Примерно год назад прошедшие мемориальные собрания по поводу 60-летия освобождения Советской Армией Освенцима, снова напомнили строки Галича: "Наш поезд уходит в Освенцим - сегодня и ежедневно". Поезд продолжает уходить каждый день и сегодня - там убили детей, а значит детей этих детей и так на много поколений вперёд. Осознать это невозможно - масштабы этого апокалипсиса нормальному человеку немыслимо представить.
Еврейское Телеграфное Агентство опубликовало в те дни статью, посвящённую памятному событию. Таких статей публиковалось немало и до того, но сегодня уместно и полезно вспомнить важный факт - евреи, привозившиеся в Аушвиц перед тем, как быть умерщвлёнными, подвергались массовому ограблению. Не только в Аушвице - у Бабьего Яра /"Всем взять ценные вещи и деньги" - было в приказе о явке к Еврейскому кладбищу/, в Терезине, да у любого рва, где солдаты СС и вспомогательной полиции из местных жителей осуществляли "мероприятие".
"У евреев было отнято всё, чем они владели - багаж,
привезённый ими, одежда, которая была на них, волосы на их головах, даже золотые
коронки на их зубах…Украденное хранилось на 35 складах, где всё было рассортировано,
и упаковано для отправки в Германию. Перед бегством в январе 1945 года нацисты
сожгли 29 складов, но шесть оставшихся, которые нашли советские солдаты, содержали:
348.820 мужских костюмов, 836.255 женских платьев, 43.525 пар обуви и 7,7тонны
человеческих волос… Никогда ещё никакое правительство не делало убийство людей
международной индустрией, со своим специальным транспортом, специальным оборудованием
и сооружениями". Этот фрагмент статьи напоминает нам именно об индустрии,
в которую были вовлечены уже миллионы жителей Европы - по своей воле или
по стечению обстоятельств.
Функционирование индустрии предполагает вознаграждение - даже при использовании рабского труда рабов надо как-то кормить и одеть, чтобы они работали хотя бы короткое время… Не все были рабами этой новой индустрии. Кое-что перепадало и "исполнителям" на самом низком, но основном уровне - система вознаграждения за усердие поощряла участников "акций" вещами, конфискованным продовольствием, а иногда и чем-то более ценным…
Юбилей освобождения Освенцима всколыхнул воспоминания о моём недавнем открытии, сделанном прошлым летом. Я приобрёл книгу издательства "Вестник", называющуюся "Чёрная книга с красными страницами" - об уничтожении белорусского еврейства во время войны. Книга эта снабжена превосходной вступительной статьёй об историческом месте белорусского еврейства и его вкладе в историю иудаизма, советскую и мировую культуру и политику. Внезапно, прочтя одну из страниц, я открыл рот от неожиданности и так и остался сидеть некоторое время на террасе своего дома в Кетскильских горах… Рабочие строили новую ванную комнату, но я ничего не замечал и думал только об осенившей меня мысли - "Так вот оно что…" - говорил я себе снова и снова… Наконец всё встало на свои места и загадка, мучившая меня 60 лет, кажется, разрешилась.
Мой дядя - брат мамы - русский. В этом нет ничего удивительного, я имею в виду нашу семью. Два её брата и сестра, как и она сама, родились в Витебске, где до революции евреи составляли более 52% населения города. Русские, украинцы и белорусы - около 38%, а остальным населением были обрусевшие немцы, литовцы, латыши и поляки.
Еврейское население России и Украины истекало кровью от хронических погромов, Белоруссия была не в пример им спокойным краем. За время жизни моей мамы /она родилась в 1905 году/ по её словам в Витебске не было погромов вообще - даже в революцию и гражданскую войну. Бандитизм и всё сопутствующее этим событиям - всё было, но не погромы.
Поэтому, сразу после революции смешанные браки не только не были исключением, но стали явлением массовым - пали барьеры, и молодёжь вела себя в этом вопросе вполне в духе времени. Среди гимназических друзей моей мамы почти все выходили замуж за евреев, а молодые люди ещё недавно угнетённого меньшинства часто женились на русских - сам климат отношений между жителями Витебска отличался от многих других мест империи - дети ходили в гости на еврейские праздники, особенно радуясь "Празднику кущей" - "Суккот". Даже процесс Бейлиса не внёс того напряжения, которым сопровождалась жизнь евреев Украины и России.
Моя мама в 1927 году в Москве вышла замуж за моего отца и в Витебске больше никогда не была. Её старшая сестра, ставшая впоследствии учительницей, как и их мать, всю свою короткую жизнь учительствовала в небольших городах Белоруссии и России. Старший брат перебрался в Минск, где стал "советским служащим". Он был очень гостеприимен, когда родители навестили его в Минске вскоре после своей женитьбы. Сам он женился почти одновременно со своей сестрой - старшей сестрой мамы - на родной сестре её мужа! Так неожиданно сплелись судьбы двух семей.
Война, таким образом, застала маминого старшего брата в Минске. Трудно сказать, делали ли они попытки эвакуироваться. Впрочем, если и делали, то не смогли бы уйти далеко - 28 июня немецкие танки шли по Минску, не встречая сопротивления, а за ними вся остальная армия. Лишь через неделю после начала войны…
Старшая сестра мамы, моя тётя, была человеком высоких моральных принципов. С престарелой матерью и очень нездоровой дочерью она двинулась пешком по дороге бедствий. Вскоре умерла мать, не выдержав таких переходов, но
тете удалось добраться до Калинина, где в небольшой не оккупированной деревне она оставалась с моей 12-летней кузиной до 1944 года, пока не пришло освобождение.
Бог знает, как ей удалось просуществовать всё это время, тем более, что немцы всё же иногда наведывались в деревню, а тётя моя была членом партии. В первые месяцы 1944 года она появилась у нас в Москве совсем ненадолго. Выглядели они с моей кузиной как настоящие беженцы, но очень опрятно.
Получив в Министерстве среднего образования направление на работу недалеко от Себежа, она почти сразу уехала - начинать жизнь сначала…
Мой минский дядя со своей женой появились у нас в Москве где-то осенью 1945 года. Их появление произвело невероятное впечатление - до той поры нам почти не удавалось видеть иностранцев в Москве, а те, которые иногда и появлялись на улице, были одеты скромно. Порой это были английские и американские лётчики в военной форме. Дядя и тётя же выглядели как самые настоящие иностранцы. Инопланетяне в нищей и оборванной Москве! Их тогдашний вид вполне достоин описания.
На дяде было добротное демисезонное пальто - светлое "кофе с молоком" в крупную клетку, на голове мягкая, в тон пальто коричневая шляпа, невиданное шерстяное кашне, а ботинки - самое больное место в войну - были шоколадного цвета, почти новые, прекрасного элегантного дизайна, как теперь говорят, и в дополнение всего - костюм, такой же тёмно-шоколадный оттенялся светлой рубашкой, также невиданной выделки с элегантным галстуком. Не отставала от него и тётушка - на ней был тёмно-синий шерстяной костюм с пуговицами "под серебро" (что стало снова модным в 70-е годы), в прекрасной белой блузе под костюмом и в тон ему - в тёмно-синих кожаных туфлях на довольно высоком каблуке.
Волей обстоятельств, готовя уроки, я просидел с ними в одной комнате - "столовой", (она же была гостиная, и в ней же спали бабушка и дядя - брат отца) в течении почти всего их визита. Мама была как-то сразу напряжена - она сидела с непроницаемым лицом, глядя на противоположную стену. Она задавала вопросы, а отвечала в основном тётушка. Дядя молча разглядывал фотографии на стене.
"Почему вы не уехали?" - спросила мама. "Ах, - воскликнула
тётушка, - мы пытались, но ведь уже через неделю Минск был оккупирован…" "Но
вы так одеты…" - сказала мама, явно давая понять, что их вид никак не гармонирует
с событиями - оккупацией, войной, голодом… "Если бы ты знала, какие вещи валялись
просто на дороге во время отступления… Чемоданы с новыми вещами - чего
только там не было - костюмы, бельё, обувь, даже детские вещи, игрушки. Люди
бросали всё! Главное ведь было уйти!" Мама продолжала сидеть с таким же каменно-непроницаемым
лицом, явно выражая недоверие всему, что говорила тётушка. "Вы знали о душегубках?"
- спросила мама неожиданно и как-то отрешённо… "Мы не видели их, но… да, слышали
об этом", - поспешила ответить тётушка. В этот момент вошёл мой отец - он увидел
их, гневно сверкнув очками /до того дня я не знал, что стёкла очков могут выражать
человеческие чувства/, повернулся и вышел из комнаты.
Я сразу понял, что тётушка лжёт - на дороге отступления
советских войск и беженцев таких вещей быть никак не могло. Значит… значит это
могло быть на дороге отступления, но не Красной Армии, а немцев! Меня ужаснула
эта мысль, и я не закончив уроки, извинился, вышел из комнаты и пошёл погулять
во двор. Когда я вернулся, я услышал возбуждённый голос отца: "Позор! - кричал
он, - людей убивали на каждом шагу, на фронте…а эти! Ну и родственнички! - гремел
он - Позор!"
Через некоторое время дядю всё-таки арестовали. Хотя первую после освобождения Минска "фильтрацию" они прошли вполне благополучно, но всё же дядя попал в волну процессов "сотрудничавших с немецко-фашистскими оккупантами". Был открытый суд и его осудили на несколько лет к ссылке. Он подал апелляцию и сумел представить свидетелей, подтвердивших, что во время оккупации он, работая на табачной фабрике /где по его словам они с женой были заняты набивкой папирос/, воровал табак для нужд партизан, оперировавших в Минской области. Как ни странно, но вскоре его освободили. Он снова приехал в Москву, на этот раз один, приехал навестить сына, студента Авиационного
института, всю войну жившего у его брата в Москве. Побывал он и у нас. Отец принял его нормально, вероятно уверовав, что раз суд его освободил, значит всё в порядке. Дядя был мил, рассказывал мне о футболе - оказалось, что ещё "до войны" /имелась в виду 1-я мировая война/ в России были превосходные футбольные команды, игравшие по прогрессивной тогда системе "дубль вэ". Словом отношения восстановились, и всё вроде бы шло хорошо.
Но в 1947-48 началась охота на отпущенных по истечению сроков заключения как довоенных, так и послевоенных - это были "повторники". Дядю снова арестовали. Теперь он ждал суда в тюрьме 7 месяцев. На суде снова выступали те же свидетели, плюс командир того самого партизанского отряда, который и получал ворованный у немцев табак. Это был его лучший свидетель, сыгравшей в новой ситуации важнейшую роль - дядю осудили на несколько лет ссылки в самой минской области, с правом возвращения в Минск после окончания срока. Жена его не была привлечена к суду вообще. И в ссылке он остался "советским служащим" и, в общем, не бедствовал.
Через некоторое время после смерти Сталина ему разрешили вернуться в Минск без каких-либо поражений в правах. По сталинским временам можно считать, что ему повезло. Интересно, что его сын, ставший крупным специалистом по авиавооружению, никогда не был ни в чём ущемлён, и в самый разгар позднего сталинизма продолжал заниматься тем, чем занимался впоследствии всю свою жизнь.
А в конце 50-х дядя умер от инфаркта, едва перевалив за 60 лет.
Прошло больше сорока лет после его смерти, но та сцена их первого появления в Москве у меня не выходила из головы никогда. Почему? Что именно не давало покоя? Всё то же - вещи… Вещи, одетые тогда на них. Они не дают покоя мне и сегодня. Теперь уже и моё поколение начинает интенсивно уходить из жизни. Так что же, простим, забудем? Да выходит, что прощать-то нечего - никому вреда он не принёс, это ведь правда? Выходит, что и упрекать его с женой не за что - ну, работал на табачной фабрике, надо ведь было как-то жить. И работать, и зарабатывать на жизнь. Не всем же идти в партизаны, не всем быть героями, не так ли? А потом вот и свидетели показали - да работал, но ведь воровал табак для партизан! А ведь дело было опасное - немцы в России не церемонились - не Европа - и наверное, застукав как-то на месте преступления могли и к стенке поставить? Могли… Но он не боялся и помогал как мог партизанам. Это ведь уже и героизм по тем временам, правильно? Правильно, всё правильно…
"Да что так дались вам эти вещи?, - скажет скептик
- все мы носили после войны чужие вещи - из комиссионных магазинов, детские
тоже, сами наверное ходили в таких вот вещах, а говорите…" Да, правда, носили…
Было такое, и о происхождении вещей не задумывались, знали одно - из Германии!
Репарации! Так им и надо! То есть мы не знали о происхождении тех вещей.
Всё, конечно, могло быть…
Но они - дядя и тётушка, они-то знали! Они жили
в городе. Выстрелы из гетто слышались хорошо везде - гетто было совсем недалеко
от центра. В минское гетто было привезено по разным оценкам от 50 до 75 тысяч
немецких евреев - из Берлина, Гамбурга, Бремена, Франкфурта, Дюссельдорфа, Вены,
Кёльна…Их уничтожали так же, как и минских евреев, но … "После того, как трупы
были закопаны, обоз начал собирать вещи расстрелянных, оставленные около ям
и оставшиеся в освободившихся домах. Потом устроили распродажу этих вещей
для нееврейского населения" /"Черная книга с красными страницами"/.
"Так вот оно что…" - повторял я себе без конца. Как проста оказалась разгадка! Они носили, можно сказать, ещё "тёплые вещи" с людей, только недавно бывших живыми! И они знали это… И чувствовали себя вполне морально - комфортабельно. Надо было обладать колоссальной душевной чёрствостью, чтобы "не заметить" такой страшной реальности!
Кем можно их считать сегодня - колаборантами, соучастниками, или просто попавшими в конкретно-исторический момент в неблагоприятные моральные условия?
Я бы назвал их по-другому - вольнонаёмными Рейха, получавшими свою долю от "индустрии грабежа". Кто может, пусть таких людей прощает. Я не могу.
Весной 1996 года в Нью-Йорке проходил Фестиваль польского кино. После премьеры фильма "Страстная неделя" режиссёру фильма Анджею Вайде был задан вопрос: "Так как же быть - простить все преступления прошлого или никогда не прощать?". "Не прощать и не не прощать - а напоминать ещё и ещё - только это может быть гарантией того, что это никогда не повторится в будущем", - ответил Вайда. Правда, кажется и это сегодня не может гарантировать ничего.
"Чёрная книга с красными страницами" даёт нам довольно свежий пример уже постсоветской пропаганды:
"Холокост - это легенда. Разбуженная жидовская диаспора
начала интенсивно раздувать эту легенду… в начале 70-х годов. Пропаганда Востока
и Запада постепенно преобразовала это выдуманное событие Второй мировой
войны в величайшее злодеяние в целой истории человечества, а Бабий Яр преобразовался
в место поклонения мирового жидовства. То-то неудивительно, что два последних
президента Америки, веря, что это правда, почтили место надуманной трагедии
жидов своим присутствием и своими молитвами на склонах Бабьего Яра" (газета "Вечерний Киев", 16 марта 1996г).
Вчерашние надписи на заборах превратились в постсоветском пространстве в журналистские мысли
(хотя и не новые), приобретшие легитимность - а антисемитизм, охвативший мир особенно сильно после событий сентября 2001, стал запалом для гранаты, грозящей взорвать всех и вся. Если у цивилизованного сообщества хватит решимости вырвать этот взрыватель с корнем - его счастье, если же нет, то возможно, что реформация системы социального обеспечения для новых поколений может и не понадобиться. Ещё есть время - немного, но есть, чтобы принять вызов.
P.S. Мне бы хотелось порекомендовать читателям, где бы они не жили, прочитать "Черную книгу с красными страницами". Несмотря на её скорбное и трагическое содержание, книга эта вселяет в нас веру в будущее и гордость за героизм простых людей - евреев погибших и уцелевших в Холокосте.
