©"Заметки по еврейской истории"
Ноябрь 2008 года

Сарра Фример


Я победила Гитлера и Менгеле

Публикация и перевод с иврита Эдуарда Скульского

Этот перевод посвящаю памяти моей бабушки Сурры Йозефовны
Скульской, памяти всех близких, погибших вместе с ней в одесском гетто.

Эдуард Скульский

Предисловие

Сарра и Ицхак Фример помогли мне снять квартиру этажом выше своей. Таким образом мы с женой стали их соседями. С тех пор между нашими семьями завязались дружеские отношения.

Однажды я работал над семейным архивом. Позвонила Сарра. Открыл дверь, предложил ей пройти и присесть на минутку, пока завершу начатую операцию с документами.

– А что ты делаешь?

– Навожу порядок в моём архиве бумаг и семейных фотографий, а пока присаживайтесь, – ответил я. Прошло полминуты. Когда поднял глаза, увидел всё ещё стоявшую на входе в салон Сарру с заплаканным лицом.

– Что случилось? Что с вами? Что-то с Ицхаком? Присаживайтесь! – Помог ей сесть. Она не сразу смогла ответить:

– У нас всё в порядке... А у меня нет даже малюсенькой фотографии моей мамочки! – При этом она для убедительности показала самый кончик мизинца. В общих чертах я знал историю её жизни. Мы долго и обстоятельно беседовали. В заключении я вновь повторил:

– Саррочка! Вы должны во имя жертв вашей семьи, во благо потомков ваших записать историю жизни своей, вспомнить всё, что ещё помните. Ведь, если этого не сделаете, то всё что знаете, навсегда канет в Лету. Начните с раннего детства, с описания места, где вы росли, с вида из окна вашего отчего дома, с шелковистости бороды вашего деда... А дальше, насколько силы и нервы позволят.

 

1997 г. Сарра Фример и Эдуард Скульский

 

Прошло полгода после того разговора и вот его итог.

***

Эдуарду Скульскому!

26.09.1995 год. Завершается старый еврейский год. После 50 лет умолчания я приняла решение записать свою биографию, историю жизни человека, прошедшего пять лагерей уничтожения: Освенцим, Маутхаузен, Берген-Бельзен, Гросс-Розен, и Гохвейлер.

Сарра Фример

Сарра в конце 1946 г

Детство

Родилась я в Чехословакии, в маленьком городке под названием Билки. Городок был действительно мал, но очень красив. Располагался он средь Карпатских гор изумительной красоты с изобилием вод, лесов, зелёных полей. В городке проживали евреи, милые и очень добропорядочные люди. Почти все они были верующими, придерживающимися национальных традиций. В городе были две очень красивые синагоги. Большинство жителей были небогатыми, жизнь была нелёгкой.

Итак, начну писать о жизни моей несчастной. Когда мне было семь лет от роду, умерла моя дорогая мамочка, царствие ей небесное. С тех пор началась моя трагедия. К большому сожалению, я не помню маму. Она умерла от воспаления лёгких в 32 года. Нас осталось четверо сирот, четверо девочек. В отличие от сегодняшнего Израиля, тогда за его границами, сиротство было тяжелейшей проблемой, страшной катастрофой для детей.

Отец, благословенна память о нём, был крайне удручён. Он не знал, что делать с нами, как быть. Мой бедный, несчастный папочка! Из всех детей его я была самая старшая, вторая дочь пяти лет от роду, третья – четырёхлетней, а четвёртая – восьмимесячной.

Рассказывали, что мама была красавицей и очень талантлива. Она была человеком чутким, всегда готовым помогать нуждающимся. Говорили, что мама с папой были счастливой парой. Но на беду нашу, их совместная жизнь оказалась недолгой.

Мой дорогой папочка был превосходным сапожником. Работал много и тяжело, далеко от дома. Смерть мамы разбила отца полностью. Перед родными и близкими встал вопрос: что делать с нами, как и где устроить нас? Решили, что две из нас будут у родителей матери, а две – у родителей отца. Я росла у дедушки, отца моей матери, с третьей сестричкой. В семье дедушки хозяйки не было, бабушка умерла до моего рождения. Имя мне дали в память о ней.

В доме деда было шестеро сирот. Дед, благословенна память о нём, был прекрасным, уважаемым человеком, верующим, мужчиной с добрым сердцем. Всегда помогал обездоленным. Он очень любил нас. Выпало ему на старости лет взять на себя заботу о нас.

Дед с двумя дочерьми работали тяжело. У него были две лавки. В одной из них он продавал известь, а в другой – керамическую посуду. Дело не приносило больших доходов.

При доме деда был большой красивый двор. В саду – колодец, откуда черпали воду, клеть с несколькими курами, место для лошади, которую использовали для поездок по сбыту керамики. Была также дойная корова. Всё это хозяйство располагалось среди тучных полей. До моего рождения в дедовом доме была миква[1].

У тёток моих, очень занятых в хозяйстве, не было достаточно времени присматривать за нами, следить, как мы отправляемся в школу, как готовим уроки. Меня не покидала грусть. Недостаток материнской любви порождал во мне чувство зависти к детям, у которых были оба родителя. Подолгу плакала в укромных уголках, чтоб ни одна душа не видела моих слёз. Всегда ощущала своё отличие от всех. Когда мне было особенно грустно, подружки очень жалели меня, что ещё больше угнетало.

У меня была обязанность делать определённые домашние работы. И если чего-либо из порученного не выполняла, то время от времени получала хорошую трёпку. На беду свою, на протяжении жизни получала немало ударов.

Когда приходило лето, бывало, отсылали меня в поле охранять посевы кукурузы от поедания их воронами. Вместо посещения школы вынуждена была охранять поле. По утрам отправлялась туда за несколько километров, а вечером возвращалась. Давали мне с собой немного еды на весь день. Так сидела на земле с утра до вечера, порой рыдая день-деньской.

Выпало мне и «большое счастье», когда какой-то нееврейский парень чуть не надругался надо мной.

Так проходила жизнь моя до поры, как начала осознавать, насколько жизнь моя была безотрадной. Всё думала, что будет со мной?! К чему приведёт меня судьба? Как долго я смогу жить такой жизнью?

У тётушек было много проблем с нами: все болячки прилипали к нам, ко мне и к моей сестричке. Тётушки, перегруженные хозяйственными хлопотами, лишь урывками ухаживали за нами, больными. Отсутствие необходимых лекарств усугубляло наше положение.

Отца видела раз в полгода. Он трудился далеко от нас. У тех сестричек, которые росли у папиной мамы, также было очень плохое положение. Смерть деда со стороны моего папы наступила до моего рождения, лишила семью кормильца. Потому помню бабушку бедной, больной, в кровати. Ни разу не видела её на ногах. Сестрёнок моих растили дядя с тётей. С каждой встречей с отцом всё больше и больше стала вникать в его жизнь и понимать, почему он всегда такой грустный, жалкий и озабоченный. Но, на свою беду, я не могла помочь ему ни в чём, так как росла не в отцовском доме. Любила папу до сумасшествия! Был он мужчиной красивым и добрым, чудным отцом. Но не было у него счастья в жизни. Был несчастным и потому, что не знал, как поднять нас, детей. Он понимал, что там, где мы с сестрой воспитывались, нам не было хорошо.

Время от времени дедушка брал меня на распродажу. Обычно выезжали ночью, чтоб к утру поспеть на базар.

Ночью бывало очень холодно. Мы укладывались под телегой. Глубокая темень, глухая тишина наполняли меня страхом. На базаре дедушка торговал керамической посудой, что не воспринималось привлекательной перспективой моего будущего.

Вновь и вновь задумывались, что делать со мной. Однажды решили послать меня учиться шитью в одну семью. Папа уплатил много денег за это, но меня, с моим «счастьем», использовали лишь в качестве прислуги. Я была обязана убирать всю пошивочную мастерскую, всю квартиру, где проживало, кроме меня, ещё девять детей. Я была у них лошадью, на которой все выезжали. Так что шитью я не училась и даже не соприкасалась с ним.

На меня, на мои проблемы никто не обращал внимание. Бывало, помногу плакала, потихоньку, про себя. Каждое воскресенье добиралась из дома к этим «учителям», преодолевая восьмикилометровое расстояние, прихватив немного еды, что тётушки давали мне. Иногда ездила поездом, а иногда шла пешком, чтоб сэкономить несколько грошей. В поездке, бывало, просила у бога, чтоб поезд перевернулся, чтоб я погибла, так как воспринимала свою жизнь как беспросветное прозябание.

В пятницу я была обязана приготовить к субботе еду на девятерых детей и лишь тогда, перед вечером, спешить домой пешком. Однажды пришла домой немного позже обычного. Тётушки упрекнули:

– Девушка прибыла домой на готовенькое? – Это сильно задело моё самолюбие. Горечь обиды, несправедливое отношение ко мне, чувство одиночества заставляли задумываться над своим положением, задаваться вопросами: «Что же делать дальше, что будет со мной?» Да, дома мне было нехорошо и в ученицах – не лучше. В конце концов, решила прекратить «учёбу».

Проба сил

Была женщина, которая всегда сочувствовала мне и хотела помочь. Как-то раз она предложила:

– Сарра, ты уже умеешь работать. Так поедем со мной в Будапешт. – Не знала её намерений, но тогда мне было всё равно. Самое главное – уйти из дому. Думала, что хуже, чем было и есть, не будет.

Мы отправились в Будапешт, вдвоём. Она объяснила, что предстоит нам работать в домашнем хозяйстве. Может там мне будет хорошо, радовалась я, может жизнь моя хоть немного изменится к лучшему.

Прибыли, в добрый час, в город. Пожилая семейная венгерская пара, к которой я нанялась прислугой, была очень милой. Они приняли меня радушно. То была зажиточная семья, бездетная. Мы рассказали им о жизни моей и о том, кто я. Они подарили мне много любви, но, вместе с тем, работала у них много и тяжело. Квартира была большая, и мне приходилось делать всё по дому, включая приготовление пищи. Общение с этой семьёй благотворно воздействовало на меня, духовно обогатило.

Мне была выделена отдельная маленькая комната под лестницей, где острее ощущалось одиночество. Потому порой ночами подолгу плакала.

Хозяева разговаривали со мной только по-венгерски. Поначалу мне было тяжело понимать их. Ведь до тех пор этот язык мне не был известен.

Начало Катастрофы

После продолжительного периода работы поехала в отпуск домой. Вернуться в Будапешт уже было невозможно, так как в районе, где я работала, венгры бесчинствовали. Они были очень злобными, беспощадными по отношению к евреям. Когда венгры пришли в Билки, началось гонение, притеснение евреев. Конфисковали все лавки, магазины и передали их неевреям. Так евреи остались без заработков. Я рассчитывала обучаться какой-либо профессии, но еврейские дети уже не допускались в школы.

Жандармы избивали, кого им вздумалось, и даже стреляли в евреев на улицах. Мы жили на территории базара, который работал всю неделю. Рядом с нашим окном безжалостные венгры установили виселицу, чтоб вешать ни в чём неповинных несчастных евреев. Из нашего окна мы наблюдали всю эту трагедию. Это было так ужасно и неправдоподобно, что невозможно описать словами! Всё время плакали. Пищу и другие товары получали по карточкам. Стояли подолгу в очередях. Мы были очень голодны. Думали, что хуже этого уж быть не может. Тогда никто не предполагал, что нас ждало ещё впереди. А ждала трагедия ещё страшней.

Приближался праздник пасхи, и не было из чего приготовить еду к этим дням. Кое-как пережили пасхальные дни, как вдруг вечером, по завершению праздника, явились жандармы во все дворы, дома наши. Венгерские громилы кричали во всё горло:

– Всем евреям выйти из домов! Выходить быстро! Всё оставить дома! – Нельзя было взять личные вещи. Лишь только то, что было на нас. Мы рыдали, взывали до высот небесных. Но ничто не помогало. Нас, избивая, гнали на железнодорожную станцию:

– Быстро, быстро, вперёд! Всем вместе! Не останавливаться! Вперёд! Всем, мужчинам, женщинам, младенцам – на станцию!..

Мы просили, кричали:

– Господи помоги нам! – Но, на нашу беду, бог не слышал нас. Железнодорожные вагоны стояли на станции. Нас гнали к ним, вталкивали вовнутрь одного на другого, как сельдь в бочку. Вагон заперли снаружи на засов. Состав тронулся в долгий путь.

Внутри вагона темень. Неясно, что за глухими стенами, день или ночь. Мы неслись, не зная куда и на какие страдания. Нас мучили голод и жажда. Несчастные младенцы беспрерывно горько плакали. Бандиты снаружи стучали в двери с угрозой сделать нам ещё больше неприятностей, если не прекратится плач. Сердце разрывалось от слёз малышей, которые страдали больше всех. Никто не мог помочь им. Мы хотели знать, когда вырвемся из этого ужасного вагона.

Прошли ещё долгие часы, пока поезд, в конце концов, остановился. Мы стали требовать выпустить нас наружу. Все мы были очень утомлены, голодны. Но на беду нашу, когда двери раскрылись, поняли: просить еду, воды не у кого. Бандиты кричали на нас во всё горло, запрещали разговаривать, приказывая построиться в колонны и начать движение. Вскоре вдалеке заметили большой город Бараксис. Нас разместили вне города, достаточно далеко от пригорода. Колонны двигались к огромному зданию. То был кирпичный завод, ставший для нас гетто.

Войдя внутрь, мы были потрясены полнейшей пустотой помещения. Еды дали мизер. Весь день ничем не были заняты, и потому он казался нескончаемо длинным.

Ежедневно венгерская жандармерия забирала евреев из нашего здания. Куда? Мы не знали. Находились там шесть недель. Мы были во власти страха, удручены своим положением. Всё пытались понять, что замышляют делать с нами и куда собираются отправлять. Все евреи ходили с жёлтыми нашивками. В гетто всё время люди вынуждены были спать на земле.

Эти жестокие венгерские варвары стали сбривать бороды у пожилых мужчин. Также и у моего дедушки безжалостно сбрили бороду. Несчастный дедушка обхватил своё лицо ладонями и горько плакал. Это насилие крайне унизило и потрясло его. Он беспрерывно бормотал что-то потихоньку, вроде:

– За что мне ещё это выпало! – Дед был глубоко религиозным человеком, уважаемым в общине, горячо любимым детьми и внуками.

Освенцим

Через шесть недель наступил праздник Шавуот. Было ещё холодно. Вновь раздались окрики:

– Всем выходить! Строиться в шеренгу по пять! Вперёд! Вперёд, быстро!

Вновь мы увидели глухие вагоны. Куда теперь?! Двери вагонов раскрыли, опять нас загнали внутрь, как сельдь в бочку. Двери за нами закрыли. Темнота полная, ни лучика света. Младенцы плачут, и мы с ними. Но, на беду нашу, ничто не могло нам помочь. Поезд движется, и это движение кажется нам бесконечным. Мы вопрошаем у бога:

– Куда на этот раз нас увозят? – И нет ответа.

Через некоторое время поезд остановился. Страх выворачивал всё наше нутро. Кричим:

– Шма, Исраэль![2] Боже, ну помоги же нам! – Но прежде, чем поезд остановился, было знамение: скорбный рыдающий глаз, как символ поджидающей нас ещё какой-то страшной беды.

Итак, к большому нашему несчастью мы действительно прибыли для участия в самой большой в мире катастрофе, в лагерь уничтожения под названием Освенцим.

Не знаю, как долго мы находились в пути. Когда наконец-то двери вагона отворили, мы обнаружили, что одни варвары заменены другими. На сей раз – это были немцы. Мы были очень грязны, ослаблены и находились в полуобморочном состоянии от сильного голода и жажды.

И опять над нашими головами окрики:

– Всем выходить, в шеренгу по пять! Вперёд!

Никто не знал, что нас ожидает. Мы находились в состоянии крайнего потрясения. Вдалеке виднелись лагеря, блочные строения. Это был Освенцим. На наше горе. Вокруг проволочное электрическое ограждение. Нескончаемые окрики: «Вперёд, быстро!». Так мы приближались к вратам ада. Я была в шеренге с младшей сестрой, с двумя тётушками и двоюродной сестрой. Таким образом, мы составляли шеренгу.

Неожиданно нам повстречались несчастные юноши, из наших, в полосатой одежде. Они обращались к молодым матерям, у которых были младенцы на руках, и умоляли передать своих малышей бабушкам и тихонько шептали пожилым:

– Возьмите деток! Может, вы останетесь живы.

Так шли колоннами, приближаясь к самому большому и жуткому чудовищу в мире, которого звали Менгеле, да будет проклято имя его. Невозможно описать словами наш страх и ужас. Мы приближались к нему. Он стоял перед нами и указывал рукой кому направо, а кому налево. Дедушка мой несчастный стоял рядом со мной и ещё успел мне проговорить:

– Я страшно голоден. – И тогда, в тот момент, Менгеле схватил его и отбросил в левую сторону. Больше я не видела моего дорогого и любимого человека, того, кто вырастил меня. Даже не успела проститься с ним. После этого я впала в глубокую депрессию. Мой дедушка остался в Освенциме навечно. Всю нашу шеренгу Менгеле направил направо. Мы продолжали движение. Так вошли в лагерь. Что нас ждёт? Нами владел страх. Нас ввели в огромный зал под крики и ругань. Перед тем, как войти, мы заметили несчастных девушек, постриженных наголо. Я сказала своей тёте:

– Как много здесь сумасшедших! – Не прошло получаса, как и мы, стали выглядеть как те «сумасшедшие».

Бандиты приказывают:

– Сбросить всю одежду! Всем остаться абсолютно голыми!

Горькими слезами рыдали, но потихоньку, так как громко плакать было запрещено. Страх снедал нас. Мы прошли душ, после которого стояли мокрыми, так как вытереться было нечем. Ну, что ещё они намереваются сделать с нами? Кто знает? Только бог ведает!

Случилось невероятное. Еврейские парни из лагеря обрили нам волосы на голове и во всех других местах тела. Это разбило нас окончательно, унизило до предела. А юноши плакали вместе с нами. Несчастные и они. Во время бритья они тихонько просили прощения. Это было ужасно. Нельзя было описать эти мгновенья потрясений, что пронеслись тогда над нами. Я не была способна тогда в полной мере осознать происходящее.

Потом бросили нам платья и ничего более. На моё счастье, я получила платье короткое, а сестре досталось длинное. Когда мне стало тяжело в месячные дни, я оторвала от платья кусок ткани, чтоб помочь себе. Всё остальное время пребывания в лагере больше не было у нас месячников, так как нам подмешивали в еду какие-то препараты, которые соответственно воздействовали на организм.

Когда несчастные парни брили нас, я, как молоденькая девушка, очень стеснялась, ощущала себя страшно оскорблённой, в особенности из-за того, что это делали руки мужские. Это привело нас к тяжелейшей депрессии, разрушению наших душ.

Всё это время я просила у бога, чтоб сжалились над нами. Молились «Шма, Исраэль...». Но ничего хорошего из этого не вышло. Абсолютно ничего. И мы были как те сумасшедшие, которых видели при входе в лагерь по прибытии в Освенцим.

Мы оставались мокрыми после душа. К вечеру холод ужесточился. Женщины сгрудились, прижались друг к дружке, обнялись меж собой, чтоб хоть немного согреться. Этому не препятствовало то, что ещё не были знакомы меж собой. Мы надеялись, что плотно сплочённую группу сложнее подвергнуть новым издевательствам. Вдруг снова раздались собачьи крики?

– Вперёд! Быстро, быстро! – Нам некуда деваться, идём как овцы на заклание. И не знаем, куда? Так мы приблизились к блокам, которые были окружены электрической проволочной оградой. Приближаемся к часу великой скорби. В глубине души тревожные думы. Ну что ещё задумали сделать с нами там? Входим в лагерь с названием «Фернихтунг лагер» (лагерь уничтожения).

Пока не прибыл новый транспорт с новыми людьми, Менгеле проводил селекцию узников нашего лагеря, часть из которых направлял их в топку. Эта топка пылала днём и ночью, без перерыва. Приостановка её работы даже на минуту была запрещена.

Входим в блок уставшие, голодные, жаждущие пить и всё время, бесконечно, дрожащие от страха. Нам велят подняться на нары (бриджи), на голые доски. Мы стали похожи на обезьян и ещё страшнее. Давят, толкают нас на нары, одну на другую. От тесноты трудно было шевельнуться. Если одна из нас хотела повернуться, то тогда все мы вынуждены были поворачиваться разом.

Плач доносился до небес.

Блок, в котором я находилась, имел номер 22, а лагерь обозначался, как «Зэт-лагер», по букве немецкого алфавита. В блоке была начальница из Чехословакии. Звали её – Руженка, что в иврите соответствует имени Шобана, в русском – Розе. Это была прекрасная женщина, очень чуткая, добрая. Но были под её началом назначенные немцами помощницы-штубндистки, жестокие, как волчицы. Все они были еврейками. В блоке располагалось несколько сот девочек и женщин.

Внутри блока стояла печь, могущая дать тепло по всей протяжённости блока, но ни одного раза не зажигавшаяся, даже когда люди мёрзли от холода. Была в лагере также жутко рыжая каппо (начальница лагеря), которая всегда держала хлыст в руках. Как многим, так и мне выпадало «счастье» получать от неё побои. Повод к избиению она долго не искала. Например, из-за того, что во время переклички мне приспичило идти в туалет.

Будни ада

В первые две недели все плакали, кричали: «Мамочка, папочка...», но не было ответа. Я не плакала, так как моя дорогая мамочка, благословенна память о ней, умерла в своём доме, когда мне было семь лет. А папа, благословенна память о нём, мой родненький, был молод. Тогда ещё теплилась надежда, что он, быть может, остался в живых. Но, на моё большое горе, папа навсегда остался в Освенциме.

Все рыдали днём и ночью. Наша блоковая начальница Руженка сочувствовала нам и говаривала каждый раз:

– Скоро, послезавтра, увидите своих родных. – Но, на великую беду нашу, это был обман, святой обман. Когда блоковая не в силах была больше терпеть эту безысходность, она взрывалась горьким плачем и отчаянно признавалась нам, что наши родители уже никогда более не увидят этот мир. Слёзы и стенания были настолько потрясающими, что описать их нельзя. Множество девушек теряло сознание. Другие ждали от Руженки ответа на вопросы: «Почему? По какой причине? Где родители и что за гигантский огонь в лагере? Девочки ответы принимали с трудом, а начальница наша всегда находилась в подавленном состоянии. Бывало, с трудом рассказывала нам об этой великой трагедии, в центре которой оказались мы. Она пояснила нам, что огонь этот горит в крематории, в топках, в которых сжигают абсолютно невинных евреев. Потому он пылает днём и ночью. Из огня будто истекали еврейские слёзы с кровью.

Поутру, когда еще стояли сумерки, бывало, кричат:

– На перекличку! Всем выйти наружу, в чём мать родила!

Жмёмся друг к другу, дрожим от страха и от холода. Спрашиваем сами себя: «Что ещё изуверы собрались совершить над нами?» Стояли обнажёнными более часа под открытым небом, пока не появился Менгеле, – первый в мире убийца, будь проклято имя его, – со строем солдат и солдаток.

Они хохотали над нами, будто мы какие-то странные дикие животные.

Мы были страшно уставшими, так как всё это время стояли на ногах. Менгеле начал свою демоническую работу. Пересчитывая нас, он стал извлекать из нашего строя тех несчастных, которые ему чем-то заприметились, и кричал: «Гар аус! (выйти)». Ему доставляло удовольствие разлучать матерей и дочерей. Подобные селекции проводил, бывало дважды в день.

Напротив нашего блока был блок мужской. И они стояли, как и мы, голые. Они видели нас, а мы их. То была ужасающая картина. Мы потихоньку молились богу, просили милосердия его, просили его помощи выйти из этого ада. В который раз повторяли «Шма, Исраэль...», но это не помогало нам. И так изо дня в день мы проходили селекцию. Ночью и днём без еды и питья мы мёрзли на досках и лишь вечером получали немного супа, который был как водица, да кусочек хлеба. В холод ужасный зимой и в летнюю жару выстаивали обнажёнными на плацу под открытым небом, так как Менгеле с его солдатами приходили каждый день отбирать девушек на сожжение или на работы, а красивых несчастных девушек кто знает для каких целей. Огонь крематория пылал до небес. Эту картину мы наблюдали всё время.

В Освенциме я находилась полгода.

Во время ещё первой селекции Менгеле взял моих тётушек, что растили меня. После того, как вырвали их из нашей шеренги, они были отправлены в топку. Я осталась с моей младшей сестрой и кузиной. Третью свою сестру видела один раз в Освенциме, за проволочной оградой. Я стояла около ограды, когда вдруг услышала, кричат мне:

– Сарра, иди сюда скорей! Вот твоя сестра Марта. Она здесь, в лагере!

Мы не росли вместе. Она жила в другом городе. Потому я попала в одно гетто, а она оказалась в другом. На беду нашу, встретились у проволочного забора. Голова её, как и моя, была обрита. У меня нечаянно вырвалось:

– Какая ты страшная, Марта! – А она мне в ответ:

– Но ты не видела себя, Сарра! – Не успев сказать ещё несколько слов, наше свидание прервалось: её оттащили. Больше мою Марту я не видела. Очень тосковала по ней, много выплакала слёз.

Селекции продолжались ежедневно, не было им конца. Оставалась я со своей двенадцатилетней сестрой. Она была небольшого росточка, но очень красивой. Некоторое время она была разносчицей вестей, то есть помогала поддерживать межблоковую информационную связь. Её очень любили. При всех селекциях блоковая Руженка укрывала её.

Прежде чем несчастная сестра моя была разлучена со мной, мы пережили с ней множество проблем, которые привели к принятию решения: либо оставят нам жизнь двоим, либо пойдём вместе в топку. Но случилось совсем не так, как задумывалось.

В одну из больших селекций нас всех выгнали наружу. Но, видимо, бог сжалился над нами, и мы пережили, слава богу, и эту селекцию. В добрый час мы оставили этот ужасный блок и уже добрались до ворот лагеря, когда случилась повторная селекция. Мы с кузиной подняли мою сестрёнку, чтоб она смотрелась старше, и в добрый час прошли эти ворота, оставили лагерь. Уже вдалеке показались вагоны. Все ликовали. Руженка всегда повторяла, что, если повезёт добраться до поезда, то, возможно, попадём в какой-нибудь трудовой лагерь. На это надо было иметь везение, большое счастье. Но, на наше большое горе, счастье не выпало нам. Нас направили в какой-то огромный зал, где вновь услышали:

– В шеренги по пять, становись! – и мы снова голые и дрожащие от предельного страха. И вновь пересчитывают нас. Вновь выводят из строя, кого им вздумается. В добрый час пережили и это. Начало смеркаться. Вновь команда:

– Всем на выход!..

...Нам велят ложиться на золе у крематория. Ни еды, ни питья. Дрожим от холода и страха. В ту ночь было особенно холодно. Нас прикрывали лишь платья, и ничего более. Всё это время мы ещё видели вагоны, стоящие вдалеке, на станции.

Начало заниматься утро. В сердцах мы всё ещё рассчитывали на божью помощь добраться до вагонов, чтоб оставить кошмарный Освенцим и отправиться в какой-нибудь трудовой лагерь. Может быть, в конце концов, выпадет нам немного удачи, мы оставим это адское место, и хоть чем-то будет нам легче. Тем временем мы прикидывали, что же они собираются делать с нами. Но счастье вновь не улыбнулось мне. Ещё до рассвета подняли нас крики:

– Разобраться к перекличке! Построиться по пять! – Как обычно. Похоже, на этот раз – наш конец. Нет у меня больше сил. Достаточно. Перед нами появляется человек в гражданской одежде и, слава богу, это не жестокий Менгеле. Но на мою беду, и на этот раз мне не повезло. Мы были слишком слабы и грязны от золы. Он начал продвигаться от одной шеренги к другой, чтоб получше разглядеть каждую из нас, точь-в-точь как Менгеле. Он приступил к отбору тех, кто не пришёлся ему по вкусу. Я дрожала словно лист осиновый.

В шеренге передо мной стояла мать с тремя девочками. Меньшая была в возрасте моей дорогой и несчастной сестрички. Заметив её, он приказал выйти из строя. Эта мать и её дочери стали рыдать и кричать:

– Мы будем работать дополнительные часы, работать днём и ночью! Мы сделаем всё, только оставь её нам.

Было им счастье, он оставил её в строю. Но вот он перед нами, смотрит на нас, всматривается и командует моей маленькой сестричке:

– Выйти!

Рядом с нами стояла наша кузина. У меня от отчаяния вырвалось:

– Вот у нас ещё одна сестра!– Я плакала, стенала до высот небесных. Кричала в точности, как та мать с дочерьми, что тоже будем работать днём и ночью, и даже сверх того. Но, на большое моё несчастье, это не помогло мне никак. Он выставил из ряда нас троих. Кузина кричала, что она мне не сестра, но это уже не помогло её. Он извлекал всех маленьких и слабых, а также всякую, кто не пришёлся ему по душе.

Все подруги и несколько матерей из нашего города поехали в трудовой лагерь, а мы остались с абсолютно чужими. Я была крайне удручена.

Все те, кто поехал тогда в трудовой лагерь, остались в живых и на сегодня они проживают в Америке. Когда я гостила в США, встретилась с ними, с тремя сёстрами. Позже они гостили у нас в Израиле.

Нас перевели во двор крематория. Чудовищный страх и душевная боль охватила нас. Лежали всю ночь на досках и ждали смерть. Но утром с нами случилось какое-то чудо. Может, это было чудо, посланное с небес! Может бог всё же любит нас немного! Дали нам возможность вернуться обратно в лагерь. Я вновь увидела вдалеке поезда и подумала, как им повезло, что они уже оставили Освенцим. Как мы завидовали тем, кто уехал!

Мы вернулись в блок №22. Начальница Руженка, встретив нас, сообщила, что она хлопотала о нашем возвращении. Когда она заметила нас возвращающихся, она долго рыдала от радости, так как знала, что ждало нас там. Вернулись только немногие из тех девочек.

Мы вновь на досках нар, обессиленные и голодные. Думалось о хлебе. Дождёмся ли момента разрезания хлеба и его раздачи? Попьём ли ещё воды, чтоб утолить жажду? Хотелось верить, что если нас оставили жить, то мы когда-нибудь будем пить и есть, сколько пожелаем. Всё время в воображении всплывали пекущиеся хлеба в нашем доме, при этом отрезать от них хоть кусочек – не могла. А вода! Напьёмся воды ещё вволю.

Быть голодными и жаждущими – это самое большое испытание в мире, но быть постоянно в страхе – это больше, чем кошмар. Дай боже, чтоб никто из нас, евреев, не знал никогда, что это такое. Хотя бы на том основании, что мы уже выстрадали достаточно за еврейский народ. Аминь!

Суккот

Мы были вместе с сестричкой ещё до праздника суккот (кущей). В эти дни селекции проводились днём и ночью регулярно. Однажды начальница сказала нам:

– Дети, сегодня будет очень большая селекция во всём лагере. Спрячьтесь между блоками, где только сможете. – Она очень хотела защитить нас от головорезов. Весь день мы бегали от блока к блоку, прячась. Откуда только брались силы у нас! В это трудно поверить.

Наступил вечер. И тогда начальница сказала нам:

– Дети, заходите в блок. В этот вечер больше не будет селекции. Мы с трудом стояли на ногах. Вошли в блок и, ещё не успев подняться на эти жуткие нары, как вдруг слышим: т-т-трах! Наши изуверы пришли, закрыли двери с двух сторон блока и принялись кричать:

– К перекличке становись! Всем быть нагими! Всем по шеренгам идти вокруг печки!

Мы плакали горькими слезами, дрожали, когда видели перед собой Менгеле. Когда приближались к нему, будь проклято его имя, – хоть этого проклятия недостаточно для него, – сестра кружилась вокруг меня и говорила?

– Вот сейчас мы будем разлучены! – Тогда я ответила ей, моей маленькой, дорогой:

– Иди передо мной впереди. Куда ты пойдёшь, пойду и я. У нас больше никого не осталось. Нас не удастся разлучить. В этот момент её схватил убийца.

Менгеле стоял в своей особой позе: одна рука его лежала на талии, а другая мановением своим давала зверские приказы. В один момент мы оказались вблизи его руки. Я дрожала как тростиночка и думала, куда направят нас на этот раз, в топку или на работы. Моё сердце билось с предельной частотой. Он схватил мою сестру, а я завопила, стала умолять его сжалиться над нею, взять меня вместо неё.

– Ты ещё поживи. А она пойдёт умирать. – Он нанёс мне два жестоких удара, кинул на доски нар. Я была залита кровью, потеряла сознание, но ещё успела в последний раз увидеть мою двенадцатилетнюю дорогую сестричку, уходящую в вечность. Только бог помог прийти в себя. Мне помогли встать. Четверо девушек перетащили меня к задней двери блока.

Надо мной нависла страшная темнота, и видела я только жуткий огонь крематория и сестру мою, взятая в топку. Огонь плакал еврейской кровью ни в чём не повинных детей. Огонь веселился с небесами. Всё время просила, умоляла бога, чтоб помог мне. Вновь и вновь повторяла «Слушай, Израиль!..» Это не остановило руку Менгеле, не вернуло мне мою маленькую прекрасную родную сестричку.

Это горе разбило меня окончательно. Тяжкая скорбь поглотила всю душу мою, привела меня к глубокой депрессии. Мой плач нарастал вместе с желанием умереть...

Я осталась с кузиной и с ещё несколькими знакомыми женщинами среди незнакомых узниц блока. Мне стало безразлично всё: и что со мной сделают, и куда отправят. Сколько можно жить голодной, в страхе, в тоске об ушедших навсегда! Без перерыва! Без них, моих родных, близких, без сестрёнки!? Во мне уже не осталось сил. Обращалась к богу, умоляла его:

– Достаточно! Уж не могу я более!

Еврейская кровь для немцев

Сестру забрали у меня в последний день суккот. Мы знали, что это суккот, несмотря на то, что, как правило, не ведали, в каком дне находимся. Вновь зарождалась маленькая искорка надежды, что, быть может, выйдем из этого ада. Может, с божьей помощью с небес, мы освободимся. Время от времени рассуждали об этом. Но в день после суккот опять были селекции. Как обычно, Менгеле, будь проклято его имя, был страшнее лютого зверя, ибо, как минимум сытый зверь обычно спал. Но этот убийца ни разу не насыщался пытками над нами. Пережили ещё одну селекцию. Вновь был сделан отбор людей. В топку или в трудовой лагерь? Но, по правде говоря, нам уж было всё равно, куда и для чего. После трёх месяцев, что на тот период провела в Освенциме, мне было всё равно.

Оказалось, нас отобрали на сдачу крови. Начальница уговаривала немцев, чтоб с меня не брали, но это ей не помогло. После отбора крови я потеряла сознание. Через какое время пришла в себя – не помню. Запомнила только, что мне дали кусочек голландского сыра.

Прощай, ад!

И вот, однажды, после праздников суккот (кущей) случилось с нами чудо. Мы прошли эти жуткие ворота лагеря. От большой радости воскликнули: «Шма, Исраэль! Слушай, Израиль!» Посадили нас в вагоны, и мы повторяли про себя, чтоб не спугнуть судьбу: «Прощай, ад!».

Вагоны были открытыми. Загнали нас вовнутрь, уплотнили, как сардин в банке, даже ещё плотнее. Из-за большой давки не было возможности присесть. Так что, всё время приходилось стоять. Как только поезд тронулся, люди начали умирать. Не было возможности помогать один другому. У нас не было никаких средств первой помощи. И так мы ехали днём и ночью. Было жутко холодно. Сыпал снег с градом, а наши тела прикрывали лишь платья.

Наконец-то, прибыли. На платформу высыпала из вагонов масса женщин. Вдалеке виднелся маленький городок. Нас не оставляла тревога: «Что нас ждёт?»

Мы очень грязны и голодны, страдаем от жажды и холода. Перебросили нас подальше от городка. Только господь знает, как дошли. Сегодня сама себя спрашиваю: «Откуда взялись тогда силы?». Нас шатало как пьяниц, но, в конце концов, добрались в город Гохвейлер. Подошли к большому строению, которое, как выяснилось, в недавнем прошлом было большой конюшней. На наше счастье внутри на полу обнаружили много соломы. Получили немного супа с кусочком хлеба. И это показалось нам роскошью. Приказали ложиться. Мы распластались на соломе. И не было в мире людей счастливей нас: мы не корчились на нарах, мы блаженствовали на мягком ложе. Мы ликовали.

Ад Освенцима уже позади нас, мы не видим больше топки и проволочных заграждений. Первая ночь на соломе была прекрасна.

Полевые работы

Ранним утром нас пробудили крики: «Выходить!». Опять не знаем рыдать или радоваться.

Может, по меньшей мере, возьмут на какие-то работы. Было темно и страшно холодно. Мы просили господа помочь нам. Может, наступят времена, когда будет нам чуть полегче... Но нам вновь дают команду:

– На пересчёт стройся! Пятеро в шеренгу! – Куда? Кто знает! Идём, идём добрых несколько километров и всё продолжаем идти. И чем дольше тянется этот кошмарный марш, тем больше страх одолевает нами. Что ожидает впереди? Куда ведут нас? Когда уже прибудем? Всё это время наши злодеи покрикивают на нас: «Вперёд! Быстрей!» Те, кто не идёт в ногу со всеми получает удары кнутом.

В добрый час прибыли на огромное поле. Дали нам мотыги в руки и велят копать ямы. Не знали для чего. Подумывали, что, возможно, ямы эти предназначаются для нас самих. Но, по сути, многим было уже всё равно. Накопали ям в огромном количестве. Копать было очень трудно, так как земля была покрыта снегом. Во время работ нас охранял старый симпатичный армейский солдат, который объяснил нам, что эти ямы и рвы будут служить оборонительным заграждением. Так прошла неделя. В городе мы плели подобие изгородей из веток. Мы должны были ими перекрывать ямы и канавы. Объяснили нам, что это против танков.

Старик позволил нам брать картошку, что была под снегом. Многие ели её сырой. Это нам было ниспослано из рая (чтоб вы, читатель, не знали этого). Старик немного жалел нас. Раз от разу он давал нам передохнуть от работы. Он тихо стоял на страже, а когда замечал приближающихся конвоиров, принимался «злобно» кричать:

– Работать!

Весь день мы находились в поле, с утра до вечера. А к ночи возвращались в конюшню. Весь день не получали еды никакой. Лишь после работы нам давали немного водянистого супа и маленький кусочек хлеба. Суп ели, а хлеб пытались сохранить до утра, чтоб не быть с пустым желудком весь день. Но голод осиливал нас, заставлял съедать и эту малость. Несколько раз я пыталась разделить порцию так, чтоб оставить хоть часть на следующий день. Не могла, не выдерживала. Оставалось – голодать каждый день.

Работа в городе была крайне тяжёлой. Приходилось иметь дело с ветками, облепленными снегом. Мы буквально замерзали от холода. Зато по возвращении мы блаженствовали, лёжа на соломе. Так я с подругами по несчастью работала в течение нескольких недель.

В воинской части

Однажды утром нашим надсмотрщикам вздумалось отобрать среди нас двенадцать красивых девушек. Я оказалась среди них. Все дрожали, страшась неизвестности. Кто знает, что с нами сделают?! Мы плакали, просили пощады, уговаривали оставить нас. Ничего не помогало. Все пошли на работу, а нас повели туда, в неизвестность. Стоял сильный мороз. Благо путь был недолог. Привели нас к какому-то воинскому гарнизону. Наш страх усилился. Мы опасались, что с нами сделают, не дай бог, чего-нибудь... Но есть бог в небесах, и он начал понемногу жалеть нас.

В этой части было много солдат. Нам сказали, что мы будем работать в ней: убирать кухню, туалет, двор. Слава богу, они не трогали нас. Поначалу боялись каждого слова, движения их. Но они вели себя с нами прилично.

У нас не было сил на работу, но, преодолевая слабость, выполняли все поручения. Еду мы добывали из солдатских объедков. Они стояли и глазели на нас, когда мы набрасывались на и отходы. Позже они дарили нам банки консервов. Часть из них мы поедали, а большую – несли нашим голодным женщинам. Невозможно описать нашу радость, когда пробовали каждый день другой вид консервов. Это сокровище было послано нам из рая.

На нашу беду поработали там только несколько недель. Уже стали привыкать к этому хорошему месту и надеялись, что, быть может, в конце концов, нас не перестреляют, но... счастье отвернулось от нас на долгое время.

Марш смерти

Однажды вечером, возвращаясь грязными с работы, мы обнаружили, что по всем участкам нашего тела распространились клещи.[3]

Не успели немного поспать, как слышим команду: «Всем на выход!». Было ещё очень темно и страшно холодно. И вновь, как раньше, команды:

– На перекличку становись! Всем в шеренгу по пять, становись!

Бросили каждой из нас по тряпке в дополнение к единственному платью, что было на нас. В кромешной тьме с трудом различали друг друга. Нас охватил страх. И вновь одна мысль в головах: что собираются сделать с нами?! И вновь повторяем «Шма, Исраэль...», плачем потихоньку и просим у господа, чтоб сжалился над нами, ибо не можем так больше.

Каждой из нас дали по картофелине, только что сваренную, но наполовину. Похоже, не успели сварить её до полной готовности. И вновь окрики:

– Идти вместе! Не отставать! Плотнее! Вперёд!

Шли мы всё время по глубокому снегу, нас вели через поля. На своём пути не встретили ни одного города, ни деревни, ни одного человека. Снова и снова: «Быстрей! Не отставать!» Тех, кто отставал, пристреливали. В дополнение девушки были впряжены в повозки, гружённые чемоданами наших гонителей. Каждый раз нас меняли. Если не было сил везти, то нас хлестали плетьми как лошадей. На протяжении всего пути были разбросаны трупы мужчин и женщин, которых немцы отстреляли или замерзших от холода.

Так шли мы, не помню сколько, но, по-видимому, очень долго. Как я передвигалась, только богу известно. Ведь у меня одна туфля была большой, а другая – очень тесной, безжалостно сдавливавшей ступню.

Вдруг вдалеке показался небольшой домик, подобный тому сказочному «маленькому домику в оазисе». Не верилось, что он настоящий, что такое возможно. Забрались вовнутрь несколько девушек, в том числе и я. Как мы сделали это, как позволили конвоиры, не знаю, но с момента, как мы проникли в дом, начали искать что-нибудь съестное, хоть крошку хлеба, ибо были предельно голодны. На нашу беду не было ни крошки, но нашли банки с тушёной курятиной. Девочки налетели на эти банки как саранча. Я не успела попробовать, так как мне не хватило. И то оказалось моим счастьем, так как те, кто дорвался до еды, моментально вырвали и стали поносить. После нескольких часов начали агонизировать и умирать одна за другой. Весь путь был устлан умершими, от его начала – до конца.

На наше горе, нас становилось всё меньше и меньше. Откуда брались у нас, немощных, силы! Только господу известно. Мы уже не были похожи на людей.

Продолжали идти. Увидели перед собой строение, то ли фабрика, то ли завод. Там мы обнаружили бочки с желе чёрного цвета. Девочки и на это набросились. И на этот раз среди нас прошлась смерть. Я, в частности, не прикоснулась к желе, благодаря чему осталась в живых. Эту колонну нарекли «маршем смерти». От голода и усталости уже не узнавали друг друга.

Туфля стёрла ногу до крови. Просила господа, чтоб взял меня к себе или сжалился надо мною. Всё время плакала и молила «Слушай, Израиль...».

Гросс-Розен

Снова мы идём, идём. Приближаемся к больному лагерю. Что, снова лагерь?! Да. Привели нас в лагерь. Перед нами опять блоки, опять нары и изгородь из проволоки. Я уже не помню, как это было. Мы находились в полном упадке сил от этого марша смерти. Этот страшный переход вместе со мной преодолела и моя кузина.

О еде можно было лишь мечтать. Не знаю, был ли в этом лагере крематорий. Знаю, что он назывался «Гросс-Розен». В этом лагере мы не работали, только лежали на нарах и дожидались смерти или каких-то действий над нами. Но каких, мы никогда не ведали. На самом деле, нам было всё безразлично. Сколько можно страдать?!

После этого марша нога моя страшно болела, так как туфля искровавила её до большой раны. Меня поместили в «ревир». Это означает: лечебница. Чтоб вы этого не знали! Там пролежала несколько дней.

Однажды, рано утром, моя двоюродная сестра стучит в дверь и кричит:

– Сарра, иди за мной, быстрей! Вылазь оттуда! Мы продолжаем идти дальше! – Я только успела сказать:

– Шурико, я же не могу больше ходить. – В ту же секунду она пропала. И вот уже я окончательно одинока, её больше нет рядом со мной. Но была там женщина постарше меня, которую звали Малка. Услышала, что я плачу. Успокаивая, она пообещала не покидать меня. Она, действительно очень любила меня и обращалась со мной как мать. Помню, вошла медсестра, посмотрела на меня. Этот взгляд переворошил мне всю душу. Она проверила моё состояние и сказала по-немецки:

– Деточка, ты очень красива и молода. Вылезай отсюда пока не поздно. Если не сможешь, то здесь тебя уничтожат.

– Но я не могу больше ходить!

– Обязана!

Малка была мне переводчицей, так как тогда я ещё не понимала немецкий язык. Медсестра согласилась, что мне нельзя сейчас ходить, но несколько метров до вагонов я должна преодолеть. Не могла поверить себе самой, что может случиться подобное: она взяла ногу и с силой всунула её в туфлю. Это мне не помогло встать, а лишь усилило боль. Медсестра взяла меня на руки и понесла к поезду, поцеловала меня, помахала на прощанье рукой. До сего дня так я и не поняла, была ли та медсестра еврейкой или немкой. Мне не известна её судьба, где она.

Госпожа Малка ехала со мной, но по дороге и она пропала.

Всё время из раны ноги текли кровь и гной. Боли были такие, что не поверите. Вновь я среди чужих людей, ни одного знакомого лица. Главное, что покинула третий лагерь, лагерь Гросс-Розен.

Маутхаузен

Я снова в открытом вагоне, в невероятной давке. Но на этот раз я более одинока, чем всегда. Мы голодны и хотим пить до такой степени, что невозможно описать. О еде и питье в нашем положении мы могли только мечтать. Меня занимал лишь один вопрос: когда же этому придёт конец, навсегда. Просила у бога помощь и повторяла как на смертном одре «Слушай, Израиль...»

В поезде умерло много женщин. Страшный мороз заставлял нас плотнее прижиматься друг к другу. Нельзя поверить в то, что мы пережили этот кошмар. Тело моё было испещрено дырами от клещей, кровоточащими ранками на коже. Это не были обычные вши. Они были крупными, белого цвета. Клещи поедали нас днём и ночью. Боже, уже предостаточно! Я больше не могу выдержать.

Всю дорогу пребывали в невероятном страхе, так как вокруг нас умирало большое количество людей, и с каждым днём нас оставалось всё меньше и меньше. Нас везли в неизвестность.

Неожиданно поезд остановился. Нам кричат:

– Выходить из вагонов! Строиться в шеренги по пять!

Мы так устали, так слабы и голодны! В живых осталось немного девушек. Выдержали самые крепкие. На некоторых из нас не было одежды.

Поднялись на гору, и опять увидели лагерные строения. Прибыли в лагерь и вновь раздался привычный крик: «На нары!».

В этом лагере не делали ничего, только спрашивали всё время сами себя, что ещё нам предстоит?

Мы были наверху, на нарах. Лежали как трупы. Ниже расположились мужчины. Получали еду типа воды с травой, без соли. Это было ужасно настолько, что поверить невозможно. Мы ели. Но после этой баланды начались страшные желудочные боли. Плакали, просили помощи, но ничто не помогло. Боже, если мы евреи, то почему это следует нам! Ответь хоть малой жалостью к нам!

Я не знаю, сколько времени находились там, так как вообще потеряли счёт дням. Положение наше было куда ужаснее скотского. Да к тому же, уверена, что животные не находятся постоянно в таком невероятном страхе, в каком пребывали мы, днём и ночью.

– Всем на выход! По пятёрке в шеренгу, становись! – Ослабленными и подавленными мы оставляем мой четвёртый лагерь, который назывался Маутхаузен.

Берген-Бельзен

Мы думали, надеялись, что на этом прекратятся наши страдания. Нет, ещё нет. Мы продолжаем двигаться дальше, как пьяные. Опять вагоны. Обычные, но закрытые. Мы радовались тому, что, быть может, на этот раз не будет так холодно. Но радость была преждевременной. Ехали, как всегда, без еды и питья. Через какое-то время поезд остановился по причине обстрела какого-то города, мимо которого пролегал наш маршрут. Я не помню, что с нами было и как мы ели. Человеку, которому голодно, которому очень голодно, всё равно, что он ест, главное, чтоб было ощущение наполненности желудка.

Поезд стоял достаточно долго. В промежутках обстрела мы продолжали движение. Спрашивали у бога: «Куда сейчас?» Только двинулись – поезд вновь стал. По-видимому, из-за какой-то поломки на путях. Мы уже не могли выдерживать голод. Силы оставили нас совсем. На наших глазах всё время умирают подруги по несчастью. Даже плакать уже больше не могли, так как у нас не было слёз. Но в душах ещё теплилась надежда на чудо, на то, что мы одолеем наших палачей. Может, мы ещё будем освобождены, хоть и не все доживут до этого. Поезд вновь тронулся.

И вот звучит команда: «На выход!». Снаружи темень. Это мой пятый лагерь, который назывался Берген-Бельзен. Он был страшен как Освенцим. Здесь началось второе светопреставление, хоть в лагере этом не было печей крематория.

Работа у нас была такая. Четверо женщин, ещё живых, должны были тащить тело умершей в лес и там укладывать его на штабель трупов. На нашу беду, там были кучи трупов. В нашу обязанность входило и укладывание трупов так, чтоб голова одного была повёрнута вправо, а другого – влево.

Привожу зарисовку одного эпизода. Я находилась в блоке №202. Нас направили на какую-то работу. Шли мы уже на четвереньках. Если не могли больше работать, получали удары. Однажды не могла вообще подняться на работу. Потому лежала на нарах и плакала. Просила штубндистку сжалиться надо мною, так как я не в состоянии больше работать. В ответ на это она сбросила меня с нар на бетон и стала беспощадно колотить меня сапогами, что были на ней, и, вдобавок, приправлять избиение отборной бранью по-польски. Я поняла, на мою беду, эту брань. Она истерически кричала:

– Ты обязана идти, даже если не можешь! – Она была еврейкой. С трудом пришла в себя, встала и пошла на работу. Только богу известно как!

Сегодня мне не верится, что всё это было в действительности! Может, это был только страшный сон? Мы шли, словно тени, как овцы на заклание. И вновь спрашиваем себя: «Куда?»

Приводят нас на поле. Там мы как-то уже были. Уверены, что это наш конец. Вместо того, что есть, пусть лучше убьют. Хватит!!!

Велят нам сидя выдёргивать сухую траву и складывать её в мешки. Клещи разъели наши тела. В коже зияли дыры, ходы и раны от их адовой работы.

Русские

Напротив нашего блока был блок русских женщин. Бывало, они нам угрожали, делали много неприятностей. При всяком удобном случае они избивали нас. И мне выпало «счастье» получать от них побои. И почему? Дикая причина: я хотела подобрать сырую картофельную шелуху. Так они её ногами втёрли в землю и не позволили, даже после этого собрать её. Они не знали через что мы прошли, с высоты относительного благополучия относились к нам безжалостно. Для нас каждая очистка от картофеля была подарком из рая, потому, что были крайне голодны постоянно. А когда голодны, то ели всё, что попало.

Перед работой и после работы нас пересчитывали. Эту работу по сбору сухой травы называли «Гайда, командо». Однажды, в конце рабочего дня в поле, посетила нас русская девушка и говорит нашей начальнице:

– Сегодня, после пересчёта ты обязана выделить одну из ваших девушек и взять одну из русских вместо неё.

Начальница плакалась, что она не может. Тогда та пообещала поколотить нас крепко. У несчастной начальницы (она тоже из Чехословакии) не было выхода. Взяли одну из наших девушек, а свою – русские не прислали. Работу за неё мы сделали сообща. Перед вечером, когда надо было возвращаться, обнаружили нехватку одного человека. Поднялся большой переполох. Кричали, искали по всему полю, а потом и в городе с собаками. В небе самолёты, посланные на розыск пропавшей девушки. Но она исчезла, будто сквозь землю провалилась.

Мы получили наказание: в ту же ночь должны были стоять на коленях всю ночь напролёт, в холод собачий, без еды и питья. Нашу начальницу избивали всю ночь и она, несчастная, от побоев сошла с ума. Похоже, то был злой умысел русских.

Много лет спустя после того случая рассказала я хорошей приятельнице о своём пребывании в Берген-Бельзене. Оказалось, и она была там, более того, в блоке №202. Она спросила, была ли я на работах «Гайда, командо», помню ли историю с пропажей русской девушки?

Примечательно, что саму мою собеседницу никак не могла припомнить тогдашнюю. И это не удивительно потому, что тогда внешний облик наш был хуже, чем у обезьян. Мы были истерзаны голодом и болезнями.

Блок №202

Тиф разбушевался в нашем блоке. Тогда больше на работы не выходили. Опять среди нас умирали одна за другой. Тиф проглотил множество народа. Мы не получали никакой помощи. Напротив, закрыли нам воду и весь наш блок. О еде уж нечего говорить. Просили жалости, восстановления подачи воды. Ма сгорали от высокой температуры. Плакали, кричали, просили хоть немного воды, – ничего не помогало, потому что все были в той же беде, с болями в животе и с кошмарными поносами. Последней просьбой умиравших было:

– Воды!.. Воды!.. Вассер!.. Вассер!..

Очень многие скончались в блоке №202. Последнее, что они познали в их трагических жизнях – жуткие страдания, долгие пытки смерти. Блок выглядел как кладбище. Зловоние стояло убийственное. Все мы, ещё живые, были предельно ослаблены, не могли поднять головы, чтоб увидеть, что творится вокруг. Я просила у господа помощи: «Пожалуйста, помоги нам ещё раз! Пожалуйста, сжалься над нами, вытяни нас из этого кошмара!» Даже прошептала «Слушай, Израиль...». Силилась сохранить в глубине души надежду. С этой малостью надежды мы засыпали и с ней поутру просыпались. С нар сойти мы не могли. Все лежали как мёртвые. Время потеряло протяжённость и значение, оно вместе с нами дожидалось конца. Всё тело моё уже не действовало. Только глаза ещё видели, и уши слышали, слава богу.

И вот кто-то кричит:

– Чудо! Откройте глаза! Белые ласточки падают с небес!

Мы увидели это! Это было настоящее чудо, вспышка света в кромешной тьме. Может это – сон, галлюцинации? Такого быть не может. Нет!

С нами свершается чудо! Да, слышим гул самолётов в небе. Тогда окончательно поверили, что что0то вправду стряслось. Все плачут. Сердца уже подсказывают нам, что сейчас произойдёт что-то хорошее, что наступает время доброе. В то же время разум убеждал ещё, что это – лишь прекрасный сон... Один и тот же у всех? Мы освобождены? Трудно поверить.

Прошло некоторое время, и мы услышали вдруг звуки танка, ворвавшегося в лагерь, слышим крики:

– Англичане нас освободили!!!

В блоках напротив мужчины кричали, что было мочи:

– Англичане нас освободили!!!

Радость, слёзы, крики счастья описать невозможно. Не верится никак, что нам выпало великое чудо. Англичане открыли ворота. Многие, вышедшие из блоков к ним навстречу, походили на диких животных, освободившихся из капкана. Я выйти не могла. Меня обнаружили позже, когда англичане вошли в блок. Я уже с трудом видела. Они не приблизились к нам, а напротив, опрыснув дустом (ДДТ), оставили нас. Дальше я не помню подробности, так как была в беспамятстве.

Нас перенесли в бывшее помещение немцев. После нескольких дней я пришла в себя. Только бог знает как. Обнаружила себя в больнице. Вскармливали нас кашами и лечили очень добросовестно. Получали всё лучшее и постепенно распустились как цветы, будто господь пролил на нас благотворный дождь. Мы поднялись к жизни. Правда, мы сами очень хотели жить. И не так уж и важно где и как. Главное, мы победили. Победили тем, что остались живы.

Когда завершился период лагерей уничтожения, мне было 17,5 лет, весила я 22 килограмма. Состояла я из костей и кожи с дырами и проходами, заполненными клещами.

На пути к будущему

Через некоторое время нас перевели в бывшую немецкую воинскую часть. Там дома были добротные, красивые. Назывался этот лагерь – Берген. После длительного реабилитационного периода мы встали на ноги и прохаживались понемногу вне помещения. Англичане были очень внимательные к нам. Дали одежду, получили всё то, что было необходимо, из английских складов.

В лагере этом встретилась с кузиной. Она тоже тяжко переболела. Это та двоюродная сестра, которую я потеряла в дороге. Радость наша по поводу встречи была омрачена глубокой болью о наших родных и близких. Но я была всё же счастлива, что есть у меня кто-то из семьи. С ней мне было теплей на сердце, я не так тяжело ощущала своё одиночество.

Нас спрашивали, откуда мы и мы отвечали «Из Чехословакии. И сами себя спрашивали, кто мы? что мы? и люди ли вообще? и куда нас собираются отправлять? Не было у нас родителей, не было семьи. Ни братьев, ни сестёр не было у нас более. Не было ни родины, ни страны. Так куда отправят нас? К гоям (к чужому народу)?! Уж досталось нам достаточно от них. Не было у нас варианта назад, в места, в которых родились. Может, даст нам бог, и найдём кого-нибудь из семьи в доме своём?

Мы распрощались с немногими друзьями, которых уже успели приобрести. Говорим им последнее прощай, и просим у бога благословения, чтоб ни один еврей, никто, кроме изуверов наших, не прошёл никогда то, что прошли мы. Для того мы уже прошли этот ад. За весь еврейский народ. Аминь!

Нас одели, снабдили множеством вещей первой необходимости. Меня с несколькими девушками посадили в грузовую машину. Я была словно в тумане, слабо понимала, что будет со мной, с нами. Отправили нас из Германии в Чехословакию. Чехи приняли нас очень красиво, с большой радостью. По всей дороге нас встречали ворота, обрамлённые цветами, с надписью, обращённой к нам: «Добро пожаловать, дорогие братья и сёстры!» Они искренне радовались нам, нашему возвращению к жизни. Всю дорогу дарили нам цветы, обеспечивали питанием. Это было нам необычайно важно. Короче, люди вели себя с нами очень красиво.

Мы с кузиной всю эту дорогу надеялись, что ещё отыщем кого-либо из домашних. Бог помог моей кузине. На какой-то станции отыскались два её брата, которые были в пути к дому. То была радость, которую нельзя описать словами. Таким образом, мы прибыли, в добрый час домой. Я застала только сына дяди, кузена. Чехи вели себя с нами очень красиво.

Организация «Джойнт» позаботилась о нас во всём. Мы были дома несколько месяцев и увидели, что нет смысла оставаться с чужим народом, даже с добрым. В «Джойнте» сказали нам, что мы можем выехать в Палестину или в Америку. Я выбрала землю Израиля. Но ещё 4 года ушло на этот переезд. Пережила много этапов, пока добралась до Эрец Исраэль (Земля Израиля). По дороге я отыскала мою дорогую сестру Марту и до сего дня мы с ней неразлучны. Но, слава богу, господь дал мне прекраснейший подарок за все страдания, что я перенесла в моей жизни. Подарок этот – мой дорогой, добрый ко мне, муж[4], заменивший мне мамочку, маму, которой не было у меня с раннего детства, муж, заменивший мне отца. Был бы только здоров до 120 лет! И ещё подарок прекрасный – это создание нами хорошего поколения в государстве Израиль: четверо детей, два сына, две невестки, две дочери и два дорогих зятя, и, слава богу, внуки чудные, милые.

Если я создала чудесную семью в государстве Израиль, то тем самым я победила Гитлера и Менгеле.

И чтоб Гитлер вместе с Менгеле перевернулись в гробах! Да будут прокляты их имена и их подручных! За страдания тех, кто остался жив, и тех миллионов, кто не пережил.

***

Я очень люблю нашу страну, а также свою родину Чехословакию, весь народ Израиля, где бы он ни находился. Дай бог, всем евреям понимания истины, что только государство Израиль – есть решение для евреев.

По дороге в Израиль я и мой муж вынужденно были на Кипре. Об этом я напишу в продолжение моей истории жизни. Было там нелегко, но в нас жила радость жизни, так как знали, что вскоре освободимся и из этих лагерей. Так это и случилось. В добрый час мы освободились и прибыли в Израиль, где много и тяжко трудились, пока не обустроились. После того пережила тяжёлые болезни в результате дорожной аварии. Сегодня я вижу лишь на один глаз. Но оптимизм мой не иссякает, слава богу. И рада тому, что дожила до этого момента.

Ко всем с любовью! Сарра Фример. 1995 год. Город Гиватайм.

 

 Примечания


[1] Водоём для ритуальных омовений религиозных евреек

[2] Шма Исраэль! – Слушай Израиль! – Начало ежедневной молитвы, один из символов веры, в опасные моменты жизни, используемый как последняя надежда на спасение.

[3] Речь идёт о клещах из числа паразитов домашнего скота, способных жить и на людях. Они проникают в толщу кожи, проделывая в них ходы, дыры. Женщины были заражены ими в месте их ночлега, в конюшне.

[4] Ицхак Фример, польский еврей, командир роты снайперов Красной Армии, ветеран-орденоносец, член Израильского Союза ветеранов Второй мировой войны, отделения г. Гиватайм. Его биография в «Каталоге» компьютерного диска организации под редакцией Эдуарда Скульского.

 
E ia?aeo no?aieou E iaeaaeaie? iiia?a

Всего понравилось:0
Всего посещений: 3324




Convert this page - http://berkovich-zametki.com/2008/Zametki/Nomer11/Skulsky1.php - to PDF file

Комментарии:

Елена
Одесса, Украина - at 2011-04-14 16:03:13 EDT
Читая "Победила Гитлера и Менгеле" Сарры Фример я постоянно плакала. Какие неописуемые муки пришлось пережить Сарре будучи ребенком. Сколько боли и горя выпало на долю еврейского народа. Спасибо, что благодаря Вам есть возможность узнать о таком мужественном и замечательном человеке. Желаю здоровья и благополучия всей ее семье.
Рая Шавель
Тель-Авив, Израиль - at 2009-10-18 13:08:49 EDT
Дорогой Эдуард! Какое благородное дело Вы сделали! Я прочла пока только "Я победила Гитлера и доктора Менгеле" Сарры Фример. Какая она молодец: сохранила память и четко изложила (с Вашей помощью по-русски) весь ужас, который уготовила ей судьба, выжила, осталась добрым человеком, получила "от Господа прекраснейший подарок", как она сама пишет, стала женой, мамой и бабушкой и, действительно, победила этих чудовищ в людском облике. У Сарриных и у Ваших, погибших в одесском гетто, незабвенных родных нет памятников - эта публикация достойный их памяти обелиск.
Полина Стафи
Кишинёв, Рамат-Ган, Молдова - at 2009-10-15 16:09:24 EDT
Уважаемый Эдуард Скульский!
Я не могла не плакать, когда читала о девочке Саре Фример, которая испытала столько горя, испытаний во время войны, находясь в лагерях уничтожения. Рада тому, что таким людям, Бог дал благополучную жизнь после войны. Хотела бы увидеть эту Великую женщину, которая так много страдала и была такой жизнестойкой. Передайте, ей низкий поклон от меня и большое спасибо за её пример мужества! Желаю ей крепкого здоровья, много радости впереди и долгих лет жизни! Читая ваши книги про судьбы замечательных людей, я укрепляю себя психологически, это важно мне сейчас, потому что нахожусь далеко от близких и от Молдавии. Спасибо Вам за то, что делайте Великое дело и редактируете такую интересную информацию о замечательных и мужественных людях. Молодёжь, должна знать через что прошли их предки. Всего вам дорого! С уважением Полина.