Batkin1.html

Эли Визель… Имя это где-то в запасниках памяти таилось. Сегодня осознаю – до срока, ибо проза его – пронзительная, исповедальная, лирическая, истинно наша, еврейская – настоятельно требует подготовленности души, и во времени, и в пространстве. Но ничего не происходит случайно: самое время встречи с Эли Визелем – на Земле Обетованной.

Итак, Эли Визель… Еврейский мальчик в зеленой Буковине, в венгерском городке Сигет, затерянном средь гор еврейском штетле, местечке, но только до бар-мицвы. Интеллигентно-тонкий, словно лотос, и хрупкий, с огромными и добрыми глазами, смотрящий в мир восторженно и удивленно, но лишь до тринадцати.

Учащийся иешивы, иешива-бохер, штудирующий Талмуд настойчиво и увлеченно, простаивал часами за спиною ребе, и трепетно молился с ним в унисон. И обуревали его вопросы о Творце и о Его Творении, но до шестнадцати: сомнения навалятся потом. В сорок четвертом, в конце апреля, он был подхвачен, как щепочка, огнем кроваво-беспощадной Катастрофы – овчарками арийскими затравлен, эсесовцами загнан в товарные, для скота, вагоны, в концлагерных бараках растворенный.

Не стал он облачком над трубами Освенцима, – он выжил чудом, не ведаю иного слова, словно знал свое предназначение: стать писателем еврейским. А в сорок пятом, вновь в апреле, из Бухенвальда союзниками освобожденный, худющий, долговязый, оборванный, беспомощный от страшных потрясений, с глазами, полными печали, семнадцатилетний, добрался он до Парижа, лишь два-три слова на французском.

Три года учился в Сорбонне, стал журналистом, и с той поры он пишет, как правило, по-французски, хотя и идиш, и иврит, – родные с детства. Затем английский – он с давних пор живет в Нью-Йорке. И стал писателем еврейским, ни с кем его не спутать – в первом ряду.

В июне 1967 года, на исходе Шестидневной войны, бродя средь толп восторженных евреев по Иерусалиму, он напишет: «Давид победил Голиафа и теперь спрашивает себя, как это ему удалось; этого не знает никто, а он сам меньше других. Это его удивление должно вызывать восхищение и надежду еще больше, чем его победа». Спустя год в повести «Иерусалимский нищий» Эли Визель в точных и чутких подробностях расскажет о своем видении Шестидневной войны.

Однажды в неприхотливый домик старого хасида, что на окраине Тель-Авива, пришел писатель, широко известный своими книгами о Катастрофе европейского еврейства.

– Значит, это ты… – Рабби с длинной белой бородой долго всматривался в гостя. – Ты внук Давида Фейга…

В грустной улыбке старика отражалась вся мудрость мира.

– Рабби, – робко и взволнованно произнес писатель, – я немало потрудился, чтобы приобрести собственное имя, – Эли Визель… Но для вас, как и тридцать лет назад, когда моя мама приходила со мной к вам за благословением, я по-прежнему привязан к имени своего деда…

Отец мамы Эли Визеля, Давид Фейг, был любимым последователем самого рабби, и как хасид прославился больше, чем его внук как писатель. Рабби, посвятивший всего себя хасидизму, ничего не слышал об Эли Визеле и спросил внука Давида Фейга:

– Пишу рассказы, – робко отозвался уже поседевший Эли, ощутив себя в присутствии рабби ребенком.

Писатель мог оправдаться: иногда, в благословенные минуты, некоторые его тексты достигают ранга поступков, когда противостоят вселенской ненависти к его народу. Но он промолчал, не сказал ничего, И признался рабби, что в некоторых рассказах события выдуманы от начала до конца. Право писателя на художественный вымысел едва бы принял старый хасид.

– Значит, ты пишешь ложь! – подытожил рабби печально.

Кем бы он хотел видеть внука Давида Фейга? Благочестивым евреем, штудирующим Талмуд? Рош-иешива в Иерусалиме? Или как он, рабби, в окружении учеников и последователей? Нам это знать не дано.

Известно лишь, что в конце разговора лицо его просветлело, и он подозвал писателя к себе:

– Внук Давида Фейга не должен уйти с пустыми руками. Подойди, я дам тебе мое благословение…

В благословении еврейских мудрецов и пророков – огромный непостижимый смысл. Так наш праотец Ицхак благословил своего сына Яакова, Яаков, – своих внуков Менаше и Эфраима. И так из поколения в поколение.

Пытаясь понять, за что мне дарован Иерусалим, я вспоминаю своего дедушку, Ишая бен-Йосефа Баткина, хабадника: в неизменном темно-синем картузе, с широкой нестриженой бородой. По утрам он облачался в талес, медленно накладывал тфилин, накручивал кожаный ремешок на левую руку, а правую – тяжелую, широкопалую, – бережно и невесомо клал на мою мальчишечью голову, произносил слова молитвы, звучащие в памяти моей разрывающей душу мелодией. Так, в середине 30-х прошлого века, дедушка меня благословил, тайно и свято веруя – его внук, сын его внука, внуки его внука будут жить в Иерусалиме. И накручивать кожаный ремешок на левую руку.

Как бы заслуженно громко ни звучало имя – Эли Визель, оно нуждалось в благословении. Уже долгие годы, да продлятся его дни до ста двадцати, пишет и творит замечательный еврейский писатель, с того душного тель-авивского вечера осознавший себя внуком прославленного хасида Давида Фейга.

Представляю того, кто, на мой взгляд, не особенно нуждается в представлении.

Итак, ВИЗЕЛЬ ЭЛИ, дата рождения: 1928, 30 сентября. Писатель, лауреат Нобелевской премии мира… Так в большинстве энциклопедических справочников, ныне – и на неисчислимых интернетовских сайтах возникают данные о его жизни и творчестве.

Эли Визель – автор около тридцати книг: романов, повестей, рассказов, эссе, интервью, за редким исключением посвященных Катастрофе европейского еврейства, в том числе: роман «И мир молчал» (1956), единственный написанный на идиш; повести «Рассвет» (1961), «День» (1961), «Песнь мертвых» (1966), «Следующее поколение» (1970), «Легенды нашего времени» (1966), «Иерусалимский нищий» (1970), книги «Во славу хасидизма», или «Рассыпанные искры» (1972) – литературные портреты вождей хасидизма и легенды о них.

Наряду с напряженной литературной работой Э. Визель преподает в университетах США, широкое признание получила его деятельность в защиту прав человека, по разъяснению миру правды о Холокосте, прежде всего – на правах человека, пережившего ужасы немецких лагерей смерти. В 1986 году комитет норвежского Стортинга (парламента) присудил Эли Визелю Нобелевскую премию мира.

В энциклопедических справочниках книги Эли Визеля называют романами, повестями, рассказами, меня же в его самобытной эпической прозе привлекает и очаровывает прежде всего ее эссеистический характер – свободная композиция множества тем и сюжетов, когда элементы вымысла неотделимы от реальности, трагической и достоверной. Словно оправдываясь, автор убеждает: «Не все так просто… Некоторые события происходят на самом деле, но они не истинны. А другие истинны, хотя никогда не происходили».

Катастрофе европейского еврейства, неизменной теме Эли Визеля, написаны многочисленные исследования, комментаторы подчеркивают каждую деталь, острота восприятия этой трагедии за давностью лет не ослабевает, кровоточит в памяти нашего народа, именно нашего, ибо неуклюжие попытки «мировой общественности» соучаствовать в воспоминаниях о еврейском бедствии – лицемерны.

Мой интерес к творчеству Эли Визеля определила и другая его тема – традиции еврейского народа. Неотделимая от Холокоста, словно основной лейтмотив, она не только проходит сквозь прозу Визеля, она ее стержень, ее фундамент. Читал я Э. Визеля в русских переводах, не замечая их покрова, и если очаровался выразительностью визелевских текстов, словно читал в подлиннике, в этом заслуга не только талантливых переводчиков, моих милых коллег по иерусалимскому писательскому цеху – недавно ушедшей Руфь Зерновой и Светланы Шенбрунн, а недюжинная сила, страстная речь и еврейский дух автора. Этим мне Эли Визель дорог.

«Легенды нашего времени» – повесть, но по мне – удивительный сборник эссе или новелл, ибо строг и необычен их сюжет, логична и жестка их композиция. Тринадцать рассказов – судьба главного героя, повествование идет от первого лица. Словно эпиграф, Эли Визель предпосылает книге свое кредо: «Для некоторых литература – мост, соединяющий детство со смертью. Смерть рождает страх, а детство вызывает ностальгию. Чем глубже ностальгия, чем сильнее страх, тем богаче слово и образ».

«Мои учителя» – портреты тех людей, которых автор любил и кто ушел прежде, чем он успел сказать об этом. Рав Батицкий – пухленький старичок с белой бородой, живыми глазами и бескровными губами. «Тора, дети мои, это сокровищница, полная золота и драгоценных камней. Но чтобы проникнуть туда, нужен ключ. Я вручу его вам, в добрый час, сумейте им воспользоваться». Зейде-меламед – молчаливый учитель, горбатый, с густой черной бородой, постоянно одетый в черное, внушал робость и страх. Молодой эрудит Ицхак отворял перед мальчиками тяжелые двери устной традиции. И медленно и постепенно детский ум обострялся, каждое слово освобождало свет, заключенный в нем с тех пор, как мир стоит.

Зелиштер-ребе – угрюмый человек с дикими глазами и грубым, хриплым голосом. Раздавая направо и налево пощечины, он устанавливал в хедере дисциплину, готовил учеников к ситуации, в которой они окажутся как евреи. С годами тексты Писания представали с ослепительной ясностью, разрывался клубок талмудической мысли, учащиеся хедера, а затем – иешива-бохеры, чувствовали себя на пороге сияющего неразрушимого мира. (Мы, мальчишки советского разлива, были лишены этого, и если меня спросят, что я хотел бы изменить в своей жизни, я отвечу: «Чтобы меня в три года отдали в хедер!») Затем, в январе 44-го, в еврейский штетл пришли немцы, и ностальгическое пение учеников и учителей было прервано… И известный писатель Эли Визель, поседевший и опечаленный, откладывает свои «Легенды…» и садится за трактат Талмуда, – он может перевести и прокомментировать, но его охватывает цепенящий страх, он боится обернуться: за его спиной неизменно собираются погибшие учителя, их дыхание его обжигает. Он начинает читать вслух и показывает ушедшим поколениям, что их песнь не умирает.

«Йом-Кипур, день без прощения» – чуточная частица эпической прозы, мастерски вместившая, словно в капле воды, страшную правду одного дня Катастрофы европейского еврейства. За десять дней перед т е м Днем, накануне Рош ха-Шана, все евреи концентрационного лагеря собрались на площади и молили Б-га Авраама, Ицхака и Яакова положить конец унижениям Своего народа. Они читали кадиш по мертвым – но также и по живым. Немецкие офицеры и солдаты стояли по другую сторону: зрелище их забавляло. Но в канун Йом-Кипура евреи не вышли на площадь, и в каждом бараке образовалась своя синагога. Кантор, молодой венгерский раввин, раскачиваясь и поднимая руки к небу, вдохновенно вел молитву. Его голос пробудил воспоминания и легенду: в вечер Йом-Кипур мертвые встают из могил и молятся вместе с живыми. И Освенцим – подтверждение легенды.

Затем наступила очередь великой исповеди – в и д у й: впервые, с тех пор, как Б-г начал судить Свои создания, жертвы били себя в грудь, обвиняя себя в преступлениях своих палачей. Несмотря ни на что, евреи чувствовали себя виновными: лучше верить, что наказание заслуженно и имеет смысл, – суровый и справедливый Б-г лучше, чем отсутствие Веры. Лагерный колокол положил конец молитве… Словно продолжая удивительную галерею своих учителей, Эли Визель в рассказе о Йом-Кипуре знакомит нас со своим солагерником Пинхасом – сорокалетним раввином из Галиции. Выбрасывая из ямы тяжелый грунт, пытаясь заглушить голод и не впадать в отчаяние, пятнадцатилетний тогда Эли и его старший товарищ читали на память и обсуждали страницы Талмуда.

В галерее литературных образов беспощадной прозы Визеля образ Пинхаса – яркий, запоминающийся. Он, глубоко верующий еврей, в лагерном страшном беспределе накануне отправки в газовые камеры Освенцима не только изучал, но и преподавал Талмуд. И был не единственным: они оставались людьми, оставались евреями, по утрам накладывали тфилин, молились Б-гу. Настойчивое напоминание нам, современным евреям.

Словно в память о Пинхасе, через много лет Эли Визель возвращается к этой трагической теме в глубоком философском эссе «Ийов, или революционное молчание». Мы еще к нему обратимся…

В тревожные для Святой Земли дни июня 1967 года Эли Визель в Иерусалиме, и повесть «Иерусалимский нищий» – продолжение его размышлений об отношениях между человеком и Всевышним, неиссякаемый поиск новых ответов на извечные вопросы жизни своего народа, но на этот раз – в Эрец-Исраэль. Именно здесь, в эпицентре войны Шестидневной, в напряженном ожидании победы, в любой момент грозившей смениться новой, упаси Б-г, Катастрофой, приходит к Эли Визелю ощущение сопричастности судьбе своего народа, вечного и великого, как и тогда, четверть века тому назад, когда он едва не растаял облачком над трубами Освенцима.

Но, втиснутый в неиссякаемый и пестрый поток людей, день и ночь идущих к Стене Плача, он по-иному разглядел своих собратьев. Иногда чудилось, что вернулись времена библейских поражений и побед. Или что евреи одним толчком – чьим? – выброшены вперед в далекое мессианское будущее. Пережившие Катастрофу готовы были скорее погибнуть, чем пережить крушение мечты, но у них уже было в руках оружие.

– Знаешь ли ты, почему Иерусалим был спасен? – спрашивает один из героев Эли Визеля и слышит молящихся:

– Израиль победил своих врагов потому, что его армия, его народ насчитывали всех нас и еще шесть миллионов. Они вернулись сюда издалека, поверх звезд и крыш, из разных времен, от разных очагов, чтобы одновременно пережить и воскресение начала, и воскресение конца. Наполнили собой Храм, став его огненным подножьем.

«Иерусалимский нищий» – самая романтическая повесть Эли Визеля, именно в ней реальность и вымысел густо и плотно смешиваются, и уже не отличить автора от его главного действующего лица и десятка литературных героев: сурового и таинственного Катриэля, отважного друга Гада, очаровательной и печальной Малки, от легендарных десантников полковника Моти Гура, командира дивизии, штурмующей Храмовую гору, и его живых и павших солдат. Батальные сцены боев за Иерусалим описаны в таких подробностях, что не вызывает сомнений: Эли Визель в них участвовал, и бездонное синее небо на его глазах распластывалось перед жгучим мстительным солнцем.

Но кто он, иерусалимский нищий? Иногда мне кажется, что он – Катриэль, исчезнувший в жестоких боях – в развалинах Старого города. Если угодно, это сам Эли Визель. Сценарий повести, пружины сюжета, персонажи, декорации – все по воле его таланта и вымысла.

И один вопрос: почему Эли Визель не приехал в Иерусалим навсегда?

«Следующее поколение» – сборник рассказов или эссе Эли Визеля, его проза, одновременно лирическая и публицистическая, выдохнутая писателем из глубин еврейского сердца, израненного и изболевшегося, написанная четверть века спустя после кошмара Биркенау, Бухенвальда, Освенцима, обращенная к «следующему поколению», рожденному после 1945 года. Рассказать о Холокосте невозможно, ибо истину невозможно изложить на письме. Подобно Талмуду, она должна передаваться из уст в уста, губами и глазами. Следуя традиции «и расскажи сыну своему», писатель обращается к еврейскому юноше, своему современнику: «Твое «я» вбирает все исторические личности одновременно. Ты видел Моисея на горе Синай, слышал царя Давида в его цитадели, сражался с римлянами в Масаде, проливал кровь в боях с крестоносцами. Мидраш учит нас, что всякий, ощущающий себя отрубленной веткой, становится чужим».

Эли Визеля тревожит психология «следующего поколения» израильтян, среди которых верующих очень немного. Но как возликовало сердце писателя, когда, в начале 70-х, на празднике Симхат-Тора в Москве он очутился в толпе еврейских студентов, много часов подряд танцующих у главной синагоги на улице Архипова. Внезапно погас свет – электричество выключили, чтобы прекратить веселье. Вслед за мощным криком негодования кто-то свернул газету и поджег ее. Так началось неповторимое и причудливое факельное шествие. Не будь Эли Визель большим писателем, истинно еврейским, едва ли мы прочли бы следующие строки, прозорливые, светлые: «Мессия придет ночью. И встречен будет не только песнями и вином, и не только праведными раввинами и их учениками, но и юными евреями, которые дадут выход своим национальным чувствам, устроив шествие с факелами из газетной бумаги в самом центре Москвы».

Мне не ведома судьба тех юных московских евреев. Кто-то предпочел благодатные Штаты, кто-то в Иерусалиме или в Бейтар-Илите штудирует Талмуд, а их сыновья с вьющимися пейсами по утрам торопятся в хедер. Есть и те, кто по субботам раскатывают на «вольво». Увы, среди израильтян по-прежнему верующих очень немного. Но сегодня, в начале двадцать первого века, с отцовской гордостью, с нежностью и любовью вглядываюсь я в следующее поколение евреев, поколение поселенцев, с горящим взглядом и чистым молодым ликом, в черных и светлых вязаных кипах, готовых поступиться свободой, чтобы заселить каждый холм.

«Рассыпанные искры» – так в русском переводе пришли к читателю литературные портреты вождей хасидизма и легенды о них, написанные Эли Визелем в 1972 году, изданные в Иерусалиме в 1987 году. Для нас, советских евреев, неожиданно для себя клейменых в Израиле «русскими», по определению Визеля, «евреев молчания», с напрочь вырубленными корнями, книга эта, словно глубокий и прочный колодец с неиссякаемой чистой влагой, но чем чаще к нему припадать, тем больше в нем истинного еврейства, неразбавленного. Для меня это неопровержимый ответ на вопрос, как наши предки, жители литовских, украинских и белорусских местечек, сберегли, бережно и трепетно, наши традиции, наш еврейский дух. Словно предвидя, что его внук станет большим писателем, наделенным даром вымысла, дед Э. Визеля увещевал: «Само собой, всегда найдется умник, который заявит тебе, что с объективной точки зрения эта история не могла и не может быть правдой. Что с того? Объективный хасид – не хасид!»

Сведения о вождях хасидизма, скупые или в подробностях, сегодня доступны по энциклопедическим справочникам и различным просветительным изданиям, но Эли Визель, определив себе скромную роль рассказчика, не только с предельной достоверностью передал услышанное от дедушки-хасида и прочитанное, изложил все своим высоким и точным слогом, своей неповторимой личностной интонацией, вложил, как и во все свое творчество, свой пыл, свой восторг, свою боль и удивление.

«Рассыпанные искры» прочел я только в Израиле, обо всех восьми великих хасидах – Баал Шем-Тове, Магиде из Межирича, Нахмане из Брацлава и других. О них наслышан был прежде, но их литературные портреты из-под пера Эли Визеля стали для меня открытием, даже откровением. Отчего так? Почему лишь по дороге к тшуве, в попытках постичь основы нашей веры, у меня, да и не только у меня, пробуждается неподдельный интерес к хасидским легендам? Ответ я обнаружил у самого автора или рассказчика: «Их завет взволновал нас до глубины души, и утрата его связана с нашей неспособностью верить и бороться за веру. «Б-г – это молитва», – сказал рабби Пинхас из Кореца. И никогда современный человек не был так близок к молитве».

Так написал Эли Визель, и спустя тридцать лет мы можем повторить за ним эти слова. Мы сегодня кичимся своей цивилизованностью, но условия, в которых жили наши местечковые предки – а именно среди них возник хасидизм, – окружают нас и сегодня: внешняя и внутренняя неустойчивость, поверженные, опростоволосившиеся кумиры, разгул безверия и жестокости. Вот отчего так очаровывают нас легендарные или вымышленные образы великих хасидов. Отчаявшись в настоящем, мы ищем прекрасное в легендах.

Восемь лет живу в Бейтар-Илите, в ортодоксальном городке к юго-западу от Иерусалима. В окружении современных хасидов, молодых и пожилых, «русских» и сабр. Чем-то неуловимым, но ощутимым напоминают они своих предтеч, словно сошли со страниц Эли Визеля, – это рассыпанные в веках искры светят нам сегодня.

«Ийов, или революционное молчание» – так удивительно и тенденциозно назвал Эли Визель свое эссе, философско-религиозное: верный высоко-поэтическому слогу, наработанному или врожденному умению проникать в исследуемую тематику, он предлагает нетрадиционное прочтение одной из вершин библейской «литературы мудрости» – книги Ийов, включенной мудрецами в третью часть ТАНАХа «Писания», вслед за Теѓилим царя Давида и Мишлей царя Шломо.

«Наш предшественник или современник, этот герой нам знаком. Его испытания и трудности прочно вросли в наше время. Мы узнаем его историю, потому что сами ее пережили. В трудные минуты это его словами мы говорим, чтобы выразить гнев, протест или покорность. Он стал частью нашего искалеченного внутреннего мира» – так писатель формулирует свое непредвзятое мнение о главном герое книги и о ее современном прочтении. И в этом – весь Визель, его неизменное кредо – реальность и вымысел, в «Ийове…» нашло особенное воплощение, лишь р е а л ь н о с т ь – традиционная трактовка книги, а в ы м ы с е л – попытка анализа библейской классики в свете собственной судьбы и судьбы еврейского народа.

В плотном тексте эссе Эли Визеля на ограниченном печатном поле – глубокий уровень разнопланового исследования, опирающегося на Мидраш, авторы которого, когда им не хватает примеров, всякий раз, независимо от темы, вспоминают Ийова – и это всегда оказывается уместным. «В нем мы находим одинокую душу Авраама, испуганную душу Ицхака, страдающую душу Яакова». История Ийова на протяжении веков привлекала неисчислимых комментаторов и писателей, «определена легендой до такой степени, что легенда ставит под вопрос его существования». И эссе Эли Визеля представляется мне глубоким, оригинальным комментарием на классические комментарии. Для нас, русскоязычных евреев, лишь приступающих к постижению Священного Писания, его работа – настольная книга, но у писателя – иная цель. О ней и поговорим.

Наш именитый современник ставит под сомнение традиционную, раввинистическую трактовку финала книги: Ийов, неистовый борец, бесстрашный бунтарь, осмелившийся открыто выразить свой протест Небу, в конце книги склоняет голову перед Всевышним и раскаивается. Эли Визель протестует против такого толкования, считает концовку неподлинной, якобы она была добавлена к настоящему тексту, чтобы вселить в души людей уверенность. «Покорность Ийова представляется мне оскорбительной!» – восклицает Визель. И через несколько строк: «Он согласился вернуться к прежней жизни. В этом состоит истинная победа Б-га. Он заставил Ийова принять счастье. После Катастрофы Ийов готов быть счастливым, вопреки самому себе». Вновь, как и в «Легендах нашего времени», писатель и философ задается вопросом, который и сегодня, шестьдесят лет спустя, не сходит с еврейских уст: «Где был Б-г во время Катастрофы?»

Мне неведомы отклики на эссе Э. Визеля в ивритской религиозной среде. Впервые в русском переводе оно опубликовано иерусалимским издательством «Шамир» в бюллетене «Шофар» № 183, 184 (2004). И в № 186 – отклик известного переводчика Йегуды Векслера, по иному трактующего образ библейского персонажа: «Истине каждого из своих друзей он (Ийов) мог противопоставить свою собственную истину, но что он мог выговорить перед лицом Абсолютной Истины?»

Недавно обнаружил рассказ Эли Визеля о поэте, которого спросили: что бы он стал спасать, если бы вдруг загорелся дом и была возможность вынести только одну вещь. Поэт ответил: спас бы огонь, поскольку без огня не стоит жить… Рассказ лаконичен, имя поэта не названо, по мне – это сам Эли Визель, ибо вспомнил популярный хасидский комментарий на сказанное в Торе: «Огонь должен постоянно гореть на жертвеннике и не гаснуть». По хасидской трактовке речь идет не только об огне, горящем на жертвеннике, но и об огне, горящем в душе приносящего жертву священника. Такой огонь ощутил я в душе Эли Визеля, в прозе его – пронзительной и тревожной, исповедальной и лирической, еврейской.

Особый толчок – к покаянию или возвышению…

[1] Из книги В. Баткин «Талисман души», Творческое объединение «Иерусалимская антология». Издательство «Скопус».2007 г.