Наше детство
(окончание. Начало в №2 (63))
В свой второй класс я пришёл в сентябре 1946 года
с опозданием на несколько дней и с этого начался новый период моей жизни:
новые друзья, другая действительность.*
*Наша школа - начальная, четырёхлетка,
в ней чуть меньше сотни учеников.
В Эберсвальде, где учился Володя Высоцкий, была десятилетка,
т.е. около двухсот учеников.
Вхожу в класс. Занятия шли уже несколько дней и
меня воспринимают здесь как новенького.
За партами сидят два десятка мальчиков и девочек
- для меня это непривычно. В Москве тогда было раздельное обучение, школы
делились на мужские и женские и я с девчонками ещё не учился. Но особых проблем
не возникает: пока все очень мало знакомы между собой и пару вопросов задаёт
только тот мальчишка, рядом с которым меня усаживает учительница.
Впоследствии выясняется: в классе я - единственный
москвич, что впрочем, ничуть не влияет на наши взаимоотношения. После того,
как на вопрос: "А ты в мавзолее был?", а от него не удержался ни один из моих
школьных товарищей на протяжении всех последующих школьных лет, я отвечаю
отрицательно, чем всех разочаровываю, интерес ко мне как к "москвичу" пропадает.
Зато рассказы ребят-выходцев из деревни о совершенно незнакомом мне сельском
быте, да ещё украинский акцент нескольких новых товарищей, ставят меня в положение
"новобранца" перед лицом "бывалых" - тогда ещё не было терминов "салага" и
"дед". Но некоторые из "бывалых", впервые покинувшие свои сельские гнёзда,
всё-таки удивляются, узнав, что мы жили на пятом этаже (помните: «
...и вдруг спросил: "А что в Москве, неужто вправду есть дома в пять этажей?.."
»
Через несколько дней у нас появляется новый ученик.
Вместе с учительницей в класс входят офицер и молодой солдат, почти мальчик.
Оказалось, он и есть мальчик, только на четыре-пять лет старше нас. "Это наш
"сын полка",- объясняет офицер, - Когда пришли фашисты, он учился в первом
классе. Деревню сожгли, родители погибли, он прятался в лесу. Мы взяли его
в наш полк, а сейчас он должен учиться. Потом он вернётся на родину и пойдёт
в суворовское училище". Что стало потом, я не знаю, но весь этот год он учился
(довольно слабо - детство-то какое!) вместе с нами, в перерыве мы вместе гоняли
мяч в школьном дворе, и единственное, кроме солдатской формы, что отличало
его от других ребят нашего класса - мы называли его только Серёжей, тогда
как к другим однокашникам мы чаще обращались по фамилии и реже: Толька, Вовка,
Сашка. Странно, что мы никогда не расспрашивали его о войне.
Впрочем, в этом не было никакой нужды. На переменах,
мы, как все нормальные дети, старались набегаться, наиграться, и нам было
не до расспросов, после занятий все отправлялись по домам, а Серёжа - в часть.
О войне мы разговариваем в кино в гарнизонном клубе. Солдаты, сидящие в первых
рядах брали нас на колени - наверное, очень соскучились по нормальному общению,
по детям, а мы, тыкая пальцами в ордена и медали, выясняли, за что они получены.
Фильмы идут "частями", за время сеанса несколько раз в зале загорается свет,
и пока механик меняет ленту, времени на разговоры достаточно.
Все солдаты той поры прошли через фронт, награды
у них боевые, а не юбилейные, вроде "20 лет Советской армии", и нам было,
что послушать.
- А почему "За отвагу" с дыркой? - спрашиваю я.
- А она спасла мне жизнь, - отвечает солдат.
- Мне надо было ползти через поле, я снял медаль,
чтобы не потерялась, положил её в портсигар и сунул в карман. В него попал
осколок и застрял.
Он достаёт металлический портсигар, и я вижу в крышке
дыру с рваными краями.
В нашем классе учится Юлька, сын генерала - начальника
штаба дивизии, несколько детей полковников и майоров, отцы остальных - младшие
офицеры. О званиях мы узнаём, если видим их с папами, разговоров типа "Мой
папа - главнее", никогда не бывает.
Сын другого генерала, командира дивизии, учится в
первом классе.
После уроков мы играем компаниями "по интересам".
Звания родителей никакой роли здесь не играют, и главарями у нас - вовсе не
генеральские дети.
Сейчас, вспоминая те дни, я думаю, Юлькина мать старалась,
чтобы её сын был, в какой-то мере, выше среднего уровня. Через час-два совместной
игры, возле нашей компании появляется чёрная генеральская овчарка. Если Юлька
сам не реагирует на "сигнал", то мы кричим ему: "Юлька, Рекс пришёл" и Юлька
уходит с ним домой. Заметно, что ему хотелось бы ещё побыть с нами, но мать
следит за его режимом, контролирует выполнение уроков и т.п. За последний
год Юлька начал быстро расти. Его мама озабочена и договаривается с немецким
профессором об операции. "Мне удалят часть железы электрической ложечкой",
- рассказывает Юлька. Он говорит это, как будто хвастаясь и гордясь, что операция
будет сделана "электрической ложечкой", но скрыть свой страх перед операцией
ему не удаётся, выдают голос и глаза.*
*- сейчас никому не придёт в голову делать такую
операцию и по такому поводу. Очевидно звание "немецкого профессора" не гарантирует
от необоснованных, опасных и травмирующих операций.
Сын командира дивизии воспитывается более демократично.
Он играет с нами, сколько хочет, вот только несколько раз мы видим, как ординарец
отца-генерала учит его кататься на мотоцикле. Другие дети обходятся без ординарцев,
и кататься на велосипедах учатся друг у друга, а некоторые осваивают мотоцикл
семиклассника Витьки. В нашем городке только "начальная школа" - четыре класса.
Всю неделю Витька учится в школе-интернате в другом городе, в русской школе-десятилетке.
В воскресенье или в каникулы он приезжает на мотоцикле на стадион, где мы
обычно играем, если только там нет футбола или спортивных соревнований. Витька
разговаривает с нами как старший, случается, рассказывает "взрослые анекдоты"
и иногда даёт "уроки" езды на мотоцикле самым рослым из нашей компании. Велосипеды
- дефицит. Не многие из детей обладают персональной машиной. Папа так и не
смог найти мне такую игрушку. Когда я прочёл, как Володя "... покатался немного
и вдруг подарил его (велосипед - ГБ) немецкому мальчику",
- я не очень поверил. Вещь это была весьма редкая, да и "немецкий мальчик"
вряд ли бы решился принять такой подарок. Впрочем, в другой версии воспоминаний
С.В.Высоцкого, велосипед был отдан немецкому мальчику перед отъездом семьи
из Германии - такое, действительно бывало: уезжая домой, семьи оставляли некоторые
вещи в опустевших квартирах или отдавали знакомым.
Частенько мы играем с немецкими ребятами, ходим с
ними в лес по ягоды, а иногда горячо спорим "за кого было больше".
- Против нас воевали русские, американцы, англичане,
французы!- горячатся немцы.
- А за вас итальянцы, румыны, венгры! - кричим мы.
Дальше спор идёт вовсе сумбурно: и мы, и немцы, начинаем
перечислять все страны, о каких когда-либо слышали, зачисляя их в лагерь противника,
независимо от действительного расклада сил. Главное "врагов У НАС было много",
утверждают обе стороны: а "русские, всё равно победили", или как утверждали
немцы, "потому и победили".
Через год несколько кварталов обнесли забором, немцев
оттуда выселили (и наша жилплощадь расширилась до отдельной квартиры), поставили
два КПП. Немецкие мальчишки почти исчезли из городка, немцев пропускали только
в сопровождении офицера, если ему понадобилось выполнить какую-либо работу,
например, починить электропроводку, настроить пианино или перетаскать сваленные
с грузовика угольные брикеты в подвал и т.п. Для нас выход в город остался
свободным и с немецкими мальчишками мы встречались за пределами городка, например
для обмена буханки хлеба на рогатку с красной резиной. Ведь всем известно,
что чёрная резина, вырезанная из автомобильных камер, почти не тянется и для
рогаток не годится.
Встречались мы с компаниями немецких мальчишек и
на озерах, в лесу, в кино, когда ходили в немецкий кинотеатр "Эврику".
Не правда ли "жизнь в гарнизоне" вовсе не
соответствует картине, нарисованной МВ: "Всё, ... тебе совсем или почти
совсем запрещено... контролируется каждый твой шаг, тебя ежеминутно проверяют..."
*Вот ещё "из Марины Влади":
"Мачеха кормит тебя разными вкусностями". Вряд ли существенное
замечание, но... и оно не соответствует действительности.
Мы с мамой, ходим в АХЧ получать так называемый "офицерский
паёк", как и все офицерские семьи. Женщины рассматривают доставшиеся им на
неделю куски мяса, сравнивают, кому больше повезло, обсуждают, что из этого
можно приготовить, делятся рецептами и довоенными воспоминаниями: "Бывало,
зайдёшь в гастроном...",- вспоминают горожанки,- "У нас, бывало, зарежут свинью,
так там сала на четверть...", - азартно рассказывает женщина с сильным украинским
выговором. Здесь, по общему мнению, мясо невкусное. Солдат-повар объясняет:
"Да разве вы умеете такое мясо готовить? Вот я варю кости, пока они полностью
навар отдадут, а потом кладу мясо!". Ещё нам дают молочные талоны, и по утрам
я хожу в немецкий молочный магазин - у немцев тоже продуктовые карточки. Хлеб
у них - с отрубями. Теперь такой хлеб называется диетическим, а тогда это
был хлеб голода. Сочувствие к голодающим немцам смешивается напополам со злорадством:
вот теперь расхлёбывайте то, что заварили. Однако, недоеденный кусок хлеба
с маслом мы отдаём немецким ребятишкам.
Разговоры о "чёрном хлебе вдоволь", сменились на
"вот бы чего-нибудь вкусненького!". Вспоминаем с мамой, как в Польше к поездам
выносили нестерпимо аппетитных жареных кур. Мама сокрушается: "Ну и дура же
я была!".
"Разными вкусностями" нас в Германии не кормили,
но, конечно, все сыты.
"Офицерши" стремительно набирают вес, вздыхают, показывая
подругам платья, в которых приехали год-два тому назад: "Представляешь, я
это пошила в 41-ом и носила до самого приезда!". Мы с ребятами делимся друг
с другом обрывками их разговоров.
- А моя мама всё равно толще! - под общий смех заявляет
один.
Его фраза разнеслась по всем семьям и часто можно
услышать в кружке офицерш: "Ну, та, которая, "Всё равно толще..."
*"В своём замкнутом кругу десяток офицерских семей
живёт под перекрёстным наблюдением. От них несёт лицемерием и водкой...",
М.В.
Совершенно не понимаю этой фразы.
Лицемерие? Конечно, вся советская идеология была
пропитана лицемерием, но я не думаю, что в послевоенных гарнизонах лицемерия
было больше, чем в других слоях населения СССР и в другие периоды советской
действительности. Страшная война только что закончилась, ПОБЕДА - не слово,
а радостный факт жизни. О потерях вспоминают с горечью, о боях - не как об
истории, а как о только что миновавшем дне. В бытовых разговорах ни "дорогого
товарища Сталина", ни "родную Коммунистическую Партию" не упоминают.
Замполитов ни строевики, ни технари не любят и между
собой зовут болтунами - может быть это и есть "лицемерие"? В гарнизоне сотни
офицеров, десятки офицерских семей - только в нашей школе около сотни учеников.
Водка? - вряд ли больше чем в обычных российских традициях. Пикники на
природе с бутылкой и закуской - были делом обычным, как и в гражданке.
Пьяных на улицах я не помню, если не считать одного
майора, который был известен как беспробудный пьяница. Вскоре его выслали
в Союз. С ним исчез из нашего класса его сын, невесёлый мальчик, носивший
пальто, сшитое из клетчатого одеяла. Однажды я видел возле комендатуры пьяного
солдата: он едва стоял на ногах, что-то кричал и наводил на немцев-прохожих
свой ПэПэШа. Немцы в испуге разбегались. В комендатуру же его и забрали через
несколько минут.
На дне рождения в семье офицера, папиного друга,
неожиданно прерывается радиопередача и из радиоприёмника раздаётся: "На всей
территории Советского Союза отменяется карточная система".
Всеобщее бурное ликование сменяется коротким вздохом
разочарования, а потом бурным хохотом, после заключительных слов "Левитана":
"Мероприятие приурочено ко дню рождения жены офицера К...". Хоть сначала все
разочарованы, но, тем не менее, проделка хозяина воспринята как очень остроумная.
Потом, я не раз встречал в литературе рассказы о подобных шутках в тот период
- идея носилась в воздухе. Писали и о тяжёлых последствиях этих "шалостей"
в сталинские времена. Но у нас всё не только обошлось благополучно, а более
того, восторженные рассказы об удачном розыгрыше передавались из уст в уста
по всему кругу офицерских семей.
"Перекрёстное наблюдение"? Папа довольно часто
слушает "Голос Америки" и "Би-Би-Си", иногда вместе с товарищами, зашедшими
в гости. Содержание передач обсуждается "между своими", вызывает споры. Ни
разу не слышал об арестах, никто не "настучал" - так что же подразумевает
МВ под "перекрёстным наблюдением"?
С возбуждением обсуждается ЧП: один офицер бежал
к американцам. Все говорят что дурак - что будет с родными? Другого экстренно
отправляют в Россию, потому, что он хотел жениться на немке.*
* Мне возражали: "А СМЕРШ", что,
исчез? Они куда смотрели?
В литературе, посвящённой этим вопросам, неоднократно
указывалось, что сразу после войны "Великий Сталин-знамя дружбы народов СССР"
избегал репрессий в среде фронтовиков. "Органы" были заняты, в основном, власовцами,
бывшими военнопленными, "лицами, находившимися на оккупированных территориях",
народами, подлежащими коллективному наказанию - переселению в отдалённые районы.
Так в Сибири появились немецкие деревни, в сибирских городах - татарские кварталы,
и т.п. символы " дружбы
По офицерским квартирам ходит несчастная немецкая
пара: молодая женщина с дочкой. Женщина показывает справку: "Пострадала от
фашистов, как имеющая еврейские корни". Некоторые прогоняют их, но обычно
приглашают войти, подкармливают. До войны женщина работала певицей в кабаре,
потом её выгнали с работы и все эти годы они жили, побираясь у знакомых. Она
никогда не поёт в "гостях", но, объясняя, кем она работала (слово "кабаре"
тогда многие и не слыхивали), сильным голосом пробегает октаву. Однажды, прямо
у нас, она падает в обморок, девочка бросается к ней, пытается приподнять,
кричит: "Мама, мама, мама!", плачет. Папа укладывает Эрику на диван, она приходит
в сознание, объясняет, что упала от голода. Мама отпаивает её сладким чаем.
У Эрики улучшается настроение, она переходит на болтовню. Даже я, со своим
зачаточным немецким, понимаю, что дура она редкостная.
- Я знаю япан, - говорит Эрика и обращается к дочке:
"Озоля, как?". И Озоля, исключительно красивая девочка, тремя годами старше
меня, терпеливо подсказывает маме единственное японское слово, которое мама
"знает".
Обедают они с нами и уходят с буханкой хлеба, а снова
появляются через неделю- Эрика старается не докучать "русских" частыми визитами.
Когда в городе вновь открылось кабаре, она пришла, нарядная и счастливая,
пригласила на вечер. Больше они по домам не ходили, а мне хотелось ещё раз
увидеть красивую девочку.
Знакомый полковник даёт папе на неделю свой "Опель",
прикомандировывает солдата-шофёра, и мы едем посмотреть Берлин.
По дороге сталкиваемся с немецкой телегой. Лошадь
и немец в порядке, но телега повреждена, а у нас изуродована передняя дверь.
С рваной дверью въезжаем, по ошибке, в американскую оккупационную зону. Впервые
вижу офицеров в коротких штанах. Двое едут на велосипеде-тендеме - тоже диковинка.
Нашу машину останавливает американский патруль, но увидев в ней "русских",
машет рукой - проезжайте.
- Вот, могли бы остаться, - шутит папа.
Проезжаем мимо кладбища автомобилей. Останавливаемся,
находим "Опель" с целой дверцей и даже с камуфляжным пятном, почти совпадающим
с нашим. Шофер меняет дверь и: "Вперёд, на Берлин!".
Дороги гладкие как скатерть, на поворотах асфальтовое
полотно наклонное, для виража, ближе к наружной бровке наклон резко увеличивается.
Подъезжаем к Берлину. Резкий контраст с патриархальным
Пархимом - там, на весь город был только один дом, повреждённый бомбой, да
и то, как говорили, случайной, сброшенной по ошибке. Здесь, в Берлине, много
разрушенных домов, ближе к центру - почти одни развалины...
- Так вам и надо, - крутится в голове.
Сострадание вызывают конкретные, живые люди, тем
более что молодых мужчин почти не видно, на улицах женщины с детьми, старики,
а вот "немцев вообще" - не жалко. Всю жизнь я знал, что они - враги, они убивают.
На утренниках читал стихи о Зое Космодемьянской: "...Родина! Тупой сапог фашиста/
Выбивает ящик из-под ног...". И "в детских играх своих..." мы продолжаем
воевать с немцами, стреляем по немцам, прячемся в засадах, падаем "раненные"
немцами. Даже когда мы играем в войну с настоящими немцами, кричим: "Смерть
немецким оккупантам", хотя сейчас уже наши папы служат в "Оккупационных войсках".
- Так им и надо! - не оставляет мысль.
Несколько раз вижу огромные "бомбы", которые лежат
прямо на тротуаре. Папа показывает мне пропеллеры на хвосте "бомб" и объясняет:
"Это торпеды, а не бомбы - наверное, немцы хотели использовать их для минирования,
да не успели".
Через Бранденбургские ворота с конями, как на Большом
театре, по Унтер ден Линден ("Под липами", но без лип - после боёв 45-го),
по главной улице Германии - к "Рейхстагу". Он ещё не восстановлен. Стены исписаны
краской, углём: "Дошли!", имена победителей: "Вася из Смоленска".
Когда, спустя много лет, я услышал, что немцы решили
закрасить надписи на стенах Рейхстага, то воспринял как личную обиду, будто
бы собрались стереть память о моих близких: не только война, но и этот символ
Победы с тех пор стал реальностью МОЕЙ жизни.
"Твой отец играет в провинциальном драмкружке..."
(МВ).
Что значит "провинциальный? Не в немецком же, эберсвальдском,
театре майор Высоцкий свои таланты проявлял. В гарнизонном клубе, конечно.
В гарнизоне было не с десяток семей, как пишет Марина Влади, (тогда получается,
что они все(?!) играли в драмкружке), а сотни. Драмкружок - значит
творчество, поиски, а не только "лицемерие и водка". При нашем клубе
тоже создан драмкружок. Руководитель - старший лейтенант, видимо с театральным
прошлым, очень увлечённый и зажигающий своей увлечённостью.
С успехом поставили "Свадьбу в Малиновке". Между
мной и родителями разгорелся "творческий" спор: я возмущался, что у Яшки-артиллериста
были чистые, хорошо вымытые ноги: ну не может такого быть! По сей день помню
розовые пятки солдата, игравшего Яшку.
- Не выходить же на сцену с грязными ногами, - возражала
мама.
- Но ведь он "на улице", а не на сцене, и шёл без
сапог, - не сдаюсь я.
Готовят к постановке "Вас вызывает Таймыр", А.Галича.
Там есть роль мальчика. Руководитель кружка приходит в наш класс и из всех
одноклассников почему-то выбирает меня. Я смущён и горд. Всю жизнь, когда
я слышу об этой пьесе, я вспоминаю, что "играл в ней мальчика". Слов в моей
роли не много: "Вот возьмите, гражданин Фортунатов, Ваши письма! Всё!" Но
запомнилось же.
На премьере - офицеры с семьями, вся школа. Зал полон.
Я сижу на сцене, жду прихода "Фортунатова". Ребята из зала пытаются рассмешить
меня и я, вопреки правилам, поворачиваюсь к залу спиной. В остальном мой дебют
на сцене прошёл успешно, спектакль повторяли три раза, боюсь - не из-за моей
игры, а по причине нехватки в клубе мест для всей дивизии (хотя мои папа с
мамой и одноклассники приходили повторно именно из-за меня). "Таймыр" так
и остался единственным актёрским эпизодом в моей жизни. Больше никогда у меня
не возникало желания стать артистом.
В "Военторг" завезли русские книги и почти во всех
офицерских семьях появились одинаковые библиотеки: толстые однотомники Пушкина,
Лермонтова, Островского, "Порт Артур" и не такие внушительные: "Непокорённые",
"Люди с чистой совестью", Мопассан, Свифт, Генри. Наша библиотека стала пополняться
только по возвращении в Россию.
"Мне и жене очень хотелось научить сына игре на
фортепиано. Пригласили учителя музыки. По его словам, музыкальный слух у сына
был абсолютный. Но улица прямо-таки манила Володю. Тогда Евгения Степановна
пошла на хитрость: она сама стала учиться музыке, как бы вызывая Володю на
соревнование".
(С.В.Высоцкий, "Владимир Высоцкий",
сочинения в двух томах, т.1, М.1991)
Я уже писал выше, что временами эпизоды в наших биографиях
совпадают до мелочей.
Многие офицерские дети начали учиться музыке. Мои
родители купили очень хорошее, дорогое пианино известной фирмы. Пригласили
немца-настройщика, он восхищался и ахал. Учительница музыки с консерваторским
образованием, в добрые времена концертировавшая по всей Германии, говорила,
что это особое "концертное" пианино с дополнительной, по сравнению с обычными
инструментами, октавой - как у рояля. Часто она, закончив урок со мной, остаётся
ещё на пол часа - час, поиграть на прекрасном инструменте в своё и наше удовольствие.
Пожалуй, именно тогда я начал чувствовать хорошую музыку.
Но ученик из меня никакой, терпение нулевое, слух
весьма посредственный, в отличие от папы: он на слух сразу играет любую мелодию
на любом инструменте.
Не помогает и мамин пример, когда она сама садится
за пианино и разучивает вальсы Штрауса - пытается заразить меня упорством.
Я категорически отказываюсь учиться и по сей день горжусь своим поступком.
Играть надо или талантливо, или никак.
Учительница продолжает заходить к нам помузицировать,
возвращаясь от других учеников. Рассказывает, что из всех офицерских детей,
только Валерка Космач проявляет способности к музыке, остальные - барабанят,
как по забору.
Полковник Космач, отец Валерки, единственный в дивизии
(кроме генерала-комдива), Герой Советского Союза. Он удостоен этого звания
за форсирование Днепра. Выглядел Герой-полковник простецким мужиком, но к
учёбе сына относился серьёзно. Ещё в одной семье, рассказывает учительница,
офицер-отец успешно заменил у пианино своё непутёвое чадо и продолжает брать
уроки.
"Где мой чёрный пистолет"
У каждого из нас был целый арсенал брошенного немецкого
оружия: в основном - подзаржавевшие немецкие винтовки без прикладов и затворов,
много реже - автоматы, десятки патронов, обычно вполне годных к применению,
по нескольку немецких штыков-ножей, обычно без деревянных накладок на рукоятках,
гранаты без запалов. У одного из товарищей была винтовка без приклада и цевья,
но с затвором и не ржавая, он однажды выстрелил из неё прямо во дворе школы.
Произошёл небольшой скандал, но не с той стороны, откуда мы ожидали. В школу
прибежал с криками немец из дома по соседству, с жалобой, что пуля пробила
дверь в его квартире, но учителя и директор немца выгнали: "Такого не может
быть". Мальчика слегка пожурили.
Гордостью наших арсеналов считались хромированные
офицерские кортики и пистолеты - то и другое было лишь у немногих счастливчиков.
Всё это мы стаскивали в свои "штабы" - так называли чердаки, беседки или кладовки,
куда взрослые не заглядывали, и мы без помех использовали "штабы" для игр
в войну.
"Чёрный пистолет" был и у меня - я выменял
его у старшеклассника на сигнальный фонарик с тремя цветными стёклами. У моего
пистолета не было курка, но выглядел он очень внушительно, вот только украли
его у меня через несколько дней после удачного обмена. Конечно, такие сделки
совершались в глубокой тайне от родителей.
"Черный пистолет" - это мой трофейный "вальтер"
с рассверленным и залитым свинцом стволом" - писал Семён Владимирович
в своих воспоминаниях. Не верю: никто из фронтовиков не стал бы вести в Союз
просверленный пистолет, все наигрались оружием "всласть" за годы войны. Вывозили,
"на всякий случай", только исправные пистолеты с патронами для них. Это оружие
и до сих пор всплывает в криминальных историях.
"Обожженные брови и копоть на лице доказывали,
что не обошлось без взрыва то ли гранаты, то ли патронов", продолжает
Семён Владимирович. Несерьёзно: фронтовик не мог не знать, что при взрыве
"то ли гранаты, то ли патронов" на таком расстоянии, что брови опалены,
а лицо закопчено, без тяжёлых последствий не обойдется. Другое дело порох:
там промашки сопровождаемые лёгкими ожогами, вполне возможны.
Приходим утром в класс. Урок только начался, как
открывается дверь и появляется мой друг Вовка (прошу извинения, я не нарочно
"под Высоцкого", моего друга действительно звали Вовкой) в комичном виде:
без бровей и ресниц, с красной рожицей и "пятачком" ожога на кончике носа.
Смотреть на пятачок без смеха невозможно, тем более что любой дурак знает:
поджигать порох спичкой нельзя. Надо выковырнуть пули из десятка патронов,
насыпать порох горкой, проследив, чтобы там не было мелких камешков, а то
разлетятся не хуже осколков гранаты, взять кусок киноплёнки, сантиметров тридцать
длиной (вместо бикфордова шнура), положить плёнку одним концом на горку пороха
и поджечь с другого конца. Времени будет вполне достаточно, чтобы отойти на
пару шагов и вздрогнуть от содеянного.
Реалистичнее описывает последствия взрыва Марина
Влади: "однажды вы с ребятами находите склад оружия и взрываете запалы
гранат. Трое мальчиков на всю жизнь остаются слепыми и изуродованными на всю
жизнь". Здесь, думаю, "склад оружия" - преувеличение, склады давно
ликвидированы, но опасные единичные находки - дело обычное, а для тяжёлых
последствий достаточно и одного "запала" (взрывателя), если бахнет прямо в
руках.
Я тоже пытался взорвать найденный в лесу артиллерийский
снаряд, бросая камнями в его головку из-за дерева, но, к счастью, безуспешно.
Как-то наши ребята пошли в лес. Меня в компании не
было. В лесу все устроились в брошенной амфибии, без шин и сидений. Десятки
раз мы играли в этой машине, но в тот день кто-то нашёл неподалеку мину. Пока
все крутили руль, рычали как мотор, та-та-такали как пулемёт, наш рыжий одноклассник
Юра возился с миной.
И вдруг: ба-бах - НАСТОЯЩИЙ взрыв! Машину слегка
тряхнуло, осколки ударили по обшивке, но ребята в ней не пострадали. Юра,
тяжелораненый, лежал рядом с машиной на земле без сознания, в крови. Побежали
за помощью. Вскоре встретили какого-то солдата. Бегом вернулись с ним к раненому
и солдат, с ребёнком на руках, помчался к городу. Машин по дороге не попадалось,
бежать пришлось почти полчаса. С КПП позвонили командиру дивизии - он жил
поблизости, шофёр и машина всегда наготове. Мальчика отвезли в медсанбат.
Через два дня Юра умер. Хоронили всей школой. Его младший брат, такой же рыжий,
не осознавал трагедии. Незаметно для родителей он кривлялся, корчил нам рожи
- ведь мы, играя с его братом, никогда не обращали внимания на дошкольника-малолетку,
и он не любил нас.
У могилы отец Юры, кривя и прикусывая губы, чтобы
не заплакать, обратился к нам: "Ну вот, ребята, не ходили бы вы в лес, Юра
был бы жив...", и всё-таки разрыдался.
После этого несчастья нам велели сдать свои арсеналы,
и во дворе школы образовалась гора оружия. Не было на школьном дворе только
гаубицы без замка и затвора, с которой мы играли на полянке возле озера, и
зенитного пулемёта с другой опушки - поднять его у нас не хватало сил и за
ним послали двух немцев. "Мой снаряд" директор школы потом самолично утопил
в озере. Интересно: снаряд и до сих пор лежит там на дне?
Надо ли говорить, что самое "ценное" в наших оружейных
запасах, мы утаили.
В августе сорок девятого отца (т.е.
Семёна Владимировича - ГБ) перевели в Северо-Кавказский военный
округ. Ехали в Москву в эшелоне почти неделю, и притом целый вагон имели в
распоряжении.
(В.Новиков, "Высоцкий", ЖЗЛ, М.,2002).
В 49-м гарнизон начал быстро обновляться. Всё больше
солдат без наград - послевоенный призыв. Они грубее, равнодушны к нам - не
стараются посадить на колени, иногда пытаются согнать с лавки в первом ряду:
"Это наше кино, вам отцы пусть в "Эврику" билеты покупают".
Впервые слышу от "наших" солдат грязные шуточки по
поводу моей еврейской внешности. То, что евреи чем-то отличаются от "обычных"
людей, я узнал ещё в первом классе московской школы, где мой сосед по парте,
аккуратист и отличник, на перемене иногда приставал ко мне с вопросом: "Ты
"е..."?", но договорить слово он не решался. Ещё в старшем детсадовском
возрасте мама объяснила мне, но очень "стерильно", что: "Люди, которые жили
в разных местах, говорили на разных языках - это сейчас мы все говорим по-русски,
а наши родители, бабушки-дедушки и их родители, прадедушки-прабабушки, говорили
на другом языке, еврейском. Самое смешное - я не сразу запомнил мудреное "название"
этого языка и поначалу не понял, что "наши" - относится только к нашей семье,
а не ко всем окружающим. "А есть ещё украинцы, татары, французы, англичане,
американцы и др.", - продолжала мама. Но про американцев и англичан я и без
неё знал: по радио всё время говорили про "Второй фронт" и про союзников.
За оградой нашего садика было английское посольство, а "американские подарки"
со старыми вещами и очень вкусной колбасой в банке с ключиком мама иногда
получала на работе.
А вот "жида" я впервые услышал от солдата призыва
1949 года.
Периодически всплывает слово "эшелон" и семьи нескольких
товарищей начинают собираться в дорогу. Самым популярным человеком в городке
становится пожилой немец-столяр. У него все заказывают ящики для мебели.
Появляется новая тема для разговоров: кто что везёт.
Один знакомый офицер хвастается: "Сами надрывайтесь со своими пианино. Я вот
беру с собой чемодан иголок для швейных машинок, и мне там на домик в деревне
хватит!"*
*Некоторые эшелоны захватила в пути
денежная реформа - катастрофу сравнивали с бомбёжкой эшелонов во время войны.
Если деньги, лежавшие на сберкнижках обменивались
1:1, то наличные - 1:10, кроме небольшой суммы, равной примерно, месячной
зарплате. Деньги, накопленные офицерами за годы войны и в Германии - они не
тратили свою зарплату всё это время, были обменены в этой грабительской пропорции.
Тогда не было международных банковских переводов, и все перевозили накопления
наличными. Пришло известие, что один из знакомых офицеров застрелился - и
это после того, как благополучно прошёл всю войну. Другой - загулял и пропил
весь остаток в считанные дни.
Друзей в городке остаётся всё меньше. Уезжает Валерка,
наш музыкальный талант. Как назло, я недавно поссорился с ним, и охотничье
ружьё он оставляет не мне, а другому Генке. "...я принес с охоты зайца.
"Зачем папа это сделал?" - спросил сын у Евгении Степановны"
("Таким был наш сын", С.В.Высоцкий, "Владимир Высоцкий.
Сочинения. Том 1").
К стыду своему признаюсь, что мне очень хотелось
стать охотником, и рассказы товарищей об удачной охоте вызвали зависть. А
"охотились" иногда прямо в садах за домами, где кролики, дикие и одичавшие,
не только частенько появлялись на расстоянии выстрела, но нередко и выскакивали
почти из-под ног.*
*Поохотиться мне удалось через десяток
лет, и только застрелив десяток уток, я распрощался со страстью к убийству
спорта ради.
Папа подаёт рапорт за рапортом о демобилизации, о
переводе в Союз, но нас всё не отправляют. В сентябре наша школа уже не открывается,
родители нервничают. Почти все товарищи разъехались, ровесников нет, остаётся
играть только с немецкими мальчишками.
Наконец подошла и наша очередь. На "студебеккере"
отвозим вещи на товарную станцию. Там в сборный эшелон грузятся семьи из разных
гарнизонов, знакомых почти нет, да и те, что из нашей дивизии, оказываются
в другом конце состава. Вагоны выделяется на две семьи, но наш компаньон -
холостяк, он погрузил свои ящики, а сам поедет пассажирским поездом. Мы встретимся
в Иркутске, и там он заберёт вещи.
Ящики расставлены вдоль стен так, чтобы на них можно
было спать. В середине вагона стоит памятная ещё по военной Москве железная
печка, которая топится углём.
Смотрю, как молодые офицеры закатывают в свои вагоны
трофейные мотоциклы в деревянной обрешётке, из которой выглядывают колёса
и рукоятки руля.
Состав загружен. Резкие толчки и поезд трогается.
Опять всё впервые.
Впервые мы едем в "теплушке" в товарном поезде. В
отличие от пассажирских поездов, где часто не замечаешь начало движения, товарняк
трогается рывками: назад, чтобы сжать состав в гармошку, потом резко вперёд,
иначе ему не сдвинуться с места.
Впервые узнаю, что паровозы гудят не для шума, как
автомобили, а "разговаривают" системой условных сигналов-гудков.
Товарняк часто останавливается, пропуская другие
поезда, и не обязательно на станции, а частенько в поле. Разгоняется поезд
медленно, поэтому можно без опасений спуститься на землю, размяться и даже
нарвать маме полевых цветов.
На станциях не объявляют об отправлении эшелона,
и приходится ориентироваться по огоньку светофора, где-то далеко впереди.
Если происходит смена паровоза, то за это время можно зайти на вокзал, купить
что-нибудь в буфете. В соседнем вагоне тоже едет офицерская семья и их общительный
папа учит меня проверять, подцеплён ли уже состав к паровозу, по шипению воздуха,
выходящего из тормозной системы, если потянуть за проволоку под вагоном.
Через несколько дней прошли границу. Сразу же бросается
в глаза бедность, даже по сравнению с оккупированной и Германией, и какая-то
неряшливость во всём. А вот и совсем невиданная картина: группа рабочих с
руганью поднимает платформу ручной лебёдкой.
Уголь, загруженный в наш вагон перед отправкой, наша
железная печка сожрала за два дня, в Германии нам доставляли брикеты к поезду,
но здесь о нас никто не заботится и приходится перейти на самообслуживание:
если поблизости останавливается состав с углём, надо залезть на платформу
или полувагон и сбросить вниз пару вёдер угля, а потом перетащить добычу в
наш вагон.
Дети адаптируются быстро: через несколько дней привыкаю
к "дыму отечества", азартно карабкаюсь на вагоны за углем или пролезаю под
ними, сокращая путь к пристанционному базарчику. Предвкушая скорый приезд
в Москву, настраиваюсь на встречу с друзьями по московскому двору и оставленными
в московской квартире игрушками. Особые надежды возлагаю на заводную машинку
и двуствольное ружьё.
В Москве состав расформировали. Здесь составляется
новый эшелон - процесс длительный. Мы успеваем съездить в город, зайти в наш
дом на 1-ом Коровьем, встретиться с роднёй. Но в целом я разочарован: когда-то
"просторная" комната резко уменьшилась, население двора обновилось, некоторых
ребят я не знаю, дом уже не кажется своим, и я чувствую себя гостем. Вагон,
в который мы возвращаемся, кажется мне роднее, чем московская квартира.
На этом можно было бы прекратить описание "нашего"
детства: семья Высоцких, как известно, осталась в Москве, а мой папа получил
назначение в ЗабВО, "Забайкальский военный округ", или, как ещё расшифровывают
эту аббревиатуру: "Забудь Вернуться Обратно", но...
Наше детство продолжалось, а через четверть века
и дороги наши сблизятся до пространства одного дома №32 на улице Сибирских
партизан г. Иркутска, хотя, к моему сожалению, так и не пересекутся (мемориальная
доска на "нашем" доме).
А меня в товарный, и на восток...*
"Бодайбо", 1961
*- "Может быть, это не к месту: героя
песни везли в лагерь, а тебя на новое место жительства", - возразил мой товарищ,
увидав эпиграф.
Но я решил оставить, как было, Да, мы ехали на новое
место жительства, а не в лагеря, но совсем не по своей воле: папе не предложили
выбор, а направили служить в Сибири, несмотря на многочисленные рапорты о
демобилизации.
Сибирь для москвича (и не только) всегда представлялась
местом ссылки: "С младенчества нас матери пугали...) Потом я слышал от работников
ГУЛАГа: "Зек отсидит, да выйдет, а мы тут пожизненно". Конечно, жизнь ЗК и
военнослужащего несопоставимы, но всё же климат, бытовые условия жизни, культурная
среда в Сибири несравнима с московской, а в те времена даже сомнительной компенсации
в виде "северного коэффициента" не было.
После переезда мы, как и закоренелые уголовники,
потеряли право на московскую прописку, что для коренного москвича уже трагедия.
Да и ехали мы "товарным". Так что "пусть стоит" эпиграф.
Родители расстроены папиным назначением, а у меня
теплится надежда: вот приедем в Сибирь, и займусь охотой. Не пугает даже мысль,
что придётся распрощаться со школой: в моём представлении школа и охота несовместимы,
но охота куда интереснее.
В соседнем вагоне едут с каким-то военным грузом
четыре солдата. У них патефон и три пластинки: месяц, с утра до вечера, мы
слышим шесть песен в исполнении хора им. Пятницкого.
Девушки, где же вы? Тута, тута!
А моей Марфуты да нету тута!
Была ещё разудалая история с луком и стрелами:
Ты лети, лети, да ты лети, лети,
Ты лети, лети калёная стрела,
Ты лети, лети калёная стрела!
Ты убей, убей, да ты убей убей,
Серу утицу, калёная убей,
Серу утицу, калёная убей!
Потом, помнится, что-то должно было случиться с "красной
девицей в высоком терему,/ красной девицей в высоком терему", но, несмотря
на двукратное повторение каждой строки в песне и тысячекратное повторение
песни за время нашего пути, я так и не понял, что же там происходило.*
*То ли дело у Высоцкого, один раз услышал (через четверть века) и сразу запомнил:
Я пока еще только шутю и шалю -
Я пока на себя не похож:
Я обиду терплю, но когда я вспылю -
Я дворец подпилю, подпалю, развалю,-
Если ты на балкон не придешь!
Эй-ей-ей, трали-вали!
Кабы красна девица жила в полуподвале,
Я бы тогда на корточки
Приседал у форточки,-
Мы бы до утра проворковали!
"Серенада соловья-разбойника",1974
На подъезде к Уралу солдаты-соседи покупают на пристанционном
базарчике и грузят в вагон несколько мешков лука:
- В Сибири лук дорогой, продадим очень выгодно, -
объясняют они.
Навстречу - эшелоны с лесом, углем, тракторами, а
на восток - с заключёнными и "спецпереселенцами": крошечные окна теплушек
- зарешечены, на тормозных площадках и в специальных надстройках на вагонах
- солдаты с автоматами. В 60-х, работая в сибирской глубинке, я уже не удивлялся
немецким деревням, разбросанным в тайге.
Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,
А место битвы - город Барнаул.
"Летела жизнь",1977
Эшелон с призывниками. Папа спрашивает: "какой год?",
и, узнав, удивляется - совсем мальчишки. Мне они мальчишками не кажутся, но
ведут они себя и впрямь по-детски: на остановках играют в пятнашки, скачут
по платформам и тамбурам, некоторые зовут меня побегать с ними.
Урал, со снегами по пояс (из Германии мы выезжали
весной, в начале апреля, а здесь, в мае, догнали зиму). Когда подъезжаем к
городам, снег темнеет: дымят заводы. Пять лет они работали на Победу. Теперь,
надо думать, на "восстановление и развитие народного хозяйства", как писалось
в газетах и на облигациях государственных займов. Высматриваем через приоткрытую
дверь пограничный знак "Европа-Азия".
Западная Сибирь со "столицей" Новосибирском, на Оби.
Подъезжаем к Енисею. Папа рассказывает мне о "Красноярских
столбах" и известную легенду, как Ангара убежала с богатырём Енисеем от отца,
Байкала, а он хотел остановить дочь, бросив на пути скалу - Шаманский камень.
Тогда я услышал легенду впервые, но потом, наверное, не было недели, чтобы
она не прозвучала по иркутскому радио.
Восточная Сибирь. К "столице" - г. Иркутску, на
Ангаре, подъезжаем через станции со смешными названиями: Тулюшка, Шуба, Зима
("Тулюшка, одевай Шубу, скоро Зима", - шутят местные остряки).
В Иркутске несколько дней стоим на запасном пути:
офицер, хозяин половины ящиков запаздывает и приходится ждать, пока он заберёт
вещи. Всё это время вокзальное радио транслирует одни и те же песни, но это
уже не хор Пятницкого, как было в пути, а Утёсов. У них, видимо, тоже только
три пластинки. "Дорога на Берлин", "Борода моя, бородка", "Военный корреспондент",
"Фронтовой шофёр" бодро встречали каждый поезд дальнего следования, независимо
от времени суток, а мы ждали загулявшего "попутчика" и слушали каждый час:
"Шли мы дни и ночи, трудно было очень, но баранку не бросал шофёр". Песни
хорошие, злободневные и бодрые, и даже два десятка раз в сутки - не раздражали,
но хотелось бы некоторого разнообразия.
Наконец хозяин вещей появился с машиной и несколькими
солдатами, забрал свои ящики, и мы продолжили путь в Читу, к расположению
штаба округа.
По Кругобайкальской железной дороге с цепочкой тоннелей, вдоль южного берега Байкала и дальше, "по диким степям Забайкалья" - до Читы, где папа получает назначение в конкретный гарнизон - бригаду ПВО в г. Иркутске. Через день, не выходя из нашего вагона, едем назад, к месту прохождения отцом дальнейшей службы.
Завершается сорокавосьмидневный путь, семь тысяч
километров в теплушке.
Когда машина с нами и нашими вещами в кузове, остановилась
возле деревянного домишки в три окошка, с покосившимися воротами, мне даже
в голову не пришло, что я вижу наше новое жилище.
Намощенная улица, размытая талыми водами и дождями,
спускается к реке и переходит в глубокий овраг, а тот открывается на берег
Ангары. Вдоль улицы бревенчатые дома, во дворах мычат коровы. Мы на окраине
города, в районе казарм. Только через несколько лет я научился понимать своеобразную
красоту деревянной архитектуры старого города.
Опять живём в одной квартире с хозяевами. Крохотная
комнатка, как в московском доме у тёти Брони. Хозяева - в проходной комнате.
На кухне подвесной рукомойник, какие я раньше видел на дачах, но ни разу не
встречал в городских домах. Вода - в сенях в бочке. Её привозят на ручной
тележке с колонки в четырёх кварталах от дома. Уборная во дворе, за огородом.
Наша мебель в квартиру, конечно, не войдет, и ящики
затаскивают в сарай, потеснив миловидную серую козу. Во дворе собака - мечта
всей моей жизни. Я дружил с "Чернышом" несколько лет, пока он не исчез, говорили
- увезли собачники. Хозяева вяло поискали его, но не нашли.
На этой квартире я опять встретился с "чёрным
пистолетом": лазая по крыше сарая, приподнял перевёрнутую кастрюлю, а
под ней - он, чёрный пистолет. Рассказал родителям: мама испугалась, подумала,
что хозяин бандит. Папа отнёсся спокойнее - привёз человек с фронта "на всякий
случай". Позже хозяин рассказал, что так оно и было. Почему на крыше?
- За пистолет "срок", если найдут, а так можно сказать:
"Не мой", - сарай прилегает к соседнему двору.
Хозяин дома, "дядя Вася" - человек в округе очень
уважаемый. Рассудительный, не пьющий, точнее не пьющий до потери самоконтроля.
На праздники, в аванс и получку "посидеть" с ним часто приходит "дядя Костя",
"дружок по гражданской войне" (Нет меня,1970),
и это не для красного словца, однажды он спас Василию жизнь: во время
конной атаки на колчаковцев* их эскадрон попал под пулемётный огонь и повернул
назад. Василий, вырвавшийся вперёд, ничего не заметил и один летел с шашкой
на врага. А Костя догнал его, схватил Васиного коня за повод и повернул к
своим. С тех пор они неразлучны.
*-- Колчак в Иркутске фигура далеко не абстрактная.
Здесь "Верховного правителя" расстреляли на льду р. Ушаковки, недалеко от
иркутской тюрьмы, и тело спустили под лёд. Сейчас на берегу поставлен памятник
адмиралу русского флота и исследователю Севера.
После революции в Иркутске оказались и выдающиеся
профессора столичных университетов и при Колчаке, в 1918 году, был открыт
Иркутский университет.
Постепенно знакомлюсь с ребятами.
Новичков здесь принято бить, но меня не трогают, узнав, что я "москвич" (о
жизни в Германии родители просили пока не рассказывать, "как бы чего не вышло").
Летом мальчишки бегают по плавающим в воде брёвнам,
которыми забита протока перед лесозаводом, иногда срываются в воду, но обычно,
с помощью друзей, выкарабкиваются. Однажды затянуло под мостки-боны соседскую
корову, которую вплавь переправляли пастись на острове. Корову вытащили большие
парни, а потом хозяин поил их водкой и бил жену с сыном: "не уследили!".
В солнечные дни, по колено, а то и по пояс в холодной
прозрачной ангарской воде, бродят мальчишки и столовыми вилками на палках
"колют широк" - широколобок, мелких ангарских бычков, и большими вязанками
тащат их домой, подозреваю, что не только для кошек, как они говорят.
Потому, что из всех коридоров
Им, казалось сподручнее вниз.
Ребята здесь совсем другие, чем офицерские дети в
Германии или с нашего московского двора. Здесь играют в "пристенок"
и "шайбу" на деньги; "по чистому" - один на один, "считаются" редко, чаще
- компанией против одного и дерутся не "до кровянки", а пока избиваемый
не упадёт, после чего ещё могут бить лежачего, все на одного. "Как школьнику
драться с отборной шпаной?" - здесь я узнал, что "возможно совместительство"
шпаны школьника, хулигана и пионера в одном лице. Cейчас-то источник столь
нерыцарских обычаев понятен. Уродливость тюремных законов вошла в жизнь здешних
ребят лет на двадцать раньше, чем "разборки", "понятия", "семейки", "счётчики"
и т.п. украсили лексикон и быт всей страны.
У многих школьников "приводы" уже с пятого-шестого
классов. Почти в каждой семье на нашей улице кто-то "сидел" или "сидит". По
выходным, со свёртками в авоськах, одевшись как на праздник, родственники
отправляются "на передачу" в "Белый лебедь" - городскую тюрьму. Здесь уж точно,
в тюрьму ходят больше, чем в театр*, хотя в Иркутске несколько театров,
и очень неплохих. Но как-то, при коллективном выходе нашей школы в ТЮЗ, школьники
обстреляли из рогаток артистов на сцене. Спектакль был сорван. Дорогие мои
пархимские соученики, вы только строили мне рожи, пытаясь рассмешить "артиста".
* Вспомним: "Там есть театр. Называется
он театр на Таганке. Он и раньше был, но в него ходили меньше чем в тюрьму".
(Владимир Высоцкий, "Монологи со сцены", М., "АСТ" , 2000)
Впрочем, "всюду жизнь", и в 14-й школе - лучший шумовой
оркестр в городе. Сейчас многие и не слышали о них, а тогда, на спичечных
коробках, расчёсках, ложках и стаканах, ребята виртуозно исполняли популярные
мелодии на смотрах во дворце пионеров, на слётах передовиков и т.п.
Словно мухи, тут и там,
Ходят слухи по домам,
А беззубые старухи
Их разносят по умам,
(Песенка о слухах,1969)
Но слухи здесь особого рода:
- А вы слышали, четырнадцатую школу в карты
проиграли?
- Да нет, не школу, а улицу, 6-ю Советскую.
Как говорится: "Хрен редьки не слаще" - в 14-й я
учусь, на 6-й - живу.
В такие дни беспокоятся не только мои родители. Даже
местные старожилы ходят встречать детей после уроков в третью смену, извлекая
из укромных мест "чёрные пистолеты".
Таковы мои первые впечатления о "любимом Иркутске,
середине земли", как поётся в известной здесь песне.
Владимир Акимов вспоминает:
"Он привык ценить и уважать физическую силу и
крепкие кулаки. Районы Москвы, где он жил, раньше
считались
не очень респектабельными, так сказать.
Думаю, что на Самотеке Володиного времени нравы
были не жёстче.
Как выяснилось, мы поселились в одном из самых неблагополучных
районов Иркутска.
Всё сказанное здесь относится к периферийным районам
города. Центр Иркутска - вполне современный город, без коров и медведей на
улицах, с обычными учениками, с несколькими театрами и вузами - в Иркутском
мединституте я получил специальность врача, а потом и преподавал более 25
лет.
Казалось мне, я превозмог и все отринул.
Где кровь, где вера, где чей Бог?.. я - в середину.
.......................................................
Но выбирал окольный путь, с собой лукавил.
Я знал, что спросит кто-нибудь: "Где брат твой, Авель?"
(предположительно, В.Высоцкий,1979)
В Иркутске нас застало "Дело врачей".
С элементами бытового антисемитизма мне приходилось
встречаться и раньше, но то были отдельные грязные кляксы на почти чистой
доске.
Ещё в раннем детстве меня иногда просили повторить
скороговорку: "На горе Арарат растёт красный виноград". Смысла этого "теста"
я не понимал, но с Р-Р-Р у меня никаких проблем не было, и меня куда больше
интересовал красный виноград, которого я ни разу не видел.
Гитлеровский геноцид еврейского народа, как известно,
замалчивался советской пропагандой. О нём все знали, и в то же время, его
как будто бы и не было.
Дело "Еврейского антифашистского комитета" прошло
мимо моего, тогда ещё детского, сознания, в памяти осталось только шумиха
по поводу "космополитизма" и скорбь родителей по Михоэлсу, "погибшему в результате
дорожного происшествия", как будто бы вне связи с "делом ЕАК".
А в Сибири, где уровень юдофобии и вообще ксенофобии
ниже, чем в европейской части страны, почти не было заметно мерзкой заразы:
ведь кого только судьба в Сибирь не забрасывала, да и коренное население здесь
- буряты: ... Сибирь... Скопление народов... Где место есть для зеков,
для евреев/ И недоистребленных басмачей... (Я сам с Ростова,1977)
"На всякий случай" я при первой же возможности заявлял
в новой компании, что я еврей, и таким образом избегал инцидентов, связанных
со случайно рассказанным при мне антисемитским анекдотом или высказыванием
в адрес какого-нибудь "Абхама". Многие ребята "живого еврея" представляли
столь же абстрактно, как американца (теперь я бы сказал "инопланетянина",
но таких словечек в языке нормального мальчишки с 6-й Советской 50-х не было).
Когда однажды товарищ, показывая на меня, сказал своей сестре, что "он еврей",
имея в виду лишь одну из моих особенностей, девочка возмутилась: "Зачем ты
его обзываешь?".
- Он сам так говорит!
- Да, я еврей, - подтвердил я.
Сестрёнке это показалось необыкновенно смешным.
- Ты что, и вправду сам так говоришь? Ты, что ли,
и вправду еврей? - расхохоталась она. Примерно так же она бы смеялась, назови
я сам себя гусём или щенком. Девочка так и не смогла до конца поверить, что
еврей - разновидность нормального человека.
Средь них - пострадавший от Сталина Каплер,
Средь них - уважаемый мной Чарли Чаплин,
Мой друг Рабинович и жертвы фашизма,
И даже основоположник марксизма.
Антисемиты 1963
И вот на этом фоне радио разносит весть о "врачах
вредителях, посягнувших...".
Волна грязи превращает в грязных чудовищ всех, к
кому она прилипла.
Хорошо знакомая компания, подходит ко мне на улице
и издевательски шипит: "Теперь-то твоего отца из армии выгонят!". А мой отец,
капитан Давид Брук в это время воевал в Северной Корее в составе Н-ской бригады
ПВО "китайских народных добровольцев", вместе с другими такими же китайцами:
майорами Пузановым и Кадневским, старшим лейтенантом Кулиевым, лейтенантом
Поповым и др.
Невестка "дяди Васи", студентка мединститута, с возмущением
рассказывала, как больные, выходя из кабинета отоларинголога, профессора с
мировым именем, обращались к неграмотной санитарке в коридоре: "Это можно
принимать, это не повредит?", - "Но огромное это светило, к сожалению,
было еврей" (Он был хирургом, даже "нейро", 1967)
"Лес рубят - щепки летят". Неожиданно арестовали
соседа, "дядю Колю", главу большой семьи потомков белоэмигрантов, недавно
экстрагированных в СССР из Китая. Их родители или даже деды, бежали в Китай
от революции "В незабываемом 1919" и благополучно жили там до начала 50-х,
когда братский Китай сказал: "Хватит!" Австралия тогда предоставила изгнанникам
политическое убежище, но нашлись среди них патриоты, которые предпочли вернуться
"на историческую Родину". Дальше Сибири их не пустили, и "репатрианты" осели
в Иркутске и нескольких других сибирских городах. Николай хорошо знал английский
и радиотехнику, подрабатывал на дому ремонтом радиоаппаратуры и был идеальной
кандидатурой на арест в качестве английского шпиона и наймита "Джойнта".
- Увидишь, их всех реабилитируют, такое уже бывало,
- успокаивала меня мама, имея в виду и "дядю Колю", и выдающихся врачей, ещё
недавно считавшихся "гордостью советской медицины".
Я хорошо усвоил чувство локтя, -
Который мне совали под ребро.
(Летела жизнь,1977)
Раньше я вспоминал о своей "особенности" только
сталкиваясь с проявлениями антисемитизма: семья наша была полностью "ассимилированная"
по языку и культуре, атеистическая по убеждениям, интернациональная по духу
(Я вырвался из плена уз, /Ушел - не ранен...). А "дело врачей" оказалось
уже не напоминанием, а ударом под ребро. Именно оно оказалось решающим при
формировании моего мировоззрения - "гены гетт живут во мне".*
*- Полагаю, что смрадное дыхание
"дела врачей-вредителей" коснулось московской семьи Высоцких, и Володи, моего
одногодка с еврейскими корнями (...евреи Высоцкие, неизвестные в высших кругах),
не в меньшей степени, чем нас.
Я ни на минуту не сомневаюсь, что Владимир Высоцкий
- великий русский поэт, русский по языку, культуре и самоощущению. Но частенько,
встречая отголоски "еврейской темы" в его творчестве, я слышу эхо очередного
столкновения поэта с зоологическим антисемитизмом, будь это государственный
или кухонный уровень.
Я впервые задумался о возрасте Сталина: "Мама, да
ведь он же уже старик! Может быть, он скоро умрёт?". Испуганная мама замахала
на меня руками: "Молчи! Знаешь, что может быть, если ты где-нибудь это ляпнешь?"
1953 год. Папина бригада ПВО возвратилась из командировки.
На корейской войне не обошлось без потерь, но количество погибших в их бригаде
исчислялось единицами. Тяжелее приходилось лётчикам: наши "китайцы" были свидетелями
многих воздушных боёв со сбитыми самолётами, нашими и американскими, с гибелью
лётчиков или с тяжёлыми травмами у них при катапультировании. Особенно тяжёлое
впечатление на папу произвёл случай, когда катапультировавшийся лётчик приземлился
на крышу высокого дома, все видели, как он пытался "погасить" надутый ветром
купол, но парашют погас только после того, как стащил лётчика с крыши - тот
упал на землю и разбился насмерть.
Опять "недождавшиеся отревели", но "неизвестная
война" не стала всенародной трагедией. На улицах Иркутска появились женщины
в невиданных утеплённых ботинках на меху и каучуке вместо валенок (катанок,
как здесь говорят), а позже, летом - в "кофточках с драконами и змеями".
Мне папа привёз кожаную курточку с множеством застёжек-молний
и, на зависть соседским мальчишкам, длинный китайский фонарик с прекрасной
системой фокусировки луча.
На стену мы повесили красивый китайский коврик с
яркими букетами, а у кровати положили шкуру леопарда.
Преобладало праздничное настроение от благополучного
возвращения, тем более что папа "получил майора".
И тут страну оглушило мрачно-торжественное сообщение
о смерти Сталина.
Первая реакция на улицах - тишина. Потом рассказывали,
как люди плакали, не сомневаюсь, что так оно и было во многих семьях, но я
пишу только о том, что сам видел сам.
Обрадованный, я ждал возвращения папы с работы в
уверенности, что он будет счастлив, и был поражён папиной сдержанностью, молчаливостью:
родители боялись непредсказуемой ситуации.
На следующий день в школе - "линейка", то же сдержанное
молчание, траурное, подчёркнуто-многозначительное выражение на лицах одноклассников
и только один с радостной улыбкой перескакивает по партам от группки к группке:
"Сталин издох". Его обрывают: "Молчи, дурак!", но без никаких проявлений праведного
гнева. Я не знаю, почему он один открыто радовался и не скрывал своих чувств.
Я же, под впечатлением родительской реакции, ходил, как и все, с той же постной
миной.
Товарищ спросил меня: "Как ты думаешь, смерть Сталина
не могла наступить из-за вредительства врачей?" Я уверенно возразил, что нет
яда с таким длительным действием, как будто бы был завзятым специалистом по
ядам. А на самом деле я испугался того же, чего, по-видимому, опасались и
у нас дома. Ведь прозвучи тогда: "Куси их, куси!" и "еврейский вопрос был
бы решён в нашей стране не менее радикально, чем в гитлеровской Германии.
К счастью, команда не поступила (или не успела поступить?*)
* Документальных свидетельств готовившейся,
по приказу Сталина, расправы над евреями Советского Союза мне неизвестно,
но существуют многочисленные сообщения, основанные на косвенных признаках,
слухах, личных наблюдениях, напр.:
"...есть личное свидетельство такого безупречно честного
человека, как поэт Семен Липкин. Есть и много других свидетельств того, как
готовилось уничтожение депортированных в пути и "высадка" их вовсе не в бараки,
а прямо на "чистый морозный воздух"
Аркадий ВАКСБЕРГ http://www.jewniverse.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=586
Моя реакция на смерть Сталина разительно отличалась
от Володиной.
"Вспоминает самый близкий школьный друг Высоцкого
- Владимир Акимов: Особой доблестью среди ребят считалось пройти в Колонный
зал. Мы с Володей были там дважды - через все оцепления, где, прося, где,
хитря; по крышам, чердакам, пожарным лестницам; чужими квартирами, выходившими
черными ходами на другие улицы или в проходные дворы; опять вверх-вниз, выкручиваясь
из разнообразнейших неприятностей, пробирались, пролезали, пробегали, ныряли,
прыгали, проползали. Так и попрощались с Вождем".
Вероятно, сразу после этого написано одно из первых
стихотворений Володи Высоцкого "Моя клятва" - (В.Перевозчиков,
"Правда смертного часа. Посмертная судьба", М. "Политбюро", 2000)*
*- не исключено, что реакция на событие
в "правильной" семье Высоцких радикально отличалась от нашей. Но в описании
В.Акимова я вижу не горе мальчиков, а именно "мальчишескую доблесть". Стихотворение
"Клятва" ...", я убеждён, - влияние официального "общественного мнения", а
не проявление глубоких личных чувств. Володя увлекался поэзией, и возраст
как раз подходил для первых проб. А натура у него была артистическая, и какой
же артист, когда играет, не верит в то, что играет (пока играет). Действительная
оценка личности "Вождя" взрослым В.Высоцким отражена в известной анкете, где
имена Сталина и Гитлера стоят рядом.
Несколько слов после детства
Через четверть века "мы с Высоцким" снова оказываемся
почти рядом: он приезжает в Иркутск "...и на прииски, в Бодайбо", гостит
у моего соседа, иркутского журналиста Л.Мончинского, поёт на балконе нашего
дома в рабочем посёлке авиазавода (но, к моему величайшему огорчению, я в
это время был в командировке и концерта не слышал).
Высоцкий выезжает на Байкал к истоку Ангары и посёлку
Лиственичное,- всё это места не просто хорошо знакомые, а ставшие родными
за четыре десятка лет моей жизни в Иркутске.
Слева - известное фото Л. Мончинского: Высоцкий на
берегу Байкала, у места, где погиб А.Вампилов.
С Тумановым и Мончинским Высоцкий ездит по таёжным
участкам золотодобытчиков (фото Л. Мончинского справа), поёт им, а потом,
как результат поездок, встреч, рассказов, появляются новые песни: "Райские
яблоки", "Побег на рывок", "О речке Ваче", "Письмо другу":
Не зря нам кости перемыла драга,
В них, значит, было золото, братва"
Драги - огромные плавучие промывочные комплексы,
строились в Иркутске, на заводе тяжёлого машиностроения.
В Иркутске я впервые услышал песни Высоцкого, и полюбил
их сначала "неосознанно" - я удивлялся силе некоторых из случайно услышанных
песен, необычности, каким-то удивительным резонансом с моим душевным складом,
с моим отношением к трагическому и к смешному. но не знал, кто их автор(ы),
тем более что многие я слышал только в "перепеве" своих знакомых. А когда
лучше познакомился с творчеством Высоцкого, был поражён, насколько точно и
ярко он отразил в своих песнях биографию нашего поколения, военную молодость
наших отцов, как метко описал нашу действительность 60-х - 80-х годов. Поэтому
я не мог говорить о нашем детстве без обращения к творчеству Высоцкого (не
решаюсь сказать "соавторства" с ним), и в то же время, свой рассказ о детстве
считаю и рассказом о детстве великого современника.
Живой юмор, бытописание на уровне убийственной сатиры,
виртуозные рифмы, удивительные образы, не надуманные, а реально ощутимые описания.
А его стихи на "вечные", вневременные темы! Всё это ставит Высоцкого в ряд
самых выдающихся поэтов России, в одном ряду с Пушкиным и Есениным.
Ведь, не правда ли, зло называется злом,
Даже там, в светлом будущем вашем?
*****
Мужчины ушли, побросали посевы до
срока,
Вот их больше не видно из окон, растворились в дорожной
пыли.
Вытекают из колоса зёрна, эти слёзы несжатых полей,
И холодные ветры проворно потекли из щелей.
*****
Душу сбитую утратами да тратами,
Душу стёртую перекатами,
Если до крови лоскут истончал,-
Залатаю золотыми я заплатами,
Чтобы чаще Господь замечал
Как-то в "Восточке", иркутской областной газете,
я прочёл стихи, которые показались мне очень удачными. Газета у меня не сохранились,
я не помню ни имени автора, ни самих стихов дословно, но содержание запомнилось
очень хорошо: герой встретился со старым другом, они вместе бродили по городу,
ели мороженное, сходили в кино, допоздна просидели на кухне, вспоминая прошлое,
"...А утром друг стихи читал"
И герой продолжает: Как же так? "Ведь мы всё время
вместе были, по тем же улицам ходили, а я стихов не написал!"
Когда я сталкиваюсь с чем-то общим в эпизодах наших
биографий, я часто вспоминаю эти стихи. Нет, я не завидую Владимиру Высоцкому
ни чёрной, ни белой завистью: нельзя завидовать звезде в небе - другой накал,
другая орбита.
А стихи Высоцкого, я перечитываю не только глазами,
но чувствую кожей: это не "о нас", это мы сами.
================================================
Приложение
Вот как рассказывает о роковом дне 16 октября 1941 Ю. А. Походаев (фрагменты публикации: 2005/01/13, №01(72) за 2005 год, russkayagazeta.com/rg/gazeta/fullstory/pu6e4ka/
... война была проиграна немцами 16 октября 1941
года, во второй половине дня. Вот как это было.
Так случилось, что в этот день в Москве не было ни
войск, ни продовольствия, ни людей. Основная масса населения срочно отступала,
эвакуировалась, просто бежала от наступающих немецких войск. Была настоящая
паника. Город замер, основная его часть с запада была пуста и безжизненна.
Немцы могли войти и занять город без всякого напряжения, если знали бы, что
город никем не обороняется. Но случилось все иначе.
…разбомбили эшелон. Погибли почти все... Паренек
решил вернуться домой, в Москву… показалась Москва-река. Перешел мост. Тихо,
никого. Вдруг сиплый простуженный голос...
- Эй, малый, подь сюды.
Подошел. Сидит солдат, обросший, в морщинах два маленьких
глазика затерялись. …Посмотрел солдат на паренька, в чем душа держится, непонятно.
И только достал из-за пазухи горбушку черного хлеба,
как вдруг тишину нарушил приближающийся шум... Немцы подъехали к краю моста
на левом берегу. Несколько бронемашин и мотоциклисты замерли, разглядывая
в бинокль противоположный берег и окраину Москвы.
В последнее мгновение солдат кивнул на ящик со снарядами:
- Ты их подавай, а я пушку наводить буду.
Пушечка была маленькая, 45-го калибра (калибра
45 мм, конечно, это противотанковое орудие начала войны, она пробивала броню
немецких танков того периода. А 45-й калибр - это калибр пистолета - ГБ)…
Знали бы немцы, что была всего одна пушечка да солдат с пареньком, а позади
пустая Москва...
Ахнул выстрел, другой, третий - ... попали в бронемашину,
загорелась, пошел черный дым. Немцы засуетились, дали очередь из автомата
и, развернувшись, скрылись. У мальчишки от радости светились глаза - него
зависела эта "маленькая" победа. Тогда еще никто не знал, что именно она спасет
Москву, Россию и с этого мгновения начнется великая победа над врагами. Но
и об этом никто, даже участники, не знали.
…Спустя много лет …я рассказал ему (маршалу
Чуйкову-
ГБ) этот случай.
- Да, а всего два человека... Как имя этого солдата?
- имя неизвестно.
- А паренька?
- А паренек - это был я.
***
Эберсвальде
Вряд ли девяти-десятилетний Володя Высоцкий задумывался
об истории немецкого города Эберсвальде, в котором он прожил около двух лет,
но рискую предложить вниманию читателей некоторые любопытные детали.
Варианты герба города Эберсвальде. 
Цит. с некоторыми изменениями по
2000.net.ua/print/svobodaslova/nemcybombilisvoigoroda.html?printversion=1:
"Эберсвальде-Финов, Эберсвальде (Eberswalde-Finow) город на востоке Германии,
земля Бранденбург, в 45-ти км к северо-востоку от Берлина. 52 тыс. жителей
(1991). Порт на канале Одер-Хафель.
Первые поселения на месте современного Эберсвальде,
обнаруженные археологами, принадлежали еще к бронзовому веку. К поздним поселениям
относится, найденное в районе Финовфурта древнеславянское городище.
В 1785 году в Эберсвальде был произведен котел для
первого в Германии парового двигателя. В 1913 году неподалёку от города были
обнаружены бесценные украшения и золотая посуда, датируемые третьим тысячелетием
до нашей эры. (Их оригиналы, вес которых составляет более 2,5 килограмм, состоящие
из 81-й детали, исчезли как трофеи после войны. Немецкие искусствоведы предполагают,
что золото с 1945 года хранится в московском музее А.С. Пушкина. Мэрия и городской
музей Эберсвальде не теряют надежду на то, что знаменитый "эберсвальдский
клад", вывезенный после войны в Россию им будет возвращён).
В 1923 году Эберсвальде стал местом рождения немецкого
радио.
После прихода к власти Гитлера в 1933 в Германии
начинается милитаризация всей жизни. 3-ая моторизованная бригада 3-ей танковой
дивизии вермахта носила имя "Эберсвальде".
В городе строятся казармы для артиллерийского полка
(где после окончания войны были штаб 20-й армии) см. фото слева (http://www.obus-eberswalde.de/)
24 апреля 1945 году в город ворвались части Красной
Армии и 26 апреля город был взят. По сравнению с остальными городами, Эберсвальде
практически не пострадал: было разрушено только 10 домов. Об убитом гражданском
населении неизвестно, но большинство горожан спаслись в подвалах домов.
В городе, в период присутствия Советской (Российской)
Армии находились штаб 20-й армии, воинские части различный родов войск - мотострелковые,
танковые, военный госпиталь, авиация. Здесь служили Янов Юрий Николаевичи
и Капустин Борис Владиславович, подвиг, которых воспет в песне "Огромное небо"
- лётчики не покинули самолёт с заглохшим над городом двигателем: "...от города
смерть унесём,/пускай мы погибнем, но город спасём".
Школа № 79 ГСВГ находилась в восточной части г. Эберсвальде,
в расположении гарнизона 20-ой армии, на склоне одного из многочисленных живописных
холмов, протянувшихся до Бад Фрайнвальде. Первый выпуск школы (тогда она имела
номер 16) состоялся в 1955… В 1947-1949 в этой школе в начальных классах учился
всем известный певец, поэт, актер и композитор Владимир Высоцкий".
http://gsvg88.narod.ru/Eberswalde/Eberswalde.htm
