     Софья Шапиро, Александр Стрелков

     Федор Львович Шапиро

     Страницы биографии

     6 апреля 1915 г. в семье гомельского скромного служащего Шапиро Льва Борисовича родился мальчик, которому дали имя Файвиш.
     Жена Льва Борисовича, Любовь Львовна, на роды приезжала к своей матери в Витебск, где и родился Файвиш. Впоследствии, для более спокойной жизни мальчика, это имя было изменено на Федор. Таким образом, вне семьи он был Федей, а дома его звали Фая. В ту пору семья жила в Гомеле, а в 1928 г. переехала в Москву. В семье Шапиро были еще две дочери: Женя - на четыре года младше Ф.Л., и Тамара - она родилась уже в Москве и была на 14 лет младше Ф.Л.
     Отец Ф.Л. был образованным человеком, неплохо знал древнюю историю, еврейскую и русскую литературу. Он в совершенстве владел элементарной математикой и был хорошим шахматистом. Лев Борисович был очень честным и рассудительным человеком и вел здоровый образ жизни. Отец Ф.Л. сыграл большую роль в воспитании сына, уделял ему много внимания, любил загадывать разные математические шарады и головоломки.
     Мать Ф.Л., Любовь Львовна, родилась в высокоинтеллигентной семье: она была красивая, дородная женщина с мягким и добрым характером, полностью лишенная эгоизма и бесконечно преданная мужу и детям. В доме постоянно царила атмосфера любви, добра и взаимного уважения.
     Определенное влияние на мировоззрение Ф.Л. оказал его ленинградский дядя по материнской линии Соломон Львович Шапиро, ученый-психолог. Он, приезжая в Москву, вел с Ф.Л. беседы и привозил ему интересные и познавательные книги.
     В школе Ф.Л. был первым учеником, он "перешагивал" через класс (из третьего - в пятый, из восьмого - в десятый). Школу закончил в15 лет и не смог по возрасту поступить в вуз; к тому же в 30-е годы дети служащих имели серьезные ограничения для получения высшего образования. По совету своего дяди Исаака Борисовича Шапиро, инженера-электрика, Ф.Л. поступил в энерготехникум ВЭО им. Г.М.Кржижановского. Учился Ф.Л. чрезвычайно легко, с удовольствием помогал товарищам. Учась в техникуме, в свои 19 лет Ф.Л. предложил оригинальный способ превращения тепловой энергии в электрическую путем изменения магнитного потока, вызываемого периодически повторяемым нагревом и последующим охлаждением ферромагнитного сердечника в районе точки Кюри. За это изобретение Ф.Л. получил первое авторское, свидетельство (№ 48752).
     В 1935 г. Ф.Л. окончил энерготехникум по специальности "электрооборудование предприятий" и поступил на работу в проектную организацию "Центроэлектромонтаж", где работал инженером, затем - старшим инженером. Он занимался разработкой сложных электроприводов и автоматики. В этот период жизни Ф.Л. стал интересоваться физикой, причем именно ядерной физикой. Федор Львович поглощал в большом количестве популярные книги, особенно ему нравились книги М.Н.Бронштейна и Г.С.Горелика.
     Федор Львович принял решение - поступить в университет, и в 1936 г., на следующий год после окончания техникума, он успешно сдал вступительные экзамены и поступил на физический факультет Московского университета. К этому времени Ф.Л. уже исполнился 21 год, и он на три-четыре года оказался старше основной массы студентов, только что окончивших школу. Учась на физфаке, Ф.Л. все пять лет продолжал работать в электротехнических организациях. Семья Ф.Л. жила в деревянном доме на Малой Калитниковской улице без водопровода, канализации и центрального отопления. Работая и учась, Ф.Л. много помогал по дому, помимо этого он занимался воспитанием младшей сестры. Семья жила дружно. Дома Ф.Л. был окружен ореолом "святости"; им гордились, его обожали. И это понятно: он был умен, добр, лишен эгоизма, терпим к недостаткам ближних. Эти качества определяли и его большой авторитет среди друзей-сокурсников. Они дружной студенческой компанией собирались на вечеринки по праздникам в доме хлебосольных родителей Ф.Л., ходили в лодочные походы по р.Чусовой и р.Белой. Летом 1940 г. Ф.Л. принимал участие в альпиниаде на Кавказе.
     В университете Ф.Л. учился блестяще. Его привлекала ядерная физика, но в то время в МГУ еще не было кафедры ядерной физики. Наиболее близкой к ней по тематике Ф.Л. показалась кафедра газового разряда, руководимая профессором Н.А.Капцовым. Дипломная работа Ф.Л. состояла в проектировании рентгеновской трубки со специальными параметрами; руководителем дипломной работы был доцент Э.М.Рейхрудель.
     Федор Львович окончил университет с отличием. Последний государственный экзамен был сдан 21 июня 1941 г., на следующий день началась война. Само собой разумеется, Ф.Л. и все мужчины - вчерашние студенты - рвались в армию, на фронт, а девушки пошли в госпитали, медсанбаты и даже - в авиационное штурманское училище им. М. Расковой. Федор Львович вместе с двумя своими верными друзьями Петей Жуковским и Ваней Панченко уходил в московское ополчение, однако через несколько дней Ф.Л. вернули домой с мотивировкой: "Специалисты нужны в тылу!" Этих двух своих друзей Ф.Л. уже не увидел больше никогда - они погибли в первых же боях. Федор Львович остался в Москве вдвоем с отцом; мать и сестры эвакуировались под Уфу. Он продолжал работать в Электропроме и искал возможность попасть на фронт, который быстро приближался к Москве. Наконец, 16 октября Ф.Л. добился отправки на фронт. Он поступил в коммунистический батальон командиром отделения Отдельной мотострелковой разведывательной роты дивизии московских рабочих и сразу же, под Москвой, участвовал в боях. "За время службы тов. Шапиро показал себя одним из лучших командиров. В момент боевой разведки показал себя храбрым и инициативным" - слова из характеристики, данной Ф.Л. политруком роты. Федор Львович был представлен к медали "За отвагу"; ее вручал ему сам М.И.Калинин. Уже потом, после войны, Ф.Л. получал и другие ордена и награды, но именно этой медалью он гордился всю жизнь. В битве под Москвой в боевой разведке Ф.Л. был тяжело ранен: у него была раздроблена челюсть, осколок в груди оказался у самого сердца, а также множественные осколочные ранения обеих ног. С декабря 1941 г. по апрель 1942 г. Ф.Л. провел в эвакогоспитале № 1665 в г. Казани. Осколок в груди врачи так и не решились извлечь, и он остался в нем навсегда. Находясь в госпитале, Ф.Л. изучал английский язык. Желая хоть как-то помочь фронту, он решил математическую задачу об упреждении в стрельбе самолетов в воздушном бою и послал это решение в Наркомат обороны.
     После выписки из госпиталя Ф.Л., навестив свою мать и сестер под Уфой, вернулся к отцу в Москву. К службе в армии Ф.Л. был уже непригоден, и в декабре 1942 г. он поступил на работу в "Главсевморпуть" в конструкторскую группу, а в середине 1943 г. перешел в Особое проектно-конструкторское управление № 42 "Центроэлектромонтаж", где занимался разработкой схем электрооборудования самолетов.
     Прожить в то время в голодной Москве было очень тяжело, а Ф.Л. при этом умудрялся помогать эвакуированным матери и сестрам. В какой-то степени всю дальнейшую судьбу Ф.Л. решила случайная встреча в конце войны в трамвае с Э.Л.Фабелинским, который работал в ФИАНе и вел оптический практикум на физфаке МГУ. Он вспомнил Ф.Л. как способного студента, расспросил его и посоветовал: "Возвращайтесь в физику", а узнав о пристрастии Ф.Л. к ядерной физике, пообещал представить его Д.В.Скобельцыну как возможного аспиранта. Перспектива аспирантуры в ядерной физике была заманчивой, к тому же Ф.Л. был уже наслышан об интенсивных работах в области ядерной физики в ЛИПАНе (Лаборатории измерительных приборов Академии наук, или Лаборатории № 2), да и материальные условия там были получше. Федор Львович добился встречи с И.В.Курчатовым, который предложил ему сделать реферат на тему "Нейтрон". Подготовившись, Ф.Л. сделал большой доклад на семинаре и произвел хорошее впечатление на курчатовскую "команду", однако в аспирантуру на предназначавшуюся для него вакансию был взят брат Г.Н.Флерова - Н.Н.Флеров.
     Через некоторое время Ф.Л. повторил этот доклад на семинаре в ФИАНе и был принят в аспирантуру к И.М.Франку, с которым была связана вся его дальнейшая жизнь. Федор Львович ушел из авиационного КБ и вернулся в Электропром, где его радостно встретили. Это была параллельная работа для денег, а для души был ФИАН.
     Первым заданием аспиранту Ф.Л.Шапиро было поручение разобраться с кое-какими намеками на существование странных положительных частиц в ß-распаде, которые наблюдал Д.В.Скобельцын в камере Вильсона. Эта же тема была дана и его другу и однофамильцу И.С.Шапиро (см., например, публикацию в "Старине": http://www.berkovich-zametki.com/AStarina/Nomer10/Gorelik1.htm - прим. ред.) из НИФИ-2 (сейчас это НИИЯФ МГУ), который был отозван из армии в числе других для переподготовки к ядерной специализации: к этому времени правительство уже приняло решение о создании атомной бомбы и отзывало из армии специалистов для развертывания работ по этой проблеме. Список таких специалистов и студентов был составлен Ф.Л., и он сам обходил родителей и узнавал у них армейские адреса - номера полевых почт. Оба Шапиро увлеченно работали над созданием камеры Вильсона: мастерили электромагниты, доставали лампы-вспышки и многое другое.

Однофамильцы, однокашники, коллеги и друзья Ф.Л.Шапиро и И.С.Шапиро

     Война подходила к концу, вернулась мать с сестрами из эвакуации, но жизнь еще была нелегкой. Наконец пришла победа - всеобщее ликование, слезы радости, надежды на будущее. В это время Ф.Л. создал свою семью - 15 декабря 1945 г. он женился на Софье Матвеевне Дубиной, бывшей студентке университета, с которой Ф.Л. был хорошо знаком еще до войны. Она родом из Ростова-на-Дону, окончила в 1942 г. физфак, находясь в эвакуации в Ашхабаде, работала во Всесоюзном энергетическом институте. Молодая семья поселилась в маленькой комнатке - 6,5 м, полученной Софьей Матвеевной в коммуналке на третьем этаже дома № 17 по Рождественскому бульвару. Через год, 5 октября, Ф.Л. стал отцом. Сын, его назвали Борисом, родился в Ростове-на-Дону, куда Софья Матвеевна приезжала к родителям на роды. Федор Львович мечтал о сыне и был бесконечно счастлив. Он сразу же прилетел в Ростов и появился в больнице у Софьи Матвеевны с огромным букетом белых хризантем.
     Ф.Л.Шапиро целыми днями пропадал в лаборатории, а ночами в комнатушке, где ютилась его семья, он трудился над рефератами - писал свои, редактировал чужие. Рефераты и непрекращающаяся работа в Электропроме давали возможность прокормить семью, а часть дохода Ф.Л. отдавал родителям.
     В 1946 г. Ф.Л. становится ассистентом кафедры ядерной физики в МГУ, которой руководил И.М.Франк. На кафедре создавался практикум по ядерной физике, организовать который было поручено Ф.Л. Почти все приходилось делать своими руками, и в очень короткий срок появились работающие приборы и установки.
     9 января 1949 г. умер Лев Борисович Шапиро. Федор Львович тяжело переживал смерть отца и был очень подавлен; к тому же в это время часто болел сын.
     Летом 1947 г. у Ф.Л. окончился аспирантский срок. Исследования Ф.Л. гипотетических "частиц Д.В.Скобельцына" не подтвердили их существования. Наблюдаемые в камере Вильсона треки появлялись вследствие многократного рассеяния электронов, и Ф.Л. четко показал, что предложенным ему способом нельзя сделать однозначную интерпретацию наблюдаемой картины в камере Вильсона. Несмотря на то, что эта работа Ф.Л. вполне была достойна диссертации, руководитель аспирантуры И.М.Франк посчитал неудобным по отношению к Д.В.Скобельцыну разрешить защиту диссертации на отрицательном результате.
     И.М.Франк, желая после аспирантуры оставить Ф.Л. в своей лаборатории, "одолжил" у В.И.Векслера штатную единицу младшего научного сотрудника и быстро оформил на нее Ф.Л. с приличной по тем временам зарплатой, что позволило Ф.Л. расстаться с Электропромом. Федор Львович перенес центр своих исследований в нейтронную физику. К этому времени прошло почти полгода, как на территории ЛИПАНа заработал первый советский атомный реактор уран-графитового типа. Некоторую часть исследований систем уран - графит И.В.Курчатов поручил лаборатории И.М.Франка.
     Исследования на подкритических уран-графитовых системах методом призмы проходили в старом здании ФИАНа на Миусской площади. По условиям того времени эти работы были строго секретны, т.к. были связаны с проблемой создания атомного оружия. Несколько раньше Ф.Л. этими исследованиями, помимо И.М.Франка, уже занимались Е.Л.Фейнберг, Л.Е.Лазарева, Л.В.Грошев, К.Д.Толстов и И.В.Штраних. Ф.Л.Шапиро присоединился к ним. Всего за два года им были с высокой точностью измерены коэффициент размножения нейтронов в одном акте деления, вероятность резонансного захвата и коэффициент использования нейтронов. Были также измерены и температурные зависимости этих величин. Сборки уран - графит были глубоко подкритичны, допустимый коэффициент размножения очень мал, что потребовало экспериментального изящества и автоматизации измерений. По ходу дела Ф.Л. пришлось еще дальше развить теорию призмы и выявить закономерность в резонансном захвате нейтронов для разных энергетических областей. Эти исследования составили содержание кандидатской диссертации, которую он успешно защитил в 1949 г. Защита была закрытая, проходила в ЛИПАНе, оппонентом был И.И.Гуревич.
     Сразу же после защиты Ф.Л. перевели в старшие научные сотрудники; улучшилось его материальное положение. Однако семья продолжала ютиться в маленькой комнатушке. Какой же был восторг у Ф.Л. и его жены, когда они узнали, что С.И.Вавилов, директор ФИАНа, по просьбе И.М.Франка предоставил семье Ф.Л. двухкомнатную квартиру в доме, построенном на собственные сбережения для сотрудников ФИАНа. Осенью 1949 г. семья Шапиро переехала в новый дом. Соседями по дому были семьи уже известных физиков: Маркова, Гинзбурга, Фабелинского, Балабанова, Подгорецкого и т.д. Дом стоял на задах нового здания ФИАНа на Первом академическом проезде. Вскоре и лаборатория Франка перебралась в новое здание ФИАНа. У Ф.Л. была уже своя группа. Тематика оставалась прежней - нейтронная физика, но направления исследований были разными - от чисто практических до сугубо фундаментальных. Все работы продолжали быть строго засекреченными.
     К сожалению, в то время в ФИАНе, как и повсюду, царила партноменклатура; многие дела вершили представители КГБ: первый отдел, зам. директора по режиму. В институт проникали миазмы подозрительности, доносительства и антисемитизма. Однажды Ф.Л., расстроенный, пришел домой со словами: "У нас в институте есть люди, которые говорят, что лабораторией Франка завладели три еврея - Барит, Беловицкий и Шапиро, да и с самим Франком не все ясно". В это время по Москве поползли слухи о переселении евреев в Сибирь, громогласно было объявлено о "деле врачей". Федор Львович не поддавался панике, а жене сказал: "У нас четыре руки, две головы - неужели мы не сможем прокормить своих детей?"
     Дочь Анна родилась в начале 1951 г. В семье ее звали Асей. Она первое время была очень беспокойной, и Ф.Л. приходилось часто, подменяя жену, проводить бессонные ночи, маршируя с дочерью на руках.
     Федор Львович тяжело переживал смерть своей матери, которая умерла 19 февраля 1955 г. Он был очень близок с ней, унаследовал от нее доброту и мягкость в отношении к людям.
     В начале 50-х годов группа Ф.Л. приступила к практической реализации метода спектрометрии нейтронов по времени замедления. Идея этого метода была выдвинута Е.Л.Фейнбергом в 1944 г. В лаборатории был собран стотонный куб из очень чистого свинца, в центре которого поместили тритиевую мишень, облучаемую короткими импульсами дейтериевого пучка от ускорительной трубки. Рожденные на мишени быстрые нейтроны малыми порциями при каждом ударе о ядра свинца постепенно замедлялись, группируясь по энергии около среднего значения, которое монотонно убывало во времени. На этом спектрометре удалось измерить неизвестные ранее значения радиационного захвата более чем для десятка ядер и наблюдать ряд новых эффектов, которые стали научной сенсацией. Наибольшую известность получило наблюдение отклонения сечения захвата от некоторой хорошо известной закономерности, казавшейся в то время универсальной для всех ядер. Специалистами эти результаты были приняты в "штыки". Бурно возражал против них и Л.Д.Ландау на московской Конференции по ядерным реакциям в 1958 г., и только впоследствии эти результаты стали общепризнанными и вошли в учебники. В процессе работы на свинцовом кубе Ф.Л. предложил метод нестационарной диффузии нейтронов в многогрупповом приближении и развивал этот метод с теоретиком из своей группы М.В.Казарновским.
     Эти работы получили широкую известность, и было решено, что они будут представлены на Женевской конференции по мирному использованию атомной энергии в 1955 г. Для этого "компетентным органам" нужно было выбрать людей, которых можно было "выпустить" в Женеву, и, конечно, люди с пятым пунктом были нежелательны. Первое исключение пришлось сделать для В.И.Векслера; его имя слишком хорошо было известно за рубежом, и он все-таки был членом партии. "Органы" решили, что работы Ф.Л.Шапиро в Женеве доложит Векслер, однако сам Владимир Иосифович был категорически против, так как это не его тематика. "Пусть Шапиро едет и сам докладывает свои работы", - сказал он Д.В.Скобельцыну, директору ФИАНа. Трудно даже представить, как Д.В.Скобельцыну удалось добиться невозможного! По тем временам не только человек с "дефектными" анкетными данными, но и вообще почти никто не выезжал из страны.
     В Женеве на конференции Ф.Л.Шапиро, помимо своих докладов, выступал в дискуссиях, в одной из которых он выдвинул оригинальную идею "нейтронной спектрометрии наоборот" - не направлять на мишень пучок нейтронов, контролируя их скорость, а ускорять изучаемые ядра в ускорителе и бросать их на нейтронную мишень - облако тепловых нейтронов в сквозном канапе реактора. Эта идея буквально ошеломила участников конференции. Развернулась бурная дискуссия. Все отмечали оригинальность и необычность идеи Ф.Л.Шапиро. Он вернулся из Женевы очень возбужденный, полный впечатлений от услышанного и увиденного. Федор Львович познакомился с некоторыми иностранными физиками, имена которых он хорошо знал. Оттуда он привез и идею быстрого импульсного реактора.
     Федор Львович снова приступил к работе в ФИАНе, а на физфаке стал читать лекции по нейтронной физике - "спецкурс Шапиро", как называли их студенты. Лекции Ф.Л. отличали поразительная ясность и точность изложения, которые позволяли ему объяснить студентам проблемы физики очень простым и наглядным способом. Этим же отличались и все его доклады и сообщения на институтских семинарах, а в дискуссиях он был вежлив и всегда "попадал в точку". Приходилось Ф.Л. выступать и на закрытых семинарах перед И.В.Курчатовым в его институте.
     Спустя несколько месяцев после возвращения из Женевы "режим" припомнил Ф.Л. некоторые его отступления от "правил поведения" за границей: однажды Ф.Л. не вернулся с работы домой. Его не было всю ночь. Жена сходила с ума, обзванивая милицию и морги. Федор Львович пришел домой утром, уставший, с какой-то вымученной улыбкой сказал,- что у него были ночные измерения, а он по каким-то причинам не смог позвонить домой. Это было так не похоже на него. Только потом он рассказал, что его тогда привезли на Лубянку и продержали всю ночь, переходя от уговоров к угрозам попеременно. "Они" узнали (кто-то из ближних донес), что во время посещения Женевы Ф.Л. обещал на конференции одному из заграничных физиков навестить его бабушку, проживающую в Москве. На Лубянке Ф.Л. угрожали лишением "допуска" (в то время это означало потерю работы) и пытались заставить его работать на них. Обещали поездки на зарубежные конференции, а взамен просили Ф.Л. "кое о чем" их информировать. Однако они не понимали, что имеют дело не с запуганным евреем и не с беспринципным человеком. Получив твердое "нет" на все посулы и молчание на угрозы, его отпустили домой.
     Федор Львович много внимания уделял семье, детям. Пользуясь добротой своего отца, дети часто просили сходить именно папу в магазин за покупками, зная, что он накупит много вкусненького. Федор Львович "обслуживал" и летние выезды семьи на дачу; ежедневно курсируя между Москвой и дачей, он привозил продукты и все необходимое. Иногда Софья Матвеевна приглашала мужа посетить консерваторию. Федор Львович отказывался и предлагал ей "не тратить на него хорошие билеты". Симфоническим концертам Ф.Л. предпочитал хоровую музыку; сам покупал пластинки с протяжными русскими песнями, особенно любил Уральский хор.
     Весной 1958 г. Илья Михайлович Франк предложил Ф.Л. по совместительству работать в Объединенном институте ядерных исследований в Дубне. К этому времени И.М.Франк возглавлял Лабораторию нейтронной физики этого молодого института, где уже шло сооружение импульсного реактора на быстрых нейтронах (ИБР). И.М.Франк решил привлечь Ф.Л. к работам на действующем реакторе, обещая ему полную свободу в выборе научной тематики. Федор Львович согласился и стал регулярно ездить в Дубну. Сначала он имел свой номер в гостинице, но уже к лету ему предложили коттедж на Черной речке в лесном районе Дубны. Коттеджи были только что построены, и Ф.Л. имел даже выбор; он выбрал последний на улице, рядом с лесом. Вблизи от него получил коттедж и его фиановский товарищ М.И.Подгорецкий. Летом Ф.Л. перевез в Дубну семью из Москвы, и всем здесь понравилось: тихо, лес, река. Приобрели лодку с мотором для прогулок по Волге.
     Федор Львович втягивался в работу Лаборатории нейтронной физики, которую он, по существу, формировал, и теперь в ней был центр его научных интересов. Через некоторое время основной работой для Ф.Л. стала Дубна, а в ФИАНе в Москве он был уже "совместителем" и приезжал туда довольно редко.
     Наряду с работами по нейтронной физике Ф.Л. в это время увлекся только что открытым немецким физиком Р.Мессбауэром эффектом резонансного рассеяния гамма-квантов без отдачи ядер, которые их излучают. По сути, Ф.Л.Шапиро стал в нашей стране первым проповедником этого нового метода гамма-спектроскопии. Он создал классическую теорию эффекта Мессбауэра, впервые совместно с И.Я.Баритом и М.И.Подгорецким указал на появившуюся возможность с помощью эффекта Мессбауэра в условиях Земли поставить эксперимент по проверке следствия общей теории относительности - наблюдать смещение частоты фотона в гравитационном или инерциальном полях. В лаборатории Ф.Л. создал группу под руководством В.П.Алфименкова по подготовке этого эксперимента. В качестве источника фотонов для этого опыта Ф.Л. предложил использовать ядра цинка-67, имеющего очень узкую гамма-линию. Впервые этой группой была получена скоростная развертка этой линии с рекордным и на сей день относительным энергетическим разрешением порядка 10?15. Однако наблюдаемый эффект по величине оказался слишком мал и недостаточен для использования в гравитационном эксперименте; поэтому Ф.Л. предложил попробовать ряд методов для увеличения этого эффекта. К сожалению, американские физики Р.Паунд и Г.Ребка первыми выполнили аналогичный эксперимент. Узнав об этом, Ф.Л. признал преимущества постановки этого опыта у своих конкурентов и призвал сотрудников "поучиться у них и на своих ошибках тоже". Впоследствии эта группа была переориентирована на исследования в области твердого тела.
     В 1960 г. вступил в действие ИБР, и тут же на его пучках начались исследования полных и парциальных сечений взаимодействия нейтронов с ядрами. В 1964 г. на одном из пучков ИБРа был успешно опробован предложенный Ф.Л. метод поляризации пучка нейтронов посредством пропускания его через поляризованную протонную мишень. Этот метод позволил получить поляризованные нейтроны в диапазоне энергий вплоть до десятка кэВ, который был ранее недоступен для исследователей. На этой установке были измерены спины нейтронных резонансов некоторых ядер, удалось определить набор амплитуд рассеяния нейтрона на дейтроне при малых энергиях. Впоследствии установка была усовершенствована и использовалась для многих исследований.
     В 1961г. Ф.Л. предложил использовать медленные нейтроны от ИБРа для исследований по физике конденсированных сред. Им был предложен метод обратной геометрии, обладающий большой светосилой, позволивший исследовать тепловые колебания атомов в твердых телах. Этим же методом были выполнены измерения коэффициента самодиффузии в критической точке жидкость-пар, которые не подтвердили результаты многочисленных макроскопических опытов, указывающих на прекращение диффузии в критической точке. Ф.Л.Шапиро вместе с польским физиком Б.Бурасом обосновал применение метода времени пролета для дифракционных исследований структуры вещества. В лаборатории при непосредственном участии Ф.Л. был осуществлен метод дифракции нейтронов на магнитных структурах в сильных импульсных полях. Эти работы сделали его имя хорошо известным и среди специалистов по физике конденсированных сред.
     Директор лаборатории И.М.Франк любил повторять, что он всего-навсего директор, а всей наукой в лаборатории заведует Ф.Л. Конечно, это было не совсем так. И.М.Франк, академик, лауреат Нобелевской премии, был еще и очень проницательным и дальновидным руководителем - когда он увидел в Ф.Л. мощный генератор идей, он дал ему свободу и предоставил возможности для их осуществления. Это была большая удача, что два таких человека встретились и удачно дополняли друг друга.
     Сам Ф.Л.Шапиро не стремился ни к званиям, ни к почету. Он руководил научными направлениями двух крупных лабораторий в Дубне и в Москве, пребывая в скромном звании кандидата физ.-мат. наук. И.М.Франку потребовалось приложить значительные усилия и даже применить хитрость, чтобы заставить Ф.Л. защитить докторскую диссертацию, предварительно записав это мероприятие одним из пунктов соцсоревнования в Лаборатории атомного ядра в ФИАНе.
     Необычайно быстро рос научный авторитет Ф.Л. Он как приглашенный докладчик принимал участие в совещаниях и конференциях, выезжал в Чехословакию, Польшу, Индию.
     В 1962 г. лаборатории в Дубне и Москве посетил Г.Палевский - видный американский физик-нейтроншик из Брукхэйвена. Он прочитал несколько лекций по нейтронной физике, а переводил с английского Ф.Л. Случилось так, что в самом начале лекций Г.Палевский был в некотором замешательстве, поскольку Ф.Л. подолгу молчал; и только потом он догадался, что Ф.Л. более компактно укладывает мысли в переводимую им речь. Г.Палевский сделал Ф.Л. по этому поводу комплимент, от перевода которого Ф.Л. уклонился.
     С 1964 г. Ф.Л. становится членом редколлегии наиболее престижного журнала "Успехи физических наук".
     Реактор ИБР устойчиво работал, а Ф.Л. уже думал над существенным повышением его мощности и дал задание своему сотруднику,. реакторщику Е.П.Шабалину, рассмотреть физику принципиальных ограничений роста мощности реактора типа ИБР. Развитие этих работ привело к созданию нового отдела ИБР-2, а затем и к сооружению самого ИБР-2.
     Научное руководство лабораторией, скорее всего, напоминало игру гроссмейстера на многих досках. Большинство исследований проводилось по идеям Ф.Л., и не потому, что он был по чину руководителем, а потому, что среди всех выдвигаемых идей идея Ф.Л. была лучшей. Федор Львович заражал собеседника своими идеями с мелом у доски, в коридоре, столовой, по дороге домой, в электричке. Любой лабораторный семинар состоял обычно из двух частей: первой - длинной, содержащей то, что говорил докладчик, и второй - короткой - то, что говорил в конце по этому поводу Ф.Л. И всегда вторая часть семинара давала слушателям гораздо больше, чем первая. Часто, не желая окуривать собеседника в комнате дымом своей сигареты, он вел беседы, расхаживая своей слегка шаркающей походкой по коридору из конца в конец, - одна рука засунута в карман пиджака, в другой - сигарета высоко, строго вертикально, чтобы не стряхнуть на пол столбик накопившегося пепла; держит сигарету и расспрашивает, рассуждает, советует, думает... Внешне и внутренне аккуратен и как-то по-особому внимателен и добр. Здороваясь при встрече, успевал расспросить о делах и проблемах, волнующих каждого. Просьбы Ф.Л. выслушивал исключительно внимательно, и, в чем мог, помогал тут же, не откладывая. Он был доступен для всех, его не охраняли секретарши; дверь кабинета Ф.Л. выходила непосредственно в коридор, достаточно было только сунуть голову в кабинет и спросить: "Федор Львович, когда с Вами можно поговорить?" На что всегда следовал ответ: "А о чем? О физике?.. Так давайте сейчас, заходите!"
     Бывало, правда, редко, что он и ошибался. Его поведению и в таких ситуациях можно было учиться. Однажды Ф.Л., подытожив обсуждение неудачного эксперимента с применением довольно сложного механизма, изготовленного в лабораторной мастерской, сказал своим коллегам: "Спрячьте от глаз рабочих из мастерских этот памятник нашему недомыслию в стенной шкаф; они совсем не виноваты, что их дело нам пришлось выбросить".
     Федора Львовича любила вся лаборатория. Исключительно радушно, тепло и весело отмечалось его 50-летие. Во весь вестибюль висел огромный плакат с поздравлением; в конференц-зале все желающие не поместились, народ стоял в проходах, толпился в коридоре у двери, а на сцене - улыбающийся, растроганный Ф.Л. принимал подарки... шутки, номера художественной самодеятельности. О его обаянии говорит и то, что он в канун 8 Марта в конкурсе-опросе женщин, проведенном стенгазетой "Нейтрон", разделил первое и второе место с общепризнанным красавцем Л.Булавиным, аспирантом из Киева. Федор Львович, приходя без зова на праздничные лабораторные "междусобойчики", садился со всеми за стол - пил, что наливали, смеялся, рассказывал веселые истории. Он для всех был своим, но без панибратства.
     Не один свой отпуск Ф.Л. с семьей и друзьями провел в походах по Кавказу, Карелии, р. Белой, Туве. И везде он проявлял необходимое качество настоящего естествоиспытателя - любопытство ко всем явлениям окружающего мира и желание объяснить их. Однажды в походе Ф.Л. озадачил детей, а потом объяснил им наблюдаемый парадокс: почему в мощных воронках воды, которые наблюдаются в течении реки ниже водопада, щепки собираются в центре воронки, когда, на первый взгляд, за счет центробежной силы они должны уходить на периферию? При этом он отметил аналогию с чаинками в стакане. Поразительная точность выражения сути явления давала возможность Ф.Л. ответить и на вопрос, заданный ему пятилетним ребенком: "Почему не высыпается песочек из ведерка, когда я кручу его над головой?" "Потому что не успевает!" - ответил Ф.Л. на понятном ребенку языке.
     В конце 60-х годов тяжело заболел сын Ф.Л. Диагноз безнадежен - рассеянный склероз. Боря к этому времени был уже студентом университета, обладал хорошими способностями к точным наукам и прекрасно учился. Вскоре он слег. Несчастье с сыном было для Ф.Л. сильным ударом. С этим нужно было жить дальше и работать. "Мы нужны ему, нужны Асе, необходимо держаться", - такими словами он успокаивал жену. Федор Львович продолжал работать, ничем не выдавая на людях свое горе. Много неприятностей ему доставляли и "компетентные органы" - они перестали выпускать его за границу, и у них были на это свои основания. "Нужно относиться к этому, как к погоде!" - так Ф.Л. успокаивал своих сотрудников, которых тоже, как и его, не выпускали за рубеж. Федор Львович не был членом партии, не высказывал он и диссидентских взглядов, он был далек от политики. Но ему не простили, что он принял на работу в свою лабораторию молодого талантливого физика, доктора физ.-мат. наук А.В.Воронеля, который, как оказалось, был другом писателя Ю.Даниэля. После "гневного осуждения" писателей Ю.Даниэля и А.Синявского и шумного политического процесса над ними дирекция ОИЯИ выгнала А.В.Воронеля с мотивировкой: "За нарушение правил при работе с закрытыми документами". Не могли простить Ф.Л. и того, что он пригласил выступить с докладом на лабораторном семинаре А.Д.Сахарова, который уже к этому времени своим поведением сильно раздражал руководство страны. Категорически отказался Ф.Л. от очень настойчивого предложения органов КГБ выступить в поддержку политики правительства на антисионистском митинге в 1967 г. в Доме дружбы народов в Москве, который транслировался по телевидению. Федор Львович продолжал получать приглашения из-за границы для участия в конференциях. Иногда власти делали вид, что готовы выпустить его, даже оформляли документы на выезд, однако в последний момент давали отказ с "милой" формулировкой: "Не успели оформить документы!" Так было и в последний раз, когда в августе 1971 г. Ф.Л. должен был лететь в Америку, в г. Олбани с приглашенным докладом на Конференцию по статистическим свойствам ядер; к тому же он должен был там председательствовать на одном из заседаний. В это летнее время у Ф.Л. и его семьи уже были сверстаны планы с учетом его поездки в Америку, однако в самый последний момент ему сообщили, что документы не успели оформить. Сказать об этом попросили его ближайшего сотрудника В.И.Лущикова, который оформлялся вместе с Ф.Л. на эту конференцию. "Мне было ужасно противно и неудобно перед Ф.Л., - говорил потом В.И.Лущиков своим сотрудникам, - меня выпустили, хотя, в отличие от Ф.Л., у меня не было ни доклада, ни идей по тематике этой конференции".
     В апреле 1968 г. в своей статье в журнале "УФН" Ф.Л.Шапиро описал способ экспериментальной проверки закона сохранения временной четности - фундаментального закона современного естествознания. Для этого Ф.Л. предложил поставить эксперимент по наблюдению электрического дипольного момента нейтрона. Федор Львович также показал, что искомый эффект должен быть вызван чрезвычайно слабым воздействием установки на нейтрон, которое можно наблюдать только для очень медленно движущихся нейтронов - так называемых ультрахолодных нейтронов (УХН). До того эти УХН еще никто не видел, тем не менее, необычное поведение таких нейтронов (более похожих на разреженный газ, чем на пучок частиц) было уже предсказано в публикациях. Однако все "здравомыслящие" физики с улыбкой говорили об УХН, т.к. не верили, что когда-нибудь можно будет работать с ними, получив их из реакторного пучка методом отсева, т.к. доля их составляет менее одной стомиллиардной от общего количества нейтронов в пучке. Конечно, у ИБРа пучки были очень слабенькие, существовали другие реакторы, с куда более мощными пучками нейтронов, где УХН должно быть намного больше, но, обладая большой научной смелостью и оригинальностью, Ф.Л. со своими сотрудниками летом 1968 г. (в самый разгар летних отпусков) успешно осуществил эксперимент по первому наблюдению УХН. Эксперимент был очень прост и нагляден и четко продемонстрировал особенности поведения УХН; они, словно атомы газа, многократно сталкиваясь со стенками, вытекали из загнутой трубы, которая шла от реактора. Федор Львович утром, узнав из дома по телефону, что ночью были уверенно зарегистрированы первые УХН, вскоре появился на пульте установки улыбающийся, держа в руках огромный астраханский арбуз: "Ура, заслужили! Давайте съедим этот большой нейтрон!" Через несколько лет результат этого эксперимента был зарегистрирован как открытие. Этого могло и не быть, т.к. честь этого открытия могла бы принадлежать "загранице", где похожий эксперимент был выполнен спустя полгода. Конечно же, не гонка приоритетов определяли темп и задор этого эксперимента, которые задавал Ф.Л., а чисто научное любопытство. На пути этого эксперимента стояло много трудностей, главная из которых была - убедить директора лаборатории И.М.Франка отодвинуть сроки начала работ по модернизации реактора, продлив тем самым его работу на время, достаточное для завершения эксперимента по поиску УХН. Это было сделать очень трудно, поскольку большая часть персонала реактора успела уйти в летние отпуска, а оставшаяся часть готовилась разбирать старый реактор. В этих уговорах и убеждениях Ф.Л. предлагал даже свою кандидатуру на место отсутствующего инженера в смене реактора. После первого эксперимента исследования с УХН были перенесены на более мощные стационарные реакторы в Курчатовском институте, Алма-Ате и Мелекессе, где достижимые потоки УХН значительно возросли. Федору Львовичу не раз приходилось ездить по этим местам и убеждать тамошних ученых в актуальности и целесообразности исследований с УХН. Работы по УХН вызвали широкий резонанс в научной общественности. Во время доклада Ф.Л. об УХН на президиуме АН СССР, в том месте доклада, где Ф.Л. рассказал о поворотном колене нейтроновода - гравитационном спектрометре УХН, в зале раздались аплодисменты слушателей. "Старожилы" заседаний президиума смогли припомнить еще только один случай аплодисментов в том зале - после сообщения об успешном испытании атомной бомбы.
     В 1967 г. Ф.Л.Шапиро стал профессором, а 28 ноября 1968 г. - избран членом-корреспондентом Академии наук СССР - это было признание его заслуг в физике атомного ядра и изучении строения вещества.
     Летом 1971 г. Ф.Л. стал жаловаться своим домашним на головные боли. Врачи, осмотрев его, констатировали переутомление и порекомендовали хорошенько отдохнуть. Федор Львович поехал в отпуск на Иссык-Куль, где отдыхал на турбазе вместе со своим бывшим аспирантом В.Конксом. Он вернулся немного посвежевшим, но с каким-то измученным лицом и еще более похудевшим. В самом конце 1971 г. некоторые сотрудники стали с тревогой замечать, что в речи у Ф.Л. стали появляться повторы и некоторая сбивчивость в рассуждениях. Изменился он и внешне - как-то поник и резко стал седеть. Шел январь 1972 г. Состояние Ф.Л. ухудшалось катастрофически быстро. Диагноз врачей был страшен - злокачественная опухоль головного мозга. Благодаря своим связям И.М.Франк добился экстренной госпитализации Ф.Л. в Институт нейрохирургии им. Бурденко, где буквально на следующий день ему была сделана операция, которая длилась несколько часов. В это время его родные, близкие, друзья и коллеги стояли под окнами операционной, ожидая окончания операции, в готовности хоть чем-нибудь помочь в этой ситуации. После долгого пребывания в реанимации Ф.Л. перевели в общую палату; и каково же было удивление врачей, когда они увидели, что Ф.Л. читает книгу ("Театральный роман" М.Булгакова). Дело в том, что хирурги еще до операции не гарантировали, что интеллект Ф.Л. будет сохранен. В свой день рождения 6 апреля 1972 г. Ф.Л. был уже дома. Был теплый солнечный день. Его навещали друзья, коллеги, и он был весел - шутил, рассказывал о том, как ему при выписке из больницы врачи устроили экзамен по проверке умственных способностей: они просили в уме последовательно отнимать 13 из 100. После его быстрых ответов врачи стали шушукаться между собой, констатируя, что больной сначала давал правильные ответы, потом стал ошибаться. А на самом деле Ф.Л. называл последовательно уменьшающиеся числа так быстро, что вскоре ушел в отрицательную область, а врачи этого не поняли.
     Федор Львович стал лучше себя чувствовать и рвался в лабораторию, в Дубну. Май Ф.Л. провел в подмосковном доме отдыха "Узкое", где еще немного окреп, и, наконец, в самом начале лета он позвонил в лабораторию уже из дубненского дома и попросил прислать за ним машину. С быстротой молнии эта весть разнеслась по лаборатории, и вскоре, припав к окнам, все смотрели, как Юра Таран на своем белом "Москвиче" (официальной машины быстро найти не удалось) подвозит Ф.Л. к зданию лаборатории со двора.
     Опять его кабинет, опять разговоры с ним, опять дела, опять физика... Сотрудники лаборатории знали про его состояние все и, пристально наблюдая за ним, с радостью замечали, что у Ф.Л. совсем нет никаких проявлений болезни - он все так же умен, добр и внимателен, как и раньше. Зародилась даже тайная надежда на чудо, что его могучий мозг может справиться с недугом.
     Федор Львович продолжал интенсивно работать. В это время он приготовил большой обзорный доклад об УХН на Международную конференцию по изучению структуры ядра с помощью нейтронов в Будапеште, (который и по сей день является самым лучшим описанием свойств и проблем, связанных с УХН). Этот доклад в Будапеште вместо Ф.Л. сделал В.И.Лущиков.
     Осенью Ф.Л. стал слабеть, чуда, к сожалению, не произошло. Усилились головные боли. В конце ноября 1972 г. врачи в той же клинике сделали вторую операцию в надежде хоть немного улучшить его состояние, однако она уже не дала результата. Превозмогая боли, Ф.Л. некоторое время присутствовал на свадьбе своей дочери 25 декабря 1972 г. В первых числах января его последний раз посетил И.М.Франк, встать перед которым Ф.Л. уже не смог.
     Все это трудное время около Ф.Л. оставался его верный друг Израиль Яковлевич Барит - человек редкой доброты и преданности.
     Ранним утром, около 4 часов, 30 января 1973 г. Федор Львович скончался.
     Вот уже более двадцати лет у могилы Ф.Л.Шапиро на Донском кладбище в Москве два раза в год, в день рождения и день кончины, собираются его родные, близкие, коллеги. В его могиле был похоронен и сын Боря, который умер спустя четыре года после смерти отца.
     Две ярко-красные свисающие гвоздики на черном граните памятника, а в зимний январский день снег на могиле покрывается еловыми ветками с шишками, привезенными из Дубны...
     Чем дальше идет время, тем явственнее становится, что жизнь Федора Львовича была светлым подарком судьбы для всех, кто его знал.

Тамара Львовна Дубина

сестра Федора Львовича Шапиро

Звезда, которая близко

     Есть два чуда, мой друг:
     Это нравственный стержень
     и звездное небо,
    ...по Канту...
     А.Кушнер.

     В одной из комнат в нашей иерусалимской квартире на стене висит большой портрет Федора Львовича. Это просто увеличенная фотография, но хорошая: на ней Федор Львович очень похож на себя, каким он запомнился в годы, предшествовавшие болезни. У этого портрета есть одна особенность: в каком месте комнаты ты бы ни находился, стоит взглянуть на портрет - и видишь, что взгляд Федора Львовича обращен на тебя. Такой доброжелательный и одновременно вопрошающий...
     Все мое детство тоже прошло как бы под постоянным внимательным взглядом брата - взглядом, перед которым нельзя соврать, неловко казать глупость, немыслимо дерзить, и огромная радость - прочесть в этом взгляде одобрение. С ранних лет я привыкла к тому, что Федора Львовича окружал некий ореол особого уважения-восхищения. Это проявлялось и в отношении к нему близких, и в высказываниях (в его отсутствие, конечно) всех тех, кто бывал у нас в доме. У людей теплели глаза, когда они говорили о Федоре Львовиче. Но сам он или не подозревал, что к нему относятся по-особому, или знал, но не придавал значения, во всяком случае, никаких разговоров с ним на эту тему я не помню, а в его поведении эта "особость" никак не отражалась.

     Я воспринимала "культ" Федора Львовича как данность, но при этом гордилась: вот какой у меня брат! Если бы слово "обожать" не приобрело оттенок пошлости и не превратилось в штамп, то мою детскую любовь к брату можно было бы назвать обожанием. В ранние детские годы - слепым, а потто - вполне осознанным, но всегда молчаливым: сдержанность Фёдора Львовича не позволяла распространяться о чувствах, обниматься или целоваться. Моя любовь проявлялась в том, что я беспрекословно его слушалась, с нетерпением ждала его прихода и постоянно приставала с просьбами: почитай, расскажи, объясни, помоги.
     Такие чувства вряд ли возможны по отношению к братьям или сестрам, близким по возрасту, участникам общих игр и затей, а то и ссор. Но у нас с Федором Львовичем была большая разница в возрасте: когда я родилась, ему было почти четырнадцать лет, он для меня всегда был "взрослым". Одни из самых ранних моих воспоминаний связаны с купанием в корыте возле жарко натопленной печки в кухне. По ритуалу полагалось после вытирания и надевания (под громкую декламацию "Мойдодыра") длинной ночной сорочки вызывать "коня" и уже верхом на нем отправляться в кровать. Надо ли говорить, что "конем" всегда был Федор Львович. Уложив меня, он перед сном читал мне вслух сказки Пушкина, Чуковского, стихи Маршака. Или про замечательную мангусту Рики-Тики-Тави. Если Федора Львовича дома не было, я канючила: "А кто меня понесет?" И не хотела идти купаться.

     Несмотря на занятость - а Федор Львович на моей памяти почти всегда сочетал учебу с работой - он много внимания уделял моему воспитанию и образованию. Федор Львович, по-моему, обладал незаурядным педагогическим даром. Но об этом я расскажу после, а вначале - немного о нашей семье.
     Отец, Лев Борисович Шапиро, был старшим сыном в многодетной семье, жившей в маленьком местечке Баклань в пределах черты оседлости (в Брянской области). С тринадцати лет (это возраст совершеннолетия у евреев) он начал работать, помогая родителям выводить в люди младших братьев и сестер. Некоторым из них удалось получить высшее образование: один из моих дядей стал довольно крупным инженером, другой - ветеринаром; умершая во время пандемии гриппа в 1919 г. самая младшая, любимая сестра отца, была студенткой Высших женских курсов в Москве; меня, кстати, назвали Тамарой в память о ней. Один из братьев отца, которому прочили блестящее будущее, погиб совсем молодым в 1905 г. во время погрома в Одессе - он был членом отряда самообороны.
     Сам отец формально никакого образования не получил, но он в молодости много читал и занимался самообразованием. Вероятно, у него были способности к математике: он легко решал самые сложные арифметические задачи, хорошо играл в шахматы. До революции он с компаньоном держал оружейную лавку, но удачливым торговцем, вероятно, не был и богатства не нажил. После революции отец работал, как мы писали в анкетах, "в должности плановика-экономиста".

     Отец женился поздно, в возрасте тридцати шести лет. Любовь Львовна Шапиро, наша мать, происходила из семьи потомственных раввинов.

Любовь Львовна Шапиро, г. Витебск приблизительно 1913 год

Ее отличал необычайно мягкий характер, причем природная доброта сочеталась с хорошим воспитанием. Я не помню, чтобы мама когда-нибудь повышала голос, ссорилась, за глаза плохо о ком-либо отзывалась. Жизнь у нее была не легкая. Современным людям трудно представить, как можно жить в городе без элементарных удобств: воды, газа, центрального отопления, холодильника... В семье нас было трое детей, заработка отца не хватало, и мама работала швеей-надомницей в пошивочной артели. У нее было одно "выходное" платье, оставшееся от приданного и шитое-перешитое, но она никогда не жаловалась, не завидовала более состоятельным родственникам. Терпеливо - и не с видом мученицы, а с улыбкой, мягким юмором, каким-то скромным достоинством - переносила мама все тяготы жизни. Высшей наградой для нее были успехи детей и еще, пожалуй, редкие выходы в театр. Сколько потом было счастливых воспоминаний и обсуждений: Москвин, Качалов, Михоэлс... А за билетами на "Анну Каренину" Федор Львович ночь простоял в очереди.

"Раввин Аба-Лейба Шапиро".

В детстве я мало понимала, какими редкими человеческими качествами обладала Любовь Львовна. Помню, что отец остро реагировал на всякие неприятности, мог вспылить, но мама всегда умела его успокоить, и в доме быстро восстанавливалась спокойная и исполненная взаимной приязни атмосфера. Мамины невестки (жены братьев отца) называли Любовь Львовну "святой". Мне кажется, что Федор Львович унаследовал многие черты характера матери.
После женитьбы отец и мать жили в Гомеле. В 1915 г. у них родился первенец - Федор Львович. Произошло это в Витебске, куда Любовь Львовна поехала на роды к своим родным. В 1919 г. родилась у них дочь - Евгения Львовна. Я появилась на свет уже в Москве. Отец перебрался в Москву в 1926 г., а в 1928 г. перевез семью. Поэтому мои детские воспоминания о Федоре Львовиче связаны с жизнью в Москве, в квартире на Малой Калитниковской улице.

***

В нашем доме часто бывали гости. Братья отца со своими семьями и мамины родные собирались у нас в праздники, в дни рождения. У нас подолгу жили иногородние племянники и племянницы отца, приезжавшие в Москву учиться в техникуме или институте, пока не получали общежитие.
Когда Федор Львович поступил в университет, появился новый тип гостей - студенты физфака, его сокурсники. Очень скоро друзья брата становились в нашем доме своими. Я помню многих из них так, точно это было вчера: умного и ироничного Петю Жуковского; мягкого Ваню Панченко с характерным украинским выговором; веселую Надю Успенскую; добрейшую Марусю Третьякову с большой толстой косой; Мосю Губера, то и дело сыпавшего смешными цитатами из неведомых мне книг (потом уже я узнала, что то были выдержки из Гашека, Ильфа и Петрова, "Трех мушкетеров" - он помнил наизусть целые страницы). Позднее, перед войной, стала бывать у нас и Софья Матвеевна.

Вечер встречи «год поступления 1938» Физфак МГУ. Сахаров А.Д., Боннер Е., Шапиро С.М.

     Многие из друзей Федора Львовича были родом из других городов и жили в общежитии; в нашем доме, по-видимому, им нравилось бывать из-за непринужденной обстановки и радушного приема, оказываемого им Федором Львовичем и родителями. Евгения Львовна тоже быстро со всеми подружилась и вошла в эту студенческую компанию. Возможно, они получали у нас некий заряд домашнего тепла, ведь новоиспеченным москвичам поначалу очень его недоставало. К нам приходили не только на праздничные вечеринки, но иногда просто после занятий или в выходные дни - по двое, по одному. Скорее всего, приходили к Федору Львовичу, чтобы вместе заниматься, но для меня все равно это были "гости".
     Мне особенно запомнилось, как собирались у нас после первомайской или ноябрьской демонстрации: Они вваливались к нам все вместе, усталые, голодные (шли пешком через весь город), но веселые, шумные, со смехом и шутками. К их приходу уже бывал обычно накрыт скатертью стол, и по дому разливался изумительный запах - я и сейчас слышу его - запах только что вынутых из русской печи знаменитых маминых пирогов... Девушки включались в последние приготовления, что-то нарезали, расставляли, ребята вместе с братом шли к соседям за стульями, табуретками. Наконец, все рассаживались, отец произносил первый тост... Это уже потом, когда стало собираться на свои вечеринки поколение наших детей, вошел в моду обычай отправлять "предков" в кино или в гости. А тогда - и мысль такая не могла появиться! Присутствие отца и матери не только не мешало, но и было как бы необходимым. И я, крутясь у всех под ногами, тоже не ощущала себя лишней. Да и с чего бы? Никогда Федор Львович не одергивал меня: не мешай, не приставай к гостям. Хотя такая склонность у меня была, если честно сказать.

     Трапезы в те времена не были ни столь обильными, ни столь длительными, как теперь. После обеда все разбредались по комнатам (у нас их было три); немедленно кто-то из заядлых шахматистов начинал партию в шахматы с отцом; в большой комнате отодвигали стол и затевали танцы под патефон; в третьей комнате вели какие-то споры. А поздно вечером снова собирались за столом - пили чай из самовара с мамиными булочками и штруделем, воздавая должное ее искусству не только на словах, но и на деле - доедали все!
     Однажды, года за два до войны, Федор Львович взял меня на первомайскую демонстрацию. Для меня это был большой праздник - пройти по Красной площади, увидеть вождей! Любопытно мне было и другое: посмотреть на друзей Федора Львовича (и на него самого!) "в натуре", то есть не у нас в доме, а в их собственной студенческой среде. Но тут меня никакие открытия не ожидали: все они оказались точно такими же, каждый на свой манер, какими я привыкла их видеть у нас. Впрочем, может быть, это как раз и было важное открытие - мне открылось все обаяние естественности поведения.

     Некоторым огорчением для моего детского самолюбия на той демонстрации было то, что Федор Львович оказался не "главным" среди своих сокурсников; так на своем детском языке я формулировала понятие "лидер". Не в том дело, что он не отдавал распоряжений и не командовал - этим занимались какие-то право- (или лево-, не помню точно) фланговые; над ними как раз все добродушно подшучивали. Но Федор Львович не был в центре внимания, к чему я отнеслась довольно ревниво. Главное, он и не стремился к этому. У меня, как у детсадовского ребенка, очень было развито чутье на распределение социальных ролей: я мигом улавливала в новой обстановке кто тут главный, кто шут, кто профессор. А среди студентов в окружении Федора Львовича мой, маленький жизненный опыт не работал: среди них не было главного, это было содружество равных. Потом, рисуя в своем воображении будущую прекрасную "взрослую" жизнь, я именно такие взаимоотношения брала за образец.

     А был ли все-таки Федор Львович лидером в общепринятом значении этого слова, я не знаю и сейчас. С одной стороны, его любили, к нему тянулись, слушались его советов, наконец, он руководил очень большим коллективом. Ведь все это приметы лидерства. Но никогда при мне не говорил он ничего такого, что бы хоть как-то выделяло его над людьми, давало бы хоть малейший намек на то, что он обладает властью, авторитетом. Проще всего сказать, что Федор Львович был необыкновенно скромным. Это правда, но не вся. Мне думается, что власть, лидерство были ему не нужны, не интересны, он рассматривал их как необходимые издержки своей научной деятельности. Поскольку в наше время наука, особенно экспериментальная, делается усилиями многих людей. Как-то, во время одного из своих приездов в Дубну, я пожаловалась, что мне трудно управляться с моей группой (всего-то аспирант, лаборант и научный сотрудник!), и спросила: как же ему удается руководить такой лабораторией? И Федор Львович признался, что ему тоже трудно, что приходится во все вникать и все проверять; в идеале хорошо бы все делать самому, но это невозможно.

***

     В начале этих заметок я написала, что в детстве беспрекословно слушалась Федора Львовича. На самом деле я не была идеальным ребенком. С мамой или сестрой я часто проявляла упрямство и непослушание, могла и "немножечко" сказать неправду (у нас не было в обиходе таких жестких слов, как врать, лгать) для оправдания своих проступков. И все-таки, если бы не подспудная мысль: что подумает Фая (так в нашей семье называли брата; это сокращение от имени Файвиш), то я была бы вообще несносной упрямой капризницей, как случается часто с младшими и болезненными детьми.
     Сдерживающее воздействие одной мысли о брате вовсе не основывалось на страхе. Он никогда не наказывал и никогда не кричал; скорее наоборот - Федор Львович часто вступался за меня перед рассерженным отцом, находил какие-то доводы, смягчавшие его гнев. И все же я остерегалась вызвать неудовольствие Федора Львовича. Он мог так посмотреть и найти такие слова, что становилось стыдно, и это было хуже всякого наказания. При этом я не могу вспомнить случая, чтобы брат как-то злоупотреблял своим "могуществом". Никогда не ставил он условий типа "не будешь слушаться маму - не почитаю тебе вслух" или "будешь грубить - не покатаю на санках". Вообще, отношения купли-продажи не существовало в нашей семье. Ничего не полагалось за отличную учебу и хорошее поведение, точно так же, как никакие лишения (мороженого, кино, гуляния во дворе) не использовались в качестве наказания. Устное одобрение в виде лаконичного "молодец!" или устный выговор, похожий на грозовой разряд (если исходил от отца) или на "воспитательный момент" (если за меня брался Федор Львович) - вот и все. Насколько мне помнится, по отношению к сестре применялись такие же педагогические приемы.

     Иногда совершенные мной проступки проистекали просто от неведения того, "что такое хорошо и что такое плохо". Отец, вспыльчивый и импульсивный, мог накричать и даже отшлепать, Федор Львович в таких случаях забирал меня, зареванную, в свою комнату, усаживал и очень спокойно и мягко объяснял, почему так делать не следует.
     Помню, однажды я вместе с другими детьми нашего двора увязалась за траурной процессией. Мне было четыре или пять лет, я еще никогда не была на кладбище и страшно завидовала остальной ребятне, которая сопровождала все "интересные" (т.е. с музыкой и множеством народа) похороны до самого конца и потом с упоением перебирала подробности. Похороны были немаловажной деталью нашего дворового быта, так как наша тихая, но достаточно широкая улица упиралась в Калитниковское кладбище, и большая часть процессий проходила именно по ней. Вообще-то, мне было запрещено уходить со двора без спроса, но спрашиваться никогда не было времени: пока прибежишь домой, все объяснишь и получишь разрешение, похороны и с ними бывалые мои друзья скроются из вида, а бежать одной вдогонку - страшно. На этот раз я не утерпела и нарушила запрет. Когда я объявилась через два часа, то застала в доме переполох - ребенок пропал! Разгневанный отец выдал мне все сполна.

     А вот какой была реакция Федора Львовича: "Ты понимаешь, почему нельзя уходить без спроса?" - спокойно и вовсе не грозно обратился он ко мне. Я молчала, мне нечего было ответить. В моем сознании "без спроса" было таким же аксиоматическим табу, как и остальные запреты: не грубить старшим, не лгать, не брать чужих игрушек. Нельзя - и все. И Федор Львович объяснил, что спрашиваться (ставить в известность) надо для того, чтобы близкие не думали, что я потерялась. И вообще, всегда, собираясь сделать что-то непривычное, я должна подумать о других - не принесет ли им этот мой поступок беспокойства или огорчения.
     Думать о других, не только о себе - это был один из основных нравственных принципов, который Федор Львович старался внедрить в мое по-детски эгоистическое сознание, то акцентируя соответствующие места в книжках, которые он мне читал вслух или пересказывал, то мягко подшучивая над моими оплошностями: Помню, он рассказывал мне историю про Киша (это потом, научившись читать, я узнала, что он пересказывал Джека Лондона). Я была в восторге от сообразительности и смелости эскимосского мальчика, который так ловко научился охотиться на белых медведей. А Федор Львович обратил мое внимание на справедливость и доброту Киша. Не могу сказать, чтобы усилия Федора Львовича имели немедленный эффект, но что-то, наверное, отложилось.
     Конечно, воспитательное воздействие Федора Львовича в моем детстве вовсе не сводилось к внушению моральных норм, это были лишь эпизоды. А основное, что наполняло мою жизнь и в чем Федор Львович активно участвовал или, точнее, направлял - это непрерывный процесс узнавания мира. Через игру, беседы, а потом и через чтение.

     Федор Львович был неистощимый выдумщик по части игр. Как и у всех детей, у меня были разные покупные детские игры в коробках, но то, что придумывал брат, было в сто раз интересней. Под его руководством я мастерила себе лук и стрелы, для сооружения юбочек папуасам он подсказал использовать длинные разноцветные лоскутки, остававшиеся у мамы как отходы (она строчила на машине под названием "оверлок"). Обычно он не участвовал в играх, а только подсказывал, подавал идеи, которые я с восторгом подхватывала и реализовывала.
     Мне помнится такой случай. Я долго и тяжко болела, мне не разрешали вставать, я томилась в кровати, куклы надоели. Я все время звала, чтобы со мной кто-то посидел, почитал вслух. Дело было днем, все ушли, дома остался только Федор Львович. Вероятно, он готовился к экзаменам. Чтобы занять меня, он придумал новую игру: принес табуретку, поставил на нее тарелку с водой - это было море, дал спичечный коробок - это стал пароход. На полях тарелки мы из хлебного мякиша сделали приморские города, и я стала перевозить на пароходе разные товары из города в город. Спички были лесом, горошины - арбузами... Федор Львовича ушел заниматься в свою комнату. Толчок был дан, а далее уже заработало воображение: бури, кораблекрушения, пираты; действие перекинулось на сушу, которой служила табуретка, а потом и вся моя кровать. И никто уже не был мне нужен на долгие часы.

***

Я не помню, сколько мне было лет, пять или шесть, когда у нас сложилась такая традиция: зимними вечерами Федор Львович сажал меня на санки, и мы отправлялись в молочную на соседнюю улицу за шоколадным молоком в бутылках; то ли его привозили только по вечерам, то ли Федору Львовичу нужен был отдых от занятий, но эти прогулки стали систематическими и очень мне полюбились. Я до сих пор помню скрип полозьев, искрящийся снег, морозный пар, вырывавшийся изо рта, иней на поднятом меховом воротнике.
Обратно я шла рядом с братом, и мы вели нескончаемые разговоры, начинавшиеся с моего: "А почему?.." В один из таких вечеров я впервые увидела Млечный путь, и с этого момента началась для меня новая эпоха. С изумлением я узнала, что каждая звезда - это тоже солнце, только они очень-очень далеко. И наоборот, наше Солнце - звезда, но она близкая. Постепенно я узнавала о телескопе, планетах и спутниках, созвездиях и туманностях, запоминала имена Коперника, Галилея. Судьба Джордано Бруно потрясла меня так, что я потихоньку плакала. Дома Федор Львович с помощью подручных средств объяснял и показывал, как происходит лунное или солнечное затмение. Он умел захватывающе интересно и просто объяснять сложные явления и понятия - и при этом не допускать никакой вульгаризации. Никогда в ответ на мои вопросы я не слышала: "Это тебе еще рано знать". Он находил способ так ответить, чтобы было доступно детскому сознанию и в то же время не противоречило научным представлениям.

***

     Читать - трудами отца и Федора Львовича - я выучилась в пять лет, но страсть к чтению появилась через год-два, и тогда Федор Львович взял на себя руководство моим чтением. До войны Детгиз издавал серию тонких дешевых книжечек "Книга за книгой", их он и покупал. Я читала и перечитывала рассказы про Гавроша и Козетту, "Слон", "Белый пудель", "Гуттаперчевый мальчик", "Каштанка", "Ашик-Кериб", "Рип Ван Винкль" - всего не перечислишь. Первой моей толстой книжкой, прочитанной самостоятельно, стали "Приключения Буратино". А какой восторг и благодарность я испытала, когда Федор Львович подарил мне ко дню рождения роскошное издание "Маугли" Киплинга! Обе эти книги стали реликвией в нашей семье: их читали потом и дети, и внуки, а "Маугли" до сих пор стоит у нас на полке.
     Когда пришло время более серьезного чтения, Федор Львович начал приносить мне книги из университетской библиотеки (наша домашняя библиотека была очень скромной, хотя постепенно пополнялась). У него была своя система. Он приносил мне обычно две или три книги, которых хватало дней на десять. Одна, главная, была из классики детского чтения: Майн Рид, Фенимор Купер, Стивенсон, Жюль Берн, Диккенс, Вальтер Скотт, Джек Лондон. Второй книгой могли быть какие-нибудь сказки или рассказы про животных, или повести известные писателей об их детстве, вроде "Кондуита и Швамбрании" Кассиля. Третий тип книг включал биографии знаменитых людей или научно-популярные книги для детей.

     Федор Львович очень серьезно относился к моему чтению. Помню такой, теперь кажущийся забавным, эпизод: одна из подруг Евгении Львовны принесла мне почитать "Голубую цаплю" американской писательницы, я прочла взахлеб, а он, увидев эту книгу, поморщился и сказал сестре что-то насчет буржуазного влияния и слащавости, заодно помянув и Чарскую. Я очень устыдилась, и потом, сколько мне ни подсовывали, Чарскую в руки не брала. Недавно, уже живя в Израиле, я увидела в библиотеке "Голубую цаплю" и с любопытством перечитала. Пожалуй, Федор Львович был прав. Не в смысле буржуазного влияния, а в смысле хорошего вкуса. Из этой книжки, при желании, можно сделать шикарный мыльник.
     Постепенно, по мере того как я росла, подбор книг усложнялся. Помню, что в то лето, когда Федор Львович участвовал в коллективном восхождении на Эльбрус, он перед отъездом принес мне стопку книг, и среди них был "Дон Кихот", а также биография Майкла Фарадея.
     Через год началась война.

     Федор Львович никогда не говорил со мной о том, чего он хотел добиться, чем руководствовался при выборе книг, и я очень жалею сейчас, что потом, уже став взрослой, не спросила его. Ясно, что он старался развить во мне любознательность и преклонение перед наукой, привить любовь к систематическому чтению и к хорошей литературе. Но повторял ли он путь, который прошел сам? Или наоборот, старался дать мне то, чего ему самому в детстве не хватало? Кто были его учителя? На эти вопросы уже не найти ответа.
     Мне очень хотелось при написании этих заметок привести какие-нибудь письма Федора Львовича. Я перевернула весь наш семейный архив - и почти ничего не нашла. Открытка с видом из Женевы, датированная 1955 г.; письмо 1969 г. с описанием принципа атомно-абсорбционной спектрофотометрии - ответ на мою просьбу разузнать об этом малоизвестном тогда в Союзе методе - вот почти и все. Хотя после замужества я не жила в Москве, мы не очень часто обменивались письмами, чаше звонили по телефону. И все же иногда Федор Львович писал. Это были лаконичные сообщения об основных семейных событиях, но всегда пронизанные теплом и его особым мягким юмором. Я хранила их, но во время какого-то из наших переездов они затерялись. Очень, очень обидно.
     С фронта - а мы с мамой и сестрой жили в то время в Уфе, в эвакуации, - мы успели получить всего одно или два письма от Федора Львовича, и я помню, какой это был праздник. А потом он был ранен, потянулись страшные месяцы неведения. И снова праздник - он ранен, но жив, жив! Потом начали приходить письма из госпиталя. Помню, как меня поразило, когда в одном из писем брат написал, что он скрашивает свои госпитальные будни усиленным изучением английского языка. И еще помню, что в своих письмах он живо интересовался моей учебой, рекомендовал прочесть то-то и то-то: "Обязательно найди и прочти "Охотники за микробами" Поля де Крюи". Тех писем из госпиталя, увы, нет, как не сохранились письма, написанные позднее, когда Федор Львович вышел из госпиталя. Но вот какую запись (от 22 августа 1943 г.) я обнаружила в своем дневнике, который вела в эвакуации:

     "...Женя принесла мне письмо Фай, написанное лично мне, и письмо папы. Боже мой, как я обрадовалась! Я была такая счастливая, что ребята из отряда (я была тогда в пионерском лагере - Т.Д.) спрашивали, что со мной. А я со смеющимся лицом отвечала, что получила письмо. Милый мой Фаечка, как я тебя люблю! Вчера Миша (пионервожатый - Т.Д.) читал нам газету. Там одному бойцу воспоминание о матери помогало идти в бой. Так и мне воспоминание о Фае помогает в трудные минуты. А письмо от него было такое теплое, бодрое, что я чуть не плакала от счастья..."
     Я и теперь чуть не плачу - от счастья, что память о Федоре Львовиче живет, и от благодарности всем тем, что затеял и осуществил это издание.

     1997 г.

Софья Матвеевна Шапиро
жена Ф.Л.Шапиро

27 лет рядом

     Мне всегда в моей (теперь уже длинной) жизни везло на хороших людей. Это началось с моим появлением на свет; родители страстно любили детей (меня и брата) и не жалели сил, чтобы дать нам хорошее образование, хотя сами они были малограмотными людьми. У меня были умные и веселые друзья в школе, которые восполняли тот дефицит культуры (которой не хватало дома). В 18 лет (1938 г.) я, окончив школу, уехала из Ростова-на-Дону, где жила моя семья и где я родилась, в Москву - поступила на физфак МГУ. В начале 40-го года меня поселили в общежитии на Стромынке в комнату, где жили сокурсницы Ф.Л. Там мы и познакомились. В университете меня окружали удивительно интересные люди. Моими близкими друзьями стали Н.Г.Биргер, И.М.Капчинский, И.В.Ракобольская, Е.В.Талалаева; в одной группе со мной учился А.Д.Сахаров.
     Героем моего первого романа был ближайший друг Ф.Л., Петя Жуковский, умный и интересный человек, погибший летом 1941 г. под Москвой. После этого Ф.Л. считал своим долгом заботиться обо мне. Это в результате и привело к нашему браку в 1945 г.
     Я не сразу поняла,- какой подарок получила от судьбы. Знала, что он хороший товарищ, умный и добрый человек, но только после замужества, когда мы стали жить вместе, я разглядела и оценила его по-настоящему. Он был умнее, я бы даже сказала, мудрее всех людей, которых я знала в жизни. Я и моя дочь Ася до сих пор во всех трудных жизненных ситуациях задумываемся, как бы Ф.Л. поступил в этом случае, что бы он сказал.
     Он был полностью лишен эгоизма, что не так уж часто встречается в людях и чего я, в частности, никак не могу сказать о себе. Он был спокойным и уравновешенным человеком, но я не могла бы назвать его бесстрастным созерцателем. Его волновали политические и экономические аспекты нашей жизни; в молодые годы он внимательно читал Маркса, Плеханова, Ленина, силясь понять происходящее в стране и в мире. Но больше всего его увлекала физика, как в широком масштабе, так и в узком - физика элементарных частиц и их образований - ядер. Работа была доминантой в его жизни. Он любил свою семью, детей, но работа частенько вытесняла из его мыслей домашние дела и заботы.
     Федор Львович был очень доброжелателен: я никогда не замечала у него никаких проявлений зависти к кому-либо. Конечно, при этом он был достаточно честолюбив, мечтал сделать хорошую работу, решить какую-либо фундаментальную физическую задачу, но не "рвался" к открытиям.
     Ему было чуждо чинопочитание. Однажды, после того как его избрали членом-корреспондентом АН СССР, он сказал мне: "Слушай, ты знаешь, со мной некоторые люди стали по-другому держаться, по-другому разговаривать. Это забавно".
     Он совершенно одинаково относился к людям, стоявшим на разных ступенях социальной лестницы. В моей памяти сохранился такой эпизод. Когда после смерти Ф.Л. я приехала в Дубну и пришла в лабораторию, чтобы вместе с сотрудниками и друзьями разобрать его письменный стол, ко мне подошла женщина, которая убирала его кабинет. Она плакала, рассказывая: "Такой был простой человек! Встретит на улице - обязательно поздоровается, спросит про семью, детей. Ведь другие начальники даже не замечают".
     У нас никогда не было накоплений, хотя Ф.Л. получал много денег (в ОИЯИ, МГУ, за звание члена-корреспондента АН СССР), да и я всегда работала. Конечно, много тратили на туристические походы и поездки, книги, спорт, любили принимать гостей. Я была изрядной транжиркой в плане домашнего интерьера и одежды. Все деньги Ф.Л. отдавал мне, но в серьезных вопросах решающее слово было за ним. Каждый месяц он переводил деньги своей старой тете, больному университетскому товарищу, одалживал крупные суммы друзьям и знакомым: то на покупку машины, то на кооперативную квартиру. Я помню, что кто-то растратил казенные деньги, и тоже нужно было помочь. Ему лично деньги не очень были нужны, он просил меня: "Софа, положи мне в бумажник 300 рублей, вдруг кто-нибудь захочет у меня одолжить, и мне будет неудобно, если у меня не окажется денег". Он вообще несколько стеснялся своей большой зарплаты.
     Своей одеждой он не интересовался совершенно и был страшным консерватором, не любил новых вещей. Я с трудом "переместила" его из старомодного тяжелого драпового пальто в нейлоновую куртку и надела на него берет, выбросив предварительно его видавшую виды кепку. Вот тут он мог повысить голос: "Ты хочешь одевать меня как 17-летнего мальчишку!" Ничего себе сам никогда не покупал - ни дома, ни за границей. Однажды, высмеивая меня за то, что я трачу много времени в магазинах, он заявил, что сам пойдет в магазин купить себе трусы (только черные сатиновые до конца жизни), и это займет у него полчаса. Он пошел в универмаг "Москва" и, действительно, вскоре вернулся, но, к сожалению, это был детский размер.
     Он был мягким, но сильным человеком. Когда заболел Боренька, и я теряла голову от горя, он садился рядом, брал меня за руку и говорил: "Софа, так нельзя, держи себя в руках, мы не имеем права падать духом и расслабляться, мы должны жить и работать. Мы нужны, прежде всего, ему, неизвестно, что его ждет. И потом - нужно думать об Асе!" Он страдал молча.

Фёдор Львович и Софья Матвеевна Шапиро

     Он был всегда моим судьей и учителем, несмотря на небольшую разницу в возрасте. Он многому научил меня. Однажды, когда Боренька был уже болен, мы стояли около своего дома в Дубне и увидели проходивших Смородинских. Глядя на них, я сказала: "Есть же на свете счастливые люди, у которых все хорошо!" Федор Львович, пристально посмотрев мне в глаза, сказал: "Так нельзя не только говорить, так нельзя позволять себе думать". Как часто я потом вспоминала его слова, когда тяжело заболела Фира Смородинская и вскоре умерла!
     Федора Львовича избрали членом-корреспондентом АН СССР одновременно с Г.Т.Зацепиным, Л.В.Келдышем; И.М.Франк стал академиком. По этому поводу в гостинице "Россия" был организован общий банкет на 200 человек. Он совпал с днем, когда мы привезли Бореньку из больницы, увы, в коляске - он уже не мог ходить. Настроение было ужасное у обоих. Но за два дня до этого Ф.Л. предупредил меня: "Софа, я тебя прошу, купи платье, сделай прическу, старайся выглядеть как все! Не нужно никому показывать наше горе. Или ты хочешь, чтобы тебя жалели? Не нужно, жалость унижает".
     Федор Львович не любил показухи и шума вокруг себя. Он ни слова не сказал мне о готовящемся чествовании в день его 50-летия (а может быть, он и сам не знал), и я преспокойно уехала в Москву на работу, оставив в холодильнике 20 котлет на пропитание ему и Асе. На работу мне позвонила секретарь с вопросом: "Софья Матвеевна, где же Вы?". Но Ф.Л. не был особенно смущен; он пригласил приехавших гостей домой и угостил их котлетами.
     В заключение я хочу процитировать свой тост на праздновании 50-летия Ф.Л. в кругу наших близких друзей: "Я знаю, что идеальных людей, в том числе идеальных мужей, не бывает, но заверяю вас, что мой муж асимптотически приближается к идеалу".
     Нам удалось прожить вместе только 27 лет, и не все эти годы можно назвать счастливыми, но и в радости и в горе рядом со мной был близкий любимый и любящий друг, мужественный и нравственно чистый человек, опора и учитель.
     1997 г.