Orlova1

В "Воспоминаниях щепки" ("Вестник" 2004 №11) моя сестра Мария Шнеерсон написала и о нашем отце. Но она рассказала о нем мало, т.к. ее воспоминания посвящены многим лицам, и рассказ об отце поневоле получился неполным. Между тем, мы обе считаем, что о нем следует рассказать подробнее в отдельном очерке.

     У меня в руках копия справки, выданной моей мачехе Евгении Степановне Радченко Высшей коллегией Верховного Суда СССР 12 июня 1956 года за №4-5931/56:
     "Приговор Военной коллегии 9 октября 1937 года в отношении Шнеерсона Н.А. по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело за отсутствием состава преступления прекращено".
     Подписано председателем Высшей коллегии Верховного Суда СССР генерал-лейтенантом А.Чепцовым, копия заверена печатью. Такие "утешительные" справки в пору "великого реабилитанса" получали десятки тысяч семей.

     Но не о преступлениях советского режима я хочу говорить - об этом уже много написано. Речь пойдет о человеке незаурядном, просветительскую деятельность которого оборвала чекистская пуля. Этим человеком был мой отец, осужденный в 1937 году на десять лет лагерей строгого режима без права переписки. Этот эвфемизм означал расстрел (что мы поняли гораздо позже). Его настоящее имя Анатолий, отчество - Абрамович. Но были особые причины, заставившие отца переменить имя и отчество и превратиться в Натана Александровича. (Так вышло, что мы с сестрой, родившиеся до революции, - Анатольевны, а дети отца от второго брака - Натановичи).

Единственное фото, спасенное во время пожара в 1941 г.

     Анатолий Абрамович Шнеерсон родился 6/18 марта 1881 года в семье петербургского купца первой гильдии Абрама Лейбовича Шнеерсона. Абрам Лейбович был внуком третьего любавического ребе Менахем-Менделя Шнеерсона (1789-1866) (внука основателя любавического течения в хасидизме Шнеура Залмана (1747-1813), прозванного Алтер Ребе). Из поколения в поколение потомки Шнеура Залмана были раввинами, цадиками. Во второй половине XIX века некоторые Шнеерсоны отошли от религиозной деятельности. В числе их и мой дед. Абрам Лейбович занялся коммерцией. Некоторые его сестры и братья крестились и избрали профессии врачей, юристов, фармацевтов.

     Мой отец с тринадцатилетнего возраста увлекся революционными идеями и связался с социал-демократами. За это был исключен из гимназии. Разгневанный родитель выгнал сына из дома и отдал в учение фотографу. Любознательный мальчик продолжал учиться самостоятельно. Более всего увлекали его гуманитарные науки и в первую очередь - история искусств. Это увлечение сыграло важную роль в его последующей деятельности. В юности продолжалась связь Анатолия с социал-демократами. Он не только штудировал труды "основоположников", но и вел активную работу. Вскоре он стал видным меньшевиком.
     Помню, еще в детстве слышала о таком эпизоде. Отец был делегатом на Лондонском съезде и выступил там с горячей речью, критикуя позиции большевиков. Замечу, что партийная кличка его была "Ерема". Ленин со злым лицом слушал отца, а когда тот окончил, ехидно проговорил: "Ерема, Ерема, сидел бы ты дома!" И с тех пор затаил на отца злобу.
     Одно время, скрываясь от полиции, отец жил в Екатеринославе (Днепропетровске). Там он познакомился с Саррой Губер-Гриц, моей мамой. Окончив гимназию, она, как и многие ее сверстники, увлеклась социал-демократическими идеями и вела занятия в кружке железнодорожных рабочих.

Родители автора. 1916 г.

     Бедные, наивные идеалисты! Дорого они заплатили за бескорыстное служение народу!
     Вскоре Анатолий и Сарра поженились и уехали в Петербург. Отец поступил на службу в какой-то банк (помню только, что он находился на Николаевской улице, позже - улица Марата).
     Не знаю, почему и когда он формально вышел из рядов партии и ограничился щедрой денежной помощью меньшевикам. Жили мои родители очень скромно, хотя средства позволяли им не экономить. Отец получил в наследство дачи в Сестрорецке, что приносило немалый доход. Но моя мать смертельно боялась "обуржуазиться". Девочке из небогатой семьи все казалось излишней роскошью. Деньги тратились на финансирование партии и на помощь всем нуждавшимся родственникам и друзьям.
     Живя в столице, родители серьезно учились. Мама поступила на Высшие женские курсы Раева, папа изучал вместе с ней все интересовавшие его предметы. Нечего и говорить, что родители посещали музеи, выставки и были страстными театралами. Отец еще раньше увлекался Комиссаржевской, не пропуская ни одного спектакля с ее участием. Посещали симфонические концерты (у нас дома долго сохранялись программки "Концертов Зилоти"). Нам осталась богатая библиотека, собранная отцом. Особенно много было книг о живописи, по истории и, конечно же, сочинения классиков и писателей Серебряного века.

Отец с годовалой Шурой. 1912 г.

Регулярно посещая художественные выставки, отец стал коллекционировать произведения малоизвестных живописцев. Но он обладал тонким вкусом, и картины, приобретенные им, были по-своему интересны и представляли не малую художественную ценность.

* * *

     Летом 1917 года, в преддверии грозных событий, отец счел за благо отправить маму с детьми к бабушке в Екатеринослав. А со времен гражданской войны сам он был вынужден скрываться от большевиков, которые не могли простить ему меньшевистское прошлое.
     Не знаю, как случилось, что на Украине отцу удалось воспользоваться документами покойного родственника, носившего ту же фамилию, пришлось изменить лишь имя и отчество. Таким образом, примерно во второй половине 1919 года Анатолий Абрамович исчез и появился Натан Александрович.
     В пору гражданской войны в жизнь отца вошла другая женщина. А через некоторое время и мама встретила человека, ставшего членом нашей семьи. (О Роберте Соломоновиче Гильмане сестра рассказала в упомянутых выше "Воспоминаниях щепки").
     О том, что отцу грозила расправа и о нем никому и ничего нельзя рассказывать, я знала с девятилетнего возраста. Между тем, связь наша с ним не прерывалась, хотя виделись мы крайне редко. Мне особенно запомнилась встреча с отцом в Москве у наших родственников Лункевичей в мае 1921 г., когда мы возвращались из Екатеринослава в Петроград. Через Лункевичей шла и наша переписка с отцом.

     Лишь в 1925 году летом я приехала к нему на каникулы. У отца было уже стабильное положение. И, тем не менее, с детства внушаемый страх за него, к тому же подкрепленный арестами в нашей семье, еще долго меня преследовал.
     Даже в 1927 году, когда я вновь приехала к отцу, я все еще опасалась за него. И со мной произошел такой эпизод. Однажды, возвращаясь поездом из Москвы, я заметила, что против меня сидит какой-то молодой человек и, внимательно ко мне присматриваясь, что-то не то пишет, не то рисует в записной книжке. Мгновенно в голове мелькнула мысль: следит! В вагоне было много свободных мест, и я пересела в другой конец. Но, о ужас! Соглядатай последовал за мной!
     На остановке я выскочила из вагона и сразу свернула за угол. Если этот тип и вышел из поезда, он потерял меня в толпе на станции. А я, уже хорошо знавшая городок, где жил отец, стремглав бросилась бежать, петляя по улицам и переулкам, чтобы сбить со следа моего преследователя.
     Не помню, как я добежала до дома, влетела в него - к счастью, отец и мачеха были на работе. И я смогла отдышаться. Решила ничего им не говорить, чтобы не взволновать. Мне и в голову не пришла тогда простая мысль, что я, возможно, понравилась этому парню, и он хотел меня нарисовать. Сейчас этот случай может показаться смешным. Но тогда, поверьте, мне было не до смеха.

* * *

     В начале 1920 года в поисках тихого безопасного места, где он смог бы спокойно обосноваться со своей второй женой и маленьким сынишкой, отец попал в подмосковный городок Воскресенск (с 1936 г. переименованный в г. Истра. Так называется река, на которой город стоит).
     Здесь он устроился в горсовет статистиком, а Евгения Степановна получила там же работу секретаря.
     Выполняя служебные обязанности, отец часто бывал в окрестностях Воскресенска и проникался интересом к местным жителям, к укладу их жизни, к их нуждам. Человек доброжелательный, он сумел расположить к себе людей, которые всегда находили у него сочувствие, готовность дать полезные советы и по возможности помочь.
     Объезжая окрестности, отец иногда видел в избах то старинные ткацкие станки, то прялки, то кухонную утварь, давно уже не находившие применения. Видел он и разоренные помещичьи усадьбы, погибавшие под дождем и снегом предметы дворянского быта, бесполезные в деревенском хозяйстве. Видел также, как в некоторых избах используются не по назначению драгоценные произведения прикладного искусства. Отец мне рассказывал, что в одной избе он увидел искусно отделанную перламутром кровать XVIII века, превращенную в теплое гнездо для кур-наседок. А в другой избе старинный инкрустированный столик служил подставкой для примуса.
     И постепенно созрела мысль: собрать все, что уцелело, что еще можно спасти, и создать местный историко-краеведческий музей. Отец поделился с сослуживцами своим замыслом. В горсовете понравилась идея статистика - мысль о своем собственном местном музее показалась заманчивой. Сумел отец заинтересовать своим замыслом и многих окрестных жителей. Встретив их сочувствие, он все же не очень на них рассчитывал. Крестьяне легко расставались с ненужными им вещами, но было не легко выпросить у них тот или другой предмет, пригодившийся в хозяйстве. И все же ни разу отец и его помощники не уходили с пустыми руками. Не знаю, какими доводами они пользовались, уговаривая сопротивлявшихся, но, несомненно, известную роль играл и местный патриотизм, желание вернуть своему району былую славу.

* * *

А городок Воскресенск снискал славу еще во времена царя Алексея Михайловича. Именно в этом месте у патриарха Никона возникла мысль о строительстве монастыря, который по роскоши своей должен был превзойти Кремль. Разъезжая по Подмосковью среди раздольных полей, холмов и лесов, патриарх обратил внимание на особенно живописный уголок. И вот здесь, в излучине реки Истры, вблизи сельца Воскресенское (впоследствии города Воскресенск), Никон решил построить монастырь и храм, назвав его "Новый Иерусалим", так как патриарх задумал его как точную копию христианского храма в Иерусалиме.

Новый Иерусалим. Собор

     Для строительства были привлечены крупнейшие мастера, одного из них патриарх отправил в Иерусалим, чтобы снять точную копию храма и расположенных вокруг святынь. Так появились на территории Нового Иерусалима Елеонская часовня, Гефсиманский сад и даже река Иордан. Основание монастыря относится к 1685 году.
     Вокруг выросли монастырские строения, огражденные вместе с храмом и прилегающей местностью высокой каменной стеной. Златоглавый белоснежный храм - одно из прекрасных сооружений московской архитектуры XVII столетия - возвышаясь над окружающей местностью, стал как бы ее центром, придавая ей особое очарование.
     Но случилась беда: в 1723 году обвалился шатер, а через три года сгорела внутренняя часть собора. Остались лишь стены. И тогда по указу императрицы Елизаветы Петровны в 1748 году реставрация Нового Иерусалима была поручена Растрелли. Великий зодчий создал уникальный по красоте, величию и роскоши храм, одно из лучших своих творений.

Новый Иерусалим. Панорама монастыря

     Получилось вообще нечто волшебное: снаружи белоснежный собор и несколько церквей в стиле XVII века, а интерьер храма в стиле барокко XVIII века - великолепное сочетание ультрамарина и золота. Красота храма буквально ошеломляла…
     В 1941 году монастырские строения разбомбили фашисты, а собор… По официальной версии он тоже стал жертвой бомбежки. На самом же деле все обстояло иначе. Горько об этом говорить, но нельзя не сказать: храм уничтожили свои. Превращенный в склад боеприпасов по распоряжению советского командования, собор при приближении немцев к Истре был взорван. Об этом знали все жители города, в том числе - наши мачеха, сводные сестры, а также муж одной из сестер и его родители - аборигены Истры. Рассказал мне об этом и ныне проживающий в Штатах истринский старожил Лев Штерн.
     В настоящее время храм реставрирован.

* * *

     Во время гражданской войны хозяйство монастыря было разрушено, многие монахи умерли или убежали, оставшихся большевики изгнали. К 1920 году собор и монастырские постройки были запущены и пустовали.
     Так вот: местный патриотизм жителей Воскресенска был связан с их гордостью - храмом и монастырем Новый Иерусалим. И еще с одним обстоятельством. Ведь Истра и ее окрестности принадлежат к красивейшим местам Подмосковья. Недаром эти места называют московской Швейцарией.
     И Воскресенский уезд издавна привлекал великих мастеров. По окончании университета А.П. Чехов начинал здесь медицинскую практику, и некоторые его рассказы связаны с местным колоритом. И.И. Левитан часто гостил в деревне Бабкино, находя здесь сюжеты для своих полотен. А имение Глебово в разное время было излюбленным местом композиторов Даргомыжского, Мусоргского и Чайковского (последний создавал здесь свою оперу "Евгений Онегин").

* * *

И теперь папин музей стал гордостью местных жителей. Помню, когда я шла по улице с отцом или мачехой, и они меня знакомили с повстречавшимися людьми, первый вопрос, который мне задавали: "А ты уже видела наш музей?" Даже во время поездки с мачехой в какую-то отдаленную деревню (музей "охотился" за старинной прялкой, которая оказалась в одной избе), когда Евгения Степановна сказала хозяевам: "Это дочка Натана Александровича", опять же последовал вопрос: "А ты была в нашем музее?" Конечно же, музей был "их" - ведь экспонаты для него давали и помогали собирать именно эти люди…

Новый Иерусалим. Надвратная церковь

Надо сказать, такого прекрасного историко-бытового музея, созданного буквально из обломков на пустом месте, я не видела нигде¹ . (Разумеется, это не относится к сохранившимся усадьбам вроде Мураново).
В Новоиерусалимском музее всегда толпились экскурсанты и одиночные посетители, особенно когда экскурсии вел директор музея Н.А. Шнеерсон.

* * *

     Мне хочется привести рассказ о деятельности музея бывшего истринского жителя, журналиста Александра Гальперина (псевдоним Льва Штерна), напечатанный к 100-летию со дня рождения моего отца.

     "Вместе с небольшой группой энтузиастов в стенах бывшего Новоиерусалимского монастыря [Н.А. Шнеерсон] создал редкостный краеведческий музей. Натан Александрович в буквальном смысле воскресил Воскресенский край, обследовал бывшие храмы и церкви, ближние и далекие села, (…) подобрал штат талантливых реставраторов. (…) Под его руководством начались в Иерусалимском храме большие реставрационные работы. Он был пионером раскопок древних курганов и городищ на территории Истринского района. О том, какой популярностью пользовался музей, говорит хотя бы то, что в начале 30-х годов он - первый и единственный из всех подмосковных музеев - стал Московским областным музеем. К 1936-му году его ежегодно посещало до 40 тыс. человек. (…) Люди валили в монастырь не только посмотреть чудесный Никонов храм, полюбоваться отделкой Растрелли и замечательной панорамой с верхней башни, но и обязательно побывать в музее, экспозиции которого могли позавидовать многие современные музеи. Сюда приезжали деятели культуры, московские знаменитости, иностранные послы и крестьяне из округи, с которыми дружил Натан Александрович". Далее рассказывается, что в Наркомпросе отец "вел неравную борьбу против тупоголовых "безбожников"", которые в 30-е годы развернули массовую кампанию за снос церквей - "рассадников религиозного дурмана". "И если сегодня многие московские церкви стоят на своих местах, то немалая в этом заслуга Натана Александровича Шнеерсона² .

     В музее было два раздела. В одном представлен был крестьянский быт, собраны старинные предметы обихода. Этим разделом ведала Евгения Степановна. Во втором разделе экспонировался быт дворянской усадьбы XVIII-XIX вв. Здесь были собраны уцелевшие и отреставрированные предметы, представлявшие значительную художественную ценность - мебель, фарфор, картины, хозяйственная утварь. Все, что удалось спасти из разоренных дворянских гнезд. Собранные воедино, они позволили воссоздать целостный интерьер помещичьего дома.
     Увлекаясь с детства Пушкиным и его эпохой, я особенно часто посещала этот раздел музея. И поэтому я помню его гораздо лучше. Входя в первую же комнату, вы попадали в помещичий дом. Видели людскую, буфетную, столовую, гостиную, спальню, детские комнаты и т.д. Этим разделом ведал мой отец. В его ведении были также собор и прилегавшие к нему "святые места".
     Рассказы отца об истории храма, о его строителях, о Никоне и его судьбе, о пожаре и реставрации собора завораживали слушателей.

* * *

     Вскоре после открытия музея отец был признан выдающимся специалистом музейного дела. Особенно славился он как организатор реставрационных работ. Его пригласили в Наркомпрос в качестве консультанта. С его помощью были восстановлены дворцы в Архангельском и Останкино. Находил он время и для подготовки музейных работников областных и районных музеев. Таким образом, Истринский музей сделался образцом краеведческих музеев, и они стали распространяться по всей стране. Отец был так же членом редколлегии журнала "Советский музей" и печатал в нем свои многочисленные статьи. В Истре отца выбрали членом горсовета. Он пользовался огромным авторитетом у местных жителей, и к нему часто обращались за советом и помощью люди, никакого отношения к музейным делам не имеющие. Остается только удивляться, где он находил время для столь кипучей деятельности.
     Хочется отметить, что занимавший видное положение отец по-прежнему жил в простой избе, без всяких удобств. Он не претендовал на квартиру в благоустроенном доме и, думаю, даже не замечал спартанской обстановки, окружавшей его. Кровать, стол, стулья, шкаф - что еще человеку нужно?! Увлекаясь красотами дворянского быта, он считал их достоянием музеев, а никак не советского труженика.

     К сожалению, за истекшие десятилетия (и какие!) многое забылось. И теперь не восстановить впечатлений, связанных с тем или иным приездом моим в Истру. Но навсегда сохранилось в памяти лето 1925 года. Тогда папа еще не был обременен разными делами, главным был музей. Поэтому он уделял мне много времени. Я не только почти каждый день бывала в музее и на всех экскурсиях, которые вел отец, но он ездил со мной в другие музеи, показывая Архангельское и Останкино, бывали мы, конечно, и в Москве. Как блестяще он знал историю столицы, древние архитектурные памятники, как увлеченно рассказывал о них. Помню его рассказ об истории Храма Василия Блаженного, о его удивительной архитектуре. Отец показал мне храм и внутри: он был пуст, стены покрыты серой известью. Не осталось и следа от прежнего убранства. Отец показал мне место, где молился Иван Грозный, рассказал, что происходило в последующие эпохи. И мне казалось, будто я вижу в храме молящихся в старинных одеждах, слышу перезвон колоколов… Когда мы вышли на площадь, трудно было вернуться в современность.
     Были мы с отцом и в Третьяковской галерее, и в Музее изящных искусств. Он рассказывал мне историю обоих музеев, а в Третьяковке - историю некоторых картин. Прежде я много читала о русских живописцах (да и Русский музей в Ленинграде посещала неоднократно), поэтому с особенным интересом слушала рассказы отца о замечательных полотнах, собранных братьями Третьяковыми. С тех пор, посещая этот мой самый любимый музей, я неизменно вспоминала отца и его рассказы.

     Как широки были его познания! Вот и в Музее изящных искусств он был великолепным гидом, как профессионал говорил о прекрасных копиях, собранных там, об оригиналах и где какие хранятся.
     Последующие мои приезды в Истру как-то перепутались: что и когда происходило вспомнить трудно. Помню лишь, что летом 1927 года меня ждал сюрприз, подготовленный отцом: билет на "Дни Турбиных", которые осенью 1926 г. прошли с огромным успехом, и мы - ленинградцы - мечтали увидеть этот спектакль.
     В последующие годы отец был уже предельно перегружен, и я его почти не видела. Экскурсии он водил редко (конечно, я на них ходила). И домой возвращался настолько уставшим, что не в силах был вымолвить ни одного слова. Помню, не раз мы с ним лишь сидели рядом на диване и молчали, радуясь в душе и такому общению.

* * *

В сентябре 1935 года я вышла замуж за Г.П. Орлова³ . Зимой Георгий Павлович ездил в Москву и познакомился с отцом. Они прониклись симпатией друг к другу и договорились, что летом мы приедем в Истру. Но на эту поездку у нас попросту не оказалось денег, и встреча с отцом была отложена до следующего лета 1937 года. Но "следующего лета" уже не было.

* * *

Зимой 1936/37 гг. отец написал мне письмо, которое так и осталось загадкой. Он писал, что ему необходимо поговорить со мной, именно со мной, о чем-то для него чрезвычайно важном. Но говорить об этом в письме невозможно и он очень ждет встречи. Что он хотел сказать? Я никогда об этом не узнаю.

* * *

     С годами популярность Истринского музея росла, и увеличивался круг его посетителей. Сюда приезжали экскурсии не только со всех концов Советского Союза, но и иностранные туристы, и высокопоставленные советские вельможи. И на беду случилось, что однажды, в начале 1937 года, незадолго до ареста, музей посетил маршал Тухачевский. Как это было принято, экскурсию для "высокого гостя" провел директор музея Н.А. Шнеерсон. Вскоре Тухачевский был арестован, осужден и расстрелян. А в мае забрали отца, предъявив обвинение в участии в "маршальском заговоре". Арестовали и моего сводного брата - ученика последнего класса школы. Ему "пришили" обвинение, что он якобы был связным между отцом и заговорщиками.
     Отца, как я уже говорила, приговорили к десяти годам лагерей строго режима без права переписки, т.е. к высшей мере, а брат был сослан в лагерь под Медвежьегорском на пять лет. Зимой 1941-42 гг. все заключенные этого лагеря умерли от голода.
     В течение восьми лет на запросы об отце в справочном ГПУ Евгения Степановна получала неизменный ответ: жив, здоров, работает. И только летом 1946 года ей сообщили, что Н.А. Шнеерсон умер год назад летом 1945 года и вручили справку из ЗАГСа о смерти. Привожу текст этой справки.

Свидетельство о смерти Н.А.Шнеерсона

"Свидетельство о смерти ПА №441483 Гр. Шнеерсон Натан Александрович умер 2/VI 1945 г. Второго июня тысяча девятьсот сорок пятого года. Возраст 65 лет. Причина смерти паралич сердца, о чем в книге записей гражданского состояния о смерти 1946 года июля месяца 8 числа произведена соответствующая запись за №231. Место смерти: город, селение, район, область, край - Z. Место записи Люблинское гор. рай. ЗАГС Московской обл."
Итак, предложены две даты смерти: 9 октября 1937 года и 2 июня 1945 г.: выбирайте, что вам больше "нравится". Евгения Степановна поверила загсовской справке и считала, что отец скончался в 1945 году. Мы с сестрой и нашей мамой не сомневались, что отца убили в 1937 г., и день его смерти - примерно 9 октября.

* * *

     О масштабах деятельности отца я узнала только после его смерти. Знала прежде лишь то, что он был крайне загружен, но не представляла себе, насколько разнообразны были его обязанности.
     В 60-е годы, когда появилась возможность рассказать о жертвах сталинского режима, наша мачеха Е.С. Радченко опубликовала большую работу, посвященную истории Истринского музея. Она подробно осветила деятельность отца, с которым работала вместе и участвовала в создании музея. Не довольствуясь своей памятью, Евгения Степановна подняла архивы и нашла там бесценные данные. На основе своих воспоминаний и архивных материалов она и написала всестороннее исследование. Труд этот опубликован в двух выпусках "Истории музейного дела в СССР".⁴
     На первом выпуске она сделала дарственную надпись: "Дорогой моей Шурочке, чтобы помнила и знала, каким он был, что сделал и что смог бы еще…".

Тогда и подумать было нельзя: вакансии г москва

Примечания

     1. На протяжении 15-ти лет, т.е. с момента создания и до ареста отца менялись названия музея - в связи с расширением его деятельности. При открытии музей получил название "Музей-монастырь Новый Иерусалим", потом стал именоваться "Ново-Иерусалимским художественно-историческим музеем", затем к "художественно-историческому" добавилось слово "краевой". Затем появилось название "Государственный художественно-исторический музей в городе Воскресенске". Когда Воскресенск был переименован в город Истра, соответственно переменилось название музея. Следующее название - "Истринский краеведческий музей". Еще через некоторое время - опять новое название: "Государственный опытно-показательный краеведческий музей в г. Истре". И, наконец, к 15-летию своего существования он получил почетное по тем временам название "Музей Московской области". Это название свидетельствовало об особом престиже музея, увеличивало ассигнования на его нужды, повышало зарплату сотрудников. (Все эти изменения происходили благодаря энергии отца). ^{назад к тексту>>>}
     2. Александр Гальперин "Человек и справка" (газ. "Новый Американец", №60 7 апреля 1981 г.). Статья написана к 100-летию со дня рождения Н.А. Шнеерсона. ^{назад
к тексту>>>}
     3. О Г.П. Орлове (1900-1940) я писала в мемуарном очерке "Вспоминая И.И. Соллертинского" ("Вестник" №12, 2003 г.). ^{назад к тексту>>>}
     4. Очерки по истории музейного дела в СССР. Вып. VI и VII, Москва, 1968 и 1971 гг. ^{назад к тексту>>>}