дамба служила дорогой и стеной, предохранявшей берега от затопления и размывания, вдоль неё тянулись ряды финиковых пальм и холмы из рыбьих костей, светившихся по ночам. Из редкой травы, слезившейся на рассвете, торчали высокие кусты дикого сорго и кунжута. Птицы, насвистывая, перелетали с куста на куст.

Над долиной висела неразгоняемая ночным ветром вонь от рыбы, которой питались здесь люди и скот, и птицы, и водившиеся в камышах коты. Отбросы рыбы в мусорных ямах рядом с домами селения привлекали тучи мух, которых не удавалось отогнать ни кострами, ни молитвой.

Шаббат и Иддин обходили их общий участок водной системы. Каждый из них помнил своё хозяйство наизусть: где вода держится плохо, а где грунт такой, что достаточно одного подлива в неделю. Иногда они присаживались на сухую кочку и продолжали беседу.

– Значит, так и живёшь один?

Шаббат вздохнул. В свои двадцать лет он был одинок: два года назад от болотной лихорадки умерла его жена, а ещё полугодом раньше – новорожденная дочь. Изгнанников, поселённых в районе храмового города Ниппура,[6] все в Вавилонии называли: «болотные иудеи». Лихорадка регулярно выкашивала народ, и к смерти в этих краях привыкли. Семь лет назад умерли родители Шаббата, теперь он жил один, кормясь урожаем сорго и кунжута с земли, аренду за которую, подобно другими жителям долины, отрабатывал на канале Нар-Кабару, принадлежавшем храму бога Энлиля.

– Значит, ты так и живёшь, – повторил Иддин.– Это нехорошо, Шаббат. У мужчины должна быть хотя бы одна жена, иначе он будет делать глупости, а может и вовсе взбеситься.

Шаббат кивнул.

– Ты сегодня ничего не слышишь,– сказал Иддин.– Ну, да ты же меня знаешь, это не важно, слушаешь или не слушаешь, я себе говорю.

Пробираясь через согнутые ветром стебли тростника, оба узнавали куст за кустом и ждали: сейчас появятся растрёпанные шляпки сладковатых грибов, а за камышом начнётся топь с торчащими из ила рёбрами огромного тура и сиреневой лозой, с которой свисают до земли змеиные шкуры.

Шаббату очень хотелось рассказать Иддину про сегодняшнее происшествие – не об услышанных словах, которые он истолковал, как посвящение в пророки, а хотя бы о нападении болотного существа, едва не лишившего его жизни. Но он знал заранее, что вавилонянин тут же расскажет десяток историй о благополучном спасении от всяческих тёмных тварей и будет приставать с советом принести жертву богу Баалу. Шаббат промолчал.

В долине Иудеев круглый год царили зной и мухи: зной, потому что в этих краях никогда не шли дожди, а мухи – из-за гор рыбной требухи по берегам каналов – её не успевали закопать, скормить скоту и домашней птице. Спасением от этой напасти был бы ветер, но он появлялся только к ночи.

Яростное солнце мучило население, оно же и спасало его от полного вымирания из-за болезней, которые случались здесь то от плохой воды, то приносились стаями перелётных птиц. Долина была пронизана сетью больших и малых каналов, дамбами и насыпями-дорогами между ними, особенно в западной и южной областях, покрытых болотами. Каналы пересекались плотинами-затворами из смеси земли и тростника для регулирования уровня воды: их то разрушали, то восстанавливали, следя, чтобы посевы не засохли, но и чтобы вода не смыла растения и плодоносный слой.

Местные крестьяне ценили долину Иудеев не только за то, что в ней человеку не угрожает никакая засуха, что никто здесь никогда не умирал с голоду. В долине не происходили войны, ни один полководец не приводил сюда на постой войска и даже грабители-кочевники не налетали, чтобы отобрать урожай. А разве не такова была мечта человека в Египте или Междуречье: жить без страха, жить без перемен?

Долины Иудеев опасались не из-за свирепых охранников храма в Ниппуре, а из-за болот. Но те, кто родился здесь, болот не боялись, хотя у каждого была какая-нибудь страшная история об исчезновении в топи человека или овцы, каждый пришивал к одежде амулет от демонов, возносил своему богу молитвы о защите.

Пахло водой и рыбой, впереди стояли непроходимые заросли тростника, кишащие комарами. Шаббат и Иддин переглянулись: здесь они всегда поворачивали назад.

Их селение стояло на канале Нар-Кабару, подходившем к городу-храму Ниппуру. По берегам запруд и отводных каналов виднелись в тумане хижины, такие же, как жилище Шаббата. Это и был «бейт абот», к которому принадлежал род Шаббата. Семейные пары с детьми жили в домах, чьи стены были из такого же тростника, обмазанного глиной, но имели ещё и крышу из веток акации, присыпанных сверху землёй. На крыше росла трава, и испарение с её поверхности усиливало охлаждение внутри дома.

– Твои ученики, ну, дети, которых ты обучаешь арамейскому и вашему языку, – они приносят тебе плату? – поинтересовался Иддин.

– Забывают,– улыбнулся Шаббат. – Дети ведь.

– Я слышал, будто с вами пойдёт в Иерусалим Нехемия? Кто это? – спросил вавилонянин.

– Сын старшего сына нашего короля Иехояхина. Царь Вавилона назначил его, как потомка великого Давида, начальником всех иудеев – Главой Изгнания.

– Про Давида ты мне рассказывал, – вспомнил Иддин. – Здесь в селении многие иудеи думают: идти или остаться? Амок сказал: «Пусть идёт тот, кто хочет жить на развалинах, а мне и здесь хорошо».

– Да, – печально кивнул Шаббат. – Здесь – рай. Воды полно, с голоду не умрёшь. Но только, вымрем мы здесь от болотной болезни.

Иддин продолжал:

– Амок говорит: «Это всё коэны! Там они служили в храме и были самыми уважаемыми жителями Иерусалима. А здесь нельзя приносить жертвы, поэтому, у них нету дохода, вот они и плачут». Вашим конам,– так он объяснил,– нужно, чтобы простой народ пошёл с ними и отстроил им храм, где они опять будут верховодить.

– Храм – это Дом Божий, – сказал Шаббат.– Он нужен всем.

Шаббат слушал плохо, всё время ждал: может повторится? Он всегда больше всего на свете хотел, чтобы Господь послал его служить, как посылал Он служить пророков, о которых Шаббат читал в древних папирусах в доме коэна Маллуха. И вот сегодня… Это ничего, что он – простой крестьянин. Пророк Амос был пастухом, и Давид пас овец, а первый король иудеев, Шаул, присматривал за ослицами в доме отца. И каждого из них заметил Господь.

Становилось всё жарче, глина под ногами уже подсохла.

За всю жизнь Шаббата в этих краях ни разу не было дождя, но из-за болот и частых прорывов водоёмов пространство долины постоянно было покрыто водой, и сколько бы идущий человек не тряс ногами, на них всё равно наворачивалась слой за слоем чёрная глина. Утром она подсыхала и превращалась в тончайшую пыль, в которой нежились натёртые ходьбой ноги.

Он очнулся. Иддин тряс его за рубаху и кричал в ухо: «Слышишь? Кажется, опять прорвало!…»

Они побежали к дамбе.

*

Глава 2

По дамбе к ступенчатому силуэту храма бога Энлиля с огромной башней-амбаром в середине брели покрытые ветхой мешковиной худые, сутулые мужчины. Догнав переднюю группу, Шаббат и Иддин поздоровались, пошли со всеми и, не задав ни одного вопроса, поняли, что люди слышат тот же звук, что и они, и что крестьянам предстоит сегодня нелёгкий день.

Если боги разрушат запруду-водохранилище, всем, кто живёт на её берегах, – халдеям, иудеям, вавилонянам – грозит смерть, если не от копей стражи, то от голода после того, как их выгонят из долины и сожгут урожай на полях вместе с хижинами и финиковыми пальмами возле них. Сорго, выращенное в иле, доставляемом Евфратом с северных гор, приносило до пятидесяти зёрен на каждое посеянное, но могло и не дать ничего, если ростки забьются сорняками или их зальёт вырвавшейся из канала водой.

Цепочка людей двигалась по дамбе к водохранилищу, переступая через кучки приготовленных рабами плетёных камышовых матов. Если их добавить на дно оросителя, вода поднимется и, когда её уровень дойдёт до черты, маты нужно вынуть обратно. И так каждый день: одни из затворов открывают, чтобы убрать излишки воды в малые каналы, другие закрывают. И каждый день – расчистка каналов. Из водоёмов вытаскивают прошлогодние перекати-поле, к вечеру мусорную горку поджигают.

Крестьяне ещё издали догадались, что берег прорвало в районе главного затвора нового канала. Они спрыгивали в воду, подтягивали к себе ближайшую стопку матов и принимались забивать ими дыру, образовавшуюся в стенке канала. Вода с хрипом продолжала выливаться в ороситель и из него – на поля храма Энлиля. Чтобы её остановить, люди сложили временную плотину из циновок и матов, обмазанных глиной со дна асфальтового озера, расположенного неподалёку. Те, кто был повыше, стояли по колено в воде, самые низкорослые – по пояс. Руки их мелькали над поверхностью воды, люди пели и перекрикивались. К середине дня шум выливавшейся воды прекратился, и некоторые иудеи ушли чинить затвор, другие остались, чтобы доделать плотину, а, когда течение остановится – разобрать её. От храма Энлиля прибежали мальчики и сказали, что посевы не повреждены, ил не смыт, надсмотрщики не волнуются и значит, после ремонта затвора каждый сможет вернуться к своей работе. Песни стали громче, люди заулыбались, а мальчиков опять отправили к храму Энлиля, чтобы напомнить надсмотрщикам, что пора доставить еду и воду. Надсмотрщики разыгрывали удивление: «В канале не хватает воды?» – «Мы эту воду не пьём».– «Другие пьют, а иудеи не хотят!..»

И так каждый день!

В прошлом году храм бога Энлиля получил от царя разрешение на прорытие ещё одного канала от оросителя Кабар к своим полям. Перед началом работ, как было принято, жрецы пропели гимны богу Энлилю, потом зарезали раба, окропили его кровью берег, а тело зарыли в основание плотины. Ночью вода поднялась и размыла плотину. Тело раба всплыло, и рыбы кинулись пожирать внутренности человека, пока от него не остались одни кости.

Жрецы решили, что предсказание дурное, и с каналом будет много хлопот. Так и оказалось.

Но выяснилось и другое – то, чего не знали о себе и сами работавшие на канале люди. Оказалось, что «болотные иудеи», как их называли все, даже проживающие в столице соплеменники, – при всей худобе и впалой груди могут по десять часов не выходить из воды. Они исправляли любое повреждение, придумывали хитроумнейшие устройства для регулирования уровня воды и, благодаря их труду и выдумке, последние ответвления великой реки Тигр – канавы, отводящие влагу уже прямо к полям и отстойникам, работали без перебоев. Могло показаться, что «болотных иудеев» уважают даже комары: кружат над каналом, любуясь своим отражением в воде, где их поджидают распахнутые пасти окуней, и не тревожат людей. Если же убийца-солнце тяжёлым ударом опрокидывал кого-нибудь из крестьян на дно, остальные с криками сбегались, вытаскивали тело на берег, укладывали под пальмой и оставляли под наблюдением мальчиков, а сами возвращались к работе, искоса и через плечо испуганно посматривая в сторону, где лежал несчастный. Иногда человек после такой солнечной казни выживал, но чаще в тот же вечер в селении устраивались похороны.

Показались ослики с горшками, полными каши или колодезной воды. Люди остановили работу и потянулись к подводам.

– Скоро новый год! – приговаривал надсмотрщик Шула, сын Набу, наполняя плошки и кувшины. – Не забудьте принести жертвы богу Нинурте!

Когда Шаббат был маленьким, его семья жила на другом канале, в самом центре области Ниппур. Друг, халдей[7] по имени Алгамиш, рассказал Шаббату о битве бога Нинурты с грозными силами восточных гор, о победе и возвращении в родной город с трофеями, пожалованными храму Энлиля. После этих рассказов бог снился Шаббату: лицо его было перепачкано глиной, как у всех жителей болот, рука сжимала большое копьё. Вавилонский новый год напоминал людям о битве Нинурты с чудовищем Асагом, на сторону которого встали все камни восточных гор. Асаг запер в горах воду паводка, необходимую для плодородия посевов, но после победы Нинурта создал из тел Асага и его сподвижников плотину и спустил воду на поля – вот поэтому в области Ниппур бывает такой большой урожай сорго. От этой победы Нинурты в Вавилоне идёт отсчёт времени года, а сам ритуал приходится на второй месяц ниппурского календаря.[8]

Крестьяне расселись на берегу, ели и отдыхали. Шаббат разглядывал Дом Энлиля, думая, что так же был устроен Храм в Иерусалиме. Вавилонский храм сложили из широких плит, спрессованных из глины. Уложенные в стену без раствора они, высыхая, слёживались в монолитную массу. Для лучшего просушивания стен в них устраивали отверстия, а для прочности прокладывали между рядами плит тростниковые циновки. Зубчатый профиль стен создавал сочетание освещенных и затененных участков, не давая стенам перегреться. Из-за ступенчатой формы вавилонские храмы по-аккадски назывались зиккуратами, и с яруса на ярус в них вели лестницы или пандусы.

Шаббат ел кашу и слушал. Самому ему рассказывать было нечего, его жизнь ничем не отличалась от жизни любого из болотных иудеев. Но слушать других ему бывало интересно. На прошлой неделе, например, работавший с ними мидиец сказал, что в горах на севере, где начинаются великие реки Тигр и Евфрат, выпадает снег, и, когда он тает, реки и отходящие от них каналы переполняются.

Шаббат никогда не видел снега. Мидиец объяснил, что тот похож на лежащее на земле облако, холодное, как ночная вода в канале. Или на тело утонувшей в болоте цапли. Облака и цапли стали прилетать по вечерам в хижину Шаббата. С такими видениями он засыпал на своей циновке.

Глава 3

Круглое судно, сплетённое из толстых прутьев и обтянутое воловьими шкурами, шло вниз по течению канала, управляемое одним гребцом. Другой сидел на корме, готовый сменить товарища или присоединиться к нему, когда придётся выгребать против течения. Этот гребец был из племени халдеев, он всё время смотрел на воду и бронзовой расчёской подправлял бороду, мелко завитую и разделённую на несколько ярусов.

Постройка, называемая «гуфой», выглядела лёгкой, и было удивительно, как много груза на ней размещалось. Десяток высоких глиняных кувшинов с зерном и маслом, а также сосуды с финикийским вином были составлены на корме и посередине гуфы. Один из пассажиров перевозил на новое место жизни, кроме домашнего скарба и клеток с курами, – деревянные двери и пото­лочные балки из своего вавилонского дома.

Спереди и у бортов гуфы на положенных на дно тростниковых ковриках сидели пассажиры. Судно направлялось по реке Евфрат и каналам из столицы, Вавилона, к храму Энлиля в Ниппуре – городе на востоке долины Иудеев. Большинство пассажиров составляли «дуггуры» – так назывались чиновники, ведающие амбарами, – и «машким» – сборщики податей.

 

Пророк Барух, сгорбленный старик с энергичным лицом, разговаривал с девушкой, укутанной покрывалом так, что оставались открытыми только глаза и нос.

– Сегодня приплывём, доберёмся до места, умоемся, поедим и – спать. А завтра в канун субботы ты покажешь женщинам, как надо зажигать свечи и накрывать на стол, а я побеседую с иудеями, которые соберутся там у Рош бейт авот – коэна Маллуха.

– Да, – кивнула девушка. Её звали Малка, она иногда наклонялась к борту гуфы и опускала руку в воду.– Ты будешь упрекать народ за грехи его отцов, чтобы люди покаялись, и Бог вернул их в Иерусалим. Иудеи станут спрашивать тебя, как им покаяться в грехах, которые они не совершали. Если грешили их деды и прадеды, то Бог их уже наказал: Навуходоносор разрушил дома, многих убил или покалечил, сжёг Иерусалим и Храм. Они хотят знать, что ещё от них требуется, чтобы Бог их простил.

– Да,– сказал пророк Барух.– Как всегда, будет много вопросов, и я, с Божьей помощью, постараюсь ответить на все. И ещё расскажу им, о чём Он говорил мне, когда явился во сне.

– А о чём Он тебе говорил?

– Потерпи и узнаешь,– улыбнулся пророк Иехезкель.– Я расскажу всем, ничего не скрою. Это очень важно.

Он впервые взял внучку Малку с собой в селение Тель-Харса, куда уже не один год приплывал из Вавилона, чтобы учить и пророчествовать. Часть пригнанных из Иерусалима иудеев жила по берегам канала Нар-Кабару, в селениях Тель-Мелах, Тель-Авив, Крув, Тель-Харса, Задан и Имер, но большинство – в заболоченной низменности между реками Евфрат и Тигр, прозванной долиной Иудеев.

Девушка не могла успокоиться, просила и требовала, чтобы дед рассказал ей свой сон. Наконец старик сдался.

– Он дал мне понять, что велел иудейскому пророку открыться и объявить народу: пора идти в Иерусалим. Это будет молодой и сильный пророк.

– А ты, дедушка?

– Мне Он разрешил закончить мои земные дела. Я уйду сперва в Вавилон к твоим родителям, а если потом появятся силы – значит, Он хочет, чтобы я пошёл с народом в Иерусалим.

Неподалёку от пророка и Малки коротали время за беседой два вавилонянина: богатый каменщик Азмур и воинский начальник Угбару, не выпускавший из руки трость с резным набалдашником. Говорили о политике.

– И персов наш правитель не боится? – спросил каменщик Азмур.

– Нет,– заверил Угбару. – Когда твой дворец находится в такой крепости, как Вавилон, можно ничего не бояться. О безопасности заботились все цари, бывшие до нашего Бел-Шар-Уцура.[9] Прежде всего, город окружён глубоким рвом, полным воды. Затем идёт стена шириной в пятьдесят царских локтей[10] и высотой в двести. Ты знаешь, чем царский локоть отличается от обыкновенного?

– Чем?

– Он на три пальца больше.

– Куда же употребили столько земли, ну, ту, что вынули из рва?

– Из неё сделали кирпичи, отожгли в печах и при укладке в стену их ещё скрепляли горячим асфальтом. Через каждые тридцать рядов кирпича заложены камышовые плетёнки. На верху стены возвели башни, между ними оставлено пространство, достаточное для проезда четвёрки лошадей. Со стены ведут в город сто ворот, сделанных целиком из меди.

– Откуда же взялся асфальт? – заинтересовался каменщик Азмур.– Я как раз ищу, где его купить для стройки в Уре.

– В восьми днях пути от Вавилона протекает небольшая река Ис. Она впадает в Евфрат и выносит своим течением такие чёрные комочки. Это и есть асфальт.[11]

Они продолжали беседу, не обращая внимания на то, что гребец-халдей оставил в покое бороду и не то прислушивается к их разговору, не то разглядывает надетые на шнурках на шеи каменщика и воинского начальника печати – покрытые письменами цилиндрики из яшмы.

Угбару между тем объяснял:

– Ещё, думаю, царь рассчитывает, если понадобится, набрать здесь армию для защиты Вавилона, иначе почему тридцать тысяч пленных иудеев поселили вместе в районе Ниппура?

В средней части гуфы беседовали между собой двое купцов. Один, работорговец по имени Аркад, плыл в Ниппур, чтобы продать храму Энлиля партию рабов, захваченных вавилонской армией в горах на севере. Другой, Аггир, мастер по изготовлению медных щитов, грек из Малой Азии, вёз в тот же храм бронзовые колодки для рабов, заказанные ему жрицей, управлявшей обширным хозяйством, огородом и садом.

Купцы познакомились во время плавания и выяснили, что направляются в одно и то же место.

– Я здесь человек новый, – сказал грек Аггир.– Слышал, будто в Вавилоне законы о рабах не такие, как в других местах. Ты расскажи мне о них и о вашем царе Набониде: почему его называют «сумасшедший царь вавилонский»?

Аркад, поглаживая бороду, начал:

– В средней семье держат от двух до пяти рабов, а в богатой их число доходит до нескольких десятков. Мне отец оставил в наследство двенадцать рабов. Трёх я подарил на свадьбу брату, двое пропали во время наводнения, а остальные так и работают у меня в имении. Пару из них я бы продал, но цены сейчас низкие: сто пятьдесят – двести грамм серебра.

– Это же плата за найм вола! – засмеялся Аггир.

На берег небольшого канала, в который перешла гуфа, из ближайших селений несли на продажу рыбу, сладкую смолу тамариска, ячменную кашу, приготовленные из полбы хлеб и пиво, сушёные финики и, конечно, плетённые из камыша и тростника скамьи, столы, подставки для ног и другую мебель. Продавали посохи, вырезанные из веток, выловленных в канале – они приплывали в Междуречье с севера. Выставлялись кувшинчики с ароматным кунжутным маслом светло-соломенного цвета, используемым не только для приготовления еды и для заживления небольших ран, но и для освещения. Отдельно продавалась копоть из светильников – из неё готовили тушь для письма и разрисовывания посуды.

Удивительно медленно течёт Евфрат, – сказал мастер Аггир. – Водоподъёмные устройства здесь не нужны, потому что берега ниже, чем у Тигра. Я слышал, что зимой затопляется большая площадь, и разлив длится дольше, чем разлив Тигра: с середины месяца Ияра до месяца Дуз. А к осени воду наоборот собирают в водохранилища…

 

Каменщик Азмур рассказывал попутчику, как перед его отъездом из Вавилона рухнул дом, который он строил для своей дочери, и работавший на крыше плотник погиб.

– Лежит он на земле. Подбегаю: мёртвый! Посмотрел на его стрижку, на проткнутые уши – да это же раб! А на плече у него – клеймо плотника, которого я нанял.

– Что же ты сделал?

– Отдал плотнику другого раба.

К этому времени солнце над Евфратом достигло зенита, и вавилоняне прервали беседу, чтобы вылить за борт немного вина и джутового масла в жертву Анахите – богине воды и плодородия.

Пророк Барух говорил внучке:

– Верно, Малка, многие наши с тобой соплеменники процветают в Вавилоне. Но, я вижу, им тоже нет покоя от мысли, что иудеи отвергнуты Богом. Зачем им все их богатства, если Он отвернулся от своего народа и отрёкся от своих обетований! Они говорят так: "Если мы больше не нужны нашему Богу, зачем тогда нам жить?" Это страшно, такое настроение в народе.

Малка поднесла ко рту Баруха чашку с водой, и он стал пить. Сам старик уже не мог ничего удержать в трясущихся руках. Пророк знал, что это – его последнее плавание к болотным иудеям, и помнил, что остался последним служителем иерусалимского храма. Иехезкель в каждодневных молитвах благодарил Бога за то, что тот сохранил его во всех испытаниях, выпавших иудеям, и каждую минуту думал, для чего он был сохранён?

Разговор каменщика Азмура и воинского начальника Угбару всё время возвращался к положению в Вавилоне при правителе Бел-Шар-Уцуре.

– Жрецы им очень недовольны, – качал головой Азмур. – Ещё бы! Уже три года из-за него не справляется новогодний праздник Акита!

– В армии его прозвали «Слабаком», – сообщил Угбару.

Пророк Барух спорил с внучкой.

– Я тебе говорю, наши левиты и коэны пришли в Вавилонию не с пустыми руками. У нас украли Ковчег Завета, но свитки на нашем древнем языке мы принесли с собой. Народ объединит верность разорённому Сиону, а наше изгнание временно; оно – лишь ещё одно испытание.

Малка знала, что иудеи стали верить слову Баруха от страха – после того, как все его предсказания о падении Иерусалима и Храма подтвердились.

– Мы, наверное, самый грустный народ в Вавилонии, – сказала она.– Давно я не видела улыбающихся иудеев.

Из беззубого рта пророка послышалось рычание. Немного успокоившись, Барух сказал:

– Когда жена моего учителя пророка Иеремии, которую он называл «отрадой очей», заболела, а потом ушла навсегда, Иеремия не рыдал на похоронах, как того требует обычай. Ему нужно было показать иудеям: хватит оплакивать судьбу и считать себя сиротами! Сейчас у нас нету Храма и жертвенника, мы не можем приносить жертвы, но в молитвенных собраниях мы восстанавливаем Субботу. Учителя народа обучают Торе и объясняют священные тексты – разве этого мало? Погоди, возвратимся в Иерусалим…– он закашлялся, и Малка опять подала ему воду. Она думала: «Я понимаю, дедушка, это очень важно, но только не слишком ли оно трудно для простого человека, для "ам - хаарец"? Я боюсь, что люди скажут: вот и идите в свой Иерусалим, а мы хотим жить спокойно».

Каменщик Азмур и воинский начальник Угбару издали были похожи друг на друга: оба одеты в фиолетовые рубахи с серебряными пряжками на широких поясах. Рукава рубах были короткими и открывали на запястьях и выше локтей браслеты и обручи.

Разговор перешёл от правителя Бел-Шар-Уцура на его отца – отошедшего от дел царя Набонида.

– Набонид обложил храмы слишком большими налогами, – настаивал Угбару. – Ты знаешь, кем он был раньше?

– Вавилонским вельможей, который сверг Амель-Мардука, женился на вдове великого Навуходоносора и объявил своим наследником халдея Бел-Шар-Уцура. Когда-то Набонид обещал опереться на вавилонскую знать и бога Мардука, поэтому Вавилон его и поддержал. Но царь обманул Вавилон, и теперь, если персы подойдут к городу, за Набонида и его наследника никто воевать не будет, – рассуждал Азмур.– Царю и правителю Бел-Шар-Уцуру придётся рассчитывать только на крепость городских стен.

Гуфа из большого протока, известного под названием «река Кебар», вошла в последний из отводных каналов, ведущий к Ниппуру, остановилась, и пассажиры стали высаживаться на берег. Там их ждали грузчики, носильщики, повозки с осликами. Рабы быстро водрузили на плечи части вавилонского дома и двинулись к освещённому кострами и лампадами селению. Хозяин стропил и балок бежал сзади, держа в руках клетку с курами.

Пророка с внучкой встретила охрана из «болотных иудеев» и проводила к селению Имер, к дому коэна Маллуха, где гостей ожидали еда и отдых.

Глава 4

Один день в неделю никто из иудеев долины не выходил на работы, все учились. Детей учили читать священные тексты, обучали местному арамейскому языку и счёту, взрослые собирались вокруг «книжников» – учителей Закона и потомков иерусалимских священнослужителей, – и те вспоминали рассказы предков о том, какие нужно блюсти законы в еде, об отношениях между супругами, как относиться к старикам и друг к другу. «Книжников» сохранилось совсем немного. Правда, как объяснял внучке пророк Барух, иудеи, уходя со своей родины, захватили с собой священные папирусы с описанием судопроизводства и сложных процедур службы в Храме, но что было от них проку, если не существовало самого Храма, а в любом другом месте запрещалось приносить священные жертвы. Казалось бы, можно устроить временный жертвенник в Вавилоне. Купцы рассказывали, что иудеи в Египте так и поступили: построили себе и жертвенник, и храм, подобные иерусалимским. Но священнослужители в Вавилоне только грустно улыбались: ещё при короле Шломо бен-Давиде был принят закон, по которому священное жертвоприношение могло совершаться только в одном месте земли – в иерусалимском храме.

Знатоки обрядов вымирали. Иудеи, собираясь в субботу вокруг учителей-книжников, задавали им вопросы, делились недоумением: что значит «Он выбрал нас» и для чего выбрал? А-а, чтобы быть первыми среди народов мира! Тогда, значит, Он выбрал не нас, а вавилонян. Так и говорите!

У книжников не всегда находились ответы, а вопросы задавались всё более трудные.

На этот раз народ оповестили, что вместо учёбы будет молитвенное собрание, и в канун субботы болотные иудеи – кто пешком по берегам каналов, а кто на плотах – собрались в селение Имер в доме коэна Маллуха. Каждый раз на таком собрании присутствовал гость из столицы, Вавилона. На этот раз в долину Иудеев прибыл старый пророк Барух. В хижину под пальмой, где он отдыхал, доносились голоса ожидающих начала собрания людей:

– Брат, ты забыл, что пока шли сюда, половина наших стариков и детей умерла? Вдоль всей дороги от Иудеи до Вавилона – могилы, могилы...

– Изгнание – наказание нам, иудеям, за грехи отцов, – объяснял чей-то голос, сиплый, как у всех обитателей этой сырой долины.– Слышал, что творил наш король Менаше? Он же поставил в Храме идола! В Хра-ме! Ну, скажи, мог Господь стерпеть такое?

– Это несправедливо, братья, – возражали сразу несколько человек.– Почему я или вот он должны отвечать за грехи Менаше? Получается, по пословице: «Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина».[12]

– В народе разочарование, – со вздохом произнёс кто-то.– Одни говорят: «Израиль отвергнут Богом», другие: «Мардук могуч. У иудейского Бога нету сил, чтобы помочь своему народу»…

– Интересно, как он выглядит, Иерусалим? Храм…Старики говорили, что дорога была такая долгая, что придя в Вавилон, они даже не могли объяснить, где это: Иерусалим, Иудея!..

– Слышали, сюда приедет из столицы зодчий Нехемия – Глава Изгнания.

– А кто это?

– Не знаешь? Он же потомок Давида!..

– Вот и я говорю, иудеи тянутся к чужим алтарям, – выделился голос, показавшийся Иехезкелю знакомым.

– Почему же нам нельзя приносить жертвы Богу? – спросил кто-то молодой.

– Потому, брат, что эта земля, Вавилон, нечиста.

– Тогда что же нам здесь разрешено?

– Молитвы, покаяние, посты…

– Слышали? – громко шептал кто-то. – На селение Тель-Харса напал тур, и, пока его убили, успел затоптать девочку.

– Не на Тель-Харсу, а на Тель-Мелах. Мы им говорили, что нужно лучше охранять жилища со стороны канала…

Ожидающие пересказывали сообщения последнего каравана, недавно прошедшего по Эрец-Исраэль: «Говорят, вся земля в Израиле и Иудее набита камнями от домов, поломанных вавилонскими солдатами».

– Конечно, такого рая, как в Вавилоне, нету больше нигде. Вот людям и кажется пустыней всё, что они видели по пути сюда.

– Вавилон! – послышался вздох.– Вот уж кого любит Господь!

«Настроение хуже, чем в прошлый раз, – подумал пророк. Он поднялся с тюфячка, прочёл молитву и умылся из стоящего неподалёку кувшина. – Скоро все усядутся вокруг стола, будут есть похлёбку из овощей, обмакивать в неё хлеб, насытятся и повеселеют. Вот тогда и поговорим».

Малка должна была уже начать занятия с женщинами, собиравшимися в другом конце селения. Пока пророк отдыхал в хижине, его внучка учила женщин готовить «ашишим»– оладьи из дробленых бобов красной чечевицы и семян кунжута, политые медовым сиропом. «Это лакомство ели при дворе короля Шломо, – уверяла Малка. – Оно упоминается в "Песне песен"».

Продолжая ворчать: «Полный мрак!», Ихезкиель направился к выходу.

Он вышел на свет, подозвал ожидавшего в тени мальчика и, опираясь на его плечо, вошел в дом коэна Маллуха. Огляделся: полунагие тёмно-коричневые мужчины расселись на полу, покрытом тростниковыми циновками. Посмотрел на мрачные лица смолкших иудеев и расхохотался.

– Шалом, дети праотца Авраама- любимца Господа!

Послышались ответные приветствия, на лицах стали появляться улыбки.

Началась общая молитва. Потом Барух рассказал о своём плавание из Вавилона сюда, в долину Иудеев. В конце добавил:

– Обещал вам привезти копии со свитков пророка Исайи, но они не были закончены переписчиками. Скажу по памяти: «Утешайте, утешайте народ мой, говорит Бог ваш.– <…> Возвещайте ему, что исполнен срок его, что прощена вина его, ибо принял он от руки Господа вдвое за все грехи свои. Сын не понесет вины отца, и отец не понесет вины сына».[13]

Он увидел, как надежда разглаживает лица иудеев. Люди заговорили о своих семьях, стали рассказывать, что случилось в последние месяцы в их селениях в долине. Те, кого называли «книжниками», нетерпеливо просматривали в стороне копии принесённых из иерусалимского Храма кожаных свитков, которые успели переписать к отъезду Баруха из Вавилона.

Старый пророк продолжал. Он призвал к сплочению вокруг Имени Бога и к верности Сиону. «Изгнание, – повторял Барух, – только испытание иудеев Богом. Лживые пророки говорят вам: "Завтра – конец изгнания». Это неправда. Пока народ не покается, не вернётся к Богу, изгнание будет продолжаться. Вспомните завет Ирмияħу:[14] «Стройте дома и селитесь в них, сажайте сады и ешьте плоды их. Сказал Господь: «Когда исполнится семьдесят лет изгнания в Вавилон, вспомню Я о вас и исполню для вас доброе слово Мое о возвращении вас».

Люди, собравшиеся в хижине Маллуха, не знали, сколько прошло времени изгнания, сколько ещё им осталось ждать.

– Осталось ждать этот год.

Народ заулыбался, но тут же опять раздалось: «Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина...»

Выслушав ропот, старик возвысил голос:

– Верно, я, Барух бен-Нирья, упрекал вас в лени и безразличие к наследству отцов ваших. Верно, я винил вас в грехах, которые вы не совершали. Может быть, Господь поставит мне это в упрёк. Но ведь я и повторял: "Братья–иудеи, не отчаивайтесь! Святая Земля дана Богом в наследство только вам, а не тем, кто изгнал вас из родных мест". Помните слово пророка Иехезкеля бен-Бузи?

И было слово Господне ко мне сказано:

– Сын человеческий!

Братьям твоим единокровным и всему дому Израиля,

всем им, кому говорят захватившие Иерусалим:

«Нам отдана эта земля во владение!»,

на это скажи: <…>

«Так сказал Господь Бог:

И созову Я вас из народов,

и соберу Я вас из стран, в которых были рассеяны вы,

и дам вам землю Израиля.

И придете туда, и удалите из нее все мерзости её

и все гнусности её».[15]

И тогда поднялся иудей по имени Амок и сказал:

Барух бен-Нирья, родители мои лежат здесь, на дне вавилонских болот. Их родители, которые ещё помнили Иерусалим и Храм, похоронены по дороге в Вавилон, когда их вели в плен. Я не знаю даже места этих могил, чтобы прийти и сказать молитву. И такое может тебе рассказать любой иудей, родившийся в Вавилонии. Я, иудей Амок, пойду в Иерусалим, и может быть, душа моя излечится там от смертельной тоски. Но поверь, ещё больше, чем для себя, хотел бы я возвращения в Сион моих родителей.

– Но я же передал вам Его слово о «сухих костях». Господь обещал пророку Иехезкелю, что Сион восстанет из пепла, и туда вернутся его сыновья – не только живые, но и мертвые – «сухие кости». Помните: пророчествовал я, как повелел Он мне,

и вошло в них дыхание жизни, и они ожили,

и встали на ноги свои – полчище великое весьма.

И Он сказал мне: «Сын человеческий! Кости эти – весь дом Израиля!»

Вот, говорят они: «Иссохли кости наши, и исчезла надежда наша, покончено с нами».

Посему пророчествуй и скажи им:

«Так сказал Господь Бог:

– Вот я открою погребения ваши,

и подниму Я вас из погребений ваших, народ Мой,

и приведу вас в землю Израиля,

и вложу дух Мой в вас, и оживёте».[16]

Сидящие на циновках иудеи заговорили все сразу.

*

Последний год долина полнилась слухами о том, что армии персидского царя Кира подошли к Вавилонии. С гуф, проплывавших по каналам, выкрикивались новости; люди на берегах ждали их и передавали в глубинные селения долины. Около года назад сообщили, что царь Набонид внял наконец уговорам, прервал своё отшельничество в далёком оазисе и вернулся во дворец в Вавилоне. Вместе с правителем Бел-Шар-Уцуром он принял командование армией и стал готовить её и столицу к нашествию грозных армий Кира. Наконец-то объявили: будет справлен новогодний праздник Акита, чего так долго все ждали. Чтобы поднять дух народа, царь велел свезти в Вавилон изваяния богов из всех храмов империи.

Очевидец-иудей в доме Маллуха рассказывал:

– Это было с полгода назад, я как раз добирался сюда, в долину. Вдруг остановили движение плотов и гуф по всем каналам. Мы вышли на берег и оттуда смотрели, как вавилоняне и халдеи несут на плечах и везут на повозках через брод истуканы Мардука, его жён и других богов, имена не запомнил. Гремели барабаны и трубы, звенели тимпаны. Крестьяне, собравшиеся по берегам, падали ниц перед статуей Мардука.

– Расскажи, брат, как богов после переправы пересадили на ослов, – предложил кто-то. Все засмеялись.

Приближение персов вызвало среди иудеев волнение. В народе распространялись зловещие предсказания. Книжники читали иудеям пророчества, которые в мрачных красках рисовали гибель Вавилона. Битва за столицу должна была стать неслыханно жестокой. «Братья, надо уходить из Вавилона, – говорили пророки и книжники. – Не сможет Израиль в такой войне!»

Но многие были уверены, что Вавилон несокрушим и значит, лучше всего переждать бурю в долине Иудеев.

Барух молчал, слушая перебивающих друг друга спорщиков. Вдруг крики прервала тишина. Старый пророк обернулся. Всё собрание смотрело в угол комнаты, где поднялся высокий худой юноша с пылающими глазами на тёмном лице. Гордый поворот головы, кисть руки с набухшими венами поверх изгиба посоха… Пророк!

– Мы должны идти в Иерусалим – так велел Бог.

Он замолчал. Коэн Маллух при полной тишине велел: «Говори, Шабат».

И тот сказал:

Дух Господа на мне.

Благовестить кротким послал Он Меня,

исцелять сокрушенных сердцем,

объявлять пленникам свободу

и освобождение – узникам <...>

И утешать всех опечаленных…[17]

Взволнованные, захваченные ощущением Божественного присутствия, люди боялись пошевелиться. Ждали продолжения. Но Шаббат молчал.

После собрания пророк Барух сказал на ухо коэну Маллуху:

– Я слышал голос нового избранника Господня! Поверь мне, это будет великий учитель и поэт Иудеи. Как зовут юношу?

– Шаббат бен-Харив. Он только кажется юношей, ему двадцать лет.

А иудеи обступили Шаббата, задавали вопросы. Все хотели знать, что обещает Господь тем, кто отправится в Иерусалим.

– Неторопливо выйдете и не бегом уйдёте, ибо впереди вас пойдёт Господь и стражем позади вас – Бог Израилев.[18]

Начался спор – любимое занятие иудеев. Через открытый вход было видно, как мужчины, выйдя из дома, направляются к выгребной яме, присаживаются на её краю и, делая своё дело, продолжают обсуждать, как должны поступить иудеи в вавилонском изгнании: уйти или остаться и переждать персидское нашествие?

– Познакомь меня с этим Шаббатом, – попросил пророк коэна Маллуха, и когда тот подвёл к нему молодого человека, протянул ему руку улыбнулся, усадил рядом и попросил:

– Расскажи мне ещё раз твоё видение, брат.

Шаббат даже не спросил, откуда пророку известно про видение, начал рассказывать: «Лоб мой почувствовал прикосновение. Наверное, это был ангел, но в первый раз я подумал – птица. Ангел передал мне:

Господь велел: возвещай! <…>

Господь Бог дал мне

язык мудрых,

чтобы я мог словом

подкреплять изнемогающего.

Каждое утро Он пробуждает ухо мое,

чтобы я слушал, как слушают ученики.

Господь Бог открыл мне ухо,

и я не воспротивился,

не отступил. <…>

Он закончил, оба молчали взволнованные. Коэн Маллух принёс им воду. Пророк спросил:

– Ты рассказал мне всё?

– Всё.

– А о народе Он тебя не предупредил? О том, что иудеи могут тебя убить?

– Нет, этого не было.

Пророк подумал и сказал:

– Тебе нужно сменить имя, брат. Так у нас принято обманывать смерть. Возьми себе имя великого Исайи.

– Но ведь он уже был, Исайя бен-Амоц.

– Был. Верно. Но я слушал тебя, и мне казалось, будто Господь вернул иудеям молодого Исайю. Ты продолжай, как будто он вернулся.

– Я хочу учиться у тебя, как говорить с людьми.

– Нет,– покачал головой Барух, – учись у Исайи. Попроси у книжников свитки с его речами и выучи их наизусть. А теперь расскажи мне о себе, о своей семье. По твоей речи я понял, что она происходила из Иерусалима, верно? Отец служил в храмовой библиотеке, говоришь? Вот откуда ты знаком с текстами Исайи!

Они говорили о катастрофе, случившейся с народом Божьим, и Барух рассказал:

– В память о страшных днях, выпавших на долю иудеев, пророки установили четыре поста: десятое Тевета – день начала осады Иерусалима; семнадцатое Тамуза – день разрушения святого города; девятое Ава – день разрушения Храма и третье Тишрей – день убийства Гедалии.[19] Запомнишь?

Шаббат кивнул и спросил:

– Скажи, зачем Господь даёт людям дар пророчества?

– Не знаю,– признался Барух.– И не думал над этим. Господь так захотел, и всё.

Заговорили о настроении в народе, о том, что иудеи разобщены, что живущие в Вавилоне презирают болотных иудеев и редко наезжают к ним в долину.

– Поэтому здесь у нас относятся с недоверием к столичным пророкам, – сказал Шаббат-Исайя.

Барух покачал головой.

– Ты-то должен понимать, что пророки спасли наш маленький народ. Иудеи могли исчезнуть в Вавилоне, не исполнив возложенной на них в Синае великой миссии. Но с народом пришли в плен его пророки, которых никто не хотел слушать. Это теперь люди спрашивают: что было ещё сказано в пророчествах сто лет назад? Раз предсказания о разрушении Храма, сбылись, должны сбыться и пророчества об освобождении.

– С чего мне начать?

– Помогай книжникам. Вместе продолжайте обучать детей нашему языку и Законам, повторяйте, что скоро им это пригодится. Мне сказали, ты живёшь один? Я хочу отдать тебе в жёны свою внучку Малку, если она согласится. Человеку нельзя быть одному. Она придёт к тебе.

К ним приблизился коэн Маллух.

– Я хвалю «Исайе Вавилонскому» книжников, – улыбнулся ему Барух.– Дивлюсь трудолюбию, с каким они собирают всё, что осталось после разгрома нашего Храма, переписывают псалмы, притчи, законы и летописи, иногда из малых обрывков собирают целые книги. Работа у них нелёгкая и очень важная, ибо в этих свитках, табличках и папирусах – душа народа Божьего.

– Верно, братья, – подошёл к ним молодой книжник по имени Иона.– Сейчас будем петь «Псалмы Восхождения».

«…Господь – страж твой,

Господь – сень для тебя по правую руку твою.

Днём солнце не повредит тебе и луна – ночью.

Господь охранит тебе от всякого зла, сохранит душу твою.

Господь охранять будет исход твой

и приход твой отныне и вовеки».[20]

Иудеи расходились после субботнего собрания. Они шли по берегу канала и рассказывали друг другу свои истории.

– Я не иудей, я с севера, из племени Дана, – говорил горшечник Пилтай.– Моего деда увёл в плен в Ассирию царь Саргон. Родичи неплохо устроились в столице, в Ниневии, присылали с караванами подарки нашей семье, звали приехать. Когда уводили иудеев из Иерусалима, к потоку пленных присоединялись многие израэлиты из попутных селений. Рассуждали так: здесь всё разорено, наши мужчины погибли на войне, остаться – умереть. А там что будет ещё неизвестно. Мать моего отца сказала: «У меня четыре дочки без женихов, а тут идут учёные люди – иудеи из столицы». Так мы и оказались в Вавилонии. Я родился уже здесь.

Иудей по имени Ошая, приплывший в долину с той же гуфой, что и пророк Барух, рассказывал, как преуспел в торговле, плавая на греческие острова, откуда привозит в Вавилонию и Мидию вино и глиняные кувшины.

– Не пойдёшь с нами в Иерусалим? – перебил его болотный иудей по имени Маай, – борода всклокочена, позвонки взбугрили кожу на худой спине.– Пойдёшь или не пойдёшь?

И он закатился кашлем.

– Не пойду. Но дам денег на покупку верблюдов.

Рахум рассказывал о своём соседе Шаббате:

– Такой у него дар: он умеет заранее почувствовать вкус и запах масла, которое получат с любого куста кунжута.

– Ну, уж и заранее! – засмеялся Амок. – Но парень он действительно необыкновенный. Помнишь, как прогнал голыми руками болотных котов!

– Может быть, на следующее собрание к нам сюда приплывёт из Вавилона сам Глава Изгнания Нехемия, – сказал кто-то. – Приходите все, братья.

– Конечно, придём,– откликнулись болотные иудеи.

– Задержись, – велел Шаббату пророк Барух.– Я расскажу тебе о великом Иеремии. Он часто повторял мне: «Пророкам открыто всё, только своей судьбы они не знают…»

*

Глава 5

– Не знаю, брат, даст ли мне Бог силы приплыть сюда из Вавилона ещё раз, – начал Барух. – Поэтому расскажу тебе сейчас о последнем пророке Иерусалима – об Иеремии, моём друге, который повторял: «Горе мне, мать моя, что родила ты меня человеком раздора и спора со всею землёй… Все проклинают меня».[21]

Господь являлся ему во сне и посылал к народу, к князьям и к самому королю Ехоякиму передать Его Слово. Иеремия шёл. И говорил:

– Это не налёт чужой армии ради грабежа Иудеи. Это – бич Божий наслан на Иерусалим за грехи народа нашего. Как же можно противиться Его бичу!

И ещё: «Халдеи – это как потоп, как землетрясение. Бог дал человеку голову не для того, чтобы бороться с бурей, а чтобы приспособиться к ней».

А вавилонское войско уже окружило город и начало осаду.

– Бери копьё и иди на стену со всеми! – кричали Иеремии.– Народ обливается кровью, а ты ждёшь, когда придут враги и воздадут тебе за предательство.

Те же, кто оборонял Иерусалим, воины и военачальники, никогда не обижали Иеремию, наоборот, защищали его от толпы. Но тоже, слушая, не слышали его.

Однажды во дворе Храма при стечении народа молодой коэн подошёл к Иеремии, оспорил его слова и сломал ярмо, которое тот носил на шее по приказанию Бога. Пророк замер, пристально посмотрел на человека, который хотел его оскорбить, и произнёс: «Ты умрёшь». Так и случилось, через три дня, молодого коэна похоронили. Некоторое время обижать Иеремию опасались, но потом всё пошло по-прежнему. Люди подбегали к нему, плевали, били по лицу, больно дёргали за бороду. Он стоял: руки за спину, глаза прикрыты, чтобы не запомнить их лица и не просить у Господа смерти для них, унижавших Его пророка.

На той же площади перед Храмом, где проповедовал Иеремия, к иудеям обращались десятки сновидцев, волхвов, чародеев, вещателей и гадателей по облакам. Они обещали, что всё обойдётся, что Господь не даст в обиду свой город, говорили, что нужно биться на смерть, не подпуская вавилонян к стенам Иерусалима. Людям дано не слышать то, что им неприятно, а Иеремия рассказывал об ужасах, которые придут вместе с вражеским войском. Предсказатели становились рядом с проповедавшим Иеремией и высмеивали каждое его слово. «Всё равно буду говорить, хоть самому королю Ехояхину,[22] то, что велел мне передать Господь!» – перекрикивал их пророк.

И однажды ему сказали: «Ладно, через три дня король Иудеи найдёт для тебя время. Можешь написать для него слово Божье».

Иеремия позвал меня и сказал: «Записывай, Барух».

Самому ему добрые придворные посоветовали скрыться из города.

Я со свитком пришёл во дворец. Меня провели в зал, где возле жаровни с углями сидели король Ехояхин и его военачальники.

– Читай,– велел король.

Я читал слова Господни, а король после каждого десятка строк протягивал руку, брал у меня свиток, отрезал прочитанное ножичком, которым чистил фрукты, и бросал в жаровню. Когда я закончил чтение, в жаровне собралась горка пепла. И всё.

Я ушёл из дворца, и никто меня в тот вечер не остановил.

Вскоре Иеремия оказался в колодках на дне огромной ямы – старой, уже высохшей выгребной ямы за Мусорными воротами. Опять его унижали, но он продолжал отговаривать короля и всех иудеев от сопротивления армии Вавилона – бичу Божьему. Я оставался его писцом, прокрадывался к нему, сообщал новости, записывал его послания, в которых он передавал слово Божье, призывал к исправлению народа, а не к военному сопротивлению. Иеремию пугали, обещали убить, но тот, кто видел огонь изнутри огня, не понимал страха.

Ночи были ледяные и настолько тёмные, что люди не могли видеть скорчившегося пророка.

– Иеремия – кричали весёлые люди.– Иди сюда, мы погреем твои кости!

И они с хохотом мочились на дно ямы.

Иеремия не отвечал. Стражники не отгоняли весельчаков, потому что боялись их.

На рассвете пророка с помощью верёвки поднимали из ямы и вели вниз к ручью Кидрон, где он умывался и обтирал лицо подолом рубахи. Потом Иеремия молился, оглядывал мир вокруг: Город Давида, Храм, Масличную гору, – улыбался и начинал есть хлеб.

– Иеремия! – не выдерживал кто-нибудь из стражи.– Ведь тебя придут побивать камнями. Мы не сможем тебя защитить, и король Иехояхин будет гневаться на нас. Иеремия! Уж если ты не можешь сказать народу что-нибудь доброе, то хоть промолчи, не отвечай, когда люди станут расспрашивать тебя о слове Божьем.

Иеремия съедал с ладоней крошки и кивал.

Стражники знали: нет, не промолчит.

События в Эрец Исраэль происходили молниеносно. Иеремия, хранимый Господом, смог пережить в яме четырёх иудейских королей: Ехоахаза, Ехоякима, Ехонию и Цидкияу.[23] Господь устами пророка предсказывал последующие события и объяснял, как их можно избежать. Но никто не хотел слушать, а может быть, те советы невозможно было выполнить. Когда столицу со всех сторон обложили полчища халдеев – их привёл из Вавилона свирепый царь Навуходоносор – Иеремия продолжал твердить, что это – бич Божий наслан на иудеев за нарушение обещания Господу на Синае, за неисполнение Его заповедей.

– А значит,– говорил пророк, – бороться с Навуходоносором бесполезно.

В эти дни он продиктовал Баруху: «Господи! Ты знаешь всё! Вспомни обо мне и позаботься обо мне <...> Знай, что ради Тебя терпел я позор. Словам Твоим внял я, и стало слово Твоё радостью для меня и отрадой сердцу моему<...>»[24]

– Я рассказываю это тебе для того, чтобы ты знал, что от народа можно ждать чего угодно. Зачем тебе это бремя – пророчество? Выйди из «болотных», переезжай в Вавилон и забудь про них. Качаешь головой? Я понимаю. Оставайся пророком, но всегда помни: народ может тебя убить. Кто ещё привиделся тебе тогда, когда Господь назвал тебя пророком?

Шаббат молчал.

– Я помогу тебе вспомнить. Не встретился ли тебе кто-то огромный, косматый, с рыжей шерстью? Да? Это было тебе предупреждение: таков наш народ. Тот, который избрал Господь, тот, который ты зовёшь в Иерусалим и который забудет о тебе, как только настанет для него хорошая жизнь. Что скажешь?

– Я хочу служить, – сказал Шаббат. – Я всё время прошу у Господа послать меня на служение.

Через неделю Шаббат заменял книжника Иону. Тот уехал в Вавилон и попросил его провести за него урок.

– От пророка Баруха, – сказал Шаббат,– я услышал Слово, которое было к Иеремии от Господа: «Стань во вратах дома Господня и провозгласи там слово это, и скажи: внимайте слову Господню, все иудеи, входящие во врата эти для поклонения Господу! Так сказал Господь Цеваот, Бог Исраэлев: исправьте пути ваши и деяния ваши, и Я дам вам жить в этом месте. Не надейтесь на лживые слова говорящих: "Это – Храм Господень, храм Господень, храм Господень!" Но если вы действительно исправите пути ваши и деяния ваши, если справедливо судить будете человека с ближним его, не будете притеснять чужеземца, сироту и вдову, не будете проливать кровь невинную на месте этом и не пойдете за чужими богами во зло себе, то Я дам вам жить на месте этом, на земле, которую дал Я отцам вашим на веки веков».

– Какие слова здесь главные? – спросил Шаббат, и дети закричали: «Это – Храм Господень, они повторяются трижды».

– Верно, – улыбнулся Шаббат.– Только это – главные слова пророчеств лживых. Это – лживые слова, но в них, наверное, настроение и надежда многих иудеев того времени. На самом деле главными здесь являются слова: «Я дам вам жить на месте этом», то есть право жить в Святой Земле еще необходимо заслужить. Но теперь здесь, в изгнании мы должны сохранить верность своему Богу, и Он обязательно вернёт иудеев на их родину.

– Да,– говорил Шаббат взрослым,– большинство из нас не доживёт до возвращения в Иерусалим. Но народ наш избран Всевышним, чтобы жить вечно в Его городе, и, значит, иудейская молодёжь вернётся туда из Вавилона. Она запомнит уроки прошлого и то, что случилось с нами, больше не повторится.

– Когда,– спрашивали Шаббата, – когда мы уйдём в Иерусалим?

И он отвечал, как отвечал на молитвенном собрании в доме коэна Маллуха:

– Сказал Господь: «Когда исполнится семьдесят лет Вавилону, вспомню Я о вас и исполню для вас доброе слово Мое о возвращении вас на это место. Утешайте, утешайте народ мой, – говорит Бог ваш, – <…> возвещайте ему, что исполнен срок его, что прощена вина его, ибо принял он от руки Господа вдвое за все грехи свои. Сын не понесет вины отца, и отец не понесет вины сына».[25]

После занятий книжник и его ученики садились за один стол и ели из общей миски похлёбку, макая в неё хлеб. Часто беседа продолжалась и во время еды.

– Учитель,– обратился однажды к Шаббату курчавый мальчик, – ты тоже когда-нибудь оставишь нас здесь, на болоте, и уплывёшь в Вавилон насовсем? Ты ведь сказал как-то, что у тебя в Тель-Харсе нету никого, кроме козы?

– Нету, – подтвердил Шаббат.– Но в Вавилоне мне без вас делать нечего.

***

Глава 6

Царский зодчий Нехемия жил в предместье столицы возле канала Либил-хигалла в двухэтажном доме с садом и видом на набережную реки Евфрат. Этот дом предназначался для почётных пленников, и в нём закончил свои дни изгнанный из Иерусалима иудейский король Ехояхин с матерью Нехуштой, домочадцами и двором. Нехемия, носивший титул Главы изгнания, приходился Ехояхину внуком. Он родился в Вавилоне и уже не застал в живых никого из поколения иудейских изгнанников, помнивших Иерусалим. Этим праздничным утром вавилонского нового года Нехемия отправился во дворец, чтобы предупредить правителя Бел-Шар-Уцура об угрожающей городу катастрофе. Дойдя до Каменного моста, он, прежде чем перейти на другой берег, некоторое время стоял и смотрел на медленное течение Евфрата. Сегодня это зрелище не успокоило царского зодчего – наоборот, прибавило ему тревоги. Он ясно увидел, что за последние дни каменная стена, защищавшая берег, ещё более прогнулась внутрь города, угрожая затоплением при ближайшем паводке.

Нехемия прибавил шагу и через десять минут был уже возле огромного зиккурата, называемого Башней. Свернув налево, зодчий продолжил движение по берегу к дворцу. Несколько лет назад Нехемия руководил ремонтом там южного флигеля, но случилось неожиданное: царь Набонид вдруг ушёл от дел и уединился в оазисе храма лунного бога Сина, назначив вместо себя Бел-Шар-Уцура. Новый правитель вызвал к себе зодчих, велел остановить все стройки и заниматься только Висячими садами – такой приказ бога Мардука передали ему жрецы.

С набережной, по которой проходил Нехемия, Висячие сады были хорошо видны: четырнадцать совершенно одинаковых каменных заданий, построенных по обе стороны улицы Царицы Семирамиды. Здания были перекрыты сводами, над которыми начинались террасы – вавилоняне их называли «Лестницей в небеса». Четыре яруса колоссальных террас покоились на сложной системе стен, каменных колонн, сводов и перекрытий. На каждой ступени «лестницы» был уложен толстый слой земли, из которого росли деревья и кусты с цветами всевозможной окраски и запаха. Из-под земли на террасы непрерывно подавалась вода. Её было так много, что над садами, несмотря на зной, постоянно висела пелена тумана.

Сегодня у Нехемияа не было времени любоваться Висячими садами. Он посмотрел на солнце и понял, что скоро должен начаться царский приём по случаю новогодних праздников и тогда ему, может быть, удастся наконец поговорить с правителем.

*

Комната приёмов перед Дворцовым залом сияла. Её пол и потолок покрывали белые изразцы, а по стенам «бродили» быки, львы и драконы, выложенные синей, зелёной и золотой мозаикой. Прямо напротив входа висели алебастровые плиты из Ассирии со сценами царской охоты. Нехемия оказался под изображением смертельно раненой львицы: у неё был перебит позвоночник, тело истыкано стрелами, но она, волоча парализованные задние ноги, приподняла туловище и вытянула морду, в предсмертном рыке проклиная охотников.

Вдоль стен комнаты высокие бронзовые светильники чередовались со столиками с вазами, полными фруктов. Празднично одетые придворные и гости ходили между столиками, поглядывая на бронзовые двери Дворцового зала, откуда должен был появиться глашатай и позвать к правителю. Все ждали. Из-за двери доносились барабаны и множество голосов, но внутрь никого не приглашали.

Нехемия приветствовал знакомых, улыбался, а сам весь кипел, чувствуя, что и в этот день не сможет попасть к Бел-Шар-Уцуру. Похоже было, что с такой участью свыклись и остальные приглашённые, и все только ждут, чтобы кто-то первым решился уйти из дворца. Наконец, высокий седой мужчина в накидке из тонкой тёмно-фиолетовой ткани, стремительный и гибкий, вышел из толпы сановников и направился к выходу. Нехемия узнал его: царский советник Даниэль. Они были знакомы, принадлежали к одному Дому отцов и поэтому называли друг друга «брат».

Даниэль приближался к выходу. Слухи говорили, что он питается только хлебом, овощами и фруктами и поэтому такой худой. Действительно худой, подумал Нехемия, но совсем не слабый. Когда Даниэль приблизился, зодчий приветствовал его и жестом показал, что хочет поговорить. Советник указал взглядом на нишу в стене, и когда они остановились там, сказал, разводя руками:

– Никак не могу попасть к правителю, брат Даниэль.

– Я тоже,– хмуро ответил тот. Потом спросил: – А у тебя, что за срочность, брат?

Нехемия объяснил.

– Стена вот-вот может рухнуть, и Евфрат затопит город, – повторил Даниэль.– Но разве можно что-нибудь сделать?

– Можно изменить русло выше по течению, отвести на время реку и укрепить стену со стороны Вавилона. Это возможно. Сперва …

Даниэль перебил:

– Не рассказывай, брат, я этого не пойму. – Засмеялся и тут же закусил губу, помрачнел.– Думаю, правитель и сегодня не выйдет из-за стола. Не пытайся попасть на приём, даже не трать времени. Значит, Господь решил погубить Вавилон, и ничего нельзя сделать против Его воли. Идем, поговорим в Саду.

– Кто это?– спрашивали, глядя им вслед, ожидающие выхода правителя египетские купцы: – Что это за люди?

– Один – царский зодчий Нехемия. Правитель велел ему отремонтировать Висячие сады. – А второй – ты не знаешь? – это же Даниэль, из самых приближённых к царю советников.

– Из какой они общины? Мидийцы?

– Нет, иудеи.

– Кто?

– Иудеи.

– Царь царей привёл их с гор?

– Нет, из-за реки.

– А–а.

Рукотворные сады парили в воздухе – над городом, над его домами и храмами, над зубцами крепостной стены дворца. Вошедшему на их территорию казалось, что он находится в долине, окруженной лесистыми склонами. В дальней части садов возвышалась настоящая гора. Её подножья не было видно за вьющимися растениями и каменными глыбами, изображающими дикие отвесные скалы. По «скалам» стекали ручейки, их прозрачные струи искрились в солнечных лучах. Ручейки вытекали из большого бассейна у вершины горы. Туда громадными подъемниками с кожаными черпаками рабы днем и ночью поднимали воду из глубоких колодцев. Избыток воды переливался через край бассейна и, дробясь на мельчайшие брызги, превращался в настоящий водопад. Ветра не было, и в Висячих садах не колыхался ни один лист. Невидимые подземные ручьи увлажняли корни растений и давали им силы жить под палаческим вавилонским солнцем.

На скамейке под акацией было прохладно, собеседники даже размотали тюрбаны на головах.

– Нет у него времени меня принять! – со злобой повторил Нехемия.

Даниэль задумался.

– Я тоже не могу попасть к правителю и объяснить ему, что персы близко, их уже видели на северных окраинах. День-два, и армия царя Кира будет здесь. Похоже, наш Бел-Шар-Уцур сошёл с ума: никого не принимает, пирует, пьянствует. Вчера он велел привезти ему священные сосуды.

Нехемия опешил:

– Зачем?

Даниэль пожал плечами.

Им не нужно было даже закрывать глаза, чтобы представить, что они в раю. Тишину нарушали только фонтаны, пчёлы и пение крохотной нежно-зелёной птицы на ветке сосны.

– И отсюда наши пророки надеются увести народ в пустыню! – вырвалось у Нехемияа.

Даниэль посмотрел на него, покачал головой и сказал:

– В ту «пустыню» Авраама направил Господь. А сюда нас привёл царь Навуходоносор.– Он поднял с земли лист и, крутя его черенок в пальцах, продолжал: – Я люблю Вавилон, брат, я здесь родился, и меня никогда никто тут не обижал. Всё у меня есть: дом, полный слуг, жёны, здоровые дети, почёт и расположение царя. Но душе моей ни днём, ни ночью нету покоя, Нехемия. Пророк Иехезкель говорит, это потому, что наши предки поклялись служить Богу, но всё время нарушали Завет с Ним. Они были изгнаны из Иерусалима, а Храм разрушен. Новому поколению выпало искупить вину иудеев за нарушение Завета – вернуться, отстроить Иерусалим и храм и опять приносить жертвы перед лицом Его. Тогда и моя душа успокоится – так объяснил пророк Иехезкель.

– Я тоже это чувствую, брат, – признался Нехемия.– Но, когда мы с моим другом коэном Иешуа приходим к болотным иудеям, мне каждый раз трудно поверить, что мы и они – один народ. Иногда я боюсь их, брат Даниэль.

Тот кивнул и стал рассуждать вслух:

– Я думаю, брат, мы все, иудеи, нуждаемся друг в друге – так устроил Бог. Если болотные иудеи одни придут в Иерусалим – они не будут знать, что там делать, не смогут ничего построить или, хуже того, построят храм какому-нибудь местному богу. Или их перебьют кочевники. Но и коэны с левитами сами не построят Храма, а значит, не смогут исполнять Закон. И, конечно, всем нам необходимо возвышенное, чтобы знать, к чему стремиться, чтобы власть не получили воры или те, у кого военная сила, – он повёл плечом в сторону дворца. – А это Он может указать только через пророков. Значит, Бог сделал так, что мы все, иудеи, необходимы друг другу: «народ земли», учителя Закона и пророки. Всем вместе нам нужно и вернуться на Святую землю.

Помолчали.

 – Правитель Бел-Шар-Уцур не отпустит иудеев, – вздохнул Нехемия.– Но я, кажется, знаю, что нужно сделать, брат. – И стал прощаться.

Даниэль, вернувшийся в комнату перед залом приёмов, застал там напряжённую тишину. Все со страхом смотрели в сторону зала, где пировали сотни людей. И вдруг – ни звука!

Ожидание продлилось ещё несколько минут, затем дверь распахнулась, и на пороге показалась старая царица Адда-Гуппи – мать Бел-Шар-Уцура. Все пали на колени и, по вавилонскому обычаю, руками прикрыли глаза. Старая царица подошла к Даниэлю, тронула его за плечо и знаками велела подняться и выслушать её. –… Принесли золотые сосуды из дома Божьего, что в Иерусалиме,– шепотом рассказала царица Адда-Гуппи, – и пили из них правитель и сановники его, жёны его и наложницы его. Они пили вино и славили богов, отлитых из золота, серебра, меди, железа, вырезанных из дерева и камня. В это время появились пальцы руки человеческой и стали писать против светильника на выбеленной мелом стене царского дворца. И увидел правитель кисть руки, которая писала. Он изменился в лице, и мысли его испугали его, суставы бёдер его ослабели, а колени стали стучать друг о друга. Закричал он во весь голос, чтобы привели лекарей, звездочётов и магов. И заговорил правитель, и сказал мудрецам вавилонским, что любой, кто прочтёт эту надпись и объяснит её смысл, одет будет в пурпур, и золотое ожерелье будет на шее у него, и будет он властвовать над третью царства. Пришли все царские мудрецы, но не смогли прочесть надпись и объяснить её смысл. Правитель Бел-Шар-Уцур очень испугался и изменился в лице, а сановники его растерялись. – В этот момент я вошла в пиршественный зал, – продолжала старая царица, – и, услышав, что произошло, напомнила сыну: – Есть в царстве твоём человек, в котором дух богов святых<...> Пусть приведут Даниэля… Иди же и расскажи правителю, о чём говорит надпись.

Даниэль вошёл в зал для пиршеств, подошёл к трону царя и склонился до земли. Бел-Шар-Уцур показал ему рукой, чтобы приблизился. Когда Глава Изгнания подошёл к трону, правитель, заикаясь, стал перечислять награды, которые он обещал тому, кто объяснит надпись, – вон она, видишь на белой стене, то исчезает, то опять вспыхивает. Как будто смеётся!

Даниэль сказал на это:

Дары твои пусть будут у тебя, и награды твои отдай другому. А надпись я прочту и объясню. <…> Против Властелина небес поднялся ты, и сосуды из храма Его принесли тебе, и ты с сановниками своими, с жёнами своими и наложницами своими пил вино из них. И восхвалял ты богов серебряных и золотых, медных, железных деревянных и каменных, что не видят, не слышат и ничего не знают. А Бога, у которого в руке душа твоя и у кого все пути твои, ты не славил. Тогда и была послана Им кисть руки, сделавшая эту надпись: «Мэнэ, мэнэ, тэкел уфарсин». А вот смысл этих слов: «Мэнэ» – отсчитал Господь дни правления твоего и завершил его. «Тэкел» – взвешен ты был на весах и оказался обличённым. «Уфарсин» – и рассечено царство твоё, и отдано мидянам и персам.

А Нехемия в тот же вечер стоял перед царём Киром в его палатке в военном лагере на окраине Вавилона.

– У тебя есть план, как отвести воды Евфрата? – спросил перс.

– Да, великий царь.

– Говори, потому что у меня есть план, что делать потом.

*

Глава 7

Что же происходило в Иудее, превращённой в персидскую провинцию Яхуд в составе наместничества Абар-Нагар, то есть Заречья?[26]

Семья за семьёй на развалины Иерусалима возвращались из Двуречья рассеянные по просторам Ассирии и Вавилона изгнанники из Израиля и Иудеи. Они собирались родами, ставили шатры на остатках фундаментов зданий своей бывшей столицы, расчищали колодцы, засевали ячменём пустующие земли, вскапывали огороды, восстанавливали виноградники, пасли коз и овец. Молились. Но жертвы приносить не могли, потому что не умели и потому что не было у них Храма с жертвенником. Жизнь в Иудее затеплилась. Для того чтобы раздуть её угольки, необходима была большая и ясная цель и много народа – землепашцев, строителей, священнослужителей и солдат. Без пророков народ мог обойтись, но ему нужны были учителя и книжники.

Жизнь возрождалась, и к её теплу потянулись соседи: кочевники из-за Иордана и те несчастные, которых пригнал в Страну Израиля поток по имени «Саргон», а потом ещё один – «Навуходоносор». Народы перемешали здесь свою кровь и своих богов. Став беззащитной, Иудея не была в силах воспрепятствовать вторжению в ее пределы соседей. Идумеяне продвинули свои западные границы, овладев югом Иудеи, филистимляне из Ашдода проникли в центр, в Заиорданье хозяйничали моавитяне.

На иерусалимских развалинах оседали беглые рабы, останавливали верблюдов караваны из Газы и Сирии. Жизнь затеплилась, и персидские чиновники ждали момента, чтобы начать собирать и отправлять в Сузы дань из Иерусалима.

А пока к персидскому двору, текли отчёты и доносы о происходящем в Иудее.

*

По провинции Яхуд пронеслась весть о помолвке Дины – дочери иудейского первосвященника Эльяшива и Иосифа – сына самаритянина Санбаллата из Хорона. Праздник по этому случаю предложил устроить в его стойбище в пустыне союзник иудеев и самаритян аравийский князь Гешем, большой любитель пиров.

Приглашённые на ослах и верблюдах съезжались в оазис, где располагалось большое стойбище аравитян. Со многими князями и правителями прибыла свита и повозки с едой и подарками. Гостей разместили под пальмами, развлекали музыкой и беседой и угощали холодной водой и финиками нового урожая.

В шатре князя Гешема родители жениха и невесты договаривались о времени свадьбы и размерах приданного. Перед входом в шатёр всех встречал заклинатель злых духов с горшочком разведенной в воде охры и бамбуковой палочкой. Иудейский первосвященник и самаритянин переглянулись. Сумбаллат первым подставил лицо, и заклинатель нарисовал на его лбу оранжевый круг. Потом такой же круг появился на лбу у первосвященника Эльяшива и у обоих свидетелей помолвки: аравийского князя Гешема и Товии – правителя области Аммон.

На женской половине впервые разговаривали между собой молодые. Их познакомили в этот день – перед самым заключением родителями брачного договора. Иосиф подарил будущей жене красный вавилонский халат и рассказывал на смеси арамейского с филистимским языками, какой большой дом для своих жён он построил. Дина сидела, укутанная платками, приоткрывавшими бледное лицо, обрамлённое медными серьгами и шейными браслетами.

– Отец рассказывал, что иудейские женщины разговорчивы и не стесняются незнакомых, – сказал Иосиф, погладив указательными пальцами усы. – О твоём уме говорят даже у нас в Самарии.

Дина улыбнулась, мягкие скобки складок по углам её рта углубились, и Иосиф залюбовался девушкой.

– Ты чувствуешь, что скоро весна и праздник Песах? – спросил он.

– Очень чувствую, – ответила Дина и впервые посмотрела в лицо жениху из-под широких округлых бровей. Открылись зелёные, похожие на черепашьи глаза.– Мне кажется, эта весна будет необыкновенной, что она принесёт в Страну Израиля важные перемены.

– Какие?

Дина набрала побольше воздуха.

– Я чувствую, что этой весной народ вернётся из Вавилона и будет восстанавливать Храм и Иерусалим.

– Да, да,– согласился Иосиф. – Сейчас многие об этом говорят. Я слышал, будто город за городом опять подают костровые сигналы в Иерусалим, просят сообщить, когда начнётся праздник Песах. Ты об этом?

– Нет, – ответила девушка, – я не знала про костровые сигналы. Я всё время думаю над стихами «Песни Песней» короля Шломо. Помнишь, там сказано: «Голос возлюбленного моего! Вот он идет! Перескакивает через горы, прыгает по холмам. Подобен мой возлюбленный газели или оленю молодому».[27]

Я стараюсь не думать над нашими стихами, – ответил Иосиф. – Иначе мне сразу приходит на память «Эйха» – Плач Ирмияħу о разрушении Иерусалима ассирийцами.

– Это не так,– возразила девушка. – Песнь Песней напоминает нам, как на смену зиме приходит весна, как любящий возвращается к любимой – так придет избавление и наступит конец изгнания. И, может быть, даже скоро.

– Амен! – сказал Иосиф.– Да услышит Господь твои слова! Но, – он встряхнул головой, – ты ведь, с Божьей помощью, скоро станешь моей женой и, надеюсь, самой лучшей из жён. Так?

– Да, – ответила Дина,– и убралась в свою раковину из платков.

Гости, сидя под пальмами, обсуждали новости. Все были взволнованы слухом, будто уведённые в Вавилонию иудеи собираются вернуться. Хотя никто этому не верил,– где Вавилония и где разорённая страна вокруг Иерусалима! – но возбуждены были все. Многие хотели услышать, что скажет Товия – правитель области Аммон по другую сторону Иордана. Товия – высокий, дородный мужчина лет сорока, с небольшой лысиной и идеально правильной формы носом, происходил из древнего иудейского рода, и пользовался большей властью, чем первосвященник Эльяшив или Санбаллат – глава области Самария. Все видели, что Товия встревожен – наверное, оттого, что научился жить с вавилонянами и боится всё потерять при персах.

В шатре Гешема быстро оговорили размеры приданого и назначили время свадьбы. Теперь там гадали о будущем новой персидской провинции Яхуд.

– Я слышал, что царь царей назначит сюда правителя, по-персидски это называется "пеха", – сказал аравийский князь. – Тогда будет хорошо, а то у нас население предоставлено самому себе, люди живут как хотят, никому не подчиняются, налогов не платят.

– И разбойников развелось! – проворчал первосвященник Эльяшив.

– Убивают, не боясь ни Бога, ни кровной мести, – добавил Товия. – Пеха придёт с воинским отрядом, установит здесь суд и нагонит на людей страх.

– Пеха останется тут насовсем, – напомнил Санбаллат.– Порядок то он наведёт, но, прежде всего, будет собирать подати для царя царей, ну и для себя, конечно.

– Порядок важнее всего! – откликнулся Эльяшив. – Уже даже рабы дерзят своим хозяевам. Обычаев не исполняют. Помните, как самаритяне, – а ведь они здесь ответственны за освящение месяца, – намеренно не передали в Страну Израиля сообщение из Иерусалима? А недавно пастухи рассказали, что у себя на горе Гризим самаритяне построили идола и приносят ему жертвы.

– Ну, иудеи твои не лучше! – обиделся Санбаллат из Хорона.– Мне рассказывали, как на Песах в Иерусалиме жарили барана, не зарезанного по правилам, а убитого из лука. И ты, и твоя семья ели этого барана.

– Не начинайте новую ссору! – схватился за голову правитель Товия.

– Когда вернутся коэны и левиты из Вавилонии, тогда и будет у иудеев всё по Закону, – пообещал первосвященник.

– То-то ты их ждёшь! – хмыкнул Санбаллат.– Они отстроят всё, как было до плена, и заживут по иудейским законам. Зачем им будет нужен первосвященник Эльяшив?

– Пусть они строят себе алтарь, жертвенник да хоть бы и Храм, лишь бы не закрыли Иерусалим стенами, – проворчал Товия. – Если услышу, что восстанавливают стены – тут же донесу царю царей: иудеи, что-то замышляют. Стены ставить не дадим, верно? – повернулся он к родителям Иосифа и Дины.

– Не дадим,– закивал Эльяшив.

– Ни за что не дадим! – поддержал Санбаллат.– Слава Богу, есть у нас свои солдаты, управимся и без помощи персов.

По жесту князя Гешема юноша-раб принёс гостям охлаждённое колодезной водой вино. Гости пили и угощались.

– Вот вы говорите, Храм ваш разрушен, жертвы Богу негде приносить? – обратился к Эльяшиву самаритянин. – Но в Земле Израиля есть иудейские святилища в Гивоне, в Мицпе. Или хоть Солнечный жертвенник в Лахише?

– Эти места для нас нечисты, – объяснил первосвященник.

Гости отодвинули кубки и заговорили о богах – кто из них самый главный.

– Помнится, все соглашались, что есть только один Бог,– удивился первосвященник Эльяшев.

В шатре появились музыканты и, хлопая в ладоши, начали длинные ритмичные песнопения.

Иосиф, вернувшись с женской половины шатра, подсел к старшим и стал тихо объяснять, о чём поют аравитяне.

– Слышишь, верблюда они называют «божий дар». У них существует поверие, будто Всевышний создал из того же куска глины, что Адама, ещё и финиковую пальму, и верблюда. Вот сейчас они описывают красоту верблюдицы. Для аравитян она, как для короля Шломо шомронская лилия.

Эльяшив рассмеялся: «Песнь песней для верблюдов!»

Оказывается, самаритянин Санбаллат тоже разбирался в языке аравитян и знал их быт.

– Они пьют верблюжье молоко и из шерсти делают одежду, – рассказал он.– Они отапливают свои палатки и пещеры верблюжьим навозом, он совершенно сухой и хорошо горит.

– Представляю, какой там запах! – засмеялся Эльяшив.

Иосиф негромко советовал:

– Есть нужно много, иначе хозяин обидится. Нож использовать не надо, кусочки мяса отрывают от костей руками, а затем скатывают вместе с рисом в комочки. Жирные руки можно вытирать об одежду, о бороду или о верблюжью шкуру, на которой сидишь.

Их кормили отборной бараниной. Неподалёку женщины выпекали для гостей лепёшки на большом медном листе. Поэты в это время сложили песню, в которой рассказывалось о храбрости, богатстве и щедрости иудеев и самаритян. Пока гости ели, музыканты играли им на барабанах и тростниковых дудочках, а также на бамбуковой раме – на неё была натянута баранья кишка, по которой водили маленьким смычком.

Пиром руководили жёны князя Гешема. Стройные, с ярко накрашенными бровями и ресницами, в черных накидках они грациозно обходили гостей, подсказывая рабыням, что нужно принести или убрать. Рабыни, как и их хозяйки, не закрывали тщательно лиц, но умело прятали их от посторонних.

– В день свадьбы, – улыбаясь, напомнил первосвященник, – по обычаю, муж надевает на ногу жене браслет с бубенчиками, чтобы всегда слышать, где она находится.

– Наденет мой Иосиф, наденет,– пообещал Санбаллат.

Под звуки большого барабана в шатёр заплыл лучший танцор племени и, обходя гостей, просил их ставить ему на голову чаши, одну на другую. При этом он плясал, приседая и размахивая руками. Зрители смеялись и щёлкали языком – одобряли.

Эльяшив и Санбаллат столкнулись, выходя из шатра. Оба были слегка навеселе и улыбались.

– Мои предсказатели обещают хороший год,– сказал Санбаллат.– Иосиф выбрал удачное время для свадьбы.

Пир закончился и на стойбище аравитян опустилась ночь – тёплая, звёздная, беззвучная.

*

Глава 8

В долине Иудеев господствовал храм бога Энлиля в городе Ниппур. Ему принадлежало здесь всё – от канав для поливки полей сорго до судоходных каналов, от амбаров с зерном до необработанной земли в центре долины, а также многочисленные здания из сырцового кирпича вокруг храма. В этих зданиях размещались мастерские, в которых делали глиняную посуду и плетёные из бамбука циновки, конторы управляющих храма и торговых домов и хижины, сдаваемые в наём состоятельным вавилонянам, наезжавшим в долину поохотиться на болотную дичь или на диких ослов. Останавливались там и гости, такие, как воинский начальник Угбару или работорговец Аркад, уже завершившие переговоры с первой жрицей храма и, как было принято, поставившие под папирусами отпечатки своих ногтей.

Долину населяли иудеи, приведённые из Иерусалима вавилонским царём Навуходоносором, и те, кого пригнали раньше из походов в Страну Израиля ассирийские цари: израильтяне, финикийцы, сирийцы. Жили здесь и немногочисленные халдеи из тех, что недавно были господами в Междуречье и даже посадили на трон царей, таких как Навуходоносор. Конечно, в долине селились вавилоняне и ассирийцы, а также немногочисленные племена из соседних стран – Мидии, Персии, с греческих островов, хетты и урарты, но большинство всё же составляли иудеи, жившие в своих селениях родами и семьями. Семьи были большие и очень большие. Женщин косила родовая горячка, но за свою недолгую жизнь они успевали принести мужу наследника и к нему – четыре-пять братьев и сестёр.

Урожаи в Долине Иудеев бывали обильными, храм и те, кому он сдавал свои угодья, процветали, местные сорго и овощи продавались по всему пространству между Тигром и Евфратом. Из Вавилона, Харрана и даже Дамаска в Долину Иудеев наезжали купцы, чтобы закупить фрукты, вино и масло из нового урожая. Тяжёлые гуфы с зерном отправлялись от храмовых причалов в разные концы вавилонской империи.

Вся связанная с каналами работа, хотя и была по законам царя Хаммурапи обязанностью коренного населения Вавилонии, выполнялась потомками изгнанников из Иерусалима. Иудеи также нанимались разводить и пасти скот, служили писцами и счетоводами, проводниками караванов, гончарами и чеканщиками в мастерских ближайших городов: Исина, Шуррупака, Урука и Уммы. Многие страны хотели заполучить иудеев в свои армии. Тайно и открыто приходили в Долину Иудеев чиновники-машкиим, вавилоняне и персы. И тем, и другим нужны были солдаты, и они предлагали оружие и пищу, а после победы и прихода к власти их царя обещали скот и золото, "только помогите победить". Раньше эти зазывалы набирали из иудеев многочисленные отряды, но теперь их встречали с безразличием – мол, разбирайтесь между собой сами. Местное население видело перемены в своих соседях, но не верило объяснению, будто иудеи собрались идти в Иерусалим, отстроить там храм и вернуться к жизни, из которой вырвал их поход Навуходоносора. Все слышали от проходящих через долину караванов, что жизнь в Стране Израиля окончилась раз и навсегда.

Один раз в году неподалёку от Сиппара со всего Междуречья собирался большой караван в Египет. К нему готовились купцы, священнослужители и те, у кого были дела в попутных странах. Для всех мужчин каравана закупалось оружие, собирались деньги на общие расходы: плату за воду в попутных колодцах, за отдых в оазисах, за налоги на базарах, на подарки шейхам кочевых племён. Такие караваны были событием, о котором вспоминали весь год. А раз в месяц через долину проходили небольшие караваны – часто речные – с Евфрата и Тигра. От них население узнавало о здоровье родственников по всей империи; где строят храм или городские стены и, значит, появилась работа, какой из царей собрался в поход и набирает солдат, узнавали о свадьбах и похоронах, о ценах на зерно и финики, о видах на урожай, о войнах, о предсказаниях астрологов и о царских указах. Отдохнув и напоив верблюдов, караван шёл дальше, а старики и женщины сообщали вернувшимся с работы главам семейств новости. Обычно разговоры с караванщиками начинались с выявления общего родства, и так как любой человек в Вавилонии помнил не менее семи поколений предков, родственники, хотя бы дальние, находились всегда.

Привозились и увозились приветы и родне болотных иудеев, поздравления со свадьбой или благополучными родами, иногда соболезнования или предупреждения о новых налогах. Изредка из-за гор с востока или севера приходили сведения о считавшихся исчезнувшими северных племенах, которые жили далеко-далеко, но вдруг проявляли интерес к «братьям-иудеям».

Когда спадал зной, в селениях появлялись сборщики налогов, требовавшие десятину для храма Энлиля. Следом за ними приходили калеки, просившие подаяние, или собиратели средств для больных, для мальчиков на праздник тринадцатилетия и на приданное бедным невестам. Никто из собирателей не уходил с пустыми руками..

*

В доме коэна Маллуха закончилось субботнее молитвенное собрание. В Вавилоне единственным средством связи с Богом стала общая молитва. В дом коэна, продолжавшийся большим садом, кроме обычных гостей – болотных иудеев из возглавляемого Маллухом большого рода, – пришли купцы из проходившего рядом каравана. Как все жилища в этих болотистых местах, дом Маллуха для защиты от сырости был обмазан снизу асфальтом, добытым из речки Исы, притока Тигра. Земляной пол прикрывали тростниковые циновки. На них расселись полунагие тёмно-коричневые мужчины, счастливые от возможности поговорить и послушать, отвлёкшись от повседневной борьбы с водой, борьбы, не имевшей ни начала, ни будущего.

Сегодня собравшихся больше всего интересовали столичные новости. У гостей спрашивали, правда ли, что персидский царь без боя взял Вавилон?

– Конечно без боя, – вставил коэн Маллух.– Иехезкель же сказал, что Кир это – посланец Бога!

Рассказчики и слушатели в этом не сомневались и не очень удивлялись тому, что произошло.

 – Бел-Шар-Уцур той ночью увидел на стене огненную надпись-предупреждение, которому не поверил. А утром его нашли в постели без головы. Персидский царь въехал в Вавилон на позолоченной повозке. Народ ликовал. Улицы были устланы ветвями, собрание горожан преподнесло ему в дар серебряный посох. Царь Кир обещал всем мир. Он принял делегацию наших священнослужителей и издал указ: иудеи могут возвратиться на свою землю. Правителем части сатрапии вокруг Иерусалима назначен наш Глава Изгнания Нехемия – потомок Давида.

Возбуждённые люди в доме коэна Маллуха пили воду. Пересказывались подробности. Оказывается, заговорщики открыли перед армией персов крепостные ворота. Набонид сдался. Кир его не повесил, а отправил в ссылку в далёкий оазис. Хозяином города стал персидский военачальник Гобрий. Иудеев никто не обижает, вообще, порядок в столице – полный. Храмовые здания оцепили войска, уберегая их от разграбления.

На крыше дома распевала птичка-камышница с красным клювом, пела громко, но никто из людей не обращал на неё внимания. Камышница, пропев одну фразу, замолкала, будто прислушивалась, как у неё получилось, и не попросят ли повторить. Повторяла, опять прислушивалась и снова повторяла.

В доме коэна Маллуха не слышали звонкого пения камышницы, там обсуждали новости и говорили все сразу. Но вдруг замолчали и повернулись в сторону Шаббата.

Он поднялся, огляделся по сторонам, улыбнулся и начал:

– Братья, дни и ночи мне видится чудесное возвращение в Землю Обетованную: горы скачут, будто овцы, пустыня расцветает, словно райский сад. Мы должны отправиться в путь как можно скорее.

Шаббат замолчал. Несколько минут иудеи смотрели на его сияющее лицо, потом, опираясь на палку, встал коэн Маллух и заговорил:

– Верно, нужно уходить. Царь Кир бескровно занял столицу, но пророки предупреждали нас, каким адом будет гибель «вавилонской блудницы». Значит, всё ещё впереди, и для тех, кто хочет спастись от меча, когда здесь будут биться насмерть народы, есть только один путь – тот, что указывал пророк Иеремия:

Выходи из среды его, народ мой, и спасай каждый душу свою от пламенного гнева Господа! Да не ослабевает сердце ваше, когда начнётся насилие и властелин восстанет на властелина. Господь говорит: «Вот приходят дни, когда Я пойду на идолов Вавилона, и вся земля его будет посрамлена <…> И восторжествуют над Вавилоном небо и земля и все, что на них, ибо придут к нему опустошители,– говорит Господь. – Как Вавилон повергал пораженных иудеев, так в Вавилоне будут поверженные со всей страны».[28]

Коэн Маллух был человеком пожилым, тучным, с больными ногами. От долгой речи он начал задыхаться. Ему помогли опуститься на циновку, дали напиться, он посмотрел в сторону Шаббата и показал знаками: говори, упреди сомневающихся. Тот поднялся, полный священного восторга от предчувствия близкого избавления.

– Мне привиделось, как Бог говорит своим пророкам: «Утешайте, утешайте народ Мой! Говорите к сердцу Иерусалима и возвестите ему, что окончено иго, что воздаяние за грех сделано<…> Бог Израилев пойдет впереди вас, и Он будет стражею позади вас».

Иудеи шумно радовались словам Шаббата. К нему подошёл Мурашу – хозяин самого известного в Междуречье торгового дома и протянул два кожаных мешочка с золотом.

– В этом,– сказал он,– пожертвование на оснащение каравана. А в этом – на Храм. Когда он будет построен, принесите от меня жертвы – так я обещал покойному отцу.

За Мурашу к Шаббату потянулись и другие. Они клали на его циновку пожертвования, говорили, что родители завещали им вернуться, но сейчас они не могут этого сделать, потому что для них покинуть Вавилон значит разориться.

Так продолжалось довольно долго, пока один из жертвователей, хозяин красильни, не выдержал вопрошающего взгляда Шаббата.

– Я обещал матери вернуться в Иерусалим, – сказал он, потупясь. – Только ведь затея ваша безумна.

И он стал последовательно и подробно повторять доводы о ненужности ухода из Вавилона теперь, когда у власти персидский царь, расположенный к иудеям..

Шаббат раньше не пытался возражать на такие доводы рассудительных людей, но теперь почувствовал, что те, кто решился на Исход, ждут его слов.

Он покачал головой: нет, Исход – дело Божье, оно не может оказаться ошибкой. Все преграды рассеются как дым перед силой Господней. У Бога свои замыслы, и только Он знает, как их осуществить.

Шаббат заговорил:

– Господь увел иудеев из Страны Израиля, чтобы народ осознал свое падение и очистился в испытаниях. Пусть маловерные вспомнят о праотце Аврааме, который с малым числом людей пришел в Ханаан. Как от него родился Израиль, так и от изгнанников, сколько бы их ни было, произойдет новый народ Божий.

 Голос Шаббата окреп. Покатый лоб покрылся испариной, взгляд был сосредоточен на дальнем горизонте за открытым входом в дом. Шаббат улыбался своему видению и повторял: «Господь велит нам возвращаться!»

И он начал псалом, который пели коэны на ступенях Иерусалимского Храма:

– Благословите Господа, ибо добр Он,

ибо навеки милость Его <…>

«Ибо навеки милость Его!»– подхватили собравшиеся в доме коэна Маллуха.

Суббота закончилась. Иудеи с факелами в руках шли к берегу, где их ждали плоты и плетёные из прутьев лодки, чтобы перевезти к большим каналам. Люди переговаривались между собой.

– Слышал, что сказал Барух, у нас есть свой пророк, Исайя Вавилонский. А мы-то думали, Шаббат и Шаббат. Прикидывался, что он такой же, как мы все. Ну, слава Господу, теперь открылся и будет с нами. А с пророком уже ничего не страшно, потому что с ним говорит Бог, и сообщает ему, что нужно делать народу. Теперь все пойдут в Иерусалим. Или очень многие.

– Мне-то необходимо уйти: на меня поступил в Вавилон донос, будто я – персидский шпион, – шёпотом сказал своему попутчику кузнец Бигвай.

– Так сегодня это же хорошо, брат, – засмеялся Рахум.– Ты и не оправдывайся. Царь царей ещё и вознаградит тебя, вот увидишь.

– Не нужны мне награды! – махнул рукой кузнец Бигвай.– Я пойду в Иерусалим!

– Шаббат, – сказал, прощаясь, коэн Маллух.– Пророк Барух велел напомнить тебе, чтобы ждал Малку, его внучку. Приедем к тебе, устроим помолвку. Жди!

*

Глава 9

Шаббат опять проснулся с предчувствием необыкновенного дня. Может быть, Господь проявится ещё раз и посвятит его в свои пророки? Он, Шаббат, не боится того зверя на болоте, он готов на любую плату за посвящение в пророки.

Умылся, прочитал молитву, попил воды, вышел из хижины и остановился. На кончиках каждой ветки сияли шары-росинки. Капля воды упала с его бороды на халат, он сказал ей:

– Сегодня солнце убьёт тебя. Но ты – самая прекрасная в мире капля, в тебе всё небо Вавилона и наши болота. Как жаль, что Бог отпустил тебе для жизни так мало времени.

Шабат обходил своё поле. Тело его дышало и наслаждалось дыханием. Запах мунго Наадьи остался в хижине. Все крестьяне долины смазывали мочой мунго себя и свои подстилки и втирали её в шкуры овец и коз, отпугивая комаров и слепней, чтобы те не высосали всю кровь. Другой защиты никто не знал.

«Благословление Божье!»– шептал Шаббат навстречу пронзительности света и беззвучию красок и знал, что лягушки и цапли вместе с ним восхищаются созданием Творца Мира!

Каждый день он говорил со своей душой об Исходе, а ночью видел один и тот же сон: ржавое пространство болот объято пламенем, он, Шаббат, стоит на кочке и кричит:

– Я хочу! Пошли меня, только научи.

И слышит:

– Иди. Я буду с тобой.

– Я иду, – отвечал Шаббат, вскакивал с циновки и просыпался.

Вскоре дорога пошла по болоту. Намокшая рубаха прилипала к коленям, кочка в любое мгновение могла выскользнуть из-под подошвы. Тогда надо будет перепрыгнуть на следующую кочку и так всё дальше и дальше.

Однажды, спустившись по каналу к морю, он стоял и наблюдал, как пенятся, перекатываясь, волны. Думал: для чего Бог двигает воды? На болотах, где жили иудеи, Бог двигал воду вверх и вниз, в каналах и на большой реке она двигалась вдоль берегов – текла.

Иногда Шаббату мнилось, что где-то на севере открывают бронзовый затвор, в большие каналы пускают воду из Евфрата, разливают её, уже спокойную, по ручьям и меньшим каналам, а из них по оросителям она идёт на поля и заполняет рабочие водоёмы, откуда подаётся к селениям, поильням для скота или по мере надобности дополняет орошение полей и огородов. О воде Шаббат любил думать больше, чем о людях. Воду он понимал.

Он знал, что у него есть несколько душ и одно тело. Души имеют разный характер, по-разному думают, верят, печалятся, по-разному болят. Вернее, болит и болеет только тело, душа боли не чувствует. Его товарищ-мидиец рассказывал, будто душа грешника после смерти попадает в ад и там её кидают в котёл с кипящей смолой. Шабат смеялся: ну, как душа может страдать от жара, если она нечувствительна к боли! Тело – да, он хорошо знал, как может болеть тело. Здесь, в долине, это постигали уже маленькие дети: болотная живность кусалась, била, царапала, стремилась отнять жизнь.

Они и нуждались в разном: тело человека – в покое, сытости, прохладе. А душа – в вере. Без веры душа не может, она её всё время ищет. И пока не найдёт – не успокоится. Как-то он услышал от разозлённого смотрителя канала, будто бы бога вообще нет, а Мардука придумали жрецы из храма. Шаббат удивился такой нелепице, спорить не стал, только предложил: «Что ж, попробуй жить без Бога. Ведь не сможешь».

– Ты огорчён, что сегодня твоё предчувствие не подтвердилось, что чуда не случилось?– спросила одна из душ, когда он возвращался с поля в хижину. – А может, тебе грустно оттого, что не прозвучал Голос? Ты хотел бы, чтобы то радостное безумие повторилось? Ты смертельно боишься, что Бог тебя оставил. А может, ты жалеешь, что сегодня тебя никто не пытался задушить?

И она засмеялась в нём, его душа.

– Нет, нет,– стал он оправдываться.– С меня достаточно и того, что было. Мало ли, какие бывают предчувствия…

И замер.

Чудо ждало его у входа в хижину.

Там в тени стены стояла девушка.

Гладкая, светло-оранжевая кожа лица, ещё больше, чем одежда, подсказывала, что девушка пришла не из долины. Здешние женщины тоже умащали себя маслом, только выжатым из сорго. Оно защищало кожу от солнца, но делало её тёмно-серой. Столичные женщины пользовались умащениями, которые греческие купцы привозили из-за моря. Вавилонянки благоухали и долго сохраняли лицо молодым: их подбородки не обвисали, не покрывались морщинами, загар на лбу и щеках был совсем лёгким, кожа чуть-чуть блестела.

У гостьи были ямочки на щеках, плавные тени под нижними веками, подведёнными углем, толстые локоны коричневых волос спускались за уши. И нежный голос – таким голосом говорила с Шаббатом мать, лица которой он не помнил.

– Шалом, Шаббат-Исайя, – сказал этот голос.– Я – Малка, внучка пророка Баруха. Стану тебе женой, у нас будет помолвка и свадьба. Свидетели и гости приплывут через день-два, я их не дождалась. А дед мой приехать не сможет, у него уже нету сил.

Она подошла, положила ему на шею руки, прижалась к его телу и поцеловала в губы.

В эти минуты с ним можно было делать что угодно – все его души убежали и попрятались. Одна из них успела крикнуть: «Беги, Шаббат!»

Он и сам это понял, но ведь бежать от любви, когда она внезапна, сразу поздно, с самого начала уже поздно.

Где-то в стороне звучала девушка: «Дед вернулся с субботнего молитвенного собрания в большом волнении. Сказал: "Я слышал молодой, вдохновенный голос. Он сообщал радостную весть об Исходе…"»

Но все слова были позднее, а тогда – проблескивало у него в памяти – они стояли друг против друга на коленях и ревели. Жёсткий тростник укрывал их на клочке земли, где эти двое на несколько секунд смогли перелить из сердца в сердце всё накопленное за жизнь счастье.

Толстая лягушка выскочила на внезапные звуки и уставилась на молодых царей природы. Сквозь кусты долетело кряхтение утки-матери, на чьё гнездо они могли случайно наступить. Оба взглянули в направлении взлетевшей птицы, потом на небо и вокруг себя и поняли, за что человек благодарен природе: такая же беззащитная, она мудро ровна ко всему, что дышит, ходит или летает. Люди такого не умеют.

Потом в тех же кустах они любили друг друга, нежно и беспощадно. В тот день он познал, что радостное безумие, какое случилось с ним при посвящение в пророки, сродни испытанному в объятиях женщины.

И не только их встречу, все события того месяца он, как ни старался вспомнить, – не мог. В памяти была то пустота, то вязкая суета вместо событий. Вот их помолвка и свадьба: ложа, табуретки, скамейки, из тростника – в селении каждая семья плела их самостоятельно. На покрывалах возле хижины, кроме рыбы, чеснока, кунжутного масла, фиников и бобов, были разложены пшеничные лепёшки, обсыпанные семенами кунжута – так рассказывал Шаббату потом Иддин. Из Вавилона привезли шесты и натянули на них полог, освящённый когда-то в Храме. На жениха и невесту надели белые одежды… Люди веселились, ели и пили. Кто они были? Память, верни мне их лица… Коэн Маллух, Пилтай-горшечник, подаривший им с Малкой блюда и чашки, сосед Рахум с семейством, медник Маай, который, о чём бы ни шла речь, всегда говорит об Исходе, вавилонский иудей Ошай, молодой застенчивый книжник Иона, конечно Иддин – вавилонянин…Блюда, горшки, чаши, глубокие и плоские – все их Шаббат выточил из камня сам. Бронзовая лампада, кувшины для хранения зерна – это осталось от родителей… Потом он разливал вино кубком, черпая из высокой чаши… Шаббат спросил у Маллуха: «Имею ли я право жениться, если уже был женат и имел ребёнка?» «Я не знаю, – ответил коэн. – Но ведь пророк Барух направил к тебе свою внучку». И грустно добавил: «А может, и он уже начал забывать наши законы?». «Тем более, значит, надо спешить в Иерусалим, пока коэны и пророки ещё не забыли Закон» – вставил медник Маай.

Гости пели Псалом, исполнявшийся на свадьбах в Иерусалимском Храме:

– Счастлив всякий, боящийся Господа, следующий путями его.

Когда ешь ты от плодов рук твоих – счастлив ты и благо тебе.

Жена твоя – как лоза виноградная плодоносная во дворах дома твоего,

сыновья твои – как молодые деревца масличные вокруг стола твоего –

так благословится человек, боящийся Господа.

Благословит тебя Господь и увидишь благополучие Иерусалима во все дни жизни твоей.

Ты увидишь сыновей у сыновей твоих, мир над Израилем…[29]

Жениху и невесте умастили голову и тело благовонными маслами, привезёнными из Вавилона.

– Свадьбу можно было устроить в любой будний день, – объяснял кому-то коэн Маллух. – В память о разрушении Храма жених и невеста постятся до окончания церемонии бракосочетания…

Другой коэн, не Маллух – молодой красавец, вёдший церемонию, сказал хвалу Богу, освятившему еврейский народ своими заповедями о супружестве. Кубок с вином передали жениху и невесте, и оба они отпили душистого, сладкого финикового вина.

Рядом с Шаббатом медник Маай говорил Рахуму:

– Здесь, на болотах, брат, выросло новое поколение. Они не знали землю отцов и наполовину забыли родной язык. Подрастает уже и третье…

Прежде всего, Шаббат повёл Малку знакомить с соседями по дому. Хамелеон Дабиби – темно-серый, почти чёрный зверёк – всеми лапами и хвостом прижался к ветке акации, росшей у хижины. Дабиби подкарауливал садящихся на растения насекомых и, казалось, не обратил внимания на присевшую перед ним на корточки женщину.

– Он только делает вид, что тебя не заметил,– засмеялся зашедший в гости Рахум. – Видишь, покачивает спинным гребнем – значит, ему интересно. Привет, Дабиби!

– Чем ты его кормишь? – спросила Малка.

Шаббат начал перечислять:

– Он ест мух, червей, мокриц, тараканов.

– За что мы их и держим, – добавил Рахум.– А ещё они много пьют, и любят, чтобы вокруг было жарко и булькало болото. В общем, здесь ему хорошо.

– Они откладывают яйца?

– Нет, – ответил Шаббат. – В племени Дабиби родятся живыми. Такими их устроил Господь.

– А я слышал, что они были людьми, но потом совершили какой-то грех, и Бог их наказал,– сообщил Рахум.– Господь всё может, верно, Шаббат?

– Конечно,– подтвердил тот и добавил, повернувшись к Малке: – Жаль, Дабиби сейчас нельзя погладить, потому что у него началась линька. Хамелеоны в такое время очень обидчивы.

– Шаббат, это правда, что они могут изменять цвет? – спросила Малка.

– Не только цвет, а даже вид, – поправил Рахум. – Они раздувают тело то больше, то меньше по своему желанию.

В какой-то из дней гости разъехались, и молодые остались вдвоём.

Завтракали овощами. Макали хлеб в масло, выжатое из сорго. Птицы боком подпрыгивали по соломе к их мискам, норовя что-нибудь ухватить. Люди сидели тихо – гости на открытии нового дня природы.

У него в хижине стояло копьё с бронзовым наконечником. Малка потрогала его и порезала палец.

– Ведь ты земледелец, зачем тебе оружие? – ворчала она сквозь слёзы.

– Если сюда прибежит тур или болотный кот – как мне нас защищать? – оправдывался Шаббат.

Часто она подолгу не могла уснуть из-за мух, а когда всё-таки дожидалась сна, очень скоро наступал рассвет, солнце согревало шалаш, и мухи возвращались. Малка их ненавидела, это были её враги. «Комарам и слепням нужна кровь, а эти ползают по лицу просто так!» – возмущалась она.

Через месяц после её приезда Шаббат сказал:

– Хочу пойти на могилы жены и дочери, принести жертвы.

– Как звали твою девочку?

Он покачал головой, ответил еле слышно:

– Мы даже не успели дать ей имя.

– Я пойду с тобой,– решила Малка.

Он не стал её отговаривать. Шли по сухой дороге, остановились, когда пошла ржавая, с комьями бурого мха топь.

Вечером возле хижины горел костёр, и они рассказывали друг другу о себе, знакомились.

– Я родился здесь, в Долине Иудеев, двадцать лет назад. Отец пришёл в Вавилонию ребёнком, мать умерла почти сразу после того, как родила меня. Страну Израиля отец не помнил, зато многое об Иерусалиме и Храме нам, детям рассказывали старики. Я пережил всех своих братьев и сестёр, и жену и дочь. Теперь думаю, что это Бог хотел, чтобы я послужил иудеям.

– Я прожила всю жизнь в Вавилоне. Предки пришли из Иерусалима с первой волной пленников. У нашей семьи самый большой сад в столице, ещё больше только сады царицы Семирамиды, жалко ты их не видел.

И она рассказывала ему про свой город, говорила: «Давай, поплывём в Вавилон, я тебе его покажу и познакомлю с моей роднёй и с друзьями. Мы живём недалеко от ворот храма Мардука, а перед ними – самый большой базар, где ты увидишь товары со всего мира. Шаббат, если твои предки тоже жили в Иерусалиме, то может, мы из одного дома отцов?»

Он кивнул и подумал: поэтому мне хотелось сказать тебе: «Сестра моя!», а ты: «Познакомлю с друзьями…»

Шаббат и Малка сидели, обнявшись, и глядели на костры, горящие по всей Долине Иудеев. В хижинах светились плошки с кунжутным маслом, в котором плавал фитилёк.

Раз в неделю приходил надсмотрщик из храма бога Энлиля и уводил Шаббата на весь день на работы в поле. Она оставалась одна с козой Махли, Дабиби и мунго Наадьей. Малка научилась разговаривать с ними, кормила, давала воду, и звери к ней привыкли.

Шаббат в полубеспамятстве от зноя и слепящего солнца работал в поле в окрестностях Ниппура. Сосед Иддин шёл за плугом, рыхлил землю, а Шаббат брёл за ним с молотком на длинной ручке и разбивал комья. В другой раз надсмотрщик дал им бронзовые серпы и велел расчистить участок, покрытый колючим кустарником. Они обмазали ладони глиной и до вечера справились с работой.

***

Глава 10

– А это что, Шаббат? Чёрные шарики. Я хотела разгрызть один и не смогла.

– Перед тем, как сварить сорго, мы его перебираем, верно? В Вавилоне ты ведь делаешь так же? Нет – значит, ваши слуги перебирают зерно, это необходимо. Потом пересыпаем его в горшок, наливаем воду, и тогда всплывают вот такие чёрненькие шарики. Это – росянка. Неуничтожимая! Если, скажем, птица её склюёт, росянка не переварится в желудке, а, выйдя из птицы с испражнениями, прорастёт. Видишь там шафранового цвета метёлки на берегу? Это – она, дикое сорго, росянка. Как ни перебирай семена перед посевом, росянка всё равно проникнет в ил, вырастет первой и придушит побеги сорго. Помогает только молитва.

Когда сорго даёт первые ростки у нас здесь устраивают большой праздник. Все поют и танцуют вокруг хижин, когда увидят на рассвете зелёные копья росточков. Представляешь, вечером водоёмчик был тёмно-голубой, а утром на воде – зелёненькая нежная шерсть! Следующий праздник у нас бывает, когда сорго выбрасывает первый лист. А через неделю – второй. Каждый день наблюдать эти перемены – такая радость! Ты видишь усилия сорго, как оно вытягивает из себя метёлки!

Малке опять мешали спать мухи.

Однажды Шаббат спросил у жены:

– Малка, твой дед Барух никогда не рассказывал, как Иеремия узнал, что Бог вручил ему дар пророчества?

– Рассказывал, сейчас вспомню. Это случилось вскоре после того, как мальчику Иеремие отпраздновали бар-мицву.[30] Однажды посреди ночного сна он почувствовал нежное прикосновение к щекам и понял, что его будит крылом ангел.

– Чего тебе? – спросил Иеремия.

– С тобой будет говорить Он,– ответил ангел.

Мальчик вскочил и обнаружил себя на развалинах дома, посреди руин родного селения Анатот. Вокруг бегали и кричали люди. Они хватались за волосы, царапали ногтями лица, плакали, стенали, причитали. Иеремия не сразу расслышал и понял, что случилось землетрясение, что упали стены Иерусалима, а Анатот оказался в самом центре удара из-под земли. Не уцелел ни один дом, вся земля была разорвана и перерыта – вся, кроме того островка, на котором лежал мальчик Иеремия. Это место было на дне ямы, образованной землетрясением, – первой ямы в жизни Иеремии.

В тот день люди из селения Анатот услышали от мальчика:

– Господь говорит, что это – Его предупреждение иудеям: остановитесь и перемените свою жизнь, иначе сделаю с вами то же, что Я сделал с Израилем.

Израиль в ту пору уже был разрушен, а израильтяне уведены в Ассирию. Люди испугались предупреждения юного пророка. Но никто не хотел менять привычную жизнь на непонятную и полную неприятных обязательств. Уже на следующий день никто не говорил ни о каких пророчествах.

Он не помнил матери, и волновался, слушая рассказы Малки о семье, родителях и братьях. Он всегда был один и считал, что только так живут люди. То есть у него тоже были когда-то братья, сёстры, родственники, но все очень быстро умерли. Шаббат даже не успел к ним привыкнуть.

– Видишь эти коробочки на кустах кунжута? Если пропустить созревание, коробочки растрескаются, и семена осыплются, урожай пропадёт. Поэтому, когда нижние коробочки побуреют, мы срезаем кунжут, раскладываем его в сухом месте и оставляем дозревать на ветерке.

Она взяла горсточку белых семян и высыпала на язык. Разжевала.

– Похоже на орех. У красных и чёрных семян одинаковый вкус? А масло, выжатое из них, будет отличаться по цвету?

Как-то Малка пошла с ним обходить его водоёмы. Вдруг под берегом что-то булькнуло и метнулось в воду. Она испугалась, прижалась к Шаббату.

– Не бойся, это – выдра, людей они не трогают, – успокоил он. – Кроме рыбы ест лягушек, змей, улиток, птиц, любит падаль. У нас считают выдр драчунами и забияками, но встречи с человеком они избегают.

Когда двое возвращались домой, из-под хижины возникали мордочки мунго и хамелеона. В первую встречу Малка испугалась мунго, потом привыкла, садилась на корточки против его норки, рассматривала Наадью спрашивала:

– Почему у тебя ноги чёрные, а щеки рыжие? Почему хвост длинный, как тело, а голова коротенькая, снизу гладкая и с полоской?

Шаббат отвечал ей голосом Наадьи:

– Это Бог создал меня смешным.

Рассказывал:

– Мунго у нас держат в домах потому, что они охотится на змей и мышей.

– А что будет, если змея укусит Наадью?

– Он умрёт от яда. Но ты за него не переживай, Наадья такой искусный охотник, что самые большие змеи от него прячутся подальше.

У Шаббата была сплетенная из камыша лодка, он приглашал гостью с собой ловить рыбу. Плыли по каналу, разглядывали берег.

– Что делают эти люди, Шаббат?

– Вялят на солнце рыбу. Потом её бросят в ступку, раздробят камнем, просеют через сито и из этой муки испекут хлеб. Кроме рыбы у них нет никакой еды.

В другой раз Малка и Шаббат наблюдали за охотой болотного кота. Он лежал на берегу и ждал, когда рыбина подплывёт ближе. Тогда кот кидался в воду, ударял её когтистой лапой, а потом нырял на дно и всплывал, держа добычу в зубах. Морда кота была в крови и тине.

Через несколько дней болотный кот нанёс им ночной визит. Дверь вдруг со стуком ввалилась в хижину, открыв чёрное пространство. Малка вскрикнула. Шаббат вскочил на ноги, схватил копьё и замер на месте, вглядываясь в дверной проём. Там в лунном свете стоял высокий кот с круглой, лишённой переносицы мордой и короткими крепкими ногами. У него была толстая шея, маленькие уши и короткий чёрный хвост. От зверя исходил сильный запах болота. Кот прижал уши к голове, показывая, что имеет мирные намерения, сел на хвост и стал поглаживать живот. Между пальцами передних лап у него оказались перепонки.

– Уходи! – приказал Шаббат.

Кот повернулся и, не оглядываясь, исчез в камышах.

Люди вернулись на свою циновку. Малка дрожала. Шаббат обнял её, успокоил и стал объяснять, что болотный кот просто заблудился в темноте, что на людей они никогда не нападают, потому что боятся. О том, что в голодный сезон болотные коты украли у него козла, не сказал. Малка перестала дрожать и вскоре уснула. Тогда Шаббат осторожно поднялся и поставил на место сплетённую из лозы дверь, закрывавшую на ночь вход.

– Вот видишь, – говорила Малка на следующий день, – разве можно здесь жить!

Он не ответил, растерялся: ведь она сразу заснула. Теперь женщина каждый день вспоминала: «Стоит, глаза сверкают, а на усах – кровь! И ты против него: храбрый, но такой худой!..»

Когда она повторила свой рассказ в десятый и пятнадцатый раз, он сказал:

– Поедем в Вавилон, познакомишь меня с родителями.

Малка объясняла дорогу из Ниппура: добраться до Евфрата и по нему – всё по каналам – ещё на такое же расстояние подняться в Вавилон.

*

Они поселились в доме её родителей, и каждый день гуляли по набережной, уходили всё дальше вглубь города, рассматривали причалы и пристани, дома, храмы и алтари, стоявшие повсюду. Канал от Евфрата вёл к глубокому рву, окружавшему город. В центре Старого города располагалось кладбище.

– Дед говорил, что в Иерусалиме хоронить запрещалось, – вспомнил Шаббат.

Его поражали широкие и прямые улицы, делившие территорию города на прямоугольные кварталы. Он думал: Вот так нужно будет отстроить Иерусалим». Непрерывно спрашивал:

– Почему двери выкрашены в красный цвет?

– Это от злых духов. В нашем доме двери тоже красные, разве ты не заметил?

Входили в дом по ступенькам, ведущим вниз – так подняли улицу вековые слои мусора.

Шаббат долго разглядывал мост через реку. Он опирался на восемь каменных опор в форме кораблей, направленных против течения. Сообщению Малки о том, что мост разводится, Шаббат не поверил.

– Подожди, сам увидишь.

Стены в двухэтажном доме родителей Малки были разрисованы яркими узорами. На верхнем этаже находились спальни. Окон в доме не было, чтобы весь день сохранять прохладу, приносимую с Евфрата ночным ветерком. Свет проникал через дверь, вечером зажигались масляные светильники. На очаге, сложенном из кирпичей, готовили пищу и пекли хлеб. Припасы хранились в кувшинах, закопанных в землю. В тазах лежал древесный уголь для отопления комнат.

В большом дворе стояли глиняные жилища слуг, их жертвенники и хозяйственные сараи.

– В Долине Иудеев нету даже таких глиняных домов, только тростниковые циновки, как у тебя, – шутила Малка.

Зато в доме её родителей была глиняная ванна, врытая в землю и замазанная асфальтом. От неё уходил во двор сток.

К вечеру Шаббат так уставал от впечатлений, что даже не хотел есть. А в доме, куда они возвращались, его уже ждали с вопросами – от воспитания будущих детей до самого трудного – где они с Малкой собираются жить? И об Исходе: зачем? И, конечно, о Боге.

– Вот ты назвал себя Служителем, – донимал его тесть. – Какому же из богов ты служишь? Как его имя? Над чем он главный?

– У Него нет имени, потому что Он – всё!

Про Исход говорил просто: «Так велит нам Господь!». Родители Малки решили: «Фанатик!», а этим Вавилон не удивишь. Его оставили в покое. Тесть решил обучить Шаббата коммерции, пусть только поживёт и привыкнет к городу и к новой семье.

С многочисленными родственниками Малки Шаббат познакомился на похоронах пророка Баруха – тот умер вскоре после их приезда.

«Так велит нам Господь!», – было ответом Шаббата на многие вопросы, но, к удивлению родителей Малки, с тех пор, как в их доме поселился зять из долины, к нему потянулись многие известные вавилонские иудеи: коэны, книжники, знать из окружения покойного короля Ехояхина и люди попроще: ремесленники, купцы, солдаты-иудеи. Они называли Шаббата «нави», то есть пророк, рассказывали о своей жизни и советовались о возвращении в Иерусалим. Обнаружилось, что Шаббат помнит наизусть все священные тексты и часто приводит их, присовокупляя неизменное: «Так велит нам Господь!»

Однажды по просьбе Билшан – матери Малки и дочери пророка Баруха – Шаббат рассказал, как услышал на болоте Слово: «Иди к народу и скажи: пора! Прошёл срок. Вы и ваши предки расплатились за грехи, можете возвращаться в Иерусалим и всё начинать заново: Храм, стены. Я буду с вами».

Теперь и родители Малки стали говорить между собой об Исходе.

– Он прав, – признавал тесть по имени Харим, – людям надоело жить, не видя ничего в будущем. Иудеям больше нечего делать в Вавилоне, а Исход – это полная перемена!

Малка рассказала им про жизнь болотных иудеев – они вымирают от болезней. «Так дольше жить нельзя. Я туда никогда не вернусь».

– А Шаббат? – спрашивала её мать. – Он согласится остаться с нами в Вавилоне?

И каждому приходила его печаль и дурные предчувствия.

В столице Шаббат встретил немало иудеев с другим характером – тех, кто совсем не хотел перемен. Их было немало, и он понял: никуда они не пойдут. Как и те, кто уже накрепко привязан к источнику своего дохода – и тут призывы были бесполезны. Но больше всего ему попадалось сомневающихся. «Мы уже давно живём в городе, – говорили они, – что от нас толку! А иудеям понадобятся опытные караванщики, которые понимают жизнь в пути через пустыню, разбираются в ослах, верблюдах и в их болезнях…»

– Наймём караванщиков, – обещал Шаббат.– Бог будет с нами.

– Иудеев поднять на Исход тебе, я думаю, удастся,– сказала Малка, но…

– Что «но»? – удивился Шаббат.

– Мне кажется, не всё зависит от людей. Нужно ещё Божье усилие, такое, как при сотворении нашего Мира.

– Верно. И народ уже его чувствует.

Ещё у себя в хижине он осознал, что Малка никогда не сможет без Вавилона, не привыкнет к мёртвой тишине болота, к влажному зною, мухам, рыбе и к «вонючей, невкусной» воде.

Он задумывался, а душа звала его обратно к болотным иудеям: «Возвращайся!»

В Вавилоне ночью Шаббату явился ангел и сказал так:

– Раздари себя людям. И помни первый закон дарения: всем! Легко быть добрым к сильному, сочувствовать тому, кто страдает во весь голос. А ты спеши, потому что тебе не вынести переполненности нераздаренным. Ты торопись, потому что не знаешь, сколько живых сил отпустил тебе Бог».

Он стал собираться в обратную дорогу. Родственники сразу поняли: отговаривать бесполезно. Спросили у дочери: «А ты?»

Она покачала головой: «Нет».

– И ты не боишься жить там один? – спросила Билшан.

– У меня же есть Наадья, Дабиби да и Махли, моя овечка, – улыбнулся он.

Про себя Шаббат уже знал, что боится только одного – чтобы Господь не оставил его. Иначе весь вкус его жизни исчезнет.

Малка махала рукой, пока гуфа не обратилась в точку. Рука упала. Женщина легла в траву, перевернулась на спину. Солнце нагрело скулы, кончик носа. По длинным столбам белой травы съезжали на землю слепые букашки, трещал, надрывая тишину, кузнечик. Муравей подбежал к самому лицу.

– Ну, ладно, – сказала Малка муравью.– Я ещё поживу, пожалуй.

Вскочила и вприпрыжку понеслась от набережной к центру города.

*

Глава 11

На следующем собрании болотных иудеев люди, впервые не перебивая, слушали, как пророк Шаббат-Исайя сильным и чистым голосом читает эдикт персидского царя Кира Ахменида – нового правителя Вавилонии.

«…Все царства земли дал мне Господь, Бог небесный, и повелел Он мне построить ему дом в Иерусалиме, что в Иудее. С теми из вас, из всего народа Его, которые поднимутся в Иерусалим и отстроят дом Господа Бога израилева, – да будет Бог их с ними! А всякий, кто останется, во всех местах, где бы он ни жил, пусть помогает [строительству] серебром и золотом, имуществом и скотом – это кроме пожертвований дому Божьему, что в Иерусалиме…»[31]

Обессиленный пророк опустился на циновку.

И тогда ликующие крики и рыдания наполнили дом коэна Маллуха. «И не мог народ отличить голос радостного клика от голоса плача народного, ибо очень громко кричали люди и далеко разносился голос».[32]

С этого дня вся Вавилония знала: ожидание закончилось, в Долине Иудеев забил чудесный фонтан надежды.

А годом раньше во дворе храма Энлиля беседовали двое мужчин, помещённых в яму для осуждённых преступников за попытку побега из Долины Иудеев. На допросах они сознались, что хотели добраться до Иерусалима и остаться там жить на развалинах домов своих предков.

– Каких домов! – нервно хохотал судья.– Вы не слышали, что в Иерусалиме нету не то что стен, там не найти ни одного целого камня для строительства?

Иудеи отвечали, что слышали, но не могут поверить, потому что по семейным легендам, город, где стоял Храм, был самым прекрасным местом на земле. Даже краше столицы, Вавилона, в которой, правда, оба болотных иудея никогда не бывали.

– Уведите их, – устало махал рукой судья.– Грек Аггир продал нам бронзовые колодки, и когда наладят их замки, можно будет эту пару поднять из ямы и водить на работы.

Иудеев вернули на место, кормили, давали воду а, едва спадал зной, они возвращались к беседе.

– От одного халдея я слышал, что когда-нибудь боги сделают так, что люди будут жить до пятидесяти лет, – сообщил низкорослый мужчина с глубоко запавшими глазами. – Я спросил его: «Откуда же у стариков возьмутся силы копать землю, чистить каналы, защищать урожай от набегов кочевников?» Он ответил, что боги сделают так, что люди в пятьдесят лет будут ещё оставаться сильными и здоровыми, представляешь?

Его собеседник, юноша с едва пробивающейся бородкой, представить не мог, но слушал и улыбался.

Тот, что был старше, продолжал:

– Судья, который весёлый и рябой, помнишь? – приставал: «Ну, скажи мне, чем плохо иудеям в Вавилонии? Допустим, Набонид и Бел-Шар-Уцур мешали вам приносить жертвы вашему богу, но они обижали здесь каждый народ, потому что сами были поклонниками бога луны Сина. Всё. Теперь бог Мардук вернулся в свой Вавилон, персы никого не заставляют поклоняться Сину, зачем же вам уходить на неизвестные развалины? Я уверен, что нигде народы не живут так хорошо, как в Вавилонии. По закону, на самых тяжёлых работах – строительстве и расчистке каналов – у нас заняты общинники, а не рабы. Пахоту и сев тоже ведут свободные вавилоняне, только здесь, на болотах – вы. Посмотри, – говорит, – сколько разных народов населяет наше царство, – и нету никакой враждебности между ними, ни один не возносится над другими, не навязывает им свой язык или своих богов. У иудеев здесь в долине полное самоуправление, в столице некоторые из ваших братьев служат самому царю царей, многие приобрели дома, землю. Так что, – говорил судья, – в Иудею вернётся, может, несколько семейств».

Я думаю, нас с тобой потому и посадили в яму, чтобы не смущали народ разговорами об Иерусалиме и Храме.

– Судьи не верят нам, – сказал младший.– Выдай, они говорят, настоящую причину, почему хочешь уйти: натворил что-нибудь или задолжал кому? Сиди, пока не выяснится, почему ты хотел бежать.

– Дочка меня спрашивает: «Папа, а в Иерусалиме большие болота?» – вспомнил второй иудей. – «Нету, – говорю, – там болот». «Как же мы будем выращивать сорго?»

Оба засмеялись.

– Я думаю, нам надо правильно себя вести на допросах, – сказал старший, – так, как мы договорились в первый день. А иначе с нами может произойти то же, что случилось с пророком Иеремией, когда все бежали из города, а его схватили халдеи. Иеремия не умел ничего объяснить, и его посадили в яму во дворе суда. Потом разобрались, освободили, но он попался другой группе солдат, и те опять посадили его в яму. И так несколько раз. Нужно придумать, что говорить стражникам, и не отступать от этих слов.

– Я слышал другое, – возразил молодой.– После захвата Иерусалима придворные вавилонского царя сели у городских ворот и образовали суд, который должен был судить оставшихся в городе людей и решить, кого из них оставить на свободе, кого отправить в тюрьму, кого выслать, а кого приговорить к смерти. И вот они велели привести из тюрьмы Иеремию, освободили его и передали под начало Гдалии, сына Ахикама, который был назначен управляющим землями, захваченными халдеями. Из допроса жителей вавилонские военные узнали, что Иеремия был арестован за призывы не сопротивляться нашествию Навуходоносора, и потому освободили его, переодели, накормили и хотели ввести в круг друзей Вавилона, возглавляемый Гдалией. Но он сказал: «Нет, я пойду в Вавилон вместе с моим несчастным народом».

*

В Долине Иудеев обсуждали новости. Рассказывали, что эдикт Кира появился по совету потомка короля Давида – Нехемии бен-Шалтиела, которому перс очень доверяет. Нехемия сказал Киру, что если тот задумал войну с фараоном, то стоит восстановить между Вавилоном и Египтом, на месте, опустошённом Навуходоносором, цепочку дружественных государств: Сирию, Иудею и Финикию. Для этого нужно отпустить домой пленных, пригнанных в Вавилонию. Если не всех, то, по крайней мере тех из них, которые захотят вернуться и восстановить свои страны. Сперва царь царей Кир был озадачен: такого никогда не было – возвращать народы! Но есть царское слово: раз он обещал Нехемии за какую-то услугу, что исполнит его просьбу – ладно, забирай своих иудеев и уходи.

– Конечно, это был совет иудея, знающего свой жестоковыйный народ, – смеялись двое узников в яме. – «Царь царей, не отпускай, а прикажи, чтобы уходили. Дай нам хорошего пинка, чтобы хватило до самого Иерусалима!»

Они хохотали и мечтали. Обсуждали, что надо сделать, как только их выпустят из ямы.

Люди думали, что Кир придёт к истинному Богу, присоединится к иудейской вере. Пророк первым понял: это – всё. Перс закончил дело, для которого его послал Господь. Кир принес жертвы Мардуку, вернул городам их идолов и приблизил к себе жрецов Эсагилы. Значит, он навсегда останется язычником.

Это было большим разочарованием для Шаббата. Орудие Господа оказалось всего лишь орудием. Правда, вело себя «орудие» странно.

– Как же так, пророк Шаббат? – спрашивали его. – Кир Великий, перед которым одно за другим склоняются государства, не оставляет после себя сожженных городов, не угоняет народы в плен, не разрушает храмов. Разве когда-нибудь бывало такое?

Шаббата включили в иудейскую делегацию к царю царей в новую столицу – Экбатаны.[33] На приёме он молчал. За всех иудеев говорил Даниэль.

– Почему ты молчал, пророк?

Кир возвеличил Мардука и других богов Халдеи, но не оставил без внимания и «Бога, который в Иерусалиме»: эдикт царя царей предписал начать восстановление «Сионского Дома Божия». Дорогую храмовую утварь, увезённую из Иерусалима Навуходоносором, приказано было вернуть иудейским старейшинам, а Нехемии, наместнику возрождаемой Иудеи, выдать из царской сокровищницы средства для постройки Храма.

Отряд воинов-иудеев двигался по северной Вавилонии, собирая храмовую утварь. Царский казначей Митридат уже передал наместнику Нехемии для будущего Иерусалимского Храма «чаш золотых тридцать, чаш серебряных тысячу, ножей двадцать девять, кубков золотых тридцать, кубков серебряных двойных четыреста десять и тысячу остальных сосудов».[34] Но вскоре, как это всегда бывало, в казначейство стали поступать доносы вавилонян о том, что в семье такого-то и такого участника похода Навуходоносора хранятся иудейские трофеи, не сданные в своё время в капища халдейских богов. Когда доносов стало много, казначей Митридат вызвал иудейского командира Гибара и передал ему адреса и приказ: бери своих людей, иди и собирай припрятанное.

Тот двинулся в путь с десятком копейщиков-иудеев и лодкой – она быстро наполнялась кубками, кадильницами, золотыми ножами и щипцами для жертвоприношений. За Ниневией солдаты оставили лодку, на которой плыли по Тигру, и от пристани направились к большому селению Насибина.

В пути Гибар рассказывал бойцам:

– После того, как халдейское войско разорило страну, разрушило Иерусалим и Храм, выжгло сады и урожай на полях, увело в изгнание иудеев, прошло два года. И вот, главный царский палач Небусардан вернулся, ещё раз объехал страну и увёл в Вавилон всех, кого нашёл спрятавшимися среди камней и развалин. К внуку этого Небусардана мы сейчас и идём.

Гибара солдаты уважали за силу и за решительность: задумав что-нибудь, он действовал без колебаний. В левой горсти у него постоянно находились жареные пшеничные зёрна. Он то и дело доставал их оттуда кончиками пальцев правой руки, отправлял в рот, жевал и сплёвывал шелуху.

Дом внука Небусардана нашли сразу. Он стоял недалеко от пристани и имел самые толстые стены среди всех домов селения. Через распахнутые ворота были видны передвигавшиеся по двору мужчины с мечами за поясом. Солдаты остановились.

– Его, конечно, уже известили, что мы идём,– сказал один из них.– Нужен нам этот халдей или обойдём его?

– Ещё как нужен! – сказал Гибар. – Ты же видишь, у него во дворе – колодец, а у меня уже последняя фляга опустела.

И засмеялся – грубо, раскатисто. За ним засмеялись остальные и пошагали к дому.

– Каждый четвёртый из наших стариков и детей не дошёл до Вавилонии, умер по дороге, – негромко напомнил кто-то.

Войдя в опустевший двор, – только мальчик сидел на корточках в тени под стеной, – иудеи встали кругом возле своего командира, оперлись на древки копий и послали мальчика за хозяином дома. К ним вышел коренастый мужчина с курчавой бородой и кольцами на руках и ногах.

– Я – Гибар бен-Фарош,– назвался командир иудеев.– Царь царей повелел, чтобы ты передал нам священные предметы из иерусалимского храма.

Не отрывая взгляда от лица потомка Небусардана, он закинул в рот пригоршню зёрен и стал жевать. Наступила такая тишина, что казалось, было слышно, как зубы Гибара перетирают зёрна.

– Меня зовут Икеш, – начал хозяин дома.– Поклянись именем бога Энлиля, что тебя послал сюда царь царей собирать халдейские трофеи.

Гибар покачал головой.

– Не буду я клясться чужими богами! У иудеев есть свой, и мы восстановим Его Храм.

Услышав такой ответ, Икеш вскинул брови, потом обернулся к дому и что-то прокричал по-халдейски.

Из дома выскочил мальчик, держа в руках какой-то предмет, завёрнутый в полотно. Икеш указал ему бровями на иудеев, мальчик подошёл к Гибару и протянул ему свиток.

– Что это? – спросил иудей и начал разматывать полотно. Внутри оказался обёрнутый соломой ларец из слоновой кости, инкрустированный позолоченной бронзой.

– Не бойся, можешь заглянуть внутрь, – улыбнулся Икеш.– Там предметы, надевавшиеся вашим первосвященником, даже колокольчики с подола его рубахи. Больше у меня ничего нет.

Гибар захлопнул крышку ларца и завернул его обратно в солому и полотно. Повернулся, чтобы уходить. Солдаты, держа копья в боевом положение, построились за спиной командира.

– Постой, – сказал Икеш.– На дне ларца Небусардан когда-то положил мешочек с золотом. Я слышал, твои братья задумали вернуться в Иерусалим и отстроить храм. Пусть они купят там овечку и принесут от семьи Небусардана жертву вашему Богу.

– Ладно, – Гибар сплюнул на землю шелуху. – Прикажи набрать нам воду на дорогу.

Икеш сам провёл солдат на теневую сторону двора. Там стоял колодец, и в устье его было прикреплено кожаное ведро с верёвкой.

*

Нехемия обсуждал с коэном Эзрой будущее устройство Храма.

– Помнишь, пророк Иехезкель рассказывал, как в Вавилоне на берегу канала ему было видение Ангела? – спросил Эзра.

– Помню каждое слово ...Дух Божий перенёс меня в Иерусалим и поставил на вершину высокой горы. Оттуда я увидел душу Святого Города…Из пылающего огнём шара Он говорил со мной, и велел рассказать иудеям план Храма, города и всей Эрец-Исраэль <…> Он привел меня к тем вратам, которые обращены лицом к востоку, и вот Слава Бога Израилева идёт по пути с востока, и голос Его подобен шуму многих вод, и земля озаряется славой Его. И я пал на лицо свое. <…> Слава Бога Израилева наполнила весь Храм. И я слышал Кого-то, Кто говорил мне из Храма (а тот муж стоял подле меня) и сказал: сын человеческий! Это – место престола Моего и место стопам Моим, где Я буду обитать среди сынов израилевых вовеки.[35]

Нехемия сказал:

– Иерусалимский Храм был частью дворцовых построек. Это неправильно. Когда мы восстановим Храм, он будет стоять в сердце города, отделённый от всего мирского.

– А сам Иерусалим? Будем отстраивать его теперь не на Сионе?

– Нет, на том же месте, между границами племён. Град Божий откроется четырём сторонам света, и входящие в него иноземцы «герим» будут иметь такую же долю святости, что и иудеи.

– А король?

– Король – только служитель Бога. Никто, кроме Бога, не должен господствовать над Его народом.

– И ничего, кроме Храма, не будет на святой горе? Ничего, ничего? Даже королевского дворца?

– Только Храм! Даже усыпальниц королей там больше не будет…

Когда Даниэль встретился с Нехемией, в столице Вавилона уже хозяйничали мидийцы и персы из армий, пришедших с царём Киром. Даниэль рассказал про Руку и слова на стене и про то, как он поведал правителю Бел–Шар–Уцуру что того ждёт.

– Да,– признал Нехемия, – предсказанное сбылось в точности. Теперь я могу рассказать тебе, брат Даниэль, как встретился с царём царей Киром и посоветовал ему, в каком месте отвести русло Евфрата, чтобы персидская армия могла перейти по дну в город.

– Расскажи, брат. Может быть, в благодарность за твой совет, Кир отпустит иудеев в Иерусалим? – предположил Даниэль.

– На завтра я приглашён на победный пир. Как только будет случай, попрошу вернуть народ в Эрец-Исраэль. Жить там, как рассказывают караванщики, очень трудно, но ведь на болотах ещё хуже. В Ниппуре иудеи протянут год-два, потом вымрут все до последнего человека.

– Это так, – признал Даниэль.– В Иерусалиме с иудеями будет Бог. Пойдут, я уверен, учителя – левиты и коэны. Они будут учить, как жить по законам Авраама. Но нужны ведь и воины, и пророки. Если бы я был молодым! – он вздохнул.

– Я пойду с ними, – принял решение Нехемия. – И коэн Эзра, мой друг, тоже пойдёт.

– Да благословит вас Господь!

– Забыл тебе сказать, что там, в лагере Кира, я встретил всех именитых людей Вавилона, – вспомнил Нехемия.– И жрецов, и военных, и купцов. Так что не удивлюсь, если они открыли персам городские ворота без всякого боя. И совет мой об отводе реки не понадобился.

Вдруг оба замерли на полуслове: им показалось, будто по их лицам провела крылом маленькая птицеобразная туча. Пролился дождь, тёплый и короткий, первый в этом году, и может быть, последний. Оба подумали: вот, Он благословляет иудеев вернуться в Святую землю.

На обратном пути Нехемия остановился на Каменном мосту и долго стоял над широко разлившимся Евфратом. Трудно было представить, что день назад воды в этом месте не было, и по сухому дну перешла в город целая армия. Вавилонская башня казалась совсем близкой. На её вершине голубым и лиловым светом сияли покрытые изразцами стены храма бога Мардука. Нехемии довелось участвовать в ремонте башни, и он знал, что в покоях храма ничего нет, кроме золотого стола и накрытого парчой золотого ложа Мардука. Самая красивая жрица Вавилона проводит в храме ночь за ночью, ублажая бога ласками. А на нижнем этаже башни находится Главный храм Мардука, с огромной золотой статуей бога, перед которой совершаются жертвоприношения. Нехемия в них не участвовал, и всегда побаивался, что Мардук его когда-нибудь накажет за непочтение.

Он вспомнил, что сегодня, разговаривая с Даниэлем, принял решение уйти вместе с народом в Иерусалим. Он будет строить дом для Всевышнего в Иерусалиме – что ему там сделает Мардук!

Иерусалим! Храм! Нехемия быстро пошагал к дому.

Глава 12

Сборы проходили в возбуждении, спорах и молитвах. Нехемия, назначенный царём Киром наместником Иудеи, объявил, что к весне народ должен быть готов отправиться в путь. Он сам вместе с первосвященником Эзрой возглавит караван.

Началась подготовка к очень дальней и очень длинной дороге. Составлялись и проверялись списки «домов отцов», по которым было объединено большинство иудеев. Люди впервые узнавали, как много у них «братьев» и «сестёр». Иудеи продавали овец и коз, избавлялись от домашнего имущества. Община собирала средства на покупку верблюдов, нанимала проводников, вооружала молодёжь для охраны каравана на долгом пути.

Дети радовались, предвкушая приключение. Зато старики, начинали осознавать, что Исход – он для молодых, сильных, выносливых, что до Иерусалима дойдут не все. Но они отгоняли от себя такие мысли и участвовали в общих сборах: закупали на базарах зерно, распределяли обязанности в пути, готовили детей и воинов. Девушки под руководством старух сушили лекарственные травы, учились врачеванию. На деньги, пожертвованные оставшимися («иерусалимские, храмовые» решили не трогать), закупали луки, стрелы и посуду – горшки и огромные чаны для запасов масла и зерна.

Старый иудей, чьих предков увели в Вавилонию из Бет-Шаана, пришёл к Шаббату.

– В молодости мне довелось водить караваны, – начал он.– Народ наш совсем забыл, что такое кочевье, потому что живём на одном месте. Нам надо разбираться в болезнях верблюдов, каравану понадобятся вьючные ослы, особенно самые выносливые – дамасской породы. Их необходимо прикупить, а они сейчас дорогие, после того, как во всех странах узнали, что иудеи собирают великий караван из Вавилонии в Иерусалим.

– Ты хочешь, чтобы я попросил Нехемию назначить тебя проводником?

– Где мне! – махнул рукой старик. – Опоздал я, уже нету здоровья. Но в верблюдах разбираюсь и могу подсказать, где купить для каравана самых крепких и недорогих. Пусть мне поручат часть закупок.

– Обязательно попрошу за тебя, – пообещал Шаббат.

Внутри каждого «бейт абота» идти предстояло по семьям, поэтому готовились общие запасы зерна и воды, общие дрова для костров, общие зернотёрки для общей каши, к которой в пути будут добавлять дикий овёс. Общий верблюд и осёл потащат шкуры и колья, чтобы на привале собирать шатры; общий левит, знающий заговор от болезней, будет и врачевателем. Готовилась общая охрана – юноши с копьями и дети для связи с остальным караваном: через них передавались команды куда идти, что делать, когда привал и когда начинается молитва. Общие рабы, купленные в дорогу, готовили верблюдов: смазывали жиром бугристые ноги и вкладывали камешки во влагалища верблюдиц, чтобы те не забеременели в пути.

Глав семей то и дело созывали на совещание к «рош бейт абот».

С каждым сложным вопросом, за каждым советом, при каждом споре или начинающемся конфликте теперь посылали за Шаббатом. Он появлялся и, ссылаясь на решение подобного вопроса в Священных книгах и, обязательно, на здравый смысл и народный опыт, разрешал вопрос к общему согласию. Иудеи уже не представляли, как двинутся в путь без своего молодого пророка, но все знали, что он останется в Вавилонии, чтобы служить тому множеству народа, которое говорило: «Скоро за вами пойдём и мы и тогда приведём его с собой в Иерусалим». Говорили также, что Шаббат-Исайя не может пойти с караваном, потому что у него разболелись ноги – это у болотных иудеев случалось часто. Бывало, что после таких приступов человек больше не вставал никогда.

В месяце Кислев[36]по всему пространству между Тигром и Евфратом начались проливные дожди, а с ними пришёл холод. Люди собирались у костров и обсуждали предстоящий путь до Иерусалима. Днём светлело, и иудеи молились и радовались радуге – доброму предзнаменованию. Но вскоре небо опять гремело и полыхало и казалось, что грязь и лужи останутся навсегда – наверное, так было на земле после потопа. От дождей развезло дороги, ослики с телегами увязали в грязи.

У костров и в хижинах старшие готовили детей к жизни в Иудее, объясняли им природу Эрец-Исраэль.

– После дождей появится роза – царица цветов. Так её называют за запах и красоту. Розу иудеи вплетают в венки на свадьбу или во время праздников. В таких венках вы будете приходить в Храм.

– Роза в пустыне, дедушка? Ты не ошибся?

– Нет, скоро сами увидите: перекатывается по земле серый клубок, вырванный ветром. Стебли свернулись, стали жёсткими. Но стоит каплям дождя коснуться клубка, как он разворачивается, и роза оживает и распускается. Так и земля Иудеи, как эти розы пустыни: запущенная и безводная, она кажется вымершей, но труд, любовь и вода возвратят ей жизнь, и она вновь заплодоносит.

Тем, кого из-за мрачной погоды одолевали сомнения, напоминали призыв Шаббата бен-Харива и добавляли:

– Однажды народ уже отверг слово Божье, сказанное через Иеремию, и в Иерусалим пришли халдеи…

В хижину Шаббата пришёл грек Аггир – мастер по изготовлению щитов. Он принёс подарки: кувшин зерна, кувшинчик масла и кожаный мешочек с солью. Молодое лицо Шаббата удивило грека.

– Я услышал, что здесь живёт иудейский пророк, и мне стало любопытно, – начал Аггир. – О тебе говорят: «Машиах», по–нашему это значит – помазанник Божий.

– Ты ожидал встретить старого мудреца, – улыбнулся Шаббат. – Но ведь Бог может выбрать себе в пророки и простого глупца, вроде меня…

– Объясни, – попросил грек, – как удалось вашим вождям уговорить иудеев уйти из такой страны, из Вавилона?

– Так и удалось – словом. Ходить по воде, исцелять слепых, заговаривать от укусов змей – я слышал, что у других народов это необходимо – тогда люди верят в пророка. Но для иудеев важнее всего – слово. Недаром по нашему учению, со слова начался мир. Со слова Божьего.

– Ваши праотцы, я слышал, тоже творили чудеса. Например, Авраам и его сыновья умели находить воду в пустыне. Они ставили там колодцы.

Шаббат принёс свежую воду и испечённый утром хлеб. Беседа продолжалась. Аггир спросил:

– Ну, появится ещё одно государство с ещё одним народом – знаешь, сколько таких в Греции! И у каждого свой покровитель: у одних Афина, у других Гермес…

– Нет, нет! – Шаббат замахал руками. – Ты ничего не понял, гость. Какие покровители, какие боги! Есть только один Бог для всех людей. В Иерусалиме мы восстановим Его Дом, он будет открыт для всех народов. А иудеи станут Его благовестниками в мире.

Их беседа затянулась до утра. Когда Шаббат провожал гостя к пристани, грек спросил:

– А ты сам, пророк?

– Я уйду с последними.

Наконец короткий сезон дождей окончился, погода установилась, приближался зной. К этому времени караван был готов тронуться в путь. К Шаббату пришли главы Исхода. Нехемия рассказал, что решено двигаться тем же путём, каким некогда шёл Авраам: по широкой равнине вдоль берегов Евфрата. «Путь прямо на запад для нас закрыт, там – мертвая степь, пересечь её невозможно. На протяжении сотен стадиев[37] мы будем держаться реки и лишь потом повернём на запад, чтобы пройти в Страну Израиля через Пальмиру и Дамаск».

Коэн Эзра предложил уже на следующий день объявить в народе пост и призвать всех иудеев каравана собраться в северной части долины. Шаббат согласился: «Пора» и попросил Эзру вести летопись возвращения из вавилонского плена.

Ему показалось, что коэн робеет перед предстоящим. Шаббат отвёл его в сторону и напомнил слово Божье: «неторопливо выйдете и не бегом уйдёте, ибо впереди вас пойдёт Господь и стражем позади вас – Бог Израилев».[38]

Прощаясь с Нехемией, сказал:

– Всегда помни сам и напоминай иудеям: ты – потомок короля Давида!

Утром дня выступления каравана в путь над долиной Иудеев небеса сияли чистой голубизной. Если бы не лужи, трудно было бы поверить в ночной дождь.

Шаббат, Даниэль и с ними несколько коэнов из тех, что оставались в Вавилонии, стояли на холме, у подножия которого проходил иудейский караван: простой народ – ам–хаарец, учителя, священники, состоятельные люди, продавшие свои дома в столице. Большинство переселенцев шло пешком; старики, женщины и дети ехали верхом и в повозках. Верблюды, ослики, стада овец и люди – знакомые и увиденные впервые… Вот мимо холма пошли болотные иудеи из поселений на берегах реки Квар: из Тель-Мелаха, Друва, Адана, Имера. А вот и из родного селения Шаббата Тель-Харса. С кем же он останется? С добрыми соседями – вавилонянами, мидийцами, халдеями. Но никто уже не будет собираться на субботние молитвы в доме коэна Маллуха. Рош бет–абот со всем своим родом уходит в Иерусалим.

Караван внизу двигался медленно. Звучали бубны, шофары, люди окликали Шаббата, махали ему руками, желали здоровья и встречи в отстроенном Иерусалимском Храме. Улыбаясь, он смотрел на них: вот растерянное лицо ворчуна Амока, вот ведёт свою большую семью добродушный торговец Ошай из Вавилона, а это машет обеими руками сосед Рахум… Шаббат знал, что скоро эти люди будут озабочены каждодневным выживанием своих семей ещё больше, чем в Вавилонии. Он думал: жалко Иеремия не дожил, и Барух. И Иехезкель! Пророков уже нету среди них, да и не нужны им теперь пророки. Необходимы строители, воины и учителя новой жизни…

В общей колонне попадались и не-иудеи, Шаббат узнавал их по одежде и вспоминал, где довелось встретиться, как эти люди примкнули к народу, возвращающемуся в Страну Израиля. Вот вавилонский писец, они познакомились в доме родителей Малки – он жил на улице Птицеловов. А это – врач-сириец, он повсюду носит с собой мешочек, полный трав и камешков, исписанных заклинаниями, возвращающими здоровье. Проехала семья мидийца-звездочёта: все, даже дети там очень серьёзные, большие любители игры в шашки. А это – семья иудеев, занимавшихся выделкой льняных тканей, за ними – семья горшечников, «живущих при садах»…

Вдруг какая-то фигурка соскочила с ослика и побежала по склону холма наверх.

– Это – она,– сказал рядом Даниэль.– Твоя Малка.

Женщина подбежала, обхватила шею Шаббата руками, крепко поцеловала в губы, потом откинулась назад, посмотрела в глаза, расцепила руки, оттолкнула его, повернулась и побежала вниз догонять отряд столичных иудеев. Караван пошёл быстрее. Шаббат смотрел вслед уходящим людям и, зная, что они его уже не слышат, благословлял их, повторяя то, что не раз говорил им в последние перед исходом дни: – Вспоминайте, как уходили из страны фараона в Страну Израиля ваши предки, как Господь разверз перед ними морские воды – и вы забудете ваши страхи!

К вечеру Шаббат вернулся к себе в хижину. Серый комочек выкатился навстречу и стал тереться мордочкой об его ноги.

– Шалом, Надья, – сказал Шаббат. – Народ ушёл в Иерусалим строить Храм. Мы теперь одни. А где Дабиби?

Наадья повернул мордочку в сторону хижины – оттуда слышалось ворчанье.

– У этого сластолюбца новая подруга, – понял Шаббат. – Ладно, передай ему, что я не ушёл с караваном, что я остался с вами. Передашь? Сейчас принесу вам кашу и воду.

*

Глава 13

В караване шли люди, преисполненные веры в Божий приказ о возвращении в Иерусалим. Всего из Вавилонии в Страну Израиля двинулось сорок две тысячи душ.

Шли обычно ночью, чтобы избежать палящего зноя. Когда удалились от Евфрата, путешествие стало изнурительным. Вместо расцветающего сада и потоков живой воды перед путниками возникло выжженное солнцем пространство и на нём – бесконечная дорога с облаками пыли, поднимаемой ослами и верблюдами каравана. И всё-таки, настроение иудеев оставалось приподнятым, непрестанно слышалась музыка, запевали гимны, псалмы и старинные песни Израиля. Коэн Эзра записал: «Когда возвращал Господь пленников Сиона, мы были как во сне. Уста наши были полны веселья, и язык – песен. Душа освободилась, как птица из сети ловца. Разорвана сеть, мы на свободе. Помощь идет нам от Господа, создавшего небо и землю!»[39]

От Дамаска караван пошел по краю восточной пустыни на юг. Галилею оставили в стороне, у Иерихона пересекли Иордан. В это время в Стране Израиля начался сезон зимних дождей, стало холодно. Иудеи переживали оттого, что не успеют к зимнему севу – к празднику Песах уже собрали бы урожай.

На очередном привале старейшины «домов отцов» собрались в шатре у Главы Изгнания Нехемии, остальные ждали их в шатрах и палатках со своими семьями. Те, кому посчастливилось найти пещеру, прятались в ней. Дождь не прекращался, лишь временами капли стучали по крышам палаток слабее. В мире рано делалось темно, напуганные иудеи сидели в пещерах на корточках, лужи добирались к ним и туда. У костров сушили одежду, жарили зерно или просто прятались от мрачного настроения и обогревались.

– Мама, – спросила девочка,– а свет, он ещё вернётся?

Мать принесла тёплую кашу и горячую воду, поставила посуду на землю, и они с дочкой улыбнулись друг другу.

Едва закончилась трапеза, народу напомнили, что пришло время вечерней молитвы.

После восхода солнца караван продолжил движение. Идущие рядом беседовали.

– У нас был двухэтажный дом с восемью комнатами, – рассказывал человек с севера, из Самарии. – Дед говорил, будто его дед строил для короля Омри дом из слоновой кости.

–…Если бы ты знал, что такое жена–вавилонянка! Сатана! Я сказал коэну Маллуху: «Не надо мне ничего доказывать. Только скажи, когда караван пройдёт через наше селение, и я к нему незаметно присоединюсь. А их бога Баала я уже давно не боюсь!»

– …Не хочу я, чтобы сыновья повторили мою жизнь…

– …Любопытно же: как оно там, на Святой Земле?

– …Ты – от долгов, а я – по глупости!..

– …Я тоже обещал покойному отцу, что исполню его волю и вернусь. В общем, хотел, чтобы как все…

Иудеи дивились: как нас много!

Нехемия и коэн Эзра ехали на верблюде вдоль строя, отдавали приказы, выслушивали жалобы и ворчание, говорили, что уже скоро конец пути и напоминали, чтобы не ели с кровью и не варили падаль.

А за холмами вдоль дороги прятались голодные кочевники, ждали, когда удастся что-нибудь украсть и, если умирал верблюд или овца, – их быстро находили и съедали.

Нехемия и коэн Эзра часто говорили об оставшемся в Вавилонии Шаббате. Нехемия рассказывал:

– Однажды я спросил его: «Кто ты?» Он сказал: «"Эвед", то есть служитель. И весь наш народ – служитель Бога, его посланник в мире». Эзра задумался.

– Все мы, и ты, и я, назначены или выбраны людьми. А его отличил от всех сам Господь. Я это всегда чувствовал. – Помедлил и добавил: – Все иудеи это чувствуют.

– До сих пор не верится, что столько народу поднялось по слову Шаббата, чтобы идти в Иерусалим. – Бог дал ему силу творить чудеса.

– Воистину это Бог говорит ему, что должен делать народ.

– Божий человек!..

В пути детям рассказывали про Страну Израиля.

– Папа, почему дедушку похоронили именно под дубом, что это за дерево такое, в Вавилонии ведь не росли дубы, верно?

– Верно. Дуб – великое дерево. Он вот такой огромный и высокий – до неба! Иудеи его называют вечнорастущим, потому что, когда дуб стареет и засыхает, из-под его корня появляются молодые отростки. Поэтому дубы всегда служили для обозначения особых мест. Мой дед тоже умер по дороге в Вавилонию, и отец похоронил его под дубом и описал мне то место, чтобы я, как вернусь, нашёл и сказал над ним кадиш.[40]

– Он знал, что ты вернёшься?

– Да, он был уверен. А язычники в Стране Израиля ещё больше нас чтят дубы: под ними устраивают воскурения, приносят жертвы.

Коэн Йонатан не отпускал от себя раба-мидийца погонщика верблюдов. Тот даже лицом походил на своих животных: у него были длинные зеленовато-желтые зубы и такой же, как у верблюдов, взгляд светло-жёлтых глаз.

Мидиец объяснял:

– Верблюд кормится солоноватыми и горькими степными травами, которые никто другой не ест. Эта порода любит соль. Они могут свободно пить воду из горьких озер, которых полно у нас в Мидии. Едят они траву и колючки, а в голодную пору – все что попало, даже кости и шкуры овец.

Коэн Йонатан слушал с большим интересом и с уважением наблюдал за работой погонщиков, иногда всплескивал руками: «Ну, что только не создал Господь!» Он узнал, что кочевники пустыни не кормят верблюдов и даже не пасут их – они только роют колодцы и поднимают на поверхность воду.

– Видели, какие у них ноги! – делился коэн Йонатан со старшими сыновьями. – Они покрыты толстыми мозолями, и поэтому верблюду не страшно вышагивать по горячему песку и острым камням, а широко расставленные, сросшиеся пальцы не дают ему проваливаться в песок. Верблюд может спокойно улечься на раскалённый жаром песок, потому что у него огромные мозоли на груди и коленях – как подушки, он лежит на них, будто в доме на столбах, не касается животом песка и не обжигается. Раб говорит, что ноздри верблюда имеют форму щели. Когда поднимается буря, и ветер гонит песок, ноздри плотно сжимаются. Уши у этих зверей защищены густыми волосами от попадания песка, а глаза – двумя рядами длинных ресниц и ещё – прозрачным веком. Если песок все же засорит глаза, они начинают слезиться, смывая сор. Вот какое чудо создал Господь, на который день своего творения? Правильно, на Шестой, как и человека. С тюками на спине, по раскаленному песку, прикрыв глаза от ветра, верблюд бредёт себе через любую пустыню, выставляя вперед то левую, то правую пару ног. Седок дремлет, прикрыв лицо тряпкой, а верблюд несет его навстречу колодцу – он чует запах воды за много стадий.

– А правда, что верблюд может за один раз выпить сто вёдер воды, а потом не пить пять дней? – приставали иудеи к погонщикам.

Те подтверждали:

– Зимой, когда трава сочная, может жить без воды и двадцать пять дней. И при этом, сами видите их силу: у нас в обозе есть верблюды, которые вон уже сколько дней несут кедровые брёвна для ремонта Храма.

Пустыня на их пути состояла из песка, камней и долин между гранитными скалами. Горные козлы и газели возникали и исчезали вдали под редкими стволами тамариска и акаций, чьи корни проникали глубоко под песчаный покров и достигали воды. Проводники уходили далеко, чтобы найти подземные колодцы и пополнить запасы воды, но самим иудеям не разрешалось удаляться от каравана за пределы видимости. На рассвете проводники сворачивали свои шатры, седлали верблюдов и сгоняли в стадо овец, спрятанных в пещерах или пасущихся в долине, где после редкого дождя пробивались побеги низкорослых кустов. Иудеи, подражая им, делали то же самое. Овцам отдавали лучшую растительность, а верблюды не отказывались и от полыни.

Проводники спали в длинных и приземистых палатках, покрытых со всех сторон полотном, сшитым из шкур чёрных коз – в дождь оно никогда не протекало. Крыши палаток держались на нескольких столбах и натягивалась с помощью веревок, зацепленных за вбитые в землю колышки. По краям крыша свешивалась, образуя боковые стены. Каждый столб имел название, определявшее его место.

– Мой отец разбирался в этих премудростях, – вздыхал Амок, беседуя с едущим рядом приятелем. – Ну, ничего, там в Стране Израиля сыновья быстро научатся всему, что нужно для жизни.

– А ты сам?

– Я мечтаю обучиться резьбе по камню и работать на строительстве Храма.

Пока шли вдоль границы с Сирийской пустыней, видели шакалов, лисиц, газелей. Однажды на дороге остановилась антилопа. Проводники застрелили её из лука и съели. Иудеям любая дичь была запрещена, но они были голодны, поэтому часто возникали споры по поводу раздвоенных копыт или жвачки животного: может быть, законы иудаизма всё-таки разрешают людям его есть? Коэны твёрдо отвечали: «Нет! И никаких птиц – ни воробьёв, ни цапель!» Рассказывали, что какая-то семья сварила не то тушканчика, не то ящерицу, и утром соседи нашли всех членов семьи мёртвыми.

Коэн Эзра, сидя у костра, смотрел на прилёгшую близ дороги верблюдицу по имени Хашум. Несмотря на все старания проводников, в сумерках её подкараулил на пастбище вожак стада и, когда прибежал погонщик, было уже поздно. Он даже не пытался согнать вожака, оседлавшего Хашум. Верблюды сладострастно похрапывали, а погонщик говорил прибежавшему вместе с ним мальчику:

– Из-за того, что мы с тобой задремали, будут заботы. Теперь на неё надо будет грузить меньше поклажи, подкармливать – а ты как думал! Через тринадцать месяцев родится верблюжонок, а может, самочка. Уже через полдня он встанет на ноги и пошагает. Впрочем, до полутора лет он далеко не будет уходить от матери, будет пить её молоко… Это будет красивый зверь, но ты пока ничего не говори старшему проводнику. Хорошо? Только коэну Эзре скажу. Теперь уже недалеко до Иерусалима, а там будет видно

*

Глава 14

Некому стало работать на храмовых каналах, и они начали умирать: зарастали камышом, покрывались тиной. Зимой плотину прорвало, и вода залила ячменные поля. Храм требовал от царя войны, чтобы он привёл рабов, вместо ушедших иудеев. Царь направился в поход на север и на запад, разорял племена, приводил пленных с гор, и с островов.

Шаббат жил в опустевшем селении со своими зверями. Часто он сидел у костра возле хижины, не прося у Бога ничего, только ждал. Ждал, чтобы Господь явился ему ещё раз. Но Он больше не хотел подать знак Шаббату.

Когда вавилонянин Иддин зашёл позвать соседа для обхода общего участка, как они это делали раньше, он застал такую картину: около лежащего на земляном полу Шаббата сидели Наадья и Дабиби и, не отрываясь, смотрели ему в лицо. Зверьки часто-часто дышали, и животы их подрагивали. Иддину даже показалось, что они лизали лицо Шаббата, чтобы его согреть. Вавилонянин догадался, что это длится уже не менее суток, поставил перед ними еду и воду. Наадья и Дабиби даже не посмотрели в его сторону.

Иддин хотел помочь соседу, но не знал как. Лекарей в селениях «болотных» не было никогда. Вавилонянин обрызгал водой лицо Шаббата и прочёл заклинания от злых духов.

– Отчего он умер? – спросила новая жена у Иддина.

– От огорчения. Завтра я принесу за него жертву богу Энлилю.

***

© - Давид Малкин,2006

В повести использована репродукция с картины Михаила Александровича Врубеля.

Курсивом выделены цитаты из канона «Первые и последние пророки», ред. и пер. Давида Иосифона, Иерусалим, 1978 г.

 

Примечания



[1] Ал. Мень «Ветхозаветные пророки». Изд. «Советский писатель», 1991 г. 

[2] С северной частью Эрец-Исраэль – с Израилем – возможно, дело обстояло по-иному: завоевавшая его Ассирия обращалась с израильтянами более жестоко и изгнала их на север Месопотамии. Но тогда непонятно, отчего «Десять израильских колен» никогда даже не попытались вернуться на родину? 

[3] Мунго – индийская мангуста

[4] Исайя 61:1-2

[5] Барух – Благословенный (ивр.), в русской традиции – Варух 

[6] Ниппур – современный Нуффар в Ираке

[7] Халдеи (библ. название – «касдим») – родственная арамеям этническая группа, проникшая в Южную Месопотамию во II тысячелетии до н. э. В конце VII – нач. VI века до н.э. халдеи господствуют в Нововавилонском царстве, и Южная Месопотамия стала называться Халдее. Халдей Набопаласар сокрушил Ассирию и воцарился в Вавилоне в 626 году до н.э., основав царство. Его сын Навуходоносор в 587–586г. завоевал Иудею. Ко времени, о котором повествует книга, халдеи были просто одним из множества племён, населявших Вавилонию

[8] апрель-май 

[9] Бел-Шар-Уцур – библейский Валтасар

[10] Царский локоть – древневавилонская мера длины, 533 мм. Палец – 18,5 мм 

[11] Сведения о Древнем Вавилоне взяты из «Истории» Геродота (Книга первая, «Клио») 

[12] Иехезкель, 18: 2 

[13] Исайя, 40:1, 2

[14] Ирмияħу (в русской традиции – Иеремия): 29:6 и 10, 11 

[15] Иехезкель 11:15-19

[16] Иехезкель 37: 10-14 

[17] Исайя 61:1-2

[18] Исайя 52:12 

[19] Тевет, Тамуз, Тишрей, Ав – месяцы вавилонского календаря, перенятые иудеями. Гедалья – иудей, вавилонский наместник в Иерусалиме, убитый заговорщиками. По одной из версий его смерть спровоцировала уничтожение Иерусалима и Храма. 

[20] Псалом 121: 5-8

[21] «Иеремия»,15:18,19 

[22] Иехояхин, в русской традиции – Иехония, правил в Иерусалиме в 597 году до н. э 

[23] В русской традиции: Иоахаз, Иоаким, Иехония и Седекия

[24] Иеремия, 16:14, 15 

[25] Иеремия, 16:14, 15  

[26] В административном делении Персидской империи к Заречью относились все земли, лежащие за Евфратом

[27] «Песнь Песней», 2:8-9  

[28] Иеремия, 51:37-49 

[29] Псалом 128 

[30] Бар-мицва – церемония, связанная с достижением мальчиком возраста 13 лет и одного дня. С этого момента он считается взрослым воином и обязан выполнять Закон.

[31] «Ктувим» («Писания»), «Эзра», 1: 3-5

[32] Там же, 3:13 

[33] Экбатаны – совр. Хамадан

[34] Эзра, 1: 9-11 

[35] Иехезкель: 43, 1-7

[36] Кислев – сер. декабря

[37] Персидский стадий – прибл. 230 метров

[38] Исайя, 52:12 

[39] Пс 125, 123 

[40] Кадиш – поминальная молитва.

 


К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 4297




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2009/Starina/Nomer1/Malkin1.php - to PDF file

Комментарии:

Вопрос по искусству
- at 2009-03-25 07:55:44 EDT
Артур
- Wednesday, March 25, 2009 at 07:41:38 (EDT)
А разве на картине написано, что это Иоанн Креститель?
Врубель, "Иоанн Креститель", акварель, 1905 год, Гос. Третьяковская галерея, Москва. Источник: Ефремова Л.А. Врубель. М. - Олма-пресс, 2005.
Это просто образ Пророка, вполне даже адекватный.
Если автор хотел сказать, что Второисайя – это и есть Иоанн Креститель, то тогда, и к названию картины можно спокойно относиться. Но тогда это уже спор не по искусству…

Артур
- at 2009-03-25 07:41:40 EDT
Вопрос по искусству
- at 2009-03-25 06:24:08 EDT
Почему в повести о еврейском пророке …использована репродукция с картины Врубеля, "Иоанн Креститель", а не 2 картины того же автора на тему пророка?


А разве на картине написано, что это Иоанн Креститель? Даже если Врубель так ее назвал, не с оригинала же он ее писал. Это просто образ Пророка, вполне даже адекватный. И к названию картины надо спокойней относиться. Так мне кажется.

Вопрос по искусству
- at 2009-03-25 06:24:08 EDT
Почему в повести о еврейском пророке …использована репродукция с картины Врубеля, "Иоанн Креститель", а не 2 картины того же автора на тему пророка?