Livshic1
"Заметки" "Старина" Архивы Авторы Темы Гостевая Форумы Киоск Ссылки Начало
©"Заметки по еврейской истории"

Февраль  2008 года

Валентин Лившиц


О Михаиле Леонидовиче Анчарове

 


Сначала о себе. Я родился 27 мая 1939 года в Москве. Закончил школу №123 в Москве, в Хлыновском переулке, в котором нынче находится бардовское кафе "Гнездо Глухаря". Рассматриваю это не как совпадение, а как закономерность. С детства тяготел, к дворовым песням, любовь к ним плавно переросла в увлечение бардовскими песнями. В этом мне помог Валентин Васильевич Тетерин, работавший в моей школе старшим пионервожатым, и организовавший в ней туристическую секцию. Когда он погиб на Кавказе в альплагере, спасая погибающую девочку, на его место в нашу школу пришел его друг Визбор Юрий Иосифович (пять месяцев Юра вел турсекцию в память Валентина Тетерина). Естественно, знакомство с Визбором только усилило мою любовь к песне. Правда, тогда песен Юриных еще не было, мы пели "Котелок", "Кружку", военные песни, особенно альпинистские ("Баксанскую" и другие). Через Юру познакомился с Адой Якушевой. Потом судьба свела меня с Мишей Анчаровым. Потом с Аликом Городницким, с Женей Клячкиным, с Володей Туриянским, с Толей Хабаровским. А еще раньше было знакомство с Володей Высоцким, с Александром Аркадьевичем Галичем. В Московском Энергетическом Институте, куда я поступил в 1958 году, с Сережей Стеркиным. А уж совсем потом, в Германии, с Дуловым и Ландсбергом. И так всю жизнь.

Из МЭИ я перешел в Московский Авиационный Институт, который закончил в 1963 году. Инженер. Специальность - системотехника. Потом закончил режиссерский курс Института Культуры, куда набирали всех режиссеров студенческих самодеятельных коллективов. В одной группе со мной учились Анатолий Трушкин и Лион Измайлов. Потом работал на "оборону". Доработался до заведующего лабораторией средств отображения. Потом был Председателем Кооператива. Потом два инфаркта и отъезд на операцию в Германию. До сих пор не пойму, почему в стране, на которую я работал (и, вроде, неплохо - см. все о работе) с меня за операцию на сердце запросили 27 000 долларов, а в Германии, для которой я ничего не сделал, мне эту операцию сделали бесплатно. Сейчас живу в Нюрнберге. Кроме бардовских песен, которые всю жизнь моя страсть, (не мудрено, при таких-то знакомствах), моя ещё одна страсть - это рыбалка. Сейчас я преподаю на русскоязычных рыболовных курсах Баварии. В Баварии у меня уже 5000 учеников. В одном Нюрнберге 700 человек. Правда, рыбы все меньше и меньше, но "мастерство не пропьешь", так что пока без рыбы не сидим (шутка).

И вот, оборачиваясь на прожитую жизнь, я вижу двух людей, которым обязан, как говорят в армии, своими "морально-волевыми качествами". Первый - это мой отец Лившиц Анатолий Леонидович, Генеральный Конструктор Систем ПВО Советского Союза (один из создателей "Щита Родины") доктор, профессор, директор МНИИПА. Второй - Михаил Леонидович Анчаров. Люди, исповедовавшие главный принцип, которым я руководствуюсь всю свою жизнь - НИКОГДА НЕ ДЕЛАЙ ДРУГОМУ ТОГО, ЧТОБЫ ТЫ НЕ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ СДЕЛАЛИ ТЕБЕ.

Пусть земля им обоим будет пухом!

 

Написать эти воспоминания побудило меня прочтение двух статей: Галины Аграновской (жены известного журналиста) и Василия Кожевникова, называющейся "Михаил Леонидович Анчаров, как мой любимый автор или не очень предвзятое мнение с прологом и эпилогом". Дело в том, что обе эти статьи, при всём том, что надо быть очень благодарными их авторам за большую любовь к Михаилу Леонидовичу Анчарову, грешат несколько неправильным представлением, что такое был Миша Анчаров (называю его так, как называл всю его жизнь, от первого моего знакомства с ним и до прощания во дворе крематория на 3-ей Донской улице в Москве), как явление в бардовской песне.

Ещё более неправильное представление создается у читателя этих статей о том, какова была его жизнь в тот период, о котором идет речь в этих статьях.

Начну немного издалека.

В 1956 -57 году мои родители по обмену въехали в квартиру по адресу Лаврушинский переулок, дом 17 квартира 35 (москвичи знают этот дом под названием "Дом Писателей", он расположен напротив Третьяковской Галереи, рядом со Средней Художественной Школой им. Сурикова). На лестничной площадке в доме, куда мы переехали, была ещё одна квартира № 34, но кто в ней жил - мы не знали.

 

 

Михаил Леонидович Анчаров

 

Через какое-то время к нам зашла наша новая соседка, зашла то ли за папиросами, то ли за чем-то ещё. Кстати, папирос и сигарет у Анчаровых всегда не хватало, у Миши и Джои в большой комнате стояла огромная напольная ваза индийской работы, в которую бросали все недокуренные "бычки", и впоследствии, когда ночью уже нигде достать курево было нельзя (тогда в Москве ночью никакая торговля не работала), расстилались на полу газеты, высыпалось содержимое вазы и крутились самокрутки, а иногда там попадались и сигары, которые курил только Миша, как он, шутя, про себя говорил "Пижон и Джентльмен". Я однажды попробовал "на безсигаретьи" выкурить эту "Гавану" и кашлял часа два, сообщив "Михал Леонидычу", что у меня в горло как будто ножку от стула вставили.

Так вот, как вы уже, наверное, поняли, это была Джоя Афиногенова, жена Михаила Анчарова, предпочитавшая всегда свою фамилию, тем более, что ее отец был известный драматург Афиногенов, к сожалению, погибший в самом начале войны, (когда он выходил из здания ЦК Партии и в него, я имею виду здание, попала авиационная бомба), а Миша Анчаров в том 1958 году был ещё только молодой, подающий надежды писатель (никому тогда не известный). Чтобы закончить о родителях Джои, хочу добавить то, что мне рассказывала сама Джоя. Всю войну они с сестрой и мамой (мама была известная американская танцовщица) прожили у бабушки-миллионерши в Америке, а перед самым закрытием "железного занавеса" приплыли в Советский Союз на пароходе "Победа", который был не что иное, как "Герман Геринг", взятый Советским Союзом у Германии в счёт репараций. На этом пароходе плыл из Америки также гоминдановский генерал, который не смог договориться о чём-то в Америке, и теперь хотел попробовать договориться с большевиками.

Кому-то было совсем не нужно общение этого генерала с большевиками, и этот кто-то устроил диверсию на борту парохода. Ночью запылал пожар, горела огромная коллекция фильмов, находившаяся в кинобудке. Джоя Афиногенова спала в отдельной каюте, а Саша (сестра) то ли пяти, то ли шестилетняя, спала с мамой. В момент пожара Саша проснулась и умудрилась выбраться на палубу, мама же девочек не выбралась, вероятно стало плохо с сердцем и она задохнулась. (Старшая сестра никогда не могла простить младшей, что она не разбудила мать).

Я всё это рассказываю только с одной целью, чтобы объяснить, кем была Джоя Афиногенова в то время (1953 год), когда с ней познакомился молодой демобилизованный офицер, учащийся в Суриковском Художественном Институте, будущий художник Михаил Анчаров. Джоя ехала на велосипеде, упала, разбила ногу, Анчаров вышел за куревом и принял участие в упавшей девушке, отнес ее в медчасть, расположенную в том же доме, а потом отнес домой, так как жила она тоже в этом же доме.

Итак, Джоя Афиногенова была: молода (ей 17 лет), красива (Джоя была жгучая брюнетка с тонкими, изящными чертами лица и тоненькой очаровательной фигуркой), обеспечена (за ней стояло наследство её отца), имела квартиру (4-комнатная квартира семьи Афиногеновых, № 34 по Лаврушинскому, где жили Джоя, Саша и их бабушка). Кроме того, Джоя была чертовски своенравна, и если чего-то хотела, то своего добивалась всегда.

И вот, как мне говорила сама Джоя, она решила, что Анчаров будет её мужем, решила она это за тот час, который прошел с момента их знакомства (они познакомились у дома, в котором жила семья поэта Сельвинского, на дочери которого гражданским браком был женат Анчаров).

Тата Сельвинская училась в Суриковском институте, там же где и Миша. Кстати, хочу на секунду отвлечься от рассказа о Мише и Джое. Когда Анчаров вспоминал свою жизнь в семье Сельвинских, он чаще всего говорил не о взаимоотношениях, а о гениальности поэта Сельвинского, приводя, как пример, записку, писанную Сельвинским своей дочке, которая перед уходом в институт могла забыть позавтракать. Вот эта записка:

 

Дорогая моя Танька,

Парочку яиц - достанька,

Хочешь, ешь, а хочешь, пей,

Облупив от скорлупей.

 

Итак, у Джои было всё, чтобы вскружить голову бедному Анчарову, но у неё было ещё две вещи, которых боялся, вернее, которых должен был бояться, уже вполне взрослый Миша. Здесь, наверное, не то слово "боялся": вообще по жизни (а я провел рядом с ним то ли шесть, то ли семь лет, как я считаю, лучших моих лет, потому что день начинался либо с моего прихода к Анчаровым, либо со звонка Анчарова с вопросом, почему я не иду, и заканчивался часов в шесть утра следующего дня, когда мы либо шли вместе из гостей, либо провожали вместе засидевшихся у Анчаровых гостей и шли вместе с ними на улицу ловить им такси, и стрелять нам сигареты) могу засвидетельствовать, что Миша, Миша воевавший, насколько мне понятно, не слабо, так как имел орден "Красной Звезды", который давался только за личное мужество, никогда не трусил, в опасных ситуациях он только бледнел и напрягался, но не отступил перед опасностью на моих глазах ни разу.

Так что же это за обстоятельства, которых должен был опасаться Михаил Леонидович Анчаров при знакомстве с Джоей Александровной Афиногеновой?

Первое - Джое было только 17 лет, а брак с несовершеннолетней по советским законам был невозможен, вернее возможен лишь при её беременности и согласии родителей на этот брак. А поскольку родителей у Джои не было, у неё был опекун, и вот тут-то таилось самое страшное - второе обстоятельство. Опекуном у сестер Афиногеновых был друг их отца. Беда для Миши Анчарова была в том, что этот друг - опекун, одновременно был ещё и Членом Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик, и Первым Секретарем Союза Советских Писателей, и звали его Александр Фадеев, и если бы он захотел, то Мишу Анчарова растерли бы в пыль дорогие органы и никаких следов не осталось бы.

И вот при таких условиях Миша и Джоя принимают решение - первое решение в своей совместной жизни, и, наверное, самое главное. Решение это они мне проговаривали много раз и порознь и вместе, и звучало оно так: Миша из квартиры Джои никуда не уходит и остается в ней жить, завтра же они вместе идут к Фадееву и просят его разрешить им расписаться (именно это слово произносили и Миша, и Джоя), а после того, как они распишутся, он поможет им получить путевку в Санаторий Литфонда в Геленджике, где они и проведут свой "медовый месяц".

И представьте себе, несмотря на всю бредовость этой затеи, все у них получилось, и впоследствии всю свою жизнь Михаил Леонидович Анчаров был уверен, что будет всё так, как этого хочет Джоя.

А что в результате из этого вышло, я вам попробую рассказать дальше. (Кстати, мне Миша доверительно говорил, что, так, как он трусил, сидя в приемной у Фадеева, когда Джоя ушла к опекуну в кабинет, он не трусил никогда.)

 

 

Александр Фадеев

 

 

В тот день, когда к нам в квартиру пришла очаровательная Джоя, я маялся с зубной болью, было мне 18 или 19 лет, я учился в институте, любил турпоходы, ездил в горы, обожал петь песни, знал их дикое количество, был знаком с Визбором и Якушевой, был влюблен в только что появившиеся песни Высоцкого. С Высоцким познакомился в ДК Энергетиков, очень быстро подружились, поскольку имели одинаковые интересы и ходили в одни и те же места (что интересно, никогда меня не ревновал Анчаров к Высоцкому, а вот к Галичу, с которым я познакомился гораздо позднее, и через самого же Мишу Анчарова, к Галичу, к которому я относился и отношусь с большим пиететом, Миша меня ревновал часто и часто напоминал, что он раньше Галича начал писать бардовские песни).

Кстати, могу вам рассказать, как начал писать песни и исполнять их под гитару великий Александр Аркадьевич Галич. Был он в Ленинграде по каким-то киношным делам, жил в гостинице "Московская". В этой же гостинице жил Миша, тоже приехавший в Питер по киношным делам, были они знакомы. Вечером Галич и Анчаров столкнулись в номере у одной дамы, так же проживавшей в этой гостинице. Оба "великих” пользовались успехом у дам. При этом, очень ценили свой успех и относились к этому весьма ревностно. (Если бы речь не шла о "великих", я бы посмел сказать, что были они оба "большие бабники"). В номере у дамы стояло пианино, и Галич (игравший на рояле) решил, что Мишина "песенка спета". Галич сел к пианино и спел несколько песен Вертинского и русских романсов (своих у него тогда ещё не было). Тогда, Миша сходил за гитарой. В результате Анчаров остался с дамой, а Галич ушел к себе в номер.

Затем Галич приехал домой в Москву, снял с антресолей гитару и начал писать песню. По свидетельству жены Галича (Ангелины), сказав при этом: "Если Анчаров может, я тоже это смогу". Ну а чем всё это закончилось, знают все. Должен сказать, что первая песня Галича "Леночка" ("Весенней ночью Леночка стояла на посту…") очень напоминает по своему балладному построению песни Миши Анчарова. Это дает мне право сказать, что правда во всей этой истории, рассказанной мне Анчаровым, несомненно, есть.

Итак, увидев у меня на стене гитару, Джоя спросила, что я пою, сказала, что её муж пишет песни, предложила мне какое-то неизвестное американское лекарство от зубной боли, и… увела меня к себе (если Джоя чего-то хочет, противиться бесполезно - это аксиома).

Так я познакомился с Анчаровым. Был он старше меня на 17 лет, мы с ним стали называть друг друга на "вы", и так это у нас и прижилось - мы с ним так и не перешли на "ты", хотя пили "на брудершафт" бесчисленное количество раз. Все наши знакомые, в том числе и вся моя компания, познакомленная мною с Анчаровыми, давно перешла с ними на "ты", все обвиняли нас с Мишей в "пижонстве", а мы ничего не могли с собой поделать:

- Мишенька, вы, не передадите ли мне хлеб?

- Валечка, вы с нами завтра поедете?

Должен сказать, что пел я в то время плохо (можно подумать, что сейчас лучше). Дело в том, что я хорошо читал стихи, поскольку с детских лет этим занимался в кружке художественного слова при Дворце пионеров. С дикцией, голосом, дыханием, слухом у меня всё было в порядке, но вот с аккомпанементом …. Не давалась мне гитара, а я её так любил, люблю и буду любить.

"Я не знаю человека, который бы знал столько песен ...и так их плохо исполнял" - Юрий Визбор о Валентине Лившице, то есть обо мне (правда, позднее Юра говорил и другое, но это к данной статье отношения не имеет).

И вот, в моем исполнении Анчаров впервые услышал Высоцкого (как ни странно это сейчас звучит, но магнитофона тогда у Анчаровых не было, был прекрасный проигрыватель-автомат, привезённый из Америки, магнитофон тогда только входил в жизнь и песни распространялись изустно, трудно сейчас это представить).

В первый день знакомства после того, как я спел Мише несколько песен Высоцкого и Визбора, я попросил его спеть что-нибудь свое. И первое, что он спел, была "Кап-кап"; естественно я влюбился в неё, и в Мишу, и в Джою, и с каждой новой песней всё больше и больше. Песен у Миши, написанных до нашего знакомства, было немного, но песни в его исполнении сразу производили впечатление значительности происходящего. Философски обобщающих песен до Миши я не помню, хотя, наверное, они и были, а может быть и нет.

Я точно знаю, что имел в виду Владимир Высоцкий, когда говорил, что Михаила Анчарова он считает своим Учителем (недавно это же подтвердила и первая жена Володи Высоцкого - Людмила Высоцкая-Абрамова). Дело в том, что до знакомства с Мишей у Володи шёл цикл, если можно так сказать, "псевдоблатных" песен. Песен, сделанных мастерски, очень интересных, однако только после того, как Высоцкий несколько раз спел песню "МАЗ" Михаила Анчарова (было такое, было!! хотя позже Высоцкий говорил "Я чужих песен не пою", но это позднее), после того, как Миша приехал по приглашению на труппу в "Таганку", после того, как Золотухин запел Мишину "Песенку о безногом" в спектакле театра, у Высоцкого начали появляться песни-баллады, песни-размышления.

Для меня, человека, знавшего творчество обоих бардов очень хорошо, ясно, что и ритм, и сценарный ход "Волков", и ритм, и сценарный ход "Коней", возникли неслучайно. И глубина тем, всё увеличивающаяся у Высоцкого, это и признак огромного таланта Володи Высоцкого, и отражение того, что увидел Высоцкий в песнях Анчарова. Как выяснилось после экспериментов Анчарова, высокий философский смысл вовсе не противопоказан бытовой, бардовской песне.

В этой кажущейся вторичности ничего плохого нет. Барды вообще обогащают творчество друг друга. Точно так же в интонациях Галича после его знакомства с Мишей появились некоторые присущие Анчарову мотивы, одни бросаются в глаза, другие не очень; но я неоднократно видел, с каким вниманием слушал Александр Аркадьевич Галич пенье Анчарова, и с каким уважением относился к нему даже в обычной застольной беседе.

Небольшое отступление на вольную тему.

Имея очень умных и очень приличных родителей, воспитывавшийся в интеллигентной семье, я очень давно на вопрос: "кому я обязан тем хорошим, что во мне есть?" в первую очередь называю имя Михаила Анчарова. Сейчас не модно говорить, что-либо положительное о коммунистическом строе, однако хочется вспомнить, что всё-таки в основных заповедях коммунистического учения лежали идеологические постулаты основных религий, и, в частности, те самые заповеди, которые, кому их не приписывай, все равно одни и те же для всех: не убий, не укради, не предай, не сделай другому того, что ты не хочешь, чтобы сделали тебе, и так далее.

Так вот, на мой взгляд, "шестидесятники" - это люди, которые проповедовали все эти непреложные ценности, люди, которые знали, что власть ведет себя плохо, и хотели это изменить.

Разница, опять же, на мой взгляд, между Анчаровым и Галичем только в разнице их темпераментов. Галич - презрев все житейские блага, пошел на свой эшафот, потому что хотел исправить жизнь сейчас и сразу, а Анчаров, не будучи бунтарем, хотел исправить эту же жизнь, введя в неё постепенно дорогие его сердцу понятия: Честь, Порядочность, Правдивость, Трудолюбие, Любовь, Искусство и тому подобные. Когда я был молод, мне по сердцу больше было поведение Галича, теперь, когда я стал старше, я не могу так безапелляционно заявлять о том, что путь Галича мне кажется более правильным. Наоборот, мне всё чаще приходят на ум слова из "Трудно быть богом" Стругацких: "Было уже, приезжали сюда, что бы изменить жизнь, спринтеры с коротким дыханием" (цитирую по памяти).

Люблю их обоих очень, поэтому даже посмертно боюсь обидеть, а только вот нет обоих, и коммунистов у власти нет, и говорить можно что хочешь, а народу в России жить легче и лучше, по моему, не стало.

Так вот, познакомился я с Джоей и Мишей, очень подружился, стал не просто вхож в дом, а стал плохо себя чувствовать, если по каким-то делам (а я в то время учился в институте) не видел их хотя бы день. Миша все больше завоевывал популярность своими песнями, всё чаще его приглашали в разные компании, всё больше народу хотело познакомиться с ним. Почти всюду я ездил вместе с Мишей и Джоей. Они познакомились с моей компанией, она собиралась у Ирины Петровской. Жила Ира с мужем в "Доме Ударника", как теперь называют "дом на набережной", ребята в компании были отличные. Ира была искусствовед, Таня Злобина - переводчик, Толя Гринберг - инженер, и много другого народа туда приходило, это был вроде салона. Ребята были постарше меня (меня вообще в молодые годы тянуло к более взрослым), Анчаров и Джоя разницу с ними в годах почти не чувствовали.

Вот в этом то самом доме и познакомился Анчаров с Визбором, потом Визбор привел Городницкого. При знакомстве с Городницким произошел смешной случай. Когда мы пришли к Петровской (мы - это Миша, Джоя, я и моя жена) там уже был народ. Шли мы с Лаврушинского пешком, не спеша, идти очень недалеко, но почему-то мы всё же опоздали.

 

 

     

Юрий Визбор                                Александр Городницкий

 

 

Так вот, когда пришли, поздоровались, Юра Визбор уже был там, было ещё несколько нам незнакомых лиц; они представились Анчарову, ну допустим, Коля, Витя, Саша. Анчарову, перед встречей, сказали, что из Ленинграда, чтобы познакомиться с ним, приедет Алик Городницкий.

Анчаров ждёт человека по имени Алик, а его нет. Идёт общий трёп, Визбор чего-то поет, потом Миша чего-то поет, проходит часа полтора, наконец, Миша не выдерживает и говорит:

- Ну, где это ваше молодое дарование? Вечно они опаздывают?

Визбор: - Кто опаздывает, Миша?

Миша: - Ну этот ваш Городницкий, или как его там...

Визбор: - Да вот же он.

Городницкий в молодые годы не любил, когда его называли Аликом, и представлялся "Саша", поэтому Анчаров и не понял, что он, Городницкий, давно тут. Ну, Анчаров говорит:

- Давай заново знакомится. Давай почеломкаемся (любимая Мишина фраза, когда он попадает в какую-нибудь неправильную ситуацию). Бери гитару, спой что-нибудь.

Алик Городницкий: - Миша, я не пою. А вы разве моих песен не слышали?

Анчаров: - Слышал, но в очень плохом исполнении.

Визбор: - Ну, спасибо, Анчаров. Ведь, кроме меня, никто его песни ещё не поет.

Анчаров: - Юра, ну извини. Давай почеломкаемся. Я не тебя имел в виду, а что я имел в виду, я сам не знаю. Давайте, ребята, лучше выпьем.

И все с хохотом идут к столу, при этом Таня Злобина громко говорит: "это не хуже, Анчаров, чем твоё выступление на тему: вот и Таня Злобина пришла, такая беленькая и чистенькая, как будто только что побрилась" (Таня была жгучей брюнеткой, и вопрос этот был для неё болезненным). Все хохочут ещё громче и громче всех сам Анчаров, попавший очередной раз впросак.

В это время семья Анчаровых жила на деньги, которые получала Джоя Афиногенова как долю от переиздания и исполнения произведений её отца. Должен заметить, что деньги это были немалые, если Джоя могла позволить себе, чтобы такси ждало её у подъезда во дворе по полдня, с тем, чтоб поехать по комиссионным, где тогда только и можно было купить какие-нибудь модные вещи. Больше того: если вечером нам надо было куда-нибудь ехать, и требовалось такси, то при звонке на бюро вызова, достаточно было сказать фамилию - "Афиногенова", и такси находилось мгновенно.

Питались, правда, Миша с Джоей небрежно, из кулинарии, но опять-таки не от безденежья, а оттого, что Джоя готовить не любила и не хотела. Вспоминаю, как в один прекрасный день мы сидели в комнате Анчаровых, больше в квартире никого не было. Саша, сестра Джои, и бабушка уже поменялись с отцом Миши Леонидом Михайловичем и братом Миши - Ильей, и все родственники были на даче. Короче, в квартире мы были одни: Миша с Джоей и я с Наташей, чего-то пили, про что-то трепались и вдруг на кухне жуткий взрыв. Выбегаем, а там по потолку висят такие коричневые сосульки. Оказалось, Джоя поставила банку сгущенного молока в скороварку (скороварка была американская - наши в то время ещё не выпускались) и за разговором обо всём забыла. Ну и рвануло. Очищали мы это всё до полуночи. Гладить Джоя тоже не любила, посуду мыть не выносила, стирать не хотела. Не забывайте, что она выросла в другой стране и знала, что существуют посудомоечные машины, стиральные машины и гладильные машины и тому подобные.

Но Анчаров был существо неприхотливое. Он ел, что дают, и ходил в том, во что его одевала Джоя, а Джое было проще прикупить в "комке" какой-нибудь новый джемпер для Миши, чем постирать его старый. Но всё равно в доме, на мой взгляд, было хорошо и интересно.

Вечером, если мы никуда не уходили в гости, Джоиными стараниями собирался ужин, весьма оригинальный и, как правило, довольно вкусный (с деликатесами), накрывался красивый стол (со свечами), ставилось хорошее вино (Миша первый познакомил меня с "Черри-Бренди", даже за одно это я готов поклониться ему в ножки, а только ли этим я обязан знакомству с милым моим другом, любимым Михаилом Леонидовичем Анчаровым?), само собой, на тахту клалась гитара, сначала обычная "ленинградская", потом, по мере завоевания известности и вырастания материального положения, черная концертная, и наконец, Джоин подарок, купленная у кого-то из театра "Ромэн", по случаю, гитара известного мастера Краснощекова, грушевого дерева с серебряными колками и накладкой там, где натягиваются струны.

Столик низенький, кругленький, под ним шкура громадного белого медведя, грязная и блохастая, мы молодые и счастливые, и с нами любимая собака Миши и Джои, блохастый терьер по кличке "Кузьма Иваныч", выведенный хозяином в песне:

 

Кузьма Иваныч - пестрая собака,

Твой хвост ощипан, голова рыжа,

А знаешь ли ты пестрая собака,

Как на луну выходят сторожа,

Как по ночам ревут аккордеоны,

Как джаз играет в заревах ракет,

Как по очам девчонок удивлённых

Бредёт мечта о звездном языке.

Чтобы земля, как сад благословенный,

Произвела людей, а не скотов,

Чтоб шар земной помчался по вселенной,

Пугая звезды запахом цветов,

Я стану петь, ведь я же пел веками,

Не в этом дело - некуда спешить,

Мне только год - вода проточит камень,

А песню спеть - не кубок осушить.

 

Такие стихи мог написать только очень счастливый человек, поверьте мне.

Жизнь для Анчарова в это время была прекрасна.

Он - любим.

Работа - идет.

Пишется сценарий - "Мой младший брат". Я видел, как это было.

Соавторы - Василий Аксенов (его роман) и Александр Зархи (он режиссер фильма). Основной работник по писанию сценария - Анчаров, и все понимали, что это правильно, что сценарий должен писать Миша, а остальные соавторы приезжали к нему, чтобы обсудить, какие-нибудь сценарные ходы или уточнить поведение героев.

В это же время пишется большинство Анчаровских песен. В это же время пишется заначка на будущее - это в стол, на потом. Джоя учится на сценарном факультете во ВГИКЕ, поэтому вместе с Мишей идет работа над фильмом "Аппассионата" (Ленин слушает музыку).

Лента коньюктурная, дипломная работа Джои на сценарном факультете ВГИКА, в связи с чем в титрах стоит "Д. Афиногенова, М. Анчаров" (хотя если авторов расставить по алфавиту, то наоборот). Кстати, если кто-то думает, что сценарий делал один Миша, чтобы жена получила диплом, он жестоко ошибается. Джоя влезала в каждую фразу, а апломб у нее был тот ещё, и переспорить Мише её, если он этого хотел, было всегда трудно. Спасало положение только то, что Джоя была умна и если понимала, что что-то сценарию во вред, тут же снимала свою амбицию и упрямство. Поэтому, несмотря на всю "заказанность" ленты, она получилась очень человечная, и трогала зрителя.

Несмотря на это у Анчарова появляется фраза (довольно циничная) для внутреннего употребления: "Не ради искания, а ради пропитания" (за всю жизнь второй раз он мне скажет эту фразу после выхода многосерийного "мыла" "День за днем").

Все, что я перечислил выше, а ещё и "Сода-Солнце", а ещё и "Теория невероятности" и многое другое - это продукт ЛЮБВИ. ЛЮБВИ, которая горела в то время и согревала всё вокруг семьи Анчаровых.

А теперь ещё одно небольшое отвлечение. Стало модно списывать все беды писателей, актеров, богемы на наркотики, алкоголизм, разврат. Было ли это? Может и было, но про Анчарова, я твердо знаю, никаких запоев никогда не было. (И даже потом, когда они с Джоей разошлись и ему было очень плохо). Да, пили помногу, но на следующий день была работа, жизнь, дела, и никогда с утра никто не опохмелялся, и не продолжал пьянку - это всё враки, так же, как я не верю даже Марине Влади, про Высоцкого и наркотики.

Пили помногу, не хватало, ночью ездили на такси на "три вокзала" за водкой, но в 5-6 утра расходились, а самое главное, в этом застолье важна была не выпивка, а песни, разговоры, обсуждение того, что сделано, и того, что хочется сделать. Страна жила на кухнях - Галич, Анчаров, Высоцкий, Ким, Клячкин.

Кстати, когда из Ленинграда в Москву приехал Клячкин, его сразу привезли к Анчаровым. Та же компания. Женя, только с дороги, полный стол выпивки и закуски (это наши девочки умели организовать мгновенно) и песни, песни, песни, от которых обалдеваешь, настолько они хороши, и влюбляешься ещё в одного человека на земле, и понимаешь, о чем поет Анчаров:
 

Научу я мальчишек неправду рубить,

Научу я мальчишек друг друга любить.


            Для меня Миша Анчаров - это человек, не только, проповедовавший светлые заповеди, для меня это человек, выполнявший эти заповеди. У нас с ним существовало одно выражение - "как мужчина и джентльмен…". Если это произносилось то, подразумевалось, что выбора в данной ситуации нет, и поступать нужно только так-то и так-то.

Хочется вспомнить ещё один вечер.

Присутствуют Джоя, Миша, я, моя жена Наташа (это наш обычный состав в то время). Дополнительно ещё один человек, он режиссер, он поставил картину "Аппассионата", его зовут Юра Вышинский. Ресторан "Пекин". Компания собрана по поводу сдачи картины в прокат, получения ею первой категории, окончанию Джоей сценарного факультета ВГИКА, и получению ею диплома.

Столь малый набор гостей, вызывает во мне чувство большой гордости. Утром меня вытащили Анчаровы прямо из постели и сообщили, что по всем вышеуказанным причинам вечером мы идем в "Пекин", что Вышинский приглашен, как человек, имеющий отношение к "фильме", а мы с Натальей, как ближайшие родственники авторов фильма, так сказать, "папá унд мамá".

Ещё раз сознаюсь, что тщеславие, отсутствием коего я гордился всю жизнь, распирало меня в тот момент достаточно сильно.

В "Пекине" Миша, как китаист, заказал какие-то сложные закуски и общался на китайском с главным "метром", а из напитков заказал любимые всеми нами "Черри-бренди" и "ханжу", сказав, что "пить "ханжу" вы всё равно не сможете, это не для "белого человека", но стоять на столе, если это китайский стол, она обязана". Как он сказал, так оно и было: мы было попробовали с Вышинским выпить "ханжу", но при ближайшем контакте выяснилось, что это невозможно. И это нам, которые в то время гордились тем, что выпить могут всё, что горит!

Анчаров и тут оказался прав, кстати, меня всегда удивляла эта его особенность: "про других" он знал всё и очень правильно, а вот "про себя"…. Ну, да это, наверное, особенность большого таланта, а талант у него был во всем.

Захожу я однажды в комнату к нему и вижу, он сидит у окна с холстом и красками и рисует двор, а там весна, грязный снег и машины стоящие на стоянке. Если бы мне рассказали, я бы никогда не поверил, поэтому, прошу вас, поверьте: на то, чтобы нарисовать машину на холсте, Анчарову хватало двух мазков - один мазок низ машины, другой мазок верх, и машинка - готова. А ещё он мог взять лист бумаги, поставить на нем точку, а вокруг провести линию. Потом брался циркуль, и проверялась эта линия, и оказывалось, что это круг с центром в этой точке. Вот что такое талант.

По моему, я начал в своем повествовании тянуть время, а это всё потому, что мне не хочется переходить к рассказу о том, как всё это разрушилось. Но - продолжим.

В институте, где я учился, старше меня на два курса, был студент Иосиф Гольдин. Был он "активист", как это тогда называлось, член комитета комсомола института, младшекурсники его боялись, был он "суров и справедлив", умен, невысок, неспортивен. Этакий еврейский мальчик из провинции, рвущийся к высотам знаний с принципиальностью во взглядах.

Институт мой был Московский Энергетический, конкурс в то время был 17 человек на место, все рвались в "физики", как вы понимаете, дураков попадало в институт мало, а умным студентам, как бы тяжело не было учиться, отдыхать тоже надо. Я с первого курса попал в СТЭМ (студенческий театр эстрадных миниатюр), на втором курсе я факультетским СТЭМОм уже руководил, а заодно был Председателем Сектора Художественной Самодеятельности, что давало мне беспрепятственный проход в Дом Культуры института, думаю, что этим я и привлёк к себе внимание Йоси Гольдина.

Это задним умом мы все умные, а спервоначалу, как теперь говорят, "малину все хавают".

Короче, очень скоро Гольдин стал моим хорошим другом, потом узнал, что я с "самим" Анчаровым знаком, пристал: "возьми меня с собой к ним, я буду тихий, как мышка". А вы не взяли бы? Как говорится в "Белом солнце пустыни": "Однако, сомневаюсь я". Вот, и взял я его с собой к Анчаровым.

А он остался у них ночевать. В пять утра метро не ходит, так и прижился.

А через некоторое время заметил я, что мне вроде как-то неуютно у Анчаровых, чужой я вроде бы стал.

Ну, мы люди гордые. Нас, слава Богу, в других местах любят, мы проживем. Стал я появляться у них всё реже, а потом у меня переход в другой институт наметился - в Авиационный, а там новые дела, новые люди, новый эстрадно-сатирический коллектив, КВН ещё первого созыва.

Практика у меня летом была, дежурил я в воскресенье в лаборатории одного НИИ, где еще до института техником работал полгода, вдруг звонок с проходной: "Лившиц, выйди в проходную, тебя тут мужчина спрашивает".

Выхожу.

Миша Анчаров стоит - бледный.

Спрашиваю: - Что случилось?

А он меня спрашивает: - Ты адрес, где Гольдин квартиру снимает, знаешь?

Я говорю: - Нет, да я его, наверное, уже больше года не видел. Да что случилось-то?

А Миша мне и говорит: - Джоя к нему от меня ушла.

Я говорю: - Быть того не может.

А Миша: - Вот записка.

Дальше долго рассказывать, попробовали мы на такси проехать, определить в районе Первомайских улиц, где живет Иося, да я ничего не знал, да и Миша, как выяснилось, тоже. А потом у нас с ним разговор произошел.

Он: - Ты почему у нас бывать перестал? (вот тут-то мы перешли на "ты", но позднее снова к своему "вы" вернулись).

Я: - Плохо мне у Вас стало, неуютно.

Он: - Так это всё друг твой Йося: и не понимаешь ты нас, и грубоват, и не ценишь...

Я: - А ты вместо того чтобы слушать, выгнал бы, и ничего бы, глядишь, и не было.

Он: - Обиделся я на тебя.

Я: - За что?

Он: - Стихи твои в газете прочёл, понял, что про меня, и обиделся. Сейчас вижу, что прав ты был. Давай почеломкаемся.

Стихи, про которые говорил Миша, действительно были мной написаны про наши с ним отношения, однако никто об этом не знал, а он угадал, всё-таки знал он меня очень хорошо. Вот они, эти стихи. Хоть и прав я тогда был, а что напечатал их - жалею.

 

Меня однажды продал друг,

Не предал друг, а продал друг.

И так обдуманно, не вдруг,

Как будто вовсе не был друг.

Он говорил мне,- Здравствуй, друг!

Он говорил мне,- Слушай, друг!

А я не мог, вот так вот вдруг,

Сказать ему, что он не друг.

 

И всё-таки время большой лекарь. Пережил Миша свою беду. Тяжело, но пережил. Страшно говорить, в петлю лез (дело это было у меня на даче, в Кратово). Не верил ни во что. Но Бог дал - пережил. Отсюда и строчки те страшные в "Цыганочке":

 

И стала пятаком луна,

Подруга полумесяца,

Когда потом ушла она,

А он решил повеситься.

И шантажом гремела ночь,

Улыбочкой приправленным.

И шантажом гремела ночь,

И пустырем отравленным.

 

К моему ужасу, через некоторое время Джоя с Йосей в наш дом приехали и в одной квартире с Мишей жить стали. Йосю я как-то встретил в подъезде, а подъезд у нас хороший, а я в молодости драчлив был, честно скажу, не хотел я его встречать, а встретил и все зароки забыл, которые себе давал.

Джоя потом ко мне приходила, нет, не пугала, знала мое к Мише и себе отношение, просила, чтоб больше этого не было, не мое это вроде дело. Объяснил я ей, что не за Мишу вступался я, а друга бывшего, меня продавшего, поучил, и не могу простить двуличия его, но больше не будет этого. (Врал, конечно, за Мишу сердце горело, за жизнь счастливую их - разваленную, за мечту мою, что вот какие люди чистые и хорошие, которую этот гад изгадил).

Только Бог - он всё видит.

Недолго жила Джоя - года через три умерла, у нее печень плохая была1, а все эти дела усугубили. Йося Гольдин в Америку слинял, там, говорят, медитацией занялся, но скоро тоже слух пришел, что и он помер.

Мишу я, после всех этих дел, стал видеть реже, неудобство меж нас осталось всё-таки, однако помню, приехал я к нему в гости, без звонка, он уже на новой квартире с новой женой жил, на Садовой угол Чехова.

Сознаюсь, приехал Мише показать свою жену Лиду. Оказалось, он приболел, слышу за дверью голос: - Что сказать? Кто пришел?

Говорю: - Лившиц Валентин.

И слышу Мишин голос из комнаты: - Для Валентина Лившица я всегда дома. И так мне радостно на душе стало.

Посидели, потрепались, а потом, когда моя жена вышла из комнаты, Анчаров мне большой палец показывает и говорит: - Наш человек. Уже много лет мы с Мишей разной жизнью жили, а, поверьте, большое значение для меня эти слова имели.

Это была наша последняя встреча.

Хорошо, однако, что после всех мытарств, умер Михаил Леонидович при жене и при законном сыне.

Значит, Бог - он точно всё видит.

P. S. Всё это написано было давно, а в 2003 году пригласили меня в Москву. (Я теперь живу в Германии). В Доме Авторской Песни был вечер 80-летия Михаила Анчарова. Привез я стихи, посвященные Анчарову, повидал его жену и сына Артёма, повидал друзей, кто жив ещё, и полегчало у меня на душе, а всё равно сердце по Анчарову скулит, и, вспоминаю я его очень часто, даст Бог на том свете свидимся.

 

Михаилу Анчарову

Мой век - он конь, но без овса.

Мой век - он мышь, но без крупы.

Орёт на улице "попса"

Был век - нейлон,

Был век - лавсан,

А нынче век "Большой Попсы".

Поредели кольчуги, повыбиты ратники.

Время дикой наживы - палаток, лотков.

Умирают шестидесятники,

Не разорвав своих страшных оков.

Заковало нас время.

Затюкало догмами.

Нам набили в башку коммунизм и марксизм.

Только всем вопреки, оставались мы добрыми.

Даже после "ГБ" и полученных "клизм".

Как нам руки крутили, как били парткомами,

Выгоняли с работы, отбирали друзей.

Им казалось, что мы перебиты, изломаны,

Им хотелось, чтоб добрые сделались злей.

Я иду по земле - помесь кролика с коброй,

Помесь тихого агнца с гремучей змеёй,

Для хороших и честных я пушистый и добрый,

Для плохих и коварных я жестокий и злой.

Мы тогда, к сожаленью, в Иисуса не верили,

Не мечтали о Рае.

Не держали поста.

Мы все беды тогда с тобой совестью мерили,

И главным мерилом была доброта.

Мы у друга куска никогда не отнимем,

Мы у друга подругу в ночи не сведем,

Дураков - презираем и ложь ненавидим,

И, поэтому, очень непросто живем.

Только сколь ни живи, всё покажется мало.

Кто ушел навсегда - нам оставил Беду.

Спи мой друг дорогой.

Спи спокойно Анчаров.

Не предам.

Не забуду.

И не подведу.

Валентин Лившиц (страница стихов Валентина Лидина (Лившица) http://stihi.ru/author.html?valentin_angeln)

 


1Джоя Александровна Афиногенова скончалась от почечной недостаточности 10 мая 1966 (прим. ред.)

 

 

 

P.S. В библиотеке Машкова на странице Михаила Анчарова есть воспоминания Николая Лукьянова ( http://ancharov.lib.ru/lukianov.htm ), где, среди всего прочего, автор вспоминает очень неприятную историю произошедшую в группе сценаристов ВГИКа (группа Джойи Афиногеновой). Там произошло вот что: на какой-то групповой вечеринке, несколько молодых фрондирующих одногруппников Джойи, записали на магнитофон, некий «пасквиль» на советскую действительность. (Фронда всегда модна среди интеллигенции). Они проиграли эту запись на вечеринке, где среди них, к несчастью, был и Михаил Анчаров (как муж Джойи). Кто-то донес, и все причастные к этому были исключены из института. Потерпевшие связали произошедшее с присутствием на встрече Михаила Анчарова.

Два слова про "ту историю" (История на сценарном факультете ВГИКа)

 

Знаю, что нет на Мише той вины, которую ему приписывала молва. Доказательств у меня два.

Первое: в компании, где мы с Анчаровыми вращались, про которую я писал, люди подобрались достаточно диссидентски настроенные. В высказываниях себя никто не сдерживал. Вдумайтесь: Галич, Клячкин, Туриянский. У Иры Петровской библиотека отца (председателя ЦИК Украины Григория Ивановича Петровского), там были запрещенные стенограммы съездов партии, из которых было видно, кого расстреливала Советская власть - и не только это. В этой компании книги Солженицына, книги Булгакова, книги Евгении Гинзбург (мама Василия Аксенова, просидевшая 17 лет) появлялись задолго до их публикации. За "Хронику времен культа личности" Евгении Гинзбург давали 5 лет, а в это время у меня она лежала дома. Все это знал и видел Миша. Он всегда сторонился этих дел. Он сдерживал особо рьяных. Он был старше и умнее.

Он прошел страшную школу войны. Да, он работал в СМЕРШе. (Нужен был переводчик китайского перед десантом на Харбин, ему приказали перейти из войсковой разведки. Приказ не обсуждают - это правило всех армий). Да, он закончил «гебешный» институт (ВИИЯ КА - институт военных переводчиков). И, при всем при этом, никогда, никаких неприятностей в КГБ у людей из моей компании не было. (Вернее, они были - у кого из творческих людей их в то время не было, - но проистекало это не из общения в компании). Значит, в компании не было стукача.

Железное правило в органах: не стучать на своих, чтобы не рассекретить стукача. Тогда тем более, Анчаров на сокурсников Джои не мог стучать. Слишком это становилось явным. В КГБ дураков было мало. Сволочи - сколько угодно, а дураков - нет.

По моим сведениям, на всю эту компанию настучал, какой-то молодой "активист" из комсомола. (Ох уж эти "активисты". Мне, в свое время, от них тоже досталось).

Второе: Анчаров был, при всем своем уме, очень прямой человек. Эта тема (про донос) при мне была затронута только однажды. На вопрос: "что там происходило?", он сказал, что по этому доносу его вызывали тоже. Он «там» сказал, что не придал этому значения, тем более, что эту запись обещали стереть тут же. А раз записи не будет, то и разговаривать не о чем. Я Мише верю. У меня нет оснований упрекнуть Анчарова во лжи, потому что на моем веку лжи у Анчарова не было никогда. Ну, не считать же за ложь, что однажды Анчаров сказал, как в электричке слышал частушку: "Ах ты, Муромец Илья, житель Карачарова, раньше пели Окуджаву, а теперь Анчарова". Но пойманный за руку (я его спросил, когда это и куда это он ездил на электричке), смеялся и сознавался, что сам написал её ночью, от бессонницы. Анчаров был в жизни человек, который врать не умел по определению. Он тут же проговорится и попадется. Он эту особенность знал, и не врал никогда.

Так что не было на нем этого греха.

Могу предположить, что если бы Анчаров "настучал", он сказал бы об этом открыто. Дескать, я считаю, что это подрыв власти, а власть у нас народная, и я допустить этого не могу. Вот такой он был человек - Миша Анчаров. И это очень ценно, что при всем его иезуитском, «гебешном» воспитании, он остался человеком Чести и Правды. Михаил Анчаров построил свою жизнь так, чтобы не врать. Именно поэтому у него был такой трудный путь в этой самой жизни. Если бы он захотел написать "просоветское" произведение (то есть - наврать про жизнь, которую он видел вокруг) уверяю вас, он бы (при его-то таланте) стал бы лауреатом Сталинской-Ленинской премии наверняка. В том-то и заслуга Миши Анчарова, что, понимая это, он по этой дороге не пошел.


   


    
         
___Реклама___