(А. Ахиэзер, И. Клямкин, И. Яковенко «История
России: конец или новое начало эпохи», М., 2006 г.)
Обширное исследование является не изложением (хотя
бы оригинальным) некоего курса привычной российской истории. В последние
десятилетия выходят свет множество монографий, посвящённых прошлому России – большие
работы, исполненные мыслей и поисков, и авторы рецензируемой книги на эти источники
всегда ссылаются. Мол, хотите знать подробности, господа читатели, извольте посмотреть
монографию или статью такого-то или такого-то автора, мы с ним согласны… Сами же
они сосредоточились на теме… как бы точнее выразиться… на историософской
проблематике русской истории. Конкретно волнует следующее: почему веками история
России складывалась с постоянной закономерностью: стремительное развитие,
огромный культурный рост и – неизбежная, как закон природы, катастрофа в конце той
или иной эпохи. Следует обвал – или в монгольское иго, или в Смуту, или в 1917
год, или, наконец – в 1991-й… Мысль, которая тремя авторами владеет, к которой
они последовательно подводят, такова: появился ли, наконец, шанс у великой державы
выскочить из этой вечной исторической петли-удавки, спастись от будущего катастрофического
провала… Неужели и нынче «всё опять повторится сначала»?
Авторы согласны с «почвенниками», мол, в России сформировался
особый, национальный тип цивилизации. Однако полагают, что их оппоненты не поняли
самой сути, т. е. российской специфики, причин и неизбежных следствий хода такой
цивилизации. И – попытались в монографии определить сию особость, выявить реальные
поводы как развития, так и жутких катастроф России.
В своей фундамент гипотезы они положили идею двойственности
государственной системы Руси, сложившейся после появления варягов на
Восточноевропейской равнине. Общественная система восточных славян, как и у других
древних народов, видимо, определялась народоправством, идеей всевластной
демократии. Племенами руководило Народное собрание, именовавшееся на Руси «вече»,
оно обычно справлялось со встававшими задачами, когда речь заходила о местных
делах, о проблемах, с которыми каждый из участников, т. е. большаки, главы
семейств, был знаком, имел информацию и собственное отношение. Но растущему
человечеству, в том числе и восточным славянам, приходилось создавать из племен
новую систему – государственную, а управлять государством через народное
собрание практически оказалось невозможно. Уже потому, что на большой
территории собрать вече просто нельзя. Кроме того, для государственных задач «решателям»
потребны специальные знания и навыки, короче, потребны не «кухарки» из демократов,
а профессионалы (неслучайно и в современной демократической системе
управленческая функция возложена на назначаемых властью чиновников, да и в
системе выборов важнейшую роль играют профессиональные навыки и таланты
избираемых). И в летописи появляются переломные строки: «Земля наша велика и
обильна, но порядка в ней нет. Придите и володейте нами…»
Так, параллельно с вечевой системой, распоряжавшейся
местными делами (позднее термин «вече» заменят «сходом»; ещё позднее -
«советом») возникнет иная власть, которой отводилась государственная функция.
Она возникала в соответствии с народными желаниями и представлениями – для
решения вопросов, которые вставали перед растущим обществом, но которые само общество
не в силах было решать на сходах-вече..
Естественно, возникшая с Рюриковечами «вторая
система», государственная, соответствовала психологически-культурным ценностям,
выработавшимся в умах современников. Культура славян имела домашне-семейные
идеалы, а в семьях того времени власть «большака», т. е. хозяина семьи, всюду считалась
абсолютной – и над женщинами, и над детьми (в России-то вплоть до XYIII века (sic!)
отец имел право убивать детей! Это считалось свойством любых, самых
высококультурных цивилизаций – именно такими выглядят, например, права глав семей
в Афинах эпохи Перикла! Абсолютная власть великого князя или царя строилась
именно по этой, выражаясь сегодняшним языком, «матрице» - матрице Отца семьи.
Словосочетание «царь-батюшка» носило не поэтический характер – нет, его
воспринимали именно как Всеобщего Отца (к слову, ещё в Египте фараон считался и
назывался отцом египтян).
Итак, на территории будущей России возникла двойственная
система государственности, при коей вечевая составляющая оставалась догосударственной,
хотя распространённой в массе народа. Она вступала в конфликт со второй, государственно-княжеской
(царской) властью, непрестанно ей проигрывая. Тем не менее, сход собирался очень
долго - как для решений в сельских общинах, так и у беглецов от царской власти,
превращавшихся на окраинных землях в казаков. И система сходове имела никакой возможности
обойтись в жизни без параллельной царской власти «большака»: неслучайно Емельян
Пугачев аж в последней четверти восемнадцатого века провозглашал себя «истинным
царём», обещав, однако, весь народ «поверстать в казаки»… На практике конфликт
вечевой системы с самодержавием оборачивался борьбой масс с тем или иным «элитным
слоем», но в защиту власти самодержавной – единственной властью, которая,
согласно культурным кодам населения, решала общегосударственные вопросы.
Однако в утвердившейся княжеско-царской системы,
получившей название «самодержавия» (термин «самодержавие» обозначал не
абсолютную власть Батюшки внутри державы, но лишь суверенность от внешнего
подчинения), возникла трудно разрешимая проблема. Как мобилизовать таланты и
энергию подданных на претворение намеченных царем целей? Ведь принятие решений только
одним абсолютным монархом-«большаком», превращало любую элиту в коллектив частных
личностей, неизбежно озабоченных, прежде всего, задачами личного выживания и
обогащения. Такова реальная жизнь во всём человечестве! Описанию многочисленных
маневров властителей России, направленных на выявление энергии и талантов их слуг
в интересах государства, посвящено много страниц. Главным средством казалась пропаганда
«беззаветного служения», т. е. бескорыстной работы подданного на самодержца.
Излишне напоминать, насколько, с одной стороны, бескорыстная политика
малоэффективна на практике, а, с другой, - что сие русское «беззаветное
служение», переформулированное после 1917 г. в знакомое всем нам «преобладание
общественного над личным», прожило вплоть до конца XX века! (Да, кажется, и доныне
живёт?..)
Важнейшей проблемой в России всегда оставалась военная
конкуренция с Западной Европой. Россия не могла, например, перенять для себя
черты европейски-эффективной системы – не могла, в частности, по принципиальным
соображениям (например, в Европе всегда не хватало земли, а Россия – напротив
– не имела нужного количества людей для обработки. Поэтому в Европе с давних
времен ценили огромное значение собственности, и даже самые абсолютные и
жестокие монархи на Западе на собственность подданных не решались посягать. В
России же, напротив, при изобилии земли не хватало людей, поэтому
первостепенное значение приобретало прикрепление всех имеющихся к земле, т. е.
превращение вольныххлебопашцев в рабов). Нас всегда рассказывали про
страшную крестьянскую нужду в земле, но сия нужда возникла лишь в XIX веке, в
процессе так называемого «аграрного перенаселения». Тогда интеллигенция и приняла
в качестве аксиомы, не требующей обсуждения, «обезземеливание порабощённых крепостных»…
Но это было отнюдь не вечным российским обстоятельством!
Однако просто пренебрегать опытом Европы Россия не
могла тоже. Игнорировать западные достижения могли на какое-то время в Китае
или в империи Великих Моголов, потому что те находились географически очень далеко
от «промышленных революций». Но Россия-то соседствовала с Европой напрямую, и военно-физическое
отставание грозило прямым порабощением. Восточная степная кавалерия более не брала
верх над западной пехотой, и новое оружие резко изменило мировое соотношение
сил… Традиционной восточной армии в Московии не хватало даже для побед над
крымцами! И первая попытка Ивана Грозного померяться силами с Европой кончилась
поражением от поляков. Властителям державы постепенно становилось ясно: только
переняв орудия мощи от европейцев, можно выдержать с ними конкуренцию.
Простым и общепринятым способом заимствования
чужих культурных ценностей считалось прямое покорение чужой, более развитой
земли, а уже затем - внедрение опыта покорённых в местные традиции. Но, увы, с
наличными силами такая победа у России не получалась... Попытка просто закупить
чужой опыт (при первых Романовых) завершилась безрезультатно: войны Алексея
Михайловича и князя Голицына кончились, по существу, ничем… Только Петру I удалось переломить
ситуацию и, включив в состав империи новые области, ввести в состав российской
культуры новые, иноземные ценности, сообщив значительное ускорение культуре державы.
Однако вечно-«догоняющий» способ развития России страдал
неискоренимым пороком, отмечают исследователи. С помощью зарубежных технологий
и специалистов Россия могла сравняться с современными западными державами, но она
не могла вживить нужные механизмы для зарождения новыхценностей прямо
здесь, на месте, в России. Петровского, например, рывка, хватило примерно лет
на сто. Но уже сталинского – на два десятилетия. Россия вновь и вновь начинала отставать
и нуждалась в следующем, мучительном и напряженном рывке вслед за Европой. Такие
рывки произошли во второй половине XYIII века, потом при Александре II, потом после
1917 года. Дополнительная трагедия России заключалась в том, что в российской
культуре всегда взаимно и рядом сосуществовали две культуры – культура Державы российской,
заимствовавшая приоритеты из Европы, впитывавшая элементы от многих завоеванных
народов, входивших в империю (от немцев и евреев, в частности) и - культура собственно
народа русского. Последняя оставалась по прежнему на догосударственном
уровне - в идеалах справедливости. Возникал грандиозный раскол в культуре российской:
как выразились авторы - «между девятым и девятнадцатым веками»…
Народные идеалы, однако, совпали с выработанными в
Европе новейшими ценностями, т. е. с социализмом. И очередной обвал,
свершившийся в 1917 году, вызвал к жизни немыслимый, казалось бы, блок
крестьянства с социалистическими кружками и партиями в городах. Насколько помнится,
авторы монографии первыми обратили внимание на особые требования крестьянства в
первой революции, 1905-7 гг., - на принципиальный отказ русских крестьян от идей
частной собственности на землю. Конечно, к XX-му веку и в среде крестьянства
возникало расслоение, и почти пятая часть их, т. е. значительная доля, воспользовалась
реформой Столыпина и вышла из общин, заимев свою, частную землю. Именно они,
наряду с «новыми помещиками», поставляли на мировой рынок большую часть
товарного хлеба и тем обеспечивали зарубежные инвестиции в российскую
промышленность («Перепись 1917 года показала, что 52% крестьян… не имели
усовершенствованного инвентаря. Его закупали, главным образом, помещики и
крепкие крестьяне, выделившиеся из общины… На долю подавляющего большинства
крестьян приходилась лишь четверть зерновой продукции страны» (стр.288) Но – и
на это тоже обратили внимание авторы – «новые хозяева», «отрубники», вызвали
наиболее активную ненависть у своих односельчан. На каждый поджог помещичьей
усадьбы приходилось в годы революции примерно по четыре поджога крестьян «на
отрубах». И четыре пятых крестьянства к 1917 году по прежнему желали отмены
частной собственности на землю, предпочитая делить землю в селах «по
справедливости», т. е. исходя из числа едоков в семье.
…В сущности, российские социалисты как бы и провозгласили
крестьянские идеалы, тем самым давая возможность их реализации в
государственном масштабе. И придуманные в народе, заимствованные Лениным у него
«Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов» тоже реализовали на
практике вечевой способ управления страной Россией (Советы служили своеобразным
аналогом привычных сельских сходов). Но, конечно, преодолеть изначальную
неспособность Советов к общегосударственной политике или невозможность
обслуживать интересы всё возраставшего российского городского населения Советы
по прежнему не умели. Этот порок вечевой системы Ленин сумел преодолеть, создав
«партию нового типа», которая на практике руководила всеми общегосударственными
делами – но из-за кулис, предоставив формальную власть Советам, ничего на деле
не решавшим.
А как обернулось дело со «справедливой общиной» на
селе?
Постоянные переделы земельных участков пользу
больших семей не существовали при Рюриковичах. Только при Романовых они
возникли в помещичьих хозяйствах и только при Екатерине II распространились на
большую часть крестьян – на государственных и удельных земледельцев.
Императрица отлично понимала, что такие переделы участков от более богатых в
пользу бедных подрывают продуктивность земледелия… Но она не желала, во-1-х,
появления удачливых фермеров, конкурирующих с опорой трона – с дворянами («от
добра добра не ищут»), во-2-х, она и её преемники опасались пролетаризации
крестьянства и соответственно – революционных настроений. Лучше уж приглашать
иноземных колонистов на пустующие земли (например, немцев, даже евреев). Так
искусственно гасились частнособственнические чувства в крестьянах, но зато
власти получали свою часть выгоды – удобство при сборе податей (ведь подать
была «подушной», т. е. независимой от богатства подданного, зато у каждого
появлялась возможность её платить). И отсюда вырастает, по мнению авторов,
успех позднейшей сталинской революции. Государство уничтожило вообще
частную собственность и устроило себе удобнейшую форму выкачивания из сел
поставок-налогов. Правда, пришлось разрешить приусадебные участки, чтоб хотя бы
кормить население. Авторы приводят поразительные факты: «В 1938 году
приусадебные участки занимали 3, 9% всех посевных площадей и производили 45%
всей сельскохозяйственной продукции. На их долю приходилось 70% производимого в
стране мяса и молока» (стр. 377).
Но независимо от формально поставленных вождём целей
главным итогом сталинской революции стало исчезновение культурного раскола в
населении России. Практически исчезла традиционная сельская система культурных
идеалов. Сталин (с помощью жесточайших репрессий) добился превращения по
преимуществу аграрного народа своей страны в городское сообщество! Конечно, сие
удалось, потому что лозунги, под которыми проходила революция при Сталине, казалось
близкой массовому сознанию репрессированного крестьянского класса. Сталин
действительно уничтожил противоречие между городом и деревней, он подвергнул народ
«огораживанию» - европейской грамотностью и наукой. Сталин отверг частную
собственность, которую им же «раскулаченные» крестьяне тоже осуждали, он действительно
объявлял землю общенародной собственностью и т. д. И новым господствующим
классом в системе он тоже делал недавних выходцев из деревень, получавших в вознаграждение
собственность репрессируемых горожан плюс право на власть в стране… По мысли
авторов, перераспределение чинов и городской собственности явилось своего рода модификацией
«перераспределения земли по справедливости», присущей сознанию русского мужика
в прежней сельской общине. Сталинская революция сверху превратила Россию из
«страны с сохой» в «страну с атомной бомбой», как определил её Черчилль.
Но эта же революция неожиданно для вождя подрубила
и самое основу существования народа – прежде всего, возможность нации самое
себя кормить в границах страны. Собственно, таков вечный кризис российской
истории: невероятной силы и жестокости пресс обрушивался на людей (2догнать и
перегнать»), потом - неизбежная передышка после страшного напряжения – и следовал
неизбежный обвал – из-за переутомления. Вот Иван Грозный попытался ворваться в
Европу, подвергнув традиционное общество изуверскому террору… Народ принял его
цели: в самом эпитете «Грозный» скрывалось одобрение царю. Но прошло лишь
немного лет со дня его кончины, и - наступила «великая смута». Государство чуть
не погибло. После Петра I неслучайно возводили на трон женщин: в этом элите
виделось некое средство сохранять верность «идеям Петра», но спасаться от его
неумолимого кнута… На грани XIX и XX веков - невероятной силы социальный напор «новейшей
индустриализации», и народ, не выдержав испытания, рухнул в катастрофу 1917
года.
И то же произошло со сталинской эрой: Россия
закономерно завершила её крушением 1991 года. И - не могла не завершить.
Авторы утверждают, что российское государство
возникло как функция защиты нации, прежде всего, от внешней угрозы, постоянно над
ней нависавшей. Поэтому мобилизационная готовность определяла всю жизнь страны
постоянно. Им видится, что на такое милитаризованное устройство России немалое
влияние оказала стратегия и тактика величайшей военной державы по соседству –
Османской империи. Спорить мне сложно, но лично видится, что Россия Рюриковичей
превратилась в военную империю под влиянием, прежде всего, Золотой Орды. В
культурном сознании русичей беспрекословно поселилось признание верховной
власти Чингизидов – даже после того, как Орда развалилась на несколько уделов (Русь
считалась лишь одним из удельных владений империи). Казань завоевал ещё Иван III,
но и тогда он посадил на трон «законного монарха» - Чингизида. Дерзость его
внука, молодого Ивана Грозного, проявилась в том, что, завоевав Казань, он
присоединил её к Русскому уделу и тем самым обозначил претензию узурпатора на
трон Чингизидов. Поэтому так легко, почти без боя, покорились другие уделы Орды
(Астрахань, Ногайщина, Сибирь) – московского царя воспринимали в татарском мире
как узурпатора власти Чингизидов, нового верховного хана Орды. Интересно, что
Иван-то признал как раз себя данником Чингизидов и платил даль Крыму (хотя авторы
правы – фактически чтоб откупиться от набегов). А когда устроил комедию с мнимым
отречением от престола, назначил царем на Москву… потомка Чингизидов, Симеона
Бекбулатовича… В итоге Россия перестала платить дань «законным сюзеренам»
только при Петре I-м!
Интересна концепция о построении Российской
державы как системы, выстроенной специально для постоянной войны. Во время войн
мобилизация населения сверху донизу давала неплохой эффект. Но как построить
стратегию и тактику в эпоху мира? Вот это власть плохо себе представляла. Вечная
всеобщая мобилизация требовала от народа неимоверных усилий и оказывалась не по
карману державе. Чиновникам, например, вообще не платили жалования деньгами до
середины XYIII века – взятки считались вполне законным средством их
существования. Меня, например, поразили факты, приведённые авторами: после 1815
года Александр I вздумал создать континентальный союз для охраны Европы от революций,
«Священный Союз» предполагался в виде тайного блока трех императоров, но царь
не выдержал молчания вокруг осуществления мечты жизни, и о секретном пакте
объявил с амвонов всех церквей! Но - для того, чтобы поддерживать сию политику,
Александр вынужден был содержать в мирное время под ружьём МИЛЛИОН рекрутов! Т.
е. больше, чем имели солдат ВСЕ армии Европы вместе взятые! Не странно ли, что
военные расхода на душу населения превысили в России аналогичные расходы в
западноевропейских странах примерно втрое!! Удивляться ли, что Россия постоянно
отставала от европейских держав, что средств на содержание армии постоянно не
хватало, что приходилось задумывать неприемлемые даже для крепостного населения
«военные поселения» (которые после бунтов пришлось-таки отменять: они ощущались
хуже крепостничества)...
Военный «зажим» во внутренний политике порождал, с
одной стороны, уход из общественной жизни страны её самых талантливых и
энергичных деятелей в образованной элите (известный феномен «лишних людей»), а,
с другой стороны, он же парадоксальным образом лишал офицеров и генералов необходимой
на войне самостоятельности в принятии решений. Т. е. даже в самой военной
деятельности армия лишалась важнейших свойств, необходимых для победы. И в
схватках с современными индустриальными державами Россия терпела поражения, что
приводило к обвалу той самой военной системы.
Весьма ценным свойством схемы авторов мне видится отказ
от модной нынче руссоистской идеи относительно природной склонности человека к
свободе и общества - к демократии, которой, дескать, противостоит угнетающая
сила, произвол нехороших, деспотичных, властей. Авторы внимательно оценивают
культурные мерки российского общества той или иной эпохи и выводят его поведение
из тех идеалов, которым массы народа оказывались реально преданы. Поэтому,
например, победа Октябрьской революции выглядит в книге закономерным итогом для
своей эпохи, отразившей идеалы именно так, как они виделись массой народа, а не
результатом заговоров (германского, масонского, еврейского и прочее).
Сказанное выше не отвергает роль Берлина, лож или
еврейских авантюристов в развертывании событий. Но закулисные силы добивались
успеха постольку, поскольку умели обслужить истинные представления российского народа
о его интересах. Они-то, естественно, стремились к каким-то своим целям, мелким
и временным, но по большому счету эти заговорщики обслуживали российскую массу
своего времени. И если мы с высоты сегодняшних знаний истории понимаем иллюзорность
и ошибочность идеалов тогдашних масс, противоречие их же, масс, жизненным
интересам – то это, на наш взгляд, не противоречит тому, что заблуждались именно
народные массы, а побеждал в России только тот клан, что умел этими иллюзиями
масс воспользоваться.
В книге - множество интересных частных
соображений. Например, так называемое «господствующее сословие», т. е.
дворянство, вплоть до 1762 года, до указа Петра III «О вольности дворянской», реально
было закрепощено: оно было обязано нести службу – в армии или в штатской
администрации, а без неё – лишалось имений, т. е. собственности. И в принципе
правовое положение дворян и крестьян тогда не различалось, но только в реальном
исполнении тех или иных обязанностей перед государством. ВСЕ люди считались
крепостными – в том или ином виде. И странно обозначать дворян до Екатерины как
господствующий класс! Лишь Екатерина II впервые попыталась установить партнёрские
отношения самодержавия с дворянством, превратив дворян из холопов (хотя и высшего
сословия) в действительно правящую элиту. Но реальные права дворянства в жизни
оказывались ограничены до предела.
Также по-новому предстает в книге ситуация и промышленников
в России. До Петра I промышленная и торговая собственность в России считалась
частной, но весьма-весьма условно: купец или промышленник имел право выпускать
или привозить тот или иной товар, это не считалось преступлением; но если дьяк в
приказе приходил к выводу, что некая акция может оказаться выгодной казне, он
автоматически отбирал у купца все права и лицензии на товар в пользу казны…
Например, «в конце XVIII - начале XIX века действовал запрет на свободную торговлю сукном» (стр.
277), да и вообще множество крупнейших предприятий находились в так называемом «условном
владении», когда казна имела право диктовать владельцу и размер выпускаемой
продукции, и количество работников, и даже величину их зарплаты.
Такой (в реальности всеобщий) контроль власти над
жизнью страны был удобен, когда приходилось мобилизовать все мыслимые ресурсы
для борьбы с внешним врагом, т. е. в условиях войны. Но в мирной ситуации он же
неизбежно тормозил всякое развитие, причём не только в новейших отраслях, но и в
самых традиционных, например, в земледелии. «Я хорошо знаю, - писал, например,
екатерининский вельможа князь Голицын, - что леность неразлучна с рабским
состоянием и есть результат продолжительного рабства, в котором коснеют наши
крестьяне, образовывая их истинный характер, и в настоящее время очень немногие
из них сознательно стремятся к тому роду труда или промышленности, который
может их обогатить» (стр. 282). И - вывод авторов: «В «житницу Европы» Россия
превратилась не благодаря росту урожайности, но исключительно за счёт
расширения посевных площадей на присоединённых новых и осваивания старых
территорий. В середине XIX века русские крестьяне собирали с каждого гектара
почти на треть меньше ржи и пшеницы, чем английские фермеры в XYIII столетии.
За полтысячелетия урожайность в Англии выросла в три раза, в России же она не
изменилась» (стр. 284).
Авторы доказывают, что после 1917 года социалистическое
государство восстановило на всероссийском уровне многие из традиций сельской
общины. Оно не только отвергло частную собственность, что, в общем, соответствовало
понятиям крестьянства о справедливости, но взяло на себя, подобно общине, социальные
функции (бесплатное здравоохранение и образование, например, или предоставление
жилья). Подражая замкнутой сельской общине, власть изолировала страну от
«враждебного капиталистического окружения» и, как упоминалось выше, устраивала
регулярно «переделы имущества», вроде переделов участков на селе… Правящим
классом страны на деле оказывались выходцы из общин, которые вписывались в
новое общественное положение, подобно тому, как некогда выходцы из Ордынской
знати приспосабливались к московскому боярству… Легко это давалось!
Известный писатель-монархист И. Солоневич писал:
«Я никогда не мог и до сих пор не могу понять, какой чёрт тянет людей на верхи
сталинской бюрократической лестницы. Власть – дутая, деньги – пустяковые,
работа каторжная, и всё равно гениальнейший рано или поздно зарежет». Но
служители, выбранные Сталиным, происходили из нуждавшегося буквально во всём
слоя населения, и сталинские привилегии казались им неоценимыми благами.
Монархист-эмигрант просто не мог такую их нужду представить!
«В конце концов, советская система споткнулась о
ту же самую проблему, которая оказалась камнем преткновении для
государственности досоветской, - пишут авторы, - она тоже не смогла найти оптимальную
меру между общим интересом и частными интересами, при которой личные ресурсы
страны могут быть использованы для во благо каждого, но не во вред благополучию
и устойчивости государства. Эта проблема остаётся нерешённой и сегодня» (стр.
368).
Особенно критично авторы относятся именно к
сталинской модели социализма, ибо, по их оценке, «технологическое обновление
сопровождалось не развитием, а упадком – в этом состоит уникальный итог
сталинской модернизации» (стр. 339).
***
В завершение, для объективности, должен коснуться
того, что мне видится недостатками этого богатого по содержанию тома..
Первый его недостаток касается завершения книги,
посвящённого послеперестроечной эпохе. Я уже заметил, что громадное достоинство
исследования видится мне в справедливой оценке культурно исторических идеалов
российской массы и в умении оценить совершавшиеся в истории события в
соответствии с идеалами народа, отнюдь не совпадавшими с ценностями,
выработанными в европейской цивилизации. Но авторы безусловно принадлежат к
числу либерал-демократов, они желают торжества в России западной системы и свою
книгу явно видят неким орудием в борьбе за воспитание масс и преобразование
страны в духе либерал-демократии… Это благородно, это понятно, но… Но это противоречит
исторической задаче сочинения. Когда они анализируют ход истории Российской
Федерации после 1991 года, явно забываются их собственные оценки истории
России, часто неготовой к восприятию западных идей. Такова жизнь, как это ни
неприятно осознавать, такова реальность… И поэтому заключительная часть книги
производит впечатление не завершения курса российской истории, а некоего
агитационного материала, самого по себе благонамеренного – но как-то не для
России написанного. Ведь страна, которая в ходе истории потеряла десятки
миллионов лучших граждан, явно не может сразу и без помех взобраться на вершины,
которыми обладают более благополучно развивавшиеся государства. За всё
приходится в истории платить – и тем паче за жертвы лучшими людьми нации…
Второй недостаток книги – стиль. Учёный стиль,
который я лично «на дых» не переношу. Когда о простых вещах начинают говорить
умышленно иностранными словами, долженствующими показать, что текст обращён не
к обычным людям, а к специалистам, изъясняющимися друг с другом на птичьем
языке. Особенно сие раздражает в сочинениях именно по российской истории. Хорошо
бы, чтобы книга, подобная этой, вышла, наконец, в варианте, доступном обычному
читателю.
Но в целом – авторы совершили огромное и
благородное дело. Для всех, кто обдумывает не только прошлое, но и настоящее
российской истории.
