©"Заметки по еврейской истории"
Декабрь 2008 года

Геннадий Горелик


Что хуже полуправды?

Виталий Гинзбург свой отклик на кино-злобу дня увязал с теневой стороной свободы слова. И это говорит, что свобода слова пока есть. «Российская газета» не только дала нобелевскому лауреату выразить свое понимание, но и дала возможность простым читателям газеты высказать свое мнение о статье академика. Мнения разные, но я с удовольствием выбрал одно из них:

«Встать рядом с дорогим тебе человеком, когда его поливают грязью это большая доблесть, далеко не всем по плечу. Защитить от клеветы и наглой, хамской бесцеремонности людей, которых больше нет и которые не могут постоять за себя, да ещё и твоих товарищей по Творчеству, с которыми связаны лучшие моменты твоей жизни это долг, без которого не может жить большой Учёный и порядочный человек.

Уважаемый Виталий Лазаревич, я благодарю Вас за эту статью урок верности, памяти и благодарности, который Вы мне подарили в наше неблагородное, бесчестное, жалкое время, охватившее все страны и народы. Ваши 93 года это только отвлечённая констатация времени, которое прошло в трудах. Главное Ваш живой, пытливый и порядочный ум. Пишите, сколько хватает Ваших сил, обо всём, что Вас затрагивает в наше время, о науке, о школе, о человеческих отношениях, о Будущем. Ваши слова, Ваше мнение, Ваша вера необходимы, они призывают к настоящему, высокому, чего бы это ни касалось. Вы Учёный, это Ваша миссия, особенно сейчас, помните это. Флоренский исполнял её до последнего своего дня, даже в своих письмах к детям, а теперь его труды почти невозможно купить, значит, он среди нас всегда! Это ли не победа, пусть и такая горькая?

С Уважением и радостью к Вам,

Наталия Кузнецова»

Этот отклик напомнил мне о времени недавнем, но уже неправдоподобном, когда передача «Свобода слова» шла в открытом эфире, и когда ее темой была религия в России. В передаче, помимо православных мирян и лиц духовного звания, принимал участие Виталий Гинзбург, отстаивая право на атеистическое мировоззрение с присущей ему эмоциональной ясностью и прямотой. После окончания передачи на ее сайте продолжилось обсуждение, и одно из высказываний, озаглавленное «Достойный Гинзбург», я занес в свои анналы:

«Браво! Не зря ему дали Нобелевскую премию. Благодаря таким евреям, как он, я русский, крещёный православный кубанский казак, никогда не был и не стану антисемитом».

С чем я от души поздравляю Виталия Лазаревича и всех остальных – верующих и неверующих, евреев и неевреев.

Понимая, что не только свобода слова, но и все на свете имеет две стороны (а то и больше), я лично к «докудраматическому» фильму о «Ландау» отнесся без гнева и пристрастия. Меня можно понять: во-первых, сам никогда не видел замечательного физика, во-вторых, профессия историка располагает к такому взгляду, и, в-третьих, давно занимаясь биографией Ландау, привык к соединению невероятных фактов, правдоподобных домыслов и вранья в диапазоне от пустых фантазий до злонамеренной лжи.

Занимает меня профессионально то, что ни защитники, ни хулители «Книги Коры», вдохновившей мастеров кинобизнеса, не задают простого вопроса, а действительно ли это книга самой Коры? Все-таки книгу издали через 15 лет после смерти ее предполагаемого автора. Да, на обложке книги написано, что «рукописи не горят», и с Воландом не поспоришь. Но уже начало книги, где в качестве предисловия помещено «Из авторского послесловия», говорит, что кто-то активно вмешивался в какую-то рукопись.

Читатели, в том числе и столь незаурядные, как писательница Татьяна Толстая, на такую мелочь не обратили внимания, доверились своему чутью, признав книгу подлинной, и принялись, с большим чувством, ее интерпретировать, вынося приговоры, обжалованию не подлежащие.

Историк же свое чутье вынужден держать в узде, пока не найдет достаточно серьезные вещественные доказательства. И в данном случае их не меньше двух.

Во-первых, рукописи иногда действительно не горят, и рукопись Коры сохранилась. Во-вторых, в 1992 году в газете «Вечерний Клуб» были опубликованы «наиболее интересные фрагменты» из рукописи этой «предельно искренней книги». Закавыченные фразу взяты из предисловия сына Конкордии Терентьевны к этой публикации, озаглавленной «Кора Дробанцева. Ландау, каким его знала только я».

Сопоставляя опубликованную книгу с этими двумя первоисточниками, обнаруживаем, что это три большие разницы. В частности, в книгу почему-то не вошел такой «наиболее интересный фрагмент»:

«Какая-то непонятная мне изысканность в нем поразила меня. Изысканность во всем: в обращении, в наружности. Я была слишком проста для него. … Мне было 23 года. Правда, старой я себя еще не чувствовала, но молодость, любовь, счастье, замужество и развод — все эти важные жизненные события были уже пройдены. Разочарований было больше, чем счастья. Он был мне непонятен, такого человека я встретила впервые. Он был слишком чист для обыкновенной человеческой жизни. Но это я поняла много позже...».

 

И не вошел еще более интересный фрагмент рукописи:

«А попал Дау в тюрьму по доносу своего харьковского ученика, есть такой обыкновенный подлец Пятигорский. Он был один из пятерки моих первых харьковских учеников. В физтехе я ввел обычай: с каждым из учеников, выявляя их способности, написать по одной книге. Когда я книгу в соавторстве с Пятигорским сдал в печать, он сейчас же написал обо мне донос и я оказался немецким шпионом. Только потому, что я был в научной командировке в Германии. У Пятигорского была своя мечта, чтобы книга Ландау-Пятигорский вышла из печати, имея только одного автора Пятигорского. Тем более, что Пятигорскому Ландау объявил: как только книга наша выйдет, я вас прогоню. Вас держать у себя не буду. Вы лодырь, трудиться не умеете, из вас ученого сделать нельзя. После ареста Ландау все случилось так, как задумал Пятигорский. Его вызвали и сказали: "книга ценная, она должна выйти в свет только под одним вашим именем". "Возьмите рукопись, исправьте ее, сдадите в печать и книга сразу выйдет". Но этот лодырь продержал у себя книгу долго, делая вид, что он переделывает ее. Дело Ландау было прекращено и книга увидела свет, имея двух авторов: Ландау-Пятигорский».

В недавно вышедшей моей книге «Советская жизнь Льва Ландау» подробно разбирается, что эти и другие купюры означают для понимания жизни Ландау. Но для нашего злободневного кино-вопроса это означает, что активная работа над «предельно искренней книгой» продолжалась после смерти автора. Кроме прочего, подредактировали и фамилию автора.

Если говорить попросту, это означает, что «Книга Коры» фальсификация. Рукописи не горят, но иногда, как мы видим, они тонут, тонут во лжи.

В исходной рукописи несчастной вдовы полуправда сплавлена с менее благородными ингредиентами, что можно понять, зная обстоятельства ее биографии и особенности ее личности. Говорят, полуправда хуже лжи. Не уверен, что в данном случае это так: полуправдивая исходная рукопись К.Т. Дробанцевой достаточно ясно говорит о ней самой, и читателю нелегко проникнуться сочувствием к автобиографине и труднее игнорировать присущие ей черты. Но это оказалось гораздо легче для тех, кто читал лишь капитально отредактированную книгу. Одна черта Коры, убедительно засвидетельствованная ее племянницей Майей Бессараб, начисто стерта в «докудраме», Корино, скажу тактично, неравнодушие к материальной стороне жизни. В кино Кора говорит лишь о любви. А в жизни, согласно М. Бессараб:

«Лев Давидович скрупулезно, честно отдавал жене 75% всех своих доходов. Это были внушительные суммы. Но её, естественно, интересовали те 25%, которые он оставлял себе. Как-то во время обеда, в самом конце трапезы, чтобы не дай Бог, он не ушёл, не доевши, Кора завела разговор о каких-то предстоящих тратах. Дау просматривал газеты, не очень вникая в смысл её слов. Не отрываясь от чтения, он сказал: ‘Если в нашей семье есть жид, то это, конечно, ты’. Слава Богу, его украинка-жена обладала чувством юмора. Она так и покатилась со смеху».

Может быть, когда-то у жены и было чувство юмора, но в тексте вдовы оно совершенно не просматривается. Не просматривается также, и это стоит занести в протокол, совершенно не чувствуется в тексте Коры и тени антисемитства. Даже в ее кромешной ненависти к «Женьке» Лифшицу нет этой коричневой краски. И это, похоже, у нее семейное. Быть может, они были в родстве с тем бравым кубанским казаком, который решительно одобрил «достойного Гинзбурга»?

Занеся в протокол найденное достоинство Коры, должен сказать, что гораздо больше существует подтверждений мнению Дау относительно ее жадности. Те, кто сталкивались с ее «воинствующим материализмом», правда используют более политкорректное и менее смешное выражение «патологическая жадность». Ее денежная деловитость надежно зафиксировалась в ее письмах того времени, когда муж лежал без сознания и без всякого ее внимания (см. воспоминания Н.А.Тихомировой-Шальниковой). Да и в собственных искренних рассказах Коры ее жадность вполне зрима, как, например, в ее гневном нежелании брать такси за свой счет, чтобы довезти мужа-инвалида от санатория до ванн. Возмущенная тем, что чешские и советские власти не дают Нобелевскому лауреату бесплатный транспорт, она, мучая себя и мужа, тащит его на себе… Впрочем, это, наверно, не киногенично, не смонтажируется с картинками великой бескорыстной любви.

Если верить теоретику Ландау, все беды людские происходят от двух причин – от жадности и от глупости. Представим себе человека, страдающего от жадности и глупости, но действительно страдающего. Ведь злость – весьма едкое вещество, отравляющее и злобствующего. Если такой человек решит излить душу на бумаге, в его тексте страдания будут перемешаны с подробностями тошнотворного и смехотворного характера. Сочинение, однако, преобразится, если из рукописи удалить 90% всех тошно- и смехотворностей (что было проделано и с рукописью Коры). Страдания останутся, но их причину захочется переместить на других персонажей книги. И чем эти другие необычней, тем легче в них узреть искомый источник страданий. По праву историка науки, готов засвидетельствовать, что свободолюбивые и увлеченные наукой люди, каким был Ландау, – это люди весьма необычные с обычной – ненаучной – точки зрения.

Единственное, в чем Ландау не был оригинален, так это в представлении о честной свободе любви, основанной на уважении к свободе другого/другой. Это представление возникло и страстно проповедовалось еще в предреволюционные годы свободными русскими женщинами, такими как Александра Коллонтай. Эта дочь русского генерала – красивая, умная, отважная, прекрасно образованная, кроме любви занималась еще общественной деятельностью и стала первой в мире женщиной-послом. Она стремилась освободить женщин от социально-экономических оков, сопряженных с материнством, верила, что и женщины и мужчины должны быть хозяевами своей судьбы, а не ее рабами. И верила, что поможет этому лишь социалистическое переустройство общества. Это свое представление она излагала публично, черным по белому в книге «Эрос крылатый» и в своей «Автобиографии сексуально эмансипированной коммунистической женщины», написанной в 1926 году (переведенной на английский в 1971 и доступной сейчас в интернете).

Тогда, в 1920 годы, Ландау узнал это представление и принял его с радостью к исполнению. Он, похоже, не верил, что лишь некоторые рождаются столь свободными, как он и Александра Коллонтай, и что для других свобода – не дар природы и не дар Божий, а тяжелое бремя делать выбор, принимать жизненные решения на свой страх и риск, независимо от воли партии и от того, «что люди скажут», – уютней, спокойней, безопасней обменять свою свободу на что-то более ценное и прочное. И Ландау, со всей присущей ему правдивостью, не верил, что его возлюбленная обманывала его, говоря, что принимает его представление о любви и браке (для того чтобы он согласился на совместную жизнь).

Такую доверчивость обычно называют детской, но в данном случае она было подростковой. И главный ключ к пониманию личности (здорового) Ландау можно видеть в том, что, при всем его мощном интеллекте и глубоких знаниях, всю свою жизнь, до самой аварии, он так и не вышел из подросткового возраста. Быть может, его взросление остановил рано раскрывшийся мощный интеллект, который поставил его выше большинства окружавших его взрослых.

Свойства подростка определяются переходом от детского к взрослому мировосприятию. Рациональность способна упростить мир взрослой жизни. А всё, не поддающееся рациональному охвату, для подростка-исследователя – муть, которой взрослые дурят голову себе и, главное, – ему. Отсюда сверхчувствительность к посягательствам на свою свободу и стремление эту свободу доказать «им и себе» или хотя бы продемонстрировать. Борьба за самоопределение, увы, мешает понимать других. Отсюда порой бесчувственность подростков, безразличие к чувствам других. Конечно, и подростки – люди разные. Ландау был подростком супер-честным, благожелательно-веселым, со стремлением к справедливости, понимаемой рационально.

Манеры его радикально менялись в профессиональной сфере. Тут все человеческие слабости, амбиции и самолюбие, отступали перед поиском научной истины. Те из его коллег, которые любили не «себя в науке», а саму физику, и разделяли страсть Дау узнавать, как устроен мир, не обращали внимания, в каких подростково-несдержанных словах он выражает свои мысли, – их прежде всего интересовали сами мысли. И дар ясного мышления Ландау они воспринимали как дар всей физике. Проницательные коллеги и друзья Ландау были способны видеть сквозь его подростковые манеры, потому что там, за манерами, было на что посмотреть.

Например, Игорь Тамм, побуждая своих сотрудников рассказать свои работы Ландау, наставлял их: «Когда он будет ругаться – говорить что это “филология”, “патология”, “балаган” – пропускайте мимо ушей, но как только начнет говорить по существу – ушки на макушке и всё мотайте на ус».

За подростковыми манерами Ландау люди, не чрезмерно занятые собой и не склонные – на правах «взрослых» – первым делом поставить подростка на место, могли разглядеть и не только первоклассного физика, но и доброжелательного человека – при всем его подростковом максимализме и неутолимом свободолюбии. Так воспринимала Ландау писательница Лидия Чуковская. Когда он, взяв с ее полки книгу по литературоведению, изумленно восклицал, как это она может держать у себя на книжной полке такую несусветную «кисло-щецкую муть», Лидия Корнеевна ему спокойно отвечала: «Лёва, положите, пожалуйста книгу на место. Вы в этом ровным счетом ничего не понимаете». И это никоим образом не портило их отношения.

Необычность Ландау – в сочетании мастера экстра-класса в мире науке и подростка в делах мирских. Подростка честного, свободолюбивого, иногда очаровательного, порой несносного, как и полагается подростку в его трудном переходном возрасте. Ландау в этом возрасте застрял на всю жизнь. Но в пределах теоретической физики лишь талант Ландау имеет значение. А вот за этими пределами, в практической советской жизни, талант был лишь одним слагаемым, а другим – не менее важным – был подростковый склад личности. И то, во что они сложились, стало жизнью Льва Ландау.

Напоследок, одно не-историко-не-научное мнение простого кинозрителя. Хотя сам фильм и не заслуживает рецензии, но мне кажется, что исполнители главных ролей, если бы им рассказать, какие характеры им надо сыграть, могли бы сделать интересное кино. Подлинные личности рожденного свободным, солнечного Дау и его жены, рожденной красивой и несчастной, гораздо интересней картонного кино-гения и его самозабвенной кино-супруги.

 
К началу страницы К оглавлению номера

Всего понравилось:0
Всего посещений: 2465




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2008/Zametki/Nomer12/Gorelik1.php - to PDF file

Комментарии: