Baraz3

Арье Барац

Иудейская трактовка "Мастера и Маргариты"

(Из книги "Лики Торы")

16.8. И положит Аарон на обоих козлов жребий: жребий один для Господа, а жребий другой - к Азазелу.

 

То, что Булгаков иудаизировал Евангелие, то что в форме романа он расправился с "Христом керигмы" - знаменательно, но не ново. Множество авторов христианского мира уже проделали это до него. Новым явилось то, что он иудаизировал также и Сатану. Причем иудаизировал оба эти образа в связи друг с другом. Ведь именно Сатана подтверждает истинность описываемых в романе евангельских событий, т.е. ту самую "абсолютно точную" версию ("исторического Иисуса"), которая приходит на смену традиционной "путанице" ("Христу керигмы").

Связь Правдолюбца и Сатаны, их определенный синергизм в самом романе почти не обсуждается, но неявно предполагается. Одни объясняют подобную экзотическую концепцию влиянием маргинальных гностических сект; другие - влиянием антропософии, с которой Булгаков мог быть скорее знаком, нежели с богомильством, и которую, как они считают, он откровенно пародировал. Я не берусь судить о том, кто именно влиял на Булгакова и насколько серьезно сам он к идее синергизма добра и зла относился. Как я уже отметил, меня этот вопрос интересует прежде всего феноменологически. А феноменологически эта идея Булгакова достаточно близка иудейской.

Так Булгаков вкладывает в уста Воланда вполне отчетливую концепцию, целиком соответствующую каббалистической концепции "искр" добра и неизбежно покрывающих их "скорлуп" зла: "Что бы делало твое добро, - спрашивает Воланд Левия Матвея, - если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?... Не хочешь ли ты ободрать весь Земной шар, снеся с него прочь все деревья и все живое из-за твоей фантазии наслаждаться голым светом?"

В самом деле, согласно иудаизму искры (ницоцот) и скорлупы (клипот) - неотделимы друг от друга. Иными словами, противостоя Тьме, сам Свет всегда есть уже сочетание Света и Тьмы, как Жизнь всегда есть сочетание Жизни и Смерти. Без смерти, которую жизни приходится преодолевать немыслима сама жизнь. Но это значит, что смерть можно осмыслить не только как реальность противостоящую жизни (борьба с которой именуется в каббале "иткафья" - "подчинение"), но и как реальность жизнь утверждающую (в терминах каббалы "итгапха" - "превращение"). Именно поэтому подобного рода прозрения могут выговариваться в иудаизме (и у Булгакова) Ангелом Смерти.

Однако прежде чем попытаться придать булгаковскому опыту иудейскую трактовку, мне представляется уместным обратиться к тому, как он может восприниматься самой секулярной духовностью. Вот, например, как понимает Булгакова Лакшин: "В законе справедливости, трубадуром которого выступает в романе дьявол, есть, впрочем, одна сторона, неприятная ему самому. Воланд ставит правилом своей деятельности возмездие, воздаяние, но совершенно глух к идее милосердия. А между тем без милосердия, как и без возмездия, убежден Булгаков, не может жить в мире справедливость. И женскому сердцу Маргариты дано в романе выразить эту мысль. Маргарита отказывается от любезного предложения Воланда покарать Латунского мгновенной смертью... Еще более досаждает Воланду история с несчастной Фридой. Эта Фрида, обманутая и удушившая платком ребенка, - вариация гетевской Гретхен... Маргарита обращается к Воланду с просьбой помиловать Фриду. Но Воланд не в силах помочь: прощать должно другое ведомство. И это легче сделать, пожалуй, самой Маргарите... Как мы теперь начинаем понимать, справедливость в представлении Булгакова не сводится к наказанию, расплате и воздаянию. Справедливостью распоряжаются два ведомства, функции которых строго разделены: ведомство возмездия и ведомство милосердия."

Здесь, впрочем, уместно привести само это рассматриваемое Лакшином высказывание Воланда: "Дело в том, дорогая королева, что тут произошла маленькая путаница. Каждое ведомство должно заниматься своими делами. Не спорю, наши возможности довольно велики, они гораздо больше, чем полагают некоторые, не очень зоркие люди... но просто, какой смысл в том, чтобы сделать то, что полагается делать другому, как я выразился, ведомству? Итак, я этого делать не буду, а вы это сделаете сами".

Остается только удивляться тому, как и Булгаков и Лакшин, по всей видимости имеющие весьма отдаленные, чтобы не сказать превратные  представления об иудаизме, воспроизводят целыми блоками его ключевые концепции! Ведь в том ряду всевозможных имен, которые используются в отношении сфирот, такие, как например, "сады", "силы", "короны", вполне можно применить и "карнавальное" имя "ведомства", т.е. имя, как бы даваемое сфирот демоническим миром. Как бы то ни было, каббала учит, что сфира Дин (Суд), соответствующая в нижнем мире Ицхаку - уравновешивается сфирой Хесед (Милости), соответствующей Аврааму, и порождает при этом третью сфиру - Тиферет, т.е. Красоту или если угодно Справедливость, соответствующую Иакову. И именно озлокачествление качества Суда, т.е. его отказ принять этот синтез, породил согласно иудаизму мир демонический, который прообразует порожденный Ицхаком Эсав.

Однако при этом, впрочем, важно повторить, что сама эта демоническая сфера подотчетна Создателю. Даже при всей своей отчужденности, при всей своей иррациональной ужасности и опасности для человека, Сатана - не бунтарь, а верный функционер того, чьим словом Создан мир. Если перефразировать на еврейский манер известное высказывание Достоевского: "Бог и дьявол воюют, а поле их битвы сердце человека", то можно было бы сказать так: "Бог и человек судятся, а ангелы - судебные исполнители".

Ангелы, а соответственно и демоны в христианском представлении - это вполне свободные личные существа. И поэтому для христианина (Анастасия Синаита) "прежде всего достоин исследования следующий вопрос: почему Бог не назвал "по образу и подобию Своему" разумных, невещественных, небесных и близких к Нему ангелов? Ведь они в куда большей степени, чем человек, обладают началом самовластным и царствующим над всей землей и над самим человеком?"

Для иудаизма же самым расхожим определением Сатаны является совершенно безличная формула: "Сатана - он же Ангел Смерти, он же дурное побуждение". Иными словами, Сатана, этот величайший обвинитель рода людского, не кто иной как все тот же посланец Всевышнего. Достаточно сказать, что согласно Зогару тот ангел, который вел сынов Израиля через пустыню, ангел, в котором заключено имя Всевышнего (Шмот 23.20-22), ангел, властвующий над всем миром, Метатрон, есть никто иной... как все тот же Ангел Смерти! В этой интерпретации "карнавальность" как бы входит в самое сердце ортодоксии.

Он, этот ангел, начальствующий над мирозданием, многолик, он - жизнь, когда открывает сокрытое в нем имя Всевышнего, но он же и смерть. В качестве ангела служения он не примет поклонения от человека, поскольку поклонение подобает единому Богу, но в качестве Завесы, поставленной самим Всевышним, в качестве стража Эдемского сада, он примет его, дабы этим поклонением обвинить человека, ибо миссия обвинения также поручена ему, ему же поручено и забирать у человека душу.

Эта идея служебности, идея двуплановости темных сил пронизывает иудаизм. Например, согласно одной агаде (Гитин 68), шамир, т.е. средство которым обтачиваются камни при строительстве Храма - хранится у князя бесов, Ашмадае. И для того чтобы возвести Храм царю Шломо пришлось к нему обратиться.

Кто не слышал об описываемом в Гемаре чудесном сотворении некими еврейскими мудрецами теленка? Однако небезинтересно отметить, что тот же Абайе (Сангедрин 67а), сравнивая субботние запреты с запретами на колдовство, поясняет это сравнение тем, что как среди тех, так и среди других имеются "исходно разрешенные". При этом к числу такого "исходно разрешенного" вида колдовства он как раз и относит известный рассказ о создании мудрецами живых существ путем мистической перестановки букв. Это в свою очередь вынуждает Роша однозначно квалифицировать данный случай использования каббалистической мудрости, записанной в "Сефер Иецира", как своего рода заклятие демонов. И хотя это его категорическое заявление воспринимается некоторыми с изумлением (См. например Шулхан Орух. Иора деа 182. Радваз), оно достаточно принято и закономерно. Ведь в конце концов созидающая жизнь комбинация букв - это ничто иное как имя того или иного ангела! Керув с огненным мечом, охраняющий подступы к древу жизни, сбивает с пути недостойных, но одновременно является и проводником к этому древу для удостоившихся.

Если искать в христианском мире какую-либо аналогию этому Керуву иудейского предания, то им  окажется скорее не сам Люцифер, а некий изумруд, выпавший, согласно легенде, из люциферовой короны, и ставший впоследствии Святым Граалем. В самом деле, Св.Грааль, т.е. та Чаша, из которой Иисус пил вместе с учениками на тайной вечере -  это Чаша смерти, но одновременно и Чаша жизни. “Фольклорная” христианская традиция приписывает этой Чаше ту явственную двуликость, которая просматривается в Ангеле Смерти еврейского предания. Согласно определению энциклопедии: “Грааль - это табуированная тайна, невидимая для недостойных, но и достойным являющаяся то так, то иначе”. В христианстве это, пожалуй, единственная аналогия иудейскому пониманию Ангела смерти. И если практическая каббала всегда и стояла на грани магического, даже демонического мира, то демонического совершенно не в христианском смысле этого слова.

Чтобы понять и прочувствовать все это различие достаточно привести следующую агаду из Гемары (Хагига 4-5): "Р.Иосеф, когда читал следующий пасук, плакал: "есть кончина без суда" (Мишлей. 13.23). Сказал: Разве есть кто-нибудь уходящий не в свое время? И разве имеется умерший без причины?

Находился как-то раз у р.Биби бар Абайе Ангел Смерти и смотрел р.Биби бар Абайе, как забираются души Ангелом Смерти. Сказал Ангел Смерти подчиненному ему духу: ступай приведи мне Мирьям, которая делает женщинам прически. Он пошел и принес Мирьям, которая присматривает за детьми. Я ведь повелел принести тебе Мирьям, делающую прически, - сказал Ангел Смерти. Ответил служебный дух: если так, я верну эту к жизни. Сказал Ангел Смерти: Раз уж ты принес ее, должна остаться.

Итак, есть пример, как женщина умерла без суда, но по ошибке. Спросил его: как если еще не пришло время той женщине умереть, ты мог взять ее? Тот (служебный дух) рассказал, как удалось ему это сделать: она была неосторожна, когда зажигала лампу, я подтолкнул головню, обжег ее и так сумел взять ее.

Спросил р.Биби бар Абайе у Ангела Смерти: разве у вас есть право поступать так, и забирать душу человека прежде назначенного (Богом) времени? И сказал Ангел Смерти, а разве не сказано: "есть кончина без суда?" Но душу ее до назначенного ей времени я не забираю, а помещаю в хранилище. Спросил его р.Биби бар Абайе: А что делаешь ты с годами положенной ей жизни? Сказал Ангел Смерти: "если есть мудрец, который отказывается от сладостей этого мира, я добавляю ему лета жизни".

Не обращаясь к собственно поднимаемой в этой Гемаре проблеме "кончины без суда", можно отметить, что она признает, что тот же самый, кто забирает душу у грешника, в ряде случаев отодвигает дни смерти праведника! Спрашивается, разве не похож покровительствующий Мастеру Воланд, открывающий ему "истинный ход" евангельского повествования, на этого Ангела Смерти нашей Гемары, который продлевает дни жизни богобоязненных раввинов и приоткрывает им значение слов Торы?

К сказанному остается только добавить, что Воланд удивительно напоминает (соответствующего Ангелу Смерти) ангела-хранителя Эсава в том его самоопределении, которое именуется мировым духом. Как известно, и Шеллинг и Гегель считали, что мировой дух действует посредством разных народов, имея при этом ввиду прежде всего европейские христианские народы. В представлении Гегеля мировой дух раскрывается в философах и поэтах, он близок к даровитым властителям, но водит за нос обыкновенных людей, используя их страсти. Воланд является блестящим гениальным портретом того персонажа, который описан Гегелем в его “Философии истории”. Ведь не смотря на то, что Гегель иногда использует слово “бог”, мы прекрасно видим, что речь у него идет не о Боге, а именно о духе. Он могущественен, лукав, хитер, ироничен, но при этом холоден, нравственно безучастен и ни в ком лично не заинтересован.





___Реклама___