Levin1

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
"МИНСКИЕ ПОЛКОВНИКИ"

август 1975 г. – октябрь 1977 г.

Глава 4

„Обличи ближнего твоего,

и не понесёшь за него греха“.

(Левит 19:17)

Церемония присвоения почётных офицерских званий – в том виде, который постарался ей придать Альшанский, переполнила мою "чашу гнева" – того самого, на который мудрый Экклезиаст не советует поспешать душой. Но есть в Книге Книг и другая заповедь: "Не враждуй на брата твоего в сердце твоём: обличи ближнего твоего, и не понесёшь за него греха". Хоть я и не поклонник Жан-Жака Руссо, но он, по-моему, толковал это правильно: "Поскольку лишь сознание собственных недостатков заставляет нас прощать недостатки других людей, – всякий, кто склонен терпеть мошенников, сам из породы таких же мошенников"... Он даже говорил, что первый – кто видит и не разоблачает, более виноват, чем второй: мошенник соблазнился какой-то выгодой, а этот молчит из глубокого равнодушия к справедливости! Ну, и сам тоже не прочь последовать примеру того мошенника, которого он укрывает.

Кипнис и я шли отдать долг памяти Ефима Давидовича, нашего мученика, а попали на семейное торжество Альшанского.

Кипниса, нашего Учителя в сионизме, Давидович очень уважал и считал подлинным героем. Именно Цфане он адресовал первую открытку (от 4 сентября 1973 года) на ломаном иврите, который только-только начал изучать. Попытка Альшанского не допустить Кипниса на эту церемонию казалась мне кощунством, и хотелось сказать Науму словами моего любимого драматурга Евгения Шварца: "Тень! Знай своё место!"

В следующие два дня я написал статью для ликудовского[1] еженедельника на русском языке "Неделя в Израиле": высказал своё отношение к подвигу Ефима Давидовича и к тому его образу, который был представлен израильской общественности стараниями Альшанского и его свиты. Статью я назвал "Мои земляки – ветераны". Главная мысль (знай своё место!) была выражена в ней вполне сдержанно и корректно. Альшанского в критическом аспекте я вообще не упоминал, и лишь в последней фразе заметил, что два человека в зале не аплодировали "моему земляку Науму Альшанскому". Но и здесь редактор "Недели" Леа Словин (моя соратница по Комитету Действия и борьбе за Кипниса и Давидовича, но... юрист по профессии!) перестраховалась и, не спросив у меня, вставила после слова "земляку" своё добавление: "и хорошему человеку"! Я увидел это, когда статья уже вышла.

В итоге Альшанский так и не понял, что я его критикую, а многие читатели вообще не разобрались, против кого и для чего эта "беззубая" заметка написана.

Я отнёс статью в "Неделю" 18 ноября. Леа её прочитала, повздыхала, пару острых мест на всякий случай выкинула, но всё же обещала поместить в ближайшем номере. Эта история была ей хорошо знакома, но знаком был и Наум, и она опасалась скандала.

Назавтра, в пятницу, я заехал после работы проведать Давидовичей. У них был Наум Альшанский и ещё пара посетителей. Выйдя на балкон покурить, я сказал ему, что он опять переборщил, протискиваясь в главные герои, и предупредил, что написал об этом статью. Было у меня такое правило – предупреждать: "иду на вы!". Правда, в Библии на этот счёт даётся несколько иная рекомендация: "Когда приступишь к городу, чтобы завоевать его, то пригласи его к миру" (Второзаконие 20:10).

Но с Альшанским это было бесполезно. Он уверовал в свою непобедимость так же, как и в свою непогрешимость.

На следующий день, в субботу, я встретил Павлика Берлина. В отличие от нас, он часто общался с минчанами "последнего выпуска" и рассказал мне многое, о чём я прежде не знал.

Действительно, посмертное звание почётного полковника израильской армии Давидовичу было присвоено уже давно – когда прибыл его гроб. Причём приказу Переса предшествовала рекомендация специальной комиссии министерства обороны. На эту комиссию Альшанский взял с собой сына Мишу, Эдика Бермана и, конечно, Михаэля Барака, который здесь уже больше 15-ти лет, знает иврит лучше русского и, сам дослужившись в Израильской армии до майора, знаком со многими полковниками и генералами.

Потом Эдик рассказал Павлу, как всё происходило:

«Когда всё было решено и утверждено, вдруг встаёт Барак и говорит, что надо заодно решить вопрос об Альшанском: он тоже разжалованный полковник, его тоже лишили пенсии: надо и ему тоже дать почётное звание! Я, – рассказывал Эдик Берман, – прямо обалдел, это было для меня полной неожиданностью!»

Генерал, который вёл переговоры, замялся, начал говорить, что это отдельный вопрос, что ещё будет время обсудить и т.д. Но Барак настаивал, что Наум такой же герой, как Давидович, и надо дать обоим. Ну, в общем, генералы не устояли перед таким напором, и дали обоим. Альшанскому, правда, подполковника – Миша Барак разъяснил им, что тот и в "Красной" армии был по званию на одну ступень младше Давидовича.

«Когда мы выходили, – продолжает Берман, – я спросил: "А как же Лёва Овсищер? Если уж тебе дали, так чем же он хуже?" На что Наум ответил: "Я думал об этом. Это преждевременно"». А Бараку, оказывается, сказали на иврите (я сразу не понял): вы, мол, там подберите ещё несколько таких офицеров, которых разжаловали за сионизм, и мы всем вместе присвоим соответствующие звания».

«Жаль, что не знал всего этого раньше, – подумал я. – Статья моя получилась бы гораздо сильнее и убедительней!»

***

Статья появилась в среду, 24 ноября. Вот как она выглядела:

Стр.14 «Неделя в Израиле» № 135 24 ноября 1976 г.

ИЗ РЕДАКЦИОННОЙ ПОЧТЫ

МОИ ЗЕМЛЯКИ-ВЕТЕРАНЫ

Мне довелось присутствовать на торжественной церемонии присвоения почётных воинских званий Армии обороны Израиля четверым бывшим советским офицерам, ветеранам второй мировой войны, разжалованным в своё время советскими властями за "сионистскую деятельность".

Среди четверых – двое моих земляков, хорошо знакомых мне по еврейскому движению в Минске в 1970 – 1972 годах: покойный Ефим Давидович, прах которого недавно перевезён на Родину и захоронен на Масличной горе в Иерусалиме, и Наум Альшанский, знакомый многим по работе в Объединении олим из Советского Союза и Израильском комитете ветеранов войны.

Судя по объявлениям в "Нашей стране", деятельность этого комитета – по-видимому, в немалой степени благодаря г-ну Альшанскому – в последнее время значительно оживилась.

***

Если еврею из Советского Союза нынче минуло 50-55 лет, он почти наверняка участвовал в войне и является, таким образом, ветераном борьбы с нацизмом. И таких среди нас очень много.

Есть инвалиды войны, есть многократно раненные, многократно награждённые, проявившие ту или иную степень героизма. Все они заслуживают почёта и уважения, признательности и благодарности нашего народа.

Я лично, из естественного опасения оказаться несправедливым и незаслуженно обидеть или преувеличенно вознести кого-либо, воздержался бы от введения какой бы то ни было шкалы "градации воинских заслуг".

Тем более, что воинское звание в советской армии, количество полученных орденов и медалей не всегда являются надёжным мерилом ратной доблести. Я не уверен, например, что маршал Брежнев или генерал Драгунский, увешанные ниже пупа "правительственными наградами", проявили больше мужества и отваги, чем какой-нибудь отставной сержант Хаймович, у которого "всего-то" два ордена Славы и которого честный, но наивный командир так настойчиво и безуспешно представлял к Герою.

Естественно, что после победы над Германией огромное большинство боевых офицеров было уволено в запас. Они стали рабочими и инженерами, учителями или завхозами, художниками или агрономами... Но всем им дорого боевое прошлое, и все они для нас – ветераны войны с нацизмом.

Не многие из них – часто люди "без мирной профессии" − остались в кадрах советской армии (кстати, евреев сейчас среди них почти нет). Эти "кадровики" стали профессиональными военными, а точнее – военными чиновниками, поскольку Россия не воюет уже более тридцати лет. Им продолжали присваивать очередные воинские звания, регулярно награждать орденами и медалями: за выслугу лет и в честь знаменательных дат. Постепенно они уходят на пенсию, их вытесняют молодые офицеры с высшим военным и техническим образованием – те самые шустрые лейтенанты, которые пустили в обиход хлёсткое определение: "Полковник – это выживший из ума подполковник".

Конечно, не все кадровые офицеры – посредственности: есть среди них и блестящие специалисты, каким был, например, мой земляк, светлой памяти Файвл Давидович, дорогой сын еврейского народа и бесстрашный борец против советского антисемитизма.

Но мне и – беру на себя такую смелость – всему еврейскому народу Давидович не был бы менее дорог, если бы последние тридцать лет вместо службы в советской армии он работал учителем или экономистом. Так же, как в биографии Йосэфа Трумпельдора отнюдь не самым главным является то, до какого воинского звания он дослужился в России.

Я был глубоко взволнован, когда Шимон Перес вручал жене и дочери Давидовича почётные знаки отличия полковника Армии обороны Израиля. Возможно, это пристрастная ненасытность человека, который знал его лично, но будь моя воля и власть – я бы назвал именем Давидовича хотя бы улицу в каждом израильском городе, а на цоколе памятника, где-нибудь в центре "олимовского шикуна", выбил бы слова того же Трумпельдора:

"Хорошо умереть за нашу Родину".

Но для меня никогда не существовал "ветеран войны с нацизмом полковник Давидович", а тем более – "Герой Советского Союза полковник Давидович", как величала его однажды газета "Наша страна". Для меня существует, во-первых, еврейский юноша, который со школьной скамьи пошёл воевать, прошёл два года трудной фронтовой дорогой, пять раз был ранен в боях и закончил войну в возрасте 21 года, в звании капитана, с тремя орденами и несколькими медалями. Капитан Ефим Давидович, ветеран войны, человек, каких среди нас многие и многие тысячи.

И, во-вторых, существует человек, который собрал в своём сердце всю боль и все раны еврейского народа; чью большую и дружную семью уничтожили нацисты; который не мог мириться с воинствующим юдофобством советских властей, с их звериной ненавистью к Израилю – и вступил с ними в открытый, бесстрашный и неравный бой. И отдал жизнь в этом бою – мужественный сын нашего народа Файвл Давидович, да будет благословенна память его, – человек, каких очень не много среди нас.

Я перечитываю его гневные обличительные письма, по смелости граничащие с самопожертвованием, с истинным "безумством храбрых", – письма, которыми этот тяжело больной и замученный допросами человек бомбардировал высшие советские органы. Он диктовал мне эти письма по телефону, и они появлялись в западной печати.

Я перечитываю его письма и переживаю смутное чувство обиды и неисполненного долга перед памятью этого человека. И, кроме того, меня преследует неприятное ощущение, будто все мы – жертвы какого-то коллективного помрачения: кто-то решил сбить нас с толку и почти преуспел в этом .

Меня передёргивает, когда я слышу: "полковник Давидович, активист алии". Мне чудятся при этом чьи-то грязные лапы, которые намеренно принижают его заслугу перед еврейским народом, низводят его до уровня человека, имеющего заслуги перед "советским народом": эти заслуги дали ему высокое звание полковника и соответствующее положение, которым он пожертвовал во имя дела алии. Но чем тогда бывший полковник советской армии лучше бывшего доктора наук, Заслуженного артиста, члена Союза писателей? Ведь у них тоже отняли высокое звание и положение! И чем тогда хуже любой из нас, бывших отказников, называемых "активистами алии"? Ведь мы тоже писали обращения и петиции – более или менее сдержанные и лояльные, – устраивали голодовки, демонстрации и отказывались от советского гражданства! Но ведь именно отказы в разрешении на выезд вынуждали большинство из нас к этой деятельности. Я, например, решительно предпочёл бы уехать с первой подачи, без этой изнурительной борьбы и нервотрёпки.

А Ефим Давидович открыто начал свою героическую борьбу против антисемитизма задолго до того, как решил подавать документы на выезд. Да он и вовсе не думал подавать, зная, что его не выпустят никогда и ни при каких условиях. Он знал с самого начала, что будет бойцом-смертником – и стал им.

В этом его коренное отличие от нас.

Большинство из нас в период борьбы за выезд тактически исходило из того, что главная цель – получить разрешение.

Поэтому одни больше напирали на воссоединение семей, другие – на религиозно-национальные привязанности; и даже те, которые решительно заявляли о своём сионизме, часто добавляли: "А против советской власти мы ничего не имеем, вы – сами по себе, и мы – сами по себе".

Один мой соратник по борьбе за выезд (тоже кадровый офицер) счёл нужным даже продемонстрировать преданность коммунистической идее, послав заявление о приёме в партию Меира Вильнера, а в своих отношениях с представителями "органов" всегда придерживался шутливо-панибратского стиля этакого солдатского балагурства – в России это называется "вась-вась".

Я прекрасно понимаю, что это чисто тактический приём – авось, поможет выезду, – и ничуть не осуждаю своего приятеля, доброго и честного, иногда по-детски наивного человека, сохранившего в душе немалую дозу "идишкайт", – напротив, питаю к нему искреннюю симпатию. Но насколько же всё это отличается от стиля Давидовича, – человека строгого и бескомпромиссного, настоящего рыцаря еврейского народа, осмелившегося на высокой партийной комиссии в лицо назвать членов ЦК врагами, преступниками и фашистами – и фактами обосновать свои обвинения!

***

На торжественной церемонии присвоения почётных офицерских званий я сидел рядом с мудрым и честным человеком, в глазах которого можно было прочесть те же "противоречивые чувства". Он тоже мой земляк и тоже закончил войну капитаном. У него не меньше орденов и медалей, причём в их числе нет ни одной медали за выслугу лет и нет "Ордена Богдана Хмельницкого", от которого он наотрез отказался, назвав его орденом погромщика и людоеда. В Минске он был нашим Учителем: преподавателем иврита, глубоким знатоком еврейской истории и культуры, и Ефим Давидович безгранично уважал и любил его – старшего товарища, близкого по духу – такого же стойкого и бесстрашного.

Он – Цфания Кипнис – стал главным обвиняемым и единственным заключённым по сфабрикованному в Минске антисемитскому "Делу №97". Только энергичное международное давление спасло его и вернуло на долгожеланную Родину.

Цфания Кипнис не получил приглашения на торжественную церемонию, хотя в зале нашлось место для многих наших земляков – даже с жёнами и детьми. Ему "из-под полы" дала пригласительный билет милая и чуткая Соня, дочь Ефима Давидовича... Впрочем, на собрания ветеранов войны его тоже не приглашают.

И по всем этим причинам, по крайней мере два человека в зале не аплодировали, когда министр обороны Шимон Перес вручал знаки различия почётного подполковника израильской армии моему земляку и хорошему человеку[2] Науму Альшанскому.

Э. ЛЕВИН

Назавтра я позвонил Науму и заботливо осведомился, не обиделся ли он. Он ответил: "Нет, почему? Ты ведь меня как раз хвалишь"! Иронии я в его голосе не почувствовал. Неужели он научился так тонко шутить? Но через несколько дней я понял, что он действительно, прочитав эту статью, не увидел в ней ничего обидного. Очевидно, ожидал грубостей, гневного пафоса, личных выпадов вплоть до обвинения в шпионстве – короче, того, чтó бы он сам написал на моём месте. Но позже его более грамотные консультанты, вроде Винокурова, по-видимому, растолковали ему, что статья неприятная и может ему повредить в карьере – как по линии Гриши Фейгина, так и в затее с ветеранами: могут и среди них оказаться не очень тупые.

В своей сионистской среде мы никогда не называли Альшанского болваном. Пользовались комплиментарными эвфемизмами: Он, мол, прямой; говорит, чтó думает; он солдат, а не дипломат.

Если бы Наум был хоть немножко "дипломатом", он бы сейчас извинился перед Кипнисом (пусть лицемерно, ему не привыкать)! И стал бы впредь осторожнее. Но... его понесло.

Кое-какие "информаторы" в стане Альшанского у меня всё ещё были. Это – Гарик Шульц, брат Лоркиного мужа Яши (оказалось также, что он – самый давний мой знакомый: в 1944 году мы вместе учились в третьем классе!), его супруга Жанна и ещё несколько моих "крестников" по сионизму. В Иерусалиме Илюше Валку и нашему новому приятелю Борису Камянову случалось даже разговаривать с мадам Полетикой. Была ещё моя двоюродная племянница Рая Рабинович (здесь она стала Раей Виленчик; её свекровь Виленчиха была известной в Минске "разносчицей информации"). Сейчас до меня доходили вот какие слухи:

Во-первых, Эдик Берман по поручению Наума пишет мне "разгромный" ответ. Сперва он отказывался, но в этом случае Наум написал бы сам, а это "было бы ещё страшнее".

Во-вторых, Альшанский сказал Овсищеру по телефону, что "Левин выступал против присвоения ему, Овсищеру, почётного звания". Хотя именно Наум считал таковое присвоение "преждевременным", а я – гораздо раньше, когда еще и речи об этих званиях не было – лишь советовал ему не орать на весь мир, что Овсищер − советский полковник!

В-третьих, Овсищер ответил на это: "Левин – подлец. Передай этому говну, что он ещё не рассчитался за минские грехи!"

В-четвёртых, Альшанский располагает "точными данными, доказывающими, что Левин – шпион КГБ. Но одного свидетеля недостаточно. Вот приедет Овсищер – он его разоблачит"!

В-пятых, у Алика Ключа есть магнитофонная запись, обличающая меня как агента КГБ; Альшанский ему звонил и просил, чтобы тот выступил против меня в печати. ("Не верю", как говаривал К.С. Станиславский! Была бы у Алика такая запись – он сам бы меня разоблачил, не дожидаясь указаний Наума)!

Ну и прочее.

В декабре были семейные праздники у двух наших старых друзей, и впервые они нас не пригласили: не предпочтёшь ведь Науму или его другу и соратнику Плаксу ренегата и злодея Левина!

А через два месяца после моей статьи в "Неделе" появился наконец и "разгромный" ответ Эдика Бермана (я вставляю в него номера сносок, под которыми дам после текста свои комментарии):

Стр.5 «Неделя в Израиле» № 135 22 декабря 1976 г.

ОТВЕТ Э. ЛЕВИНУ

Наконец-то г-н Левин отыскал себе место под солнцем. И какое место?! «Мне, как и всему еврейскому народу...». Ни более, ни менее. В нашей весёлой стране гениев и самозванцев он единственный, присвоивший себе право говорить от имени всего еврейского народа. («Неделя» №135). Ух, как кружится голова смотреть на Вас, г-н Левин, снизу вверх! На какой высокий пьедестал Вы взгромоздили сами себя. Приглашаю Вас опуститься вниз (на минутку) и побеседовать со мной от сугубо своего имени (поскольку мне до Вас не добраться до конца жизни).

Итак, прежде всего, вопрос: какому событию мы¹ должны быть благодарны, что г-н Левин сел за письменный стол, дабы рассказать нам о том, что «для меня существует», а что «для меня никогда не существовало»? Ведь, конечно же, «всему еврейскому народу» важно знать его мнение.² Но потерпим с ответом.

Опустим Ваши рассуждения о брежневых и драгунских, тем более что Вы сами не уверены (по Вашему признанию) в том, что пишете.³

Ваши рассуждения о полковниках просто оскорбительны и вызывают подозрение, что написаны (не дай, конечно, Бог) преднамеренно, дабы зачеркнуть всё хорошее, что сказано Вами о них далее. Или это слабость стиля?

Редко земля рождает таких кристально чистых людей, как наш Ефим Давидович. И ни Вам, ни мне не дано судить о нём, тем более, в той беспардонной манере словесной околесицы, которую избрали Вы. Болея болями за судьбу этого человека, Вы не нашли возможности присутствовать на Масличной горе на открытии памятника ему. Мучаясь за судьбу его семьи, Вы не нашли средств поддержать бывших минчан, желавших доступным им способом облегчить абсорбцию этой семьи в стране.⁴

Как много терпит бумага!

Однако, пойдём далее и посмотрим, кто же это был рядом с Ефимом? Конечно же Вы, г-н Левин. Это Вы получали по телефону его письма и отправляли их за границу. И это действительный факт, делающий Вам честь. Но зачем Вы так торопитесь напомнить это читателю? Чтобы он (читатель) – не дай Бог – не спутал Вас случайно с кем-либо другим и не сшиб с пьедестала?

Вы видите коренное отличие между вами и Ефимом в том, что он начал свою борьбу против антисемитизма в России задолго до того, как подал документы на выезд, а Ваша борьба началась с момента первого отказа. Но о Ваших заслугах мы говорить здесь не будем, об этом Вы уже сказали.

Что же касается минских полковников, то смею утверждать: если бы не они – мудрый Давидович, рассудительный Овсищер и «балагур» Альшанский – Израиль так и не дождался бы многих своих сыновей из Минска. Они никому не говорили – езжай, но если кто-то решался, они тут же приходили на помощь (рассказывали, что и как надо делать, своей несгибаемой стойкостью вселяли уверенность в каждого). Под их прикрытием очень и очень многие семьи спокойно и уверенно шли на свой первый и последний бой с советской машиной. Без преувеличения можно сказать, что явление «минских полковников» – это феномен в истории еврейского движения в России. История ещё отдаст этому должное⁵. Может быть, из-за этого Вас передёргивает от слов «активист алии»?

Сколько гороха Вы высыпали на «своего земляка и хорошего человека⁶ Наума Альшанского»! Мне совершенно непонятно, зачем Вам надо было выдёргивать отдельные факты, известные узкому кругу людей, и подбрасывать их читателю по принципу «моё дело было сказать, а вы разбирайтесь». Вы, владеющий словом, знаете, как его использовать. Да, писал Альшанский письма. Писал Микунису, (а не Вильнеру), писал секретарям компартий многих стран, писал президентам, генералам, всем «чертям с матерями»⁷, писал даже папе римскому.

Альшанский начал в своё время знаменитую переписку (потом к нему присоединился Ефим) с международным комментатором, членом ЦК КПСС Юрием Жуковым. Знаком ли Вам этот документ, полный мужества и боли за еврейский народ?⁸

На моих глазах (а не со слов) Наум и его жена Клара говорили полковнику Минского МВД Григорьеву в его собственном кабинете такие вещи и на таком «отборном» русском языке, которые никак нельзя было занести в категорию отношений «вась-вась»⁹.И зачем Вам, г-н бывший лейтенант, понадобилось вбивать клин между людьми, которые были и остаются друзьями?

Наивность? Самолюбие? Тщеславие? И как прозаичен ответ: просто потому, что Наум не пригласил Вас на церемонию присвоения званий. Как же он мог Вас пригласить, если Вы считаете, что он не заслужил этого? Надо отдать Вам должное, Вы тоже смелый человек – Вы сказали своё мнение прямо в лицо Науму¹⁰. Но как это смешно (совсем в духе шустрых лейтенантов) – не быть приглашённым на торжество, хвастаться затем на весь мир, что, дескать, всё-таки попал туда, но не аплодировал. У меня только есть по этому поводу несколько вопросов: Это Вы воевали с нацизмом? Это Вам присвоили звания за заслуги в боях? Это Вас зашивали в военных госпиталях? Это Вы потом были лишены звания и пенсии?¹¹ Кто вообще дал Вам право с этим выходить на публику?

Наум Альшанский занимает довольно высокую общественную должность, и Ваша статья (на мой взгляд) задевает его честь¹².

Я, как и Вы, очень уважаю Цфанию Кипниса, ценю его заслуги, как ветерана войны (хотя и не понял: Вы что, тоже окончили войну капитаном?), его заслуги перед сионизмом. Но Вы опять вводите читателей в заблуждение. Мне пришлось присутствовать на заседании комиссии министерства обороны, в функции которой входило дать рекомендации министру в связи с прецедентом Е. Давидовича.

Комиссия рекомендовала, а затем министр подписал положение, по которому всем офицерам советской армии, разжалованным и лишённым пенсий за сионистскую деятельность, присваиваются соответствующие звания Армии обороны Израиля.

Простыми словами: отмечаются те, кто разжалованием и лишением пенсии в результате сионистской деятельности был лишён средств существования. И, если Цфания Яковлевич Кипнис подходит под это положение, то и он обязан получить. И Ваш сержант Хаймович тоже¹³. Для этого не надо ломать дров: нужно лишь подать необходимые документы в комиссию министерства обороны, где, не спрашивая, нравится это господину Левину или нет, будет присвоено звание каждому, заслужившему его. Хочу только напомнить читателям (во избежание недоразумений), что присваивается лишь почётное звание, без никаких материальных привилегий, положенных офицерам Армии обороны Израиля.

У нас в стране ещё много ветеранов войны с нацизмом, чьи имена по тем или иным причинам народу пока неизвестны. Будем надеяться, что история и здесь всё поставит на свои места, не задевая чести тех, на кого она уже обратила своё внимание.

Сейчас в Минске вновь сгущаются тучи над третьим из «группы полковников» – Львом Овсищером. И в этом немалая заслуга одного из наших земляков, которого мы в недалёком прошлом так тепло встречали. Вот бы где развернуться Вашему литературному таланту! Помогите нам красиво крикнуть на весь мир (чтобы мир понял нас): «Люди! Мужественному и благородному человеку, бывшему полковнику советской армии Льву Овсищеру грозит смертельная опасность. Помогите ему выехать в Израиль!».

В боксе есть запрещённый приём – удар ниже пояса (по Вашей терминологии – ниже пупа). Когда судьи не замечают (или делают вид, что не замечают) его, это приносит победу применившему такой приём и калечит пострадавшего. Вы, Левин, нанесли такой удар. Но в чём Ваша победа?

Э. БЕРМАН

ЗАМЕЧАНИЯ К СТАТЬЕ «ОТВЕТ Э. ЛЕВИНУ»

¹Интересно, кто это "мы"? Уж не пишет ли и он "от имени всего еврейского народа"?!

²Очевидно, Берман не согласен с той мыслью, которую я осмелился выразить "от имени всего еврейского народа": что звание отставного советского полковника – не главное в подвиге Давидовича: иначе зачем над этим так издеваться? А сам Давидович кстати, в Автобиографии писал: "подавляющее число отставных офицеров известны в Советском Союзе как реакционеры-сталинисты".

³Я уверен, что если бы в такой же корректной форме я заявил, например: "Я не уверен, что Эдуард Берман умный человек", то он прекрасно понял бы, чтó я хочу этим сказать.

⁴Разумеется, "бывшие минчане" из компании Альшанского-Бермана, скрыли от меня (как "агента КГБ") и открытие памятника, и сбор денег для семьи Давидовича! Видимо, я был тогда в милуим.

⁵Ах, вот от чьего имени выступает Эдик Берман (см.¹)! Не "от имени всего еврейского народа", а от имени самой Истории!

⁶ Слова "и хорошего человека" вставлены редактором.

⁷ Если уж он писал "всем чертям", то не грех и Вильнеру. Но я ведь в своём примере наших тактических уловок не назвал Наума Альшанского по имени или фамилии! Он выскочил сам (на воре шапка горит!), но солгал, а Берман винит во лжи меня. Писал Наум 24.3.72 не Микунису, а именно Вильнеру в РАКАХ ("Еврейский самиздат", том 5, стр.102), и просил именно меня отредактировать это письмо, а я просил его не посылать!

⁸ Этот "документ" мне знаком. Но мне знаком и стиль Ефима Давидовича! И первое письмо (29.10.73), и второе (19 11.73), несомненно, написаны им, а подписаны: "Ефим Давидович, Наум Альшанский". К ним же и обращается и Жуков в своих ответах (см. "Еврейский. самиздат", том 11, стр.174-176). Далее следует его ответ от 6 января 1975 г., начинающийся словами "Товарищ Альшанский!", но о письме Наума (видимо, конца 1974 г.) в сноске на стр. 176 сказано: "Это письмо отсутствует". Так что и в этом случае Наум солгал Эдику, пытаясь не только пристроиться к покойному Давидовичу, но и обойти его.

⁹Сочувствую им всем! Корректный и терпеливый А.И. Григорьев, бестолковый и косноязычный Наум – и Клара с хриплым голосом и дикцией базарной торговки – я представляю себе эту беседу!..

¹⁰ Ну, за что мне такие комплименты! Наум ведь – не подполковник КГБ, и я от него не завишу, и ничего он мне не сделает! Здесь никакой смелости не нужно, только честность и достоинство. (Вспомню ещё раз Ж.-Ж. Руссо: "Всякий, кто склонен терпеть мошенников, сам из породы таких же мошенников")...

¹¹ Берман прекрасно знает, что в 1941 году мне не было ещё семи лет, а в день Победы – одиннадцати.

¹² Так и хочется исправить на заглавные: "задевает Его Честь"! В этой фразе вся суть статьи Бермана! Я обидел его "высокого" покровителя! За полтора года в Израиле Наум, не имеющий образования и специальности, стал "профессиональным общественным деятелем". Он организовал и возглавил союз ветеранов войны – олим из СССР, очаровал председателя Объединения Олим из СССР – бывшего майора Гришу Фейгина и устроился к нему ответственным секретарём; получил доступ к общественным фондам и возможность "помогать" своим дружкам, землякам и родственникам. У него появилось "окружение" из вассалов, подхалимов и "телохранителей", среди которых Эдик Берман был вроде обер-камергера – лица, приближенного к Персоне. Есть и второй Берман – Михаэль (он прожил в Израиле уже более 15 лет, взял фамилию "Барак"("Молния"), в армии дослужился до майора, освоил иврит и имеет широкие знакомства). Барак был у Наума главным референтом-переводчиком и пробивной силой. А также добровольным шофёром: как инвалиду труда, ему оплачивают содержание машины. Ну, а мозговым центром и пресс-атташе этой "лейб-гвардии" стал бывший спортивный репортёр, а ныне владелец и редактор журнальчика "Шалом" Иосиф Винокуров. За это Наум ввёл обоих в руководство своим Союзом ветеранов: Барака – ответственным секретарём, а Винокурова – зав. орготделом (обоих он объявил "сыновьями полка", так как до возраста ветеранов войны они лет по десять не дотягивали).

"Гвардия" сплотилась в тесное, хотя и беспородное стадо. Главари и ландскнехты были друг другу полезны и стояли друг за друга горой. И большинству моих земляков, живущему советским стадным инстинктом, и сами себе они казались непобедимыми.

¹³Лукавит придворный. Не все офицеры (и уж никак не сержанты), ветераны войны, подходят под это положение, а только кадровые, профессиональные, стажем и заслугами перед советской властью заработавшие себе высшие звания и офицерские (а не просто) пенсии! Таких, как Давидович и Овсищер среди них – единицы, а остальные, как и писал Ефим Аронович, – ярые "реакционеры-сталинисты", усмирители Будапешта и Праги...

***

Приведенные выше 13 замечаний не были предназначены для публикации. Просто по ходу чтения глупых и вздорных наскоков Эдика Бермана я делал записи для себя: возможно, придётся обсуждать эту статью с кем-нибудь из общих знакомых. Ему самому я отвечать не собирался: скучно. Но меня беспокоило другое. Я уже слышал от некоторых читателей (не минчан), что в моей статье многое непонятно. Конечно! Во-первых Леа Словин самые острые места выбросила, а во-вторых, я тогда не знал подробностей, которые мне позже сообщил Павлик Берлин!

Поэтому в конце ноября (после первых откликов), я написал небольшую заметку под заголовком "Возвращаясь к напечатанному...", но так и не собрался отвезти её в редакцию. Только когда вышел номер с "Ответом", я вернулся к этой заметке, дописал к ней постскриптум из десятка строк (выделяю его курсивом) и передал её Лее Словиной 24 декабря 1976 года в следующем виде:

ВОЗВРАЩАЯСЬ К НАПЕЧАТАННОМУ...

– Мама, кто такой Карл Маркс?

– Экономист, детка.

– Как тётя Песя?

– Нет, тётя Песя – старший экономист!

Руководствуясь гуманными соображениями, редакция "Недели" сократила мою статью ("Мои земляки – ветераны", №135 от 24-го ноября), вырезав наиболее острые и агрессивные места.

Судя по отзывам читателей, это привело к недоумению: зачем она, собственно, написана и кому адресованы все эти робкие и туманные намёки.

Некоторые сочли уместным даже протестовать и полемизировать, хотя в статье излагались настолько простые и бесспорные истины, что опровергать их можно, лишь предварительно исказив или "дополнив от себя".

Поэтому я не стану отвечать какому бы то ни было оппоненту: это так же глупо, как ввязываться в дискуссию со сторонником геоцентрической модели Вселенной. Я хочу лишь устранить недомолвки, внесённые редакционной правкой. Кроме того, я рад любой возможности посвятить ещё несколько слов светлой памяти Ефима Давидовича (1924-1976 г.г.), о котором большинство из нас, русских евреев, знает очень мало.

При жизни Давидовича, во времена пресловутого антисемитского "дела №97" и в последние три года, когда он, смертельно больной, добивался разрешения на выезд, наши средства информации не выделяли его среди других активистов алии. В этом отразилась лишь невозможность углубляться в тонкости, а не какой-либо "злой умысел". И хорошо! Ни к чему было дразнить советских гусей и подвергать Давидовича излишнему риску.

Однако в то же время его "объединяли" не со всеми отказниками, а чаще всего с коллегами – отставными кадровыми советскими офицерами. Появился даже такой штамп "минские полковники" – подчёркивание именно этого внешнего статуса и отождествление его с высокими заслугами. Но разве советская власть даёт своим офицерам звания, ордена и пенсии за заслуги перед Израилем и евреями!?

Замечу к слову, что и штамп "минские полковники" никак не может уравнять Альшанского (имей даже он и вправду это звание) с Ефимом Давидовичем, который был не "просто полковником"!

Он был самым молодым выпускником академии, блестящим офицером, командовал одним из лучших в советской армии полком. Более десяти русских генералов стали кандидатами военных наук, "защитив" диссертации, написанные этим евреем... Так что, если вместо "Давидович и др." сказать "минские полковники", то выигрывают от этого "и др.". Но это – к слову, ибо дело не в этом.

Было бы смешно и нелепо, если бы еврейское государство награждало людей за службу и звание во враждебных армиях – даже если их потом и разжаловали за желание уехать в Израиль! Ведь за это советские власти лишают пенсий и почётных званий всех – и академиков, и заслуженных врачей, и народных артистов... И тысячи ветеранов войны с нацистами не требуют от Израиля вернуть им пенсии и звания, ордена и медали, нагло отнятые советскими властями при выезде в нашу страну. Файве Давидович, герой еврейского народа, отдавший жизнь за его честь и достоинство, заслуживает самых высоких почестей. Но не борьба за выезд, и не два года юности, проведенные на фронте, и не звание полковника возвышают его над нами, живыми и добившимися, слава Богу, возвращения в Сион!

Левая русскоязычная газета "Наша Страна" уже несколько раз дезинформировала читателей, утверждая, что полковника Давидовича преследовали и довели до смерти за его желание выехать в Израиль – после того, как он подал на выезд. Это не так! Я думаю, подвиг его именно в том, что не имея никакой надежды на выезд и даже не помышляя о нём, этот человек начал героическую борьбу против антисемитизма советского режима, советской прессы и вождей КПСС. Он знал, что идёт на смерть. Когда он, уже доведенный до полусмерти следствием по ложному обвинению, заявил о желании уехать на историческую Родину – это был последний патрон окружённого воина. Выпущенный по врагу – не сбережённый для себя...

Прах Ефима Давидовича перевезён в Страну и захоронен с воинскими почестями на Масличной горе в Иерусалиме. Посмертно ему присвоено звание почётного полковника Армии обороны Израиля. Все мы, его земляки, горячо одобряем эти скромные знаки признания со стороны нашего государства (надеюсь, что их одобряет и мой оппонент Эдуард Берман, хотя я опять не испросил позволения говорить от его имени).

Инициативу ходатайства о присвоении Давидовичу почётного звания взяли на себя член Правления Объединения олим из СССР Наум Альшанский – бывший минский отказник и разжалованный советский подполковник – и некто Михаэль Барак, связь которого с Давидовичем и минскими евреями мне не ясна. Именно он в ходе переговоров с комиссией министерства обороны настойчиво потребовал, чтобы Альшанскому, заодно с покойным Давидовичем, тоже присвоили звание почётного израильского полковника! Эдуард Берман, мой нынешний обличитель, которого Альшанский прихватил с собой в качестве третьего представителя минчан, рассказал назавтра нашему общему приятелю, что этот демарш был для него полной неожиданностью.

Мне кажется, что Наум Альшанский допустил ошибку, не остановив ретивого ходатая, а наоборот, скромно опустив очи и заверив, что он достоин... Столь же либерально он отнёсся несколько месяцев назад к коллективному письму, в котором группа земляков ходатайствовала о назначении ему (опять-таки, заодно с вдовой Давидовича) израильской офицерской пенсии. Странным кажется и то, что Наум Альшанский как бы назначил себя самым близким другом Давидовича и монопольным оратором на всех собраниях его памяти: казалось даже, что не погибший герой, а именно Наум и его патетические речи являются центром этих собраний.

Мне кажется, что в этих случаях моему товарищу не хватило чувства меры, такта и скромности.

Возможно, это другая крайность, но я склонен видеть между покойным Файве Давидовичем и нами, живыми и здоровыми "активистами алии", включая Наума и самого себя, такую же дистанцию, как между Марксом (при всей моей неприязни к нему) и "старшим экономистом тётей Песей".

P.S. "Ответ Э. Левину" в прошлом номере "Недели", на редкость сумбурная тягомотина, написанная в корчах сатирических потуг и в стиле гневного райкомовского пафоса, содержит ужасно много вопросительных знаков и заявлений автора, что ему совершенно непонятно, "зачем я вышел на публику".

Придётся его пожалеть и объяснить доступным ему языком: некрасиво примазываться к мёртвому герою. Нехорошо и нескромно раздувать собственный культ. Я не раз говорил это Науму, а он – не слушает. Мне стыдно стало молчать и делать вид, что всё правильно. Я ведь тоже оле из СССР, и его как моего представителя – хочу видеть достойным. А если нет – так я с ним не играю и хочу сказать это открыто, пользуясь свободой слова. Как говорили древние, "Dixi et animam levavi"!

Эрнст ЛЕВИН

Мне ужасно хотелось вместо последней латинской фразы ("Я сказал – и облегчил душу") написать другую, свою, которая кончалась бы словами, постоянно вертевшимися у меня в голове при мысли о Науме и его художествах: "Мошенник не может быть героем"! Но я знал: Леа ни за что мне этого не позволит. Она и так вся исстрадалась от нежелания связываться с Альшанским. И всё же победила хорошая редакторская жадность: заметку она взяла и поставила в № 141 на 5 января 1977 г. (№140 был уже свёрстан).

Глава 5

„Покинули меня близкие мои,

и знакомые мои забыли меня“.

(Иов 19:14)

Последняя неделя 1976 года. Пришла наша новая знакомая Нина Островская – смешливая толстушка с низким голосом, любящая слегка выпить и пофлиртовать (мы её зовём "Нинон"). Она принесла гранки асиной статьи для журнала "Время и мы": Нинон работает у Перельмана корректором. Сижу, вычитываю.

Вдруг – звонок: заходят Павлик и Люся Берлины. Давно не виделись. Поговорили об "ответе" Эдика Бермана – вполне по существу, – а потом, в неловком разговоре, выяснилось, что пришли они, собственно, с поручением. от... братии Альшанского!

"Парламентёры" передали, чтоб я не смел отвечать на статью Бермана: "Они сказали, если ты в ответ что-нибудь напишешь, они тебя так смешают с дерьмом, что ты никогда не отмоешься".

Я посмеялся и сказал, что, слава Богу, уже успел ответить. Потом заметил – не с гневом, а скорее с грустью: "Если бы меня послали к тебе с подобным ультиматумом, то я в ответ послал бы их к ё.м."

А когда они, уже попрощавшись, стояли в дверях, я процитировал Павлику Васисуалия Лоханкина из "Золотого телёнка":

Так вот к кому ты от меня уходишь...

Заходил и другой наш земляк, Володя Марголин. Он занимался в то время чеканкой по меди, и Наум обещал устроить ему выставку в Объединении. Володя заявил цинично и откровенно:

– "Их много, а ты один. Это мафия: с ними лучше не ссориться"!

Перед Новым годом мне позвонила Леа Словин:

– Слушай, у меня тут лежит письмо читателя: какой-то Борис Цунзер из Хайфы. Он пишет о твоей статье и об ответе Бермана. По-моему, очень толково. Я думаю: может быть, мы поместим эту его заметку вместо твоей?

– А обе вместе нельзя поместить?

– Мне бы не хотелось... Может, приедешь, посмотришь?

Я приехал в редакцию и прочитал:

ВПЕЧАТЛЕНИЕ ЧИТАТЕЛЯ

ЕЩЁ РАЗ ПО ПОВОДУ СТАТЬИ Э.ЛЕВИНА «МОИ ЗЕМЛЯКИ – ВЕТЕРАНЫ («НЕДЕЛЯ» №135) И РЕАКЦИИ Г-НА Э.БЕРМАНА, ИЗЛОЖЕННОЙ В «ОТВЕТЕ Э.ЛЕВИНУ» («НЕДЕЛЯ» №139)

Не путайте божий дар ...с яичницей.

(любимая пословица знакомого подполковника).

Находясь под свежим впечатлением грубого выпада г-на Э.Бермана, я ещё раз прочёл статью г-на Э.Левина. Не вижу повода для того, чтобы в ответ на корректно изложенное в этой статье частное мнение загонять автора в угол, используя для этой цели не совсем дозволенные приёмы, как-то: "Это Вас зашивали в госпиталях, г-н бывший лейтенант,.. кто вообще дал Вам право?" и другие подобные приёмы, которые ни в коей мере не придают убедительности аргументам критика. Тем более что в статье Э. Левина имеются обвинения, на которые следовало ответить "не мудрствуя лукаво". Вызывает досаду и обидная "забывчивость" организаторов, когда на церемонию, посвящённую памяти полковника Е. Давидовича, не были приглашены его соратники по борьбе, товарищи по оружию-земляки, в том числе бывший капитан Ц. Кипнис.

Уместно было бы напомнить г-ну Э.Берману, что на торжественном собрании Израиль почтил память своего верного сына, павшего в борьбе за честь своего народа, а всё остальное выглядело довольно неуместно. Увлёкшись ролью защитника г-на Альшанского, г-н Э.Берман упустил то главное, на что делает в своей статье акцент Э. Левин: "Я переживаю, – говорит автор, – смутное чувство обиды и неисполненного долга перед памятью этого человека, каких очень не много среди нас.

... В статье не оспариваются заслуги г-на Альшанского, как активиста алии, не ставятся под сомнение достоинства г-на Альшанского на посту И.О. ответственного секретаря Объединения олим и даже его личные качества.

Однажды, вскоре после кончины Ефима Давидовича, я случайно разговорился с молодым минчанином и, узнав, что он был знаком с покойным, попросил рассказать о нём. Надо было видеть, с какой теплотой, благоговением, этот парень выдохнул:

– "О Давидовиче невозможно рассказать! Для того, чтобы понять, кем он был для окружающих, его надо было знать, слышать. Это был Гений, самородок-организатор. К нему шли за советом и за помощью, у него искали защиту. Ему верили. Давидович был бесстрашный и самоотверженный человек, готовый на любой труд и риск, чтобы поддержать товарища. Рыцарь без страха и упрёка. Давидович был признанным вождём, Душой, объединяющей всех... Кристально честный и прямой – это был Человек из Легенды. Таких нет больше"!

Тогда я осторожно спросил: "А Альшанский?"

Я не помню в точности отзывов об уважаемом г-не Альшанском, но, бесспорно, они были положительными. Г-н Н. Альшанский, конечно, заслуженный человек, и этого у него нельзя отнять.

... Но разве трагическая смерть Ефима Давидовича была приурочена ко дню признания заслуг г-на Альшанского и других?

Э. Берману следует согласиться с тем, что организаторам в какой-то момент изменило Божественное чувство меры и такта.

В статье Э. Левина я читаю: «Будь моя воля и власть – я бы назвал именем Давидовича хотя бы улицу в каждом израильском городе, а на цоколе памятника − где-нибудь в центре "олимовского шикуна" − выбил бы слова того же Трумпельдора: "Хорошо умереть за нашу Родину!"».

Не думаю, что для подобного заявления нужно испрашивать "право". Так пускай победой этого спора будет памятник отважному, самоотверженному сыну еврейского народа – в названиях улиц городов Израиля, в благодарной памяти людей!

Уверяю, это сделает честь всем нам, живым.

Б. ЦУНЗЕР

– Ну, как? – спросила Леа очень заинтересованно.

– Неплохо.

– Правда, может вполне пойти вместо твоей заметки? Мне бы очень не хотелось иметь с ними дело. Не тронь дерьма – не воняет. А то ты ответишь, он ответит, и пойдёт... Ну?

– Знаешь, мне жалко моей реплики. Без неё статья кажется слабоватой. Давай мы так сделаем: в этот номер ты поставишь Цунзера и подождём, не придут ли ещё отклики. Если придут, я эту реплику переработаю и сделаю итоговую статью, обзорную. А если не придут – ладно, хрен с ними, мне уже надоело. Я Науму высказал, что хотел, Цунзер добавил, и хватит. Может, он и успокоится.

И я забрал свою заметку, к большому облегчению Леи. Так что Новый 1977 год – наш первый год вчетвером с доченькой! – и автор, и редактор встретили "весело и радостно", как поётся в детской песенке.

1977 год, первый Новый год с прибавлением семейства

"Неделя" №141 с письмом Б. Цунзера вышла в среду 5 января 1977 г. Через пару дней я узнал, что Альшанский тоже "успокоился", но, против ожидаемого – довольно-таки своеобразно: сейчас он всех уверяет, что никакого Цунзера не существует в природе, а писал это я сам под чужим именем. И торжествует победу: «Левин испугался нашего ультиматума! Он же сказал Павлику Берлину, нашему парламентёру, что "слава Богу, уже успел ответить", а вместо его ответа появился какой-то "Цунзер!" Да это же он сам, коварный Левин под псевдонимом!».

Позвонил я Словиной, попросил связать меня с Цунзером, но конверт с его адресом она, оказывается, потеряла... Только через год я с ним где-то случайно встретился – вернее, он сам ко мне подошёл. Зовут его Борис Добровенский (Цунзер – это его родственник), а Наума он знает по Союзу ветеранов войны...

Весной приехал мой двоюродный брат Макс Рабинович (сын маминой сестры) с женой и двумя младшими дочерьми; старшая, Рая, прибыла ещё до нас и успела уже обзавестись собственной дочкой.

Макс – на шесть лет старше меня – был у нас с Оськой самым любимым родственником. Да и мы ему, пожалуй, были ближе, чем его родной брат Борис, практичный и самодовольный.

В Минске Макс окончил энергофак (и меня уговорил поступить туда же), а затем жизнь стала швырять его по разным глухим углам от Сыктывкара до Красноярска, откуда он, наконец, и вырвался – весь распухший и крахмально бледный от макарон, авитаминоза и обострившегося диабета.

Он был добрый и ласковый человек. Отец трёх дочерей, он очень любил нашего Гошку, таскал его с собой на рыбалку и называл "сынком". На первом снимке он – совсем свеженький "оле хадаш" в апреле 1977 года на пляже в Бат Яме, с "сынком" и своей первой внучкой Яэль, которую никогда ещё не видел.

В Израиле солнце, море, обилие овощей и фруктов привели его в норму. Он сильно похудел, помолодел, загорел и перешёл с инъекций инсулина на таблетки.

На втором снимке Макс − уже настоящий "ватик" (десятый год в стране!) − вместе с тремя Левиными, приехавшими в отпуск из Мюнхена (1986 г).

Ещё учась в ульпане, они с женой Эсей (как и он сам, инженером-электриком) подрабатывали по вечерам в пекарне и на местной фабричке бритвенных лезвий.

Вскоре оба устроились по специальности, получили квартиру, купили белую "Альфа-Ромео", выдали замуж привезенных с собою двух младших дочерей и завели кучу внуков.

В ульпане, в Верхнем Назарете, Рабиновичи были одновременно с Аликом Плаксом. И однажды Макс прислал мне письмо, в котором, среди прочего, писал (цитирую, не меняя грамматику и стиль):

... "На днях в разговоре Алик Плакс сказал, что не следует рекламировать моё родство, Эрик, с тобой. Почему? Вроде бы потому, что твоё имя не котируется здесь из-за подозрения в шпионаже. Он говорил, что известный тебе Ольшанский даже сжалился над тобой и ходил в соответствующие органы с просьбой прекратить преследовать тебя и закрыть дело. И вроде бы его послушали.

Неужели эта вздорная клевета так прочно прилипла к тебе?

Вскоре после вашего выезда я с Эсей был в отпуске в Минске и случайно узнал, что тебя обвиняют в шпионаже. Возмущённый до глубины души, зная, что это абсурд от начала до конца, я буквально ворвался к Лёвушке Овсищеру и попросил рассказать, в чём дело.

Он весьма убедительно заявил, что всё это абсурд. Кому нужно до сих пор клеить ярлык шпиона к твоему имени? Не лежит ли причина в том, что ты весьма резко выступил против Ольшанского в связи с Давидовичем? И всё это исходит из окружения Ольшанского? Кажется, что Алик находится как раз в близких отношениях с этими людьми. Но это уже нечестный приём. Если нет чем ответить в принципе на обвинения, пускается в ход клевета (авось подействует. Алик просил меня поговорить с тобой, чтобы ты прекратил действия против О., т.к. это вызывает твою изоляцию и что ты оказался одиноким) и ругань. Как я считаю, это сделано в ответ на твою статью неким Бергманом (или как там его зовут – не помню точно). Как раз это убеждает в твоей правоте. Злобное выступление никак не может служить документом правоты, наоборот – свидетельствует о бессилии...

P.S. Кстати, когда я Алику П. сказал, что этот Бергман выступил в худших формах местечкового еврейства, он ответил, что надо его понять, т.к. он, возмущённый статьёй Эрика, сел и единым духом, под впечатлением, написал ответ. Я этого не понял".

(Откровенно говоря, я тоже этого не понял: моя статья вышла 24 ноября, а "Ответ" – 22 декабря. Долго же сидел Берман "под впечатлением и единым духом")! А в остальном – что ж тут понимать! "Общественная деятельность" в стиле Наума...

Одновременно Альшанский взялся мстить Цфане Кипнису за его "связь" со мной: пустил слух, что тот на следствии якобы "раскололся и выдавал своих товарищей".

Даже если забыть стойкость и бесстрашие Кипниса (одному из "свидетелей", Шмае Горелику дали на допросе прочитать показания Цфани, и он был поражён их смелостью!) – даже если забыть это, – какой тайный подвиг совершили эти "товарищи", чтобы их можно было выдать? Ведь это от них, от "свидетелей", требовали показаний против обвиняемого Кипниса, а не наоборот. Это Альшанский мог предать Кипниса, а не наоборот. Вот уж, поистине, "Теодор-Христиан" – обнаглевшая тень достойного человека, желающая занять его место...

***

24 апреля 1977 – в годовщину смерти Ефима Давидовича – в Объединении Олим из СССР состоялся вечер его памяти. Организовал его Альшанский – явно наспех и без затрат. Не было ни музыки, ни раввина: Наум сам на ужасном иврите, по складам, прочитал молитву. Затем сам произнёс серую и банальную речь; сообщил, что одну из площадей в Акко назвали именем Давидовича, а его вдове министр обороны решил установить пожизненную пенсию. Затем он зачитал сентиментальную телефонограмму от Овсищера; затем, по заготовленному заранее списку, дал слово каким-то людям (я знал из них только Бермана и Винокурова).

Говорили общие слова. Нина Ройтман тепло приветствовала вдову и дочь, остальные выступления были бесцветны и безлики: видно было, что Давидовича никто не знает. Речи быстро иссякли, и Наум предоставил слово артистке Нелли Лурье. Эта профессиональная "чтица-декламаторша" стала читать тридцатилетней давности стихи Маргариты Алигер, обращённые к Илье Эренбургу – о русских евреях. Читала она слишком громко и слишком сценично – никакой поминальной интимности. Было тягостно и скучно. Соня Давидович, рядом с которой я сидел, долго ёрзала и нервничала: "Устроили тут какой-то литературный вечер, а про отца как человека никто не сказал"!

У меня в портфеле была предсмертная автобиография Давидовича, которую в прошлом году дал Альшанский, – написанная чеканным языком, просто и мужественно. Я взял её с собой, думая выступить и прочитать некоторые отрывки, подходящие к этому вечеру, но когда оказалось, что слово дают по списку, мне стало неудобно "возникать" самодеятельно. Сейчас, видя настроение Сони, я предложил ей прочесть эти отрывки (дочери будет уместнее) – наскоро их отметил и отдал ей папку. Соня – уже на грани истерики – выбежала к столу и довольно грубо стала кричать, что это не литературный вечер, а вечер памяти её отца. Она пыталась читать, но не могла – расплакалась.

Чтоб спасти положение, я забрал у неё автобиографию и прочёл вслух почти всю, по ходу связывая отрывки. Слушали с огромным вниманием и живой реакцией: чувствовалось, что об авторе толком никто ничего не знал. Когда я кончил, поднялся шум: надо издать! Собрать у минчан деньги и напечатать!

Альшанский и Винокуров наперебой оправдывались: давно, мол, хотим издать, но не дают денег.

С Кипнисами и Соней Давидович (весна 1977, Бат Ям)

После окончания вечера памяти мы с Кипнисом подошли к ним и предложили своё участие. Я сказал, что необходимо создать общественную редколлегию; нужно включить в книгу, кроме автобиографии, другие материалы Ефима: у меня хранятся копии всех его писем, записи его разговоров со мной в 1972-1973 г.г.; нужно включить в неё публичные выступления Давидовича, собрать фотографии, и т.д. Я возьму на себя составление и литературное редактирование, Кипнис – художественное оформление (всё, конечно, бесплатно). А на типографию денег не жалеть – выбрать лучшую, сделать книгу по высшему классу! Можно получить деньги от МИДа, от Министерства обороны, Сохнута, Яд ва Шем, от партий... А нет – так соберём пожертвования. Минчане дадут, сколько нужно!

Они вроде бы согласились. Договорились, что Наум вскоре мне позвонит, и мы встретимся для более конкретного разговора.

Перекинулся я парой слов с Марголиными и был удивлён их внезапной холодностью: до сих пор мы дружески общались.

Когда расходились, подошёл к Кларе Альшанской: у неё был недавно сердечный приступ.

– "Как здоровье?" – Ответила с презрительной иронией:

– "Вашими молитвами".

О Боже! Ихними молитвами я бы уже давно лежал зубами кверху!

Парой минут раньше вспыхнула грубая и крикливая перебранка между вдовой Давидовича и Наумом Альшанским. На выходе я спросил его, в чём дело. Оказалось, Карповна не хочет никакой пенсии и не желает что-либо подписывать, а Наума торопят с бумагами.

Я обещал попробовать уломать её. Начал уже по дороге, везя их домой. Казалось, она даже поддаётся... Но Соня её уламывает ежедневно, нет дня без ругани и слёз. Мать рвётся в Россию...

Глава 6

„Не знал сытости во чреве своём, и

в жадности своей не щадил ничего“.

(Иов 20:20)

27 июня 1977 г. газета "Наша страна" №1849 поместила новое произведение Наума Альшанского – вдохновенное и полное громкого пафоса открытое письмо с броским заголовком, взятым из сентиментальной советской песни:

«В НЕБЕСАХ МЫ ЛЕТАЛИ ОДНИХ»...

ГЕНЕРАЛУ ПЬЕРУ ПУЯДУ –

БЫВШЕМУ КОМАНДИРУ ЭСКАДРИЛЬИ

«НОРМАНДИЯ – НЕМАН»,

ГЕРОЮ СОВЕТСКОГО СОЮЗА,

ЛАУРЕАТУ ЛЕНИНСКОЙ ПРЕМИИ МИРА

Последние два титула, считает, вероятно, автор, особенно лестны французскому генералу: ведь он и Советский Союз так любят друг друга! И, конечно же, француз поспешит выполнить просьбу Наума и тут же "обратится к советским властям по этому вопросу" – чтобы они немедленно выпустили в Израиль его бывшего "брата по крылу" и полковника Советской армии, а ныне пособника международного сионизма Льва Овсищера.

В этом письме, как и во всех выступлениях Наума, кроме благих намерений, громкого пафоса и общей безграмотности, имеются мелкие фактические неточности. Например: "Лев Овсищер всю вторую мировую войну провёл за штурвалом самолёта" (хотя война эта длилась почти шесть лет, а Лев Петрович воевал три с половиной года и был не пилотом, а штурманом). Или, подписываясь, Наум называет себя "кавалером 13 боевых наград" (хотя больше половины их – послевоенные, юбилейные и за выслугу – ведь он "служил Советскому Союзу 26 лет"). Или такой пассаж: "Я − свидетель тому, как мужественно и спокойно вели себя на допросах... мои друзья" (хотя он не мог присутствовать на допросах Кипниса и Давидовича, если сам не работал в КГБ). Но всё это – мелочи. Есть только одна неточность, которая заставила меня воскликнуть: "Ах, сволочь!! Опять он за своё!!"

Вот эта неточность:

"В начале 1973 года КГБ решило провести показательный процесс (знаменитое дело №97) над Ефимом Давидовичем, Львом Овсищером и автором этого письма"...

То есть, над ним – Наумом Альшанским! Когда Цфаня Кипнис прочитал эту статью, он, при всей своей деликатности, позвонил Науму и сказал: "Как же ты это пишешь? Ведь я пока ещё живой! У меня справка есть от КГБ – об освобождении из тюрьмы!"...

Альшанский нагло ответил: "А я тебя нарочно вычеркнул – ты связался с Левиным, вы оба против меня"!

Вот так, чисто по-советски, он распорядился историей: взял и вычеркнул из неё Кипниса, как портреты Блюхера и Якира из советских школьных учебников. Но тут он несколько зарвался. В 1972-73 годы за освобождение Цфани боролась и вся минская алия в Израиле, и местная общественность, и государственные деятели из разных стран. В той же "Нашей стране" печатались наши коллективные письма со многими подписями.

Старый друг Цфани, еврейский художник Марк Житницкий – узник ГУЛАГа – написал большую статью с его портретом, сделанным по памяти. Кипниса знали и любили, кроме нас, люди его поколения, еврейские писатели, художники, актёры. Не один Цфаня задал Науму вопрос "Почему?!" И ответить всем, как ему, Альшанский не мог. Эти люди вообще не знали, кто такой Левин, да это их и не интересовало.

Мой сосед, редактор журнала "Круг" Георг Мордель 10 июля взял у Кипниса большое интервью о еврейском движении в Минске и о "деле №97". К сожалению, оно не было напечатано: резко воспротивилась Эстер Кипнис. Она же не позволила нам напечатать "Открытое письмо", написанное Цфаней по моему настоянию в Президиум правления Объединения олим из СССР и в семь печатных изданий. Дело в том, что Кипнисы ждали приезда дочери Мери и внучки Лильки, и "пуганая" Эстер боялась, что эти выступления Цфани могут "помешать Мерочке выехать"! Правда, относительно письма она согласилась на компромисс: мы с Кипнисом его составили, но подписать попросили других – его друзей и товарищей по работе. Пререкания шли долго, подписи собирались медленно, по разным городам, и письмо, готовое уже в июле, послали с большим опозданием – только 15 декабря 1977 года.

Поэтому его текст я приведу позже, когда допишу до этой даты. А пока мы − в июле 1977 г. "Вернёмся к нашим баранам"!

Увы, в этой книжке не найти места для больших событий тех времён: операция в Энтеббе, победа Менахема Бегина на выборах, приезд Анвара Садата, мир с Египтом и прочее. "К нашим баранам" в июле 1977 года относились лишь "герои моего романа"...

Не дождавшись звонка Альшанского по поводу создания общественной редколлегии и выпуске книги о Давидовиче, я позвонил ему сам и ещё раз объяснил: всё, кроме типографии, мы обязательно должны сделать сами! До меня дошёл слух, что изданием книги хочет заняться Винокуров со своим дрянным журнальчиком "Шалом", а этого допустить нельзя: он и Ефима не знает, и квалификация его недостаточна. А книга должна быть качественной! Если сейчас – срочно, как он собирается, – выпустить халтурную, то на вторую уже никто денег не даст, а хорошую можем сделать только мы, минчане. Наум вроде со всем согласился и... опять надолго замолчал. Я попросил Гарика Шульца и Яшу Голана из "русского отдела" МИД навести справки. Самому мне, после письма Пуяду, не хотелось больше с Наумом разговаривать. Не знаю, занимался ли этим Голан, но пунктуальный Шульц вскоре сообщил мне "решение" этих мафиози: "Конечно, нужна хорошая книга, но Левин не должен к ней иметь никакого отношения".

Вот как здорово! Сами – не прикасаясь ко мне, не задавая в лицо ни одного вопроса, ничего не расследуя, они измазали меня дерьмом так, что противно до меня дотронуться...

Кипнис добросовестно, с присущей ему требовательностью к себе, взялся за оформление книжки, но сделать её такой, какой он её видел, Винокуров не позволил: постоянно его торопил, указывал, где, что и как нарисовать, какое фото выбрать...

– "Подумать только, – жаловался Цфаня – этот профан хочет, чтобы я дал на обложку портрет молодого Давидовича в папахе! Я же знаю, как Фима ненавидел эту дурацкую шапку"!

В конце концов художник отказался халтурить и ушёл.

Между прочим, жена Винокурова – она же "замредактора" – торопя Кипниса, проговорилась ему: "Надо это сделать быстрее, скоро съезд ветеранов войны, и на этом съезде мы надеемся распродать весь тираж"! То есть, плевать им на качество, на память Давидовича, главное – коммерция.

Первый съезд "русских" ветеранов состоялся 7 июля 1977 г. в Петах-Тикве. Отчёты о нём я прочёл в журнале "Шалом" №7 и в газете "Наша страна" за 18 июля 1977 года. Присутствовало там 187 человек, представляющих, по словам И. Винокурова, "почти 3000 ветеранов". Короткие приветственные телеграммы прислали премьер-министр Менахем Бегин и министр абсорбции Давид Леви; длинную телефонограмму продиктовал "полковник Армии Обороны Израиля, бывший полковник Советской Армии" Лев Овсищер. (Значит, задним числом и Лёве присвоили "алуф-мишнэ"? Наум ведь считал "преждевременным". Конечно – сам-то он всего лишь "сган-алуф"! Хорошо, хоть в этом он не смог обойти Овсищера).

В передовице "Шалома" Винокуров упоминает (без фамилий) о противниках создания второго союза ветеранов, об их попытках сорвать съезд, "однако ничто не могло помешать ветеранам создать СВОЮ организацию и поставить во главе её авторитетных, СВОИХ людей". Умиляет в статье и родной советский штамп: "дальнейший расцвет экономики и культуры"...

Названы и "авторитетные, СВОИ люди" – Центральный Совет Союза. Председатель Альшанский, заместители – Подликин и Гофман (все трое – новоиспечённые почётные офицеры), ответственный секретарь – Барак. Почётным Председателем избран Лев Овсищер. Сам же Иосиф Винокуров числится почему-то просто членом, его прежний сан –"зав. орготделом" не указан. Сняли, что ли, "сына полка"?!

Если так, то Наум со своим компаньоном, скорее всего, разругался после первого же гешефта: может, деньги за книгу Давидовича не поделили?

Тут же, в рядовых членах ЦС, и Мендель Маршак, почётный генерал...

Ну, ясно, этот старый маразматик ни на что уже не годен...

В заключение, пишет "Наша страна", состоялся большой концерт. А рядышком – объявление:

Вышла в свет автобиография
ЕФИМА ДАВИДОВИЧА
– прекрасно иллюстрированная и дополненная
под названием „СОЛДАТ ЧЕСТИ“
Книгу можно получить на дом,
прислав чек на 15 лир (или деньги)
на Р.О.ВОХ 30939, Тель-Авив,
с указанием своего адреса по-русски и на иврите.

Дополненная автобиография покойного?! Это уже нечто новое! Неужели они в отличный текст Давидовича вставили что-то от себя? Боже упаси! Но, возможно, просто добавили в книгу что-нибудь, кроме автобиографии? Воспоминания лучшего друга?

Ещё одно событие – прямо не знаю, как его воспринимать: в середине июля 1977 года семья Давидовича уехала в Минск. То ли огорчаться за Соню с Аликом, которым здесь было бы наверняка лучше, то ли радоваться, что несчастная Карповна вернётся к привычной жизни? В любом случае – досадно, что Наум, задумавший притащить сюда эту семью, не смог всё как следует осуществить.

Семьи двух старых еврейских художников – Цфании Кипниса и Марка Житницкого – дружили смолоду, в Минске жили в соседних квартирах – почти как одна семья! Хмурый лагерник, бритоголовый крепыш Марк даже ревновал свою жену Басю к галантному и когда-то шустрому Цфане... Прочитав бессовестное враньё Альшанского в письме генералу Пуяду, Житницкие страшно возмутились. Я не помню, была ли мать Исачка 31 июля 1977 года в Объединении олим по делу или зашла к Науму специально, но после этого визита она приехала к нам:

– Он прямо у себя в кабинете, – сказала Бася, – на своём рабочем месте заявил мне: "Кипнис связался с Левиным, а Левин – шпион КГБ"! Эмма Лазаревна с мужем были в коридоре и всё слышали, потому что он орал. Так что есть три свидетеля, и я бы этого так не оставила!

Во мне боролись два чувства: жажда справедливого отмщенья и нежелание тратить деньги. Я был уже наслышан о грабительских гонорарах израильских адвокатов: процесс я, бесспорно, выиграю, но у Альшанского денег нет, и кто мне вернёт расходы? Высчитывать будут у него из зарплаты лет десять?..

Верный традиции "иду на вы", я позвонил Альшанскому и сказал: «Слушай, Наум. Ты уж в конце концов реши для себя – шпион я или нет. Если шпион, то обратись в полицию, в суд, веди свидетелей, неси доказательства – ты же честный гражданин и патриот! А если ты знаешь, что никакой я не шпион, и всё-таки распространяешь этот слух, то это называется "заведомо ложные клеветнические измышления", и тогда уже я должен на тебя в суд подать». Трудно было нашему мудрецу разрешить эту дилемму! Наум сказал только: "Ты меня судом не пугай, – и вдруг добавил: − "Перцев говорил мне, что ты меня считаешь дураком"!

Выходит, мой кагэбэшный "шеф" откровенно поделился с подследственным сведениями о своём заброшенном в Израиль шпионе! Хорош начальничек! Гнать его надо из наших органов!

Всё же Бася меня уговорила, 11 августа мы поехали с ней к адвокату и возбудили судебный иск за клевету и оскорбление личности на сумму в пятьдесят тысяч лир (примерно 5000 долларов). Адвокат написал Науму официальное письмо с требованием в двухнедельный срок публично извиниться через газету. Вместо этого Альшанский прислал ответ, что он никогда не называл меня шпионом, а – наоборот, это я его так называл! До чего же самоуверен, нахалюга! Похоже, он всех в Израиле считает слюнтяями. Боюсь однако, что относительно меня он не ошибся: надолго моего запала не хватило.

Я рассказал о клевете Наума и своём обращении в суд его шефу Грише Фейгину, (пусть знает, какая сволочь сидит у него в конторе), Голану в Русском отделе и Авнеру Бараку в Шин-Бете, хорошо знавшим меня. Потом изложил все подвиги Наума в длинном, на 10-ти страницах, письме Овсищеру от 4 октября 1977 г. Письмо это на микроплёнке передал с туристами (которые так больше и не появились), оставив себе пару копий. В него вошли и последние события: информация от Гарика и Жанны Шульц, которые пришли к нам в гости 3 сентября. За столом они рассказывали, а я записывал на плёнку:

Гарик: В прошлую пятницу мы были у Плаксов (новоселье или день рождения). Я разговаривал с Наумом и поцапался с ним. Насчёт того выражения в его статье, что по 97-му делу были обвиняемыми Давидович, Овсищер и "автор статьи". А он: "Да, мол, Цфаня мне звонил по этому вопросу, я ему сказал, что – а вот, ты вместе с Левиным, вы против меня, вы мне не аплодировали тогда, и вот – первоначально я тебя записал, а потом я тебя вычеркнул". То есть, он хотел Кипнису отомстить...

Жанна: Он говорит, что это должно быть только про военных.

Гарик: Я ему сказал, что он не прав, он было полез в бутылку, я ему вкинул... Там же сидел Липкинд. Он говорит: "По какому праву ты так с Наумом разговариваешь?" Наум понял, что он неправильно сделал... Ещё он рассказывал, что был в Шин-Бете и просил их прекратить дело против Левина. И потом вроде то ли они тебе сообщили, то ли его просили передать, что дело закрыто.

Жанна: Мне Рита Полещук рассказывала, что Марголин собирает подписи против тебя. Полещуки на прошлой неделе были у нас. Рита, рассказывая, кого они видели, сказала: "Вот, Марголин был, приходил собирать подписи: в суд на Левина подать. Вроде бы он не отдал деньги тем, у кого он брал на отъезд; он, мол, собирается уезжать отсюда, поэтому надо с него деньги содрать".

Гарик: Мы когда ругались с Наумом, он сказал: "Ко мне приходят на Левина жаловаться – Марголин и Лундин, например. Что он деньги взял на отъезд и не отдаёт". Да, ещё Наум сказал: "У Алика Ключа есть плёнка, где записан разговор с Минском: Давидович просит отстранить Левина от минских дел"!

Я извлёк из архива блокнотик с записью наших долгов и пожертвований, собранных на выкуп "за образование", проверил и показал Шульцам. Долги (8000 р.) были давно выплачены. Родные и друзья собрали нам около 6000 р. Из них минчане, живущие ныне в Израиле, (без нашей просьбы и без отдачи, конечно!) – ровно 700 р.: Лундин – 300; Берлин, Дрознин и Альшанский – по 100; Плакс и Берман – по 50 руб. Марголина в списке не было.

Берлин и Дрознин – мои старые друзья – здесь ни при чём; Наума, Плакса и Эдика Бермана – прóше ласкáве поцалóвать мне в дýпэ, а Лундину надо всё-таки позвонить: может, врёт про него Альшанский? Я позвонил и разговор записал на плёнку:

– Гриша, Альшанский говорит, что ты к нему приходил на меня жаловаться. В чём дело?

– Я? Жаловаться на тебя?! За что, Эрик?

– За то, что я вроде бы одолжил у тебя деньги и не хочу отдавать...

– Я с тобой не желаю разговаривать.

– Почему?

– Так.

– Что, я действительно что-то плохое сделал?

– Ты ничего не сделал. Я никогда не думал, что ты такая грязная личность.

– Я?!

– Да.

– Почему? Ты у меня что-нибудь спрашивал?

– Нет. Я просто узнал, что ты просто грязный, грязный тип!

– Ты помнишь, однажды ты "узнал", что Марик Горфинкель грязный тип, что он кому-то деньги не вернул, а потом выяснилось, что это была ошибка? Может быть, и со мной – тоже ошибка? Ты же меня всё-таки...

– Я с тобой не собираюсь выяснять отношения. Ты мне ничего не должен, и я тебе ничего не должен. И будь здоров. Шалом!

Следующий наш разговор, последний в жизни, был ещё короче и состоялся через 20 лет – после того как 67-летний Григорий Лундин, агент КГБ, вышел из тюрьмы.

Советский шпион Г.К. Лундин выходит на свободу
(из израильской газеты «Вести от 7 ноября 1996г)

По состоянию здоровья и за примерное поведение он освобождён досрочно, после девяти лет своего 13-летнего срока. Ему почти 67 лет: от минского Гришки остались только брови (усов тогда не было).

Весной 1997 года, будучи в очередной раз в Израиле, я позвонил ему и спросил, не поделится ли он какими-нибудь подробностями для радио "Свобода". Он отказался. Впрочем, я знал уже, что ему запрещены контакты с прессой...

Гриша Лундин (справа) – курсант минского аэроклуба
Слева его инструктор Ефим Розовский. (нач. 1950-х г.г.)

Итак, в августе – сентябре 1977 г. я вознамерился было судиться с Наумом, которого окончательно зачислил в подлецы. В то же время я чувствовал, что такого рода деятельность не относится ни к моим пристрастиям, ни к моим доблестям... Я уныло предвидел бесконечные отсрочки, неявки, затяжки, перенос судебных заседаний и денежные затраты. Даже бесспорный итоговый выигрыш не привлекал меня так, как победа в "войне перьев" с шайкой лжецов и негодяев. Особенно я приуныл, когда за первое же письмо к ответчику адвокат содрал с меня 540 лир.

Григорий Лундин – агент КГБ – после 9 лет в израильской тюрьме за шпионаж (1966 г.)

Самое же главное – я катастрофически не умею делать сразу несколько дел, а как раз в это время мне попала, наконец, в руки брошюрка "Солдат чести Ефим Давидович", изданная "совместным предприятием Винокуров & Альшанский" ещё в июле. Нелли Лурье, артистка из Минска, отдала мне свой экземпляр с претенциозной дарственной надписью "редактора-составителя" Иосифа Винокурова.

На обложке – юный красавчик в папахе и шинели, а на внутренней её стороне сообщается:

Мы решили издать Автобиографию Давидовича в виде книжки-приложения к независимому журналу "Шалом".

Далее выражается сердечная благодарность соавторам: Науму Альшанскому, его сыну Мише, Эдуарду Берману и редакторам (жене и детям Винокурова). А потом – под обложкой – предисловие Наума, и тут начинается такой парад безграмотности, дурного вкуса, фальши и пошлости, что я пропустил эти странички и стал читать самоё автобиографию, которую знал уже почти наизусть.

Стал читать – и задохнулся от ярости! Мародёры! Убийцы!

Вот тут я и позвонил Мариану Даяну, моему адвокату и... отменил свой иск. Хрен с ним, с Наумом – его и без меня попрут со всех должностей, а здесь завязывается новая история, мимо которой я пройти не могу! История с биографией.

(продолжение следует)

[1] "Ликуд"("Единение"- ивр.) партийный блок либерально-консервативного толка в Израиле,

оппозиционный к Партии Труда ("Авода").

[2] Выделенные слова вставлены редактором без моего ведома. В авторском тексте их не было. – Э.Л.