Имя Ильи
Эренбурга, без преувеличения, было хорошо известно в каждой советской семье.
А его “Люди.
Годы. Жизнь” стали любимой книгой целого поколения.
Жизнь
Эренбурга была наполнена крутыми переломами и смертельным риском, его участием в
наиболее драматических событиях той эпохи, знакомством и личной дружбой с
выдающимися людьми своего времени. Во многом она была подобна постоянной встрече
с опасностью, с выходом на неизвестные виражи судьбы, непрекращающейся разведке
боем.
Именно так,
“Разведка боем. Встреча с Эренбургом”, как и одноимённый стих самого Эренбурга,
назвали свою документальную ленту о нём бостонский кинематографист Мария
Герштейн и соавтор сценария, поэт Михаил Герштейн.
Тот факт,
что Эренбург выжил в сталинской мясорубке, его достаточно своеобразные не до
конца прояснённые отношения с властью настроили определённую часть интеллигенции
против Эренбурга. По словам Михаила и Марии, “Разведкой боем” они в какой-то
мере хотели ответить на эти обвинения.
Встреча, по
определению, не может быть долгой. Перед создателями ленты стояла непростая
задача уложить в 50-тиминутном формате ленты и героя и его время. С этой
непростой задачей Мария и Михаил успешно справились. Смогли ли авторы ответить
на обвинения в адрес Эренбурга, пусть рассудит зритель. Гораздо важнее то, что
действительно состоялась волнующая, интересная, содержательная и запоминающаяся
встреча с Эренбургом.
Илья Григорьевич Эренбург, Михаил Беркович, Евгений Беркович.
Новый Иерусалим, 1964 год. Из семейного архива Евгения Берковича
Среди
участников фильма – петербургский историк литературы, посвятивший Эренбургу
большую часть своей профессиональной деятельности, Борис Фрезинский
Интерес ко
всему, что связано с Эренбургом, составляет “пламенную страсть” Бориса
Фрезинского; скрупулёзным собиранием и обработкой фактов, свидетельств
современников, писем Ильи Эренбурга Фрезинский занимается уже более пятидесяти
лет,с того самого момента, когда в 1952 году, ещё в детстве, прочёл роман
Эренбурга “Буря”. Кроме огромного интереса к личности, творчеству, времени
Эренбурга, главной своей целью исследователь считает воссоздание и
воспроизведение оригинальных эренбурговских текстов. Именно Борису Фрезинскому
мы обязаны тем, что издание “ЛГЖ” 1990 года дошло до нас в восстановленном виде,
наиболее точно соответствующем первоначальному эренбурговскому замыслу,
свободном от цензорских кромсаний и редакторских правок. Дополняют рассказ
Фрезинского американский исследователь Эренбурга Джошуа Рубинштейн, автор
замечательной книги “Клубок верностей. Жизнь и судьба Ильи Эренбурга”, поэт Наум
Коржавин, которому посчастливилось быть лично знакомым с Эренбургом и участник
неформального молодёжного кружка времён оттепели – Гарик Заславский,
представляющий в фильме своего рода сторону обвинения.
Эренбург был
большой личностью, яркой, талантливой, его жизненный и литературный путь,
который он в большой степени выбрал для себя сам, был не всегда однозначен.
Оценки людей, как знавших его лично, так и его современников, варьируются в
очень широком диапазоне: “Любимец сражающейся армии, а шире – сражающегося
народа” (К. Симонов), “...(Я) гордился той изумительной работой, которую ты
делал во время войны” (Э. Хэмингуэй в письму к Эренбургу),”То, что он делал,
это не литература, а журналистика. Он всегда был продажен.” ( В. Набоков об
Эренбурге), ”Крайне западный фланг сталинизма” ( Давид Самойлов). А вот и такие,
и думается, совершенно искренние слова к нему в поздравительной телеграмме Анны
Ахматовой на его семидесятилетие: “Строгий мыслитель, зоркий бытописатель,
всегда поэт”.
Фильм
Герштейнов заставил задуматься о неординарной жизни главного героя.
Судьба Ильи
Эренбурга – это судьба ассимилированного еврея, ещё ребёнком вывезенного из
окружённого чертой оседлости Киева в Москву, в “большую русскую жизнь”,
сознательно воспитанного родителями вне еврейской традиционности. Скорее всего,
будь воспитан Эренбург в патриархальном еврейском духе, Эренбурга, которого мы
знаем, просто бы не было.
В феврале
1918-го года, на вечере литераторов в московском кафе “Среда”, Александр
Койранский, творчество и имя которого известно ныне лишь узкому кругу
литераторов, написал с антисемитским душком виршик, часто цитируемый в
воспоминаниях и литературе об Эренбурге:
“Дико воет Эренбург
Одобряет Инбер дичь его
Ни Москва, ни Петербург
Не заменят им Бердичева.”
Противопоставление, обозначенное в этих строчках, не наложило фатального
отпечатка на судьбу Эренбурга. Русская и западная культуры всегда были духовным
наполнением его жизни. При этом, во всех своих ипостасях, от русского поэта и
автора антибольшевистских памфлетов до страстного советского публициста и
пропагандиста, Эренбург никогда не останется безучастен к бедам еврейского
народа.
Наум
Коржавин вспоминает, что как-то в Литинституте на вопрос о том, что выше
дерзания в литературе, Эренбург ответил: “Чувство меры”. Дерзание и чувство меры
- великолепный симбиоз, но это уже голос мудрости и зрелости, в молодости было
совсем иное.
В
ноябре-декабре 1917 года Эренбург написал свою знаменитую “Молитву о России”.
В
поэтическом смысле между этими его циклом и текстами времён его
околокатолических увлечений огромная пропасть. “Молитва о России” - это
прекрасные, пронзительные, талантливые стихи, оплакивание России. “Распятая
Россия”, “Богомольная Русь с церквами белыми, главами голубыми”, “Богородица,
приходящая, когда ждать уж некого”- вот образный строй этой поэзии.
Замечательно, но кому принадлежит этот талантливый голос? Чтобы так петь о
России, надо быть её частью, “своим”, надо иметь русско-православную духовность,
на самый худой конец, быть выкрестом. Но автор их – “Иудей, отошедший от
иудейства, много бродивший около католицизма и не связавший себя с
православием”.
“Еврей не
имеет права так писать о России”,- говорили Максимилиану Волошину.
Справедливо.
Волошин же считал эти слова высшей похвалой поэзии Эренбурга именно потому, что
Эренбург написал этот цикл с той силой, какой не сделали это те, кто имел на это
всю полноту прав. Высока оценка Волошина, но согласиться с нею никак нельзя.
В
“Бердичеве”, убогом и обречённом историей на исчезновение, отлучённом от
светской культуры, но свято хранившем заветы отцов, знали простую краеугольную
истину, которой следовали веками: если Молитва, Слово, обращённое к Богу, не
тождественна с молящимся, то это либо предательство себя, либо обман других.
Разгоралась
Гражданская война... Вот что пишет современный российский историк Олег Будницкий
в своей книге “Российские евреи между красными и белыми”: “Положение
евреев-деятелей культуры, настроенных антибольшевистски, было в условиях Русской
Вандеи крайне двусмысленным. Возможно, наиболее ярко эта двусмысленность
проявилась в публицистике И. Эренбурга”.
В октябре
1919 году, находясь в Киеве, Эренбург пережил еврейский погром, учинённый
деникинцами с 17-го по 20-ое октября. В “тихом” погроме погибло 300 евреев.
“Честный
антисемит” В.В. Шульгин отозвался на события статьёй “Пытка страхом”, в которой
вопрошал, не научены ли чему-нибудь евреи в эти страшные ночи, не указала ли им
“пытка страхом” верный путь. Верный еврейский путь по Шульгину состоял в том,
чтобы признать свою вину за разрушение российского государства и покаяться.
В ответной
статье Эренбург выражал страх не только за жертвы и за погромщиков, но и за
Россию в целом, а наукой, вынесенной из погрома, назвал ещё более сильную, ещё
более мучительную любовь к России. Вот уж, воистину, прав русский поэт Дмитрий
Пригов:
Когда
безумные евреи
Россию
Родиной зовут
И лучше
русского умеют
Там где их
вовсе не зовут
А где
зовут- и там умеют
А там, где
сами позовут
Она встаёт
во всей красе
Россия -
Родина евреев.
Стих
иронично-едок, читается не без горечи, но при том очень трезвый. Ёмкая эпитафия
на могильную плиту того, что осталось от российского-советского еврейства...
По словам
Бориса Фрезинского особым даром Эренбурга была ярость, которую писатель мог
выразить очень талантливо. Яростный дар Эренбурга-публициста в полной мере
оказался востребованным в Отечественную войну, на которую он призвал и
мобилизовал себя без остатка, отложив до окончания войны написание романов.
Перо
Эренбурга превратилось в штык уже в первый день войны, когда пребывал в полной
прострации Сталин, преступно просмотревший её начало.
Гитлер
угрожал поймать и повесить Эренбурга, Молотов докладывал, что “один Эренбург
стоит нескольких дивизий”, а фронт и тыл с нетерпением ждали его статей. И это
была двусторонняя связь. Ни у одного советского писателя не было в военное время
такой фронтовой почты, как у Эренбурга. И он отвечал на каждое письмо.
Фрезинскому
встретился в архиве солдатский треугольничек с пометкой “Москва. Оленбургу”. И
это послание дошло! Популярность его была огромна. Его именем называли танки и
снайперы открывали два счёта убитым врагам: один свой, а второй-Эренбурга.
Трудно переоценить роль Эренбурга в первые военные месяцы, когда едва
функционировала сбитая с толку пактом Молотова-Риббентропа советская
пропагандистская машина и когда окружённые советские войска в огромных
количествах сдавались в плен.
Раздавались
и раздаются голоса, обвиняющие Эренбурга в непомерном разжигании ненависти к
немцам, в том, что якобы его статьи были этакой индульгенцией на последующее
мародёрство советских войск в городах побеждённой Германии. Это особенно тяжело
воспринимать тем, кто пережил то страшное время и чья память ещё не отболела от
фашистских зверств.
Война, по
определению, далека от гуманности, масштаб жестокости в той войне был навязан
напавшей стороной. Во многих статьях Эренбурга есть страстный призыв к борьбе
против вторгшихся фашистов, нигде – побуждения к вандализму или его оправдания.
Звучат
лозунги смертельной схватки в “Оправдании ненависти”: “Смерть немецким
оккупантам”, “Смерть каждого немца встречается со вздохом облегчения миллионами
людей”, но и в ней же: “Не для того мы воспитали наших юношей, чтобы они
снизошли до гитлеровских расправ. Никогда не станут красноармейцы убивать
немецких детей, жечь дом Гёте в Веймаре или книгохранилище Марбурга...Мы хотим
уничтожить гитлеровцев, чтобы на земле возродилось человеческое начало. Мы
радуемся многообразию и сложности жизни, своеобразию народов и людей. Для всех
найдётся место на земле. Будет жить и немецкий народ, очистившись от страшных
преступлений гитлеровского десятилетия. Но есть пределы и у широты: я не хочу
сейчас ни думать, ни говорить о грядущем счастье освобождённой от Гитлера
Германии – мысли и слова неуместны и неискренни, пока на нашей земле
бесчинствуют миллионы немцев.”
Написано это
было в 1942 году, до перелома в войне.
Пусть
невелико количество стихов, написанных Эренбургом в военные годы, но красочна их
палитра.
От
клокочущего гнева “Проклятия”:
...Будь ты
проклята, земля злодея,
И твой
Гитлер и твои аллеи,
Чтоб ты
поросла чертополохом,
Чтоб ты
почернела и засохла…
и боли
“Бабьего Яра”:
Моё дитя!
Мои румяна!
Моя
несметная родня!
Я слышу,
как из каждой ямы
Вы
окликаете меня...
До
лирически-трогательного “Романса”:
...Скажу я
любимой про доты,
Про мины
скажу, про войну,
А может
быть, слов не найдётся
И только в
глаза загляну.
И будет в
глазах её милых
Знакомый
мерцающий свет.
Я вспомню
тогда про коптилку,
Подругу
неласковых лет...
И не
пафосного, но очень интимного и искреннего признания:
...За то,
что есть дерева грустного шелест,
За то, что
есть смутная русская прелесть,
За то, что
четыре угла у земли,
И сколько
ни шли бы, куда бы ни шли,
Есть,
может быть, лучше, красивей, богаче,
Но нет вот
такой, над которой ты плачешь.
А вот
строки, написанные в мае 1945 года. В них, за образом долгожданной Победы, одним
из творцов которой был и он сам, есть и чувство незаслуженной обиды на
апрельскую статью Александрова в “Правде”( “Товарищ Эренбург упрощает”) и
ещё-прозорливое предвиденье послевоенных перемен в общественной жизни страны:
...Я ждал
её, как можно ждать любя,
Я знал её,
как можно знать себя,
Я знал её
в крови, в грязи, в печали.
И час
настал – закончилась война.
Я шёл
домой. Навстречу шла она.
И мы друг
друга не узнали.
...Война
вызвала небывалый духовный подъём сил сражающегося и побеждающего народа,
породила колоссальный импульс надежд и ожидания лучшей жизни. Власть, как пишут,
с немалой долей цинизма, некоторые современные русские историки, должна была
запустить новый “мобилизационный проект”, заменив
советско-интернационально-космополитическую парадигму на
русско-великодержавно-национальную. Борьба с “безродными космополитами” была
первым проявлением этой смены курса.
Расстрелян
Еврейский Антифашистский Комитет (ЕАК), а Эренбург выжил, в январе 1953-го года
затевается дело врачей и в том же январе Эренбургу присуждают Сталинскую премию.
Создано еврейское государство Израиль, событие, вызвавшее огромную гордость и
национальный энтузиазм у советских евреев, а Эренбург выступает в “Правде” с
открытым письмом-ответом на вопрос некоего немецкого еврея можно ли видеть в
еврейском государстве разрешение еврейского вопроса, причём ответ Эренбурга
однозначен: “Нет, нельзя. Его можно решить лишь повсеместным социальным и
духовным прогрессом.” Словом, много чего такого, что определённая часть
интеллигенции готова вменить Эренбургу в вину.
По большому
счёту, аргументация “за” и “против”, основанная на доступных на сегодняшний
день фактах, мало кого в чём убедит или переубедит. Те, кто воспринимал
Эренбурга со знаком плюс, не изменят своё мнение о нём, так же как мало что
изменится для тех, кто видят в нём лишь “полезного еврея при губернаторе” или
человека с “эластичной совестью”.
Если
суммировать обвинения, озвученные в фильме Гариком Заславским, то получится: пел
хвалебные оды Сталину ( статья Эренбурга “Большие чувства” к 70-летию вождя),
единственный, кто остался в живых из разгромленного ЕАК и, вообще, “мотив, что у
него всё не так, как у других” постоянно следует за ним всю его жизнь.
Мог ли
значимый, востребованный и печатаемый автор при сталинском режиме не
славословить вождя, пусть и делая это, как говорит Борис Фрезинский, всегда
корректно? Причём автор, который сам, по своему выбору, присягнул режиму на
верность. Ответ здесь очевиден. Таковы были правила игры и им, хочешь - не
хочешь, надо было следовать. Эренбург - не Варлам Шаламов и рассматривать его
надо как Эренбурга. В то же время у Эренбурга безоговорочно была внутренняя
черта, за которой все игры прекращались и переступить которую он не мог,
свидетельство тому – его поведение в процессе над Бухариным, другом и
покровителем: по личному распоряжению Сталина
Эренбургу
прислали пригласительный билет на процесс над Бухариным, после чего он должен
был написать обличающую Бухарина статью в “Известия”. Эренбург пошёл на процесс,
но от написания статьи наотрез отказался.
Если
говорить о расстрелянном ЕАК, то Эренбург не был единственным выжившим его
членом. Из ЕАК он вышел в 1944 году, протестуя против отправки ЕАК в США без его
ведома материалов “Чёрной книги”- собранных им вместе с Василием Гроссманом
свидетельств преступлений против еврейского населения на оккупированных
советских территориях. Это было не единственное его противоречие с ЕАК, Эренбург
также был категорически против выдвинутой ЕАК идеи создания в Крыму еврейской
автономной области (равно как был против Биробиджана, считая его своеобразной
формой еврейского гетто).
Джошуа
Рубинштейн называет из уцелевших Василия Гроссмана и Давида Ойстраха. Были и
другие. Вообще говоря, подход “погибни Эренбург в тех обстоятельствах, был бы
кристально чист” грешит некоторой прямолинейностью. Погиб и Ицик Фефер, да
смерть не смыла с него позор стукачества.
После
расстрела ЕАК некоторые советские писатели, выезжавшие на Запад распространяли
ложь, что его члены живы-здоровы и продолжают трудиться. В числе их, пусть и
ненамеренно, оказался и Эренбург. Застигнутый врасплох вопросом о судьбе Ицика
Фефера и Давида Бергельсона на импровизированной пресс-конференции в Лондоне в
1950 году, Эренбург ответил, что если бы с ними что-либо произошло, то это
наверняка было бы ему известно. Ложь есть ложь, но скажи Эренбург правду, это
уже никак не помогло бы уничтоженному ЕАК и автоматически повлекло бы
уничтожение писателя и его семьи.
Статья “По
поводу одного письма” от 21-го сентября 1948 года написана по горячим следам
приезда в Москву в начале сентября того же года первого израильского посла в
СССР Голды Меир и бурного приёма, оказанного ей московскими евреями. Статья
заказная, написанная после просьбы “товарищей из Политбюро” Маленкова и
Кагановича напомнить советским евреям, какая страна является их Родиной, цель её
– утихомирить еврейские национальные чувства, в большой мере - предостеречь.
Читая её, невозможно сказать, что она противоречила убеждениям и взглядам
автора. Упрёк, очень притянутый за уши, один: Эренбург навязывал своё мнение
тем евреям, которые смотрели на решение еврейского вопроса совершенно
по-другому. Но допустим на минуту, что произошло невозможное – Эренбург написал
статью, в которой призывал советских евреев к репатриации в возрождённое
еврейское государство. Легко себе представить, что ждало бы Эренбурга и какую
“свободу выезда” и в каком направлении предоставил бы сталинский режим советским
евреям. Эренбург хорошо знал и чувствовал отношение вождя к проснувшемуся
еврейскому национальному чувству и всячески, как мог и как понимал, старался
охранить, защитить советских евреев, отвести надвигающуюся беду. Характерен
эпизод на приёме в чехословацком посольстве, где Эренбурга представили Голде
Меир.
Эренбург
притворился пьяным, начал скандалить, ругаться, что Меир не может говорить
по-русски, отпускать антиамериканские сентенции. Неявный сигнал, коннотация
этого поведения: “У нас не будет с вами контакта, пожалуйста, уезжайте.” Правда,
присутствовал на этом приёме британский журналист Ральф Паркер, которого
подозревали в сотрудничестве с НКВД, он, собственно, и представлял Эренбурга
Меир. На приёме в албанском посольстве, где Паркера не было, в разговоре с
членом израильской делегации Мордехаем Намиром, Эренбург был более откровенен и
прям: “Советские евреи не собираются совершать алию, и приехавшие израильтяне
должны прекратить распространять среди них сионистские настроения”.
Самое
драматическое событие времён “смены национальной парадигмы”- “дело врачей”, в
сценарии которого присутствовало открытое письмо в “Правду” видных евреев,
деятелей науки, культуры, искусства, которое, как предполагают, должно было
послужить прелюдией, сигналом к массовой депортации евреев из европейской части
Советского Союза. К чести Эренбурга, письмо это он не подписал. Напротив,
единственный из еврейских деятелей, лично написал Сталину. (Даже Солженицын
отмечает здесь смелость, тут же оговариваясь о “непревзойдённой изворотливости”-
ну что же ещё ожидать от еврея Эренбурга). Вслед за Борисом Фрезинским очень
хочется верить, что, может быть, именно письмо Эренбурга Сталину изменило
исполнение первоначального замысла. Факты косвенно подтверждают это: последующее
письмо в “Правде” имело совершенно другую тональность и, в течение месяца, от
написания Эренбургом письма Сталину до самой смерти вождя не произошло ничего
трагичного. Может, Эренбург, а может, история так распорядилась.
Во многих
оценках, высказанных об Эренбурге, люди невольно дают оценку себе.
Вот Самуил
Маршак: “Бездарно переводит французских поэтов, и, читая его низкопробные вирши,
я не верю ни в его романы, ни в его стихи.” Слишком лично, слишком эмоционально,
чтобы быть просто о литературе. Проекция на Эренбурга своей не вполне чистой
совести. Разный, конечно, поэтический и переводческий дар у этих двух
литераторов, но вот под постыдным письмом в “Правду”, одобряющим изгнание
собственного народа, подписи Эренбурга нет, а Маршака, увы, есть.
Прав был
Евгений Евтушенко, когда сказал, что сейчас гораздо легче судить Эренбурга, чем
было быть Эренбургом тогда.
Да, был
Эренбург, который многое делал не в согласии с собой и, по собственным словам,
принимал участие в грандиозном заговоре молчания в сталинские годы, который,
бывало, в Движении в защиту мира не раз озвучивал лживую советскую пропаганду и
много ещё чего. Но ведь был и другой. Помогавший не из корысти, а по зову души,
из желания помочь, сотням людей. Эренбург, навестивший в 1947 году опальную
Ахматову, Эренбург, отказавшийся принимать участие в кампании против Пастернака,
подписавший письмо в защиту Иосифа Бродского и протестовавший против приговора
Синявскому и Даниэлю. Эренбург, принявший в свою семью девочку-сироту Фаню, у
которой фашисты убили всю родню, и которой его дочь Ирина стала матерью.
Эренбург, помогавший молодым литераторам, одним из которых был Наум Коржавин.
Прилагавший немалые усилия к возвращению в русскую литературу советского времени
изгнанных из неё Цветаевой и Мандельштама. Не без его участия был издан первый
небольшой сборник Цветаевой в 1962 году и только благодаря его усилиям увидел
свет, изданный на русском языке “Дневник Анны Франк” и затем дневник “советской
Анны Франк”- Марии Рольникайте. Эренбург, автор “Хулио Хуренито”, “Падения
Парижа”, “Бури”, многих других романов.
Эренбург,
оставивший нам свою и Эпохи “исповедальную повесть”, свои замечательные “Люди,
годы, жизнь”- книги, в которой он поделился своим драматичным и уникальным
жизненным опытом и мимо которой, как сказал Борис Фрезинский, никогда не пройдёт
читатель, который хочет понять и узнать наше не такое давнее прошлое.
Комментарии: Александр Кацрин, Израиль - at 2013-01-23 11:21:43 EDT Очень обективная, правильная статья. А.МЮлий Франкфурт, Германия - at 2011-09-18 20:55:03 EDT Сейчас, когда можно говорить все, что угодно, впрямую поливать президента или премьер министра не опасаясь за свою жизнь, трудно представить себе каким героизмом было не подписать письмо, инспирированное Самим Отцом Всех Народов или как либо иначе хоть на миллиметр отклониться от Генеральной Линии Партии. Я родился давно и немного помню 1937 год, бессонные ночи моих родителей и ужас на лицах моих родителей, когда среди ночи около дома раздавался звук редкого в то время автомобиля. Именно так забирали ночью ни в чем неповинных людей и они просто ИСЧЕЗАЛИ навсегда!!!.
А среди причин, объясняющих почему Эренбург, который лучше всего подходил на роль "безродного космополита" (знаком ли вам этот термин?),можно предположить одну - Сталину просто нравиось то, что и как он писал. Есть одна история, за правдивость которой поручиться, естественно,не могу:
На очередном "разборе полетов" в союзе советских писателей долго клеймили Эренбурга и в заключение, естественно, предложили исключить его из союза писателей. Когда ему, наконец, предоставили слово,он сказал следующее: "в свою защиту могу сказать только одно - мои книги нравятся читателям,я получаю от них множество писем и телеграмм и одну из телеграмм я прошу разрешения зачитать" И зачитал:
"Благодарю за удовольствие. которое мне доставило чтение Ваших книг" И подпись: Иосиф Сталин.
Я бы дорого заплатил, чтобы увидеть морды тех, кто организовывал это избиение Эренбурга.
