«Yiddish Theater: A Love Story» –
фильм Дана Кацира
И мой поклон за душу Вашу,
За Идиш, что спасали Вы.
Борис Кушнер
Молодой
человек приезжает в Нью-Йорк, спускается в метро, находит в поезде свободное
место и спустя мгновение весь превращается в слух: рядом кто-то говорит на
странной смеси английского и идиша. Он поворачивает голову к сидящей поблизости
женщине и не может отвести от нее взгляда. Не молода, но какой типаж! Сколько страсти
в этом тихом голосе!
Электричка
мчится. Одна остановка, другая... Незнакомка может в любую минуту встать и
уйти. Смешается с толпой, исчезнет, и он не найдет ее никогда. Как же ее не потерять?
Надо что-то делать…
Он встает
и представляется: Дан Кацир, кинорежиссер, из Израиля. Старая дама молча смотрит
на него. Или мимо него? Что в ее взгляде – любопытство или равнодушие?
Ципора Шпайзман в метро
Она встряхивает вязаной
шапочкой, обшитой белым мехом: молодой человек, если он располагает
временем, может проводить ее, она не возражает. Они выходят, и она доверчиво
берет его под руку... И как высший акт доверия: «Ты сможешь посмотреть мое шоу!»
Вот так
примерно, как в кино, состоялось знакомство израильского режиссера-документалиста
Дана Кацира с прославленной актрисой идишского театра «Фолксбинэ» (Folksbienne)
Ципорой Шпайзман в нью-йоркском сабвее…
Дан Кацир делит
свое время между Тель-Авивом и Лос-Анджелесом. В Нью-Йорк он приехал в отпуск.
Как всякий «нормальный» сабра (цабар на иврите – колючий снаружи, но
сладкий внутри плод кактуса, так называют тех, кто, как Дан, родился не
где-нибудь, а на земле Израиля), он воспринимал идиш как чужую планету, как
далекое эхо, как нечто давнее, отжившее.
Причины
были не только объективные – где сегодня еврей может услышать язык своих бабушек,
а в случае Дана – прабабушек? На улице? Я не раз ловила себя на том, что
услыхав на улице еврейскую речь, замедляю шаг, чтобы минуту-другую задержаться в
том мире, в том воздухе, где еще шутят и смеются мои предки… Радио?
Телевидение? Там – для тоскующих – идиш отпускают, как микстуру – по каплям.
Что же остается – театр, концерт? И там все реже слышишь литературный идиш,
иногда слух режет какая-то «иностранная» дикция актеров и певцов, мало истинной
культуры. Главное – публику надо развлекать!
Негативное,
а точнее, никакое, отношение к идишу Дан Кацир объяснит и субъективными
причинами. Об этом чуть позже.
Режиссер Дан Кацир
Дан Кацир родился
и учился в Израиле, служил в боевых частях (1987-92), став офицером парашютных
войск. После службы отправился путешествовать, побывал в Индии, Непале и других
странах Азии, вернулся, поступил учиться на факультет кино и телевидения Тель-авивского
университета (1995-97). Закончил и Американский институт кино в Лос-Анджелесе
(1999-2002).
Интереснейший
фильм можно сделать о самой семье Кациров: Его дед, Аарон Кацир, химик,
специалист по полимерам, профессор, до последнего дня жизни возглавлявший
знаменитый институт имени Х. Вейцмана в Реховоте, был и президентом
Международного биофизического Союза. Его исследования в области пластики,
биологии известны во всем научном мире, в НАСА его именем назвали один из кратеров
на Луне. Жизнь его прервалась в один миг: он умер не от старости и не от
болезни – Аарон Кацир погиб в террористическом акте в аэропорту Бен-Гурион в
1972 году, на глазах у своей жены Рины и их сына Авраама. Дану, сыну Авраама,
шел третий год. Дед, Аарон Кацир, прожил всего 59 лет. А его убийца – японец Козо
Окамото отсидел в израильской тюрьме 13 лет и был обменен в 1985 г. вместе с
ещё 1150 палестинскими террористами на трёх наших израильских военнопленных в
печально известной «сделке Джибриля»... Авраам тоже стал ученым, занимается
прикладной физикой, использованием лазера в медицине, он профессор Тель-авивского
университета. Профессорское звание и у его жены, матери Дана – Яэль. Она
историк, специалист по истории эпохи Средневековья. Ее сестра Нурит и брат Миха
тоже профессора, каждый в своей области науки. Родной брат деда Аарона, профессор
Эфраим Кацир, биохимик по профессии, доктор философии, четвертый президент
Израиля. Такая вот семья. Один Дан не пошел по научной линии, выбрав детское
увлечение кино своей профессией. Но и его мать по своей второй специальности –
киновед, сценарист, режиссер и продюсер документального кино.
Разумеется,
в старшем поколении, особенно в ее «польско-украинской» ветви, знали и любили
идиш. (Эфраим родился на Украине, Аарон – в Польше, их фамилия была
Качальские). Но Дана воспитывала бабушка по матери, Циона Рабо, в девичестве
Катинская. Мать Ционы, Гута, была родной сестрой Якова Чертока – отца Моше
Шарета (Чертока), первого министра иностранных дел Израиля и второго (1954-1955).
И о
личности бабушки Ционы стоит рассказать подробнее. Она, единственная в семье,
родилась в арабской деревне Синия, недалеко от Шхема, где ее отец Барух
Катинский и мать Гута, вместе с семьей своего брата Якова Чертока, создали
сельскохозяйственную ферму и где прожили несколько лет. Горячая сионистка и
патриотка Израиля, бабушка, а тогда молодая девушка Циона вступила в «Отряд
защитников языка» (Гдуд мегинэй ха-сафа), созданный еще в 1923 году, и «патрулировала»
на улицах, чтобы, заслышав польский, русский, идиш, выкрикивать «Еврей,говори на иврите!» («Иври, дабер иврит!»). В 1933
году, в возрасте 29 лет, она вышла замуж за бежавшего из Берлина от фашизма
немецкого еврея – врача Эрвина Рабо. Муж называл ее «моя бедуинка». Он ушел
первым. Она прожила 88 лет. Утром последнего дня своей жизни «бедуинка» Циона
обратилась к сиделке: «Хочу хлеб, масло, соль и лук». После смерти Ционы
подруга детства Эрвина Рабо скажет ее дочери Яэль: «Твоя мать была а вилде
хае(дикарка), но это и нравилось в
ней твоему отцу». Ненависть к Гитлеру и ко всему немецкому привели Циону к
неприятию всего «галутного», в том числе, как в легкомысленной юности, и ни в
чем не повинного идиша. Иврит это мужество, успех и энергия, идиш – слабость,
отчаяние, гетто!
Дан, ее
любимый внук, должен быть другим, новым евреем, свободным человеком в свободной
стране, гордым израильтянином, а идиш остался в том прошлом, которое все они
должны забыть, сним покончено. Понятно, что и
внука она воспитывала так, что он почти не слышал идиша и был очень далек от
еврейской культуры на этом языке. Это о субъективных причинах оторванности Дана
Кацира от своих корней.
…И вдруг эта встреча с Ципорой
Шпайзман – «дивой», «примадонной», «легендой» еврейского театра, как ее
называли в Америке.
Не родные
и близкие, а чужой человек – пожилая, хрупкая, смешная, иногда до боли жалкая,
но поразительно сильная своей правдой и страстью женщина, – открыла ему красоту
языка его предков, вселила желание любой ценой сохранить ее театр, который
говорит, поет, плачет, смеется на еврейском языке, и все это ново, глубоко, духовно
и прекрасно. Сколько незнакомых прежде людей, одержимых любовью к искусству и
своему пропадающему театру, вошли в его жизнь…
На
витринах частных магазинчиков в Израиле иногда видишь табличку: «Я отлучился на
минуту (или поехал за товаром) – скоро вернусь». Подосадуем и пойдем дальше. Но
у художника иные зрение и слух. Дан Кацир обыграл эту фразу, назвав одну из
своих лент «Я пошел искать любовь – скоро вернусь». Художественный язык этого
режиссера отличает совершенно особая интонация, очень личная, задушевная, он
любит своих героев, и он доверяет зрителю: его любовь должна дойти до наших
сердец и взволновать каждого. Недаром и свою книгу он назвал «Любовь – таков
ответ». И названный фильм и другие документальные картины принесли Дану Кациру
премии международных фестивалей в Иерусалиме, Сан-Франциско, Лейпциге, Чикаго,
Шанхае, на Тайване, в Эстонии, его ленты обошли кино- и телеэкраны более сотни
стран.
Но тогда о
себе Дан ничего ей не сказал. Ципора не знала, что он давно не новичок в своей
профессии. Просто доверилась этому высоченному парню. Рядом с ним она казалась маленькой
птичкой (ципор на иврите – птица). А он вообще мало разговаривал. Только слушал,
наблюдал, впитывал, думал. Попросил актрису рассказать свою биографию. Вот кого
не надо было упрашивать, ни одного вопроса не приходилось задавать дважды.
Ципора
Танненбаум родилась в Люблине 2 января 1916. В 17 лет пошла учиться на акушерку
и работала потом в больнице. Все свободное время отдавала еврейскому театру,
сначала как зритель, потом и как актриса. В театре встретила своего будущего
мужа Йосефа Шпайзмана, поженились они в 1938 году. Играла рядом с
замечательными артистами Ш. Дзиганом и И. Шумахером, училась у них актерскому
мастерству.
Жених и невеста, 1938
1 сентября
1939 года нормальная жизнь кончилась. Началась война.
Ципора и Йосеф. Люблин, 1938
Фашисты
убили всю семью Ципоры, более ста человек, родную сестру – на ее глазах, им же с
Йосефом с большими трудностями удалось перейти восточную границу, и они сразу были
отправлены за Урал, в трудовой лагерь. За шесть или семь лет они узнали и голод
и холод, унижение, насмешки, издевательства. Но все-таки выжили и после войны
вернулись на родину. Однако это была другая Польша. Не найдя в живых никого из
родных, видя, как уже знакомые и ненавистные советские порядки, они называли их
исключительно «сталинскими», все больше укореняются и тут, Ципора и Йосеф уехали
сначала во Францию, оказавшуюся тоже не слишком дружелюбной к беженцам, оттуда –
в Канаду и после года ожидания виз прибыли, наконец, в США. Шел 1954 год. Осели
в Нью-Йорке...
Ко времени
их встречи с Даном Кациром Йосефа Шпайзмана уже не было в живых. Он умер в
1997. Ципора оплакала смерть любимого мужа и большого друга и продолжала
работать.
Ципора и Йосеф в США
Все это
Ципора рассказывает по-английски. Два еврея – пожилая актриса, чьей жизнью был
идиш, и молодой израильский режиссер, родной языккоторого
– иврит, между собой могут общаться только на третьем языке. Печально, горько,
но такова реальность наших дней. Как же в Дане возникла непонятная ему самому
острая вспышка интереса к «запрещенной» бабушкой неведомой ему культуре на
идиш, к такой странной немолодой женщине, к ее театру, к ее друзьям, к
еврейской литературе и музыке, к самому звуку еврейской речи? Что это – какие-то
гены или обычный и естественный для художника интерес ко всему новому? Он не может
дать точного ответа. Влюбился – вот и весь ответ.
Случайная
встреча, и жизнь обретает новую реальность. Все личные планы режиссера полетели
кувырком.
Дан не мог
оторваться от этой удивительной женщины. Как гипноз. После короткого знакомства
Ципора почти насильно втянула его в создание документального фильма о ее
репертуарном спектакле по пьесе Переца Хиршбейна «Гринэ фелдэр» («Зеленые поля»).
В ее новом Еврейском Общественном театре шли последние показы. После того, как
в «Фолксбинэ» в 1998 году решили омолодить руководство, предложив ей остаться почетным
консультантом, она хлопнула дверью и в 82 года решила создать новый театр. И
создала его. Это и было ее «шоу»!
Дан Кацир сначала
возражал: у него нет с собой никакого оборудования, никакой техники, только
домашняя видеокамера, которую он возил с собой… Но он посмотрел ее спектакль и на
самом деле влюбился – в театр, в его актеров и язык идиш. И уже не мог бросить свою
«диву» и уехать. Он готов был слушать актрису часами, ездить с ней и за ней,
куда-то ее возить, встречаться с ее друзьями, ходить на репетиции, спектакли,
просто наблюдать, как она хозяйничает на кухне и пересыпает свои горькие
рассказы остроумными шутками.
Она открыла
Дану неожиданный для него мир, познакомила с такими незаурядными людьми, что
всех и каждого хотелось слушать, снимать, это была сама история! История его
народа, которую можно было изучать, каждый миг находя в ней для себя что-то
новое.
И он начинает
снимать…
Сначала
только ее. Как она двигается, как говорит в камеру или в пространство, как
общается с друзьями. Держа в руках газету, она бросает кому-то в телефонную
трубку: «Вы меня видели? Я – во всех газетах!» И мы видим ее фотографии в рецензиях
на спектакль «Гринэ фелдэр» – с крупными заголовками: «Драма Еврейского театра»,
«Легенда сцены Еврейского театра возвращается на место, которого она достойна» ...
Успех был громким, но финансирование кончилось.
…Я сижу в последнем ряду, в самом
уголочке, других билетов не было, а с режиссером я пока не знакома.
Вот одна
сценка: Ципора сидит за столом. Вдруг ударяет сразу обоими кулачками по столу и
произносит, глядя мне в глаза: «Я буду бороться, и я добьюсь своего!» – и я уже
понимаю, что ее театр на грани смерти, но и я верю, что его не закроют, он будет
жить, она добьется...
Ципора Шпайзман: «Я буду бороться и я добьюсь своего!»
Рядом
какой-то мужчина скрипит кукурузной трухой, его подруга мне более симпатична.
Кажется мне или она на самом деле вытирает слезы? Лучше бы рядом сидела она,
чем ее спутник. И этот хруст попкорна, воздушной кукурузы... Почему-то все
дрянное мы усваиваем молниеносно. Но и он как будто затих. Хочу думать: поддался
обаянию актрисы.
О том, как
складывалась ее жизнь, как она боролась и выживала, как служила театру, она
рассказывает лично, глаза в глаза, каждому из нас – мне, моей соседке, ее
спутнику... Как будто камеры нет и в помине. Никакой между нами преграды. Она
говорит, ты слушаешь. Грусть в голосе от невеселых воспоминаний, потом долгое раздумье,
снова шутит, иронизирует над собой и сама же заразительно смеется. В фильме так
много трогательного, весь он пронизан тонким юмором.
Другая
сцена: сейчас Ципора никакая не артистка, просто старушка, привычно моющая
посуду в раковине. Есть ли в ее квартирке гостиная, спальня, неизвестно, когда
снимают дома, то это обязательно в ее маленькой кухоньке. Перемыла посуду,
расставляет тарелки в подвесном шкафчике. Делает все это автоматически, угадываешь,
что мысли ее далеко... Вдруг поворачивает к нам голову, и – еще один страстный
монолог: «Мне за восемьдесят, но я все еще молода... Гитлер не мог остановить
меня и Сталин не смог... И вода, и мой сон, и всё-всё, что я делаю – это идиш!»...
Выражение
ее лица постоянно меняется – то строгое, серьезное, то лукавое, и рассказ
соответственно такой же – жесткий, печально-житейский, а то вдруг – с хитринкой
в прищуре глаз.
Ципора
вспоминает прошлое, говорит о настоящем, не менее больном, ее монологи, снова и
снова – о языке идиш, о культуре на идиш, о театре на идиш… В этом – смысл ее
жизни. Всей ее жизни.
Вскоре Дан
узнает, что артистка околдовала не только его, у него есть соперник. Им
оказался обаятельный бородач – тоже молодой человек по имени Дэйвид Ромео –
продюсер по профессии, ставший генеральным директором театра. Они не
рассорились, наоборот, объединились в любви к старой актрисе и к ее друзьям, решив
делать документальный фильм вместе – рассказать историю еврейского театра в Европе
и США через судьбы последних артистов старшего поколения, старшего – потому что
в еврейский театр сегодня приходят и совсем молодые, еще вчера ни слова не
знавшие на идиш люди. К счастью, это явление наблюдается в Америке и в Израиле,
в Москве и в Париже. Мало их, но приходят.
Дэйвид Ромео
В процессе
съемок оба незаметно для себя включились в активную борьбу за сохранение театра
Ципоры Шпайзман. Дан снимает, а Ромео входит в кадр, как равноправный герой
фильма – друг, помощник и провожатый старой актрисы. Вот уже он сам хозяйничает
на кухне актрисы, моет чашки, заваривает чай, а потом они под ручку
преодолевают зимние нью-йоркские сугробы. Он провожает ее к метро. Они
прощаются.
Ципора и Ромео. Скоро спектакль, а ноги увязают в
снегу...
Третья
сцена. Маленькая одинокая женщина в большой меховой шапке одна на пустом
мрачном перроне, как песчинка – и на этой глухой молчаливой платформе, и,
кажется, в самой огромной Америке, все такой же чужой для нее, как и 50 лет
назад, в середине двадцатого века. Нет, не Америка ей чужая, это она чужая в
шумном Нью-Йорке кануна нового 2001 года.
Ципора Шпайзман, 2001
Город
блестит, сверкает, искрится – готовится к
Новому году. Витрины, стеклянные небоскребы, металлические конструкции. Кто и
что она этому блеску, этому месту и этому времени? Действие фильма начинается в
первый день еврейского праздника Хануки, совпавшей тогда с христианским
Рождеством, и заканчивается днем последним, восьмым, Хануки, и первым днем Нового
года.
Нью-Йорк в канун Рождества и Нового года
На экране
приметы времени и места, создающие атмосферу фильма, – высокая, вся в огнях,
елка, но это снаружи, а внутри – из темноты возникает отливающая золотом
Ханукия. Картинки современного Нью-Йорка идут под знакомые еврейские мелодии.
Сцена
четвертая: Ципоре пора на спектакль.
Встрепенулась,
встала, смотрится в зеркало, гримируется, пудрит носик, оделась, вышла, пришла,
то целует молодую актрису, то лукаво спорит со своим соседом, тоже актером.
Каждый раз выпрямляется и – вперед, потому что спектакль должен состояться. Ну,
еще раз попудрить носик, подправить шарфик... Пошли.
Ципора готовится к спектаклю «Гринэ фелдэр»
Сцена пятая.
Пурга, метель в Нью-Йорке. Вихрь накрывает тебя с головой, колючками вонзается
в лицо, проникает под одежду. Ловлю себя на шальной мысли: как красива на
экране эта метель... Да, но красива она только на экране, на фотографии, на
полотне художника. Попасть же в такую «красивую» пургу приятного мало.
Метель в Нью-Йорке
«Метель
со всех сторон. Тут ее царство, тут ее разгул, тут ее дикое веселье. Беда тому,
кто попался ей в руки: она замучит его, завертит, засыплет снегом да насмеется
вдоволь, а иной раз так и живого не отпустит» (В.А. Соллогуб. Метель). Другая цитата памятна многим еще со школьной
парты: «В одну минуту дорогу занесло; окрестность исчезла во мгле мутной и
желтоватой, сквозь которую летели белые хлопья снега; небо слилося с землею»
(А.С. Пушкин. Метель).
И метель в
Нью-Йорке начала XXI века ничуть не приятнее той, что описана классиками почти два века назад. Сердце
сжимается, когда видишь, с каким трудом этой «железной леди», но такой хрупкой
женщине-птичке, ходится по зимней гололедице, как нелегко ей обходить сугробы,
пробиваться сквозь метель по дороге на спектакль, со спектакля… Но что
нью-йоркская метель для таких отчаянных стариков-артистов, когда они прошли
сквозь столько бурь – и в довоенные, и в военные, и в послевоенные времена, на
оккупированных фашистами территориях, в гетто, в трудовых лагерях…
Вот такой
многослойный ряд – лицо и голос актрисы, скольжение ее фигурки сквозь непогоду,
под снегом и ветром, блики дальних освещенных витрин, тусклый свет неоновых
фонарей, и еврейские мелодии, и бородатый интеллигентный Ромео, то идущий
рядом, то сидящий с телефонной трубкой в каком-то застекленном аквариуме… Став
генеральным директором театра, Ромео пытается дозвониться до богатых людей…
Драматизм
фильма усиливается. Театр должен закрыться через восемь дней, как раз в канун
нового, 2001 года.
На фоне
этих расцвеченных витрин, в сердце города, который сверкает стеклом и сталью,
эти старики завладевают твоим зрением, чувствами, ты вместе с ними ждешь
ханукального чуда: успеют ли они до конца праздника найти того, кто спасет их
театр, их жизнь...
Ципора
Шпайзман и ее друзья – последние могикане истинно великого искусства, для них
еврейский театр – праздник, язык их души, чудный и единственно по-настоящему
понятный и любимый мир.
Откуда
придет помощь? Придет ли? Мы наблюдаем бесконечные, отчаянные усилия по сбору
денег, в поисках нового здания, – в театр на
окраине трудно собрать зрителей.
Ромео не
сдается. Еще звонок, еще… Неужели современные евреи стали настолько
ассимилированными и равнодушными? С каждым звонком от надежды, злости, отчаяния
забываешь, что это всего лишь документальный фильм. Только кино! Однако соседка
рядом вытирает слезы. Возможно, и ей хочется немедленно оказаться рядом, помочь
этим молодым людям, ведь они не просто снимают фильм о театре, они пытаются
рассказать о живой, глубокой и яркой культуре, которая может погибнуть, если ничего
не делать...
Дан Кацир
вводит в канву фильма разных людей, любящих идиш и творящих в нем. Это профессор
Д. Кац, композитор З. Млотек, актеры, вот они – Шифра Лерер («Может, чудо все-таки случится»), Феликс
Фибих («Без Ципоры не было бы тут еврейского театра!»), Сеймор Рехзайт – с его
горьким, едким монологом на фоне переполненных шкафов в помещении уникального
архива еврейского искусства (мелькает фото – Альберт Эйнштейн с артистами еврейского театра).
Альберт Эйнштейн с артистами
еврейского театра
Говорят и бывшие
меценаты из числа преданных зрителей, но теперь они постарели и обеднели. А
раньше они, да-да, брали ссуды в банке, чтобы помочь любимому театру, любимой
актрисе. Однажды после спектакля к Ципоре на улице подошли две женщины: «Вы так
плохо одеты, мы принесли Вам кое-что...» Ципору тронули не кофточки или юбочки,
а... чулочки! Такие люди не могли не стать родными театру, но и артисты стали
им родными людьми. И Дан, и его молодые коллеги тоже становятся близкими,
своими людьми в еврейском театре легендарной примадонны. Здесь уместно сказать,
что Дану Кациру, кроме Дэйвида Ромео, очень активно помогали и продюсер Равит
Маркус, и мать Дана – Яэль Кацир.
Дан Кацир и Равит Маркус
Узнав, о
ком и о чем пойдет речь в фильме сына, она все бросает и летит в Америку. Не
парадокс ли, ведь и саму Яэль мать воспитывала в анти-идишских традициях. «Идиш
это ведь так важно!» – скажет она в киноролике. Может, сегодня можно было бы
переубедить и ее мать, бабушку Дана?! И Яэль покорена актрисой Ципорой
Шпайзман, и самой темой фильма, и остроумными диалогами между еврейскими
артистами. Они порою забавны, но не циничны. Человечны, талантливы,
неординарны!
Дан с матерью Яэль
Создатели
фильма, по разному стечению обстоятельств, но, в целом, случайно, попав в мир еврейского
театра, в мир языка своих предков, каждый своим путем, открыли в нем особое, редкое
очарование. Поэтому «история любви» одной
актрисы к своему театру стала и историей любви всех, кто делал этот фильм, к
самой актрисе и ее коллегам, и этой любовью они делятся с нами.
Волнующая,
пронизанная драматизмом история борьбы уникальной женщины, 84-летней актрисы, за
свой театр завершается ее победой. В последних кадрах – огромный зал, счастливая
публика, а на сцене – высокое начальство во главе с губернатором штата Нью-Йорк
Джорджем Патаки, неизвестными мне лицами, наверное, из каких-то еврейских
организаций. Вот улыбается и Бен-Ами, сын Ципоры Шпайзман. До того мы его не
видели. Еврейский театр получает чек на 200 000 долларов!
Все тут,
кроме Ципоры Шпайзман. В 2001Ханукального чуда
не произошло. Театр закрылся. И через год, в 2002 году, она умерла. Ей нечем и
незачем стало жить. Но она так верила в свою победу, что не могла не победить.
И победила, только не дожила до победы.
Надолго ли
эта победа, тоже никто не скажет. А если того или иного умного, широких
взглядов губернатора или мэра сменит человек бездушный, малокультурный,
выскочка?
Современное
общество поклоняется сегодня только деньгам и молодости, поэтому 30-летние
актеры и певцы ложатся на операционный стол, чтобы выглядеть 15-20-летними.
Мало таких, кто не боится сказать: «Мои года – мое богатство». Какой же мир мы
оставим внукам? Еще более пустой и жестокий? Мир деградирует, и мы вместе с
ним. А нам нельзя, нас мало, и за нами – богатейшая и уникальная культура. Но
известно ведь: что имеем – не храним, потерявши – плачем.
Еврейский
театр? Нет, это отжившая материя! – так отвечали и на звонки Д. Ромео.
Но ведь
именно так говорили и семьдесят лет назад. Сколько раз хоронили идиш, еврейскую
культуру, еврейский театр! Еще в 1937 году один авторитетный театральный критик
в США писал: «Еврейский театр закончился. Это уже не просто плохой театр. В нем
нет актеров, нет репертуара, никаких директоров и никаких режиссеров.
Профессионализм, талант и амбиция фактически мертвы».
Вытрите
слезы, артисты, ваш театр – настоящий. Нельзя дать ему пропасть, сгинуть,
умереть, не быть!
Фильм Дана
Кацира вступает в вечный спор между старым и новым, доказывает бесчеловечность
жестокой ломки, вплоть до уничтожения наших национальных культурных ценностей
уже не Катастрофой, а нами самими в благополучное мирное время.
Нет
оправдания нашему пренебрежению идишем и культурой, созданной им и на его
основе – таково резюме фильма молодого израильтянина, режиссера Дана Кацира.
Своей эстетикой, мягким юмором, тонкими нюансами, любованием актерами, вообще,
добротой к людям этот фильм не внушает, а вдыхает надежду, что духовность
победит бездушие. Мы видим молодежь, которой
интересно учиться у старших. Об этом говорит в фильме молодая израильтянка Рони
Нейман. Она приехала в США, чтобы подучить английский, работала официанткой,
увидела объявление о наборе актеров в труппу идишского театра, понравилась и
Ципоре и всей труппе и с восторгом рассказывает об этом периоде своей жизни.
Сейчас она вернулась в Израиль.
Молодая израильтянка Рони Нейман
Сами создатели фильма учатся смыслу жить,
творить и бороться за свои идеалы у этой вот не желающей ни стареть, ни уходить
актрисы… Только
проникшись ее духом, ее верой и невероятной энергией, они почувствовали и
осознали, что не могут отстраниться от тяжелого положения, в котором оказались
сама актриса и ее труппа. Восемь дней агонии и попыток спасения Еврейского
народного театра не прошли и не пройдут для них даром. Они сами изменились,
вступив в неравную борьбу с равнодушием и черствостью.
Да, Ципора
Шпайзман, эта удивительная женщина, уцелевшая в Катастрофе, добравшаяся до
Америки, 42 года руководившая старейшим в Америке Еврейским театром «Фолксбинэ»,
изо дня в день завоевывала сердца своей бескорыстной преданностью искусству и
идишу. Она продолжала жить, она создала театр, она сохраняла его живым и хотела,
чтобы он продолжал жить.
Конец же всегда
горек. Театр закрыли, и у нее исчез стимул просыпаться по утрам. Будь она
помоложе, что бы ей стоило подождать всего один год. Но силы иссякли. Ее время
истекло.
Утешает, что
ее театр ожил, возродился и живет. Он называется сегодня – «Национальный
Еврейский Театр».
В двадцать
первом столетии можно прослыть смешным и странным, если готов лезть на
баррикады за спасение еврейского языка, за его преподавание в школах наряду с
французским, английским... Мы бросаемся на помощь всякому маленькому
экзотическому племени, создаем азбуку для аборигенов, сочиняем и развиваем
литературу для тех, кто выше односложного фольклора никогда не поднимался... В
мире принимаются разные меры для сохранения, изучения, развития языков, на
которых говорили эскимосы, ненцы и индейцы, ханты и манси, эвенки, чукчи или
нанайцы, нивхи и ульчи, удэгейцы и бушмены, нилоты или папуасы.
Вы не
обязательно должны быть евреями (евреи обязаны по определению!), чтобы встать
на защиту языка идиш, стараться изучать созданную на нем поэзию, прозу,
драматургию. Они могут стать вам дороги, как вот этой группке людей, которые внушили
вам такое уважение и такую симпатию, что вы понимаете: их культуре нельзя
пропасть! Ее надо беречь. Получится? Не получится? Делайте, что можете.
Делайте
хоть что-нибудь для сохранения уникального языка – на нем более тысячи лет
говорили мои предки – евреи.
P.S.
С режиссером Даном Кациром мы познакомились после
просмотра его фильма «YiddishTheater: ALoveStory» и осмелюсь сказать –
подружились.
Последнее
письмо от него я получила в октябре 2008 года. К письму было приложено и
сообщение о бывших и предстоящих показах фильма в разных местах, от США до
Израиля и Австралии, и название сайта, на котором много информации о фильме на
английском языке и, главное, видеоролик к фильму:
