Александр Бирштейн
Честно говоря, Кукурузник сначала понятия не имел о Рыжем. Вообще, занятия литературой и искусством Кукурузника очень утомили, можно сказать измучили. То их выставки в Манеже посещай, то во Дворце съездов уму разуму учи, то обед для них у себя на даче устраивай. А до этого с Живаго целая история вышла. Вроде, и прославился Кукурузник по всему свету, но как-то нехорошо прославился, обидно. Вот так, работаешь, работаешь… И все без толку. Никакой пользы сельскому хозяйству от этого не происходило. Даже наоборот. Только начал литературой и искусством заниматься, как голод в стране образовался. Странная, но зависимость. А мать-Родина и Кузькина мать от этого страдают. Мать Родина… Оба эти слова Кукурузник часто употреблял. Но по отдельности. Каждому слову свое время. Вообще, Кукурузник слова любил. Как начнет говорить, не остановишь. О чем? Какая разница? Раз он самый главный в стране, то обо всем говорить может. Ах, да, еще у него одно слово любимое имелось: - Пидирасы! – Правда, что оно обозначает, Кукурузник не знал. Понимал только, что очень ругательное.
И все про Кукурузника знали! Кроме Рыжего.
Нет, Рыжий не совсем вчерашний был. Он даже краем уха слышал, что в стране имеются партия и правительство, что во главе этого всего существует первый секретарь, но… Собственно, какое дело было Рыжему до партии, правительства и первого секретаря? Знать их не знал, да и не хотел. Дело в том, что Рыжий был Поэтом.
Кто-то скажет: - Эка невидаль? Мало ли в стране поэтов?
Кто-то добавит: - Раз был поэтом, то и надо было о партии и Кукурузнике радостные куплеты сочинять! Все так делали: и Елтушонкин, и Возлесенькин, и Рождевственный.
А Рыжему это и в голову не приходило. Ну, просто, выродок какой-то.
У людей трудовой энтузиазм, люди на субботники-воскресники бегают, а ему в голову не народные стройки, а пилигримы какие запали. Ну, ладно, шли бы те пилигримы по крупским местам из Разлива в Шушенское, разве кто возразил бы? А тут:
… мира и горя мимо,
мимо Мекки и Рима,
синим солнцем палимы
идут по земле пилигримы…
Интересное кино получается! Как это можно мимо мира проходить, если Кукурузник неустанно за этот самый мир борется? А «синее солнце»? Даже октябренку известно, что наше солнце – это Крупский. Так, что получается? Крупский, по-Рыжему, синий был?
Долго пучило ребят с Гороховой, но Кукурузнику они, пока, ничего не сказали.
А Рыжий не унимался.
Ведь доподлинно известно было, что в каждой музыке у нас «Интернационал», а Бога нет вообще. Отменен, как полагается, по декрету совнаркома. А тут:
… В каждой музыке
Бах,
в каждом из нас
Бог…
Но и тут надзирающие промолчали. А может, некому тогда: - Фас! – крикнуть было.
Рыжему бы урок от такой доброты невиданной извлечь, а он…
А он и не догадывался, что «не те» стихи пишет. И все почему? Да потому, что Рыжий гением был! Кто-то об этом догадывался, кто-то нет. Да и гении, тогда как бы не приветствовались. Кроме покойных столпов научного коммунизма. Так что, гениальность еще одним лыком в строку Рыжего обернулось. Но потом. Чуть позже.
А еще у Рыжего были друзья. Тоже стихи писали. Звали их: Одер, Женокрадов и Мюратман. И все четверо они – не разлей вода. А еще их привечала Анна Великая. Вот ведь устроилась женщина: и саму гноили, и сына в лагерях держали, и близких уничтожали, а, как была Великой, так и осталась. Без всяких, между прочим, указов Верховного совета. Ну, ее и трогать перестали. Себе дороже.
Рыжий слушал чужие стихи, читал свои, ездил в Комарово к Анне Великой, верил в дружбу и был, по-своему, счастлив. Но это многих не устраивало.
Одних – потому, что при Рыжем они пигмеями казались. А такое не прощают.
Другим – потому, что Рыжий их и в грош не ставил. А такое не прощают.
Третьим – потому что Рыжий трудовые подвиги не описывал. А такое не прощают.
Четвертым… Пятым… Шестым…
Да, трудно быть Рыжим! Он как-то писал о другом человеке, но вышло, что сказал о себе: - Сын века – он уходил от своего века…
А такое не прощают! Не прощают в стране, где социализм с каждым годом побеждал все катастрофичней и катастрофичней и, унижая и гнобля человека, социализм этот требовал, нет, вымогал любви всеобщей. А во главе этого социализма был, как вы знаете, Кукурузник.
Но Рыжему было, кого любить. Родителей он любил, друзей, Марину, свой город… Ну, скажите: - Причем тут социализм? Даже, если бы у социализма этого была человеческая морда?
Но Рыжему было, что чувствовать….
Но Рыжему было, что замечать…
Но Рыжему было, о чем писать…
Тосковал он, правда, порой: -
… Всего страшней для человека
стоять с поникшей головой
и ждать автобуса и века
на опустевшей мостовой…
Но тем, кто ждет века, нечего делать в стране, где осуществилась якобы вековая же мечта человечества.
Ну, конечно, Рыжего попытались поправить. В милицию вызывали… В общем, преследовать начали. А Рыжий не понимал за что? Но что-то плохо на душе у него становилось. Надвигалась на него грязная каменная стена и, еще свободный, прощался он с городом любимым, объяснял ему правоту свою. И предчувствовал… И обращался к городу…
… и летящая ночь
эту бедную жизнь обручит
с красотою твоей
и с посмертной моей правотою…
А что же Кукурузник? Что-то мы, уподобившись Рыжему, совсем о нем позабыли. А зря! Ибо Кукурузник, как упоминал уже я в начале, на всю голову литературой занялся. Вот тут-то ему, видать, кто-то о Рыжем и шепнул. А может и не шепнул. Может, просто подручные расстарались. Загадка! Сколько я ни бился, никак разгадать не мог. Ну, живет себе поэт. Ничего плохого не делает, а, как и положено поэту, стихи пишет. Великие, между прочим.
Так? За что? Же? Его? В тюрьму?
Против строя не бунтует…
Власть не трогает….
Капиталистов проклятых не прославляет…
За что???
- Кто причислил вас к поэтам? – спросили его судьи.
- Я полагаю, что это от Бога! – ответил Рыжий.
Так может в этом-то все и дело? В стране, где жил Рыжий – и мы все, между прочим, - поэтом можно было стать только с разрешения райкома партии или других вышестоящих инстанций. А без разрешения: ни-ни!
Нет, ну, скажите откровенно, как можно не замечать, более того, не прославлять советскую власть и лично товарища Кукурузника? Такие события происходят, такие прогрессивные идеи выдвигаются, что до мировой войны четыре шага, а от Рыжего слова доброго не дождешься. Ну, сказал бы хоть злое… Тогда… Ух, тогда… А он себе пишет, пишет и все не о том.
Черные города,
Воображенья грязь.
Сдавленное «когда»,
Выплюнутое «вчерась»,
Карканье воронка,
Камерный айболит…
И это – от Бога?
Но судья в Бога не верила. А верила в директивные указания.
Пять! Лет! Ссылки!
Вот истинная оценка великой поэзии!
Казалось бы, в ссылке проникнется. Куда там? Продолжает писать, как ни в чем ни бывало!
Сжимающий пайку изгнанья
В обнимку с гремучим замком,
Прибыв на места умиранья,
Опять шевелю языком…
А еще империалисты всякие с именами и званиями опять Кукурузнику голову морочат. Насчет Рыжего. И откуда они только о нем узнали? Небось, от шпионов своих под дипломатов замаскированных. Небось, и у нас точно такие шпионы имеются. Но они же о стихах ни-ни! Ох, что же это в мире делается-то? Совсем мир этот обезумел. Из-за какого-то Рыжего. Ну, из-за Живаго, допустим… Не чета Рыжий этому хорошему, потому что покойному, Живаго. А если чета? Тогда еще обидней! Как талант, так сразу в сторону от социалистической действительности уйти норовит!
Сумев отгородиться от людей,
Я от себя хочу отгородиться….
В общем, отпустили Рыжего из ссылки. С другой стороны, пусть поближе к надзирающим органам будет. Авось еще напорется. Восторжествует тогда Кукурузник.
Не восторжествовал! Выкорчевали Кукурузника.
Впрочем, на судьбе Рыжего это сначала не сказалось. А потом… Пришел вместо Кукурузника Четыреждыгерой. И…
Впрочем, это уже другая история. Может, я ее еще напишу.
