В феврале 2005 года редакция
балтиморского журнала «Вестник» обратилась к нам с просьбой прокомментировать
статью Юрия
Колкера «Гонфалоньер справедливости» о поэте Коржавине, предложенную автором для
публикации. Мы написали по небольшому эссе, и весь блок из трёх статей был
опубликован в «Вестнике» (№6 (369), 16 марта 2005 г.). К сожалению, этот номер
журнала не был представлен в Интернете. Между тем г-н Колкер опубликовал свою
статью также и в «Неве» (№6, 2005 г.), включая сетевую версию журнала. Эссе
Колкера может быть найдено по адресу:
http://magazines.russ.ru/neva/2005/6/ko24-pr.html.
В такой ситуации мы решили
предложить наши эссе-комментарии редакции сетевого журнала «Заметки по еврейской
истории» с тем, чтобы сделать их доступными читательской аудитории Интернета.
Сергей Баймухаметов (Москва), Борис Кушнер (Питтсбург)
4 июня 2008 г.
Нуждается ли Наум Коржавин в моей защите? А равно
Николай Тихонов, Константин Симонов, Ярослав Смеляков?.. Как говорят в Одессе,
не смешите моих старых рваных тапочков… Но тем не менее пишу, потому что в
защите нуждаемся мы – читатели. И, не побоюсь сказать, литература. Потому что
статья Юрия Колкера – одна из многих.
Прежде всего обращает внимание и вызывает отталкивание
бульварно-панибратская вселенская смазь, неряшливость мысли и неряшливость
метода. (Неряшливость – это еще самое мягкое слово.) Из того, что все советские
люди были советскими, делается личный вывод и личное почти обвинение – и
Коржавин советский. Из того, что почти все советские писатели воспринимали свое
привилегированное положение в обществе как норму, делается личный вывод –
Коржавин «верил и верит, что писатель и читатель – два разных зоологических
вида: писатель каким-то образом возвышается над читателем, умнее его, имеет
перед ним преимущества, общественные и чуть ли не правовые (всяческие там дома
творчества, деньги из литфонда и иные подачки, а главное – право на творческую
праздность в стране подневольного труда)». Из того, что все советские люди,
попавшие в эмиграцию, чувствовали себя дискомфортно, а дискомфортнее всех –
писатели, делается личный вывод о потерянности, ненужности, выпадении из
времени и места самого Коржавина. Из того, что некоторые евреи в Советском
Союзе принимали православие, делается вывод, что Коржавин крестился не по
велению души, а по каким-то иным мотивам… (Кстати, а как быть с евреями,
принимавшими православие в царской России?) И т.д., и т.п.
Сергей Баймухаметов и Наум Коржавин
Как говорят англичане, и кошка имеет право смотреть на
короля. Скажу даже больше – судить о короле. И я изо всех сил буду отстаивать
эти права кошки, потому как без них – конец всему. Меня в суждениях Колкера о
Коржавине задевает не покушение на безусловный авторитет – меня удручает
убогость суждений. Неблагородство мысли. Несопоставимость суждений о Коржавине
с масштабом личности Коржавина.
В статье Юрия Колкера удивили меня также
литературно-критические, литературоведческие попытки автора. Да, сия область
весьма субъективна. Но даже субъективные оценки и выводы должны подкрепляться
более или менее выстроенной системой, профессиональной работой, если хотите.
Например, опасно приставать к людям с вопросом: кто кого поборет, кит или слон?
Опасно потому, что люди могу подумать о тебе что-нибудь странное… То же самое
относится и к субъективной литературно-критической области. Но Колкер об этом
как будто не знает. Он цитирует знаменитые строчки Коржавина:
Столетье промчалось. И снова,
Как в тот незапамятный год –
Коня на скаку остановит,
В горящую избу войдет.
Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд…
Но кони – всё скачут и скачут.
А избы – горят и горят.
И задается вопросом: «Где тут собственно поэзия?»
Затем цитирует строчки Мандельштама:
Когда Психея-жизнь спускается к теням
В полупрозрачный лес вослед за Персефоной,
Слепая ласточка бросается к ногам
С стигийской нежностью и веткою зеленой.
И приходит к выводу: у Мандельштама – поэзия, а у
Коржавина – публицистика, фельетон.
С этим можно спорить, а можно не спорить. Хотя я не
нахожу здесь предмета для спора вообще. Суть в том, что нельзя сравнивать
несравнимое. Можно анализировать лирику Коржавина и лирику Мандельштама. Можно
анализировать стихи Коржавина о Сталине и стихи Мандельштама о Сталине. Но
нельзя сравнивать «Я помню чудное мгновенье…» и «Во глубине сибирских руд…»
Нельзя сравнивать «Пора, красавица, проснись…» и «Клеветникам России».
Надеюсь, я ясно выразил свое профессиональное
удивление. И потому считаю данные упражнения Колкера несостоятельными с
литературно-критической, литературоведческой стороны.
Другой вопрос – зачем и почему всё это написано? Да
кто ж на это ответит, кроме самого Колкера… Но тенденция общая прослеживается.
Особенно если прибавить обвинения в советскости и прочем, которыми изобилует
статья Колкера. И не только его. Давно, еще с перестроечных лет, значительная
часть молодых литераторов с азартом стала говорить и писать о «похоронах
советской литературы». Но почему-то они говорили и писали не о том, что было
«советской литературой» в худшем смысле, а ниспровергали непременно великих.
Хотя и это понятно: на филиппиках в адрес митькиных или пупкиных не
прославишься, а вот если уничижительно отозваться о Тихонове или Симонове –
совсем другой резонанс.
Например, поэт и критик Геннадий Красников в
«Литературной газете» написал: «Невозможно взять в толк, на чем, собственно,
крепился столь несоразмерный поэтический, прозаический, общественный авторитет
…К. Симонова…»
Красников упоминает и другие имена, но я остановлюсь
только на Симонове. Такое ощущение, будто Красников никогда не читал и не
слышал о стихотворении «Жди меня».
Не было в мире такого поэта, которого знали бы и
читали во всех солдатских землянках на фронте от Балтики до Черного моря!
Ветераны говорили мне, что газетную вырезку со стихотворением «Жди меня» хранил
в кармане гимнастерки чуть ли не каждый солдат!
Это было заклинание перед боем.
Это была молитва миллионов людей, каждый день глядящих
в лицо смерти:
«Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди…»
И несмотря на все заклинания, миллионы их остались
там, в холодных полях от Вязьмы до Берлина. Но миллионы – вернулись домой. И
каждый из тех вернувшихся говорил своей девушке, жене, матери:
Просто ты умела ждать,
Как никто другой…
Какому пииту в этом подлунном мире может присниться
такая судьба!
Молодой поэт и критик Михаил Эпштейн, автор большой
статьи в «Новом мире», вышедшей в те же постперестроечные времена, чуть ли не
каждое упоминание о Николае Тихонове сопровождал справкой: «Пил за здоровье
Сталина…» И это все, что может сказать литературный критик о могучем
поэте, авторе знаменитых сборников «Орда» и «Брага»?..
А что касается здравиц в честь тирана, то нынешние
ниспровергатели конечно же не пили за здоровье Сталина. Не имели возможности во
времени. И потому считают, что имеют право ставить сие в вину Тихонову. Но зато
они состояли в комсомоле. Без этого в институт бы не приняли. Однако мне как-то
удалось избежать общей участи. И получается, что я теперь имею право сказать: «Небезызвестный
критик Н., состоявший в свое время в молодежной организации большевиков –
палачей русской литературы…» А ведь кто-нибудь из подрастающих
действительно так напишет. И тогда нынешние ниспровергатели испытают на себе
все прелести своего же «метода».
Однажды, неведомо как оказавшись в компании молодых
людей, я вдруг, ни с того и ни с сего, прочитал им:
Спокойно трубку докурил до конца,
Спокойно улыбку стер с лица.
«Команда во фронт! Офицеры, вперед!»
Сухими шагами командир идет.
И слова равняются в полный рост:
«С якоря в восемь. Курс – ост.
У кого жена, дети, брат, —
Пишите, мы не придем назад.
Зато будет знатный кегельбан».
И старший в ответ: «Есть, капитан».
А самый дерзкий и молодой
Смотрел на солнце над водой:
«Не все ль равно, – сказал он, — где?
Еще спокойней лежать в воде».
Адмиральским ушам простукал рассвет:
«Приказ исполнен. Спасенных нет».
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
– Что это, что это, Сергей Темирбулатович?! –
взволновались молодые. – Ведь мороз по коже!
– А это «Баллада о гвоздях» Николая Тихонова, –
ответил я. – Та самая баллада и тот самый Тихонов, которого нынешние невежды
обвиняют в том, что он по заказу коммуняк призывал делать из людей гвозди… Хотя
даже по лексике стиха: офицеры, адмирал… видно, что действие происходит на
корабле российского императорского флота. На революционном флоте в те годы все
воинские звания были отменены. Да и какое это имеет значение? Речь-то о
воинском долге… О людях, сознательно идущих на смерть.
Вот что примерно сказал я тогда молодым ребятам. А сам
запомнил их фразу о балладе: «Мороз по коже…»
Вот и сопоставьте, как реагируют на настоящую
литературу молодые люди, только слышавшие, что был такой Тихонов, но никогда не
читавшие его, и что пишет вроде бы искушенный человек, литературный критик: «Пил
за здоровье Сталина…»
К молодым, правда, уже и не очень молодым пиитам
присоединилась в свое время и маститая Новелла Матвеева. В той же «Литературной
газете» она однажды написала: «В то время секцией поэзии руководил
непотопляемый Смеляков…» Как это понимать? Мол, вот ведь какой
приспособленец?! Смеляков почему-то многим не дает покоя. Стоило только
написать в журнале о нем как об одном из самых больших мучеников своего
времени, тут же автору стали выговаривать: «Ну что ж вы так его выделяете,
да ведь Смеляков был любимый властью советский поэт!»
Тут исконная, неистребимая писательская ревность даже
к давно ушедшему из жизни(!) замешивается на дремучем и равнодушном незнании. А
в том и трагедия горькая, что самый что ни на есть советский поэт Смеляков,
талантливый певец советской жизни и советской власти, как никто другой был
гоним и мучим его же родной властью. Три лагерных срока – это что, Коктебель с
Золотыми песками?! Последний его срок, в 1951 году, в приполярной Инте – 25
лет! К счастью, умер Сталин, а затем настал 1956 год, Двадцатый съезд. (Кстати,
Новелла Матвеева относится к тому поколению, которое называет себя детьми
Двадцатого съезда.) Но даже и об этом, о судьбе своей, Смеляков не мог или не
смог написать. Так, прорывалось кое-что. И не понять, то ли сам уже вспоминал с
горьким смешком, то ли маскировался от цензуры за частушечно-бытовым
пересказом:
До Двадцатого до съезда
Жили мы по простоте
Безо всяких там отъездов
В дальнем городе Инте…
Никому не пожелаю (прости, Господи) испытать Инту
Ярослава Смелякова или Караганду Наума Коржавина. Но прежде чем судить, рядить
и выносить приговоры, хотя бы вспомните, подумайте. И тогда хоть интонация будет
другая…
Поэта Юрия Колкера и других поэтов-ниспровергателей
можно заподозрить в том, что они расчищают себе место, как сказала Анна
Ахматова по аналогичному поводу. Но они сами об этом могут и не подозревать. То
есть действовать неосознанно. Потому что там комплекс чувств, страстей
человеческих. Вплоть до комплекса Герострата, до склонности к эпатажу, до
стремления произвести впечатление: смотрите, вот я какой, про самого Коржавина
написал, что он не поэт!
Ну, написал. Ну и что? С таким же успехом можно
написать, что Америка – убогая и нищая страна…
Комментарии: Диана Симферополь, Россия - at 2011-10-16 19:32:10 EDT По книге об Александре Невском, глава "Кто живет лучше и почему?", уточнение - НА УКРАИНЕ КРЕПОСТНОЕ ПРАВО БЫЛО.Постсовок возле Гамбурга, Европа - at 2009-07-12 18:46:23 EDT Наумову Алексею: слово "поделом" пишется слитно.Наумов Алексей Самара, - at 2009-06-08 23:26:37 EDT Молодец Сергей Баймухаметов. Я вообще в восторге от того что он пишет. И этим новым "поэтам " по делом. Пусть сами попробуют написать что то подобное,потом разоблачают!
