Berkovich

Из новой книги «Сага о Прингсхаймах. Интеллигенция в эпоху диктатуры»

В профессорской среде так называемый «образованный антисемитизм» существовал и в кайзеровской Германии, и во времена Веймарской республики, причем к началу тридцатых годов он еще больше набрал силу. Историк Михаил Катер пишет: «Число профессоров, которые склонились к национал-социализму, к 1932 году существенно возросло, причем часто из-за антисемитизма, и даже если большинство про себя решило держаться вне партии, есть много доказательств того, что в глубине души они уже перебежали на сторону Гитлера»[1].

Есть множество фактов, доказывающих существование «антисемитизма высоколобых» в немецких университетах. Известному мюнхенскому математику Альфреду Прингсхайму заветную должность ординарного профессора университета пришлось ждать двадцать с лишним лет, и получил он ее, когда ему было уже за пятьдесят. Не последнюю роль играл здесь этот самый «образованный антисемитизм».

Альфред Прингсхайм в начале научной карьеры

Нельзя отрицать, что число евреев в немецких университетах, особенно на должностях приват-доцентов и ниже, было непропорционально высоким. Но продвинуться выше по карьерной лестнице, стать ординарным профессором для евреев было исключительно сложно. Не в последнюю очередь из-за этого во многих берлинских еврейских семьях сыновья, собирающиеся стать учеными, крестились. В то же время среди тех, кто шел делать карьеру в бизнесе, крещеных евреев было значительно меньше.

Но и для крещеных евреев или тех, кто не причислял себя открыто к еврейской общине, стать ординарным профессором до Первой мировой войны было чрезвычайно сложно. Пример Альфреда Прингсхайма, получившего заветный статус, когда ему было уже за пятьдесят, типичный.

Крещеный еврей Курт Хензель (Kurt Hensel, 1861-1941) защитил диссертацию по теории чисел только в 1902 году, когда ему уже перевалило за сорок. До этого он более десяти лет работал экстраординарным профессором, не получая за свою работу ни гроша. Министр образования кайзеровской Германии сказал ему прямо в глаза: «У вас и без того достаточно денег»[2].

Известный специалист по теории чисел, автор понятия «дзета-функция», Пауль Эпштейн (Paul Epstein, 1871-1939), работал с 1903 по 1918 год приват-доцентом университета Страсбурга без всякой надежды стать государственным служащим. После окончания Первой мировой войны, когда Страсбург отошел к Франции, он вынужден был уехать в Германию, где вплоть до прихода нацистов работал лишь экстраординарным профессором Франкфуртского университета. Несмотря на признанные мировым математическим сообществом результаты, подняться до ординарного профессора ему никогда не удалось. А когда к власти пришли нацисты, настала очередь думать не о карьере, а о спасении жизни. Его не уволили в 1933, так как он был участником войны, но через два года эти льготы были окончательно отменены, и Эпштейн был изгнан из университета. От эмиграции он отказался, и в Хрустальную ночь 1938 года гестаповцы ворвались в его квартиру, но не забрали его только потому, что он был прикован болезнью к постели. Через год Эпштейн получил повестку явиться в гестапо. Предчувствуя худшее, он покончил с собой, приняв повышенную дозу снотворного. Позднее нацисты утверждали, что вызывали его только для того, чтобы согласовать дату его эмиграции.

В кайзеровской Германии и в Веймарской республике было довольно много приват-доцентов с еврейскими фамилиями, так как эта должность приравнивалась к позиции «свободного художника», чья работа оплачивалась университетом, а государственных денег не требовалось. Продвижение же на уровень ординарного профессора означало переход на государственную службу, что было предметом мечтаний многих претендентов. В 1909-1910 годах более 93 процентов всех ординарных профессоров были католики или протестанты, в то время как среди приват-доцентов их было менее 81 процента. Эти числа достаточно убедительно говорят о, мягко говоря, предубеждении к евреям, царившем в академической среде. Примеров, подобных приведенным, можно найти в любой другой области науки.

Отто Майерхоф, о котором говорилось выше, был первым немецким Нобелевским лауреатом по медицине после Первой мировой войны. Однако даже Нобелевская премия не защищает от антисемитизма. Еврей Майерхоф четыре года интенсивно работал в должности приват-доцента в университете Киля, фактически оставаясь в положении ассистента - без помощников и в очень стеснительных условиях, не помешавших, правда, получить выдающиеся, всемирно признанные результаты. Но эти результаты были, по мнению антисемитски настроенных руководителей университета, недостаточными, чтобы занять образованную в 1922 году кафедру физиологической химии[3].

Следующая история произошла в родном для Альфреда Прингсхайма Мюнхенском университете. В 1924 году знаменитый химик, лауреат Нобелевской премии, профессор Вилльштеттер, уже упомянутый на этих страницах, подал в отставку в знак протеста против решения декана и большинства профессоров факультета по откровенно антисемитским основаниям отказать в приеме геохимика Виктора Гольдшмидта (Viktor Goldschmidt). Студенты и сотрудники факультета неделю уговаривали Вилльштеттера взять свое заявление об уходе назад, но безрезультатно: ученый был непоколебим[4].

Формально с крушением немецкой монархии и установлением Веймарской республики получить еврею должность ординарного профессора стало легче, но на практике последнее слово было все за тем же академическим корпусом, сохранившем в своей среде неискоренимый антисемитизм. Известный своими работами в теории множеств математик Адольф (Абрахам Галеви) Френкель (Adolf Abraham Halevi Fraenkel, 1881-1965), ставший в последствии профессором Еврейского университета в Иерусалиме, писал об антисемитизме в немецкой науке в двадцатые годы двадцатого века: «Что касается университетов, то антисемитские тенденции были в то время обратными ситуации до революции 1918 года, т.е. в Баварии они были много четче, чем на севере или западе Германии. Продвижение евреев по службе до позиции ординарного профессора было нечастым, за исключением новых университетов Франкфурта и Гамбурга»[5].

Сам Френкель, оставивший Германию и переселившийся в Иерусалим в 1929 году, не ощутил на себе все тяготы преследования за то, что он был ортодоксальным евреем, соблюдавшим религиозные предписания. Его научные успехи сравнительно рано дали ему возможность занять профессорский пост в университете Марбурга. Первую диссертацию он защитил в 1914 году, как раз перед войной, после чего четыре года был на фронте. Это не помешало ему в один из отпусков с французского фронта в 1916 году защитить вторую докторскую диссертацию и прочитать перед студентами свою первую профессорскую лекцию. В Иерусалиме Френкель, сменивший имя Адольф на Абрахам Галеви (Abraham Halevi), стал деканом математического факультета, созданного трудами Эдмунда Ландау, а впоследствии работал и ректором Еврейского университета в Иерусалиме. Об изменении настроений в обществе красноречиво говорит один факт, описанный Френкелем в цитируемой выше книге воспоминаний: один из близких друзей его семьи, помогавший ему до войны в первых шагах его карьеры, после войны стал откровенным антисемитом.

Явным исключением из общего правила выглядел университет Гёттингена, где молодые талантливые еврейские ученые без особых проблем занимали профессорские кафедры. Астроном Карл Шварцшильд (Karl Schwarzschild, 1873-1916) в двадцать восемь лет стал в 1901 году ординарным профессором и директором обсерватории. Через восемь лет он был приглашен директором астрофизической обсерватории в Потсдаме и избран академиком Прусской академии наук, несмотря на свой категорический отказ креститься.

Герман Минковский (Hermann Minkowski, 1864-1909) стал ординарным профессором в Гёттингене в 1902 году в возрасте тридцати восьми лет. Не последнюю роль здесь сыграла дружба с Давидом Гильбертом, с которым Герман познакомился еще в Кёнигсберге, где оба начинали свою научную карьеру. После внезапной смерти Минковского от аппендицита в 1909 году его кафедру занял Эдмунд Ландау, которому в то время было тридцать два года.

Следует еще раз подчеркнуть, что, как и Френкель, Шварцшильд, Минковский и Ландау были исключениями из общего правила. Их ранний карьерный рост до ординарных профессоров во многом произошел благодаря тому, что в Гёттингене у руководства математического факультета стояли такие крупные личности, как Феликс Клейн и Давид Гильберт, начисто лишенные чувства ненависти или страха перед евреями, чем грешило большинство их коллег из других университетов.

В 1893 году австрийский журналист Герман Бар (Hermann Bahr, 1863-1934) опубликовал результаты интересного исследования. Он провел интервью об антисемитизме со многими европейскими интеллектуалами, большей частью из Германии и Франции. Сам Бар считал антисемитизм похожим на наркотик, которым одурманивают себя «маленькие люди». В предисловии к результатам своих исследований он писал: «Антисемит – один из тех, кто склонен к опьянению и упоению страсти. Он верит в простейшие аргументы. Если их опровергнут, он будет искать другие... Поэтому я ни в коем случае не хочу опровергать антисемитов, что уже делали тысячу раз, но все тщетно. Я просто спрашиваю, с каким чувством относятся образованные люди разных национальностей к этому явлению, какую позицию занимают. Возможно, это создаст любопытный документ для будущего о состоянии умов в 1892 году»[6].

Не все из опрошенных Баром немецких интеллектуалов были антисемитами. Например, патриарх немецких историков Теодор Моммзен (Theodor Mommsen, 1817-1903) во время известного «берлинского спора историков» в 1879-1881 годах выступал как активный оппонент своего коллеги Генриха фон Трайчке (Heinrich von Treitschke, 1834-1896), автора любимого лозунга гитлеровцев: «Евреи – наше несчастье».

Об антисемитизме Генриха фон Трайчке исчерпывающе высказался в июле 1960 года в газете «Дойче Цайтунг» уже знакомый нам историк Голо Манн: «Одновременно с еврейской эмансипацией, уравнявшей евреев в гражданских правах с другими гражданами, появился новый антисемитизм. Но в начале он был не тем, что мы сейчас под этим подразумеваем; он не требовал исключения евреев, напротив, он требовал полного уравнения в правах, настаивая при этом на необходимости скромности в этом процессе; он требовал исключения только тех, кто этого уравнения в правах не хотел. В этом смысле есть один удивительный пример – немецкий историк Генрих фон Трайчке. Его обычно считают антисемитом, и он был им, конечно; однако вряд ли нацисты могли бы этим антисемитизмом воспользоваться. Трайчке был страстный, гневный патриот, непреклонный в своих суждениях и приговорах, но у него было обостренное чувство справедливости и правды; никакая ложь или пошлость никогда не выходили из-под его пера. Решение «еврейского вопроса» в Германии Трайчке видел таким: полное вхождение статистически незначительного еврейства в германство, пренебрежение еврейским образом жизни. Он хвалил прусских евреев за то, что они с честью выполнили свой солдатский долг перед родиной».

Со временем антисемитизм Трайчке стал более радикальным и расистским, историк стал считать, что евреи всегда останутся иностранцами в любом народе.

Другие участники опроса Германа Бара были не столь решительны в своих суждениях о евреях. Но что объединяло высказывания многих светил тогдашней науки – это барски-пренебрежительный, как выразился Бар, «снобистский» антисемитизм. Он отчетливо виден у экономистов Густава фон Шмоллера (Gustav von Schmoller, 1838-1917) и Адольфа Вагнера (Adolph Wagner, 1835-1917), биолога и философа Эрнста Геккеля (Ernst Haeckel, 1834-1919) и у многих других профессоров и академиков. Даже публицист Максимилиан Харден, уже знакомый нам друг Хедвиг Прингсхайм, который сам был евреем по происхождению, его настоящее имя – Феликс Эрнст Витковский (Felix Ernst Witkowski), попадает в эту компанию. Бар подводит итог: по мнению интеллектуалов, антисемитизм часто оправдан и имеет под собой множество оснований, нельзя только мириться с его слишком «плебейскими формами». Другими словами, интеллектуальная элита Германии могла осуждать знаменитого антисемитского агитатора Германа Альвардта (Hermann Ahlwardt, 1846-1914), весьма популярного в 90-е годы девятнадцатого века, за его призывы, возбуждающие чернь против евреев. Однако научные светила со снисходительным пониманием относились к чувствам, к которым взывал неистовый трибун-антисемит.

С подобным снобистским антисемитизмом сталкивалась Катя Прингсхайм в доме художника Франца фон Штука, в котором гости-евреи сидели за отдельным столом, чтобы не путаться с «приличными людьми».

«Элитарный антисемитизм» сохранился в немецких университетах вплоть до конца Веймарской республики, а случаи Моммзена, Гильберта или Клейна следует отнести к редким исключениям. Именно этот постоянно тлеющий антисемитизм в научной и культурной среде объясняет легкость, с которой немецкие интеллектуалы приняли все антиеврейские действия нацистской власти с первых дней Третьего Рейха.

Ни научные степени, ни дворянские титулы не защищали от старых предрассудков. Виновных же в бедах Германии найти было легко.

Один из самых известных немецких историков первой половины двадцатого века Фридрих Майнеке (Friedrich Meinecke, 1862-1954), провел годы Третьего Рейха в изгнании. «Разумного республиканца», как называли историка, противопоставившего себя нацистам, трудно обвинить в антисемитизме. Тем не менее, в своей монографии «Немецкая катастрофа», вышедшей в свет в 1946 году, в числе виновников трагедии, наряду с прусским милитаризмом и немецкой буржуазией, Майнеке называет и евреев. Говоря о Германии после Первой мировой войны, он отмечает, что «среди тех, кто слишком жадно и торопливо пил из чаши власти, попавшей к ним, было много евреев. В глазах людей с антисемитскими чувствами они наслаждались немецким поражением и революцией[7]».

От неприязни и предубеждения к евреям не были свободны даже противники гитлеровского режима. Одной из самых заметных фигур антигитлеровской оппозиции был бывший обер-бургомистр Лейпцига Карл Гёрделер (Carl Friedrich Goerdeler, 1884-1945). Вокруг него сложился небольшой кружок генералов и высших офицеров, мечтавших о другой судьбе для своей родины. Карл Гёрделер был крупным юристом и политиком, занимал высокие государственные посты и до, и после прихода Гитлера к власти, но в середине 30-х изменил взгляды и перешел в оппозицию. В апреле 1937 года он подал в отставку с поста обер-бургомистра. Поводом для ухода стал такой случай: в ночь с 9 на 10 ноября 36-го, когда обер-бургомистр был по служебным делам в Финляндии, снесли памятник Мендельсону-Бартольди перед знаменитым лейпцигским концертным залом "Гевандхаус". Композитор с 1835 года до конца жизни был здесь дирижером и руководителем оркестра, принесшего залу мировую славу. Памятник снесли по указанию заместителя бургомистра, который занимал важный пост в нацистской партии. Все усилия Гёрделера вернуть памятник на место оказались тщетными[8].

В «кружке» Гёрделера разрабатывались планы свержения гитлеровской диктатуры и развития «послегитлеровской» Германии. Заговор против Гитлера, приведший к покушению на фюрера 20 июля 1944 года, во главе которого стоял граф фон Штауффенберг, был во многом подготовлен Гёрделером и его сподвижниками. Сам бывший лейпцигский обер-бургомистр должен был стать после устранения Гитлера новым немецким канцлером. Как же относилась консервативная оппозиция к евреям? Отвергая геноцид, проводимый гитлеровцами, многие считали еврейский народ принадлежащим к другой расе и предлагали, как и нацисты, очистить Германию от евреев. Правда, в отличие от гитлеровского «окончательного решения еврейского вопроса», они предполагали сделать всех евреев гражданами нового государства. Рассматривались различные варианты: от Канады до Латинской Америки. Гёрделер предлагал Палестину. Немецкие евреи получили бы статус иностранцев, как французы или англичане. Дети от смешанных браков тоже считались бы в Германии иностранцами.

Так что отношение к евреям в Германии вряд ли сильно изменилось, если бы полковнику фон Штауффенбергу удалось убить Гитлера 20 июля 1944 года. Антисемитизм настолько укоренился в немецком обществе, что даже самые образованные и самостоятельно мыслящие граждане не представляли себе нормальной жизни с евреями.

Примечания

[1] Kater Michael. The Nazi Party: A Social Profile of Members and Leaders 1919-1945. Oxford 1983.

[2] Segal Sanford. Mathematicians under the Nazis. Princeton University Press. Princeton 2003, S.71

[3] Беркович Евгений. Наука «юденфрай». В книге «Заметки по еврейской истории», «Янус-К», Москва 2000.

[4] Stern Fritz. Der Traum vom Frieden und die Versuchung der Macht: Deutsche Geschichte im 20. Jahrhundert. Berlin 1997.

[5] Fraenkel Abraham. Lebenskreise. Aus den Erinnerungen eines jüdischen Mathematikers, Deutsche Verlags-Anstalt, Stuttgart 1967.

[6] Цит. по книге Segal Sanford. Mathematicians under the Nazis. Princeton University Press. Princeton 2003, стр. 72-73.

[7] Meinecke Friedrich. Die deutsche Katastrophe: Betrachtungen und Erinnerungen. 6. Aufl., Wiesbaden 1965.

[8] См. Беркович Евгений. Одинокие герои: История покушений на Гитлера. (Альманах «Еврейская Старина», №№15, 16 2004).

От редакции.

Другие аспекты темы см. в следующих статьях Е.Берковича:

Немецкий антисемитизм: факты и вымыслы

Первый антисемит

В начале было слово

Смятение умов, или как еврейские лидеры встречали приход Гитлера к власти

«Вы уволены, господин профессор!»

Антисемитизм высоколобых

«Если еврей пишет по-немецки, он лжет!»

Смятение умов: свастика и звезда Давида

Грех антисемитизма

Можно ли христианину мыться в бане с евреем? Иудео-христианский диалог вчера и сегодня

Смятение умов: «банкроты от искусства»