"… я сам своими глазами видел в Гамбурге, Дрездене и
Берлине во время моего посещения Германии юношей, девушек и пожилых немцев,
полюбивших наш мамэ-лошн. Они учат идиш и разговаривают на нем между собой, это
просто удивительно. Моя встреча в Гамбурге с любителями идиш произошла в
отреставрированной гамбургской средней школе, которую нацисты разгромили в 1941
году, а всех ее учителей и учащихся вывезли в лагеря уничтожения. … И все-таки
она редкостный человек. Я, во всяком случае, за последние несколько десятков
лет не встречал ни у одного человека столько преданности, такого горения к
языку идиш".
О Доротее Греве не единожды мне писали и Александр Лизен
из Львова, и Иосиф Бург из Черновцов. Была она в гостях не только в Кишиневе,
но и у них. И все они в свою гостью сразу и навсегда влюбились. С Доротеей
Греве я познакомился лично всего три года тому назад. Она была моей гостьей в
Реховоте, и 12 будних дней, да еще одну субботу мы с ней с глазу на глаз не
прекращали беседу. Порой мы с ней засиживались до глубокой ночи, почти до
занимавшейся зори. И я испытывал большое удовольствие от общения с нею.
Прежде всего, она очаровывает своими знаниями как
полиглот, и, в особенности, тем, как она, немка прочувствовала прелесть и вкус
еврейского слова нашей давнишней и современной литературы. Когда мы с Доротеей
стали более чем хорошими приятелями, я поинтересовался у нее: "Можешь ли
ты рассказать мне о своем отце? Где он находился в годы войны?" Об отце
она рассказывала не торопливо, с массой подробностей, как это делает верная,
преданная дочь. Я ее слушаю, а сам живу в том времени и в тех событиях, о
которых повествует Доротея.
В то время и в тех событиях …
Многие, и евреи моего поколения в особенности, не могут
себя переиначить. Не удается, а если сказать правду, и не хочется. Хотя, ой как
болезненны воспоминания тех, пусть и далеких уже времен. Вот эти воспоминания
мы и должны всякий раз извлекать из забвения. Хотя бы потому, что наше сегодня
и наше завтра насыщено реальностью тех страшных лет. И не стоит поражаться, что
в ночь после нашей беседы мне не удалось заснуть. Невозможно было прогнать
мысли, которые не поддаются ни измерению, ни взвешиванию. Я вновь перенесся в
мир зла и чувствовал привкус жизни в аду.
Отец Доротеи Бернард Греве никогда не мечтал о сказочных
дворцах и замках. Он был фермером. Его лицо не испещрили морщины, но оно было
задубевшим от солнца и ветра. Изучал Греве агрономию. Он был старше меня всего
на шесть лет, жил в немецкой деревне под Бременом. А я обосновался в Москве. И
не возможно было себе представить, что наши жизненные пути могут когда-нибудь
пересечься.
Но так было до 22 июня 1941года, когда гитлеровские
войска начали войну против Советского Союза, и мы стали кровными врагами не на
жизнь, а на смерть. Уже через четыре, без малого, месяца в судьбоносном октябре
1941-го мне в составе курсантской роты пришлось отбивать атаки одного из
гитлеровских полков. Немцы были вооружены до зубов и всеми силами рвались к Москве.
Что только не подвластно слепому случаю, или как еще говорят: "Так иногда
бывает!" И представьте себе такую картину. Именно тогда, на той самой
передовой позиции, мы с Греве могли направить один на другого свое оружие. Он -
новенький автомат, а я – добротную, русскую винтовку, появившуюся на свет еще в
конце 19 века. Отступать и нам, и им было строго- настрого запрещено. Во всяком
случае, нам, "красным юнкерам", как называли нас немцы, угрожало не
больше, не меньше, чем расстрел.
Как-то сразу перестал бить огонь сверху. Мы, один против
пятерых, а то и шестерых, бросились в штыковую атаку. Такого немцы не ожидали.
Это уже было поле не боя, а, в полном смысле слова, бойни. Без деталей, только
бойня, где люди уже не похожи на людей. Все перемешалось. С воздуха не
различить где мы, а где враги наши. Самолеты со свастикой на крыльях нас уже не
бомбили. На сей раз враг, который был уверен в своей победе, не выдержал. Ибо
такое – страшнее, чем повидаться со смертью.
Той осенью….
Бернард Греве
воевал тогда примерно в тех же местах что и я. И на этом поле бойни мы с
нечеловечески дикими криками, каждый на своем остром языке, мечтали лишь
половчее вонзить в противника длинное лезвие штыка или оглушить его прикладом
винтовки. Вот до чего может довести человека война. И ничего, люди продолжают
воевать и готовиться к новым бойням.
Тяжело раненым я попал в руки гитлеровцев. Отцу Доротеи
повезло больше: его ранили в 1942–м, где-то близ Смоленска и в солдаты Бернард
Греве был уже не пригоден. Любя крестьянский труд, он вернулся к земле: пахал,
сеял, собирал урожай и с отцовской радостью растил трех своих дочерей.
Я, так сказать, вел этот разговор сам с собой, и Доротея
имеет полное право спросить меня: "Вы сами рассказали в Вашей книге
"Если бы не друзья мои" о немце Гюнтере Пургеле, который спас Вас
дважды от верной смерти. Так почему Вы не допускаете, что и мой отец поступил
бы так же? Почему!?" И еще. "Ведь в армию он пошел не добровольцем;
его никто не спрашивал, хочет ли он воевать". Мой ответ: " Дорогая
Доротея, таких людей, как учитель Гюнтер Пургель, были единицы из многих-многих
тысяч. И как еще я могу думать, вспоминая, какую страшную смерть приняли мои
родители, моя сестра, ее муж и трое их детей. Как, если …, но хватит об
этом".
Вместо того, чтобы сразу начать свой рассказ о тебе и о
твоем жизненном романе с идиш, меня занесло в прошлое. Но я не прошу прощения,
потому что пока могу держать перо, меня еще не раз так занесет. Это совсем не
значит, что за происходившее когда-то следует предъявлять счет потомкам. Пусть
тебе будет хорошо там, в Германии и пусть хорошо будет моим детям здесь, в
Израиле. Пусть наши поля и леса дышат миром и спокойствием. Дай-то бог, чтобы
это так и было.
Дай-то бог!
Влюбленности Доротеи в идиш, в его духовные и культурные
богатства уже более тридцати лет. Идиш органически вошел в нее так, как если бы
он был языком ее матери и отца, ее дедушек-бабушек. Я думаю очень важно
отметить, что ее отец, далеко не богач, не жалел скромных средств, чтобы его
дочь стала преподавателем не только немецкого и английского языков, но и
еврейского. Было это, вероятно потому, что ни один язык в послевоенной Германии
не был преследуемым. А ведь я сам помню, как в Москве бросали в костры
еврейские книги, или же их до такой степени перемалывали, что твердая белая
бумага превращалась в жидкое желтое месиво, а металлические буквы типографских
шрифтов были доведены до такого состояния, что их невозможно было использовать.
Знал ли отец Доротеи обо всем этом? В это трудно поверить. Но увлечение своей
дочери языком идиш вчерашний солдат армии Гитлера поощрял. В моих глазах
Бернард Греве реабилитирован и остается лишь сожалеть, что вчерашних немецких
солдат, подобных отцу Доротеи, надо думать, было очень мало. Сегодня, как
пишут, положение меняется к лучшему. Но появляется и молодежь, мечтающая о
современном Гитлере. Им расистам его не хватает. И знайте, что симпатизирующих
им в мире тоже достаточно. Черносотенцы вновь ожили и нечего поражаться, что
это вызывает у нас чувство глубокой боли.
С уважением и благодарностью рассказывает Доротея о тех,
кто обучал ее языку идиш. Особенно выделяет языковеда, хранителя "лайтеш
мамэ-лошн" Мордехая Шехтера, профессоров Авраама Новерштерна и Ицхака
Ниборского. Многосторонне одаренная, она с большим упорством, как губка, три
года подряд впитывала каждое их слово, и это еще больше укрепило ее преданность
ко всему, что составляет суть идиш. Да, природа одарила Доротею Греве
способностями и хорошими качествами. Она добродушна и очень приветлива с
людьми. Она инсценировщик, режиссер и сама же участвует в вечерах декламации. К
тому же руководит ансамблем клезмеров, сочиняет и очень мило исполняет песни на
идиш. И еще. Вот передо мной лежат ее письма, почтовые открытки. И надо Вам
сказать, что такого жемчужного почерка, где буква с буквой искусно сотканы, я
не припомню ни у кого другого. Чтобы мне не пришлось повторяться, я лучше
процитирую саму Доротею, которая любит писать письма и получать их. Это из ее
первых писем, написанных еще до нашего личного знакомства. "Хотите знать,
что у нас слышно? Сегодня учат идиш около пятидесяти человек. Студенты и
взрослые. Большинство полюбили язык, литературу, музыку. Есть такие, которым
это необходимо в академических и профессиональных целях …".
"… Если люди не могут прийти к нам, я иду к ним. Мы
организовали две поездки в Израиль для групп из 10 и 20 любителей идиш. Я Вам
посылаю фото, где мы на приеме у тогдашнего мэра Иерусалима Эхуда
Ольмерта".
В этом году Доротея была в гостях в клубе любителей
идиш Реховота. На сей раз она привезла свой ансамбль для исполнения больших
фрагментов составленного ею же Мангер-монтажа. Представлять Доротею членам
нашего клуба не было надобности. Приветливая и общительная, она быстро
устанавливает контакт с малым и старым. Израиль навещает она часто, начиная
свои выступления с нашего города. Не преувеличу, если скажу, что в Реховоте она
себя чувствует, как у себя дома в Гамбурге, который, как известно, далеко не
заброшенный уголок. И не устает повторять, что в нашей стране она себя
чувствует так, будто кто-то волшебной палочкой снял с нее все ее заботы. Еще
мне хочется, чтобы Вы хоть чуточку себе представили, как она выглядит. Так
слушайте! Худенькая, очень стройная женщина, одета со вкусом, но более чем
скромно. (Вы, без сомнения, понимаете, что профессионально занимаясь языком
идиш, богачкой стать трудно). Что еще? Сразу бросаются в глаза ее полные блеска
роскошные волосы. О Доротее Греве много можно рассказывать. Вот, к примеру, я
еще не напомнил, что она член редколлегии тель-авивского ежеквартального
журнала по литературе, искусству и общественным вопросам "Топлпункт".
Или о идиш-семинарах, проводимых ею в ряде европейских стран. О книгах
современных еврейских прозаиков, изданных на немецком языке в ее переводах. Да,
не напомнил, и сам себя останавливаю: "Хватит, достаточно!"
"Хватит!" – приказываю я себе, ибо кто-то из моих читателей может
подумать: "Посмотри-ка, как этот писатель разошелся! Причем забыл, что
человек не может быть наделен исключительно достоинствами. В одном, и все
только хорошее? Такого не бывает!" Вы, наверное, правы, мои читатели. Но,
если мне девяностолетнему литератору придется еще раз рассказать своим пером об
этой немецкой женщине, влюбленной в идиш и идишланд, я вновь обойду ее
недостатки.
