Hejfec1

Эта книга принадлежит перу (верно, лучше сказать, компьютеру?) Якова Нейштадта, одного из лучших в мире знатоков шахматной истории. Я немало читал его блестящих исторических монографий (например, о Кересе, Тарраше – это то, что я читал сам). Последняя, о Стейнице, в принципе не сильно отличается: блестящие по убедительности и разнообразию вариантов анализы (просто восхищает, когда партию XIX века не просто анализируют, но сравнивают с версиями, что разработаны по ее ходу лет через 50-100. К слову, Нейштадт, ничтоже сумняшеся, вступает в спор с Ласкером или, скажем, Ботвинником). Но почему неотвратимо захотелось откликнуться именно на его книгу о Стейнице?
Увлек литературный герой. Центральный персонаж. Увлек как личность, как герой истории! Видится, что даже автор не вполне понимал, кого выписал в своем тексте – а это почти всегда гарантия высокой художественности его творения!

     Я помню, например, образ Стейница в прежней, блистательной книге М. Левидова, вышедшей еще в довоенные годы (в серии ЖЗЛ): ее автору, вскоре погибшему в застенках НКВД, первый чемпион мира по шахматам Вильгельм Стейниц, он же урожденный Вольф Штайниц, седьмой (либо тринадцатый?) отпрыск в семье торговца из Пражского гетто, виделся знаковой фигурой для XIX века. Как Маркс в политэкономии эпохи, как Флобер в ее литературе, как Дарвин в биологии... Людей подобного типа порождал тот взрывной этап фантастической промышленной революции и – уже подбиравшегося кризиса капитализма. Эти люди-гиганты преодолевали силой своих натур романтический порыв, беспримерную инициативу в предприятиях (и гипотезах) своего времени, они вносили, как виделось, в его дух новое и не свойственное ему качество: научную солидность, систему, закономерности порядка... Они виделись себе этакими якорями надежности в революционном потоке стремительно меняющейся жизни.

     Примерно таким видел себя и Стейниц. Правда, в глазах нашего поколения, в отличие от великих современников первого чемпиона мира по шахматам, Стейница мягко, но настойчиво и постоянно все же чернили в шахматно-партийной литературе. Объяснялось сие исключение из идеологических привычек ВКП (б) весьма просто: соперником Стейница считался у начальства великий русский шахматист Чигорин, убежденный сторонник иной, комбинационной школы. А Стейниц, увы, для России, дважды разгромил петербургского оппонента в матчах, и потому нам, людям советской эпохи, настойчиво доказывали, что талантливый Чигорин был «повыше» догматика и формалиста Стейница («начетчика и талмудиста», как тогда любили выражаться). Чемпиону мира лишь повезло, спортивное счастье подваливало, бывает, знаете ли!
     Нейштадт опровергает этот вздор, доказывая, кстати, что подобная аргументация унижала, прежде всего, Чигорина. Стейниц сам выбрал его партнером, причем выбрал вопреки всеобщему мнению шахматной элиты, основывавшемуся на практических результатах русского шахматиста. Ведь Чигорин до вызова Стейница не входил и в первую десятку мастеров мира! Но гений первым разглядел в малоизвестном петербургском провинциале шахматный талант, удивительно угадал, с кем интереснее и творчески полезнее будет играть. Лишь после матча со Стейницем Чигорина включили в мировую шахматную элиту!

     В странном, таком нехарактерном для сегодняшних мастеров эпизоде проявился особый, ни на кого непохожий характер того Стейница, о котором мне хочется здесь говорить и размышлять!
     Историки шахмат изображали его (и справедливо!), прежде всего, первооткрывателем, создателем современной школы шахматной стратегии. В принципе Нейштадт вряд ли мог добавить нечто новое к такому образу героя. Но – не уверен, видел ли это сам автор? – мне лично Нейштадт открыл в Стейнице совсем не стратега, не теоретика, не мыслителя, не упрямого открывателя шахматных истин, а - великого и невероятно азартного игрока. Игрока по самой сути своей натуры!
     Да, Стейниц нашел первым принцип накапливания мелких преимуществ, прежде чем решаться на атаку. Да, он упорствовал в излюбленных схемах и дебютах, вопреки всякой очевидности доказывая выгодность своих находок. Отсюда обычно и делали вывод, что он лишь искал чистую истину, что подвижник соглашался отдавать даже победу ради торжества отвлеченных шахматных принципов. Он сам постоянно себя таким рисовал в собственных комментариях и в посланиях шахматному миру. Но в книге Нейштадта мне виден совсем иной человек! Тот, кто всегда и во все времена ощущал себя самым сильным практическим игроком планеты! Игроком, способным победить кого угодно и где угодно в любой, самой невыгодной для себя позиции. Да, он шел на бессмысленный, часто недостаточно продуманный риск, да, пробовал сомнительные, хотя ему почему-то интересные варианты, но лишь потому, что непоколебимо верил в свою личность, в свою практическую силу. Верил, что победит любого в любых вариантах! Тогда - почему не поэкспериментировать?.. И ведь побеждал всех-всех, вот что самое удивительное... Побеждал сказочных гигантов!

     28 лет он был олимпийски уверен, что никто в мире не способен посягнуть на победу над ним. Его высокомерие проявлялось постоянно, о нем все знали. Но оно заключалось не в том, в чем видели многие (и Нейштадт, кстати, тоже) - не просто в бестактностях по отношению к другим мастерам, нет. Для меня это фантастическое по масштабу высокомерие открылось в том, как он - напротив - осмеливался хвалить и превозносить конкурентов! Цукерторт, например, помнил сотни партий старых мастеров (от первого до последнего хода!), он владел, кроме немецкого и польского (родных) еще и русским, английским, французским, испанским, итальянским, древнегреческим, древнееврейским и арабским языками, он был ярким журналистом и музыкальным критиком. И, конечно, великим игроком. И вот о подобного масштаба личности Стейниц накануне матча с ним написал так: Цукерторт - автор «величайшей комбинации, может быть, даже самой красивой из тех, которые были созданы за шахматной доской» (стр. 157). Вот где у него гордыня выше всех возможных мер! Найдите-ка сегодня гордеца подобного масштаба... Чтоб вот так похвалил соперника – на весь мир. А Чигорин? «Если бы Чигорин победил меня, он победил бы лишь меня, но не стиль моей игры. Это нисколько не умаляет гения русского мастера, гения высшего ранга» (стр. 238).

     Но, наконец, как говорится, нарвался! Явился к нему с вызовом молодой Ласкер. Мастер, в которого не верил почти никто, тот не сумел собрать необходимых для платы за матч пяти тысяч долларов. И что сделал Стейниц?
     Резко снизил цену. Потому что ему, в 58 лет (! – по нынешним временам, так можно считать за семьдесят! Средний возраст в то время был лет на 20 меньше нынешнего!) захотелось сыграть матч с интересным соперником! Великому теоретику шахмат, великому мыслителю дебютов и эндшпилей захотелось игры, он желал снова поиграть – и никакой возраст не был помехой! А ведь до того уже сообщил «городу и миру», что играть матчи впредь не будет, мол, стар и болен (что было чистой правдой – был болен серьезно, ходил с трудом, с палочкой). И все-таки уже после заявления сел поиграть с тогдашним №2, Гунсбергом – и выиграл. Потом согласился на матч с гениальным Таррашем – и великий гроссмейстер почел за благо сам уклониться от встречи: старик виделся ему слишком сильным, чтоб молодой гений смел у него выиграть! Казалось бы, живи благополучно, разрабатывай теорию, пользуйся славой непобежденного никем чемпиона (как сделал ранее Морфи!). Но Стейниц выбрал нового соперника – Ласкера, который, по мнению мировой элиты, был, как ранее Чигорин, недостоин такого высокого права. Но, как всегда, только он,      Стейниц, угадал, кто был достоин...

     Тот оказался достоин на ближайшие 27 лет!
     И Стейниц проиграл – но игроку, бывшему на 32 года моложе его! И так оценил причину своего поражения: «Ласкер – величайший игрок, с которым я когда-либо встречался и, вероятно, лучший из всех существовавших» (стр.317). Так оно и было! Только поэтому он и проиграл. Что ж, как сказал классик, «нет, не старость была тому виной. Сила победила силу!»
     Такова уж человеческая судьба: если мы ищем соперников, рано или поздно найдем достойных.
     Но более всего меня поражает, как он сражался позже, в роли экс-чемпиона, в последние годы, будучи уже в возрасте за 60, начисто отринув свою якобы любимую теоретическую работу. Нет, он играл не для заработка, не верю я в это! Он по-прежнему хотел быть первым. Вопреки всему – не мог не стремиться к этому! В турнирах самых последних лет шел наравне с элитой мировой шахматной школы – стоял иной раз повыше Пильсбери или Чигорина, успел выиграть почти перед смертью свою самую красивую партию (с Барделебеном)! И символ - последнюю партию в жизни выиграл у Яновского, самого яркого соперника Ласкера в последующем десятилетии. Выиграл ее – и умер. С шахматами в руках.

     Какого поразительного масштаба был человек! Конечно, подобен Марксу, Фрейду, другим великим своим современникам. Как и у них, практические идеи либо стали азбукой шахмат, либо превзойдены, но его личность по-прежнему одушевляет наследников. Он оставил - и не только шахматистам – в наследство открытый им главный закон жизни, повторяю, не шахмат, но Бытия на Земле. Если у тебя завоевано некое преимущество в борьбе, ты не можешь, но обязан атаковать. Отказ от атаки обозначит потерю накопленного капитала и последующий проигрыш!
     Как хорошо, что Яков Нейштадт написал эту превосходную книгу.