Mezhiricky1

... в Красной Армии в мемуарах маршала сказано с достойной горечью:

"Из старых военных специалистов (в армии. – П.М.) остались лишь люди, проверенные жизнью, преданные Советской власти. К 1937 году рабочие и крестьяне составляли более 70 процентов комсостава, более половины командиров были коммунисты и комсомольцы. Тем более противоестественными, совершенно не отвечавшими ни существу строя, ни конкретной обстановке в стране, сложившейся к 1937 году, явились необоснованные, в нарушение социалистической законности, массовые аресты, имевшие место в армии в тот год".

В какой-то мере эти слова отражают отношение Жукова к массовым репрессиям: промывка мозгов действовала на всех уровнях. Но не стоит сомневаться, что фразеология подобных мест мемуаров была Жукову предложена. И принята им, поскольку пустопорожняя болтовня всегда была ему безразлична. Зато читателя такая формула от сути дела уводит, хотя и звучала здраво на время первой публикации мемуаров. Никто, кроме зарубежных историков и советских диссидентов, не знал, что старые специалисты были так же честны, как новые. И никто ввиду ясности причин чистки поколению, которое чистили, не искал объяснения беспрецедентному даже по масштабам восточных сатрапий массовому уничтожению людей с независимым мышлением. Фразы, навязанные Жукову, неверны буквально в каждом слове. Частично – ввиду уровня цензурной планки на время публикации мемуаров. Конец шестидесятых, диссиденты, Чехословакия... Частично – ввиду того, что спор о причине чистки РККА длится почему-то и поныне, а последнее слово сказано будет лишь тогда, когда в школьные учебники истории впишут, что это был логичный шаг Сталина в его борьбе с потенциальной оппозицией. Устранение инакомыслящих не может не быть массовым, а массовый террор нельзя было начать, не подавив армию, ибо она-то и осталась главным оппозиционером, последним гарантом свободы, и на уничтожение цвета нации могла ответить военным переворотом. Но если начать с армии, то дальше позволено все.

Кажется, потомкам признать это куда труднее, чем Сталину было пойти на это.

"...противоестественными, не отвечавшими ни существу строя, ни конкретной обстановке в стране, сложившейся к 1937 году, явились необоснованные, в нарушение социалистической законности, массовые аресты..."

(Не отвечают ни характеру маршала, ни его лексике заглаженные фразы знавшего конъюнктуру и писавшего за него всю эту беллетристику журналиста...)

Да нет же, отнюдь не противоестественными, вполне отвечавшими и существу строя – диктатуре пролетариата (никто не восстал против того, что так назвало себя правление партийных бонз) – и конкретной обстановке в стране, режиму личной диктатуры Сталина. Диктатура на диктатуре.

Но все зависит от того, на какую точку зрения встать. Если на вдолбленное нам "раньше думай о Родине…", то, конечно, необоснованные, ибо тогда вождь и отец должен был думать о стоимости достижений – о миллионах уморенных голодом, убитых в чистках, загубленных в проигранной и великой кровью наново выигрываемой войне. Если же руководствоваться логикой тирана, то более чем обоснованные: для сохранения жизней трудящихся масс мерзавцы-командармы при благоприятных для них обстоятельствах могут посягнуть на власть и на его священную жизнь.

Было это исключено? Кто знает… Уж в войну с таким катастрофическим началом перемена власти естественна. В трудный для страны час на смену провалившимся политикам приходят оппоненты, предвидевшие иной поворот событий. Так было в Англии. Во Франции. Да мало ли где…

Но оппонентов предусмотрительно уничтожили. Истребили поголовно.

Академик Сувениров закончил книгу патетическим призывом: "Берегите армию!" Это верно, но это частность. О чистках следовало бы сказать: "Берегите оппозицию! Это последний шанс в чрезвычайных обстоятельствах!" При командармах не могло быть сцены в Кремле 22 июня 1941 года, когда стали выясняться размеры катастрофы. Вождь не закатил бы истерику, пожалеть его было бы некому. Не залег бы на дно в критические дни начала. Командармы видели немецкую угрозу и готовились к ней. Так ли невероятно, что, отчаявшись переизбрать несменяемого вождя, ставшего уже и мудрым, и великим, и росшего изо дня в день, как поганый гриб, в ливнепаде славословий, лучшие военные, именно те, кого он уничтожил первыми, готовы были на переворот? Не следует недооценивать все руководство СССР, были и в нем разумные, смелые люди. Разумных из партаппарата к 37-му году вычистили, пересажали, перестреляли, и оставались они лишь в институтах армии и хозяйственной администрации.

Другое дело – были ли у них шансы на успех. При обычных условиях – нет. Всепроникающий аппарат НКВД-ОГПУ держал их под колпаком. Явная оппозиция вождю вела к смещению с должности, а командармы слишком хорошо знали тех, кто дышит им в затылок.

Та же проблема заботила немецких генералов из прусской аристократии. Уйдешь, а на смену придут молодчики из штурмовиков – без знаний, без морали. И будет еще хуже.

И немецкие генералы, и командармы РККА поздно поняли, что хуже быть не может. Что история при всем сочувствии не найдет им оправдания. И тем и другим следовало энергичнее вмешаться во внутренние дела страны.

Немцы все же стали действовать. Но группа Крейсау, однородная по составу, тоже не была решительна, как и командармы. Члены ее, связанные узами дружбы дедов и прадедов, а то и родственными связями, вполне были уверены в партнерах (почему до самого покушения на фюрера и оставалось тайной их намерение). Втянутые в обсуждение дел в стране офицеры, отвергавшие физическое устранение фюрера, покидали кружок, но их понятия о чести не позволяли им раскрывать содержание дискуссий. Колеблющиеся примыкали к группе, снова отходили от нее, и в результате немцам для реализации покушения понадобилось более трех военных лет, безнадежность ситуации и твердая нравственная позиция. Генерал Хениг фон Тресков, идейный лидер заговора, будучи спрошен фон Штауффенбергом, имеет ли покушение смысл теперь, когда союзники уже во Франции и вряд ли согласятся вступать в переговоры с любым германским правительством, ответил: "Покушение необходимо, притом возможно скорее. Берлинская акция (попытка захвата власти. – П.М.) должна состояться, даже если будет безуспешна. Смысл уже не в том, достигнет ли заговор практической цели, а в том, чтобы перед лицом мира и истории доказать, что германское сопротивление готово поставить все на кон. Остальное по сравнению с этим пустяки".

До столь высокой ноты руководство РККА не дотянуло. Тезис, что СССР в тридцать седьмом еще не был доведен до такого отчаяния, как Германия семью годами позже, неубедителен: удушение крестьянства уже состоялось, да и аресты лучших людей набирали размах.

Лидеры РККА не вмешались в политическую жизнь страны по многим причинам. Перечислить их можно уже здесь.

Первая и главная – военные стали чураться политики. Увидев, какой оборот приняла революция, они сожалели о своей военно-политической деятельности. Геллер и Рапопорт излагают это так: лучшие из командармов РККА были большевиками. (Извиним авторам этот термин: книга писалась в 1977 году и предполагалась для опубликования в СССР). Большевизм таких людей, как Гамарник и Якир "...не был ни напускным, ни вынужденным… Якир свято верил в партийные идеалы. Для него интересы партии, дело построения социализма стояли... впереди личных и профессиональных соображений. В этой идейной заряженности, соединенной с альтруизмом, отсутствием карьерного честолюбия и глубокой порядочностью, следует искать источник силы и величия Якира".

Если кого-то смутит оборот "свято верил в партийные идеалы", то следует учесть два соображения: первое – авторы в свое время не могли сказать больше; второе – под "партийными идеалами" они вряд ли понимали съездовские ликования. А что до построения социализма, то это было уже всемирным лозунгом, общечеловеческим идеалом, к которому успешно пришли все цивилизованные страны. Но что действительно сковало военных, так это доктрина единства партии – стержневая в большевизме. Угроза раскола – и впрямь кошмар всякой организации. Американский философ Берроуз Данэм книгу "Герои и еретики" посвятил доказательству того, что еретики – это наиболее яркие адепты движения, и организации во все времена уничтожали их без колебаний, ибо не только их действия, но и взгляды могли грозить расколом. А командармы-еретики, веруя в идею, с жизнью готовы были расстаться, лишь бы не повредить ей. Остается сожалеть, что эти идеалисты были кумирами армии. Без их зова ни подчиненные им, ни равные по службе не могли ничего ни осуществить, ни даже задумать.

Вторая – толчея на служебной лестнице. Конкуренция искусственно подогревалась и переводом части кадров НКВД в армию, и переводом из армии на гражданские посты, и незаслуженным присвоением званий, и раздуваемой конкуренцией между родами войск. Детальнее об этом позже. Пока ограничусь ссылкой на крупнейшего исследователя РККА Дж. Эриксона. В книге "Путь к Сталинграду", говоря о тех, кто был в армии в большинстве и возглавил ее после ликвидации командармов, он отмечает: "... Им не хватало той способности постижения вероятных форм современной мобильной войны, которыми так были озабочены уничтоженные командармы; им не хватало даже простого интеллектуального любопытства; они чужды были интеллекту, все вместе и каждый в отдельности. Они громоздили лозунги, не понимая принципов; прикрывались статистикой огневой мощи без какого-либо постижения возможностей оружия, созданного их же собственными конструкторами; были воинственными щеголями без необходимых в военной службе профессиональных знаний ".

Третья причина в том, что, когда военных стали хватать и время действовать пришло, Сталин успел и кнутом, и пряником вбить свое имя в бедные мыслью мозги вымуштрованного населения. Теперь попытка его смещения могла обернуться борьбой, и перед идеалистами возникал вопрос, которым генсек не задавался: "Опять кровь на улицах?" Вот и дошло до признания несуществующей вины, а тогда сработало нежелание подвергаться пыткам и тревога за семьи. Якир просто обменял свою жизнь на жизнь жены и сына и, видимо, нашел способ заставить Сталина – против обыкновения – выполнить обещание.

Детальный анализ кровавости чистки возможен лишь на фоне точного медико-психологического портрета Сталина с непременным учетом традиций в среде его формирования – семейной, клановой, государственной. Но закончу цитатой из Жукова. Он был выучеником убиенных. Даже если бы их вклад в оборону ограничился воспитанием его одного, они и тогда заслуживали бы пьедестала. Много памятников пришлось бы сооружать, но не поставлен даже один – всем…

Итак, то, что написал Жуков, вернее, то, что он надиктовал, опубликовано лишь в 10-м издании его мемуаров уже после падения империи. Многостраничная вставка содержит и тот эпизод, в котором коса мелькнула над головой самого Жукова. Если он уцелел, то не потому что не был виновен. Вайнер и Горячев тоже не были виновны.

"В вооруженных силах было арестовано большинство командующих войсками округов и флотов, членов военных советов, командиров корпусов, командиров и комиссаров соединений и частей... В стране создалась жуткая обстановка. (Выделено мной. – П.М.) Никто никому не доверял, люди стали бояться друг друга, избегать встреч и каких-либо разговоров, а если нужно было – старались говорить в присутствии третьих лиц-свидетелей. Развернулась небывалая клеветническая эпидемия. Клеветали зачастую на кристально честных людей, а иногда на своих близких друзей. И все это делалось из-за страха быть заподозренным в нелояльности. И эта жуткая обстановка продолжала накаляться".

Комментарии излишни, и фрагмент из 10-го издания мемуаров приведен вот для чего:

Во-первых, дабы обратить внимание читателя на несвойственный маршалу эпитет "жуткая", примененный дважды в коротком абзаце и не встречающийся более в мемуарах, даже когда речь идет о воистину жуткой войне.

Во-вторых, чтобы понять одну из причин, по которым Жуков уцелел в чистке. Он вовремя понял, что надо запереть язык за зубами. А молчать он умел. (Главная заключалась все же в личном мужестве и неистовом желании жить: он яростно и умело защищался, когда взялись за него.)

В-третьих, чтобы еще раз показать, как отличается подлинное мнение Жукова от того, что дозволено было к публикации. А ведь подобным образом искажалось не только то, что писалось, но и то, что мыслилось…

Когда открылся доступ к архивам, случились три вещи.

Первая – документы стали фальсифицировать, сокращая их, а то и дополняя, но по-прежнему ссылаясь на номера папок. Вторая – вождя в сорок первом наделили гением предусмотрительности и поставили в позу подготовки превентивного удара. Не успел, мол. Третья – гипотезу заговора определили в факт. Поддавшись якобы документированным публикациям в желтой прессе, я и сам в первом издании книги произнес слово "заговор". Кому-то хотелось верить в заговор, чтобы оправдать расправу Сталина с РККА. Мне – чтобы наделить командармов высоким порывом и хотя бы тем утешаться, что, злоумышляя против оседлавшего страну тирана, погибли они не зря.

К сожалению, краеугольная в теме трагедии РККА книга В. Рапопорта и Ю.Геллера "Измена Родине", изданная небольшим тиражом, когда книги издавались еще массово, попала ко мне уже после публикации первого издания моей книги. Привлечение труда этих российских историков начну банально, с цитирования:

"РККА середины 30-х годов была великолепная, первоклассная армия. Лучшая в отечественной истории. На ту пору самая передовая армия Европы и, безусловно, самая думающая. Пусть ею, нередко беззастенчиво, пользовались политики, но все равно РККА больше любого другого института (тогдашнего СССР. – П.М.) несла в себе революционный дух, освобождение от вековых оков рабства, косности и невежества, стремление к безграничному совершенствованию, неудержимый оптимизм... В армии выросло новое поколение военных интеллигентов, которые брались за задачи высшей трудности и многие из них решали блестяще. Невозможно представить, чтобы РККА отдала Гитлеру половину страны".

Пусть эта характеристика восторженна, пусть РККА уступала вермахту в грамотности офицерства и методичности подготовки солдат – все равно: до чистки не было желающих дразнить РККА. Это факт, подтвержденный историей.

Напряжение висело в воздухе. Мир в Европе не обманывал командармов. Сподвижник Якира, комбриг И.Дубинский, оставил пересказ выступления командарма перед бойцами округа: цель маневров – устрашение агрессора (кто агрессор – военные знали), выигрыш мира еще на два-три года, на время, нужное для перевооружения армии. Вот и выкладывал Якир козыри перед ошеломленными наблюдателями, у него еще немало оставалось секретов, как то: сеть партизанско-диверсионных баз, развернутых на случай оккупации нашей территории; подводные переправы, осуществляемые не только пехотой, но и танками (чего историки не могут не знать, но предпочитают помалкивать, дабы не пробуждать тягостных воспоминаний о кровью орошенных речных плацдармах Великой Отечественной). Так что Якир, демонстрируя новшества, не блефовал, когда с хорошо разыгранным простодушием сокрушался, что не все может показать. Запугать, выиграть время и войти в такую форму, когда пугать уже не нужно будет, сами испугаются.

Говорят, доброе начало полдела откачало. Но дело страшно, тема болезненна, и нет чувства, будто что-то откачано. Фактов много, и все просятся на первое место.

5 июля 1936 года был арестован комдив Дмитрий Шмидт (Д.А.Гутман), личность легендарная, начдив-2 корпуса Червонного казачества, затем, последовательно, начдив-7 (и в этом качестве командир Жукова), командир Дикой дивизии горцев, а при аресте командир единственной тогда в Красной Армии тяжелой танковой бригады. (На его место назначен был Дубинский, репрессированный и выживший чудом.) Гутман-Шмидт был человеком той храбрости, какая изумляла даже видавших виды рубак Гражданской. Это ему посвятил "Думу про Опанаса" Эдуард Багрицкий. Исключение Троцкого из партии привело Шмидта в бешенство. Он командовал дивизией горцев и на съезд приехал, одетый в форму своей дивизии, в черкеске с газырями. Жуков о своем командире сказал, что тот мысли выражал кратко. Вот краткость, которой позавидовали бы спартанцы. Шмидт в перерыве между заседаниями отыскал Сталина и с жестом, словно доставал из воображаемых ножен саблю, сказал: "Смотри, Коба, уши отрежу!" Сталин побелел и – смолчал.

История – это поиск причинно-следственных связей. А излагать придется чудеса. Да не единичные – сплошным потоком. Или, если ссылка на чудеса не пройдет, работа будет задана целому поколению историков. И даже не одному поколению.

Уход из жизни неугодных – источник радости любого тирана. В 1920 годах подобравшегося к власти гнилозубого человечка судьба стала одаривать такими именно подарками.

Первое чудо произошло в Тифлисе июльским днем 1922 г. Велосипедист Симон Тер-Петросян13, известный по кличке Камо, попал под автомобиль, похоже, единственный в городе, да так удачно, сразу насмерть. Много знал о новом генсеке, много, как никто. Вместе Тифлисский банк брали, первое мокрое дело вождя. О связях с охранкой знал. И, зная, так оплошал. А был супермен, террорист, тренирован, как спецназовец, в туза попадал, всегда готов к засадам, к отпору. Уму непостижимо. Такой подарок, уж такой подарок... Утверждают, что генсек в то время был в Тифлисе. Впрочем, нужно ли? Разве что на встречу вызвать и знать, когда будет идти-ехать и где…

Вторым подарком стал Эфраим Склянский, зам председателя РВС республики, начальник Штаба РККА. По профессии военный врач. По одаренности военный гений. Вся канцелярия РВС помещалась в его голове. Он один координировал действия всех фронтов Гражданской войны. В 1924 г. убрали из РВС Троцкого, а с ним Склянского. Перевели на гражданскую работу. Прожил 33 года и утонул летом 1925 в Пенсильвании, в служебной командировке. Ушел серьезный претендент на пост Главвоенмора. Так что если, не приведи, конечно, Бог, случись что с Фрунзе, хоть и неловко, но все же можно выдвигать на руководство армией своего карманного Клима Ворошилова.

Выяснить бы, чьей волей понесло Склянского в США. Зачем? Умел он плавать? Кто был назначен в спутники? Кто потащил его на озеро? Кто утопил?

Склянский простился с жизнью 27 августа 1925 года. Спустя два месяца за ним последовал Фрунзе, Главвоенмор. Как он не хотел идти на эту операцию14...

Путь креатуре Сталина расчищался грубо, заметно.

6 ноября 1925 года, после ожесточенного многочасового торга, Главвоенмором стал Ворошилов. Умение торговаться, присущее Востоку, было сильной стороной Сталина. Прошел кандидат, ничтожность которого устраивала обе стороны. (Генсек еще не был всесилен. Потом он убрал из армии тех, кто с ним торговался. Потом посадил. Потом убил…)

(Втискиваю несовместимое, но своевременное: 6 августа 1925 года был убит командир 2-го кавкопуса Григорий Котовский, человек-легенда, Робин Гуд юга России, соратник Якира по героическому походу Южной группы войск. Рука этого храбреца была легка на подъем, а череда странных смертей в РККА начинается именно его убийством. Не чудо, но предельно своевременное нечудо. Неприручаемый был тип, со страстью к справедливости, не исключавшей персонального террора, к тому же умевший проникать буквально сквозь стены… Слух был, что убит он своим адъютантом, из ревности. Чушь. Убил его посторонний человек, некто Зайдер, и обошелся легким наказанием. А вскоре сам был убит…)

Очередным чудом стал Дзержинский. Не он, а его смерть. Монашески-чистый, он особенно был опасен. И умер, надо же! 20 июля 1926 года. Под этот столп партии было не подкопаться, разве что убить. Конечно, Сталин сделал бы это, но Дзержинский возьми и умри сам. Чудо!

В книге Геллера и Рапопорта описаны обстоятельства его смерти: "Согласно объявленному диагнозу, он умер от разрыва сердца прямо на заседании ЦК, в ходе которого дважды вступал в яростный спор с Каменевым и Пятаковым. При знакомстве с текстами речей вызывает удивление незначительность предмета дискуссии. Казалось бы, тяжело больному человеку не было необходимости повторно брать слово по столь ординарному поводу. Рассказывают, что Сталин намеренно подливал масла в огонь, чтобы затянуть заседание. Наконец, Дзержинский рухнул на глазах боевых соратников..."

Мы не узнаем подоплеки случайностей в том списке, который радовал генсека еще до начала массового террора. Список продлился гибелью в авиакатастрофе еще одного друга справедливости, комкора Фабрициуса (четырежды краснознаменного за Гражданскую войну, но сдержаннее Котовского). Эта катастрофа летом 1929-го не была ли репетицией катастрофы самолета с работниками Штаба РККА? А убийство потенциального террориста Котовского не репетицией ли убийства Кирова было? И сколько устранений потенциальных мстителей ниже уровня Котовского предшествовало устранению Фрунзе, ключевому в оседлании армии? Кстати, Котовского убили, когда он обдумывал предложение Фрунзе идти к нему заместителем. Такой тандем был вождю смертельно опасен. На какой пост выдвигала Фабрициуса оппозиция в 1929-м? – Не знаю.

Иной подумает: автор нагнетает события сенсационности ради. Это не так. Нелюбовь к Сталину не заслоняет автору глаз, он понимает, что некоторые события были случайны. Но неслучайно такое обилие случайностей.

Сталинская "удачливость" побуждает сомневаться даже в естественности смерти Свердлова. Этот необоримый противник знал Сталина по Туруханской ссылке. Ссыльные в бездеятельности делаются разговорчивы, и Сталин так выплеснулся, что Свердлов до конца жизни его не замечал.

А как стерпела устранение популярного Фрунзе? После революционного кровопускания руки не тянулись к оружию, всё хотелось решать парламентским путем.

Но в день десятилетия Октября что-то случилось. Прямо на трибуне мавзолея. В тот день ожидалась параллельная демонстрация троцкистов, и жизни вождей, помимо чекистов, должны были охранять слушатели военных академий. Так объясняют Геллер и Рапопорт.

Кем было принято такое решение? Сталиным? ВЧК? Академиями? Путаница при параллельном исполнении обязанностей чревата осложнениями. Привожу описание из книги Рапопорта и Геллера, трактующих происшедшее как недоразумение.

Утром 7 ноября 1927 года начальник академии им. Фрунзе Эйдеман (одна из жертв процесса командармов) вручил спецпропуска слушателям академии. Запомним имена героев: Яков Охотников (вот это имя!), Владимир Петенко, Аркадий Геллер. На территорию Кремля они прошли, но у калитки туннеля, ведущего на трибуну, стоял телохранитель-грузин, там пропуска академии силы уже не имели. Парни отшвырнули телохранителя и выскочили на трибуну. Охрана кинулась на них.

"Вырвавшийся Охотников подскочил к Сталину, которого счел виновником всей этой провокационной неразберихи (Правильно! А какой именно?.. – П.М.) и кулаком (Ну, нашел чем... – П.М.) ударил его по затылку. В последнее мгновенье (перед чем?) телохранитель выставил нож – стрелять было нельзя – и ранил Охотникова в руку. Вмешательство присутствовавших военных погасило вспышку".

В эссе "Апология Якира", опубликованном в 1999 г. в нью-йоркской "Интересной газете", этот поступок молодых командиров я интерпретировал как покушение. Теперь так не думаю. Даже будь это покушение, как ни трагичен оказался для страны и народа срыв его, описание сцены нельзя читать без смеха. Стоит лишь представить ситуацию до этого удара кулаком по шее вождя, объекта столь рьяной, совместной с чекистами, охраны, от агрессивного появления на трибуне деревянного тогда мавзолея трех командиров, по дороге сломавших калитку, перелезать друг за другом долго, могли помешать, а добраться до любимого вождя уж так хотелось, он зарезал их чересчур независимого наркома и далекий Пишпек назвал его именем, это у вождя затем стало забавой – называть города именами устраненных, дабы новости с мест звучали победно: Ленинград, Котовск (даже два, один в центре России), Свердловск, Фрунзе, Дзержинск и Днепродзержинск, покорный, но неуместно популярный Киров (Кировоград, Кировск, Кировобад, Кировакан...), Куйбышев, Орджоникидзе...

Описание Рапопорта и Геллера комично тем, что исходит из концепции рьяных служак. Если так, то – да, чаплинское усердие, и субъект заботы, на который пылинке не дают упасть, получает подзатыльник. Но ходит по рукам повесть Пильняка. Имена не названы, все прозрачно и без них. Несомненно физическое устранение Фрунзе, в академии имени которого учатся молодые командиры. И они достигли цели. Так не кулаками же! И шашками на трибуне не развернешься...

Без пистолетов – не покушение. Парни действовали как любители. Их начальник, комкор Эйдеман, тоже. Не обсуждали? Избегали слов? Единомышленники понимают друг друга без слов? Так и поняли.

Никто из этих, с позволения сказать, тираноубийц, не был близок Сталину. Охотников и вовсе был человеком Якира, помощником по героическому походу 45-й дивизии. Они даже в родстве состояли.

Ну и что, причастен Якир? Где доказательства?

Но Сталину они не требовались. Ему хватало подозрений. Доказательств, когда надо, он добивался добровольным признанием вины.

Впечатление такое, словно вождя решили пугнуть. Пугнуть уголовника, какая неосторожность... Кто? Вряд ли Якир. Он был реалист. Втянутый в обсуждение, он предложил бы идти до конца. И нашел бы средства. Но в 1927-м он еще не созрел для оппозиции, с ним этого не обсуждали. А после удушения крестьянства стало поздно. Конечно, можно было уволиться из армии и спасти свое доброе имя. Или, осознав необратимость содеянное в этом потоке, остаться в нем и пытаться смягчать ситуацию в каждом новом случае. Якир, как многие другие, как позднее немецкие генералы, предпочел последнее…

До убийства Фрунзе военные по отношению к Сталину не шли далее снисходительного презрения в том кругу, где таланты вождя котировались по их подлинной стоимости. И, хоть после устранения Фрунзе прошло два года, акция молодых командиров, адептов Троцкого как альтернативы Сталину (надо вспомнить завещание Ленина), была, скорее, предприятием келейным и исполнялась в уверенности, что за это хулиганство их если и будут судить, то не строго. Сталин не всесилен, а за ними – армия, об этом маленькому Сосо пора напомнить! (Не подумали они, что будет, если за ними не станет армии. В середине двадцатых годов это и впрямь не могло придти в голову…)

Словом, лицо вождя не так еще было отчетливо, а Якир не был троцкистом, как Шмидт и Охотников. Он, если можно так выразиться, был гамарниковцем, приверженцем идеи, а не личности. Лидеры все были не без изъяна. Нецелесообразен казался новый тур борьбы за власть. Опыт убеждал, что достижение политических целей, даже не вполне отчетливых, не считается с кровью. И потом, Якир еще верил в коллегиальность.

А вождь столь ясно учуял дуновение смерти, что с ним в тот же день, 7 ноября, произошел психический срыв. Второй такой срыв произошел 22 июня 1941 года.

Лечить первый вызваны были светила страны – Юдин и Бехтерев. Диагноз Бехтерева – паранойя – стоил ему жизни 15.

Второй срыв вождя лечила своей кровью вся страна.

Он прибрал власть, она начинается с полиции и армии.

С полицией было несложно. Для полицейских ищеек глава партии становился хозяином автоматически. Ищейки не обладали ни популярностью героев Гражданской войны, ни присущим ветеранам чувством собственного достоинства. Расправляться с ними в случае нужды было легче. Но в армии назначение Ворошилова не прибавило Сталину авторитета. Гражданская война была неслыханно беспощадна и недаром создала громкие имена. Бойцы разнесли славу своих командиров по стране и множили легенды о них, а заодно и о себе:

"Мы – красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ…" Чтобы урвать клок из военной славы, вождю надо было сочетать свое имя с ними, с их подвигами. Своих у него не было, их предстояло придумать.

Что ж, непримиримые погибнут в происшествиях, другие уйдут по возрасту, третьих переведут на гражданскую работу и устранят незаметно. Кого-то раскидать по заграничным миссиям, подальше от Москвы, поближе к линии огня. Если выживут, их связи с единомышленниками все равно ослабнут. Кого-то купить, кого-то повязать женщиной. Кого-то рассорить, в этом помогает повышение не по заслугам. Тасовать, тасовать, не давать сдружиться! И выдвигать молодых, в Гражданской войне не особенно прославившихся...

Военные гадали о его причастности к смертям, но ему-то гадать не приходилось, он знал. И о прошлых, и о предстоящих. Здоровые служки социализма трудились вокруг, а он уже планировал сроки их смерти. Список был – и вот пополнился вмешательством молодых! Вождь не знал пощады и не ждал ее, готовя то, что замыслил. Но покушение теперь, когда армия в руках своего человека!..

С усиленной охраной пришло некоторое спокойствие, и он с присущей ему холодной яростью сказал себе: "Военные нужны поглупее и попослушнее. Значит, сделать вид, что веришь в ведомственное недоразумение, улыбаться и ждать. Ждать, пока можно будет уже не сажать – убивать! Перебить всех, кто мешает абсолютной власти. Чтоб от одного имени трепетали".

Не тогда ли он задумал убить того из соратников, кто станет всех популярней? Вот славно: приблизить соперника, представить лучшим другом, такими именно словами скорбеть о нем после убийства, приписанного тем, кого наметил уничтожить, создав его смертью реальный повод для жесточайшего террора. Наверно, тогда он и задумал это. Чудовищно – и логично. Ему нужна была не просто власть, но власть абсолютная. Командармы должны быть послушны, как темники Чингиз-хану, как сардары шаху Аббасу. Навытяжку стоять!

А военные, не любя Сталина, обрадовались его нежданному добродушию. Обрадовались, что все обошлось, что Охотников, Петенко, Геллер завершили образование в академии, заняли командные должности и работают на благо РККА и общего дела. Ведь они были люди. И уставали от вражды.

Не он. Он знал, на что идет, и четко определил последовательность. Сперва – овладеть полицейским аппаратом. Любой ценой. Вся сама по себе, у всех на глазах, смерть Дзержинского подсказывает организовать тихое отравление неподкупного интеллектуала Менжинского его заместителем, аптекарем Ягодой. И ликвидацию этого последнего, когда, сделав свою часть работы, он замрет перед командармами. (Лишь замер Ягода? Или хуже – приоткрыл им ждущую их участь?) Сделать так, чтобы устранение недругов не надо было оправдывать идеологией. Чтобы устранение любого никак не надо было оправдывать. С армией не спешить, благо во главе свой человек Клим Ворошилов. Создавать себе военную славу, постепенно встать вровень, а там и над всеми этими легендарными по их заслугам в Гражданской войне. Клим первую статью напишет, за ним и другие, кто подогадливее, из них верный круг формироваться будет, кадры Московского округа в первую очередь...

Создавался миф: Царицын – вот где решалась судьба Гражданской войны! При живых героях миф не мог иметь широкого хождения и тлел на задворках, дожидаясь их гибели. А пока Сталин заигрывал с армейским руководством и уничтожал политических противников. Времени у него было в обрез, он спешил и, конечно, допускал ошибки. Они сходили ему с рук.

Причины уже перечислены. Повторим главную: при подавленности военных сознанием участия в кровавой Гражданской войне, нисколько не обремененный никакими подобными чувствами генсек успел наработать культ. И преуспел, представляя режим власти волеизъявлением партийного большинства. Усилиями целиком подвластной партаппарату прессы он представил себя, по крайней мере, в одном качестве – верного ученика и наследника Ленина. Культ Ленина стал фокусом пропаганды. Именно для этого проведена была баснословно дорогостоящая и впоследствии оправдавшая себя радиофикация страны, проникнув проводами с их ежедневной промывкой мозгов в глухие углы, куда вели хоть какие-то тропы. "Все мы люди, управляемые по радио" – горькая эта поговорка известна людям моего поколения. Решающую роль сыграло создание областных радиокомитетов, работавших под присмотром партаппарата и вещавших многократно в течение каждого божьего дня так, что имя Сталина повторялось рядом с именем основателя государства, Ленина, в сочетаниях типа "... под знаменем Ленина, под водительством Сталина" или "ленинско-сталинская практика", а после опубликования потуг его ума уже и "...ленинско-сталинская теория". Неудивительно относящееся еще к 1928 году замечание Бухарина, уяснившего цель этого пропагандистского напора: "Это Чингиз-хан. Он всех нас передушит". Можно понять обреченность противников Сталина перед лицом миллионной партии, самозабвенно скандировавшей его имя, понять угнетенность политиков и военных. Эти чувства усиливались осознанием того, что охранка была школой для трудных подростков в сравнении с р-р-революционным институтом ВЧК, а революция после всех кровавых жертв банально завершается контрреволюцией. Честные люди не находили опоры, чтобы противостоять этому. Личный террор? А потом?

(Ах, как не надо было тогда думать о том, что потом...)

Но военные, помимо традиционного для легитимных режимов нежелания армии вмешиваться в дела, не относящиеся к обороне, устали от политической возни и трескучих революционных фраз, от всего этого братства отрядов летучего пролетарского гнева против ярма эксплуататоров. Устали от крови Гражданской войны и своего участия в ней. Непредставимы муки совести Якира за "расказачивание" Дона. Больше его уже ни разу не удавалось направить на усмирение народных волнений. Но, полагаю, память о "тихом Доне" обезволила его, когда пришло время решений, и бездействие означало смерть. Наверно, думал он не о том, что, как военный, не мог не подчиниться приказу. И не о том, что исполнял революционный долг. Пришло время увидеть, чем обернулась революция, и это лишало его воли к жизни. Жизнью его было построение идеального социализма, которому он посвятил себя и за который, сжав зубы, шел через хаос Гражданской войны.

Кто же из военных первым посмел выйти из военной шеренги?

Рабоче-крестьянская армия была более крестьянской, чем рабочей. В коллективизацию Якир, единственный среди военных полный член ЦК, обратился к Сталину с просьбой смягчить положение голодающих крестьян Украины. Его поддержал Блюхер с Дальнего Востока. Надо помнить, чем была коллективизация для Сталина. Он озлился. Отказать не посмел, но посоветовал Якиру заниматься военными делами.

Поздно Якир хватился. Поздно. Повторю еще и еще, ибо основой страны, нравственной и экономической, пусть примитивной, пусть подорванной революцией, но все еще живой, было крестьянство. Уничтожив его, Сталин оставил страну без основы. Раскулачиванием, рассорившим крестьянство, коллективизацией, развратившей его морально, голодом, раздавившим его и физически и сознанием бессилия перед властью, диктатура добила корешки самоуправления. Прежде диктатура царила на уровне бюрократии. Теперь она стала тотальной. Тотальной настолько, что обратного пути не было. Этого и добивался Сталин, это и осуществлял столь бестрепетно.

Какой администратор возьмет власть в стране, где ликвидирована основа товарных отношений? Это путь в уголовщину! На этом этапе Сталин надежно оторвался от соперников. Лишь другой уголовник, готовый продолжать репрессии – а иного пути не было, раскулаченные еще не вымерли, и уж они, прекратись репрессии, покатили бы назад, мстя за страшные свои потери, – только другой уголовник мог пожелать сменить этого и властвовать на крови. Такого не нашлось. Поворот в судьбе крестьянства повернул и судьбу страны. Военные упустили момент, когда их поддержали бы десятки миллионов.

Так же прозевали момент генералы рейхсвера в 1933 году, за что немцы уплатили свою цену.

Или жизни миллионов не стоят жизни вождей? Жизни работяг, их детишек, стариков, отработавших жизнь от зари до зари в зной и стужу и умерших от стужи и голода в теплушках и бараках или погребенных под развалинами своих прекрасных городов, не стоили жизни захребетников, которые никогда не трудились и ничего не создавали?

Определимся в понятиях. "История не имеет сослагательного наклонения" – максима, насаждаемая тиранами. Да, прошлое не отменяемо. Но история то лишь и делает, что предлагает нам сослагательное наклонение, и наклонено оно в будущее. За нами не просто право – листать прошлое. Мы обязаны перелистывать его, вставляя туда деяния, которым желательно было свершиться – и которые не свершились. Командармы пали жертвой бездействия. Их участь жжет душу. Боясь потерь, они обрекли себя на заклание. Но любые потери при свержении тирана несравнимы с потерями от его правления.

Впрочем, куда мы несемся? Впереди законная возможность сместить некоронованного государя и спасти страну от его дорогостоящих услуг. Впереди XVII съезд ВКП(б) и случай избавиться от генсека путем голосования. Для этого нужно одно: трезвость в оценке достижений. Коллективизацию и индустриализацию увидеть и с точки зрения их реальности, и с точки зрения их стоимости. Белое белым, черное черным. Еще не разверзлась пропасть, отделившая Россию от мира. Еще возможна остановка кровопускания в стране и реабилитация ее в глазах других стран. Чистки и военные потери еще за горизонтом, но кормчие умеют заглянуть за горизонт, не так ли?

XVII съезд ВКП(б) – величайший позор той партии на все времена. Плюрализм и коллективность отсутствовали в ней изначально. Чрезмерно радея о единстве, партия зациклилась на этой доктрине. А смещение лидера бесцельно там, где нет плюрализма. XVII съезд показал это со всей наглядностью. Он состоялся в январе-феврале 1934 года – Съезд победителей.

Делегатов, свежеиспеченных партийцев из провинции, заботливо отобранное и послушное большинство, ждала столичная сытость и неведомый им комфорт. Их кормили и развлекали, их приветствовали и обслуживали так, что они сразу ощутили себя особами, остро причастными делу, на которое их созвали: праздновать победу, одобрить путь, по которому они к этой победе пришли и по которому пойдут в будущее – под водительством Сталина, естественно. Путь, устланный костьми миллионов лучших людей России, пытавшихся ему препятствовать. На съезд отобрали тех, кого это не заботило. И тех, кто этого не понимал и восторженным ревом – из тли да в делегаты съезда! – глушил иные голоса. Они не прозвучали. Отбор делегатов изначально обрек на меньшинство деятелей партии, желавших использовать трибуну в деловых целях. Сталин позаботился, чтобы этого не случилось. Съезд был задуман, как парад. Большинство делегатов было настроено голосовать за все, что угодно, даже недослушав, лишь бы это исходило от Сталина.

Мы родились и росли в атмосфере обожания вождя, иного не знали, для нас это была данность, привычная, как голубизна небес. Но установилось все до нас, при поколении, поставившем под сомнение веру в Бога. Перестать верить в Бога, чтобы поверить в человека! Бессмысленно спрашивать, как это случилось. Это случится еще не раз.

Съезд стал самороспуском партии. Он обнаружил, что ее функцией стало величание вождя и славословие, которое в перспективе истории выглядит унизительно. Подчинение дисциплине сковало лучших людей – тех, кто мог влиять на ход событий. В бурном море политических течений ХХ века кормчий повел судно, сбросив за борт штурманов с их лоциями и не слушая впередсмотрящих. Те, кого ход съезда не убедил убрать Сталина до того, как он провел чрезвычайное законодательство и начал открытые убийства – их можно было предвидеть, если не прятать голову в песок, – те обрекли себя гибели.

Беда в том, что не только себя. Но, осознав себя обреченными, прозорливые дальше уже не заглядывали.

Съезд показал, что партия послушна воле генсека и полна энтузиазма, коим, с его подачи, готова накачивать страну. И армия, авторитетнейшая в стране сила, послушна вождю. Но РККА держалась лозунга несокрушимой обороны. Этот рубеж неподчинения вождю выглядел надежно, чтобы отсидеться за ним до удобного случая. Армия, упование оппозиции, стала последним оплотом независимого стратегического мышления. И порядочности по строгим международным меркам.

И вот что: поскольку агрессивными замыслами Сталин ни с кем не делился, армия в лице ее идеологического и стратегического руководства мирным прокламациям сталинского правительства следовала всерьез. Военные наверху, те, кого уничтожили первыми, сознавали безупречность своей позиции. В доверчивости к миролюбивым лозунгам правительства было то преимущество, что ее нельзя было осудить публично. Оборончество было неуязвимо с позиции международных норм, а перевооружение армии тем самым оправдано: если полезут, дать по зубам так, чтобы зубов не осталось.

Такая ли армия была нужна вождю? Явление Гитлера на политической арене делало очевидным предстоящий передел Европы. А вождь оставался в стороне с миролюбивой армией, ведомой к тому же людьми, которые его лишь терпели и ждали случая, чтобы сместить. От них надо было отделаться любой ценой, даже ценой всей армии, если она так их чтит и так к ним привязана. Притом, поскорее, пока армия не поняла, что осталась последним бастионом оппозиции, и не стала действовать самостоятельно. Для начала – освободиться от порядочных людей в правительстве и от задавленных оппозиционеров. Не арестовать, арестованных освобождают и ставят во главе. Убить! Убитых никуда уж не поставить, практической работы они не выполнят и массы за собой не поведут.

Этой главе суждено стать кратчайшей. Суть – и жуть – ее смысла читателю, уже подготовленному к этому, формулируется единственной фразой: в мировой истории нет страницы подлее и кровавее по последствиям, чем задуманное и осуществленное Сталиным убийство Кирова. Именно такая популярная фигура нужна была тирану в качестве жертвы для разжигания все еще сырых дров всенародного остервенения и подозрения.

Конечно, от политического деятеля не потребуешь быть совестью эпохи или эталоном благородства. Но ведь и в подлости есть мера. – Не в сталинской. Его подлость была безмерна.

Читатель уже понял: кукушка закуковала на XVII съезде.

Якир, член ЦК, по просьбе Кирова, уделял внимание Ленинградскому военному округу. Они подружились – факт малоизвестный. Но вождю становилось известно все. Дружба между клевретами его не устраивала. Якир и Киров, хе!

На XVII съезде ВКП(б), Съезде победителей, все шло гладко, но при голосовании состава ЦК против кандидатуры Кирова было подано 17 голосов, а против Сталина 111 – факт известный16. Киров был душка, а за Сталиным, после ряда загадочных смертей, включая смерть великого физиолога Бехтерева, участника врачебного консилиума, уже тянулась репутация страшного человека. Популярность Кирова росла, несмотря на коварные советы Сталина, Кировым принятые и даже воплощенные. (Выселение из города коренных петербуржцев – дворян и разночинцев – респекта ему, секретарю обкома, бесспорно, не добавило.) На съезде кем-то отчаянным было внесено предложение избрать Кирова генсеком. Он это решительно отверг. Сталин понял: неведомо для себя подрос преемник. Самоотводом и восхвалением Сталина не желавший власти Киров подписал смертный приговор и себе, и другим.

Летом возник конфликт Сталина с военными из-за утечки за границу через посредство вождя важной информации о реформе армии. Сталин играл свою игру – устрашал Запад. Но не знал и не спросил, чем можно пользоваться, а чем нет. В конфликт втянулись штатские – Куйбышев (Предсовнаркома) и Орджоникидзе (Наркоммаш), личный друг вождя. Куйбышева конфликт взбесил. Он резко осудил Сталина за вмешательство в дела, в которых тот не смыслит. Сталину задали вздрючку на Политбюро. Не переносивший критики генсек воспринял этот рабочий эпизод как шаг к его смещению.

Тем же летом Гитлер расправился с соперниками (Рем, Штрассер и другие). Работа была грубая. Сталин сделал заметку на память и стал всячески афишировать свою дружбу с Кировым. В Сочи поехал на отдых – с собой взял. Всюду таскал, вино с ним пил, в шашки играл. А северянин Киров страдал от жары и мучился бессонницей.

Примакова перевели с поста заместителя командующего войсками Северо-Кавказского округа на такой же пост в Ленинградском округе. Повышение! Но Примаков не был случайно перемещаемой фигурой. Ему не давали обрасти друзьями. Волей вождя его постоянно швыряло с места на место. То он военный советник в Китае, то в Афганистане, и лишь ненадолго в Москве. Перевод в Ленинград во время, когда там накручивали на убийство Кирова неврастеника Николаева, означает одно: Сталин желал, чтобы в момент покушения Примаков был как можно ближе к сцене, притом, в значительной должности17.

1 декабря в коридоре Смольного Киров был убит Николаевым. (Вспомним убийство Котовского, якобы из ревности...)18В сравнении с ликвидацией Рема убийство Кирова было работой почти ювелирной, но об исчезновении свидетелей ходили слухи даже в наши насыщенные вождем школьные годы.

Убийство Кирова раскалило обстановку не только фактом злодейства, но и постановлением "О мерах борьбы с врагами народа". Оно было обнародовано в тот же день, 1 декабря, уже со ссылкой на убийство Кирова. Значит, заготовлено заранее?

Спешил Сталин, спешил! Известие о том, что Постановление – фактически закон о введении беззакония, штука в истории не новая, то же, что римские проскрипции или опричнина Ивана Грозного – заготовлено впрок, высший эшелон власти встретил без всякого благодушия. Партайгеноссе потребовали объяснений. Снова возмутился обычно в общем послушный Куйбышев. Кто подготовил все это? Против кого? Когда? Заранее? Тут вождь с карательными органами, которые после смерти Менжинского контролировал всецело, стал орудовать без промедления и совсем уж беспардонно. 25 января 1935 года Куйбышев приехал домой из Совнаркома, принял присланное ему лекарство и умер. Как и Кирова, его пышно схоронили – так же кремировали, так же замуровали в Кремлевскую стену, чтоб никаких эксгумаций или там самозванцев. Так же назвали именем его город (Самару, на правом берегу Волги, где города традиционно носили женские имена). Так же восславили – верный ленинец, убежденный большевик... Как и убийство Кирова, смерть Куйбышева была цинично использована убийцей для сведения счетов с личными врагами. Первыми в списке стояли потенциальные вожди, величины, известные партии, златоусты Зиновьев, Каменев, Бухарин и их товарищи.

Но что значит – известные партии? Партию обновляли целенаправленно. Политкаторжан отстраняли от занимаемых постов и отправляли на "заслуженный отдых". Либо объявляли троцкистами и исключали из партии. Их места занимали молодые карьеристы, осознавшие выгоды функционерства. Перманентный набор новых членов привел к тому, что партия в массе своей уже в качестве вождя знала лишь Сталина. Новейшая история отменно иллюстрирует, как быстро гаснут имена, ушедшие из ежедневного обзора событий. Ко времени "дела военных" Зиновьев и Каменев, а затем Бухарин и Рыков большинству членов партии вовсе не представлялись теми блистательными деятелями, какими были в зените славы. К трибуне их подпускали теперь лишь каяться. Они знали историю, поняли, что контрреволюция победила, что их жизнями и жизнями членов их семей тиран играет, словно карандашиком, и не просто уничтожит их, но даже извлечет из этого пользу. Он свяжет этот спектакль с возбуждением в трудящихся надежды на последующее улучшение их жизни и быта, на бесперебойное снабжение продуктами и снижение розничных цен на промтовары.

Представляется вероятным и такое предположение: пессимизм бессильных политиков повлиял на волю к сопротивлению обладавших силой военных.

Зиновьева и Каменева судили в 1935 и приговорили лишь (!) к тюремному заключению. Отравление Куйбышева и убийство Кирова вменялось им в вину не впрямую, а как бы вследствие их деятельности. Вот что инкриминировалось им, желавшим сместить мерзавца, узурпировавшего власть, голосованием. Инкриминировалось отравителем-интриганом.

Вторично их судили в 1936 и приговорили к смерти.

В феврале 1937 арестованы были последние соратники Ленина – Бухарин и Рыков. Последние свидетели истинного отношения Ленина к вероятному преемнику. Их пока не расстреливали. Если ни одной идеологической фигуры не останется, армия может выдвинуть свою. Этого допустить нельзя! Ликвидации последних оппозиционеров в политике должно было предшествовать истребление потенциальных идеологических фигур в армии.

У фюрера германского народа были свои трудности. Он, ефрейтор из черни, повелевать стал генералами, людьми не только образованными, но в большинстве родовитыми. Пуще всего стесняла фюрера их обремененность предрассудками – моральными догмами и разными глупыми принципами.

5 ноября 1937 года, уже после начала кровавой сечи в рядах РККА, Гитлер встретился с руководством вермахта. С 4:15 пополудни до 8:30 вечера в узком кругу обсуждались военные планы Германии. Присутствовали сам фюрер, заместитель министра иностранных дел фон Нейрат, генерал-полковник Геринг, адмирал Редер, военный министр генерал-фельдмаршал фон Бломберг, главнокомандующий сухопутными силами генерал-полковник фон Фритч и военный адъютант фюрера полковник Хоссбах, который вел краткую запись беседы. Впервые Гитлер открыто высказал планы расширения жизненного пространства, Lebensraum, для германского народа.

Фон Фритч адептом Гитлера не был, фон Бломберг его обожал, но разница в чувствах к фюреру не отразилась на отношении военных к его планам. Оба осмыслили уроки Первой мировой войны, оба стали приверженцами обороны. Они не называли планы поглощения Австрии и Чехословакии незаконными или преступными. Как солдаты, они понимали, что приглашены не для того, чтобы оценивать моральную сторону дела. Они лишь предупредили, что в конфликте Германии будет противостоять не одна Чехословакия, которая отнюдь не должна быть недооценена, у нее хватит сил на оборонительный этап войны. Вмешается Франция, с нею, конечно, Англия. Для войны с ними Германия не имеет ни сил, ни ресурсов. Подготовка к такой войне – даже с сомнительным исходом – требует не менее десяти лет.

Записи Хоссбаха свидетельствуют, что разговор заострился, хотя шел в основном между военными и Герингом. Гитлер занял позицию слушателя и был, видимо, поражен, что его широкие планы не встретили в армии ни малейшей поддержки.

Мины под фон Бломбергом и под фон Фритчем были заложены. СС мечтал о собственных формированиях, фон Фритч с презрением отказывал в этом. Гиммлер в 1936-м наткнулся на жулика, шантажировавшего отставного капитана рейхсвера, педераста, который оказался однофамильцем генерала. Глава СС предложил использовать совпадение, но фюреру это не было нужно. Он велел все выбросить и забыть.

А вдовец Бломберг в сентябре 1937 года познакомился с милой дамой. Случайно, конечно. Эрна Грюн была на тридцать лет моложе фельдмаршала и работала машинисткой в военном министерстве. Ничего нет странного в том, что вдовец влюбился. Через полтора месяца после упомянутого совещания Бломберг на похоронах генерала Людендорфа просил разрешения рейхсканцлера жениться. Фюрер не только дал согласие, но предложил вместе с генерал-полковником Герингом быть свидетелем на церемонии бракосочетания, которое просил не откладывать. Бракосочетание состоялось 12 января 1938 года.

И пошли звонки в штаб вермахта: хихикающие женщины выражали удовлетворение тем, что одна из них стала хозяйкой в доме военного министра. Эрна оказалась дамой с прошлым. Она выросла в массажном салоне, содержательницей коего была ее мамаша. Порнографические фотографии Эрны были конфискованы и хранились в полиции, а она была зарегистрирована как проститутка. В 1933-м даже произошел скандал с клиентом, которого она якобы обобрала. Во всем чувствовалось участие Геринга, грезившего постом военного министра. Он же поднял отклоненные ранее инсинуации против фон Фритча: в дискуссии 5 ноября фон Фритч назвал взгляды Геринга дилетантскими, и рейхс-министр пылал местью. Гитлер тоже рвал и метал: его подставили, он опозорен! Бломберг обязан разойтись и подать в отставку, это провокация, это удар в него, в фюрера германского народа. И Фритч тоже, пусть уходят оба!

Фон Фритчу устроили очную ставку с мерзавцем, тот сказал: "Это он!" Фон Фритч ответил, что видит этого господина впервые. Фюрер не поверил главнокомандующему сухопутными силами, ему выгоднее было верить подонку. Фон Фритч потребовал суда чести, это ультимативный орган армии, а устроившего спектакль с уголовником Гиммлера вызвал на дуэль. Вызов не был передан секундантом, генералом фон Рунштедтом. Письмо он оставил у себя как сувенир. Армия не желала унизиться до дуэли главнокомандующего с гестаповцем.

Бломберг на аудиенции с фюрером, представ перед необходимостью и отставки, и развода с женой, развестись отказался наотрез. Поняв, что Бломберг уйдет, Гитлер сбавил тон и посулил фельдмаршалу возврат под знамена, если это понадобится рейху. С полной пенсией и ста пятьюдесятью тысячами марок золотом растроганный Бломберг удалился с женой в Италию, где и затерялся, к счастью для него, его след19.

Дело Фритча затянулось. Суд чести под председательством Геринга в марте 1938 года признал Фритча полностью невиновным, но к тому времени успешный аншлюс Австрии повернул вопрос о руководстве вермахтом так, что Гитлер безопасно для себя отказался вернуть фон Фритча на его пост. Он еще в феврале, когда Бломберг и Фритч были освобождены от постов "по состоянию здоровья", Верховным Главнокомандующим назначил себя, а позднее – ненадолго! – передал чистоплотному, но слабохарактерному фон Браухичу. Пост военного министра был упразднен. Четырнадцать высших генералов ушли в отставку или были уволены вместе с Бломбергом и Фритчем. Авторитет ушедших был высок, и оставшиеся поняли: этот новый канцлер не потерпит оппозиции даже самых авторитетных военных, он указывает им место, он воистину фюрер. На место уволенных генералов пришли молодые. Они учли происшедшее и спорить с новым главнокомандующим не были склонны.

Так окончился гитлеровский переворот в армии.

После неадекватной реабилитации фон Фритча немало генералов заявили о желании уйти в отставку. Новый командующий сухопутными силами фон Браухич отговорил их от этого. Война с Чехословакией у порога, сказал он, вы не смеете уклониться от долга. Да и фон Фритч полагал так же. Во главе артиллерийского полка он участвовал позднее в Польской кампании и был убит. Есть основания полагать, что он искал смерти.

Несколько слов об участниках драмы – о тех, кто ушел, и о тех, кто выжил, чтобы доиграть свою роль.

После смещения фон Фритча фюрер предложил его пост генерал-полковнику Людвигу Беку. Бек заявил, что верит в невиновность своего командира и отказывается занять пост. В связи с Судетским кризисом Бек подал в отставку, не желая участвовать, как он заявил, в уничтожении своей страны. Впоследствии оппозиционеры именно его планировали поставить во главе государства после устранения Гитлера. 20 июля 1944 года генерал-полковник Бек застрелился после неудачного покушения, совершенного фон Штауффенбергом.

Для сравнительных жизнеописаний типа плутарховых подходящую пару составили бы две фигуры – генерал-полковник вермахта Фрейр Вернер фон Фритч и командарм первого ранга РККА Иона Эммануилович Якир. Как и Якир, фон Фритч был человеком чести и долга. Честь для германского офицера старой школы была дороже жизни. Слишком поздно понял фон Фритч гнусную роль, сыгранную в его деле Гитлером. Было абсурдно верить подонку, которого умертвили впоследствии20, и не верить фон Фритчу. В искренность фюрера фон Фритч верил до самой очной ставки. "Это было не просто признаком хорошего воспитания, – пишет Питер Хоффманн в книге о германском сопротивлении, – это было наивностью". Это замечание отзовется болью в любом, понимающем трагедию лучших людей РККА, связанных долгом, честью и лишь в последнюю очередь сознанием безысходности своего положения. Ведь и Якир после убийства Кирова несомненно понял что к чему…

Гитлер покорил вермахт уже после того, как Сталин решил проблему оседлания РККА – так же грязно, как Гитлер, но еще и кроваво. Оба преступника шли след в след друг за другом.

Жуков безосновательность репрессий удостоверяет растущей большевизацией армии и высоким процентом командиров из рабочих и крестьян. С позиции Сталина это не играло роли. Положение в армии он считал катастрофическим не потому, что "70 процентов комсостава рабочие и крестьяне", но 30 процентов комсостава не рабочие и не крестьяне, или "более половины командиров коммунисты и комсомольцы", но почти половина не коммунисты и комсомольцы. Конечно, коммунизация сковала то, что оставалось в командире свободным после принятия присяги, – плюрализм. Да и сомнения в праве применения силы менее свойственны выходцам из рабочих и крестьян (которых почему-то зачислили в пролетарии). Нет, вождь считал положение катастрофическим не поэтому. Высший эшелон армейского руководства не был предан лично ему. Мыслящие военные служили не Сталину – стране. Это и были самые авторитетные в армии люди.

Он уже обладал властью. Но понимал, что толкнуть командармов на захваты не может. Их мировоззрение отточилось в ходе Гражданской войны. Естественно, это было оборонительное мировоззрение. Верхушка РККА, та, которую любили и которой верили бойцы, знала, что строительство на своей земле продуктивнее, чем захват чужой. Из соображений международного престижа Сталин о крахе капитализма вынужден был говорить лишь как о результате войны, которую начнут сами же капиталисты. Руки его были, таким образом, связаны, насаждать наступательные настроения в армии он не мог. Политработники воспитывали армию в духе несокрушимой обороны, а Сталин, скрипя зубами, терпел это, подозревая, что и командармы терпят его до поры, пока он верен кредо: "Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей вершка не отдадим". Вождь сознавал, что РККА – армия обороны, а не агрессии, и что доктрина обороны есть контрольная черта покорности армейского руководства вождю. Переступи он эту черту – и командармы получали формальный повод для его смещения, уличив его в намерении втянуть в войну страну, едва погасившую пожар войны на своей территории. Хищники раздирали мир. Япония свирепствовала в Азии, Гитлер в Европе, Муссолини в Африке, а он поверх голов своих миролюбивых командармов наблюдал за дележом планеты. (До утра 22 июня 1941 года он так и не понял, что делиться с ним Гитлер не собирался…) Чтобы участвовать в дележе, гуманистов-интернационалистов надо было убрать. А заодно их друзей. А заодно всех, кто не поверит их виновности.

Из тринадцати миллионов сторонников коммунистов и социал-демократов Гитлер уморил в лагерях одиннадцать тысяч функционеров. Остальные не осрамили немецкую доблесть в "стальных когортах" вермахта. Там они гибли, не в лагерях. И в плен не спешили: фюрер повязал их кровавой порукой, в глазах русских все они выглядели теперь на одно лицо. Фюрер с самого начала намеренно повел войну так, что сделал германский народ своим заложником. Видя творившееся на оккупированной ими территории СССР, немцы понимали: они обречены драться насмерть. И нацисты, и их убежденные противники. Так и дрались. Кому хотелось допустить в опрятные германские городки напоенного ненавистью российского солдата...

Одиннадцать тысяч идеологических жертв фюрера не должны противопоставляться миллионам уморенных Сталиным. Для обоих люди были материалом, оба умерщвляли бестрепетно, но руководствуясь разными критериями. Будучи преувеличенного мнения о своих полководческих способностях (что и привело "Барбароссу" к провалу), ефрейтор все же знал: полководцем не любого назначишь, не любого даже выучишь. И действовал осмотрительно*. О Сталине этого не скажешь. Подбор кадров в СССР, все это траление со дна, говорит скорее об обратном. Вождю от исполнителей нужна была покорность, да и то чересчур информированные подлежали устранению независимо от ранга. РККА не устраивала вождя недостатком преданности. К тому же творцом армии (как и творцом Октября, Брестского мира, профсоюзов) был Троцкий. Одного этого Сталину хватало, чтобы подозревать, что армия, кроме партизан Первой Конной, состоит из ставленников Троцкого.

Гражданская война не обогатила Сталина военным опытом, но развратила вседозволенностью. С Царицына начинается его кровавое комиссарство. Грамотных военных, мешавших партизанщине, Сталин грузил на баржи и топил. Вот первые жертвы сталинских репрессий – царские офицеры на службе РККА. Суть "героической обороны" Царицына свелась к тому, что Ворошилова и Сталина убрали, после чего воистину героическими усилиями срочно восстанавливали положение. Этого позора вождь Троцкому и Склянскому21не забыл.

Катастрофическая убыль кадров в Гражданскую войну вынудила вновь прибегнуть к сталинскому комиссарству на Южном фронте, где при желании он мог выучиться азам военного дела у полковника царской службы и будущего маршала Егорова. Но тот сильным характером не обладал, о судьбе военных Царицына, служа там под началом Сталина, знал не понаслышке и, как бывший офицер, попросту боялся этого монстра. В спорных вопросах Егоров оставлял Сталина перед лицом председателя РВС Троцкого. А уж тот обладал достаточной властью и волей, чтобы даже Сталина заставить выполнять приказы.

Последний класс военной церковно-приходской школы был пройден вождем в Первой Конной, где его самодурство дошло до степени неподчинения приказам по фронту. Пышно цвел партизанский оппортунизм слесаря Ворошилова и вахмистра Буденного. О Буденном Жуков сказал: "...умел разговаривать с бойцами и командирами. Конечно, занятий, учений или штабных игр с личным составом он сам не проводил. (Конечно! Каково? – П.М.) Но ему этого в вину никто не ставил". А ведь написано это при жизни заслуженного коневода (кстати, пережившего Жукова) и ставшего маршалом, обогнав не ставших ими Уборевиче и Якире, Вацетисе и Каменеве (эти двое были главкомами в Гражданскую войну).

К Буденному вернемся, когда начнутся кровавые игры Великой Отечественной. Неспособный провести штабную игру маршал руководил направлениями – Юго-Западным и Резервным фронтом в 1941-м и Южным в 1942-м, неизменно с гибельными результатами.

Обратимся к присвоению первых маршальских званий. Почему Ворошилов-Буденный-Тухачевский-Егоров-Блюхер?

Но сначала вспомним об этапах восхождения Сталина.

В противоположность Сталину-интригану, Сталин-политик гением не был. Это доказал еще Эрнст Генри (псевдоним журналиста С.Н.Ростовского, писавшего на международные темы). После выхода книги Эренбурга "Люди, годы, жизнь" сделалась, как писали романисты прошлого, неловкая пауза. Все ждали обещанных откровений о Сталине. Или, как минимум, оценки его деятельности. Эренбург с его громадным талантом публициста мог это сделать. Он даже из единичных разговоров выжимал в своих "Годах" гораздые результаты.

Он этого не сделал. Обошелся общими фразами. Не мудрено. Осуждение Сталина допускалось лишь в залах съездов, и эту тему боязно было затрагивать тому, кто желал опубликовать итоговую книгу жизни. Тогда оценку Сталину, как мог, дал Эрнст Генри. В "Открытом письме", разошедшемся в Самиздате, упрекнув Эренбурга в увиливании от темы, он перечислил девять просчетов Сталина-политика. В свободной стране любого из них было бы довольно, чтобы допустивший их деятель навсегда сошел со сцены. Скажем, именно Сталин привел Гитлера к власти, окрестив германских социал-демократов "социал-фашистами" и запретив коммунистам сотрудничество с ними. Гитлер при голосовании получил большинство (одиннадцать с лишним миллионов голосов против не вступивших в блок семи миллионов социал-демократов и шести миллионов коммунистов), а затем смел со своего пути и тех, и других.

Но с позиций сегодняшнего дня сталинский выстрел в демократию выглядит вовсе не случайностью, вовсе не промахом, а, напротив, метким поражением цели. Да и вообще, большинство просчетов Сталина были второстепенны, ибо главного он не упустил: укрепления личной деспотии. Великий Сталин – им же созданный миф. Великий полководец, корифей наук, гений дипломатии... Смешно.

Но несравненный интриган – это правда, и это нэ смышно. Интриган взобрался на вершину государственной власти и стал орудовать по-азиатски в масштабах, неведомых европейской истории. Восточный вкус к коварству, сочетавшись неравным браком с широчайшим социальным движением, дал уникальный по уродству сплав. Все, что Сталин ни делал, он делал для создания образа вождя. В потребностях был скромен, в средствах неразборчив. Надо выдвинуться – что ж, годится и "мокрое" дело. Восхождение начал убийством инкассаторов не из корысти, а ради нужд вечно пустой партийной кассы, чем и обратил на себя внимание руководства социал-демократов. Введенный в ЦК, переключается на дело серьезное, но уже не чреватое опасностью для жизни – издание нелегальной газеты. Он же и выдал охранке эту остроумно упрятанную типографию.

Опуская этапы его восхождения, отметим лишь партийную кличку. Ее, известный дотоле под разными именами, он закрепил не ранее того, как уверовал в Ленина. Ленин, понял он звериным своим чутьем, Ленин, а не Плеханов, не Мартов, не Аксельрод станет лидером партии у власти. Джугашвили исчез, явился Сталин, верный ученик, несгибаемый ленинец, вилявший незаметно лишь на самых опасных виражах, вроде вопросов о вооруженном захвате власти или о "похабном" Брестском мире, когда сам Ленин на время оставался в меньшинстве.

Можно представить ухмылки и ядовитые реплики в кулуарах съездов по поводу созвучия имен учителя и ученика. Учителю было не до того, а ученик, низколобый уголовник, уже назначил себя в наследники и обид не забывал, он их складировал – до поры. Власть потому ему и досталась, что утонченные соперники его в расчет не принимали. Он манипулирует? Нами? Бог с вами! Да он за нас цепляется, чтобы хоть в секретариате ЦК удержаться. А секретариат – что? Клерки, машинистки. Сталин – начальник секретарей, архивариус партии.

Архивариус варил свою архи-кашу и превращал секретариат в Секретариат, в грозный орган власти.

Потом принес клятву на похоронах Ленина. Как отнеслись к этому другие? Так, спокойно. Стольких уже схоронили, привыкли к красивостям, сами грешили. Ритуал. Слова. Революционный стиль. "Клянемся тебе, товарищ Ленин..." Не говорил – клянусь. Говорил – клянемся. Зато народ успокоил: перемен не будет. Ленин – Сталин… Созвучие попугайное, но уголовник на интеллектуалов не рассчитывал, целил в массу. И попал. Ленин – Сталин! Он хотел, чтобы сталь зазвучала в имени Ленина. Ленин умер. Сталин – это Ленин сегодня. Ленин был кровав, но власть взял не для самовозвеличения. Власть для него была инструментом политики, в которой он и впрямь был гений, и сравнивать его со Сталиным нелепо.

Когда Ленин умер, Троцкий, главный враг коалиции (тогда она была – Сталин с Каменевым и Зиновьевым), болел, отдыхал на Кавказе. Телеграмма почему-то запоздала. Сталин советовал не прерывать отдыха: ведь смерть Ильича не была неожиданностью. Да, не была. Но Троцкий уехал – а Ленин как раз в это время взял да и умер. Опять удача. Такой удачник…

"Смерть Ленина дала Сталину необходимую для него возможность провозгласить новый культ – "ленинизм". Резким контрастом с характерным для Ленина отсутствием саморекламы явились внешние атрибуты этого культа: торжественные клятвы верности его памяти, перенос набальзамированного тела Ленина в Мавзолей в Москве, переименование Петрограда. Троцкий отсутствовал на похоронах Ленина – то ли потому что ему неправильно, как он утверждал, сообщили дату похорон, то ли в результате наступившего состояния безволия, отчаяния и изнеможения, и это помогло Сталину сразу взять на себя руководство новым культом. Смысл культа Ленина был ясен всем: если Ленин – Аллах, то Сталин – пророк его. Вместе с бесчисленными портретами и бюстами Ленина... пошла в ход и известная фотография (явно сфабрикованная даже для неопытного глаза), на которой изображены улыбающиеся Ленин и Сталин, сидящие рядом в атмосфере безмятежной дружбы летом 1922 года. Те немногие, кто знал, как в действительности развивались отношения между Лениным и Сталиным, благоразумно молчали. Однако о настроениях в партии ходили всевозможные слухи, наводнявшие Москву: Ленин будто бы просил яда, Ленин сказал кому-то незадолго до смерти, что его отравили, Ленин… в октябре 1923 года съездил в Москву (этот слух, по крайней мере, соответствует действительности) и, побывав в своем рабочем кабинете, обнаружил, что в его бумагах кто-то рылся".

Так оценил этот эпизод истории Л.Шапиро в книге "Коммунистическая партия Советского Союза".

Борьба в партии ожесточалась, но борьба идеологическая: каким путем идти – правым или левым, с НЭПом или без, с армией регулярной или добровольной? Вопрос о личности, которая руководит партией, не считался первостепенным. Коллегиальность еще не была заменена железной дисциплиной, и Сталин после оглашения на XIII съезде письма Ленина (так называемого "Завещания") заявил об отставке. Знал, что делает. Удачные смерти еще были единичными, его еще держали за "гениальную посредственность" (выражение Троцкого), претенденты еще консолидировали сторонников. Как переходная личность, Сталин всех устраивал. Груб? Но трудоспособен. Они трудиться не любили. Канцелярская работа, столько мелочей увязывать… А у Кобы удивительная память, все держит в голове, все координирует.

Знали бы они, на что он способен, что держит в голове и что координирует...

Уйти не дали. Даже Троцкий голосовал за Сталина.

А ему, выбранному третейским судьей между непримиримыми соперниками, с руки стало с их же помощью искоренять полемику. Соперников искоренять. Как ему впору пришлась их грызня… А как он ее лелеял! Под девизом "Единство!" установить в партии бесценную для него железную дисциплину, это сделает его несменяемым. Отбить претендентов от власти, не сразу насмерть. Смерть соперника – это пик удовольствия, венец интриги. Можно разгладить усы и выпить стакан хорошего вина. С Каменевым и Зиновьевым против Троцкого. Когда этого главного врага не стало, а Каменев и Зиновьев в борьбе изрядно растрепали перышки, взялся за них, действуя исключительно в интересах партии, только ради единства в ее рядах, оставаясь как бы в стороне, следуя заветам Ленина...

... которые сам и отобрал для своей театральной клятвы.

Итак, год 1935-й. Вводятся отмененные было революцией персональные воинские звания. Армию переаттестовывают.

Что бы Сталин ни делал, этот вопрос возникает первым. Что не устраивает Сталина? Зачем он перестраивает армейскую шеренгу? О, да, он уже так силен, что может и это – расставить военных по своему усмотрению.

Посмотрим. Нарком Ворошилов. Первый зам Тухачевский. Зам по коннице Будённый. Командующие военными округами – все герои Гражданской, как правило, современно мыслящие тактики, оборонцы. Даже если не все они хватают звезды с неба, Ворошилов на их фоне – ничтожество, Буденный – прославленный коневод, Сталин – комиссар. И учреждается не существовавшее ранее в России звание маршала. С целью возвышения своих и принижения не-своих. Естественно, тем не менее, ожидать, что это звание будет присвоено самым известным и авторитетным военным деятелям страны. В их число наряду с Буденным и Тухачевским входят учителя армии, командующие западными приграничными округами, – взыскательный Уборевич и добрейший любимец РККА Якир.

Но целью Сталина не было возвышение по заслугам. К тому же совмещение несовместимостей в рамках одного института – правило для того, кто желает властвовать. Любой из людей многим пожертвует, чтобы друзья его дружили между собой. Желающий властвовать такой ошибки не допустит. По этому принципу подобраны были люди на ключевые посты наркоматов, комитетов и прочая. В соответствии с ним учрежден был и институт маршалов. Из командующих главными округами маршалом не стал никто, кроме Блюхера. Да и тот формально не округом командовал, а Особой Дальневосточной армией, которая для того лишь, возможно, не была преобразована в округ, как все остальные формирования.

По окончании Гражданской войны комсостав РККА был на редкость неоднороден. К 1937 году, несмотря на удаление царских генералов, людей высочайшей культуры типа Свечина и Снесарева, неоднородность не сгладилась.

"К 1937 г. около трех четвертей всех командиров были обязаны своим положением и своим новым престижем исключительно Сталину, – отмечает Шапиро. – Остальные были ветеранами Гражданской войны, в основном, принадлежавшими к высшему командному составу. Нетрудно представить, насколько сильным при таком положении вещей был карьеристский ажиотаж на служебной лестнице. Сложность положения определялась не только давлением снизу. Существовали трения и на верхах. Они вызывались системой политического контроля... С 1929 по 1937 год Политическое управление армии возглавлял Гамарник. Он обладал качествами, непригодными для поколения коммунистов, выпестованных Сталиным: еврей по происхождению, умный человек, честный коммунист, убежденный интернационалист. Рядовые младшие политработники, которых аппарат выпускал конвейерным способом, работали на низшем уровне рука об руку с красными командирами. Но на верхах, где ветераны Гражданской войны занимали большую часть командных постов, старшие и более образованные политработники не ладили с обычно малограмотными, хотя в военном отношении и заслуженными ветеранами".

Это описание всесторонним не является. И ветераны не были однородны, Жуков тому доказательство. Геллер и Рапопорт отмечают, что вместе служили умные, мыслившие и продолжавшие следить за развитием военной мысли, а по сути шедшие во главе ее** "генштабисты" Блюхер, Гамарник, Егоров, Примаков, Корк, Тухачевский, Уборевич, Шапошников, Якир – с одной стороны и "партизаны"-конники – с другой. Так же обстояло дело на всех ярусах военной иерархии.

Перед чисткой высший комсостав РККА включала в себя:

– офицеров старой армии, но новой формации: маршал из рабочих, полковник царской службы Егоров; маршал из дворян, поручик Тухачевский; командармы – москвич-разночинец Шапошников и литовский крестьянин Уборевич;

– офицеров военной выпечки (комкор Ковтюх, штабс-капитан царской армии, окончил Военную академию РККА и был заместителем командующего войсками БВО до Жукова);

– студентов и гимназистов, ушедших в революцию и при выдающихся способностях самоучкой приобретших военные знания (командарм-1 Якир, командарм-2 Примаков);

– выдающихся самородков, практически без регулярного образования (маршал Блюхер прослушал курс в академии германского Генштаба);

– недавних комиссаров, понявших перспективность перехода в комсостав (комдив, будущий маршал И.С.Конев);

Тесноту на служебной лестнице Сталин создал, усиливал и учитывал при аттестации. Он так уже был силен, что рекомендации его не оспаривались. Так всевластен, чтобы звания раздать, а не отметить ими по заслугам. И раздача так была рассчитана, чтобы посеять в армии еще большую рознь. В касту маршалов вошла пятерка, в ней Сталин имел замаскированное большинство. Формально не большинство: двое из пяти. Но двое не разлей вода конармейцев (после чистки, когда армией пришлось управлять на деле, эта их дружба развалилась) и трое одинцов. Лишь Тухачевский был дерзок, но не присвоить звание маршала Тухачевскому, первому заместителю наркома, значило прямо со старта сделать это звание придворным. Так что пусть и Тухачевский послужит, слава имени его пусть послужит авторитету института маршалов. А расправиться, когда придет время, с маршалом и вовсе любо-дорого.

Интриган с уголовным уклоном, Сталин был тонким психологом, учитывал характеры назначаемых и нюансы отношений. (При отсутствии столкновений, провоцировал их. Чем больше матерел у власти, тем больше изощрялось его мастерство, расцветшее во время Великой Отечественной.) Если он не побоялся возвести в маршалы двух кадровых офицеров царской армии, Тухачевского и Егорова, то остается заключить, что эти двое отнюдь не тяготели друг к другу.

Выглядело все небезупречно, но прилично. Напомню: из командующих округами маршальского звания не получил никто. Звание давалось как бы по должности. Маршалом не стал Шапошников, окончивший академию Генштаба в 1910 году, – некое формальное объяснение критериев присвоения звания маршала Уборевичу и Якиру: дескать, не на что вам обижаться, вот и Шапошников...

Не зная всех аспектов жизни страны в те годы, не понять раскалывающей силы этого присвоения званий. Пришлось бы подробно рассказывать о деятельности каждого участника драмы, чтобы дать представление о том, как неадекватно сравнение теоретика, военного интеллигента, превосходного штабиста Шапошникова с героями Гражданской войны, командармами-педагогами, великими гражданами страны, строителями и любимцами армии Якиром и Уборевичем, занятыми не только армией, но и военной промышленностью, и даже шефством над повседневным бытом жителей своих округов. Между тем, все трое аттестованы были командармами первого ранга. Шапошников после чистки стал маршалом, хоть полевым командиром никогда не был, не мог.

Л. Шапиро не утверждает, что Сталин раскалывал армию намеренно. Но и он отмечает, что "…карьеристская толчея на служебной лестнице и трения на верхах между командирами и политработниками... вносили раздоры". Сталин использовал это, когда решил, что час расправы настал. Доносительство в партии культивировалось изначально. Но массовый характер того доносительства, которое так жестко описал Жуков, в немалой мере стимулировался этой толчеей.

Присвоение званий было рассчитанным шагом в злодейской игре. На Высшем Военном Совете 1-4 июня 1937 года три маршала покорно слушали поношение своего коллеги и его честных товарищей-командармов из уст маршала-наркома. Старшие в звании по отношению к сидящим в зале, но младшие в должности по отношению к докладчику, они своим молчанием сдерживали тех, кто не верил всему этому вздору. Из четверых двое прожили чуть больше года…

· * Ему, впрочем, не много бы и удалось, он ушел бы вслед за первыми же своими жертвами. Убийство в ночь "Длинных ножей" его предшественника на посту рейхсканцлера, генерала фон Шлейхера, вызвало такой шквал ярости в верхах рейхсвера, что Гитлеру пришлось разыграть на публике сцену истерического отчаяния по поводу происшедшей якобы ошибки, что и было засчитано за извинение…

· ** К сожалению, историки нивелировали репрессированных командармов-"генштабистов" и уравняли их личностные параметры, хотя отношения между ними были достаточно сложными даже в военной сфере – придерживаться наступательной или оборонительной доктрины, как относиться к офицерам российской императорской армии… (Не говоря уже об отношении к генсеку.)

13 Тут время вспомнить Г.Д.Гая – Гайка Бжишкяна, того, что не прошел мимо молодого комполка Жукова, толкнул наверх. Пора вспомнить комкора Гая, начальника кафедры военного искусства Военно-воздушной академии. Гайк Бжишкян(ц), родился в 1887, взят в июле 1935, и это, похоже, первый арест среди командармов пролетарского происхождения, отметим этот факт. Принадлежность Гая к армянской общине делала доступными для него обстоятельства загадочной смерти Тер-Петросяна. Но не исключены и его контакты с Охотниковым, имевшим прямое отношение к ВВС страны. Охотников тогда отбывал трехлетнюю ссылку в Магадане. Описание приключений арестованного Гая у Геллера и Рапопорта замечательно ядовитым драматизмом.

14 Характерно по этому поводу сделанное Жуковым в мемуарах примечание: "После смерти в 1925 году Михаила Васильевича Фрунзе (в возрасте 40 лет)"... (Выделено мной. – П.М.)

15 После вскрытия, подтвердившего отравление Бехтерева и его жены тортом, присланным по поручению Сталина в гостиницу, куда их поместили, как правительственных гостей, сотрудники Бехтеревского института незамедлительно кремировали учителя. На протяжении месяцев чекисты разыскивали тело, опрашивая сотрудников морга и института. Видимо, вождь сомневался в смерти ученого и опасался разглашения данных о своей патологии. Спустя годы выяснилось, что прах Бехтерева после скитания по квартирам сотрудников был упрятан ими в полый бюст вождя, установленный в вестибюле при входе в институт в Ленинграде.

16 На съезде, слыша славословия делегатов и униженное покаяние перед Сталиным прежних оппозиционеров, умный Блюхер, член счетной комиссии, понял что к чему, и согласился фальсифицировать протокол, в котором значилось, что против Сталина подан лишь один голос.

17 Данные надо искать в материалах допросов Примакова. Скорее, в вопросах следователей, нежели в ответах Примакова. Один из наиболее вероятных вариантов его разработки следователями – признание в причастности к убийству популярного партийного лидера.

18 Любопытно, что фильм «Чапаев» натолкнул Сталина на мысль восславить героев. Знаете, что получилось? Список его жертв: фильмы о Котовском, Щорсе, Свердлове, Кирове… Исключением был, кажется, лишь фильм о Пархоменко, проскочивший непонятно как – возможно, за песню о первой, второй и третьей пулях…

19 Исправляю ошибку. Фон Бломберг умер от рака в Нюрнбергской тюрьме в марте 1946 года. Он не был замешан в военных преступлениях, вермахт в его время еще не успел их совершить. Но он блистательно заложил основы вермахта, чем и возбудил злобу союзников. Счастье его, что умер до суда, не то, гляди, повесили бы по настоянию советских обвинителей, как повесили столь же блистательного в профессиональном отношении начальника оперативного управления OKW генерал-полковника Йодля. Не зря Йодль был реабилитирован уже в 1953 году. Ведь с таким же основанием могли быть казнены Василевский, Антонов, Штеменко…

20 Позднее, в 1938, на суде офицерской чести Отто Шмидт, уголовник, свидетельствовавший против фон Фритча, заявил, что ошибся при опознании. Фритч был оправдан, а Шмидт очутился в Бухенвальде. В 1942 году Гиммлер справился у "милейшего" друга Геринга о представлении фюреру на утверждение смертного приговора жулику, на что последовал ответ Геринга: "Удивляюсь, что это не сделано уже давно".

21 В 1941, подчиняя Еременко Коневу, тогда младшему по званию, Сталин не забыл в утешение ему напомнить о такой нелепости, как собственное его, народного комиссара, подчинение какому-то Склянскому. Дескать, война, всякие бывают ситуации. Видать, крепко засела в нем эта заноза. Утопил Склянского – а злобы все равно не утолил.