Vajnshtejn1
©"Заметки по еврейской истории"
Декабрь  2005 года

 

Борис Вайнштейн


Стихи и жизнь



     Когда я учился в 9-10 классе, математику нам преподавал Абрам Григорьевич М. Педагог он был замечательный. Он был строг, придирчив, язвителен, но каким-то образом умудрился сделать математику любимым предметом даже у самых отъявленных лодырей. Когда он в начале урока спрашивал, как решается та или иная накануне заданная задачка, то тянули вверх руки все, даже самые туповатые и те, кто на остальных уроках пребывали в спячке. Обводя взглядом строй поднятых рук, Абрам Григорьевич порой делал совершенно неожиданный выбор, явно не в пользу математики, и тогда урок превращался в нешекспировскую комедию ошибок в оригинальной постановке Абрама Григорьевича. Помню, как он выхватил из строя голосующих "за" не сильно способного к математике Андрюшу П-го и пригласил его к доске. Гордый сознанием своей миссии Андрюша, взяв мел, зачем-то сказал:

     -Я эту задачку во сне решил, Абрам Григорьевич.
     -Садись, двойка - тут же спокойно распорядился математик.
     -Но я ее, правда, решил, - почти заплакал Андрюша.
     -П-й, иди, садись на свое место - Абрам Григорьевич был неумолим.
     -Ну Абрам Григорьевич, уже в голос рыдал П-й, ну позвольте рассказать...
     -Хорошо, - неожиданно согласился педагог - рассказывай.
     Андрюша начал рассказывать и, разумеется, сбился.
     -Как то странно получается, - недоумевал он, - а во сне все ясно было.

     -Ну вот, - досадовал Абрам Григорьевич, - только время зря потратили.
     После этого он еще долго доставал вопросом несчастного П-го, когда тот тянул руку.
     -Так ты во сне решил задачку?
     -Нет, Абрам Григорьевич, честное слово, нет.
     -Смотри у меня. А, может, все-таки во сне?
     -Нет, Абрам Григорьевич.
     -Ну хорошо, иди, рассказывай, а я посмотрю, во сне ты ее решил или нет.
     Школа была ранее привилегированной, какой-то странный гибрид школы с усиленным преподаванием иностранных языков и школы математической. Потом привилегированность каким-то чиновничьим указанием сняли, хорошие преподаватели английского испарились, а математики почему-то задержались. Было их собственно двое, Абрам Григорьевич и Давид не то Соломонович, не то Самуилович, точно не помню, он у нас в классе не преподавал. Обоим было уже за 60.. В школе было что-то вроде конкурса по приёму в старшие классы. Впрочем, в классе было несколько блатных детей, чьи номенклатурные родители определили своих чадушек на дрессировку Абраму Григорьевичу, помня о предстоящих вступительных экзаменах в вузы. Однако Абрам не жалел никого, и тех, кто совсем не тянул, выставил из школы ещё в первом полугодии 9-го класса.

     Мои отношения с преподавателем складывались неровно. На собеседовании он отнёсся ко мне легкомысленно - просто спросил какие у меня отметки по математике. Я честно сказал, что пятёрки, Абрам Григорьевич мне благожелательно кивнул и отпустил. Но я переходил из очень слабой школы и мало что знал. Посему разочарованный Абрам Григорьевич начал ставить мне пару за парой. Мне стоило много труда убедить его изменить к лучшему мнение обо мне. И только после того, как я первым решил несколько трудных задач, которые он давал в математическом кружке, его отношение ко мне изменилось.

     Впрочем, однажды я сам неожиданно для себя поставил наши уже ровные отношения на грань кризиса.
     Как-то сидя на уроке, я написал такой стих:

     Сегодня день изменчиво спокоен,
     Обычный грязновато-бледный день.
     Бельмом тумана небосвод напоен,
     Ползёт, сияя тускло, солнца тень.

     Туманом дышат сосны и берёзы,
     Чихая, ходит грипп среди людей,
     А лужи, подбирая неба слезы,
     Грозят разлиться до больших морей.

     Сижу за партой, осенью прибитый,
     И слушаю томящий ветра свист.
     Абрам Григорич, на меня сердитый,
     Кричит: "Ты что, заснул?! А ну, проснись!"

     Ну что ж, пускай кричит, ведь крик подходит,
     Под ветра шум и класса вялый смех.
     А день идёт, идёт и вдруг проходит.
     Не только для меня, но и для всех.

     Сосед по парте, ошарашенный неожиданным появлением рядом с ним поэта, с энтузиазмом отправил сие творение путешествовать от парты к парте.
     Абрам Григорьевич ревниво наблюдал это неприличное шушуканье и, когда листок оказался на парте где-то в зоне его досягаемости, строго спросил у очередного читателя, чем он, собственно, занимается.
     -Да вот, - нарочито смущённо пробормотал тот - стих читаю...
     -Час от часу не легче, возмутился педагог -На уроке математики стих читает. А ну, дай его мне. Посмотрю, что за стих.
     Подлый одноклассник с явным удовольствием передал стих Абраму Григорьевичу. Тот погрузился в чтение. Потом обратился к классу: "Чьё?! "
     Я нехотя поднялся.
     -Так ты на меня сатиры пишешь?
     -Что вы, Абрам Григорьевич! - стал оправдываться я - разве это сатира, это так.

     - Вот учи их, учи - горевал математик - а они на тебя сатиры пишут. Больше на меня сатиры не пиши.
     - Не буду, Абрам Григорьевич.
   - Нет, ты или математику учи, или сатиры пиши, а два дела сразу не делаются. - И пригрозил - А если хочешь сатиры писать, то сразу уходи из класса. Что, забыл, как в 9-м из двоек не вылезал? Зачем мне такой нужен, сатиры пишет.
     - Я больше не буду, Абрам Григорьевич.
     - Ты на уроке литературы стихи пиши.
     - Хорошо, Абрам Григорьевич.
     - Ты давай, вообще, стихи не пиши, математикой лучше занимайся.
     - Хорошо, Абрам Григорьевич.
     Надо ли говорить, что вместо обещанных за решение внеклассной задачи двух пятёрок, я получил только одну.
     - Но вы же обещали две, Абрам Григорьевич.
     - Будет с тебя одной, - отрезал педагог. - Сатиры пишет.

     Более того, он успел составить мне рекламу в параллельном классе, сообщив:
     - Вот есть тут один такой, Вайнштейн. Ему бы математикой заниматься, а он на меня сатиры пишет.
     Потом с полгода ещё ныло у него, и совершенно неожиданно посреди урока он меня спрашивал, под радостное хихиканье одноклассников: "Будешь на меня ещё сатиры писать?"
     - Нет, Абрам Григорьевич, твёрдо обещал я, - не буду.
    - И вообще стихи не пиши, - добавлял Абрам Григорьевич. Пусть стихи пишут, кому математика не даётся. - И однажды сообщил. - Вот Пушкину математика не давалась, он стихи и писал. У него всегда, какую бы задачу он ни решал, нолик получался. Его друзья по лицею так ноликом и прозвали.

    ...

    Эх, говорил же мне умный человек, не пиши стихи.

    Однажды в 84 году "то ли как упражнение в стиле, то ли в стиле упражнения" я написал сонет, на актуальную тему, связанную с событиями эпохи английского короля Генриха VIII.
     Что-то во мне данный стих переключил, и сонеты, что называется, пошли. Бывали недели, когда я писал по сонету в день. Однажды я поймал себя на том, что просто записываю под диктовку. Голос внутри декламировал, что твой профессиональный чтец, звучно и медленно произнося слово за словом:

     "И тот дикарь, что в солнце бросил дротик,
     Дерзнувший посягнуть на божество,
     Томимый ожиданьем кто кого,
     Пока его копьё ещё в полете".

     Мне оставалось только записывать.
   Впрочем, через некоторое время источник так же неожиданно стал иссякать, как неожиданно и забил, сонеты рождались уже раз в неделю, раз в две недели, а потом и вовсе перестали сочиняться. Очевидно, я выработал какой-то важный поэтический ресурс, скупо выделяемый музой любителям, и который вечен у профессионалов.
     Я положил сонеты в папку и почти забыл о них.
     Прошло несколько месяцев... Как-то мой сосед Витя, бородатенький выпускник мехмата, во время одного случайного разговора упомянул, что написал стихи. Я прочитал его стихи и в отместку сказал, что я вот тоже...
     Вежливому Вите ничего не оставалась, как взять их на прочтение.
     Через день Витя пришёл ко мне и спросил:
     - А могу я показать их своему коллеге по работе Л.О.? Он прекрасный математик, хорошо разбирается в поэзии (как же так Абрам Григорьевич, ведь вы же мне говорили…), да и человек со знакомствами в литературных кругах.
     - Конечно, - сказал я,- показывай, кому хочешь.
     Через пару дней Витя сообщил.
     - Л.О. хочет с тобой встретиться, как тебе эта идея?
     Мы назначили дату.

     Л.О. оказался красивым брюнетом восточного типа.
     - Ваши стихи мне очень понравились - сказал Л.О. 
     - Тема, конечно, у вас... Генрих VIII. И паровозиков нету.
     - Паровозиков?
     - Ну да, стихов бодрых каких-нибудь, которые весь цикл вытянут. Если б у вас имя было бы, то можно было бы и без паровозиков, но имени у вас нету.
     Я представил себе сонет-паровозик, содрогнулся и тут же отказался от этой идеи.
      - Да, чего нет, того нет - согласился я.
     - Но вы не огорчайтесь, сказал Л.О. - Я показал стихи одной переводчице со шведского. Она работает для журнала "Иностранная литература", может, она что предложит. Хотите с ней встретиться?
     Я, разумеется, не отказался от предложения.

     С переводчицей со шведского, симпатичной женщиной моего возраста, мы встретились на её квартире.
     - Хорошие стихи - сказала она - а вот куда их давать... Не в наш же журнал.
     - Ну конечно, - согласился я - это же не иностранная литература.
    - Однако, - сказала переводчица, - стихи-то - достойные, хорошо бы их куда-нибудь пристроить. Потом она неожиданно спросила:
     - А сколько вам лет?
     - 35 ответил я, не совсем понимая, к чему она клонит.
    - Это замечательно, - восхитилась переводчица - 35 - это как раз тот возраст, когда литератор ещё считается молодым по нормативам издательства "Молодая гвардия". А вот после 35 - уже нет.
     Перспектива стать молодым молодогвардейским поэтом меня не пугала, лишь бы не заставляли писать ничего молодогвардейского.
     Я только спросил:
     - Почему меня там собственно должны печатать?
     - Видите ли, - дала мне inside inforation переводчица. Там к ним только что пришёл новый директор по литературной части. Ну, а вы знаете, новая метла по-новому метёт. Ему, к тому же, надо свои клики создавать. Есть шанс проскочить.
    -  И что за метла? - поинтересовался я.
     - Да какая разница. - равнодушно произнесла переводчица - Фамилия его Рыбас.
     - Большой Рыбас? - не совсем удачно пошутил я.
    - Большой. - согласилась переводчица - Люди о нем разное говорят: кто говорит, что ничего, а кто, что сволочь и из органов. Книгу он какую-то написал и пошёл по административной части. Вы попробуйте.
     Я попробовал. Позвонил в издательство и записался на приём к Рыбасу.
    В комнате за большим пустым столом сидел человек начальнической наружности, который встретил меня фразой: Чем могу служить?
     - Я молодой поэт! - гордо объявил я.
     Собеседник посмотрел на меня внимательным, я бы даже сказал, профессиональным взглядом и засомневался.
     - А сколько вам лет?
     - 35 - скромно сообщил я.
     - Да, - сокрушённо согласился собеседник, - по нашим нормам ещё пока молодой поэт. Пока ещё. В этом году.

     Видно было, что информация о моем возрасте его искренне огорчила. Как и меня, впрочем. Эх, последний мой молодой годочек.
     Наступило минутнoe затишье.
     Собеседник молчал, я тоже.
     Мы разглядывали друг друга, а потом он обречённо спросил:
      - И с чем пожаловали?
     - Да вот, сонеты написал - сказал я, протягивая папку со стихами. (И ведь машинистку нанимали, и напечатано было на хорошей бумаге, все траты).
     Собеседник сделал защищающееся движение, как бы в воздухе отпихивая папку.
     - Это вам к секретарю редакции, она их зарегистрирует и введёт вас в курс дела.
 
     Секретарь, молодая энергичная дама в каком-то необычайном брючном костюме моему появлению не удивилась.
    - Сонеты принесли, - констатировала она - а сколько их?
    - Да штук 70, сказал я.
   - Если б вы принесли до 500 строк, - сказала секретарь - мы бы обсудили их прямо на редакции, а у вас 70 сонетов.
     В сонете строк примерно 13 - 15, - прикидывала она - нет, не выходит. Надо назначать вам рецензента.
     Я слушал ее и балдел: как это 13-15 строк? Ведь в сонете не может быть не 14 строк? Однако решил до поры, до времени не возникать по пустякам.
     - Позвоните недели через две, - подытожила нашу встречу секретарь.

     Я позвонил. Секретарь редакции приветливо сообщила:
     - Мы вам назначили рецензента. Её зовут (а вот как ее звали, никак не могу вспомнить, не то - Елена Леонидовна, не то - Анна Григорьевна. Ну, пусть будет Анны Григорьевна. Фамилию тоже напрочь забыл). Вот она и решит, печатать вас или нет.
    - И сколько она будет решать? - Во мне проснулся зуд молодого, ни разу не напечатанного автора.
     - Да где-то с месяц.
     Я позвонил через месяц и получил другую инструкцию, когда звонить. Так продолжалось несколько раз.
     Наконец, секретарь редакции так же приветливо проинформировала:
    - Должна вас огорчить (как будто я чего-то другого от неё ожидал). По мнению рецензента, ваши стихи у нас напечатаны быть не могут.
     - Почему? - задал я неприличный вопрос.
     - Почитайте рецензию, там все обосновано, - солидно заключила секретарь.

     Я пришёл и забрал рукопись и рецензию. Рецензию я начал читать, можно сказать с трепетом: шутка ли, настоящий профессиональный разбор моих стихов.
     Не то чтобы я ожидал каких-то откровений, но все-таки, рецензент большого издательства не может быть случайным человеком. Я ведь до того всего два раза в жизни с литераторами разговаривал: с переводчицей и с Рыбасом (если это можно было называть разговором). Секретарь редакции не в счёт.

     Итак, пусть меня и не напечатали, но зато есть разбор стихов и это замечательно. Сейчас все правду о себе узнаю.
     И, действительно, после прочтения рецензии я долго находился под впечатлением. Правда, впечатлением - несколько иного рода. То есть, собственно к моим стихам это мало имело отношения, но зато как было написано. Сколько знаний о рецензировании в издательстве "Молодая гвардия" я приобрёл (полагаю, что в других местах было не лучше). Я страшно жалею, что сей литературный памятник был безвозвратно потерян при сборах на ПМЖ в Соединённые Штаты Америки.

     Посему мне придётся ограничиться пересказом, хотя, конечно, ему далеко до оригинала.
   Буквально с первой страницы я понял, что у рецензента есть несколько модифицированный вариант штампа директора треста Геркулес, тов. Полыхаева: "Мы, сотрудники Геркулеса, как один обещаем…(нужное вписать)".

     Для начала на двух страницах рецензент аккуратно изложила историческую справку о том, как в Европе возникли сонеты и привела список самых сильных сонетчиков.
     Сонет как поэтическая форма... в XIII веке в Сицилии...    хвостатый сонет... сплошной сонет... опрокинутый сонет... безголовый сонет... половинный сонет...
     Петрарка (годы жизни)... Данте (годы жизни)... Шекспир (годы жизни)...
    поэты-авторы русского сонета... Сумароков (годы жизни)... Державин (годы жизни)... Фет (годы жизни)... советские русские поэты... развитие сонета в национальных республиках СССР...

     Разделавшись с историй сонета и основными поэтами-представителями, она вспомнила обо мне.

     "Перейдем теперь к сонетам Бориса Вайнштейна… " (ну, наконец-то).

     "Борис Вайнштейн написал сонеты, которые можно условно разбить на две группы: лирические сонеты и сонеты из жизни английского короля Генриха Восьмого.
     Разбирая сонеты автора, давайте не забывать главного вопроса: "Куда зовут эти стихи читателя и куда они его ведут?"

        - А вот и действительно, - подумал я,- вот ведь, блин, куда же мои стихи зовут читателя и ведут? Ну-ка, ну-ка.

     "Большинство сонетов про английского короля не более чем сценки из жизни этого короля" - продолжала рецензентка. - "Женитьба короля, охота короля, покушение на короля и т.д. Что приобретёт современный молодой читатель, прочитав эти сценки? Как он внутренне обогатится?"

     Ну, это какой читатель - попробовал мысленно возразить я. И тут же схлопотал.

     "Сонеты, подобные сонетам Бориса Вайнштейна, Шекспир называл хромыми сонетами".

     - Что, что? - заорал я в ответ - Разве Шекспир оставил хоть один литературоведческий труд? Когда это Шекспир что-то "называл"?

     Герой его пьесы, действительно, упоминал хромой сонет:

     Клавдио
     А я божусь,
     Что вы свели его с ума. Взгляните,
     Вот доказательство - хромой сонет
     Во славу вашей красоты и сердца -
     Посильный плод расстроенного мозга.

     Да и какое отношение хромой сонет имеет ко мне? Хромой сонет - это сонет с неравностопными четвёртыми строками катренов. В моих стихах подобного нет. Право, читая рецензию, это я рискую остаться с расстроенным мозгом. Впрочем, я тут же понял, при чем тут хромой сонет. Это словосочетание рецензентка, взяв себе в подельники Шекспира, явно использовала как ругательство. Хромой у молодого автора сонет, вот и Шекспир тоже самое полагает.
     Ведь назови она мой сонет половинным или опрокинутым, не то впечатление бы было.
    Нет, правда, безголовый сонет было бы посильнее, чем хромой, но незадача - герои Шекспира про безголовый сонет ничего не говорили... Пришлось удовлетвориться хромым.
     Впрочем, не все было так плохо. Перейдя к сонетам, которые рецензентка назвала лирическими, она все же обнаружила в моих стихах нечто положительное. Очевидно, и в штампе было такое место.
     Она писала:

   "А вот в лирических сонетах Бориса Вайнштейна попадаются отдельные удачные строчки". Далее следовали два примера удачных строчек. Я несколько расслабился, а зря, поскольку Анна Григорьевна снова напала на меня из засады. "Не будем все же упускать из вида главного вопроса, который я поставила в самом начале рецензии: куда зовут стихи Бориса Вайнштейна молодого читателя и к чему они его ведут. Отсутствие чёткого ответа на этот вопрос у автора (Бориса Вайнштейна) приводит его, например, к таким строчкам:

     Май, утро, солнце. Кто-то за стеною
     Наигрывает: До, ре, ми, фа, соль...
     Луч нежно давит чашечку весов
     Склоняя день, как и вчерашний, к зною.
     Господь уже расправился с весною...

     Борис Вайнштейн пишет о мае, о весне, о празднике природы. У всех народов весна отождествляется с возрождением природы и надеждами на счастливую жизнь. И кто же расправился с весной? Злой гений? Демон? Нет, у поэта это сделал господь. Где же тут логика? Где же тут чёткость поэтических оценок, необходимая для поиска художественной правды..."

    Впаяв мне ещё пару раз за нечёткость и размытость моих стихов и отсутствие нравственных ориентиров, Анна Григорьевна опять позвала на помощь Шекспира. На этот раз, чтобы тюкнуть меня за мрачноватость моих сонетов.

    "Сравнивая сонеты Бориса Вайнштейна с сонетами, например, Шекспира, можно отметить, что сонеты Шекспира непосредственны, безыскусны и жизнеутверждающи, то есть содержат те качества, которые совершенно отсутствует в сонетах Бориса Вайнштейна. А эти качества крайне необходимы для стихов, ориентированных на молодёжную аудиторию".

     - А, вот, оказывается, за что молодёжь любит Вильяма Шекспира, - уже ничему не удивляясь, меланхолически заметил я сам себе и обнаружил, что добрался до последней страницы рецензии. И тут рецензентка поставила на меня идеологическое клеймо, не смытое и по сей день.

     "Резюмируя общее впечатление от сонетов Бориса Вайнштейна, можно сказать, что автор в своих стихах разделяет позицию гуманистического космополитизма, о представителях которого Добролюбов сказал..."

    Далее шла цитата из Добролюбова, которую я не запомнил.

     По данной фразе я наконец-то составил мнение о возрасте Анны Григорьевны. Ну раз впаривает космополитизм автору с еврейской фамилией, то, значит, дама - немолодая, очевидно ещё сталинской закваски. Отпугивала от Молодой Гвардии, как умела. Но с другой стороны, зла она на меня не держала (ничего личного), да и времена далеко уже не те - значит, и у меня космополитизм - гуманистический. Это ещё ничего: пусть живёт с потерянными ориентирами и, пока их не обретёт, в наше издательство не суётся.

     Вот ведь, предупреждал Абрам Григорьевич: "Не пиши стихов".
     Прочтя рецензию, я мазохистски открыл папку, посмотреть на сонеты под впечатлением от...
     На первых двух листах я обнаружил множество галочек и подчёркиваний карандашом, потом количество галочек и подчёркиваний убывало, а страницы с последней третью сонетов поражали свой аккуратностью - не было ни одного следа деятельности рецензента.
     Она, кстати, и не упоминала эти сонеты в рецензии - может быть, совсем их не читала.

     Неожиданным следствием рецензии Анны Григорьевны было то, что я внезапно приобрёл непривычную для меня популярность, поскольку стоило мне прочесть рецензию одному знакомому, слух о рецензии мгновенно распространился по Москве и меня стали звать в гости почитать творение Анны Григорьевны люди, о которых я не слышал лет 10 - 15. И всегда я пользовался неизменным успехом, особенно люди балдели, когда я читал им про гуманистичный космополитизм.
     Правда, когда меня просили прочитать мои сонеты, я отказывался: вы уж выберите что-либо одно, либо стихи, либо рецензия.
     И вообще вы все из рецензии уже знаете.

     Мне говорили - она ж тебе сделала такую рекламу, читай.
     - Нет, - твёрдо говорил я - окрошка получится.
     И сейчас свои стихи приводить не буду.
     А вот в следующем номере с удовольствием поместил бы, если редактор не возражает.


   


    
         
___Реклама___