Gerchikov1

Глава 10

Заветное

(Мысли вслух)

Я прожил большую и сложную жизнь. Мне пришлось быть свидетелем, очевидцем, а порой и участником больших исторических событий, сыгравших немалую роль и в жизни моего народа, и в жизни всей страны в целом. Я помню царское бесправие, две большие русские революции 1917 г., суровую романтику гражданской войны, две тяжкие мировые войны, кошмар 1937 года, разбойничий взлет и сокрушительный крах фашизма…

Судьба меня не очень баловала. Можно даже сказать, что она немало и добросовестно потрудилась над тем, чтобы щедро усыпать щебнем и битым стеклом мои пути – дороги…

И все же я признателен ей за то, что даже в самое беспросветное для меня время она дала мне возможность воочию увидеть торжество справедливости, неотвратимость возмездия, осуществление годами взлелеянной мечты. Сам того не ожидая, я дожил и стал современником трех событий большого эпохального значения, и каждое из них в какой-то степени имело и "личное" отношение ко мне, к пройденным мною путям-дорогам. Начнем по порядку.

Первое: я дожил до тотального разгрома фашизма. Всю свою жизнь я ненавидел тиранию во всех ее проявлениях. Еще мальчишкой я встретил, как праздник, падение царского самодержавия в России. Как весну человечества, я приветствовал Великий Октябрь, и в то же время остро переживал ту, с моей точки зрения, излишнюю и ненужную жестокость, которую под "горячую руку" позволяли себе нередко лидеры новой России…

Но вряд ли какое-нибудь явление вызывало такое глубокое возмущение всей моей свободолюбивой натуры, как фашизм. Уже приход итальянских чернорубашечников к власти в 1922 г. я расценил как первые побеги каннибализма в Европе. Чутье предсказывало, что режим, начавший с подлого убийства Маттеотти, неизбежно кончит депортацией евреев из Рима. А когда рядом с "джентльменским" фашизмом в Италии поднял голову гангстерский нацизм в Германии, для многих стало ясно, что над миром сгущается темная ночь средневековья…

После своего ареста в июле 1937 г., я не мог уже систематически следить за злодеяниями фашизма. Радио в лагере не было, газет не давали (их забирали даже из посылок, где они служили чаще всего лишь упаковочным материалом), и о новостях мы узнавали с большим опозданием и со значительными перебоями. О небезызвестной "хрустальной ночи" в ноябре 1938 г. – этой погромной увертюре гитлеровских головорезов – я узнал, например, лишь через несколько лет после окончания войны. Даже о самой войне мы узнали с опозданием чуть ли не на неделю!

Моим первым порывом было желание попасть на фронт, пополнить ряды тех, кто отражал натиск фашистских орд. Я понимал, какая смертельная опасность нависла и над родиной социализма, и над моими братьями и сестрами по крови. И в тот же день я обратился к начальнику лагеря с заявлением приблизительно следующего содержания: "Только сегодня я случайно узнал о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Как демократ и еврей, прошу отправить меня в действующую армию на передовые позиции. Хочу с оружием в руках, а если понадобиться, то и ценой своей жизни, доказать, что я был и остался советским человеком, незаслуженно оклеветанным и репрессированным ежовскими выродками. По окончании войны, если останусь цел и невредим, обязуюсь явиться в распоряжение органов НКВД для решения вопроса о моей дальнейшей участи". Я не ручаюсь за абсолютную точность своей памяти (с тех пор прошло как-никак 25 лет), но содержание и стиль, несомненно, аутентичны подлиннику.

Через несколько дней я был вызван к оперуполномоченному. На столе у него лежало вышеприведенное заявление. Указав на то, что он понимает чувства, двигавшие моим пером, он пустился в длинные рассуждения о возможности выполнения патриотического долга и в колымском тылу, добывая стране металл... Для меня стало ясно, что просьба моя не будет удовлетворена. А вскоре получилось почти как у Гашека в "Швейке": за проявление патриотических чувств я был водворен в режимный лагерь на Джелгале...

Здесь еще труднее было следить за событиями и ходом войны. Все же изредка прорывались отдельные скупые сведения. В одном из своих последних писем ко мне, датированным 19 февраля 1944 г., жена писала: "В последнее время опять не нахожу себе покоя. Я узнала подробно о кошмарной гибели моих дорогих родителей и родных. Все они после неудачной попытки эвакуироваться вернулись летом 1941 г. обратно домой – в Краснополье, а осенью 1941 г. фашистские бандиты начали зверскую расправу над мирным населением. Они расстреляли всех, и в том числе: маму, папу и всех родственников вместе с их детьми. Нет слов, чтобы выразить мою скорбь и печаль. Нет больше моих изумительных стариков. При мысли о них сердце обливается кровью"...

Такие душераздирающие письма получали и многие другие заключенные, преимущественно, конечно, евреи. Едва избежала той же участи и моя родная мать. Начало войны застало ее в Гомеле, где она гостила вместе с моим шестилетним сыном у своей сестры. Работа транспорта уже была нарушена, и они добирались обратно в Ленинград попутными воинскими эшелонами что-то около трех недель...

И вот за все эти ужасы, за Бабий Яр под Киевом, за гетто Варшавы и Риги, за газовые камеры Освенцима и крематории Треблинки, за Анну Франк и Януша Корчака, за миллионы безвинно убитых женщин, мужчин и детей пришло возмездие. И какое!

Пламя войны, разожженное немцами, пришло в их собственный дом: в руинах лежали города "тысячелетнего рейха"... Надменно-спесивые и достаточно бездарные немецкие генералы позорно проиграли свой почти шестилетний "блицкриг", капитулировав безо всяких оговорок. Тупые маньяки, возомнившие себя властелинами мира и высшей "расой господ", почувствовав на своих шеях шорох веревки, стали искать спасение в револьверных гашетках и ампулах с цианистым калием. Впервые в истории человечества почти целое правительство большого государства было по приговору Суда народов вздернуто на виселицу как уголовная шайка насильников и убийц!

Не ушел от заслуженной кары и организатор массового уничтожения евреев - Адольф Эйхман. Через пятнадцать лет тщательной маскировки и укрывательства и его настигла карающая рука тех, кто над могилами его жертв дали священную клятву: ничто не забыть, никогда не простить! Народ, которого этот палач пытался стереть с лица земли, терпеливо и спокойно судил его в столице своего государства, щепетильно соблюдая все процессуальные нормы, оплачивая на свои деньги его немецкого защитника, приехавшего из ФРГ, и тщательно оберегая его самого от каких бы то ни было эксцессов со стороны возмущенной толпы.

Процесс в Иерусалиме по своей значимости, по тому резонансу, который он получил во всем мире, и по тем материалам, которые были собраны в связи с ним, примыкает непосредственно к процессу главных военных преступников в Нюрнберге. Он, можно сказать, явился его продолжением и завершением: к десяти казненным фашистским палачам в Нюрнберге, тель-авивская виселица заслуженно прибавила одиннадцатого...

И я глубоко благодарен своей судьбе за то, что дожил до этого подлинно "звездного часа"!

Но с уничтожением Шлейхера и Эйхмана опасность фашистского "ренессанса" еще не миновала. В последнее время паучья свастика снова замелькала на улицах европейских и американских городов. Недобитые под Сталинградом и Берлином ублюдки стали активизировать свою деятельность. Антисемитизм снова становится международным языком фашизма, с помощью которого легко сговариваются между собой насеровцы в Египте и "такуаровцы" в Аргентине, реваншисты ФРГ и неонацисты Австрии, Колен Джордан в Лондоне и Линкольн Рокуэлл в Вашингтоне.

Крепить силы мира, демократии и социализма, ширить единство всех честных людей планеты без различия их религии, расы и политических взглядов в борьбе с фашистским отребьем - отъявленным врагом всего человечества, – это требование дня, это боевой пароль, завет и наказ наших героев и мучеников.

Сим победиши!

Второе: культ личности Сталина. Он появился не сразу и не на голом месте. Тысячи людей немало поработали над его созданием. И, что пикантнее всего, сначала это делалось даже не из чувства страха, а просто от усердия не по разуму. Ведь людям вообще, в том числе и многим революционерам, свойственна слабость преклонения перед авторитетами – заслуженными, а порой и искусственно созданными. Сколько раз при жизни Карла Маркса делались попытки возвеличения его со стороны его последователей. Маркс резко одергивал в таких случаях своих ретивых почитателей. Его друг и соратник Энгельс, не доверяясь "такту" потомков, просто завещал сжечь свой труп и рассыпать пепел по морю, чтобы не вызывать паломничества к своей могиле. В.И. Ленин тоже не представлял в этом смысле исключения. Когда в 1920 г. "паникадильщики" замыслили большие торжества в связи с его пятидесятилетием, он наложил на это строгое "вето". Награжденный орденом, он, рассказывают, при жизни никогда не надевал его; только в мавзолее этот орден украсил френч Ильича.

Но не таким был Сталин. Его вполне устраивали чрезмерные славословия, обилие собственных портретов и прижизненных статуй и памятников, сотни посвященных ему книг, спектаклей и фильмов. Больше того, привыкнув ко всему этому как к морфию, он уже стал ощущать в "наркотике" славы острую потребность...

В Сталина стали "верить", каждое его слово канонизировалось, в нем стали видеть "корифея" науки и без лишних стеснений превратили великий триумвират Маркс-Энгельс-Ленин в олимпийский квартет, включив в него на должность "мыслителя" и Иосифа Сталина.

Справедливости ради следует сказать, что первый шаг на пути к чрезмерному возвеличению Сталина сделал сам Ленин. Конечно, предложив его кандидатуру на XI съезде партии в генеральные секретари ЦК, он не предвидел, к каким это приведет последствиям. Но, как бы то ни было, в данном случае интуиция, несомненно, подвела вождя большевиков. Уже через восемь месяцев, в декабре 1922 г., в письме к партии Ленин, учитывая характер Сталина, предложил заменить его другим человеком. Но было уже поздно, генсек Сталин обладал теперь в Кремле бóльшей фактической властью, чем тяжелобольной Ленин в Горках. Колесо "культа личности" завертелось, и его остановила только смерть самой "личности". И если "культ" от диктатуры отделял один лишь шаг, то от единоличной диктатуры до террора оказалось и того меньше...

Характерно, что многие жертвы 1937-1938 г.г. сами сильно способствовали в свое время зарождению и развитию "культа", не подозревая при этом, что он может сработать с ними по принципу бумеранга. Так было, например, с такими видными партийными и государственными деятелями, как Бубнов, Рудзутак, Постышев, Косиор, Эйхе, Крыленко, которые, несмотря на то что были верной опорой "престола", не избегли все же "царского гнева" и были, как и многие другие, невинно расстреляны.

Даже потом, когда наступила полоса невиданных дотоле массовых репрессий, не все, задетые ею, достаточно прозрели. Видный военачальник Красной Армии Якир в самый момент своего расстрела не нашел более подходящих предсмертных слов, чем "Да здравствует Сталин!". Припоминаю выступление на XXII съезде старейшей ленинградской большевички Д.А. Лазуркиной. Она рассказала, как уже после своего ареста в 1937 г., после многих лет тюрьмы, лагеря и ссылки, она все еще продолжала верить в непогрешимость Сталина, "все время дралась за Сталина, которого ругали заключенные, высланные и лагерники".

Действительно, подавляющее большинство заключенных верно оценивало роль Сталина, как политического вдохновителя беззакония и произвола, и рассматривало всех этих ежовых и берия лишь как старательных исполнителей его прямых и личных указаний. Среди лагерников имя Сталина окружено было заслуженной ненавистью. С особой силой она, естественно, проявлялась у репрессированных коммунистов. Еще задолго до подробностей, ставших известными на XX и XXII партийных съездах, многие из них уже сознавали, что ответственность наряду со Сталиным должны разделить и соучастники его преступлений, в первую очередь: Молотов, Жданов, Каганович, Ворошилов, Маленков.

Начав с необоснованных репрессий в отношении отдельных групп людей, Сталин, как известно, перешел впоследствии к огульному обвинению целых народов в антипатриотизме и даже в измене Родине. Еврейский народ и здесь оказался "благодарным" объектом. Развязанные Сталиным в конце сороковых годов антиеврейские настроения тлеют в СССР до сих пор... Антисемитская инвазия тех лет дает себя чувствовать и поныне.

И дело ведь ограничилось не только "настроениями": к евреям были применены санкции, отдававшие ароматом худших лет царского произвола. Были закрыты все еврейские газеты и журналы, распущены школы, ликвидированы все еврейские театры. Вслед за провокационным убийством в 1948 г. руководителя ГОСЕТ'а – замечательного артиста Михоэлса, были арестованы и затем (в августе 1952 г.) физически уничтожены и другие выдающиеся деятели еврейской культуры – прозаик Д. Бергельсон, поэты Д. Гофштейн, П. Маркиш, Л. Квитко, И. Фефер, артист Б. Зускин и некоторые другие.

В Москве подготавливалась новая "Бейлисиада" – процесс евреев - врачей, результаты которого, если бы он состоялся, прибавили бы к лаврам Сталина еще и "славу" погромщика. Так человек, начавший когда-то Марксом, завершил свою жизнь Пуришкевичем...

Мне лично пришлось на собственной шее испытать все "прелести" культа личности, и как раз, в самом его зените – начиная со второй половины 1937 года. Десять лет заключения, пять лет последующего поражения в правах, четырнадцать лет суровой Колымы плюс двенадцать лет "добровольного" изгнания в Вологде – такова цена, уплаченная мною... За что?
Добавьте к этому ссылку жены и ее безвременную гибель там. Да и то, что я сам, не взирая на шестидесятиградусные морозы, тяжелый изнурительный труд, цингу и произвол, остался в живых, можно объяснить только лишь чудом!…

Сейчас, тридцать лет спустя, передо мной лежит извещение Верховного суда о прекращении моего дела 1937 г. и об отмене вынесенного тогда приговора, за отсутствием состава преступления. Произошла, видите ли, судебная ошибка... В возмещение за причиненный мне и моей семье ущерб, я получил от государства двести рублей (стоимость одного приличного костюма) – такова, по "таксе", официальная цена этой роковой "ошибки".

Но судьба отпустила мне больше: я дожил не только до дня своей свободы; я был свидетелем разоблачения и ликвидации культа Сталина, и когда его труп, как скверну, выносили из Ленинского мавзолея, на память пришли предостерегающие слова древней, как наша человеческая цивилизация, библейской заповеди: "Не делайте себе идолов, и кумира, и столба не воздвигайте у себя, и камня с изображениями не ставьте в земле вашей, чтобы кланяться на нем" (Левит XXVI,1).

Третье: возникновение, а вернее – возрождение еврейского государства в мае 1948 года.

Почти 1900 лет прошло с того дня, как под ударами римских легионов пала маленькая Иудея – последний очаг сопротивления могущественной империи цезарей. И за все эти девятнадцать веков народ никогда не забывал своей древней родины, тянулся к ней, от поколения к поколению передавал эстафету маккавеев и зелотов. В разные эпохи эта тяга принимала разные формы: вооруженные восстания и массовые "мессианские" движения, "халукка" и "билуйцы", небольшие группы гехолуцианцев и многотысячные эмигрантские потоки "алия".

Сионизм появился за много веков до Герцля: последний день Иудеи стал, по сути дела, его первым днем. Сион вдохновлял музу величайшего поэта средневековья Иегуды Галевы и певца 19-го века Генриха Гейне. К нему обращалась мысль еще совсем молодого Фердинанда Лассаля и уже почти зрелого соратника Маркса – Моисея Гесса. На определенном этапе нашей истории ему отдал весь благородный жар своей души и блестящий талант организатора и Теодор Герцль.

Сионизм – это не партия в современном политическом и организационном значении этого слова. Сионизм – это широкое национально-освободительное движение евреев, в котором представлены все классы и все слои народа: предприниматели и рабочие, торговцы и ремесленники, интеллигенты и крестьяне, верующие и атеисты. В сионистском движении представлены все современные политические течения и партии: от ультраправых "ревизионистов" и воинствующих клерикалов - до социалистов и коммунистов. Нет, вероятно, ни одного крупного еврейского общественного деятеля, к какому политическому лагерю он не принадлежал бы, который не отдал бы дань увлечению сионизмом. Если он с него начинал свою сознательную жизнь, то он им и заканчивал ее.

Антисионистские элементы в еврействе или вынуждены были пересмотреть свои эфемерные позиции, или вообще исчезли с политической арены. Что, к примеру, осталось от главного противника сионизма – всесильного некогда "Бунда"? Он стал антикварной редкостью, а отдельные ветераны его спокойно доживают свой век под небом... Израиля!

Наследники бундовской палестинофобии – евсековцы, чтобы окончательно не потерять своего влияния в массах, вынуждены были приспосабливаться к их настроению, писать об Израиле в сдержанном, почти "солидном" тоне, давать о нем систематическую и более или менее объективную информацию. Огульно охаивавшие в недалеком прошлом всю гебраистскую литературу, как антинародную и реакционную, они сегодня склонны уже признать Х.Н. Бялика великим национальным поэтом и даже робко "реабилитируют" самого С.Г. Фруга...

Отношение к Израилю стало лакмусовой бумажкой, определяющее ныне отношение к евреям вообще. Злобные выпады против этого молодого государства законно квалифицируются мировым общественным мнением как проявление антисемитизма в политике тех кругов, откуда эти выпады исходят.

В Израиле обрели свою родину не только два с половиной миллиона евреев. Он стал надежным заслоном и для миллионов не живущих в нем евреев диаспоры. И от имени этих миллионов он, – и никакое другое государство в мире, – судил Эйхмана и воздал ему по заслугам.

Провозглашение еврейского государства застало меня на Колыме. Помню, как сейчас, радиопередачу об обмене нотами между Молотовым и Шаретом. И какой гордой радостью, и для меня, и для всех других проживавших там евреев, был тот факт, что Советский Союз чуть ли не первым признал новое государство и всей силой своего международного авторитета и моральной поддержки был на стороне Израиля, победоносно изгонявшего со своей земли по-разбойничьи напавшие на него армии соседних арабских государств.

К сожалению, эта единственно допустимая для социалистического государства позиция вскоре изменилась, и в "израильском" вопросе СССР пошел в фарватере панарабской политики. Надолго ли? Думаю, что нет. Последователям Маркса, наследникам Ленина не по пути с убийцами Фараджалла Хелу и Саляма Адиля, с феодалами Эр-Рияда и Триполи...

А мне как не благодарить судьбу за то, что я дожил до осуществления многовековой мечты своего народа и основной цели своей личной жизни! До чего вещими оказались слова нашего Бялика:

Мы соперники Рока,

Род последний для рабства и первый для радостной воли!

На этом, пожалуй, можно было бы и закончить летопись своей жизни. Во всяком случае, осталось уже добавить немногое.

Дореволюционная Россия, как известно, была не только родиной ново-еврейской классической литературы на иврит и идиш. Ей суждено было стать и родиной еврейского рабочего движения: это из городов и местечек "черты оседлости" разнеслись, в конце XIX и начале ХХ века, по многим странам мира бундовские и поалейционские идеи, страстные публицистические выступления В. Медема, Б. Борохова, Н. Сыркина, Х. Житловского и ряда других.

К началу первой русской революции был завершен идейный разброд в рядах поалейционского движения, наиболее последовательная часть которого – во главе с Б.М. Бороховым – оформилась в марте 1906 г. на своем первом (полтавском) съезде как Еврейская социал-демократическая рабочая партия ("Поалей-Цион"). С тех пор прошло ровно шестьдесят лет. Давно уже нет ни одной из существовавших тогда еврейских революционных партий. Но как по-разному они закончили свое существование. Уже в 1917 г. не стало "серповцев" (Социалистическая еврейская рабочая партия, организованная М.Б. Ратнером и Х. Житловским), отказавшихся от своей идеи "еврейского сейма" и объединившихся с "эсэховцами" (сионисты-социалисты во главе с М.И. Литваковым), растерявшими к тому времени остатки своего былого "территориализма". Создавшаяся, в результате этого слияния, новая "объединенная еврейская социалистическая рабочая партия (Фарейнигте)" через три года почила в недрах "Бунда"...

Вскоре пришел конец и "Бунду". Медленно порывая со своим меньшевистским прошлым, он к 1920 г. встал все-таки на советские позиции и переименовался в "Комбунд" Но это не надолго продлило его существование: в марте 1921 г., на своей последней конференции в Минске, он тоже перестал существовать.

Отколовшаяся от ЕСДРП ("Поалей-Цион"), "левая" фракция, создавшая самостоятельную Еврейскую Коммунистическую партию (тоже "Поалей-Цион"), стала "линять" с первых же месяцев своего существования и в конце 1922 г., по примеру Бунда, объявила о своем самороспуске. На этом эпидемия "самоубийств" еврейских рабочих партий в советской России закончилась.

Оставшаяся в единственном числе подлинно бороховистская партия, принявшая в 1923 г. название Еврейской Коммунистической Рабочей Партии ("Поалей-Цион"), и не подумывала о самоликвидации, продолжая – в еще более сложных условиях – и дальше отстаивать свою программу борьбы за полную победу социализма, за создание еврейского социалистического общества в Палестине. Только в 1928 г., через 11 лет после Октябрьской революции и через четыре с половиной года после смерти Ленина, поалейционская партия в СССР была запрещена сталинским руководством. Началась полоса преследования ее бывших членов, завершившаяся в годы "культа" почти поголовным заключением их в лагеря, и физическим истреблением ее виднейших лидеров и руководителей. В застенках НКВД погибли бывшие члены ЦК "Поалей-Цион" С.А. Кивин (Капелюш), Зелик Брейтер, Эля Гершензон, Иосиф Русин, Ю. Розенберг; ее преданные активисты С. Рензин, Яша Бляхов, Цалел Финкельштейн, Лева Брейтер, Борис Рошал, Лев Межиковский, Пинзур…

Пусть эти заключительные строки явятся моей данью преклонения перед их светлой памятью и несгибаемым мужеством... Это о таких, как они, писал в свое время Эрнест Хемингуэй: "Человека можно уничтожить, но его нельзя победить!"

1966 год