Семен Резник. Хаим-да-Марья. - Кровавая карусель. Исторические романы.
СПб., Алетейя, 2006.
Читая книги Резника, скоро начинаешь понимать, что
притягательная сила его произведений не в актуальности темы, а в том, что они
превосходно написаны. Таков закон всей долговечной литературы. «Мать» Горького,
судя по сохранившемуся отзыву, наводила тоску даже на Ленина (хотя уж куда
актуальней!), а в беспомощной и по сюжету, и по композиции «Хижине дяди Тома»
что-то все-таки есть: иначе она бы не потрясла нас в детстве, да и не только
дети испытали ее влияние, раз сделалась она крупнейшим событием в борьбе за
отмену рабства в Америке. А кто (вопреки ленинскому прогнозу) стал большевиком,
прочитав «Мать»? Резник - первоклассный рассказчик. К сожалению, рассказывать
ему приходится о вещах не менее страшных, чем те, о которых идет речь в книге
Бичер-Стоу.
Изложение романа «Хаим-да-Марья» идет от лица некоего
свидетеля событий, лица, разумеется, вымышленного. Этот свидетель - просто
авторский голос. В двадцатых годах ХIХ века, еще при Александре, раскрутили в
Велиже Витебской губернии очередное дело о ритуальном убийстве. Вся Россия
знала, что евреям нужна на Пасху (и не только на Пасху) кровь христианских
младенцев. Злодеев изобличали и раньше: в 1747, 1753, 1759 и 1760 годах сдирали
с них живьем кожу, четвертовали, жгли и клали на дыбу. А запиравшегося старика
«постановлено было посадить живьем на кол и оставаться ему на том колу до тех
пор, пока птицы не съедят его тело и не распадутся его бесчестные кости. А если
кто осмелится спрятать его кости, говорилось в приговоре, и предать их
погребению, то будет подвергнут той же каре» (182). Но сейчас на дворе другие
времена.
На троне сидит не современница энциклопедистов Екатерина
Великая и не полубезумный Павел I (и последний), а красавец-жизнелюб Николай
Павлович, и, как заклинание, повторяется в книге речь, адресованная монарху:
«Государь ты наш, батюшка! Милостивец ты наш ненаглядный! Ангелок ты наш ласковый!
Господом Богом самим над нами поставленный! Где улыбка твоя херувимская? Отчего
очи твои грустью подернуты, слезой ангельской заволочены? Разумеешь ли ты,
государь наш нежнейший, кто ты такой на свете Божьем есть? Ить ты государь наш
... Ить ты можешь всякого, ну просто любого на ноготочек свой розовенький
положить, другим ноготочком придавить да кишочки и выпустить!.. И любуемся мы
тобой, государь, не нарадуемся. Бери всякого, на ноготь клади. Только помедли
чуток по безграничной милости твоей, дозволь успеть ноготок твой с радостью
облобызать, а там - дави, выпускай кишочки, государь!» (30). Эти слова обращены
к Александру, но к какому же отцу народов они не подойдут?
Велижское дело не дело Бейлиса. О нем давно забыли (да и
не помнили никогда). Забыли, как пропал в Велиже младенец Федор, а потом нашли
его исколотое тело. Кто исколол и зачем, догадались сразу, да только показания
распутной нищенки Марьи, якобы тайно выданной замуж за Хаима, и юродивой девки
гроша ломаного не стоили. Можно было осудить и без показаний, но все-таки
послали в Велиж комиссию, и буйствовала она там девять лет, разорила и уморила
в остроге людей без счета, написала тома, и дело дошло до сената (где тоже
путешествовало по инстанциям три года) и до самого Государственного Совета, и
неведомо, чем бы кончилось, если бы не рассудил адмирал Мордвинов, что все -
вздор. Оставшихся в живых выпустили, чтобы вечно благодарили царя-батюшку.
Резник писал эту жуткую эпопею в 1975-1979 годах в
Москве, но до России она добралась лишь в 2006 году. В романе выдержаны все
условности жанра. Исторические персонажи (следователь Страхов, еще более важный
следователь подполковник Шкурин, учитель Петрища) беседуют по вечерам, видят
сны, наслаждаются анекдотами о жадных и трусливых евреях. Мы погружаемся в
средневековье, где стерта грань между правдой и вымыслом. Верили ли следователи
в нелепые и противоречивые показания? Очевидно, нет, если выбивали
бессмысленные признания побоями и пытками. Но если отвлечься от службистского
рвения, подлости и ненависти к евреям, то надо полагать, верили, как верили
«низы русской культуры».
Журналисты без устали повторяют, что в России два великих
вопроса: «Что делать?» и «Кто виноват?» Любят они и цитировать Брехта,
пожалевшего страну, которая нуждается в героях. Не правильнее ли будет сказать,
что еще большей жалости заслуживает страна, в которой до наших дней так и не
выяснили, что делать, а вместо работы на благо себе и другим ищут виновного? В
российской истории особенно поражает не жестокость (зверств полна вся история
человечества), а ее неистребимая абсурдность. Из века в век власть поощряет
институты, очевидно губительные для общества. Годами тратились огромные деньги
на никому не нужное следствие (вернее на злую пародию на следствие), результаты
которого даже при благожелательном для погромного правительства результате не
принесли бы ничего, кроме вреда. Именно эта бесперебойно работающая на
самоуничтожение государственная машина составляет предмет изумления, откуда на
нее ни посмотри: изнутри или со стороны. Невольно начинаешь испытывать тоску по
общему аршину.
Исторические романы
писали с разными целями. Вначале (например, у В. Скотта) особенно важны были
познавательный момент и любование героическим прошлым. Позднее на первый план
выступили параллели с настоящим. Резнику не приходится проводить параллели:
русская история обладает гибельной способностью топтаться на месте. Иногда
(ради озорства) мелькнет в книге слово зек для посаженного в тюрьму или фраза
об аресте на пятнадцать суток, дисбалансе в планировании и дефиците. Но в
остальном все так знакомо, что анахронизмы исключены: велижское дело, Бейлис,
расстрел Еврейского антифашистского комитета, космополиты, убийцы в белых
халатах - меняются вывески, а суть все та же. И народ тот же: бок о бок с
лжесвидетелями и негодяями мужественные люди (евреи и христиане), не
поддающиеся шантажу и предпочитающие муки и смерть сделкам с совестью.
В книге Резника смешаны ирония, пафос, и эпическое
повествование. Напряжение ослабевает, когда процесс заходит в тупик, и не
остается ничего, кроме бредовых измышлений Шкурина и Страхова, но близка
развязка, и драматизм нарастает снова. Главные персонажи - следователи, их
идейный наставник местный учитель Петрища и жертвы судебного разбоя -- одномерны
и ясны, как и должны быть герои космического по своим масштабам столкновения:
дьявол бесконечно изобретателен, но у него всё на поверхности. В палитре две
краски: белая и черная. Описания не нуждаются ни в оттенках, ни в полутонах.
Конец безнадежен. Кто не сгинул, выпущен на свободу. В их числе Хаим Хрипун,
самый яркий из них. Жизнь продолжается (что ей еще делать?), но благоденствие
не опустилось на Велиж, ибо не прекращают своих козней евреи.
«Кровавая карусель» о кишиневском погроме (апрель 2003),
но не только о нем. В книге две части. Герой первой из них -- П.А. Крушеван,
хозяин газет «Бессарабец» и «Знамя»,
способный литератор и выдающийся даже по тем временам мерзавец. Он убежденный
юдофоб. Евреи эксплуатируют народ и пронырливы до омерзения: «Недавно еще
писали в газетах: задумала одна шустрая учиться стенографии и приехала в
Петербург, не имея законного права жительства. Ее выслали, но она снова
приехала. Ее опять выслали. Тогда она выправила себе желтый билет [проституцией
еврейкам было разрешено заниматься по всей империи], живет в Петербурге, учится
стенографии. Однако дворник пригляделся - клиенты к ней вовсе не ходят! Дал
знать полиции, к ней с обыском нагрянули, в больницу забрали, обследовали, и
оказалась сия проститутка девицей! Вот на какие обманы способно развратное
племя ... » (220). Кто же подобное вытерпит? Крушеван и не собирался терпеть.
На этой сцене подвизаются и другие актеры: Пинхус
Дашевский, покушавшийся на Крушевана, но лишь нанесший ему небольшую ножевую
рану; отбросившая буржуазные условности его возлюбленная Фрида, убежденная социал-демократка, и его друг Мойше, которого
интересует только астрономия. Пинхус упорно не переходит в марксистскую веру и
расстается с Фридой. После покушения его не казнили (присяжные ответили:
«Виновен, но заслуживает снисхождения»), а присудили к пяти годам арестантских
рот. Впоследствии «он поступил в Киевский политехнический и блестяще его
закончил. Как пораженный в правах он учился почти нелегально благодаря
сочувствию ректора института и, чтобы не подводить его, по окончании не стал
защищать диплома. Затем он долго работал простым рабочим в Нижнем Новгороде.
Дальнейшие сведения о нем глухи и отрывочны. Сводятся они к тому, что после
революции в России он работал инженером сначала в Манчжурии на строительстве
железной дороги, а затем на Кавказе. В 1933 году он был арестован как сионист и
вскоре умер в тюрьме» (291). Крушеван умер в 1909 году и был всенародно
оплакан.
Мойше и Фрида - придуманные персонажи, но в эпилоге Резник
сочиняет им великолепные биографии. Оба колебались вместе с генеральной линией
(хотя Фрида поскользнулась на анархо-синдикализме); Мойше, крупнейший ученый,
во время кампании против безродных космополитов утопил двух своих коллег евреев
и уцелел. Были в их жизни и другие события. Фрида активно участвовала во всех
революциях, а потом отлучала еврейских трудящихся от духовного гнета. Ее
ценили, но из-за былого уклона не ввели в высшее руководство Евсекции и тем
спасли от расстрела, но муж ее погиб. А потом, уже в старости, Мойше и Фрида
встретились и поженились, и все опять пошло хорошо. Они даже выяснили, что
когда-то дружили с одним и тем же человеком. В 1971 году им было за девяносто,
и «они выехали на постоянное жительство в государство Израиль, где у них обоих
оказались близкие родственники, что они скрывали всю жизнь» (291) (и, как
говорится в сказках братьев Гримм, если не умерли, то до сих пор живут). Я
сожалею, что не могу привести эпилог целиком: этот реалистический бурлеск -
маленький шедевр.
Особое место в первой части занимают протокольные выписки
о последствиях кишиневского погрома. Приведенные выписки ужасны, но в них больше
всего говорится о диком уничтожении домов и магазинов. Имена убитых и
изувеченных лишь изредка мелькают в реестрах. Горы разбитой мебели и
выпотрошенных перин вперемешку с обезображенными трупами описаны во второй
части. Добавлю от себя, что после кишиневского и одесского погромов история
изменила свой ход. Тогда никто не мог себе этого представить. Началась массовая
эмиграция евреев в Америку, а Россия потеряла массу предприимчивых и
талантливых людей. Результаты исхода для обеих стран известны.
Вторая часть «Кровавой карусели» посвящена В.Г.
Короленко, проведшему свое расследование кишиневского погрома. Здесь меньше
действия. В основном мы присутствуем при беседах Короленко с разными людьми:
свидетелями, случайными попутчиками, осторожными еврейскими богачами, юристами,
давним другом журналистом Н.П. Ашешовым и бегущим по волнам коммунистической
утопии А.В. Луначарским. И в этой части много документов. Из них видно, что погром
был не просто вдохновлен фон Плеве, но и профессионально спланирован: вовремя
напечатали подстрекательские прокламации, раздали ломики, разделили город на
участки и обеспечили бездействие полиции и армии. Подготовившись, можно было
без труда перейти к стихийному взрыву народного негодования.
Полжизни ушло у Резника, чтобы по крупицам собрать и
изучить ту историю, которая вошла в его сочинения, а потом облечь их в
художественную форму. Книга заканчивается послесловием Владимира Порудоминского
«Беспокойный человек. (Штрихи к портрету писателя Семена Резника)». И портрет,
и натура относятся к тем, которые вызывают глубочайшее уважение.
