Диалог с ребёнком или мой опыт сексуального
образования
Был вечер. Тихий семейный вечер в штате
Нью-Джерси. Жена возилась на кухне, мы с дочкой смотрели телевизор. Фильм
подходил к концу. Негодяи были убиты, герой и героиня выяснили отношения, и
теперь на экране назревал заключительный поцелуй. Я покосился на дочку.
Лапонька моя, малышка моя родная, она взволнованно жевала potato chips, глядя в
телевизор своими наивными, широко открытыми глазами. Ей было двенадцать лет.
Счастливое невинное детство, еще не тронутое ржавчиной человеческих пороков. Я
сказал:
- А теперь спать, детка. Пожелай папочке спокойной
ночи.
- Папочка, - заныла детка, - можно я досмотрю?
- Нельзя, кисонька. Это фильм для взрослых. Вот
вырастешь большая – тогда и досмотришь.
- Ну папочка, ну пожалуйста! Чуть-чуть осталось.
Видишь, они уже целуются. Дальше они будут делать секс, но этого по телевизору
не показывают. Значит, кино кончается.
Я фальшиво закашлялся.
- Что ты имеешь в виду, деточка?
- Секс? – наивно переспросила дочка, хрустя
чипсами. – Ты разве не знаешь? Ну, сначала они целуются. Потом они начинают
возбуждаться. Кровь приливает к их половым органом. У мужчины возникает
эрекция. И они делают секс.
Я почувствовал, что у меня приливает кровь к
голове. Во рту пересохло.
- Половой акт заканчивается оргазмом, - продолжала
щебетать моя деточка. – При этом у мужчины выливается сперма. У женщины оргазм
бывает не всегда. Статистика показывает, что почти половина женщин никогда не
испытывает оргазма.
- Боже мой! – прошептал я. – Откуда ты всё это
знаешь?
- Как откуда? В школе проходила. А ты разве не
изучал секс в школе?
- Как тебе сказать. – Я с трудом перевёл дух. –
Теоретически – нет. Я ведь учился в советской школе. Там это называется
«нетоварищеское отношение к женщине».
- Как сложно! А советские мальчики и девочки
делают нетоварищеское отношение к женщине?
- М-м-м... Иногда. Но в школе не проходят.
- И ты не проходил?
- Нет, конечно.
- Бедный папочка! – Её наивные детские глаза
смотрели на меня с искренним сочувствием. – Значит ты совсем не образованный! А
как же в Советском Союзе изучают секс?
- Кто как. По рисункам на стенах общественных
уборных. По рассказам дворовых хулиганов.
- А что, в Советском Союзе только хулиганы делают
секс?
- Нет, деточка, - сказал я терпеливо. Делают все.
Даже члены коммунистической партии. Просто... как бы тебе сказать... просто об
этом не говорят вслух. Понимаешь?
- Не очень, - вздохнула дочка. – Мне, например,
нравятся наши уроки по sex education. Они очень интересно проходят. Вначале
обычно бывает лекция, а потом...
- Практические занятия? – спросил я, холодея.
- Вроде. Мы решаем задачки.
- Ага, - обрадовался я. – Задачки мы тоже решали. Из
трубы А выливается, в трубу Б вливается...
- Что выливается? – не поняла дочка. – Нет, у нас
другие задачки. Вот, например такая, послушай. Интересно, как ты её решишь.
Девочка по имени Абигаль отделена от своего бой-френда Грегори рекой, в которой
кишат аллигаторы. Капитан яхты Синбад предлагает Абигаль перевезти её на другой
берег, но только если она согласится иметь с ним секс. Абигаль сначала
колеблется, но потом делает секс с Синбадом и после этого воссоединяется со
своим бой-френдом Грегори. И они делают секс. Но потом, когда она рассказывает
Грегори, какой ценой они воссоединилось, тот приходит в негодование и бросает
Абигаль. Она в отчаянии. Тут другой парень по имени Слэг, возмущённый
поведением Грегори, избивает его. Абигаль приходит в восторг и влюбляется в
Слэга. И они делают секс. Спрашивается в задаче: кто из героев этой истории самый
нравственный?
- Сложная задача, - уныло сказал я. – По-моему –
аллигаторы.
- Ах, ну тебя, папа!
- Хорошо, хорошо, не сердись. А что по этому... по
education вам на дом тоже задают?
- А как же. Недавно было такое домашнее задание:
придумать и изобразить в картинках приключения пениса. Интересно, правда?
- Чрезвычайно. И что ты нарисовала?
- Много всего. Пенис скачет по прериям на диком
мустанге. Пенис сражается с американскими корпорациями за чистоту окружающей
среды. Пенис похищает принцессу Пусси...
- Ой, вэй из мир!
- Что с тобой, папочка? У тебя болит голова?
- Нет, нет, ничего. Ты получила хорошую отметку?
- Да. Учитель сказал, что у меня прекрасный
художественный вкус и тонкое чувство взаимоотношения полов.
Она помолчала, видимо дожидаясь похвалы. Я тоже
молчал, подавленный свалившимся на меня несчастьем. Она сказала:
- А на следующей неделе мы начнём проходить
оральный секс.
- Какой, деточка?
- Оральный. Ну, от слова oral.
- Ага. Устный секс, что ли?
- Какой ты, папочка. Прямо, как ребёнок. Ну, оральный,
понимаешь? Ты этого тоже не проходил в школе?
- Видишь ли, деточка, - сказал я, краснея от
собственного тупоумия, - я тебе уже объяснял, что в советской школе ничего
такого... м-м-м... сложного не проходят. Там проходят марксизм. Политэкономию.
В крайнем случае – ботанику. Мальчики и девочки там называются комсомольцами и
комсомолками.
- А что, папочка, комсомолки не делают оральный
секс?
- Как это не делают! – обиделся я за своих бывших
соотечественниц. Ещё как делают!
Тут прямо над моей головой раздался внятный голос
жены:
- А ты откуда знаешь, скотина?
Оказалось, что она вышла из кухни и теперь стояла
рядом, вытирая руки об фартук и прислушиваясь к разговору.
- Нет, нет, я не знаю! – в страхе закричал я. –
Просто хулиганы рассказывали. А также читал в книжках.
- В каких это, интересно, книжках? Уж не в уставе
ли ВЛКСМ?
В этот момент, на моё счастье, в кухне что-то
зашипело, забурлило, в гостиную потянуло гарью, и жена бросилась обратно.
- Лапонька, - сказал я дочке. – Давай лучше
поговорим про что-нибудь ещё. Про литературу, например. Или про музыку.
- Давай, папочка. По литературе мы проходим Оскара
Уайльда. Он был гомосексуалистом. А по музыке...
- Не надо про музыку, - сказал я, вовремя вспомнив
о Чайковском. – Ложись спать.
- Хорошо, папочка.
- Она двинулась к себе в спальню, но вдруг
остановилась, осенённая какой-то новой мыслью. На её нежном детском челе
пролегла мучительная морщина неразрешённой проблемы.
- Папочка, - сказала она. – Если в Советском Союзе
не проходят секс, то как же они объясняют детям, откуда они взялись?
- Известно как. Что принёс аист. Или нашли в
огороде.
- Но ведь это неправда! – Её наивные глаза
раскрылись ещё шире. – Неужели они обманывают детей?
- Ах, деточка, - вздохнул я. – Если бы только
детей!
- Какой ужас! Бедный мой папочка! – Она взяла меня
за руку и соболезнующе заглянула мне в лицо. – Знаешь, что? Если ты чего-нибудь
не знаешь, ты спрашивай у меня. Не стесняйся.
Скажу прямо, без ложной гордости: человек я не примечательный.
То есть, совершенно неприметный человек, ничем не выдающийся и никак себя не
прославивший. Что делать, не всем же быть Хемингуэями.
Но один раз в жизни я всё-таки почувствовал свою
значительность. Было это много лет назад, вскоре после того, как мы с женой
приехали в Америку. Жили мы в маленькой скромной квартире в небольшом городе в
Миннесоте, где я нашёл свою первую работу. В тот вечер, когда я в первый раз почувствовал
свою значительность, я, как обычно, смотрел телевизор, а жена делала голубцы на
завтра. И тут зазвонил телефон. Я, естественно, взял трубку и сказал «хелло». А
может даже я сказал «алё», поскольку никакого англоязычного звонка не ожидал.
Но трубка вдруг заговорила по-английски, этаким красивым плюшевым голосом. От
неожиданности я не понял первой фразы, а вторая звучала примерно так:
– Я приехал из Вашингтона и хотел бы с вами
встретиться.
Я стал лихорадочно соображать: как бы выяснить,
что было сказано в первой фразе, и при этом не показаться идиотом. Я сказал
небрежно:
– Надолго приехали?
– На пару дней, – вежливо ответил плюшевый голос.
– Ага. Можно спросить, зачем приехали?
– Чтобы встретиться с вами.
– Ага. А откуда вы?
– Из Вашингтона.
Я понял, что не показаться идиотом уже не смогу. А
обладатель голоса тем временем проявил чуткость и добавил:
– Я работаю в интеллидженс сервисе и хотел бы с
вами встретиться, так как вы недавно приехали из Советского Союза.
Так и сказал. В интеллидженс сервисе. Из
Вашингтона. Специально приехал, чтоб со мной встретиться. В течение секунды моё
воображение вспыхнуло и разгорелось, как пролитый бензин. Всё ясно:
интеллидженс сервис хочет использовать меня в качестве консультанта. Я им нужен
как специалист по Советскому Союзу. А может, и по всей Восточной Европе.
Эксперт по делам холодной войны. Вот тут-то я и почувствовал свою
значительность и незаменимость в деле обеспечения мира и безопасности во всём
мире. Я сказал:
– Когда вы хотите встретиться?
– Я понимаю, что вы работаете, – сказал голос,
продолжая проявлять чуткость. – Если хотите, мы можем встретиться в субботу. Где
вам удобно.
– Хорошо, давайте в субботу, – важно сказал я, и
ощутил лёгкий пинок в зад. Оказалось, что моя жена уже давно стоит рядом, вытирая
руки о фартук и прислушиваясь к разговору.
– На обед! Пригласи на обед! – внятно прошипела
она.
С моей женой так. Каждого человека, с которым я
вступаю в контакт, она считает своим другом и немедленно собирается кормить.
– Хотите придти к нам на обед? – сказал я.
– О! – удивился плюшевый голос, имя которого, как
выяснилось впоследствии, было мистер Цвайхман. – Это очень мило с вашей
стороны! Но я не один. Со мной будет наш местный представитель. Это ничего?
– Ничего.
– Его зовут Патрик О’Миллэн. Это вас не смущает?
– Нет, нет, что вы, что вы, – сказал я, делая вид,
будто понял, что имел в виду мистер Цвайхман. – До встречи в субботу.
– В котором часу они придут? – спросила жена,
когда я положил трубку. – В шесть? Хорошо. Я сварю борщ и сделаю зразы с грибами.
А кто они такие?
– ЦРУ, – сказал я, с нескрываемой гордостью.
Жена побледнела, и из глаз её потекли слёзы.
– Так я и знала, – сказала она сквозь
всхлипывания. Не иначе, кто-то донёс, что мы незаконно привезли из Италии килограмм
салями...
В субботу, ровно в шесть раздался звонок в дверь,
и я бросился открывать. Мистер Цвайхман оказался высоким галантным джентльменом
с седеющими висками и тонкими усиками. Мистер О’Миллэн, наоборот, был
коренастым рыжеватым блондином с лицом цвета спелого граната. Лучезарно улыбаясь,
они вручили моей жене букет роз, мне – литровую бутылку «Абсолюта», и мы сели
за стол.
Вы знаете, как американцы пьют водку. Это –
непристойность. Это – позор нации. Великий народ, подаривший миру Марка Твена и
высадивший первого человека на луну, понятия не имеет, как надо пить водку. Они
её разбавляют! Чем угодно – томатным соком, апельсиновым соком, тоником, даже
холодным чаем. При одной мысли об этом экран компьютера темнеет у меня перед
глазами, и горло перехватывает спазма от боли за мою великую новую родину.
Впрочем, в тот вечер я не думал об этом. Захваченный
ожиданием надвигавшейся на меня значительности, я чувствовал себя американцем и
готов был разделить их позорные навыки. Поэтому я спросил, чем мои гости хотят
разбавлять водку. Услышав этот вопрос, мистер О’Миллэн потупился.
– Я думал, русские пьют водку прямо так, не
разбавляя, – сказал он, и в голосе его прозвучала тоска и надежда.
– Пожалуйста. Конечно. Как хотите, – сказал я и
посмотрел на мистера Цвайхмана. Всё-таки, он был начальник, из Вашингтона.
– Я вас предупреждал, что он ирландец, – сказал
мистер Цвайхман и, неожиданно перейдя на русский язык, добавил с лёгким
акцентом: – Меня можете не спрашивать. До войны я жил в Воронеже.
Я налил, и мы выпили за здоровье хозяйки дома, как
галантно предложил мистер Цвайхман. Я налил снова, и мы выпили за наше
благополучное прибытие в Америку, как предложил мистер О’Миллэн. Потом мы
выпили за моё здоровье. Потом – за процветание Соединённых Штатов. Потом – за
наши с женой успехи в работе и личной жизни. Потом – за успехи американских
атлетов в предстоящих олимпиадах. Потом – почему-то за дружбу американского и
пуэрториканского народов.
После каждого тоста я ожидал, что мои гости,
наконец, заговорят о важном государственном деле, по которому они приехали. Но
они говорили обо всём на свете – о старых фильмах, о плохом климате в
Вашингтоне, о болезнях позвоночника, о своих огородах и своих семьях.
Оказалось, что у мистера О’Миллэна шесть детей, и мы выпили за здоровье каждого
из них в отдельности. Потом оказалось, что двое из них замужем, и мы выпили за
счастье их семей, каждой в отдельности. К тому времени, когда дело дошло до
здоровья моего двоюродного брата, я уже слабо соображал, за что и с кем я пью.
«Абсолют» кончился, и я достал из холодильника бутылку «Вольфшмита». Конечно,
подавать «Вольфшмит» после «Абсолюта» позорно, но мои гости приняли это
проявление бедности с благородным снисхождением. Около одиннадцати часов вечера
мы пересели на диван. Мистер Цвайхман, которого я к тому времени уже запросто
называл Бобом, сказал:
– Теперь поговорим о деле. Бизнес есть бизнес. Ты
приехал из страны, с которой мы находимся в состоянии холодной войны. Наше
правительство интересуют все секреты этой страны, какие ты знаешь.
– Ребята, –
сказал я, с трудом ворочая английским языком, – можете на меня положиться. Я
сделаю всё возможное, чтобы мы с вами одержали победу в холодной войне. Но
никаких секретов я не знаю. Мне их не доверяли.
Это была сущая правда. Я был инженером-строителем,
и все мои профессиональные знания ограничивались тем, как месить бетон и
ругаться матом с рабочими, что вряд ли могло заинтересовать правительство
Соединённых Штатов. Мой друг Боб Цвайхман огорчился.
– Слушай, вспомни что-нибудь, – сказал он. – Ты
мне друг или портянка? Как я буду отчитываться перед начальством?
Я напряг память и, к своему удивлению, кое-что
вспомнил. Я сказал:
– Боб, я знаю один советский секрет. Отметки.
– Не годится, – вздохнул Боб. – К сожалению, твои школьные
отметки нашу разведку не интересуют.
Я понял, что мой друг далёк от точных и
естественных наук и, как мог, объяснил ему, что отметка есть понятие
физическое. Так называется превышение уровня земли над уровнем океана.
Абсолютная отметка.
– Понятно, – сказал Боб, проявляя
сообразительность опытного разведчика. – Что ж тут секретного?
– Чёрт его знает, – признался я. – Почему-то
абсолютные отметки там засекречены. Но некоторые из них я знаю на память. Тех
мест, где я бывал. Могу выдать в целях борьбы с коммунистической экспансией.
– Давай, – нехотя согласился мистер Цвайхман. – С
паршивой овцы хоть шерсти клок. Я доложу нашим специалистам; пусть сами
разбираются, что делать с твоими вонючими отметками.
Мы расстались закадычными друзьями, обменявшись
адресами и поклявшись, что будем поддерживать постоянную связь до конца жизни. После
их ухода моё ощущение собственной значительности померкло. Жизнь вернулась в
свою колею, и вскоре я забыл о своих друзьях из ЦРУ.
Каково же было моё удивление, когда полгода спустя
раздался звонок, и знакомый плюшевый голос ласково объявил:
– Привет, это я, Боб Цвайхман. У наших
специалистов возникли вопросы по поводу этих... твоих... сам знаешь. Это не
телефонный разговор. Не возражаешь, если к тебе в субботу утром зайдёт Патрик?
Я не возражал. Патрик О’Миллэн явился в субботу,
когда мы с женой только встали. Мы пригласили его позавтракать с нами. Он
охотно принял приглашение, сел за стол и вынул из портфеля бутылку «Абсолюта».
– Может, разбавим апельсиновым соком? – предложил
я.
Патрик бросил на меня укоризненный взгляд, и я
устыдился бестактности своего вопроса. После шестой рюмки Патрик сказал:
– Понимаешь, у наших специалистов возникли
серьёзные разногласия в вопросе о том, что такое абсолютная отметка. Они
просили, чтобы ты дал разъяснение.
– Запросто, – сказал я. Как нас учили в школе, это
есть превышение над уровнем Балтийского моря или над каким-то Кронштадтским
футштоком. Кронштадт – это город. Что такое футшток, я не знаю.
Патрик старательно записал каждое моё слово,
обдумал записанное и сказал:
– Это очень сложно. Где это можно найти в
письменном виде?
– В советском учебнике географии для шестого
класса.
– А где его взять?
– Не знаю. Наверно, в Москве.
– Ага, – удовлетворённо сказал Патрик. – Придётся
привлечь к этому вопросу нашу внешнюю разведку за железным занавесом...
Это был мой последний контакт с ЦРУ. С тех пор я
никогда не видел ни Боба, ни Патрика.
Месяца через два после моего завтрака с мистером
О’Миллэном советское информационное агентство ТАСС опубликовало официальное
заявление о том, что в Советском Союзе разоблачён и выслан из страны
американский шпион. Он был пойман с поличным во дворе одной из московских школ,
где пытался незаконным путём приобрести учебник географии. В ответ на
провокационную акцию Советского Союза правительство США выслало из страны
двадцать два советских дипломата. Комментарии этого события долго не сходили со
страниц американской прессы, и всё это время меня не покидало восхитительное чувство
собственной значительности.
New Jersey
April, 2007
Моя первая работа в Америке
Среди
наших иммигрантов принято считать, что знание английского языка - необходимое условие
для того, чтобы найти работу в Америке. Может быть это и правда, но не всегда. Во
всяком случае, по моему личному опыту знание языка приносит один вред. А если
вы мне не верите, то вот моя история.
По
профессии я инженер-строитель. К тому времени, когда я приехал в Америку, у
меня за плечами было пятнадцать лет опыта работы, и я был уверен, что в этой
стране я рано или поздно найду применение этому бесценному опыту. Я составил
хорошее резюме и начал рассылать его по инженерным компаниям. К моей радости,
все мои адресаты оказались чрезвычайно вежливыми и отзывчивыми людьми. Каждый
день я получал от них в ответ по два-три письма , в которых меня искренне
благодарили за то, что я проявил интерес к их фирме, выражали неподдельный
восторг по поводу моей высокой квалификации и с огорчением объясняли, что как
раз сейчас у них нет возможности взять меня на работу. Что делать, такие
времена настали. По прошествии нескольких месяцев моя уверенность в будущей
инженерной карьере слегка поблёкла, и я созрел для того, чтобы работать кем
угодно – чертёжником, клерком, уборщиком – лишь бы работать.
В
конце концов, фортуна сжалилась надо мной. Мне позвонил некий человек по
фамилии Голдберг и пригласил меня на интервью. Мистер Голдберг владел небольшой
мастерской по изготовлению простых металлоконструкций – таких, на которые
вешают дорожные знаки вроде «Стоп», «Объезд», «Осторожно канава» и тому
подобное. Ему нужен был чертёжник. Черчение там было предельно простым, а уж
для инженера с пятнадцатилетним опытом – вообще плёвое дело.
Мистер
Голдберг встретил меня с радостной улыбкой и немедленно повёл показывать своё
производство, которым он гордился, как собственным ребёнком. Он явно хотел
произвести на меня впечатление, а я, в свою очередь, хотел произвести
впечатление на мистера Голдберга, и поэтому наше начальное общение было похоже
на встречу двух близких родственников после долгой разлуки. Но вскоре тон этой
радостной встречи начал постепенно тускнеть.
Тут
я должен сделать небольшое отступление и поговорить о специфике своей русской,
или советской – как вам будет угодно – ментальности того времени. Что делает
советский человек для того, чтобы произвести впечатление на другого человека? А
вот что: он объясняет, что тот, его собеседник, мало чего понимает в своей
профессии, всё делает неправильно и вообще соображает слабо. Вам это кажется
странным? Мне тоже – сегодня. Но тогда это казалось естественным, и за этим
стояла очень простая логика: если я говорю вам, что вы мало что смыслите в
своей профессии, значит я, естественно, смыслю больше вашего. Значит, вы должны
признать моё профессиональное превосходство, зауважать меня от всей души и
немедленно принять на работу. Понятно?
Поэтому
всё, что мне показывал мистер Голдберг в своей мастерской, встречало моё
снисходительное неодобрение. Сначала он повёл меня в сварочный цех.
- Вот,
- сказал он гордо и даже с некоторым самодовольством. – Здесь мы делаем сварку.
Мы почти полностью отказались от ручной сварки. У нас есть несколько
современных сварочных автоматов.
Признаться,
я никогда раньше не видел таких сварочных машин, какие показал мне мистер
Голдберг, но это не помешало мне сказать:
- Это
так вы делаете сварку? Это всё никуда не годится. Когда я начну у вас работать,
я покажу вам, как надо правильно варить стальные конструкции.
Радостная
улыбка сползла с лица мистера Голдберга, но я не обратил на это внимания. Мы
вернулись в офис и зашли в комнату, где, склонившись над чертёжными досками,
работали два чертёжника, один китаец, другой мексиканец.
-
Ага, сказал я, распираемый чувством превосходства. Это так вы делаете чертежи? Кто
ж так чертит? Когда я начну у вас работать, я покажу вам, как надо чертить.
Тут
мистер Голдберг совсем перестал улыбаться, и в глазах его появилась некоторая
тоска, но я всё ещё не придал этому значения. Продолжая тоскливо не улыбаться,
он сказал:
- Спасибо,
что вы пришли. Приятно было познакомиться. Пожалуйста, не звоните мне; я сам
позвоню, когда надо будет. До свидания.
Я
пошёл домой и начал ждать звонка мистера Голдберга. Прошёл день, потом второй,
а он всё не звонил. На третий день я решил позвонить ему сам. Когда мистер Голдберг
услышал мой голос, он явно пришёл в раздражение:
-
Зачем вы звоните? Я же сказал, чтобы вы не звонили. Я позвоню сам, если надо
будет.
На
что я ответил вполне вежливо и без всякого нажима:
- Конечно,
мистер Голдберг. Я понимаю, мистер Голдберг. Просто я подумал: а вдруг вы
потеряли мой номер телефона?
- Я
не потерял ваш номер телефона, - сказал мистер Голдберг. Пожалуйста, больше не
звоните мне.
Я
подождал ещё дня три, но он не звонил. Тогда я снова решил позвонить ему. На
этот раз, услышав мой голос, мистер Голдберг рассвирепел.
- Я
просил вас не звонить мне! – нервно заверещал он – Я уже сказал вам, что не
потерял ваш номер телефона! Я знаю его наизусть! Пожалуйста, прекратите мне
звонить!
Но
я не хотел сдаваться. Мне нужна была работа. Я сказал:
- Мистер
Голдберг, если вы не возьмёте меня на работу, вы так и не будете знать, как
правильно делать сварку.
И
вот, когда я это сказал, мистер Голдберг, который до того момента всё ещё
сохранял некоторую видимость вежливости, окончательно потерял контроль над
собой и заорал срывающимся голосом:
- Всё!
Хватит! Enough is enough! You go fuck yourself!
И бросил
трубку. Как видите, мистер Голдберг оказался не таким уж вежливым человеком. Но
я на него не обиделся. Потому что я плохо понимал по-английски и не знал, что
значит go fuck yourself. Я порылся в словаре, но не нашёл ни такого слова, ни
выражения. Тогда я позвонил моему другу Володе.
Володя
приехал в Америку на целых шесть месяцев раньше меня и потому считался коренным
американцем и знатоком английского языка. К моему счастью, он оказался дома, и
я спросил, знает ли он, что значит английское выражение go fuck yourself.
Как
выяснилось впоследствии, Володя не знал, что это значит, но признаться в этом
значило бы признаться, что он чего-то не знает по-английски, то есть потерять
лицо. Володя не вынес бы такого позора. Он сказал:
- О
чём ты говоришь, старик! Конечно, знаю! Это... ну, как бы тебе объяснить
по-русски... ну, в общем, идиома.
- Ага,
- согласился я. – Что она значит?
- Как
бы тебе объяснить по-русски... ну, в общем, это зависит от контекста.
Тогда
я рассказал Володе всю историю с самого начала: и про то, как мистер Голдберг
улыбался, и как он показывал мне свою мастерскую, и как я ему потом звонил
много раз, и как он, в конце концов, сказал “go fuck yourself”.
-
Ну, теперь понятно, - сказа Володя, дослушав мой рассказ. – Он тебя берёт на
работу.
- Не
может быть! – прошептал я, не веря своему счастью. – Ты уверен?
-
Уверен ли я? – В Володином голосе зазвучал сарказм. – Представь себе – да, я
уверен! Ты что, думаешь, я не знаю английского?
Моему
ликованию не было предела. Наконец-то! Настоящая работа! Я набрал номер
телефона, который уже знал наизусть.
- Мистер
Голдберг, это опять я, - сказал я, переводя дыхание. – Помните, я вам вчера
звонил, и вы мне сказали go fuck yourself? Помните?
- Ну
что ж, значит, я так и сказал, - признался мистер Голдберг.
- Когда мне начинать?
Наступила
пауза. Видимо, никогда в жизни мистеру Голдбергу не задавали такого вопроса. Он
немного помедлил, и сказал устало:
- You
go fuck yourself right away!
И
повесил трубку.
На
следующее утро я надел мой самый лучший, он же единственный, костюм, повязал
мой самый лучший, он же единственный галстук, и без четверти восемь предстал
перед мистером Голдбергом в его кабинете. Когда он увидел меня, у него
появилось такое выражение, как будто он только что вынул из супа волос. При
этом с его лицом случилось что-то странное: сначала оно порозовело, потом
побелело, а потом пошло неровными синюшными пятнами. Он хрипло спросил:
- Что
вы тут делаете?
- Я
пришёл, чтобы fuck myself, - ответил я, гордясь своим знанием изысканных
английских идиом.
- Чтобы...
что?
- Fuck
myself, как вы просили, - повторил я. – Вы не беспокойтесь, мистер Голдберг. Я
знаю, как это делать. Я буду это делать хорошо.
Постепенно
до мистера Голдберга начала доходить суть происходящего. Лицо его снова
порозовело, несколько секунд он, как рыба, открытым ртом хватал воздух, а потом
разразился истерическим, громоподобным хохотом. Он ржал, как целое стадо
жеребцов и не мог успокоиться минут десять. За дверью офиса стали собираться
встревоженные сотрудники. Пришла секретарша со стаканом воды, но мистер
Голдберг жестом отправил её обратно. В конце концов, он перевёл дух, вытер
слёзы и сказал:
- Я
не смеялся так уже восемь лет, с тех пор, как мой конкурент проиграл мне
большой городской заказ и умер от инфаркта. Ты заслужил награду. Я беру тебя на
работу на две недели. Я буду платить тебе два двадцать пять в час, потому что
по закону не могу платить меньше. Но ты должен вкалывать на совесть, иначе эти
две недели окажутся очень короткими. Так что давай... go fuck yourself.
Тут
на него опять напал приступ хохота, и он знаком велел мне убираться.
Так
началась моя первая работа в Америке, в маленькой мастерской по изготовлению
металлоконструкций. Первые два дня я изучал новые для меня американские
чертёжные инструменты и правила, а в последующие три дня первой недели произвёл
на свет и положил на стол мистеру Голдбергу пять чертежей. Это было примерно
столько, сколько производили оба чертёжника в этой мастерской за целую неделю. В
конце концов, я был инженером с пятнадцатилетним стажем, а советские инженеры в
моё время чертили сами. К концу второй недели мистер Голдберг вызвал меня к
себе, закрыл дверь кабинета и предложил мне постоянную работу с окладом четыре
пятьдесят в час. Как только я принял его предложение, он уволил своих двух
чертёжников, китайца и мексиканца, которые работали у него много лет.
- Это
капитализм, Апекс, - сказал он мне. – Мы здесь собрались не дурака валять.
По-английски
это звучало так:
- We
don’t fuck around here, you know. We fuck ourselves. – И он разразился
хохотом...
Много,
много лет прошло с той поры. Я сделал успешную профессиональную карьеру. Я
достиг уровня высшего руководства, по-английски говоря senior management в
солидной инженерной фирме в Нью-Йорке. Моё имя хорошо известно в
профессиональных кругах в моей области. Но никогда в течение моей многолетней
карьеры в Штатах я не получал такую гигантскую, стопроцентную прибавку к
зарплате, какую дал мне мистер Голдберг тридцать лет назад. Вот так: что ни
говори, а иногда лучше не понимать изысканные английские идиомы.
Комментарии: alex5161 Detroit, MI, USA - at 2010-11-16 13:21:34 EDT А ничего! (особенно после предыдущей страницы с ´5 диалогов..´ и ´о пользе русского..´, что было примитивней.)Свой - at 2009-11-06 08:39:31 EDT Уважаемый г-н Матлин.
Давно не испытал такого душевного удовольствия как при чтении ваших замечательных рассказов.
Много творческих успехов!
