В мировом кинематографе после Второй мировой войны значительное место заняла
тема Холокоста. Десятки фильмов были созданы о трагедии узников Освенцима,
Майданека, Бухенвальда…
Знаменитый «Список Шиндлера» Стивена Спилберга – о том, как немец спас
от газовой камеры сотни заключенных евреев – не исключение; сюжеты о том, как были
спасены от неминуемой смерти дети, женщины и старики «неарийского
происхождения» созданы кинематографистами разных стран, вызывая всеобщее
восхищение перед мужеством праведников-христиан.
Наша история тоже о спасении человека в годы войны. Только
Праведник – еврей, а спасает он Немца.
На Берлинском еврейском кладбище часто можно увидеть старика – ветерана
Вермахта, сидящего в глубокой задумчивости возле скромной могилы. Надпись на
надгробии гласит «Фридрих Розингер». Дата рождения и смерти. И все.
Посетители кладбища с удивлением смотрят на странного посетителя,
который достает из кармана куртки маленький магнитофон, включает его и над
могильной плитой плывет печальная мелодия. Труба поет знаменитый «Караван» Дюка
Эллингтона. По щекам старика катятся слезы…
Что привело к еврейской могиле Отто Ланге, христианина, бывшего солдата
Третьего Рейха?
Об этом он вспоминает, и его воспоминания всегда начинаются со звуков
музыки…
СССР. Несколько лет после войны. День Победы. Всеобщее ликование на
улицах, площадях, в концертных залах. В одном из них идет концерт всемирно
известного Фредди Розингера, виртуоза – трубача, «белого Луи Армстронга»,
приводящего со своим джаз-оркестром публику в бешеный восторг исполнением
«Каравана».
В разгар концерта маэстро арестовывают. Как раз тогда, когда весь зал
подпевает модному шлягеру «Мандолина, гитара и бас».
Допрос. Пока он идет, мы узнаем, что Розингер родился в Берлине в семье
выходцев из Польши, закончил Высшую музыкальную школу с золотой медалью, был
отличным скрипачом, но затем его пленила труба и талантливый юноша удостоился
похвалы самого Армстронга. Затем – Гитлер, бегство в Польшу, здесь снова
встреча со «своими» – эсэсовцами из вермахта и бегство в СССР.
В Минске собран джаз, в основном из польских музыкантов и имя
композитора и дирижера маэстро Розингера не сходит с афиш. Громкий успех и
слава одного из лучших советских шоуменов
Однако, почему он скрыл факт своего рождения в фашистской Германии и
выдавал себя за поляка? Что делал в Штатах, почему ездит в Милан? Почему в
Польше вступал в контакты с эсэсовцами?
Объяснения перепуганного маэстро бесполезны.
58-ая статья УК. Десять лет лишения свободы. Гулаг. Колыма.
Судьба сжалилась над музыкантом: лагерное начальство, среди которого
оказался офицер меломан, поручает Розингеру создать оркестр из заключенных для
«культработы» в лагерях.
Розингеру это удается, хотя в результате цинги он больше не может играть:
труба любит здоровые крепкие зубы. Фредди теперь только дирижирует.
Но уважению и авторитету, которым пользуется у зеков Розингер, мог бы
позавидовать самый матерый пахан.
И когда в лагерь попадает юноша – немец Отто, только вмешательство
Розингера спасает его от издевательств зеков, которые «опускают» новенького.
Отто Ланге – солдат гитлерюгенда. Повоевать он не успел, на второй день
на передовой попал в плен.
Дорога парню была в лагерь военнопленных, где он находился бы в
достаточно сносных условиях, а главное – среди своих.
Но случилось так, что кто-то, от кого это зависело, решил отправить
«немецкую гадину» в Гулаг: пусть там отольются кошке мышкины слезы, пусть
уголовники сполна рассчитаются с «фрицем» за сожженную родную хату.
Расчет точен: пока в лагере разберутся, что военнопленный попал к ним
не по адресу, он и недели не проживет.
Так бы и случилось, если бы Розингер случайно не услышал немецкую речь
и буквально вытащил мальчишку из-под заточки.
Оказалось, что Отто тоже родился в Берлине и даже знал по рассказам
родителей о трубаче Розингере.
Как же быть с парнем, пока выяснится, что его следует вернуть в лагерь
военнопленных?
Розингер объявил лагерному начальству, что новенький – скрипач и его
необходимо взять в оркестр.
Как удавалось Розингеру обманывать всех и держать в оркестре немца,
рассказывают эпизоды, большей частью комичные. Но задача у Фредди была не из
легких. С лагерным начальством была не так сложно, но зеков обмануть было
сложнее. Был там персонаж, считавший своим священным долгом обязательно убить
фашиста. Для этого у него были очень серьезные основания. Впрочем, у кого тогда
в СССР не было причин желать гитлеровцам смерти?
Розингер спас Отто.
А потом они потеряли друг друга, Ланге отправили в лагерь
военнопленных, а Розингер после смерти Сталина вернулся в Москву. Ему снова
разрешили создать джаз, снова – успешные гастроли. Но у Фредди – проблема. Он
отвык от трубы, он не решается солировать на сцене, как прежде, и только
дирижирует, держа трубу в руке.
Трагедия музыканта однажды решается: когда-то в лагере, чтобы доказать
окружающим, что немецкий юноша – скрипач, Фредди на стареньком катушечном
магнитофоне заранее записывал свою скрипку, а потом парень «играл» перед
проверяющими под фонограмму.
И теперь кто-то в оркестре напомнил Фредди этот трюк, о котором он
рассказывал. Розингер решился на сцене приложить к губам трубу и зал встретил
овациями «Караван». Но исполнял его не Розингер, а один из музыкантов за сценой.
Когда же восторженная публика потребовала исполнить мелодию на «бис», дублер за
сценой перестал играть, чтобы вынудить Фредди играть самому.
И после мучительной паузы Розингер сам взял одну, вторую ноты и вдруг
заиграл в полную силу! Это снова пела прославленная золотая труба.
Бывший советский зек Ланге не раз пытался найти адрес своего спасителя,
но в расколотой пополам разоренной Германии у него были более серьезные
проблемы.
Чтобы заработать несколько марок, бывший солдат стал играть с бродячим
оркестром на улицах Берлина.
Конечно, звучала его старая скрипка не так, как скрипка Розингера, но с
какой гордостью сообщал своим товарищам Ланге, что учился у «самого маэстро
Фредди».
Удача улыбнулась музыкантам, они стали играть в одном из берлинских
кабаре, где особенным успехом пользовался русский шлягер «Мандолина, гитара и
бас». И однажды на звуки этой песенки в кабаре заглянул… Кто бы вы думали? Фредди
Розингер!
После долгого-долгого отсутствия он вернулся в родной город. Советский
Союз, дни славы и дни отчаяния, колымские снега и магаданские бараки – все
осталось позади. Все надо было начинать с чистого листа.
И новый безработный трубач начинает выступать вместе с Ланге в
маленьком берлинском кабаре.
И о, чудо, нашлись люди, которые узнали в нем того юношу, почти
мальчика, так здорово исполнявшего когда то «Караван» Дюка Эллингтона!
В маленьком кабаре стало немногим больше посетителей. Но фантазер Ланге
уже думает о большом германском оркестре, который возглавит великий Фредди.
А Розингер… Ах этот странный Розингер! Он мечтает… О чем бы вы думали? О
поездке снова туда, в снега России, где его «Караван» не забыли, не могли
забыть…
Ничего этого не случилось. Фредди Розингер умер на сцене. Что ж,
считается, что многие артисты мечтают о такой смерти.
Вот о чем думает Отто Ланге, когда приходит к могиле Розингера и
слушает вместе с ним «Караван» Эллингтона. Потом выключает свой магнитофончик,
прячет в карман куртки и медленно бредет к воротам кладбища…
***
Вы, вероятно догадались, что речь в заявке идет об Эдди Рознере,
подлинных фактах его биографии.
Уверен – эта история могла бы заинтересовать немецких кинематографистов
для совместного с ними производства.
Сценарий готов.
***
Заглавные титры проходят на фоне джазовой мелодии… Постепенно в кадре
проясняется силуэт музыканта, играющего на трубе.
Титры заканчиваются.
День. Улица. Круглая афишная тумба. Расклейщик разглаживает свежую
афишу. На ней – крупно портрет трубача. Тонкое лицо, маленькие усики, галстук-бабочка.
Мальчишеский голос: – Галстук! Посмотри на этот галстук! Как у буржуя.
Второй голос: – Заграница. Они из Польши.
Эти голоса принадлежат нескольким мальчишкам и девчонкам,
разглядывающим афишу.
Надпись: «ОДЕССА, 1940 ГОД»
Толпа одесских пацанов растет. Расклейщик ушел, а кто-то из ребят
читает: – Гастроли джаз-оркестра Фредди Розингера. Парк имени Шевченко. Зеленый
театр.
Мальчишка оборачивается к толпе: Айда в парк!
И толпа срывается с места.
– Куда вы? Они начнут только завтра! – кричит кто то.
Но ребятня уже помчалась по тихой зеленой улице.
Они бежали, задыхаясь…
– Класс! – кричал кто-то на бегу, – батя говорит, что этот Фредди –
первая труба Европы!
– Та не, возражал кто то, – не Европы, а мира. Ему сам Луи Армстронг
свою трубу подарил. Из чистого золота!
– Он даже лучше Утесова!
Они продолжали бежать, срезая углы, проскакивая проходными дворами, пересекая
трамвайные рельсы…
Ведущий припал на углу к колонке, из которой вздымался фонтанчик
питьевой воды.
За ним стали пить остальные.
– Пацаны, – спросил вдруг ведущий, утирая нижним концом майки мокрое
лицо, – а шо мы бежим в театр? Какой ёлд будет там париться в такую жару? Приличные
люди все на пляже.
Минута растерянности.
– Ладно, – бросает вожак, – сначала посмотрим в театре.
И они помчались дальше.
У высокой стрельчатой ограды парка они стали один за другим протискиваться
между ее прутьями.
Кто-то застрял. – Давай, – торопят его, – главное, чтобы голова
пролезала… Вот!
Они все уже были внутри парка. И замерли, прислушиваясь. Стояла
дремотная тишина южного горячего лета.
Кто-то разочарованно махнул рукой. Они присели, кто на старую скамейку,
кто – просто на траву.
В парке было мертво. Тишина.
И вдруг, как будто прямо с синего-синего неба грянула нестерпимо
звонкая труба! Она пела, она разрывала тишину парка, ее звуки казались одесским
пацанам волшебной свирелью.
И они, околдованные этими звуками, побежали вглубь парка, и труба звала
и звала их все сильнее и чудесней…
Они ворвались в Зеленый театр, непривычно пустой в дневное время, и
замерли в восхищении: на сцене репетировал заграничный джаз и великий Фредди
играл сразу на двух трубах!
Под звуки этого горна пошли клипы: джаз играет, Розингер солирует,
музыканты смеются, Фредди играет, публика аплодирует, скрипач и пианист, бас и
мандолина, танцовщица и конферансье, Фредди трубит, джаз играет перед солдатами,
боевой генерал, улыбаясь, жмет руку Розингеру…
Надпись: «1946 год, Сочи»
Пляж. Послевоенная жизнь уже входит в мирную колею, у моря полно
отдыхающих. Играет музыка: «Как-то утром на рассвете заглянул в соседний сад,
там смуглянка-молдаванка собирает виноград…»
По пляжу, осторожно обходя распростертые тела курортников, шагают двое
в штатском.
Тихонько поднимают у кого-то газету, прикрывающую лицо, спрашивают о
чем-то старичка, торгующую мороженым. Он показывает рукой на купающихся.
Они ждут, хотя один из них нетерпеливо посматривает на часы.
– Товарищ Розингер? – Обращается он к молодому мужчине, выходящему из
воды.
Мужчина отрицательно качает головой: обознались.
Из воды выходит еще один купальщик.
– Товарищ Розингер?
– Да.
– Здравствуйте. Пожалуйста, соберите своих людей. Мы подождем у ворот.
Розингер: – А что случилось? Концерт вечером.
– Все в порядке, Фредди Эдуардович. Пожалуйста, поторопитесь. Это срочно.
Заедем в гостиницу – возьмете костюмы и инструменты.
Оркестранты с Розингером входят в служебный вход местного театра. В
руках – инструменты. Двери охраняют два офицера.
Музыканты в коридоре за кулисами.
Человек в штатском: – Спокойно. У нас концерт. Самый обычный концерт.
По одному, пожалуйста.
Двое в штатском ловкими профессиональными движениями обыскивают
музыкантов, разглядывают каждый инструмент.
Главный штатский: – Спокойно. Концерт. Самый обыкновенный концерт.
Прошу готовиться. Как обычно.
Сцена.
Музыканты уселись на свои места, взяли в руки инструменты. Фредди – в нарядном
кремовом костюме с трубой в руке. Занавес закрыт, зрительный зал не виден.
Главный штатский Розингеру: – Вы всегда начинаете так? С закрытым
занавесом?
Фредди: – Всегда.
Главный: – Очень хорошо. Очень. Можно начинать.
Уходит за кулисы.
Фредди делает знак трубой, и оркестр начинает играть.
Напряженное лицо Фредди. Он явно взволнован, точнее – испуган.
Вот он делает еще одно движение трубой и отходит за кулисы. Занавес
открывается.
Большой зрительный зал пуст! В креслах – ни одного зрителя!
На авансцену выходит Розингер, прикладывает к губам трубу и пустой зал
оглашается пением его знаменитого «золотого» инструмента.
Звучит коронный номер Фредди «Сент Луис блюз».
За кулисами конферансье спрашивает Главного штатского:
– Я конферансье. Что мне делать? Выходить?
– Все идет нормально. Идите.
Конферансье выходит на авансцену
и обращается, улыбаясь, к пустому залу: Добрый вечер, дорогие друзья. Мы рады
встрече с вами и надеемся, что джаз-оркестр Фридриха Розингера или как его
привыкли называть в Брюсселе, Вене, Праге, Милане, Антверпене и Варшаве «Фредди
– золотая труба», поможет вам провести сегодня приятный вечер.
Конферансье (испуганно оглядывает пустые кресла): – Не слышу
аплодисментов. Барышня в третьем ряду, вам не нравится наш оркестр? Спасибо! Теперь
слышу. Аплодисменты! Еще сильнее, еще. Вот это овация!
И это – в пустом зале.
На улице. Полдень. Две девушки в соломенных шляпках подходят к
служебному входу. Обращаются к штатскому у дверей: – Вы не знаете, билеты на
джаз Розингера когда начнут продавать?
Штатский молчит.
Одна из девушек: – А почему касса закрыта?
Молчание.
Девушки отходят, пожимая плечиками, и разражаются смехом.
Каменное лицо штатского.
В зрительном зале под звуки джаза заканчивает свое выступление танцевальная
пара.
Конферансье: – Спасибо, спасибо, дорогие друзья. Вы знаете, когда я
вижу нашу танцевальную пару Сильвию и Джорджа Лямпель, я вспоминаю свою
бабушку… Она дожила до девяноста двух лет, но даже в семьдесят так танцевать не
умела.
Ложа театра. В ее полутьме слышится негромкий мужской голос, обращенный
к невидимому собеседнику: – Зачем этот баран с его пошлыми шутками? Портит все
впечатление.
Пляж. Какая то запыхавшаяся дама с белым зонтиком обращается к продавцу
мороженого: – Послушайте, говорят, что здесь только что купался сам Розингер.
Мороженщик: – Он уже обсох и ушел.
Дама: – Какая жалость, я так хотела взять у него автограф.
Старик-мороженщик: – Тогда возьмите у меня эскимо.
– Говорят – у него украли трубу. Золотую.
Мороженщик: – Где? Здесь? Я тут с утра…
– Поверьте мне.
– Золотую?
– Да, да. В Америке.
– А я думал у нас. У нас такого не может быть.
– Ха! У нас что, мало урок?
– Урок хватает. Но у кого вы найдете золотую трубу?
Но дама уже поспешила дальше.
Зрительный зал театра. Концерт продолжается.
Розингер исполняет свой второй коронный номер «Караван» Дюка Эллингтона.
В ложе. Тот же голос с явно грузинским акцентом: – Хорошо играет,
собака. Только понимаешь… Народу сегодня другая музыка нужна. Совсем другая.
Боевая. Патриотическая. А это…кабаре.
А на сцене трио исполнителей поют под джаз задорную шутливую песенку «Мандолина,
гитара и бас».
В ложе. Голос с акцентом: – Слушай, Лаврентий, откуда он взялся, этот
Фредди, а? Немец, еврей, поляк … Как он стал советским гражданином, а? Поинтересуйся,
пожалуйста.
Коридор за кулисами. Музыканты одеваются, укладывают в чехлы
инструменты.
Главный штатский: – Спасибо всем. Пройдите к автобусу. (негромко
конферансье) вам поручено передать, что концерт понравился.
Розингер сидит в кресле. Труба на коленях. Лицо Фредди искажено.
Конферансье: – Фредди, что вы? Все понравилось. (тихо) Это был сам хозяин.
Розингер: – Да?
Конферансье: – Да! Что с вами? Переволновались?
Розингер (после паузы): – Старая немецкая пословица гласит: (произносит
фразу по-немецки) Если хозяин тебе улыбнулся, не думай, что он тебя любит.
Лицо Розингера анфас. Рядом – в профиль. Типовые фото следственных
формуляров.
Голос за кадром: Розингер Фридрих. Еврей. Родители – польские поданные проживали
в Берлине, Георгенкирхерштрасе, дом номер 5 (центр Александерплац). В 1916 году
принят в музыкальную консерваторию Штерна в Берлине на Бетховенштрасе, дом 23 .
Закончил обучение по классу скрипки в Высшей музыкальной школе в Берлине на
Кантштрассе. Был приглашен выступить перед президентом Германии Фридрихом
Эбертом.
Выступал в оркестре Марека Вебера, а также в джазе Стефана Вайнтрауба «Синкопейторс».
Записывался на пластинки и гастролировал в Западной Европе. На
трансатлантическом пароходе "Нью-Йорк", развлекая туристов, курсировавших
между Гамбургом и портами Америки.
Состоял в переписке с музыкантами – гражданами Соединенных Штатов. Наряду
с голландцем Луи де Фризом считался лучшим джазовым трубачом в Европе.
После прихода к власти нацистов был как еврей избит штурмовиками в
центре Берлина на Унтер ден Линден. Во время гастролей в Швейцарии бежал в
Польшу.
В 1939 году с началом Второй Мировой
войны с группой музыкантов бежал на территорию Западной Белоруссии в районе местечка
Зарембо-Кошельни. Советскими пограничными властями был отправлен в Минск.
Кабинет следователя.
Розингера не узнать: лицо искажено страхом, темная щетина покрывает давно
небритые щеки.
Следователь: – Все правильно?
Розингер: –Да. Но есть одна ошибка. Там сказано «считался лучшим трубачом в
Европе». Точнее будет «считается»
Следователь: – Где обучались русскому языку?
Розингер: – Мои родители выросли в Польше. Когда она еще была под
Россией.
Следователь: – Вы хотите сказать – входила в состав Российской империи?
Розингер: – Да,да,конечно. У нас дома часто говорили по-русски.
Следователь: – А теперь расскажите про ваши контакты с гестапо.
Розингер молчит.
Следователь: – По нашим данным в Кракове вы посещали одно из отделений
гестапо.
Розингер: – А-а, вы про этот смешной случай? Моя семья тогда была на
грани голода. …Мать лежала с высокой температурой…
Следователь: – И вам, еврею, оказали помощь продуктами и лекарствами?
Они что же, не проверили вас?
Розингер: – Я сказал, что отец у меня немец, а «мутер» – итальянка,
поэтому…я брюнет. Смешно, правда?
Следователь: – Не знал, что в гестапо так любили посмеяться.
Розингер (жалко улыбаясь): – Среди немцев тоже есть нормальные люди. Обер-лейтенант,
который мне помог, сказал, что любит джазовую музыку.
Следователь: – В газовые печи тоже отправляли под музыку. (захлопывает
папку) Вот бумага, опишите все, как было. (протягивает Розингеру лист бумаги и
ручку).
Розингер: – И я смогу… Я ведь рассказал всю правду… Да?
Следователь: – У вас есть просьбы? Вам придется отъехать из Москвы.
Розингер: – Надолго?
Следователь: – Это называется срок. Пятьдесят восьмая статья, пункт А.
Измена родине.
Розингенр: –Какой родине? Моя родина Германия.
Следователь: – Вы не лишены юмора, гражданин Розингер. Так какие у вас
просьбы?
Розингер: – Моя труба.
Следователь нажимает кнопку звонка. Входит офицер.
Розингер: – Никогда не видел людей, которые сами пишут себе приговор.
Следователь (дружелюбно): – К сожалению, Фридрих Эдуардович, вам
придется увидеть не только это. У вас нет теплой одежды? Там будет очень
холодно. Мы оденем вас –бушлат, ватные штаны, ушанку я приготовил. И перчатки. На меху. Вам
надо беречь свои руки, маэстро.
Входит офицер с трубой. Фредди берет ее и прижимает к груди. Глаза его
увлажнились.
Следователь: – Говорят, что она золотая.
Розингер: – И вы верите в эти сказки?
Следователь: – Она действительно золотая. Мы с женой были на вашем
концерте. Два раза.
Розингер: – Спасибо. И за перчатки тоже.
Слушатель: – В НКВД, Фридрих Эдуардович, тоже есть люди, которые любят
музыку. Но мы – только исполнители.
Встает солнце над тайгой.
По широкой северной реке буксир тащит баржу.
На палубе – часовые с автоматами.
В трюме.
Спят вповалку заключенные. Розингер в ушанке, телогрейке привалился к переборке,
закрыв глаза.
На него очень внимательно смотрит один из зеков в пиджачке поверх
морской тельняшки.
Пододвигается к Розингеру, тормошит его за руку: – Э, дядя!
Фредди открывает глаза.
Зек: – Я давно смотрю на тебя. От самого Иркутска.
Розингер молчит.
Зек: – Ты, случайно, не из Ташкента?
Розингер отрицательно мотает головой.
Зек: – Точно. Абраша из Ташкента. Мешками кровь проливал, пока русский
Иван родину защищал. Да? Отвечай, сука!
Розингер: – Что вам надо?
Зек: – О! Заговорил! А как у тебя, Хаим, с буквой эр? Скажи «кукуруза».Ну! Говори, падла, когда тебе Дерибас, моряк
черноморского флота приказывает!
Розингер озирается по сторонам, но все спят. Или притворяются, что
спят.
Дерибас: – И чего же мы так принарядились? (срывает шапку с Розингера,
напяливает ее на голову. Она налезает ему на уши) О, как раз мой размерчик. И
клифт по мне.Снимай,снимай, не тяни резину.Ну!
Розингер пытается запахнуть телогрейку, где спрятана труба, и
отодвинуться.
Дерибас вытаскивает из-за пояса нож и шипит, озираясь на спящих: – Или
хочешь, Аркаша, шоб я тебя порисовал?
Розингер снимает телогрейку, отдает зеку.
Дерибас: – А это что у нас? Дудка? А почему не скрипочка? Ваша нация
все больше на скрипочках ... Кто воюет, а кто – на скрипочке.
Розингер обеими руками пытается удержать трубу, но зек вырывает ее и
прикладывает к губам палец: – Ша!
Заворачивает трубу в телогрейку и исчезает.
Надпись «Колыма, недалеко от Магадана, «Севлаг»
Территория лагеря. Сквозь колючую проволоку видны бараки. Вышки.
День. Идет снег.
Внутри барака.
Зеки, сидя на нарах, доедают «баланду». Стучат ложками. Закуривают.
Один из них собирает все пустые миски и дает зеку, сидящему на полу в
углу: – На, вымой. И не филонить. Чтоб сияли.
Крупно–лицо Розингера. Это он.
Открывается дверь, впуская клубы пара. Входит неторопливый пожилой
человек в «справном» бушлате. Одна нога в валенке, другая – на деревянном костыле.
В руке– трость.
Мгновенно все преображаются: настороженные, угодливые, приветливые
лица.
Голоса: – Здравствуйте, Митрий Николаич!
Гость, не отвечая, оглядывает зеков. Проходит по бараку, отгибая тростью
висящие на веревке портянки. Он кого-то ищет.
Голос: – Что, батя?
Гость, не отвечая, заканчивает осмотр. Видит на полу Розингера.
Присматривается, наклоняется:
– Х-хосподи, товарищ Розингер!
Удивленное лицо маэстро.
Гость: – А я только услышал, что вы здесь, с нами… Почему на полу? (зекам):
– Суки, почему он на полу?
Сразу же два-три зека освобождают место на нарах.
Гость дает руку Розингеру, помогая встать. Усаживает на нары и садится
рядом: – А я, как услышал, что с нами такой человек… Товарищ Розингер, играть
будете? Они, идиоты, им музыка нужна, как верблюду плевательница. Но кто
понимает… Как же! Я помню, еще пацаном в Саратове, по радио… Армстронг,
Караван, Сен Луи блюз… (напевает) Та-та-ра-тара-тара-тата… Сыграете как-нибудь?
Розингер: – Я без трубы.
Гость: – Что-о? Обшманали?
Розингер молчит.
Гость: – Так. И пальтуху сблетонили? Так. (достает из кармана часы на массивной
цепочке, смотрит время) Чтоб через пятнадцать минут всё было здесь. Все поняли?
Или повторить?
Голоса: – Не, батя, всё будет. Не переживай.
Один из зеков стрелой бросается к двери, выбегает.
Гость: – Вы уж Фредди, не знаю, как вас по батюшке величать, простите пацанов.
Розингер: – Эдуардович.
Гость: – Федор Эдуардович, вы, если что – ко мне. Если какие промблемы…
Распахивается дверь. Вбегает Дерибас в ушанке Розингера. В руках –
узел. Протягивает пахану телогрейку и трубу.
Пахан: – Дерибас?
– Я.
– А не тебя ли, змей, я зырил в сорок втором в Дубравлаге, в Мордовии?
– Точно, батя.
Пахан (вздыхает): – Все гастролируешь? Пацаны твоего года на фронте головы
клали, а ты… (Розингеру) За десантника себя понтярит. Прыжок – с кровати на
горшок.
Дружный смех зеков.
Пахан: – Ты не мне давай, а ему. Кого обидел.
Розингер (пахану): – Спасибо. Данке шён.
Пахан: – Да что вы, Федор Эдуардыч! Какие у нас с вами могут быть церемонии.
Позвольте? (берет трубу, разглядывая) Золотая.
Дерибас: – Я не знал, батя, шоб я так жил, не знал!
Пахан: – Да ты, змей, если бы знал, давно ее на кусочки бы распилил!
Снова смех зеков.
Распахивается дверь. Входит караульный:
– Розингер кто? К коменданту!
Розингер встает, пахан подает ему телогрейку. Срывает с головы Дерибаса
ушанку и надевает на Розингера.
Розингер и пахан выходят из барака.
В кабинете начальника лагеря. Это нестарый спортивного вида капитан. Шея
обмотана шарфом.
Перед ним сидит Розингер.
Капитан (шепотом): – У меня, простите, горло… Ангина. Холодного выпил.
Здравствуйте, Фридрих Эдуардович.
Входит сержант с чаем. Ставит перед капитаном.
Капитан: – А гостю? Ты знаешь кто это? Великий музыкант. Первая труба
Европы. (Розингеру) Мне Пономарев звонил. Следователь, который в Москве с вами
работал.
Сержант принес чай Розингеру. Поставил вазочку с печеньем.
Капитан: – Вы, конечно, понимаете, что я пригласил вас не чаи
распивать.
Он морщится, прикладывая руку к горлу. Потом стучит кулаком в стенку. Входит
сержант.
Капитан (все также шепотом): – Вася, ты видишь, я – немой. Изложи гостю
обстановку.
Сержант (робея): – Значит… Вроде как подходят праздники. Октябрьские.
Ну и… надо бы концерт какой создать…
Капитан: – Не какой, а торжественный. В порядке воспитательной культработы.
(сержанту) Расскажи про клуб.
Сержант: – У нас клуб очень хороший. Отапливается. На двести мест. Пианино
есть.
Розингер: – Концерт? Соло?
Капитан и сержант переглядываются, не понимая.
Розингнер: – Мне выступить? Одному?
Сержант: – С оркестром. Розингер: – Для кого тут выступать?
Капитан: – Здесь тоже люди.
Пауза. Потом, слегка улыбнувшись, Розингер говорит: – Французы говорят:
«Чтобы сделать рагу из кролика, нужна хотя бы кошка». Где он, этот оркестр? Хотя
бы скрипач и аккордеонист?
Капитан: – Будем искать по зонам, В Дальлаге, в Берлаге, в Юзлаге. Найдутся
и трубачи, и скрипачи.
По территории лагеря идут Розингер и сержант. Подходят к небольшому
бревенчатому дому. Вывеска «Изолятор». Сержант срывает ее и отпирает ключом
дверь: – Заходите.
Розингер: – Изолятор?
Сержант: – Построили новый, каменный.
Они входят внутрь дома. Печка, кровать. Стол.
Сержант приложил ладонь к печке: – Тепло. Я распорядился – протопили (кладет
на стол ключи). Вот ключи.
Розингер приложил обе руки к печке в растерянности.
Сержант: – Располагайтесь. Теперь это ваша квартира.
Сержант ушел. Розингер посмотрел в окошко, за которым валили густые
хлопья снега и в восторге, как был – в ушанке, телогрейке и валенках
опрокинулся на кровать…
Клуб лагеря.
На сцене за столом капитан и Розингер.
В зале сидит десятка два заключенных.
Капитан: – Внимание! Вы уже, наверное, знаете, что у нас организуется
музыкальный коллектив. Он будет обслуживать всю зону Севлага. Гражданин
Розингер завершил большую работу по выявлению музыкантов среди вас. Сегодня будем
с вами знакомиться.
Вопрос из зала: – Без инструментов?
Капитан: – Инструменты имеются. В Магадане управление ГУЛАГА выделило.
Розингер: – Кто первый?
Молчание. Потом голос из зала: – Можно мне?
Капитан: – Пройдите на сцену.
На сцену спешит тщедушный зек в очках.
Капитан: – Фамилия?
Зек: – Казначеев. Матвей Сергеевич.
Розингер (заглядывая в бумаги): – Саратовская консерватория?
Соломин: – Да. Кларнет.
Розингер шепчется о чем-то с капитаном.
Зек стоит в ожидании. Видно, как дрожат его руки…
Капитан: – Кларнета у нас нет. Так что…Может, потом достанем, но пока…
Зек, потерпев неудачу, бредет к спуску со сцены.
Розингер: – Минутку! А на трубе можете?
Зек: – Могу. Но ведь она… для вас.
Розингер: – У нас две трубы.
Берет с соседнего стола, где
лежат инструменты, трубу и протягивает Казначееву.
Тот берет ее, оглядывает: – А что играть?
Розингер: – Что хотите.
Зек подносит трубу к губам и играет… «Караван».
Розингер (хлопает в ладоши): – Стоп! Стоп! Следующий.
Казначеев, совершенно убитый отдает трубу.
Розингер: – Ну кто так начинает «Караван»? Надо пьяно, пьяно, дольче… А
ты? Ну что стоишь, лабух? Будем играть вместе. Следующий!
Вечер. Всё также падает снег.
Слышно, как в клубе играют на пианино.
Потом его сменяет мандолина.
В клубе.
Капитан: – Теперь гитара!
Голоса из зала: – Я! Я! Я!
К сцене спешат трое «номинантов».
Капитан: – Только один, только один.
Розингер: – Нет, у нас как раз три гитары.
В фойе солдат, охраняющий дверь зала, слушает, как звенят в зале
гитары.
В зале.
Капитан: – Ну вот. Набор пока прекращен. Будут еще инструменты, мы сообщим.
Голос из зала: – Фокусы можно? На картах. Могу показать.
Капитан: – Не надо фокусов. Заканчиваем. Еще раз спрашиваю: есть
скрипачи? Скрипка у нас есть. Нужен скрипач.
Голос: – Я!
Капитан: – Скрипач?
Дерибас (это он): – Солист. Оригинальный жанр.
Капитан делает знак подняться на сцену.
Дерибас (кланяется Розингеру) Привет начальству.
Капитан (хмуро): – Начинайте.
Дерибас снимает бушлат, оставшись в матросской тельняшке. Подпрыгивает
и ловко проделывает несколько степов чечетки.
Напевает:
Одесса – это город перший класс.
Не Вологда, не Омск и не Саратов.
И если вам в Одессе выбьют глаз,
Так вам его уставит сам Филатов.
Тишина. Номер успеха не имел.
Дерибас: Как на Дерибасовской
Угол Ришельевской…
Дерибас видит отрицательную реакцию и замолкает.
Капитан (встает): – Так, закончили. Надо освободить помещение.
Дерибас (умоляя): – Начальник! Бог троицу любит. Позволь еще одну
попытку? Последнюю.
Указывает на стоящее в углу сцены пианино: – Но тут нужна музыка.
Капитан: – И так сойдет.
Но Розингер садится за пианино.
Дерибас под его аккомпанемент отбивает чечетку, и поёт:
Есть у меня в кармане
Шоб я так жил, шпана,
Не бабки и не мани,
А верная жена.
Да-да, да-да
карманная жена.
Прописана в кармане
Шоб я так жил, не вру.
Но ходит на свиданье,
как только позову.
Не вру, не вру,
как только позову.
Ее кормить не надо,
Уже давным-давно,
Не хочет шоколада,
Не просится в кино
Давно, давно
Не просится в кино
Не ссорились ни разу.
Я для нее пахан.
По моему приказу
Хиляет в мой карман.
С ней красотой сравниться
Еще никто не смог.
А ведь она – девица
От головы до ног.
Не верите? Вот фотка
не правда ли, красотка.
Царица, ламцадрица,
Клянусь, японский бог.
Дерибас достает из кармана брюк фотографию и показывает ее, потом
целует, потом взяв ее в зубы, завершает свой номер в танце.
Зеки, сидящие в зале, аплодируют. Видно, что и капитану этот номер
понравился. Он вопросительно смотрит на Розингера.
Розингер одобрительно кивает: подойдет!
Дерибас, поднимая с пола бушлат: – Спасибочки, спасибочки. Значит в
джазе не только девушки, но и я?
Капитан: – Стихи сам сочинял?
Дерибас: – А то. У меня способности.
Капитан: – Знаем про твои способности. Покажи карточку.
Дерибас протягивает фотокарточку капитану.
Капитан: – И вправду красивая? Где взял?
Дерибас: – Нашел.
Розингер тоже бросает взгляд на фото: – Ну-ка…
Крупно – женское лицо в черном берете. Внизу – надпись по-немецки
«Марлен Дитрих». Обычная сувенирная открытка.
Капитан: – Ну что, пошли?
В зале остались только он, Розингер и Дерибас. Розингер переворачивает фотографию.
Она надписана от руки по-немецки. Он читает надпись. Дерибасу: – Где вы это
нашли?
Дерибас: – Та какая разница. Нашел и все.
Розингер: – В Ташкенте?
Дерибас: – Чего-чего?
Розингер: В Ташкенте? Где все евреи воевали? Пошел вон, холера.
Дерибас: – Та ты шо? Шуток не понимаешь?
Розингер: – Я сказал: пошел вон.
Дерибас спускается со сцены, надевая свой бушлат. Капитан с удивлением
наблюдает за этим.
Дерибас (остановился): – А если скажу, где взял фотку? Оставишь в
джазе?
Розингер: – Идет. У кого?
– У немого Карлика. В шестом бараке.
Розингер: – Карлик? Немой?
Дерибас: – Эстонец.
Розингер уже надевает шапку и телогрейку: – Немой?
Дерибас: – Как пробка. Молчит всю дорогу. Пацаны даже заставили его
пасть открыть, думали – придуривается, или язык у него отрезанный. Нет. На
месте.
Вечер. Внутри шестого барака.
На нарах двое играют в карты. Остальные – зрители и болельщики.
Один из игроков: – На что играем?
Второй: – На свитер.
Первый: – Не вижу. Дай потрогать.
Второй (кивает в сторону угла, где кто-то лежит) Позырь.
Второй встает, подходит к лежащему. Это страшно исхудавший парень.
Светлые волосы. Очки. Глаза закрыты. Лоб в испарине.
Игрок спокойно ощупывает его свитер. Лежащий даже не шевелится.
Игрок возвращается к игре: – Пойдет.
Они начинают бросать карты на грязную подушку, лежащую между ними.
Второй (погодь): – А он не заразный?
Первый: – Нет. Просто доходной. К утру копыта откинет.
Игра продолжается.
Второй: – Моя взяла.
Первый, помрачнев: – Молчу. Можешь взять шмотки.
Второй подходит к лежащему и начинает ворочать его, стаскивая свитер.
– Подсобите, пацаны…
Мрачные лица заключенных. Никто не пошевелился.
Открывается дверь. Входят сержант Василий, Розингер, пахан Батя и
медсестра.
Замешательство. Все замерли. Выигравший отступает от больного.
Пахан: – Где эстонец?
Ему показывают.
Пахан отступает, пропуская к больному медсестру. Она трогает лоб
немого. Достает из кармана бушлата термометр. Хочет стащить с немого свитер. Сразу
двое заключенных бросаются помочь. Сестра ставит парню термометр, достает из
кармана деревянный стетоскоп и прикладывает к груди.
Сестра: – Больной, как чувствуете?
Парень открыл глаза.
Сестра: – Как чувствуете, больной?
Голос: – Он не говорит. Немой.
Сестра достает термометр.
Напряженные лица зеков. Нет, это уже не зеки. Это люди.
Скрипнула дверь. Все обернулись. Это выскользнул наружу игрок,
стаскивавший с немого свитер.
Все вопросительно смотрят на сестру.
Сестра (сержанту) Сорок. Думаю – воспаление легких.
Сержант: – А не скарлатина? Весь барак свалится.
Сестра: – Скарлатина – детская болезнь. Но… лучше его в изолятор.
Давай, Василий, организуй носилки.
Ночь. В изоляторе.
Больного уже раздели и уложили на койку.
Рядом медсестра.
Проверяет у него пульс. Осторожно вытирает пот со лба.
Немой открывает глаза и долго смотрит на сестру. Потом говорит по-немецки:
Мама, это ты? Мама, потуши свет, мама…
Сестра вскакивает и бросается в соседнюю комнату, где сидят сержант и
Розингер.
Сестра: – Он… заговорил! Только его не понять, вроде маму зовет.
Сержант и Розингер входят к больному.
Сержант: – Карл! Карл! Эй!
Парень молчит.
Сестра: – Здесь никто эстонского не знает. А если у больного жалобы? Укол
я ему сделала, температура упала, но…
Сержант выходит с Фредди в соседнюю комнату.
Сержант: – Что делать? Одним больше – одним меньше. Как говорится – бог
дал, бог взял. Спишем.
Розингер: – Значит, он эстонец?
Сержант: – Немец.
Розингер: – Немец? Откуда, здесь?
Сержант: – Военнопленный. Только…об этом в зоне никто не знает. Вы уж
меня не подводите.
Сестра (входит): – Что же мне делать?
Сержант: – Если бы кто знал немецкий. У нас в школе был французский.
Но Фредди уже шагнул в палату и плотно закрыл за собой дверь.
Он нагнулся над больным и прошептал по-немецки: – Карл, здравствуй!
Но больной молчал.
Фредди снова сказал несколько слов, но немец лежал, молча, глядя на
Фредди. Может быть, его смущала лагерная телогрейка Розингера?
Розинггер пододвинул стул к койке, сел. Заглянули сестра и сержант, но
маэстро сделал им знак закрыть дверь.
Немец закрыл глаза. Казалось, он заснул.
И вдруг Розингнер тихонько запел
Hinter der Kaserne,
vor dem groen Tor
steht eine Laterne,
und steht sie noch davor.
Da wollen wir uns wiedersehn,
bei der Laterne woll’n wir stehn,
wie einst, Lili Marleen, wie einst,
Lili Marleen
(У ворот казармы
Верным часовым
Столб застыл фонарный.
Мы замерли под ним…
Как бы хотелось мне опять
Под фонарем зарю встречать,
Как встарь, Лили Марлен.
С тобой, Лили Марлен.)
Это были слова знаменитой немецкой песенки «Лили Марлен»
И вдруг парень открыл глаза, потом зажмурился и зарыдал… Он уткнулся в
подушку, но его рыдания все равно были слышны… Вбежали сестра и сержант.
Но Розингер кивнул ободряюще и взял парня за руку.
– Тихо, тихо, сказал он по-немецки, – я тоже немец. Я тоже немец.
День. Розингер в кабинете у капитана.
Капитан: – А попал к нам этот немец… Даже не знаю как объяснить. Ему
следует быть в спецлагере. Для военнопленных. Тоже не сахар, но зато все вокруг
свои. Я послал запрос, потому как не положено среди гражданских. Пока – ничего.
Да он вроде тут прижился. Эстонец. Прибалт. И все. Слово немец, фашист – не дай
бог. Дня бы здесь не прожил. Ничего, поправится, выйдет на работу.
Розинггер: – Я уже с ним говорил. Вы знаете, кто он был на гражданке?
Капитан: – Гитлерюгенд, кажется.
Розинггер: – До призыва учился в консерватории.
Капитан: – Да?
Розингер: – Да! И знаете, по какому классу? Струнных инструментов.
Капитан (без энтузиазма): – Да?
Розингер: – Скрипач!
Капитан: – Да?
Розингер: – Да! Это же то, чего нам не хватало! Скрипка у нас в клубе –
сирота. Да что там, джаз без скрипки тоже сирота.
Капитан: – Ага. Но как же…
Розингер: – Я беру его в свой джаз.
Капитан: – Здорово! Но… а он хорошо играет? Не подведет?
Розингер: – Вы мне доверяете? Я вас не подведу, товарищ капитан.
Ранее утро. Только что рассвело. Колонна зеков выходит за ворота лагеря
и в сопровождении караульных с собаками идет к дороге.
День. Изолятор.
Карл сидит в кровати. Рядом – Розингер
(Диалог идет по-немецки, мы слышим закадровый перевод)
Розингер: – А помнишь кондитерскую Шварцмана? Возле кирхи?
Карл: – О, какой там был штрудель! С орехами, с изюмом. С корицей. Мама
всегда посылала за ним туда меня.
Розингер: – Куда это все девалось? Берлин, Берлин…
Карл: – Шварцманов отправили, куда следует еще в сорок втором. Я это
видел, стоял на улице с мальчишками. Они ведь были евреи.
Розингер: – Да? Не знал.
Карл: – Помню, как раз в тот день отец разбил вашу пластинку. Я плакал,
собирал потом кусочки… Хотел даже склеить. Ничего не получилось. Отца уже нет.
Потом я понял, что он был прав. Наши евреи вели себя неправильно.
Розингнер: – Вот как? Почему же?
Карл: – Торговля, бизнес… Это дело коренной нации – немцев.
Розингнер: – Но я ведь не был капиталистом!
Карл: – Правильно. Музыка, – пожалуйста, но лезть в политику… Чем это кончилось?
Еврей не должны плясать на немецкой свадьбе. Знать свое место.
Розингер: – Ты думаешь, так будет и теперь? После Нюрнберга!
Карл: – Евреев в Германии больше нет. А тогда… Мы – великая нация, а
нас превратили в носовой платок, в который сморкался каждый, кто хотел.
Розингер: – И чего твой Гитлер добился?
Карл (грустно): – Гитлер совсем не мой. Я – немец. А он – еврей.
Розингер: – Значит, мы с ним заодно. Два великих еврея.
Карл: – Нет, господин Розингер, нет! Вы не такой! Бывают разные евреи.
Розингер: – А немцы? Все ангелы?
Наступает неловкое молчание.
Входит Нюра (медсестра): Ну как он?
Нюра достает из кармана яблоко и дает Карлу: – Только осторожно,
холодное.
Карл греет в ладонях яблоко и вдруг начинает рыдать.
По пустынной улочке бегут два немецких солдата. Один из них – Карл.
Слышится шум приближающегося танка.
Один из них (Гюнтер): – Сюда!
Парни вбегают в дом. В окно виден советский танк. Он останавливается.
Тишина.
Гюнтер распахивает шкаф, срывает с вешалок вещи: – Быстрее, быстрее!
Срывает с себя китель, расстегивает брюки.
Карл, глядя на него, тоже начинает лихорадочно переодеваться.
Голоса русских: – Смотри, уже яблони цветут.
Второй голос: – У нас в это время еще не цветут.
Голос: – Эх, сейчас бы яблочка. Хоть прошлогоднего.
Голос: – Ладно, поехали. Некогда.
Голос: – Айн момент!
Голос: – Автомат возьми!
Но танкист уже вошел в брошенный хозяевами дом. Тишина. Никого.
Он проходит в одну комнату, в другую. Видит яблоки, рассыпанные под
кроватью.
Танкист (кричит): – Есть!
Он нагибается, расстегивает гимнастерку и начинает класть яблоки за
пазуху. Шорох. Он приглядывается и видит под кроватью немецкий сапог. Тянет за
него. Выстрел из автомата. Танкист падает. Яблоки рассыпаются.
Танкист у танка: – Коля!
Вылезает из танка и с автоматом бежит к дому. Из дверей выбегает
Гюнтер. Он ковыляет, потому что у него только одна нога в сапоге.
Танкист стреляет. Гюнтер падает. Танкист подбегает и стреляет в немца в
упор два раза.
Третий танкист бежит в дом. Наклоняется над убитым танкистом: – Коля!
Полушкин!
Вбегает второй танкист.
Третий: – Догнал?
Второй: – Подох, гад…
Скрипит дверь шкафа. Солдаты поднимают автоматы. Из шкафа выходит Карл,
поднимает трясущиеся руки.
Второй: – А-а, еще один! Сука!
Стреляет, но его товарищ отбивает автомат в сторону: – Не надо!
Второй: – За Колю!
Третий обнимает его, не давая стрелять: – Не надо!
Отбирает автомат.
Второй подходит к трясущемуся от страха Карлу и бьет его по лицу.
Третий (Карлу): – Пошел! Пошел!
Они выводят Карла из дома.
Светит солнышко. Поют птицы. Апрель.
Карл все в той же одежде – свитер, ноги в носках, без сапог – сидит
перед офицером. Рядом – молоденький лейтенант-переводчик.
Карл: – Я не стрелял, я не стрелял… Гитлер – капут.
Офицер: – Когда призван?
Карл: – Шестнадцатого. Гитлерюгенд.
Переводчик переводит. Слышен стук в соседней комнате.
Офицер: – В гражданский. Пусть расскажет блатарям, как их хату
поджигал, как сестру насиловал, над матерью измывался.
Переводчик: – Но он же не стрелял.
Офицер: – Ты тоже не стрелял, а попал бы им в руки… Уважаю вашу нацию, только
злости у вас мало.
Переводчик (Карлу): – Пошли!
Карл: – Куда теперь?
Переводчик (кричит): – Молчать!
Карл: – Но я…
Переводчик: – Запомни: теперь ты должен только молчать. Ни слова
по-немецки. Заговоришь – убьют. Понял? Ты – немой.
Офицер: – Что ты ему сказал?
Переводчик: – Пусть подумает о теплых вещах. На Колыме – холодно.
Снова изолятор в «Севлаге».
Нюра (вздыхая): – Да… Война, война. Карл, лекарство!
Капает в стакан из пузырька лекарство.
Розингер выходит в соседнюю комнату.
Нюра дает лекарство Карлу.
Карл: – Данке…
Нюра: – Данке, данке… Спасибо надо сказать! Ты в России. Ну! (ласково)
Спа-си-бо.
Возникает нежный голос скрипки. Это мотив «Лили Марлен». Нюра гладит
щеку Карлу. Оба с нежностью смотрят друг на друга. Поет скрипка.
Открывается дверь и из соседней комнаты входит Розингер, продолжая
играть на скрипке. Обрывает игру.
Нюра и Карл, прервав свое невольное забытье, оборачиваются к Розингеру.
Карл: – Спа-сибо.
Розингенр подает скрипку Карлу: – На!
Карл в растерянности смотрит на Фредди.
Розингер: – Запомни: гитлерюгенда нет, войны нет, Германии нет. Есть
только она – твоя скрипка.
Нюра: – Но он же не музыкант!
Розингер: – Будет музыкантом. Так надо.
Нюра (продолжая вступаться за Карла, кричит): – Но как это можно? Он же
не скрипач!
Розингер (поднимая смычок): – Я тоже не был музыкантом. Но господин
учитель сказал мне – будешь музыкантом (хлещет по столу смычком, повторяя с
каждым ударом) будешь, будешь, будешь! Мне было только шесть лет. (швыряет
Карлу смычок) Ты же солдат, черт возьми! А как люди идут в атаку? Надо,
понимаешь? Надо!
Нюра испуганно выскользнула из комнаты.
Розингер кадет скрипку на плечо: – Все просто. Кладешь ее на плечо… Вот
так…
Клуб лагеря. На сцене зрительного зала собрались музыканты, кто с
трубой, кто с гитарой, пианист уселся за свой инструмент… Здесь и Карл со
скрипкой в руках.
Розингер хлопает в ладоши: – Тишина!
Трубач: – Что будем сегодня репетировать?
Розингер (берет в руки трубу): – Караван. С него будем начинать. Приготовились!
Трубач: – Фредди Эдуардович… Есть предложение.
Розингер: – Предложение будешь делать своей девушке. Итак…
Розингер начинает играть… Оркестр подхватывает.
Розингер обрывает игру (трубачу): – Ну что ты хотел?
Трубач: – Начинать надо с «Паренька».
Розингер: – Бред.
Трубач: – С «Паренька».
Розингер вздыхает: – Но это же не хит! А начинать надо с хита.
Трубач: – Да?
Выходит на авансцену: – Здравствуйте. Начинаем концерт оркестра под
управлением Фредди Розингера.
Розингер с усмешкой наблюдает.
Трубач: – Сейчас вы услышите самую любимую песенку нашего оркестра…
Ирония не оставляет Розингера.
Трубач: – Ай да парень-паренек, дайте только парню срок…
Пауза. Общий хохот.
Розингер секунду молчит, а потом хохочет вместе со всеми музыкантами.
Розингер (трубачу): – Умница!
Он приложил трубу к губам и оркестр «рванул» «Паренька».
Вместе со всеми играл Карл. Во всяком случае, водил смычком по струнам.
И вот мы видим этот же зал, полный заключенных.
В первом ряду – капитан, вольнонаемные служащие.
Над сценой плакат «Да здравствует 52 годовщина Октября!»
Занавес закрыт.
На авансцену выходит знакомый нам трубач Казначеев.
Шум в зале стихает.
Казначеев: – Добрый вечер. Начинаем концерт, посвященный пятьдесят
второй годовщине Октября. Выступает оркестр под управлением Фредди Розингера.
Зал аплодирует.
Казначеев: Открывает наш концерт веселая песенка «Парень-паренек».
Розингер подносит к губам трубу, и оркестр играет вступление.
Казначеев поет:
Наш товарищ – весел и хорош,
Лучше парня в мире, право, не найдёшь.
Он красив, он вежлив и умён,
Всех друзей своей улыбкой
покоряет он.
Ай да парень-паренёк,
В этом парне виден прок.
Такого нет, чтоб сделать он не мог:
Он дом построить сможет,
И обед состряпать – тоже.
Ай да парень-паренёк,
Дайте только парню срок…
Зал взрывается хохотом. Смеется капитан– начальник лагеря.
«Солист» делает удивленное лицо. Пожимает плечами. Просит оркестр
играть дальше. Звучит музыка и Казначеев поет:
Дайте парню только срок…
Снова хохот в
зале.
Снова
Казначеев пожимает плечами, обращает вопросительный взгляд к музыкантам. Потом,
словно что-то вспоминает и поет:
Ай да
парень-паренек
В этом парне
виден прок
Себя покажет –
Не узнаешь
даже,
Что за
чудо-паренёк!
(Из-за кулис
выходит Нюра в нарядном платье и белых «лодочках»).
Есть у нас и
девушка одна...
Девушек всех
бойче и стройней она.
Повстречал её
наш паренёк,
Только
заглянул ей в очи –
Сразу занемог.
(Теперь поет
Нюра):
Ай да
парень-паренёк,
В этом парне
виден прок.
Хотел в любви
признаться, но не смог,
И рассказал,
что дом построить может,
Ну и стряпать
может тоже...
Ай да парень-паренёк,
Ай да
парень-паренек!
Он все ей
скажет
Не узнаешь
даже,
Что за
чудо-паренёк!
Публика
встречает номер овациями
Розингер продолжает концерт.
Теперь он с оркестром играет «Сент Луис блюз».
В зале пахан «Батя». Он счастлив и раскачивается в такт музыке.
Вечер. У ворот другого лагеря. Вывеска «Заплаг». Очертания бараков. Сторожевые
вышки. Едва слышно поет труба Розингера…
В клубе.
Играет оркестр.
Розингер: – Скрипка! Скрипка! Что случилось?
Карл беспомощно разводит руками: – Она молчит. Не хочет играть.
Розинггер подходит, берет скрипку: – Да у тебя ведь не в порядке «ми».
Карл: – Ми-ми?
Розингер: – Струна «ми». Она лопнула! Но можно играть и на трех
струнах. (Играет на скрипке. Отдает Карлу, и оркестр снова играет).
Розингер: – Скрипка! Опять?
Карл, опустив скрипку, жалобно разводит руками.
В зале смех. Зрителям нравится эта шутка.
Розингер (берет скрипку): – У тебя лопнула «ля».
Карл: – Ля-ля?
Зрители в восторге.
Розингер: – Но можно и на двух струнах (играет. Отдает Карлу скрипку.
Оркестр играет).
Розингер; – Опять?
Карл все так же разводит руками.
Зал покатывается от смеха.
Розингер осматривает скрипку: – У тебя лопнула «ре»
Карл: – Ре-ре?
Зал прыгает на скамейках от восторга.
Розингер: – Ну знаешь ли… на одной струне мог играть только Паганини.
Карл: – Нини?
Розингер идет за кулисы и возвращается с другой скрипкой, дает ее
Карлу.
Карл: – Ми-ми, ля-ля, ре-ре?
Розингер: – Да! Нини.
Бурные аплодисменты. Сценка пришлась по вкусу публике.
Казначеев: – А теперь выступает любимец Одессы, король Молдаванки,
рыцарь Пересыпи Де-ри-бас!
Из-за кулис на авансцену выбегает в своей вечной тельняшке и в
соломенной шляпе Дерибас. Делает несколько степов чечетки, вступает джаз и
Дерибас, пританцовывая, поет:
– Есть у меня в кармане,
Что б я так жил, шпана,
Не бабки и не мани,
А верная жена…
Дерибас исполняет всю песенку до конца под восторженный прием публики.
Рассвет. Лагерь. Удары гонга. Это подъем.
В бараке № 6 заключенные одеваются. Закуривают. Кашель. Кряхтенье.
Голос: – Слыхать – сегодня тридцать.
Второй голос: – Отпустило, слава богу. Вчера было сорок. Воробьи
померзли.
Карл одевается вместе со всеми.
Зеки, выходя наружу.
Один из них: – Кому сегодня топить?
Голос: – Кому? Музыканту. Сачок поганый, филон.
Карл с виноватым видом смотрит на уходящих, кладет поленья в печку. Это
бочка из-под горючего.
Заключенные ушли. Карл растапливает печку.
Весна, снег почти сошел, и проселочную дорогу развезло.
С трудом преодолевает глубокие лужи и рытвины трактор, таща за собой прицеп.
В нем – караульный с собакой, лагерные музыканты, Розингер, Казначеев, Нюра.
Казначеев, стараясь перекричать шум тракторного двигателя: – А почему
Карл не поехал?
Нюра: – Дневалит. Сегодня его очередь.
Казначеев: – А что нельзя его освободить?
Розингер: – Освободить… Забудь это слово.
Трактор со своими пассажирами въезжает в ворота лагеря. Лай овчарок, караульные
осматривают гостей, пропуская внутрь.
Зал лагерного клуба. Занавес закрыт. Слышен шум голосов.
За кулисами оркестранты. Они, как всегда перед началом, взволнованны.
Розингер местному офицеру: – Народу много?
Офицер: – Полный зал.
Розингер: – (Прислушавшись) Что это? Странные какие-то голоса.
Офицер: – Японцы.
Пауза. Розингер: – Пленные?
Офицер: – Да вы не волнуйтесь. Они – смирные. Как дети.
Розингер (недовольно): – Джаз – это не для детей.
В зале. Его заполнили японские военнопленные. Они оживлены, громко
переговариваются.
Раздвигается занавес. Оркестр сидит перед публикой.
Казначеев выходит на авансцену. Рядом – переводчик.
Казначеев произносит обычное: – Добрый вечер! Оркестр Фредди Розингера
рад вас приветствовать.
Переводчик переводит текст. Японцы очень серьезно слушают.
Нюра садится за стол. Розингер ставит перед ней стакан, сыпет чай,
наливает кипяток: – Устала?
Нюра совершенно безучастна.
Розингер: – Ну я тебе скажу… Эти японцы… Ты знаешь, я даже хотел совсем
остановить концерт. Что случилось?
Нюра молчит.
Розингер: – В чем дело?
Нюра: – Чай совсем холодный.
Розингер: – А ты знаешь, англичане, например, очень любят холодный чай.
Нюра: – Какое мне дело до англичан!
Нюра встает: – Я пошла. До завтра.
Розингер (удерживая ее за руку) Что случилось!
Нюра падает на стул и тихо плачет.
Розингер удивленно смотрит на нее.
Нюра (сквозь слезы): – Карла забрали.
Розингер – Ты что? Куда?
Нюра молчит.
Розингер бросается к вешалке, надевает шапку.
Нюра: – Его уже увезли.
Розингер возвращается в комнату.
Нюра: – Вызвали к капитану. Оформили какие-то документы… Приезжал уполномоченный
из Магадана.
Розингер: – Но что за срочность?
Нюра: – Машина не могла ждать. Что с ним теперь будет?
Розингер: – Хорошо будет. Думаю, что его отправят на Большую землю. К
своим. В немецкий лагерь.
Нюра: – А… как же теперь наш джаз?
Розингер: – Как-нибудь справимся. Пей чай.
Нюра: – Вам хорошо тут чаи распивать, а Карл…
Розингер: – Ну вот, мне уже завидуют! Нет, я действительно счастливый
человек.
Надпись «Берлин, 1955 год»
День. Улица послевоенного Берлина. Следы разрушений.
Три музыканта – аккордеонист, гитарист и скрипач наигрывают «Сказки
Венского леса». Изредка кто-нибудь из прохожих бросает монетку в большую
жестяную банку из-под американской тушенки.
Двое мальчишек и девочка, стоя поодаль, слушают музыку.
Музыканты закончили вальс. Передышка.
Аккордеонист (скрипачу): – Карл, ты где учился играть?
Карл (это он): – О! Ты даже не поверишь. У самого Фредди Розингера.
Оба музыканта усмехаются.
Аккордеонист: – Ты, Карл, ври, да не завирайся.
Карл: – Да, да!
Подходят два американских солдата. Один из них – чернокожий.
Карл кладет скрипку на плечо и играет.
Солдаты: – О! Сент Луис блюз? Америка!
Товарищи Карла улавливают на ходу мелодию и играют уже все трое.
Но вот музыканты опустили инструменты. Американец дает им пачку
сигарет. Солдаты уходят.
Гитарист: – Карл, где ты выучил эту мелодию?
Карл (гордостью): – Я же вам говорю – у самого Фредди Розингера.
Он распечатывает сигареты, и музыканты закуривают.
Подходит толстый немец в клетчатой куртке.
Немец: – Ребята, вы меня знаете. Я – Битнер, Йозеф.
Аккордеонист: – Неплохие у тебя сосиски, Йозеф. Только с музыкантов мог
бы брать поменьше.
Битнер: – Могу бесплатно.
Карл: – С чего это ты такой добрый?
Битнер: – Я деловой. Как говорят американцы – бизнес. Я вам кормежку – вы
мне музыку.
Гитарист: – Приходи хоть каждый день и слушай.
Битнер: – Нет, вы придете ко мне. Кормлю и на сигареты подброшу. Идет?
Аккордеонист (за всех): – Идет!
Маленькое заведение «У Битнера». Несколько столиков, за стойкой – Битнер
с сынишкой. В уголке – Карл с товарищами. Играют «Лили Марлен».
Вечер. Бар опустел. Битнер дает музыкантам деньги.
Аккордеонист: – Мог бы добавить, Йозеф. Вторую неделю играем,
посетители довольны.
Битнер: – Не могу, ребята. Сами знаете, какая нынче дороговизна. Еле
свожу концы с концами.
Музыканты выходят на улицу, Битнер запирает дверь.
Музыканты уходят по плохо освещенной улице.
Звучит мелодия из немецкого фильма «Женщина моей мечты». Играют Карл с
товарищами.
Исполнение закончено, минутная пауза.
Битнер (подходя): – Ребята, а нельзя ли что-нибудь новенькое? Посетители
просят какой-нибудь шлягер… Ну вы сами знаете.
Музыканты смущены.
Аккордеонист: – Мы подумаем.
Битнер отошел. Музыканты смущенно переглядываются. По-видимому, никаких
новых шлягеров они не знают.
Битнер за стойкой оглядывает посетителей.
Карл поднимает скрипку и начинает играть. Это – «Парень-паренек». Мелодия
звучит сначала робко, но вот к скрипке присоединяются аккордеон и гитара.
Битнер слушает.
А задорный мотив уже звенит во всю мощь и посетители в восторге стучат
в такт пивными кружками.
Исполнение закончено. Битнер одобрительно подмигивает музыкантам.
Голоса посетителей: – Бис! Еще раз, еще раз!
И снова в маленьком берлинском баре звучит «Парень-паренек».
По улице бредет Розингер. Он в дешевом костюме, пыльных башмаках,
старой шляпе. За спиной рюкзак.
Фредди рассеянно рассматривает бедные витрины лавок, крупные дорожные указатели
по-немецки и по-английски.
Розингер останавливается у декоративного пруда и смотрит на плавающих в
нем уток.
Потом бредет дальше. Едва слышна откуда то музыка.
Розингер останавливается, прислушиваясь. Потом идет на звуки музыки,
все убыстряя шаг. Звучит «Парень-паренек».
Розингер открывает дверь бара «У Битнера». Музыка звучит в полную силу.
Розингер останавливается в дверях. Оглядывает бар.
Садится за столик. Слушает.
Исполнение песенки закончилось. Посетители аплодируют.
Голоса: – Еще раз! Еще!
Карл и его товарищи начинают играть снова.
Розингер сбрасывает с плеча рюкзак и развязывает его.
Достает из него свою трубу.
И вдруг в музыкальное трио – скрипка, аккордеон и гитара вплетается
звонкий голос трубы!
Посетители оглядываются и видят вставшего со стула Розингера, играющего
на своей «золотой» трубе.
Трио перестает играть и Карл бросается к Розингеру. Обнимает его: – Фредди!
Вернулся?
Розингер: – Как видишь.
Они с радостью смотрят друг на друга.
Розингер: – Ты так и не научился играть, мальчишка. Фальшивишь.
Карл улыбается.
Карл и Розингер поднимаются по лестнице жилого дома.
Карл открывает ключом дверь, кричит: – Мама, смотри, кто к нам пришел!
Розингер и Карл сидят за столом. Мать Карла – седая старушка – ставит
перед ними нехитрое угощение.
Мать Карла: – Сын так много о вас рассказывал.
Она достает платок и всхлипывает: – Если бы не вы…
Розингер: – Ах, фрау Ланге, он на моем месте поступил бы также.
Фрау Ланге: – А где та русская девочка, которая поила его с ложечки?
(плачет) Вы – благородные люди.
Розингер: – В Талмуде сказано: кто спас одну жизнь, тот спас весь мир.
Фрау Ланге: – Вы верующий, господин Розингер?
Розингер: – Как говорят англичане – фифти-фифти. Так, немного. (меняя
тему разговора) Берлин не узнать. Я ведь не был здесь столько лет.
Фрау Ланге: – А ваши родители?
Розингер грустно машет рукой, что означает «их уже нет».
Карл (матери): – Фредди будет жить у нас. Что думаешь делать?
Розингер: – Даже не знаю. Мое имя в Германии уже никому ничего не
говорит.
Карл (оживившись): – Я потолкую с Битнером. Будешь играть с нами!
Улица. На дверях бара «У Битнера» рукописная афиша. Крупно: «Лучшая
труба Европы Фредди Розингер! Только у нас!»
Внутри бара. Посетителей набралось немало. Свое место в углу заняли
Карл и его товарищи. Но они не играют.
Битнер (подходя): – Ну что? Карл, где твой хваленый трубач? Я дал
рекламу, публика ждет.
Карл: – Он сейчас придет.
Битнер: – Играйте без него.
Прошло двадцать лет
В небольшом дворике Карл с каким-то старичком играет в шахматы. Он
постарел, сильно поседел. Это уже не тот хрупкий юноша, которого мы видели
прежде.
Подбегает мальчишка: – Дядя Карл, там к вам пришли!
Карл недовольно оставляет шахматы и неторопливо шагает на улицу к
своему подъезду. Здесь стоит пожилая женщина.
Карл останавливается и вопросительно на нее смотрит.
Женщина (после паузы): – Карл?
Карл: – Да.
Женщина: – Карл, ты меня не узнал? Это я, Нюра! Нюра!
Карл: – Боже мой, это ты?
Нюра (укоризненно): – Не узнал… Конечно, я ведь уже старая.
Карл: – Сестричка…
Нюра (улыбаясь): – Ошибаетесь, господин Карл. Я теперь доктор. Да, да,
закончила институт, работаю в больнице.
Карл: – Все там же? Да что я… Идем наверх.
Нюра: – Карлуша, не могу. Меня мои ждут через час. Я здесь с туристами.
Специально взяла путевку, чтобы побывать в Германии. Вечером уезжаем в Бельгию.
А что Розингер? Как я хотела бы его увидеть.
Карл: – Как ты меня нашла?
Нюра: – Кто хочет, тот всегда найдет. А вот адрес Розингера мне не
дали.
Карл: – Он теперь по другому адресу.
Берет Нюру за руку и подводит к небольшому старенькому автомобилю,
открывает дверцу.
Нюра: – Я успею к автобусу?
Карл: – Это недалеко.
В машине. Нюра с любопытством смотрит на мелькающие мимо дома,
перекрестки.
Машина останавливается.
Карл открывает «бардачок» и берет какой-то предмет, прячет в карман.
Помогает Нюре выйти.
Они – у ворот кладбища.
Карл: – Теперь я прихожу к нему сюда.
Они проходят через ворота, идут по главной аллее.
Нюра: – Когда это случилось?
Карл: – Давно. Сердце.
Мимо них проходят посетители кладбища. Вот седобородый старик в черной
шляпе, вот юноша в «кипе».
Нюра с интересом смотрит на памятники.
Они сворачивают в боковую аллею и подходят к одной из мраморных плит.
Карл: – Гутен таг, Фредди.
На плите надпись «Фридрих Розингер».
Нюра: – Мы забыли цветы.
Карл: – У евреев это не принято.
Они садятся на скамью. Молчат.
Карл: – Это случилось вскоре после его возвращения. Я хотел помочь ему
с работой. В баре, где я играл с товарищами. Он отказался. Наотрез.
Молчание.
Карл: – Ты знаешь, о чем он мечтал? Снова вернуться в СССР! Создать
оркестр и проехать с ним по всей Колыме. По всему ГУЛАГУ.
Нюра: – Там давно уже ничего не осталось.
Карл (доставая из кармана какой-то предмет): – Но люди там живут?
В руках у него портативный магнитофон. Карл нажимает кнопку – слышна
тихая музыка.
Нюра с удивлением прислушивается.
Карл: – Узнаешь? Это – Фредди.
Звуки джаза усиливаются. Звенит труба. Это коронный номер Розингера.
«Караван» плывет над памятниками.
И вдруг – первые кадры фильма – солнечный одесский парк 1940 года,
бегущие мальчишки на звуки трубы и перед ними открываются пустые скамьи Зеленого
театра, а на сцене – «заграничный» джаз, весь в белом, аккомпанирует невысокому
стройному человеку с легендарной Золотой трубой…
