Планк, сын Планка
Фрагменты ненаписанной биографии
Посвящается госпоже Элизабет цу Зальм-Зальм,
без которой не могла бы появиться эта книга
Расхожий афоризм - трудно быть сыном знаменитого
отца - здесь как нельзя кстати. Заглянем в справочники, словари, именные
указатели книг: если встретится где (нечасто) скупая, в несколько строк,
не более, заметка про Эрвина Планка, даже беглое упоминание о нем, они неизменно
начинаются с представления: "сын Макса Планка, известного физика, лауреата
Нобелевской премии" и т.д.
Между тем, в 1932 году, узнав о назначении Эрвина
государственным секретарем рейхсканцелярии, по существу, ближайшим сотрудником
канцлера (высший взлет его политической карьеры), отец отвечает на вопросы
журналиста: "Вряд ли можно утверждать, что именно моя наука и моя работа
дали моему сыну сильный жизненный импульс. Что до моей физики, то уж в ней-то
он, во всяком случае, не слишком разбирается..."
И все же: "Мы часто и много друг с другом дискутировали
и много говорили о мировоззренческих проблемах".
Убежденнейший представитель фундаментальной науки,
Макс Планк преисполнен веры в нее, в ее всесторонние возможности. Он полагает,
что современная наука должна стать основой общего мировоззрения, естественнонаучные
знания - исходным пунктом для философского и, того более, этического осмысления
жизни. Именно в начале 1930 годов (неслучайно, конечно) старший Планк в
своих раздумьях расширяет представление о творческой личности, включая в
понятия ума и культурного потенциала следование требованиям совести и уважение
к духовным ценностям: "научное и чисто человеческое никак не должно быть
отделено одно от другого".
В приводимом интервью Макс Планк продолжает: "Мы
говорили с моим сыном, который больше, чем я, изучал дух современности в
широких общественных кругах, о том, что наши ближние, быть может, имеют
большой интерес к так называемым высоким проблемам и неутолимую жажду к
естественнонаучным знаниям, которые они хотели бы сделать исходным пунктом
для своей жизненной философии, но также и о том, что они хотели бы достичь
этого слишком легким путем... Немецкий народ, который претендует на наивысшие
успехи в науке, должен в широкой массе понимать, на чем он хотел бы основывать
свою национальную гордость".
А на дворе стоит уже весна 1932 года, ко всем рычагам
управления государством рвутся национал-социалисты, в которых Эрвин Планк
видит людей без всякого философского и нравственного кругозора, заряженных
лишь огромной волевой энергией.
Эрвин Планк
* * *
С середины 1880 годов выдающиеся научные данные
молодого в ту пору Макса Планка получают все большее признание. В 1889,
тридцати лет от роду, он получает предложение занять место - не кого-нибудь
- покойного Кирхоффа в Берлинском университете. "Это были годы, когда границы
моего научного образа мыслей особенно расширились", - вспоминает Макс Планк.
Это было вообще счастливое время для немецкой науки,
время ее бурного творческого расцвета. Называя имена в созвездии ученых,
работавших в ту пору, американский историк-германист Фриц Штерн пишет о
второй эпохе гениев (первая: конец XVIII - начало XIX вв. эпоха "Бури и
Натиска", создание нового языка и литературы, новой музыки, необыкновенного
подъема и значения немецкой философии).
В сборнике эссе о немецкой истории, названном "Проигранное
величие" (Verspielte Groesse), Фриц Штерн приводит слова известного французского
социолога Раймона Спона. Продвигаясь по не залечившему еще всех военных
ран Берлину на выставку, одновременно посвященную столетию Альберта Эйнштейна,
Отто Гана, Лизы Майтнер и Макса фон Лауэ, он произнес задумчиво: "Ведь
нынешний век мог бы стать веком Германии". До Первой мировой войны, наблюдая
настойчивое освоение промышленностью достижений науки, энергичное использование
их в военных целях, Макс Планк предположил, что мировое значение Германии
будет возводиться на трех "столпах": наука, промышленность, армия. Две мировые
войны, в возникновении которых вина германской внешней политики, пусть не
исключительна, но неоспорима, милитаризация научных идей или присвоение
их милитаризированной промышленностью, создание политической и общественной
ситуации, обеспечившей передачу власти в руки национал-социализма, засвидетельствовали,
что фундаментальная наука непосредственно не играет решающей роли в судьбе
народа и страны.
* * *
В 1888 году Макс Планк сообщает в письме к приятелю,
что, наряду с разного рода научными и педагогическими обязанностями, приступил
к исполнению новой для себя должности отца. Эрвин был в семье младшим. Он
родился 12 марта 1893 года. До него был еще брат Карл, две сестры - Эмма
и Грета, близнецы.
Эрвин Планк родился и вырос в берлинском районе
Груневальд, на Вангенхаймштрассе 21, где вскоре после переезда в Берлин,
Макс Планк приобрел отдельный дом с садом. Та часть Груневальда, где он
поселился, была почти сплошь застроена профессорскими особняками, - что-то
вроде наших "академических поселков". Здесь ученый прожил полвека - дом
был разрушен во время бомбежек на исходе Второй мировой войны.
Уцелевшие документы, передающие аромат детства
Эрвина, хранятся в старинной папке для школьных бумаг, - переплет украшен
растительным орнаментом, по золоту вытиснено назидательное изречение (немцы
- охотники до таких изречений, начертанных на предметах повседневного быта):
"Ohne Fleiss kein Preis", то есть - "Без старания нет награды".
Пачка аттестатов - сперва он учился в частной школе,
потом в гимназии (Joachimthalsches Gimnasium - набранное русскими буквами
слово выглядит для нас странновато). Оценки, по большей части, "хорошо"
и "удовлетворительно". Отличником никогда не был, держался в конце первого
- начале второго десятка учеников, однажды "свалился" на 37-е место среди
47 одноклассников, но на финишной прямой - явный "спурт": в последнем классе
он второй, заканчивает гимназию - четвертым.
Макс Планк, человек скромный в оценке собственных
заслуг и неторопливый в обобщениях, выведя свою знаменитую "постоянную",
обозначившую новый рубеж в современной науке и названную позже его именем,
как бы, между прочим, сказал на прогулке Эрвину: "Сегодня я сделал открытие,
которое имеет такое же значение, как открытие Ньютона". Похоже, он тут же
повторил свое признание, сопоставив сделанное им (для того, может быть,
чтобы сказанное было доступнее собеседнику) с переворотом, произведенным
учением Коперника. Эрвину шел в ту пору только седьмой год. Диалог равно
характеризует отношения отца с сыном и личность мальчика, какой она представляется
вдумчивому, не склонному к восторгам отцу.
Эрвин вырос в доме, где за чашкой кофе, ради приятельской
беседы или для совместного музицирования собирались те, кого с большим правом
можно назвать духовными наставниками нации, - каждый из них своими трудами
далеко продвинул вперед отрасль знаний, которой себя посвятил, придерживаясь
при этом определенных нравственных правил во взаимоотношениях с окружающими,
правил, которые не были "светской привычкой", а являлись глубокой внутренней
потребностью, основанной на выработанных духовным опытом представлениях
о человечестве, - творцы и деятели "второй эпохи гениев".
Макс Планк и Альберт Эйнштейн
Об этом читаем у Хельмута Рениуса, впоследствии
крупного хозяйственника, юриста, дружившего с Эрвином с гимназических лет
до конца его жизни: "Суть характера Планка, его человеческое и политическое
развитие можно постигнуть, лишь понимая среду, в которой он вырос. Дух научных
изысканий, внимание к различным отраслям умственной жизни, занятия музыкой,
выходившие далеко за пределы любительства, создавали в его родительском
доме в Берлин-Груневальде атмосферу, которая царила лишь в самых лучших
семьях в годы, предшествовавшие Первой мировой войне. Интересы тех, кто
здесь собирался, охватывали все стороны жизни. Отзывчивость на всё духовное
соответствовала человеческому сочувствию ближнему. Терпимость была сама
собой разумеющейся, но означала не неопределенность в суждениях, а признание
чужих убеждений, и являлась в этом кругу строгим нравственным законом".
Музыка занимает особое место в доме и жизни Планков.
Тезис Гете, что музыка - важнейшая часть воспитания, здесь не только повторяется,
но реализуется практически.
Макс Планк одарен от природы абсолютным слухом
и огромными музыкальными способностями. Он прекрасный пианист, играет на
виолончели и органе, поет сам и смолоду дирижирует хором; известные певцы,
участвующие в его домашних концертах, не желают для себя лучшего аккомпаниатора.
От участников музыкальных вечеров на Вангенхаймштрассе 21, вне зависимости
от того, занимались ли они музыкой профессионально или параллельно с иным,
основным делом, требуется высокий, без скидок на дилетантизм, уровень исполнения.
Даже простой перечень гостей, исполнителей и слушателей,
производит своеобразное, возбуждающее впечатление. "В течение одной из зим
мне было позволено петь в хоре, которым дирижировал Планк и который под
его руководством исполнял Брамса, - рассказывает писательница Агнес фон
Цаан-Харнак. - кто пел еще? Оглядываясь назад, можно сказать: нобелевские
лауреаты и те, кто хотели бы стать таковыми. Из физиков Ган и Герц, Вестфаль
и Грюнейзен, среди слушателей присутствовала на всех репетициях Лиза Майтнер".
Или: "Необыкновенное наслаждение доводилось испытывать, когда Макс Планк
музицировал с Альбертом Эйнштейном, выдающимся скрипачом-самоучкой".
Дети Планка, тоже талантливые музыкант - ты, -
непременные участники домашних концертов. Дочери-близнецы, Эмма и Грете,
играют на скрипке и фортепьяно, отличаются прекрасными голосами. Инструмент
Эрвина - виолончель. Любовь к музыке, серьезный интерес к ней привиты Эрвину
на всю жизнь. Тема музыки постоянно присутствует в его общениях с отцом.
В конце 1943 года он напишет отцу, в связи с бомбежками покинувшему Берлин,
о симфоническом концерте, все же состоявшемся в филармонии. Впервые ему
понравилась Шестая симфония Брукнера, особенно первые две части, где было
не так много тромбонов и литавров; объявленный в программе концерт Боккерини
заменили его, Эрвина, любимым виолончельным концертом Шумана, к тому же
великолепно исполненным; в заключение дали "Тиля Уленшпигеля" Рихарда Штрауса,
который он в этот раз слушал с удовольствием.
Сохранившаяся (очень небольшая) часть библиотеки
Эрвина Планка выдает человека образованного и любознательного. Книги по
истории и географии, политике и военному делу, экономике и этнографии, искусству
и теологии, биографии выдающихся деятелей, мемуары, описания путешествий,
математические справочники и стихи древних поэтов. Многое, конечно, постигалось
позже, в процессе самообразования, но стремление к приобретению знаний,
способность осваивать разнообразный материал, конечно же, заложены смолоду.
Семейная традиция, бесспорно, играет здесь важную
роль. На протяжении нескольких столетий Планки из поколения в поколение
то, что именуется Gelehrte - ученые, теологи и юристы (дед по отцу - профессор
гражданского права в Мюнхенском университете). Эрвин с уважением относился
к предкам, во всяком случае, держит при себе изданный в 1795 году труд своего
прадеда, профессора Геттингенского университета "Введение в теологические
науки".
Дух семьи, определяемый, прежде всего учеными занятиями
и интересами отца, круг знакомых, в котором он с детства находится, наследованные
традиции - все, кажется, заранее, помимо его воли, предполагает жизненный
путь сына Макса Планка. Но в момент выбора, когда гимназия остается за спиной,
как раз "срабатывает" собственная воля Эрвина - он весьма неожиданно избирает
военное поприще.
* * *
Хельмут Рениус, вглядываясь в события, объясняет
такой выбор, по его словам, вызывающий недоумение, нарушающий семейные традиции,
"юношеским стремлением к противоречию", желанием расстаться с привычным,
в каком-то смысле (пусть само собой) навязываемым образом жизни. Избранное
будущее представляется - по контрасту - необыкновенно манящим: "Свежий воздух
- вместо ученого кабинета, веселое военное товарищество - вместо кружка
серьезных интеллектуалов, беззаботность - вместо неустанного следования
поставленной перед собой цели".
Ничуть не оспаривая точку зрения хорошо осведомленного
друга, рискнем, однако, назвать еще один мотив, повлиявший на выбор Эрвина
Планка - "исторический". Не только дух противоречия заявляет о себе в нем
- еще и дух времени.
В последние десятилетия XIX века и начале XX, в
особенности по мере приближения к роковой черте - 1914 году - немецкое общество
все более проникается милитаристскими идеями и настроениями. Бурное развитие
экономики - к началу 20-го столетия Германия по уровню промышленного производства
выходит на первое место в Европе, оставив за спиной недавнюю "мастерскую
мира" Великобританию, - материально подкрепляет и направляет воинственный
дух народа. Предполагаемая война, которую большинство населения воспринимает
как вполне легитимное средство политики, предоставляет Германии возможность
- захватом новых территорий и колоний, доказательством военного превосходства
на полях сражений, овладением ведущего места в решении мировых проблем -
реально утвердить себя в статусе великой державы.
Милитаризм овладевает нравами общества, образом
мыслей, системой воспитания, пристрастиями, внешней формой поведения. Гордость
быстро наращивающей мускулатуру армией, восхищение военной техникой и подготовкой,
поддерживаемое парадами и празднествами, убежденность, что именно на военной
силе покоится благополучие империи - чувства, не только каждому в то время
знакомые, но едва ли не каждым переживаемые. В обществе, в публицистике
и полемике господствует военно-патриотическая риторика, возбуждение энтузиастической
памяти соотечественников статьями и речами о былых войнах и победах. Университетские
профессора вставляют в ученые лекции патетические фразы о "фатерланде",
его славном прошлом и невообразимом будущем. Студенты распевают песни про
храбрый меч, рассекающий скалы, про юношей, не склоняющихся перед бурями,
как не склоняются могучие немецкие дубы. Даже дамы в любезной беседе упоминают
про модные "дредноуты", - соперничество с Англией на море всех воодушевляет.
"Кажется, будто весь мир призван бряцать саблями по булыжнику мостовых",
- замечает тогдашний писатель-сатирик.
Население охвачено благоговением перед униформой.
Военное звание резко повышает статус человека в обществе. Юношам из "хороших"
семей, а также имеющим высшее образование, предлагается одногодичная военная
служба со специальным обучением: по окончании - чин лейтенанта резерва.
"Прусский лейтенант шел по миру, как юный бог, гражданский лейтенант резерва,
по крайней мере, как полубог".
Эрвин Планк может, конечно, пристроиться в "полубоги".
Но если уж на военную службу, то - в боги. В 1911 году он отправляется в
город Фленсбург - это на самом севере, на границе с Данией - и поступает
юнкером в стрелковый полк. Спустя положенный срок его направляют в офицерскую
школу. Он проходит полный курс военных наук и все тяготы полковых и училищных
будней и через год получает свои лейтенантские эполеты...
Похоже, что неожиданный выбор Эрвина вовсе не воспринят
семьей, - отцом, прежде всего, - как разрушение важных и дорогих семейных
устоев. Во всяком случае, отец, кажется, не выразил по этому поводу ни малейшего
неудовольствия.
Избранный ректором Берлинского университета (Friedrich-Wilhelms-Universitet),
Макс Планк посвящает свою речь 15 октября 1913 года по случаю начала очередного
семестра, как обычно, специальной научной проблеме. Но дважды, во вступительной
части и в конце, отвлекается от физики, чтобы напомнить слушателям о 100-летии
битвы под Лейпцигом, в результате которой вся территория Германии была освобождена
от оккупации наполеоновской армией, - юбилей торжественно отмечается в эти
же самые октябрьские дни. "Лучшее, что мы можем, празднуя прошедшие годы,
взять в наше сегодня, это пламенное желание, чтобы наши потомки могли когда-нибудь
с таким же преклонением смотреть на нас, с каким мы сегодня смотрим на мужей,
которые сто лет назад словом и делом сражались и страдали за отечество".
Любопытно, что именно в этом, шумевшем военными
празднествами 1913 году, едва достигнув желанной цели, Эрвин - опять же
"вдруг" - приходит к мысли оставить офицерскую службу и заняться медициной.
Не знаем его планов, но с севера страны он перебирается на юг, в Мюнхен,
поступает на медицинский факультет и заказывает занятную визитную карточку:
"Эрвин Планк. Студент-медик. Лейтенант стрелкового полка ее величества королевы".
Но каковы бы ни были личные планы студента и лейтенанта,
общие события, захватившие и повернувшие на иной путь все человечество,
по-своему устроили и его судьбу.
* * *
1 августа 1914 Германия объявляет войну России,
3 августа - Франции. "Его величество император и король (император
германский и король прусский - В.П.) отдал приказ о мобилизации армии
и флота. Первый день мобилизации - 2 августа". Четырьмя месяцами раньше
Эрвин уже получил предписание, в котором значится, что с 1 апреля 1914 по
31 марта 1915 года лейтенант Планк состоит в боевой готовности и в случае
мобилизации обязан на третий день явиться в полк.
На третий день войны, 3-го августа, Макс Планк
выступает с речью по случаю очередной годовщины основания университета.
Современник вспоминает до отказа переполненную аудиторию, взволнованную
и напряженную. Многим профессорам и студентам предстоит в ближайшие дни
отправиться на фронт. Они ждут от ректора подобающего часу слова. Но ректор
говорит о сложных проблемах теоретической физики, которые рассматривает
в связи с философскими проблемами. Через три десятилетия, рассказывая о
речи Планка, современник тонко замечает, вряд ли она осталась бы в памяти
такой живой и сильной, если бы ученый превратил свое выступление в патриотический
митинг, каких много было в те, первые дни войны. Завершая выступление, Макс
Планк говорит, что человек в своем неодолимом стремлении узнать ответ на
снова и снова возникающий перед ним важнейший вопрос жизни: что мне делать?
- находит его не в чистой науке, а в своем образе мыслей, мировоззрении.
...86-й полк (18-й дивизии 9-го армейского корпуса),
к которому приписан лейтенант Планк, располагается все в том же Фленсбурге.
Стратегический план германского командования предполагает на первом этапе
войны быстрое и массированное вторжение во Францию. Это предопределяет энергичное
передвижение полка - в августе он уже участвует в боевых действиях, оставив
позади около тысячи километров. Эрвин будет вспоминать трудные, почти безостановочные
марши. Одержав серию побед, германская армия движется к Парижу. Она остановлена
англичанами и французами (а через неделю потерпит поражение) лишь у реки
Марны, между Парижем и Верденом, куда выходит к 5 сентября.
5 сентября, на марше, колесо легкой полевой гаубицы
переезжает Эрвину ногу, - нога распухла и сильно болит; он с трудом втискивает
ее в сапог. На рассвете 6 сентября предполагается выступать дальше, но в
планах командования что-то меняется, следует приказ расположиться на отдых
в деревне Неви. Эрвин расстилает матрас и через две минуты, по его словам,
спит, как сурок.
Разоспаться мешает послышавшаяся около восьми утра
недальняя канонада. Боевой тревоги, однако, не объявлено.
Между тем полк взбудоражен неожиданным происшествием.
Местный крестьянин украл у кого-то из спящих ружье и выбежал на улицу, угрожая
находившимся поблизости немецким солдатам. Его удалось схватить. Собравшийся
прямо на улице, полевой суд быстро выносит приговор. Три-четыре солдата
во главе с капитаном отводят крестьянина в сторону. Эрвин с задумчивым удивлением
вспомнит позже это "между делом", с которым был учинен суд, эту, пусть несколько
вынужденно, тотчас возобновившуюся беседу "о другом", после того как был
произнесен приговор, это "вполуха", с которым они, офицеры, прислушивались
к ожидаемому зловещему выстрелу...
Вскоре вдруг обнаруживается, что противник рядом:
соседний полк уже ведет тяжелый, неуспешный бой и надо немедленно бросаться
ему на помощь.
В рукописном описании сражения, оставленном Эрвиным,
читаем про безымянную высоту, которую приказано занять его подразделению,
про желтеющее в лучах осеннего солнца скошенное хлебное поле, уставленное
снопами, по которому они бегут, про нарастающий треск ружейных выстрелов,
пулеметных очередей, гул разрывов орудийных снарядов, про группы смешавшихся
в рукопашной схватке солдат, своих и чужих, - "я был на самой передовой,
сердце радовалось, наконец-то, настала и моя пора".16
Огонь справа, из ближнего леса, оказывается нежданным
- Эрвин полагал, что в лесу свои, но оттуда появляются "красные штаны" (Rothosen),
как немцы величают французов. "Мой сосед слева был сражен выстрелом, вражеская
пуля раздробила револьвер в моей руке... Хлесткий удар сковал мне правое
бедро, теплая жидкость залила ногу. А упал вперед лицом и получил еще один
удар, уже в грудь, - к счастью, пуля скользнула под углом и лишь слегка
меня задела".
След этого выстрела хранит записная книжка в черном
коленкоровом переплете, которая была у Эрвина в нагрудном кармане мундира.
Пуля пробила ее насквозь и наискось, входное и выходное отверстия находятся
на разных уровнях. Реликвию прислал отцу Планку штаб-доктор Кирхофф 17 октября
1914 года. В короткой записке он сообщает, что полк получил приказ отступить
и лейтенант Планк, по-видимому, попал в плен; записную книжку передали штаб-доктору
солдаты, вынесшие лейтенанта на шинели с поля боя.
В самый день боя, 6 сентября 1914, Марга Планк,
вторая жена ученого (мать Эрвина, урожденная Мария Мерк, умерла в 1909 году,
двумя годами позже Макс Планк женился на ее племяннице Марге фон Хёслин)
посылает Эрвину открытку полевой почты - от имени отца и от своего имени.
Они отдыхают в Баварии, в горах. Самая высокая вершина в тех местах 2,5
тысячи метров, но подъем нетрудный (Планки, отец и сын, любители восхождений).
Они радуются впечатлениям, которые дарит Эрвину пребывание на войне. По-немецки
впечатления названы fabelhaft то есть - баснословные, отличные. На письме,
видимо, возвращенном отправителю, пометка карандашом: "Ранен"...
Раненых, кого удалось вынести с поля боя - человек
пятьдесят - доставляют обратно в Неви, в здание школы. Мимо окон движутся
отступающие немецкие войска, потом настает тишина. Полсотни человек, лежат
на полу в классной комнате, всеми оставленные. Только один легко раненый
ефрейтор, добрая душа, остался ухаживать за беспомощными товарищами. Нет
ни бинтов, ни лекарств, ни еды, ни постельного белья, ни даже соломы - подстелить.
Всё, что он может сделать, - принести воды, напоить, обмыть лицо, перевернуть,
отогнать назойливых мух, вынести умерших, - но как это много! На исходе
четвертого дня, 9-го сентября, появляются французы. Каждый из заглянувших
в класс почитает долгом поносить лежащих на полу "проклятых бошей". Французские
врачи, наградив раненых порцией отборной брани, объявляют, что никаких лечебных
средств при себе не имеют, да и вообще не обязаны оказывать помощь заклятым
врагам. На пятый день раненых везут на ближайшую железнодорожную станцию,
- там их встречают местные крестьяне - они размахивают вилами и отчаянно
ругают немцев. Толпа все сильнее нажимает на оцепивших состав солдат. Когда
Эрвина перекладывают в вагон, носилки падают на землю, несколько человек
наваливается на него, они обчищают его карманы, сдирают сапоги, гамаши,
шапку, перчатки. Вагоны подают товарные, для перевозки скота, пол застелен
тонким слоем соломы, не хватает даже под голову подложить.
Их везут на юг - через Париж, Тур, Ангулем, Бордо,
по-прежнему без перевязки, почти без еды. 13-го сентября (восьмой день после
ранения) прибывают в Моинт де Марсиан, здесь Эрвина помещают в госпиталь,
впервые перевязывают. Но радость оказывается недолгой: через несколько дней
партию отправляют дальше. Маршрут неожиданно поворачивает круто на север,
снова едва не через всю Францию, но уже вдоль берега Атлантического океана,
к устью Луары. Отсюда примерно тридцать миль до острова Бель-Иль, где определено
находиться этой партии пленных.
22 сентября - Эрвин как раз на пути к острову -
Марга Планк снова извещает его открыткой о делах семейных. Они еще в Баварии.
Отец много гуляет, поставил задачей обойти пешком большое озеро. Но в тоне
уже сквозит обеспокоенность. Марга пишет про неожиданное (досадное даже)
сопротивление французов, про потери, которые коснулись и кое-кого из знакомых
(проигранная немцами битва на Марне позади). Сообщает, что Карл, старший
брат, тоже в армии. На открытке черный штамп: "ZURCK" ("Обратно")...
В лагере Бель-Иль Эрвин проводит полтора года.
Странно, но об этой поре в составленном им описании ни слова. Рассказ о
сентябрьском этапе 1914 года он доводит до прибытия пленных из Неви в Рошфор
(здесь они вновь оказываются жертвами ненависти толпы: по городу их везут
на грузовых авто - женщины, мужчины, даже дети, уличный сброд и приличные
дамы бегут следом, забрасывая поверженных врагов камнями и палками). На
следующей странице сразу - заголовок - "Сент.- Анжу".
Сент-Анжо - местечко в Кантальских горах, почти
срединная Франция: по прямой примерно 450 км от Ла-Манша, 300 км от Средиземного
моря, 350 км от Атлантического океана. Сюда пленных с Бель-Иль переводят
в первых числах марта 1916. У Эрвина Планка на шести машинописных страницах
подробно описаны путешествие в холодных вагонах, пеший марш от станции до
местечка по горной заснеженной дороге, размещение и первая ночь в лагере.
На этом рукопись обрывается. Подробности пребывания в Сент-Анжо узнаем от
немецкого офицера - он был в той же группе пленных: освобожденный по болезни,
из нейтральной Швейцарии, офицер посылает обширное письмо родителям своих
товарищей, все еще находящихся в лагере.
Лагерь размещается в бывшей школе иезуитов, пустовавшей
с 1901 года. В здании, рассчитанном на 150 учеников, поселили 200 пленных
офицеров, 40 ординарцев и 80 французских охранников. В комнате, где находится
Эрвин, 46 человек. Не хватает воды: на 46 человек выдают в день восемь маленьких
чайников грязной желтой воды; с большим трудом удается вымолить один чайник
хорошей, из артезианского колодца. Комната тускло освещается двумя керосиновыми
лампами, на три дня полагается три четверти литра керосина; чтобы не сидеть
потом в темноте, редко зажигают обе лампы сразу. Для отопления служат две
маленькие железные печки; норма угля - 25 кг на пять дней, - его достает
хорошо на полтора, особенно в холодное время. Для прогулок отведен двор
и школьный сад - большая радость после цитадели на острове Бель-Иль, где
ни деревца, ни травинки, только камень, крепостные стены да колючая проволока.
Долго запрещали музыку ("времена для музыки слишком серьезны"), доклады
на любые темы, "само собой разумеется, и театр" (прибавляет автор письма).
Но самое чувствительное не лишения, а постоянное, заведомо мелочное попрание
человеческого достоинства, которое вчерашние офицеры переживают особенно
болезненно.
Наверно, лагерь в Сент-Анжо немногим хуже большого
числа лагерей, и - вместе - немногим лучше других, равно французских и немецких.
Конечно, гаагские соглашения 1899 года уже обозначили гуманный подход к
военнопленным, в частности уважение их чести и достоинства, - но когда и
где такой подход соблюдался, во всяком случае, в той мере, в какой это замышлялось
всевозможными соглашениями?..
Письмо офицера о Сент-Анжо не вызывает ни малейшего
недоверия. И все же оно дает лишь жесткий контур положения в лагере, пренебрегая
многими утешительными штрихами. Между тем, сохранились красиво, подчас мастерски
нарисованные пригласительные билеты, меню, программки, по большей части
шутливые, повествующие о разного рода сборищах, вечеринках, ужинах, концертах,
которыми потчевали себя узники Сент-Анжо. Заметим, что особое упоминание
о запрете театра вызвано, конечно же, тем, что среди пленников Сент-Анжо
- великий Моисси, один из самых прославленных актеров первой трети века.
Во время Первой мировой войны Александр Моисси стал военным летчиком...
"При этом чрезвычайно плохом обращении немецкие
офицеры, естественно, сплотились еще теснее, и товарищество в таком лагере
- самое прекрасное, что мы вынесем из нынешнего тяжелого времени", - итожит
офицер свой рассказ. И это - важная часть жизненного опыта, приобретенного
Эрвином Планком в Сент- Анжо...
26 мая 1916 под Верденом погибает старший брат
Эрвина - Карл. К этому времени уже немало коллег профессора Планка познали
невосполнимость утраты сыновей. Опустели вчерашние детские комнаты в домах
соседей по "академическому поселку". Один из самых страшных духовных опытов
войны: люди вокруг (и ты с ними), пусть не на полях сражений, как генералы,
пусть мысленно, комбинируют тысячами жизней, полками, дивизиями, корпусами,
но подлинная цена человеческой жизни познается единственной - своей - потерей.
Макс Планк пишет одному из коллег: каждый может радоваться и гордиться,
если ему удается пожертвовать чем-то во имя общего, - но цену боли, которую
приносит война, познаешь лишь на собственной шкуре. И - о гибели Карла:
"Без войны я бы никогда не узнал, чего он стоил, а теперь, когда я это знаю,
я должен был его потерять".
Потеря старшего сына активизирует усилия Макса
Планка, чтобы вытащить из плена младшего. В апреле 1917 года, после нескольких
его прошений, назначенная медицинская комиссия выносит решение: рана на
бедре дала тяжелые осложнения. В июне Эрвин освобожден из лагеря и перемещен
в Швейцарию, в курортный городок Герсау. Здесь ему предложено любоваться
чудесными видами, пока не придет разрешение возвратиться в отечество.
Эрвин, понятно, много размышляет о дальнейшем жизненном
пути. Еще в лагере он колеблется между возвращением к прерванным войной
занятиям медициной и продолжением офицерской карьеры. В Швейцарии, получив
доступ к немецкой прессе, он в полной мере сознает подлинное положение на
фронтах и происходящие на родине перемены (практически захватившее власть
высшее военное руководство: "несгибаемые" генералы Гинденбург и Людендорф
продолжают стремиться к "полной" победе, - и тяжелое экономическое положение
в стране, делающее участие в войне невозможным; выступление на стороне противников
Германии такой могучей и свежей силы, как Соединенные Штаты Америки, - и
воздействие на умы и настроения населения и армии революции в России).
Проницательно предугадывая будущую встречу с отечеством,
Эрвин Планк пишет из Герсау: "Поскольку в последние годы я научился еще
более консервативному мышлению, я, наверно, весьма ужаснусь".
Консерватизм, в представлении Эрвина, не приверженность
к отжившему, но свойственное Планкам, Максу и Эрвину, во всяком случае,
уважение к последовательности, закономерности, причинно-следственной связи
явлений.
Осознанное предчувствие того, что его ждет, должно
бы определить выбор "спокойной" медицины (с наследственной идеей профессуры,
с особняком в "академическом поселке"), но любовь к отечеству, пробужденная
проигранной войной, горше и вместе ответственнее пьянящего чувства, взвихренного
звуками первых победных маршей. Проигрыш (если не приводит в отчаяние) -
трезвит. Скоро Эрвин напишет, что сыт войной по горло, но вместе к моменту
возвращения в Германию для него уже очевидно, что он одновременно возвращается
и в армию.
... В мае 1917, семью Планков настигает еще одно
трагическое событие: через несколько дней после благополучных родов, вдруг,
как сгорает, умирает одна из сестер-близнецов, Грете. (Спустя некоторое
время муж Греты, профессор-историк Фердинанд Фелинг женится на другой сестре,
Эмме, но и она год спустя умрет после родов точно при таких же обстоятельствах.)
Понятно, что приезд Эрвина ожидается отцом с едва
переносимым нетерпением. Эрвин возвращается домой в сентябре 1917 года.
* * *
1918 год - один из переломных годов немецкой истории.
Год полного военного поражения, экономического краха, свержения монархии,
год революции, подобно лесному пожару охватившей страну и подавленной благодаря
соглашению социал-демократического руководства парламента с генералитетом.
"События этого года были чрезвычайно противоречивы, чрезвычайно напористы,
чрезвычайно стремительны в своем развитии, - они и поныне ни разу по-настоящему
не переработаны в немецком сознании", - пишет публицист-историк Себастиан
Хаффнер.
Многие вчерашние солдаты, пережившие фронт, ранение,
плен, после того, как отгремели последние выстрелы, пришли другими людьми
в другой мир, где уже невозможно жить по-старому, тогда, как обновленное
войной сознание не позволяет приспособиться к этому изменившемуся миру и
жить в нем по-новому. Но Эрвин Планк явно не среди тех, кого психологическое
состояние, образ жизни, судьба позволяют отнести к числу молодых людей,
объединенных характерным для той эпохи понятием "потерянного поколения".
Необходимость исполнения долга, участия в созидательной работе, соответственно,
поиски своего места в ней, преобладают в его сознании над настроениями (если
вообще таковые наличествовали) пассивности, невмешательства, несовместимости
с происходящим - "потерянности".
Это вообще свойственно консервативной (повторимся:
не в расхожем "политическом" смысле слова) семейной традиции (может быть,
точнее: мышлению) Планков. В дни революции и отречения императора, когда
стрельба в берлинском правительственном квартале повредила стены Академии,
когда одни ученые склонялись к тому, чтобы вовсе распустить Академию, поскольку
они присягали ушедшему кайзеру, а другие предлагали попросту дожидаться
лучших времен, старый Макс Планк решительно отвергает и тот, и другой путь.
Он призывает коллег в тяжелое время испытаний держаться и продолжать работу:
будущие поколения будут ценить нас по нашей верности чувству долга.
В октябре 1917 года лейтенант Эрвин Планк (в январе
1918 станет обер-лейтенантом) уже снова на действительной службе. Для него
находится место в Генеральном штабе, которое привлекает его тем, что обязанности
здесь прикосновенны более к политике, чем к оперативным задачам (напомним,
что война не кончилась; того более, немецкое командование еще готовится
к крупным военным операциям): он занят главным образом изучением ситуации
внутри страны. Эрудиция обер-лейтенанта Планка, аналитические способности
его ума, доказательность выводов быстро делают его заметным в кругу сотрудников,
с которыми приходится работать. Через полгода после прихода в Генштаб он
(слегка иронизируя над собой) пишет Хельмуту Рениусу, что ощущает себя человеком,
добившимся положения, поскольку все остальные постоянно ждут от него много
большего, чем он может дать.
О признании профессиональных способностей Эрвина
Планка свидетельствует его назначение в комиссию по подготовке Версальского
мирного договора, действовавшую зимой 1918-1919 года. Этот договор, как
известно, был призван нанести Германии не только территориальный, но, казалось,
невосполнимый экономический (репарации) и военный (практическое разоружение)
урон, сделать невозможным ее воскрешение в качестве великой державы. Попытки
изменить эти условия, которые составят важнейшее направление немецкой внешней
политики в последующие полтора десятилетия, предпринимаются еще при подготовке
договора. Такого рода попытки делает и Эрвин, естественно, в рамках предоставленных
возможностей. Он в итоге отказывается присутствовать при подписании договора,
поскольку не согласен с рядом его положений.
В эту пору Эрвин Планк получает несколько заманчивых
предложений по-новому устроить свое поприще, но, по размышлении, приходит
к выводу, что именно на своем месте может всего лучше потрудиться на благо
становящейся на ноги республики, получившей наименование Веймарской и стремящейся,
как думается иным, воплотить в политическом устройстве высокие идеалы и
духовные ценности, связанные в немецком сознании с именем этого города:
"А останусь офицером, покуда могу совмещать это с политической деятельностью,
как делаю сейчас в военном министерстве. Придет время, я совсем перейду
в политику".
В упомянутой рукописи Хельмута Рениуса читаем:
"Планк никогда не стал офицером в общепринятом смысле слова, так же, впрочем,
как политиком после своего перехода на гражданскую службу". Эрвин, по свидетельству
Рениуса, был человеком "больше спокойной взвешенности, чем скорого энергичного
вмешательства. Эта особенность его натуры углублялась обстоятельными занятиями
всемирной историей, из которой он выводил ценность спокойного развития.
Он был врагом силовых решений, другом эволюции". Он был также убежден в
необходимости нравственной чистоты средств вне зависимости от того, оправдываются
ли они целью. Это все тот же консерватизм, не вполне соответствующий представлению
об удачливом офицере или политике, да и просто об офицере и политике "в
общепринятом смысле слова".
Признаваясь, что увлечен политикой, Эрвин Планк
имеет в виду не только характер своей деятельности: его занимают серьезные
идеи, которые он вынашивает и осмысляет, - их осуществление, представляется
ему, может положительно повлиять на ход немецкой истории.
В эту пору он, в частности, всерьез думает о преобразовании
правых сил, создании крепкой группы молодых консерваторов, современных по
взглядам и методам руководителей индустрии и крупных сельских хозяев, объединении
их с рабочими для совместного проведения решающих социальных реформ. При
"однополюсной", социал-демократической направленности тогдашнего парламента,
тогда как управление реальной экономикой остается в руках правых, а среди
трудящихся сильны разного толка крайне левые настроения, мысль, может быть,
столько же смелая, сколько прагматичная.
Март 1920 ознаменован "Капп-путчем" - название
сохраняет в немецкой истории имя Вольфганга Каппа возглавившего выступление.
(Нередкий парадокс: его отец - участник революции 1848 года, обреченный
затем на долгое изгнание; Вольфганг, ко времени путча ему перевалило за
шестьдесят, родился в Нью-Йорке.) План Каппа, "слепого от ярости фанатика",
- ликвидация парламентаризма и установление диктатуры (в диктаторы прочит,
разумеется, себя). Путч поддерживают некоторые военные соединения. Морская
бригада, перешедшая на сторону путчистов, вступает в Берлин и занимает правительственный
квадр-тал (на шлемах некоторых солдат-путчистов берлинцы, едва ли не впервые,
видят Hakenkreuz - фашистский знак). Тем не менее, с путчем покончено в
течение нескольких дней - без применения насилия. Генерал фон Зеект, командующий
войсками республики, четко формулирует, части немецкой армии не будут стрелять
друг в друга. Главную роль в поражении путчистов играет всеобщая стачка
рабочих, отозвавшихся на призыв профсоюзов. (Капп, успевший объявить себя
рейхсканцлером, удирает за границу.)
Эрвин глубоко (скажем даже - эмоционально) понимает
многие мотивы, вызвавшие путч. Он убежден, что односторонний, унизительный
Версальский договор никогда не будет признан немцами справедливым. Тяжкие
Последствия войны для значительной части нА-селения - не предостережение,
а раскаленные угли, подогревающие реваншистские настроения. Возникает живучая
DolchstoІlegende (по-русски одним словом не скажешь - легенда об ударе кинжалом
в спину). Причины и следствия поменены местами. Поражение Германии в войне
объясняется не экономическими и военными обстоятельствами, а революцией
в тылу. Он полагает также, что Германия не была готова к неожиданному, в
чем-то почти импровизированному отказу от привычной политической системы,
что парламентаризм, в том виде, в каком он установился, когда политика меняется
в связи с результатами последних выборов, не способствует быстрому возрождению
страны.
За год до путча, 12 марта 1919 года, в день своего
рождения, Эрвин приобретает новую книгу Томаса Манна "Размышления аполитичного".
Он, без сомнения, находит в ней немало близкого его собственным размышлениям
той поры. "По моему глубочайшему убеждению, - пишет Томас Манн, - немецкий
народ никогда не примет политическую демократию. А предвижу, что столь часто
осуждаемое "авторитарное государство" - самая приемлемая для него форма
правления и что ее-то он в глубине души и желает". В 1920 (год путча) Томас
Манн еще уверен, что чуждые немецкому духу демократические идеи характерны
для галльско-еврейско-интернационалистского интеллектуализма". Когда же
через несколько лет трудных раздумий писатель приходит к убеждению, что
"политическим аспектом духовного" должна стать демократия, что "республика
может стать великолепным воплощением немецкого духа", и оглашает новые свои
убеждения в речи, обращенной к немецкой молодежи, аудитория встречает его
враждебно (ремарки при публикации: "топот ног", "шум в зале").19 Укоренение
идей в сознании происходит труднее, болезненнее, нежели признание новых
политических институтов.
Предложение участвовать в путче Эрвин решительно
отвергает. И не потому лишь, что (собственное его свидетельство) очень низко
ставит достоинства руководителей движения. Прежде всего, по принципиальным
соображениям: он, с его представлениями об успешном характере исторического
развития, не может принять ни методов путчистов, ни самого путча как метода.
Отношение к путчу - проверка себя, своих взглядов на сегодня и завтра отечества,
выработка убеждения в том, что в политике, в поисках пути допустимо, и что
- нет. Хельмут Рениус пишет, что, когда Планк во время "Капп-путча" без
промедления встал на сторону законного правительства (социал-демократического,
заметим), "он сознательно выбрал конституцию и законность против военного
режима и экспериментов".
Эрвин предполагает также отрицательные последствия
путча: еще большее недоверие партий разных цветов политического спектра
друг к другу, разобщение вместо консолидации, и - как реакция на путч -
неизбежный рост левых и крайне левых настроений. В самом деле, возглавленное
коммунистами восстание в Рурской области, где созданная по советскому примеру
Красная Армия, численностью в 50-60 тысяч человек, захватывает значительную
часть территории, вооруженные волнения в других землях страны, принимающие
подчас крайний характер (Макс Хёльц, командовавший красными войсками в Тюрингии
и Саксонии, овладев городом, обещает в своих воззваниях расстрел всем, кто
не подчиняется порядку, установленному диктатурой пролетариата, поджог города
и уничтожение "буржуазии" без различия пола и возраста в случае приближения
правительственной армии) дают право думать об опасности большевизма, об
угрозе существованию республики, как уже законно возникшей форме правления.
...В августе 1920, - кажется, впервые с довоенной
поры - Эрвин проводит отпуск вместе с отцом. Отправляются в горы и, по словам
Эрвина, живут только друг для друга, что доставляет обоим огромное удовольствие.
Прогулки, чтение, беседы, музыка - разучивают новые сонаты для виолончели
и фортепьяно. Эрвина манит альпинизм, но отцу крутые подъемы уже не под
силу, а разлучаться с ним, даже ненадолго, Эрвину не хочется. Он не забывает,
что у старика нет больше ни Карла, ни дочерей, - впрочем, отношения с Эрвином
у отца, пожалуй, всегда более серьезные, чем с остальными. Стремление Эрвина
быть ближе к отцу (и географически), служить ему постоянной опорой многое
обозначит в судьбе сына Макса Планка.
Из отпуска он пишет приятелю: единственное, что
манит его сейчас, - служебный кабинет. Он не видит пока для себя более интересного
места, чем внутриполитический отдел военного министерства. Его деятельность
не ограничивается стенами ведомства, требует постоянного присутствия в обществе
политиков и дипломатов. Он работает со страстью, которая целиком его заполняет,
отодвигая на задний план едва не все личные переживания.
* * *
В 1919 году Эрвин Планк встречает человека, знакомство,
более того - дружба с которым станет существенной страницей его биографии.
Этот человек - Курт фон Шлейхер, будущий генерал, влиятельнейший политик,
последний канцлер Веймарской республики. Но это - позже. А в 1919 он - 37-летний
майор, заслуживший имя и на фронте, и на штабной работе. После Версаля фон
Шлейхер - в военном министерстве. Он заметно выделяется инициативным умом,
деятельной энергией, способностью быстро схватывать суть явлений, их причины
и следствия и благодаря этим качествам оказывает важное, подчас определяющее
влияние на решение важных военных и политических вопросов.
Курт фон Шлейхер
Курт фон Шлейхер, убежден его биограф, принадлежит
к числу нескольких человек, наиболее повлиявших на судьбы Германии в период
Веймарской республики. Между тем его деятельность, при жизни и по сей день,
оценивается противоречиво. Даже полярно: "серый кардинал", "кукловод" в
политике ("изготовитель и низвергатель канцлеров") - и "красный генерал",
проникшийся социалистическими идеями. Этого не избежишь при стремлении объединить,
заставить "работать" на общее государство различные, даже противоположные
общественные силы, идеологии, настроения. А именно этого добивается Шлейхер
своими политическими усилиями. Ищет возможность отозваться на привычку большой
части нации к авторитарному правлению, но не хочет утратить при этом республиканские
завоевания. "Военная косточка" по происхождению и воспитанию, он полагает
лучшим средством против социальной напряженности и экстремизма слева и справа
удовлетворение насущных потребностей разных слоев населения: восьмичасовой
рабочий день, социальное обеспечение, больничные деньги, материальная поддержка
безработных, - если предприниматели пойдут на это (говорит он), такие меры
послужат укреплению государства.
Политика Курта фон Шлейхера с ее непоправимыми
ошибками и неоспоримыми достоинствами может быть увидена в целом, сбалансирована
лишь из временной отдаленности (но даже сегодня оценки рознятся до противоположных).
В бурные же, переменчивые годы Веймарской республики, когда ситуация изменяется,
бывает, по нескольку раз на дню, Шлейхер и его сотрудники, - часто не в
силах предугадать, как их слово отзовется - настоятельно решают вставшую
перед ними задачу дня, даже часа. Чтобы оценить их решения, по-своему важнее
уяснить стимулы, побуждения, чем исходить из исторических результатов. Фельдмаршал
фон Манштейн пишет о Шлейхере: "Конечно, он был не свободен от честолюбия,
но это было честолюбие ради того, чтобы сделать что-то, а не ради того,
чтобы что-то приобрести. Шлейхер был, в прусском смысле слова, слуга государства,
который стремился к власти и влиянию не для себя, а, полагая употребить
их на служение делу".
Эрвин Планк, конечно, удовлетворен тем, что карьера
совпадает с его интересами и устремлениями, но Шлейхер привлекает его не
условиями, благоприятствующими карьере, больше - общностью убеждений и возможностью
их практического осуществления. Эрвину, по словам его друга Рениуса, "воспитанному
с детства в необходимости служить государству", но вместе противнику радикальных
решений, "склонному к примирению политических разногласий", по душе рациональный
консерватизм Шлейхера, отлившийся в его излюбленном речении - нужно одинаково
нагружать оба плеча, левое и правое. (В формулировке заложена обеспокоенность
ситуацией, для которой позднейший историк найдет образ "республики, стоящей
на одной ноге".)
Вокруг Шлейхера сплотилась узкая группа скорее
сотрудников, чем подчиненных, он предоставляет им большую свободу действовать
в рамках решения общей задачи и поэтому тщательно подбирает их - ему нужны
единомышленники. Быть "человеком Шлейхера" никак не означает взаимоотношений
лишь "сверху вниз". При внешней бравости, подчас даже некоторой браваде,
Шлейхер очень чувствителен к тому, что происходит с ним и вокруг него, легко
раним, нуждается в дружеском участии. Почти еженедельно он приглашает друзей-сотрудников
к себе на обед. Его обеды - хоть он и засиделся в холостяках (женится только
в 1931) и сам следит за кухней - отличаются изысканными, отменно приготовленными
блюдами. В застольной беседе подчас легче находят решение самые сложные
вопросы, вырабатывается план действий. Осмысляя ситуацию, намечая направление
политики, Шлейхер охотно прислушивается к людям своего ближайшего окружения,
даже поддается их влиянию. Среди таких людей одним из главных быстро становится
Эрвин Планк.
* * *
В начале 20-х годов мы все чаще встречаем Эрвина
Планка (хоть и в партикулярном платье, но уже в чине ритмейстера, то есть
капитана) в кабинетах рейхсканцелярии. С 1923 года он и вовсе переселяется
туда. Курт фон Шлейхер, возглавляет в то время внутриполитический отдел
военного министерства, но масштаб его подлинной деятельности несопоставим
с занимаемой должностью. Ему, например, поручаются единоличные доклады для
рейхсканцлера о состоянии вооруженных сил. Шлейхер стремится держать в руках
как можно больше нитей, чтобы получать разностороннюю информацию о системе
государственного управления и общественной жизни и вместе активно влиять
на них. Он назначает людей из своего окружения офицерами связи в политические
и общественные инстанции разного уровня. Эрвину доверяется один из ключевых
наблюдательных пунктов - рейхсканцелярия, место работы руководителя правительства
и его аппарата.
После нескольких лет огнеопасной внутренней ситуации,
путчей слева и справа, политической борьбы, то и дело выходящей не только
за рамки парламентской или полемической, но и за рамки закона, Германия
вместе с наметившимся оздоровлением экономической жизни начинает обретать
спокойствие. Это спокойствие, однако, не гарантирует будущего благополучия.
Парадокс Веймарской республики, по мысли современного историка в том, что
это, с некоторыми оговорками, "республика без республиканцев": "Республика
стояла, так сказать, на одной ноге. Только левый центр был согласен с ней.
Коммунисты-левые хотели совсем другой республики. А правые, которые на самом
деле были много сильнее, нежели можно предположить по числу мандатов в национальном
собрании, попросту хотели возвращения их императора". Сомнения в том, может
ли длительно существовать такое государство, нередко одолевали многих здравомыслящих
людей.
Нейтралитет вооруженных сил во многом обеспечивает
стабильность в государстве, для значительной части его граждан непривычном,
внутренне неприемлемом, неосознанном, с постоянно меняющимся соотношением
веса политических партий и с таким же постоянством сменяющими одно другое
правительствами (десять за первые пять лет). Когда в один из критических
моментов первый Веймарский президент, социалист Фридрих Эберт задает командующему
войсками фон Зеекту вопрос: "За кем, собственно, идет рейхсвер?", генерал
отвечает: "Рейхсвер идет за мной".
Шлейхер стремится упрочить роль армии как гаранта
общественного спокойствия (и при жизни и посмертно обретая упреки в намерении
передать военным командные высоты в государстве). Между тем для многих армия
вплоть до прихода к власти национал-социалистов останется порукой конституционности.
Даже через два месяца после того, как это произойдет, Томас Манн еще не
исключает, что рейхсвер выступит "против этого превратившегося в идола чучела
Гитлера" (горько добавляет: при этом фюреру предложат, скорей всего, президентский
пост, так как "его смещение и арест немецкому сердцу перенести невозможно").
Годом позже, в августе 1934, профессор-филолог Виктор Клемперер, узнав,
что войска присягают Гитлеру, заносит в дневник: "На рейхсвер мы всегда
надеялись... И вот теперь наш доблестный рейхсвер спокойно приносит клятву
на верность новому "главнокомандующему вермахта". Даже Генрих Брюнинг, один
из последних канцлеров Веймарской республики, более многих других знакомый
с закулисными механизмами управления, уже в 1935 году, в изгнании, набрасывает
сценарий действий после того, как рейхсвер свергнет Гитлера.
Эрвин Планк и в рейхсканцелярии вскоре оказывается
необходимым сотрудником. Его обязанности, по обыкновению, много шире тех,
какие надлежит ему исполнять согласно должности (офицер связи). В одном
из писем он рассказывает: государственный секретарь Франц Кемпнер передал
ему измененный распорядок дня, поскольку новый канцлер (Ханс Лютер) предпочитает
начинать работу в ранние утренние часы. К девяти утра нужно уже подготовить
для него подробный обзор сегодняшней прессы, затем присутствовать при чтении
и обсуждении донесений послов. Только после этого удается выбрать часок,
чтобы предаться любимому утреннему занятию - прогулке верхом. (Несколько
недель спустя, тоже в доверительном письме, сообщает, комически ужасаясь:
канцлер просит вдобавок давать ему уроки верховой езды, - отказать неудобно!)
У нас нет возможности подробно очертить деятельность
Эрвина Планка в рейхсканцелярии. Общий контур ее можно обозначить, знакомясь
с обширной литературой по истории Веймарской республики, ее внешней и внутренней
политике, о политиках, с которыми совместно работал и общался Эрвин Планк.
Архивы непременно откроют будущему биографу (если такой найдется) интересные
детали. В этом первом наброске биографии представляется более значимым наметить
характерные черты личности, направление движения жизни и судьбы.
Сохранились заметки, которые ведет Эрвин как раз
в первые годы своего пребывания "в политике". Заметки не о службе - очень
личные, подчас даже интимные (неудачная любовь). Привлекателен и о многом
говорит лиризм записей, их обращенность внутрь себя, критический настрой,
умная, нередко скептическая печаль, с которыми анализируется "диалектика"
собственной души. Может быть, всего дороже само стремление к такому анализу,
потребность его (не слишком характерно для политика и военного, быстро и
успешно делающего карьеру!).
В декабре 1923 года Эрвин Планк женится на Нелли
Швеллер, дочери директора банка. Она десятью годами моложе его, по имущественному
и социальному положению девушка из берлинского "избранного общества", к
которому принадлежит и он, сын известнейшего ученого, делающий успешную
карьеру офицер, связанный дружескими и служебными узами со многими "сильными
мира сего". (Нелли, человек обстоятельный и организованный, ведет тетрадь
визитов, куда вписывает имена людей, которые их посетили и у которых они
побывали. Здесь мы встречаем политиков, военных, дипломатов, ученых, - многие
из них станут участниками антинацистского сопротивления.)
Внутренне независимая, Нелли, однако, привыкла
к определенному уровню быта, она энергично берется создавать "дом", о котором
Эрвин, давно вылетевший из родительского гнезда и целиком поглощенный своими
занятиями, успел позабыть, полагая, по его словам, что можно обойтись одним
портфелем.
Собственные интересы Нелли весьма широки, более
всего ее привлекает медицина. Позже, в 30-е годы, она займется медициной
целенаправленно, Эрвин будет этому способствовать, движимый разумным расчетом
и предчувствием, что ему не суждено жить долго. Однажды во время супружеской
прогулки дерзкая цыганка схватила его за руку, глянула на ладонь и, тотчас
отпрянув, объявила, что он умрет насильственной смертью.
Имеется, правда, еще и гороскоп: напророчено, что
доживет до 68-ми, долгое время проведет за границей, достигнет больших высот
в политике, но последние два года жизни окажутся для него трудными (гороскоп
составлен 30 января 1925 года, ровно за восемь лет до прихода к власти национал-социалистов).
Женитьба Эрвина названа счастливой, супругам обещано много детей. В последнем
пункте (как и кое в чем ином) астролог ошибся, брак останется бездетным.
Но с определением "счастливый" Эрвин согласен: о своем браке он сам говорит
как о "неслыханном выигрыше".
Политикой Нелли не очень интересуется, но при этом
всегда в курсе дел мужа, он рассказывает ей о них с доверительной подробностью.
Об этом можно судить по письмам, которые он пишет, когда они расстаются.
О делах в них коротко, но самая суть, открыто или притаенно, - так пишут
человеку, хорошо знакомому со всеми обстоятельствами. Скупые строки писем
к жене помогают понять объем, интенсивность и значимость деятельности Эрвина
Планка.
...В апреле1925 года, после смерти первого президента
Веймарской республики, социалиста Фридриха Эберта, главой государства избирается
исторический персонаж, казалось бы, прямо противоположный - 77-летний фельдмаршал
Пауль фон Гинденбург, образцовый представитель косных общественных сил и
традиций, именуемых "пруссачеством". В Германии его называют: der alte Herr
- "старик", "старый господин".
Выборы проходят напряженно.
Кандидатура Гинденбурга, конечно, неприемлема для
сторонников республиканского правления. Значительная часть населения, независимо
от политических взглядов, попросту сторонится каких-либо резких перемен.
Фельдмаршалу противостоит известный политик от
партии центра Вильгельм Маркс. За годы существования Веймарской республики
Маркс четырежды возглавляет правительство - самый "долгий" рейхсканцлер.
(Коммунисты выдвигают в президенты своего лидера Эрнста Тельмана, но он
с 1,9 миллионами голосов выбывает после первого тура.)
Эрвин объективно расценивает шансы кандидатов примерно
как один к одному; но "инстинктивно" уверен в победе "старика".
Шлейхер и его окружение составляют, по-нынешнему
выражаясь, "избирательный штаб" Гинденбурга. Фельдмаршал давно знает Шлейхера,
ценит его деловые качества, симпатизирует ему - "дорогой, юный друг". Шлейхер
имеет возможность влиять на фельдмаршала и через его сына, Оскара фон Гинденбурга,
своего старого приятеля, адъютанта при отце ("непредусмотренный конституцией
сын президента", по определению, получившему широкое хождение). Старый полководец
в президентском кресле, конечно, желанен и для рейхсвера, который, гласно
и негласно преодолевая запреты Версаля, находится в периоде восстановления
или нового становления (чему способствует секретное военное сотрудничество
с Советской Россией).
Но круг Шлейхера побуждаем не только ведомственными
соображениями. Военное министерство успешно взаимодействовало и с социалистом
Эбертом, - у Шлейхера с ним были отношения дружески-доверительные. Ставка
на Гинденбурга - итог по-своему достаточно точной, как выяснится, оценки
политической и психологической ситуации.
Пятью годами раньше, в 1920, размышляя о неготовности
Германии к полноценному парламентаризму, Эрвин Планк предполагает, что развитие
страны само собой приведет ее к необходимости более жесткой системы. Речь
не о монархии как таковой, - скорее, о появлении президента с сильными властными
полномочиями. Замечательно, что единственным кандидатом, на ком, возможно,
остановится будущий выбор, Эрвин уже тогда называет Гинденбурга, хотя, казалось
бы, почти тотчас после проигранной войны, в пору республиканского подъема,
предугадать, что у "старика" есть реальные шансы возглавить государство,
по меньшей мере, смело.
Убежденный монархист, военный по всему складу и
жизненному опыту, защитник DolchstoІlegende - президент многопартийной парламентской
республики, рожденной проигранной (в частности, и под его руководством)
войной и революцией? "Старый господин" по всему духовному складу - когда
нужны свежие идеи, нестандартные ходы? это ли не исторический парадокс?
Но исторические парадоксы обычно глубоко обоснованны.
Население, в большинстве не успевшее избавиться
от монархических пристрастий, принимает нового президента как некоего "эрзацкайзера",
- возраст привносит в образ желанные отеческие черты. Эполеты фельдмаршала
помогают забыть унижающую обиду проигранной войны, напоминают о недавнем
величии державы и вселяют надежду на будущее. Силы, господствовавшие в имперские
времена и продолжающие удерживать в руках богатства страны, удовлетворены
тем, что одна из ведущих фигур кайзеровской Германии оказывается ведущей
фигурой Германии республиканской. Гинденбург, не будучи представителем какой-либо
партии, оказывается как бы над всеми. При ограниченности собственных взглядов,
военное воспитание помогает ему с сознанием долга исполнять возложенные
на него обязанности, а соответствующий параграф конституции дает право в
необходимых случаях применять силу. Появляется уверенность, что перспективы
не в такой степени, как до сих пор, зависят от сегодняшнего направления
политического ветра. Республика вдруг встала на обе ноги, - пишет историк.
Парадокс оборачивается лучшими - "золотыми" - годами Веймарской республики:
подъемом производства, успехами во внешней политике. Лишь мировой экономический
кризис 1929 года остановит движение вверх...
"А очень надеюсь, что под руководством Гинденбурга
наши дела пойдут хорошо и что нам предстоит узнать постепенный успех в упрочении
порядка и мира", - отзывается на события старший Планк.
Вскоре после избрания Гинденбурга президентом Эрвин
Планк уходит из армии. С одной стороны, осуществляется его желание переседлать
из офицера-политика только в политики, с другой, он и - штатский - по-прежнему
в команде Шлейхера. Скорее всего, его переход на штатскую службу - ход в
сложной игре, которую с помощью единомышленников ведет Шлейхер. Эрвин остается
в рейхсканцелярии - получает должность правительственного советника. Реальное
значение должности зависит от деловых качеств того, кто ее исполняет, и
от возможности действовать, ему предоставленной. Возможность действовать
у Эрвина весьма широкая - Шлейхер, благодаря прямым связям с президентом
и влиянию, которое оказывает на "старого господина", становится одним из
главных лиц, формирующих политику. Ну, а деловых качеств Эрвину не занимать.
* * *
Речь об одном из переломных периодов в истории
Веймарской республики. В условиях растущего экономического кризиса, соответственно,
инфляции, безработицы, обнищания населения, все более очевидна неспособность
правительства парламентского большинства справиться с создавшимся положением.
Боясь утратить доверие, а с ним и число избирателей, многие партии не осмеливаются
взять на себя ответственность ни за популистские лозунги, ни за решительные
меры. Массы в итоге тянутся к тем, кто выдвигает такие лозунги и такие меры
обещает, - национал-социалистам и коммунистам. Среди тех, чье мнение определяет
позицию президента, в первую очередь - в "штабе" Шлейхера, все более укореняется
идея президентского правления: правительство формируется вне зависимости
от представительства партий в парламенте. В марте 1930 года Гинденбург предложит
сформировать первое такое правительство лидеру католической партии "Центра"
Генриху Брюнингу. Но годом раньше, весной 1929, - уже генерал - фон Шлейхер,
управляющий делами военного министерства, приглашает Брюнинга к себе на
завтрак и обсуждает с ним это будущее предложение.
Нет сомнения, президентское правление - шаг назад
от демократии. Сожаления иных современников и потомков вполне объяснимы.
Но итоги следующих парламентских выборов в сентябре 1930, когда национал-социалисты
получат в рейхстаге 107 мест взамен прежних 12, помогают взглянуть на дело
иначе.
Во время встречи Шлейхера и Брюнинга возникает
разговор и о восстановлении монархии. Брюнинг, которого биографы, основываясь,
в частности, на его мемуарах, изданных много лет спустя, в 1970, характеризуют
"более монархистом, чем человеком центра", даже "немецким национал-монархистом",
воспринимает эту часть беседы буквально и обещает монархию как последнее
звено в цепи намечаемых реформ. Шлейхер корректирует: дело не в поспешном
возвращении императора на трон. В 1932 году истекает срок правления Гинденбурга.
"Старику" к тому времени исполнится восемьдесят четыре. Даже если добиться
его переизбрания, трудно предположить, что он окажется способен все семь
лет исполнять обязанности. Необходимо найти ему равноценную - "на монархическом
уровне" - замену.
Опять же заглянем вперед. На президентских выборах
1932 года единственным реальным противником "старика" - замена не найдется
- станет Гитлер. Так что и здесь беспокойство за будущее, до которого рукой
подать: стремление как-то изменить политическую систему, чтобы избежать
катастрофы, находит свои оправдания.
Лев Толстой в "Войне и мире" писал о субординации
писаной и неписаной. Согласно писаной субординации, правительственный советник
Планк - чиновник при очередном канцлере, но по неписаной субординации Эрвин
подчас лучше канцлера осведомлен в перспективах намечаемой политики. Примечательно,
что именно его намечаемый в канцлеры Брюнинг просит подготовить список будущего
кабинета министров. Примечательно также, что Эрвин отказывается от предлагаемых
ему должностей в составе кабинета, соответственно, от решительного продвижения
в карьере, - предпочитает остаться "во втором эшелоне". "Господи, сделай
это для Германии, чтобы все шло хорошо" - вырывается из-под его пера в ожидании
утверждения нового кабинета.
Для полноты портрета - несколько штрихов иного
рода. В письмах к Нелли, среди сообщений о совещаниях, встречах, служебных
занятиях - вдруг несколько слов о посещении оперы, о новом фильме (кино
давно не новинка, но еще не быт, не утрачен привкус необычного), о французском
бале, костюмированном празднике, о дружеской вечеринке, где танцы до утра,
даже подошвы горят (Эрвин любитель потанцевать). Особая статья - вечера
в Груневальде, у отца. В одном из писем - про хорошую русскую пианистку,
которая играла там Шумана и после - дуэтом с Альбертом Эйнштейном - Баха...
Эрвин Планк сразу становится доверенным лицом нового
канцлера. Он помогает Брюнингу поддерживать связи лично со Шлейхером, вообще
военным министерством. С президентом Гинденбургом канцлер ведет себя, по
определению биографов, как солдат, вытянувшийся в готовности перед фельдмаршалом.
В мемуарах Брюнинг сам свидетельствует, что Эрвин и здесь выручает его:
он, канцлер, спрашивает у своего советника о настроении президента, через
него, советника, узнает о "высочайших" пожеланиях. Эрвин всегда осведомлен
о происходящем, четко сопрягает известные ему факты. В минуты сомнений он
подсказывает канцлеру быстрые и удачные решения, подчас попросту берет ответственность
на себя, улаживает возникающие сложности. Брюнинг подозрителен, ему мерещатся
шпионы даже в четырех стенах собственного дома, он убежден, что сотрудники
передают недоброжелателям его суждения. Иной раз и Эрвин оказывается в поле
его подозрений. И все же, придя к выводу ни с кем не делиться откровенно
своими мыслями, канцлер делает единственное исключение - кроме Планка.
В зарубежные поездки Брюнинг берет, как правило,
очень небольшое число помощников. Эрвин обычно в их числе. Сохранились его
письма 1932 года из Женевы, с конференции по разоружению, очень важной для
Германии, - она добивалась равных прав с другими государствами в определении
численности армии и оружия, которым разрешено владеть. Брюнинг в Женеве
всего с двумя сотрудниками - фон Бюловым, государственным секретарем министерства
иностранных дел, и Планком. Эрвин пишет, как хорошо им работается втроем,
как засиживаются до глубокой ночи, готовясь к очередному заседанию, как
в иные дни ему приходится совершать энергичные поездки по нескольким городам
для конфиденциальных встреч...
Предложив Брюнинга в канцлеры, Шлейхер надеется
с его помощью осуществить свой план "обуздания" быстро набирающего силу
национал-социализма. Он побуждает Брюнинга "расширить правительство вправо",
более того, ввести национал-социалистов в кабинет, возложить на них часть
ответственности за действия правительства. Это всё тот же рациональный консерватизм,
то же стремление "нагрузить оба плеча".
Генрих Брюнинг
Но Брюнинг видит своей опорой срединную часть политического
спектра и остерегается идти по этому пути. Именно социал-демократия и центр,
в немалой степени благодаря усилиям Брюнинга, предотвращают в апреле 1932
легальный захват власти Гитлером. "Ефрейтор" (так нередко именуют в ту пору
Гитлера) проигрывает выборы фельдмаршалу: 13,4 миллиона голосов против 19,4.
(У коммунистов собственный кандидат - Эрнст Тельман: 3,7 миллиона.) Выигрыш,
как ни странно, вызывает неудовольствие "старого господина". Он-то полагал,
что за него, прежде всего, проголосуют правые, близкие ему социально и духовно,
между тем они отдают свои голоса нацистскому фюреру. Президент ставит в
вину канцлеру, что он обеспечил ему "не те" голоса. Брюнинг становится неудобен
президенту. И неудобен Шлейхеру, который не верит, что можно сдержать национал-социализм,
действуя в центре и на левой половине поля.
В тяжелое время кризиса Брюнинг полагает изменить
внутреннее положение, добиваясь успехов во внешней политике. Он не слышит
голоса бедствующего населения, которое для него не более чем "масса", не
умеет общаться с ним, идти навстречу его ожиданиям. О чрезвычайных положениях
(по-немецки: "Notverordnung"), с помощью которых он проводит свою политику,
в народе говорят, что они, в самом деле, "Not verordneten" (игра слов: "предписывают
нужду").
30 мая 1932 Брюнинг уходит в отставку.
Он не выполнил многого, чего ожидали от него и
на чем настаивали те, кто выдвинул его в канцлеры, - и Эрвин, конечно, разочарован
этим. Но, - замечает Хельмут Рениус, - было нечто, лично связывавшее канцлера
и его советника в большей степени, чем политические соображения. Сколько
ни ошибается Брюнинг, как незадачливо ни складываются порой его отношения
во властных сферах, он никогда в своих действиях не переступает выработанных
смолоду нравственных правил, несколько даже аскетичных. Это, по мнению Рениуса,
находит родственный отзыв в натуре Эрвина Планка. Через восемь месяцев после
отставки Брюнинга, назавтра после захвата власти национал-социалистами,
в решающий час жизни Германии и собственной жизни Эрвин придет излить душу
(по слову Брюнинга "sein Herz ausschtten" - "вытрясти сердце") - не к кому
иному - к бывшему "шефу", и это многое говорит об их укрытой за деловыми
отношениями душевной взаимосвязи.
* * *
Новым канцлером, по предложению Шлейхера, становится
давний, еще со времен военной академии, его знакомец - Франц фон Папен.
Хельмут Рениус рассказывает: дней за пять до назначения Эрвин сообщил ему
по-дружески: "Мы нашли нового канцлера, но он сам еще об этом не знает.
Пока строго секретно - Франц Папен". Рассказывают также: когда кто-то из
знакомых Шлейхера, узнав о готовящемся назначении, нелестно отзывается о
Папене - "Это не голова", острослов Шлейхер мгновенно реагирует - "Зато
шляпа". Генерал-"кукловод" ищет человека, легко управляемого, который, не
обременяя себя собственными идеями, выполнит его программу.
Президенту Гинденбургу тоже по душе этот отставной
офицер, выходец из родовитой семьи землевладельцев, смолоду впитавший всю
веками набранную косность убеждений и привычек.
Подавая правительство вправо, Папин, по умыслу
ли, по врожденному инстинкту или вовсе невольно, девять кресел из двенадцати
отдает титулованным особам. Частица "фон", тем более в республиканскую,
Веймарскую пору, не характеризует политическую позицию ее владельца, но
в обществе и прессе правительство фон Папена обретает ироническое наименование
"кабинета баронов". Обещания нового канцлера "ликвидировать завоевания революции",
построить на месте Веймарской республики "новое государство" выдают "правизну"
уже не тактики - убеждений. Это никак не устраивает "трезво мыслящего" Шлейхера,
"который совершенно определенно не реакционер", как в принципе и "не противник
республики" (суждения сегодняшних историков, критически относящихся к деятельности
генерала). В "кабинете баронов" фон Шлейхер берет себе ключевой, как он
полагает, пост военного министра. Страна приближается к решительному перепутью,
он понимает это и считает нужным выйти из-за кулис на открытую сцену.
После выборов в рейхстаг 31 июля 1932 года национал-социалисты
- сильнейшая партия: 230 мест. Продвигаются вперед и коммунисты: они третьи
- 89 голосов. Впервые большинством в парламенте овладевают крайние (в том
случае, если выступят вместе). Гитлер требует поста канцлера. Но, пока,
удается использовать преимущества президентского правления. Фюреру предлагают
взамен стать вице-канцлером в кабинете фон Папена - все тот же шлейхеровский
план легитимного "обуздания" (другой перевод - "укрощения") национал-социализма.
Но Гитлер на своем пути к власти твердо держится принципа "всё или ничего".
Пока Шлейхер ищет новые варианты осуществления
плана, канцлер в отношениях с нацистами наводит свои мосты, упрочает свое
положение в кругах промышленников и крупных землевладельцев, поддерживающих
движение. Шляпа, оказывается, надета на голову Франца Папена, а не на его,
Шлейхера, голову. После новых выборов в ноябре 1932, отобравших у национал-социалистов
некоторое число голосов, а коммунистам прибавивших, но не изменивших соотношения
сил ни в парламенте, ни в стране, Папен требует почти диктаторских полномочий.
Ему отказывают, он вынужден подать в отставку. Через 74 дня Гитлер придет
к власти, и в первом кабинете фюрера Папен займет пост, от которого тот
у него отказался, - станет вице-канцлером.
В кабинете фон Папена Эрвину отдано кресло государственного
секретаря рейхсканцелярии - по существу, организация работы правительства.
Государственный секретарь, что называется, держит руку на пульсе всего происходящего
в руководстве страны. С практической точки зрения открывается возможность
повседневно наблюдать за каждым шагом в политике и энергично влиять на нее.
Но есть еще точка зрения нравственная. Вчерашнее доверенное лицо Брюнинга
сегодня, если и не оказывается реально, то по самой должности выглядит в
глазах общества таким же доверенным лицом Папена, которого ни по взглядам,
ни по декларациям преемником Брюнинга никак не назовешь.
Назначение Эрвина Планка вызывает широкий отклик
в прессе - ни одному из новых министров не достается столько внимания журналистов.
Для левых он слишком правый, "господин из рейхсвера", для иных правых, -
если не левый, то недостаточно правый, при этом в корреспонденциях присутствуют
лестные определения, вроде "одна из лучших голов" или (даже в резко критической
"левой" статье) "парень с головой". Всем этим можно бы пренебречь, доводилось
слышать и прежде, но в статьях (таких немало) говорится о перебежчике, меняющем
"хозяев", о пренебрежении доверием Брюнинга - такое, без сомнения, больно
задевает Планка. В газетах сообщается о "последней беседе" Эрвина с Брюнингом
(одна из газет просит не придавать значения "бесчисленным головокружительным
новостям" об этой беседе). Амплитуда сообщений предельно широка: от слуха,
что Брюнинг сам посоветовал Эрвину занять предлагаемый пост, до укоризненной
фразы, якобы адресованной бывшим канцлером своему бывшему советнику: "Верность
основа чести". Всё обстоит, конечно же, не так однозначно. Брюнинг, человек
ранимый, не может не быть уязвлен новой должностью Эрвина, но как политик
не может не сознавать, что присутствие его в "кабинете баронов" - явление
положительное.
Психологическую ситуацию, в которой оказывается
Эрвин Планк, передает в письме к нему его близкий приятель Ханс Шеффер,
умнейший экономист и политик, один из руководителей министерства финансов.
Он поздравляет Эрвина с назначением, но замечает, что хотел бы, чтобы оно
состоялось при других обстоятельствах. Он убежден, что принять новую должность
побуждает Эрвина присущее ему ясное и трезвое стремление к целесообразности
действий, но нынешний кабинет настолько сдвинут к одному краю политического
спектра, что, похоже, Эрвину предстоит бороться с односторонностью, следовательно,
несправедливостью его решений. Шеффер не уточняет положений письма, поскольку
убежден, что они с Эрвиным одного мнения.
Сказанное в письме конкретизируется в сохранившейся
записи беседы Шеффера с Германом Пюндером. Видный государственный чиновник,
Пюндер в свое время оценил способности Эрвина Планка, способствовал его
внедрению в правительственные круги. Теперь Планк сменяет его на посту государственного
секретаря рейхсканцелярии. Некоторые из членов кабинета вошли в него с надеждой
воспрепятствовать приходу национал-социализма, - говорит Пюндер в беседе
с Шеффером. - Но они ошибаются и лишь нагружают себя тяжелой ответственностью...
Историческая правота Пюндера неоспорима. Но в ту пору в высшем эшелоне власти,
кажется, никто, кроме этих "некоторых членов кабинета", не нагружает себя
ответственностью воспрепятствовать приходу национал-социалистов как-нибудь
иначе. Автор сравнительно недавно изданной монографии, посвященной Курту
фон Шлейхеру, не так-то преувеличивает (да и преувеличивает ли!), когда
ставит подзаголовком книги: "Последний шанс Веймара против Гитлера".
Хельмут Рениус вспоминает, что в эту тяжелую пору
друзья впервые в жизни расходятся в представлениях о возможном и правильном.
Эрвин полагает, что "кабинет баронов" точной политикой еще способен сдержать
национал-социализм, хотя Гитлер уже стоит у ворот наготове. Рениус сомневается,
что правительство фон Папена и лично Курт фон Шлейхер обладают для этого
реальными средствами. Но Эрвин, не в пример иным, в том числе, и любимому
другу, убежден, что национал-социалисты, пришедшие к власти, уже не "обуздаемы".
Многим еще представляется, что национал-социализм, при экстремизме лозунгов
и действий, в случае прихода к власти, встроится в систему, вынужден будет,
так или иначе, связать себя с существующим политическим механизмом. Эрвин
тверд в своем пророчестве: правление Гитлера принесет катастрофу. Национал-социализм
борется за власть, не считаясь с законом, а, захватив ее, создаст систему,
где политические силы и политическая борьба в их привычном представлении
уступят место безнравственной криминальной силе и господству "законов" криминального
мира. Здесь Эрвин был прав, признает Хельмут Рениус. - Свои убеждения он
активно подкрепит делом и оплатит собственной жизнью.
На улицах хозяйничают нацистские штурмовики - отряды
СА были запрещены при Брюнинге и вновь разрешены Папеном в рамках привлечения
национал-социалистов к сотрудничеству с правительством. Запрещенные коммунистические
отряды "Рот-фронта" тоже продолжают нелегально существовать и действовать,
они насчитывают более полутораста тысяч бойцов. Пугая толпу, частью завлекая
ее в свои разборки, те и другие вступают в схватки между собой. Но в первых
числах ноября 1932 национал-социалисты и коммунисты действуют сообща, спровоцировав
и возглавив стачку транспортников в Берлине - с уличными демонстрациями,
баррикадами, разрушенными трамвайными путями, "обстрелом" неугодных объектов
(булыжник - оружие пролетариата). Памятью общих действий - фотография: Йозеф
Геббельс и Вальтер Ульбрихт рядом на уличной трибуне.
В дневниках Ханса Шеффера имеется запись его беседы
с Эрвином Планком в это трудное время. В беседе ясно выявляется позиция
Эрвина, его убежденность в необходимости и целесообразности нравственных
решений. Шеффер замечает, что возбуждение среди левых чрезвычайное, достаточно
искры - и порох взорвется. Это способно вызвать, например, всеобщую стачку
и, соответственно, хозяйственный хаос. Он спрашивает, может ли в таких условиях
быть запрещена коммунистическая партия. Эрвин убежденно отвечает: "Нет".
Так же убежденно отвечает он на вопрос, будут ли все силы рейха брошены
на защиту коммунистов и их руководителей, в случае посягательства на их
жизнь и свободу со стороны национал-социалистов: "Да, будут". И снова "Да"
в ответ на третий вопрос: будет ли правительство применять одинаковые меры
воздействия вне зависимости от того, кто в политической борьбе превысит
данные конституцией права. Шеффер полагает, что правительство должно постоянно
подтверждать словом и делом, что не зависит от национал-социалистов, не
поддается им. Правда, оговаривается он, завершая беседу, надеяться в этом
смысле можно лишь на самого Эрвина, ну, разве еще на одного-двух членов
кабинета.
(окончание следует)
