Lurie1

Об авторе

Савьён Либрехт родилась в 1948 году в Германии и в этом же году репатриировалась с семьёй в Израиль. С середины восьмидесятых годов вышли в свет пять сборников её произведений. Драматург, сценарист, автор романов и рассказов, Савьён Либрехт снискала любовь и признательность читающей израильской публики, а телевизионные фильмы по её сценариям смотрятся с большим интересом. Она единодушно оценивается критиками как мастер короткого рассказа. Её герои - сегодняшние израильтяне. Савьён Либрехт - лауреат нескольких национальных премий Израиля, её произведения широко переводятся за рубежом. Представленный вниманию читателя рассказ опубликован в сборнике автора "Любовная история требует финала", издательство "Кетер", Иерусалим, 1995г. «Последняя трапеза»

     Спустя полтора года после своей смерти Хасия, жена Гершона, зашла к нему в спальню, проведать. Высокая и мрачная, в чёрном платье, в шляпке со сверкающей спереди жемчужной заколкой, сидевшей на ней как шахтёрский фонарь (он видел такое в кино), она уселась, не двигаясь в тёмном углу, рядом со стенным шкафом, там, где раньше стояла гладильная доска, и весь её вид выражал горькую обиду.

     До этого самого дня Гершон не осмеливался думать о других женщинах. Горе и щемящее чувство вины за её ужасную смерть прогоняли днём любые помыслы, а ночью женщины, возбуждавшие в нём желание, принимали обличье умершей жены. В первые месяцы после её смерти он находился в состоянии душевного потрясения. Не в силах поверить в случившееся, он снова и снова рассказывал знакомым, немногочисленным членам семьи, соседям, которых встречал на лестничных клетках, почтальону и даже всякому сидящему подле него в автобусе на Иерусалим, как всю обратную дорогу из гостиницы на Мёртвом море, куда он отправлялся дважды в год по совету врачей, сердце предвещало ему, что стряслось, что-то недоброе, вспоминал, как ключ застрял в замочной скважине (потому что с противоположной стороны был вставлен другой), как позвал он на помощь соседа, а тот пришёл со своими отвёртками и снял дверь с петель, как по полной чашке кофе, стоящей на столе в такой вечерний час, он догадался, что произошло что-то страшное - и увидел её на кухне, лицом в половичок, разложенный под тумбочкой у мойки, и медовые пирожные, которые так хорошо ей удавались, рассыпавшиеся вокруг головы будто венчик.

     Чем больше он рассказывал, тем больше обрастал рассказ новыми деталями, такими как описание неудобств от поездки в автобусе на обратном пути домой, подробности его медицинской карты и история кожного заболевания, перечень инструментов соседа, с помощью которых была взломана дверь, кофейная чашка, стоявшая на столе и сервиз, попавший к ним в руки от нового репатрианта из Бразилии, покинувшего страну из-за трудностей с ивритом, указывалось точное количество пирожных, которое он собрал с пола. И среди всех этих подробностей ни слова не было сказано о трупе жены.

     В годовщину смерти, когда снова собрались родственники, уже знавшие все эти истории, он сделал рассказ ещё более пространным, включив в него описание недельного пребывания в гостинице, новую репатриантку из России, проводившую массаж спины и сотрясавшую все его кости, объяснил особенности кожных болезней у шведов и немцев, приезжающих специально ради лечения.

     Гершону показалось, что через какое-то время люди начали сторониться его: родственники реже звонить; дочери, занятые своими маленькими детьми - одна в Герцлии, другая в Иерусалиме - лишь исполняли свой долг и были рады услышать в коротком разговоре по телефону, что он ни в чём не нуждается; а соседи и вовсе избегали его, разве только тот, что взломал дверь, иногда задерживался с ним на лестничной клетке, чтобы восстановить в памяти случившееся и вместе поудивляться, как искусно удалось ему это сделать (тем не менее, от приглашения Гершона зайти к нему на чашку чая – всегда отказывался).

     В первые недели он ещё поддерживал порядок в доме: полотенца в шкафу сложены ровной стопочкой, рубашки выглажены, посуда на кухонных полках расставлена, а шкафчик с продуктами - полон. По утрам он ходил на работу, сидел один в большом складском помещении и ждал, когда хозяева столярных мастерских придут за своими заказами. Он возвращался домой во второй половине дня, грел себе суп, и, сидя за "Вечерними новостями" перед телевизором, радовался вместе с безработным, выигравшим в лотерее, и сострадал бездомным, которые растили своих детей в подвале.

     Как-то раз он поймал себя на том, что, удерживая религиозного соседа за полы одежды, стал рассказывать ему о своей дочери, которая вышла замуж за новообращённого верующего и переехала с ним в Иерусалим.
     А вечером, разговаривая с другой дочерью и вслушиваясь в собственную интонацию, заметил в ней просительные нотки.

     - Папа, он уже уснул, оставь его.
     - Да я только - сказать «Спокойной ночи!».
     - Папа, я помираю от усталости. Если он сейчас встанет, мне не будет отдыха ещё час.
     - Ну, хорошо, я позвоню ему завтра вечером после "Вечерних новостей"
     - Завтра у него кружок по каратэ.
     - Почему каратэ?
     - Потому что друзья его записались, и ему тоже захотелось.
     - Для чего ему каратэ? В этом возрасте уже учить драться?

     - Всех детей здесь учат. Хорошо, чтобы он умел давать сдачи.
     - Жалко тратить на это время. Не лучше ли поучить его чему-нибудь другому?
     - Оставь, папа, пусть учится защищаться. Не будут колотить его.
     - Кто его бьёт?
     - Что, ты не знаешь, как это бывает у детей: то - играют, а то, - и подерутся.
     - Ты никогда мне не говорила, что его бьют.
     - Не важно. Скажи, чечевичный суп у тебя кончился?

     - Я не голодаю. У меня много еды, - соврал он
     - Хорошо, - по голосу он понял, что она испытала облегчение. - Хорошо, до наступления субботы я тебе ещё позвоню.
     - Позвони, пожалуйста, до того, как ребёнок заснёт, чтобы я мог сказать ему пару слов.
     - Ладно. Только не отговаривай его от каратэ, а то он вообще не захочет с тобой разговаривать.
     - Как это не захочет разговаривать со мной? - по-настоящему поразился он.
     - Дети не любят, когда им читают нотации. Он и со мной не хочет разговаривать, если я его поучаю.
     - Может, ты и права.

     После разговора он почувствовал себя удручённым. То, что много месяцев удавалось вытеснять из сознания, теперь выявилось с полной определённостью: нет никого, кому бы он был нужен, или, кому хотелось бы быть с ним. Упади он сейчас на кухне, пройдёт много дней, пока обнаружат его труп. Со стыдливым содроганием он вспоминал, как бежал вслед за верующим соседом по лестнице, как умолял по телефону дочь, ожидая, что она пригласит его проведать внука. Он заметил, что в последние месяцы стал чаще думать о покойнице-жене. Память подыскивала счастливые мгновенья; периоды враждебного молчания, случавшиеся чаще радостных дней, забылись и не вспоминались.

     На той же неделе, в пятницу к нему приехала из Петах-Тиквы его двоюродная сестра, совместив свой визит к нему с посещением зубного врача на соседней улице. Он даже растерялся, насколько был обрадован её приходу. Почувствовав, что к глазам вот-вот подступят слёзы, он поспешил уйти на кухню. Непривычный к приёму гостей, провозившись там довольно долго, он, наконец, появился, поставив на стол всё угощение, которое смог отыскать в шкафу. Двоюродная сестра осмотрелась вокруг оценивающим взглядом: квартира, прежде всегда опрятная, теперь была в беспорядке, дно чашки, в которой он подал ей кофе, потемнело, резные украшения полны пыли, а когда он рассказывал, как тоскует по внуку, голос его звучал грустно.

     - Надо бы тебе сходить к врачу, Гершон. Выглядишь ты неважно.
     - Я не болен.
     - В любом случае, следует показываться врачу время от времени.
     - Что он мне сделает?
     -Измерит давление. Даст что-нибудь для улучшения настроения, чтобы тебе не было так тяжко.
     - Что это за "что-нибудь", что он может мне дать? Нет такого. Настроение - это не болезнь.
     - Покупки на субботу у тебя уже сделаны?

     - У меня есть всё, что нужно.
     Перед тем как уйти, возле двери, она накрыла своей ладонью кисть его руки, придерживающей дверь, и сказала печальным тоном с оттенком упрёка: Знаешь, что тебе нужно, Гершон?
     - Что?
     - А сам ты не знаешь? Мне - сказать?
     - Скажи.
     - Только не говори сразу - "Нет". Подумай об этом.
     - Ну, так что же?
     Тебе нужна женщина, Гершон.

     Всю ночь он ворочался на постели. До того момента, пока двоюродная сестра не произнесла это вслух, ему не приходило в голову, что так просто можно покончить с одиночеством, сладить с домом, который взял над ним верх, с людьми, которые избегают его. "Тебе нужна женщина". "Тебе нужна женщина", - прислушивался он к самому себе, повторяя слова как волшебное заклинание.

     - Ты права, - услышал он на другой день собственный ответ сестре и, словно чёрная полоса осталась уже позади, он принялся злиться и на религиозного соседа, ни разу не пригласившего его на субботу, и на дочь, посещавшую его раз в неделю, лишь бы исполнить свой долг, всегда на короткое время, с кастрюлей супа, который она водружала на кухне, и на внука, в свои восемь лет уже судившего, о чём с ним можно говорить, а о чём - нет.

     Под утро задремал с чувством облегчения, как будто уже в самом предложении: "Гершон, тебе нужна женщина" крылось разрешение всех его невзгод. Ему вспомнилось, как врач, осматривавший несколько лет назад его жену, сказал, что диагноз - это полпути к выздоровлению, и он уже тогда понял, насколько это верно.

     В субботу утром он проснулся бодрым и решительным и стал делать движения руками: разводить их вперёд и в стороны, как учил его инструктор по лечебной физкультуре в гостинице у Мёртвого моря. Потом побрился и нарезал себе зелёный перец, как советовал по телевизору специалист для больных кишечными заболеваниями. Жуя ломтики перца, он вдруг сообразил, что ему некуда девать тот мощный напор энергии, который распирал его, и что предстоящий день - пуст. Он слегка подкис. Диагноз, - сказал он себе, в редком для него философском настроении, прежде чем задремать после обеда, - не даёт никакого решения: ни на половину, ни на четверть, ни на восьмую.

     По телевизору брали интервью у родителей мальчиков, погибших в велосипедных авариях, но на этот раз он был так поглощён собственной болью, что не испытал к ним никакого сочувствия. Он думал об этом поколении, которому всё дозволено, о детях, только захоти они велосипед, так его сразу же и покупают, а потом они беснуются на проезжей части, как звери, представляя опасность и для водителей, и для детей и стариков, переходящих дорогу.

     Несколько дней он провёл в угнетённом состоянии. И за покупками ходил в мрачном настроении. В огромном складском помещении нашло на него беспокойство, он поднялся и стал расхаживать из конца в конец, от одной формайковой стены до другой.
     У своего дома, возле почтового ящика, столкнувшись с верующим соседом, с трудом ответил на его приветствие и, вынув из ящика счёт за электричество, поднялся в квартиру. Ближе к вечеру он позвонил в Петах-Тикву двоюродной сестре. Весь день в нём бродило раздражение против неё за то, что она необдуманно взвинтила его и только прибавила новое беспокойство. Он ещё не решил, как сформулировать первую фразу, как услышал ликование в её голосе: Какая телепатия, Гершон! Скажи, ты веришь в телепатию? Вот это - как раз и есть телепатия! Буквально сейчас я собиралась звонить тебе. Ты как?

     - Так себе... Он был смущён тем, что она так обрадовалась.
     - У врача был?
     - Нет
     - Так, послушай, Гершон. Может, врач уже и не нужен.
     - Да?
     - Да! Слушай меня, ты помнишь, что я тебе говорила?
     - Что? - прикинулся он.
     - Что тебе нужна женщина.
     - А... - удалось произнести ему.
     - Так, я тебе кое-что нашла.
     - Что? – он не смел верить.
     - Что значит - что? Ты думал - карп к субботе? Нет? Женщину, Гершон. Я подыскала тебе женщину.
     - Ты нашла мне женщину? – растерялся он.

     - Вдова. У них был магазин обивочных тканей. Полная обстановка с видео и всем прочим. Сын - аптекарь в Хайфе, дочь - заграницей, замужем за настоящим богачом. Она уже пять лет как вдова и ищет какого-нибудь человека с серьёзными намерениями.
     - Я с серьёзными, - сказал он мгновенно.
     - Я знаю Гершон. Я знаю тебя не первый день. И я многое поняла. Даже, если я ничего не говорила, я понимаю, что ты и Хасия, - благословенна её память... Ну, что теперь говорить... Гершон, эта женщина и ты подходите друг к другу, как перчатка к руке. Я не стала бы зря морочить тебе голову. Ты ведь знаешь, Гершон, в нашем поколении двоюродные сёстры и братья - это больше, чем сёстры и братья, - ты же знаешь. Именно так я ей прямо и сказала: У меня есть двоюродный брат - ответственный человек.
     - И все пять лет она одна? - вдруг испугался он.

     - Пять лет. Сначала ей было ещё ничего. А потом стало трудно. То проблемы с инсталлятором, и она не знает, что делать, то появились боли ночью, когда сына не было дома, а организовать всё по телефону у неё не получилось, ну, она и поняла, что одной уже трудно. В нашем возрасте, Гершон, нехорошо человеку жить одному, ненормально.
     - Ты права.
     - Конечно же. Я говорю, что в нашем возрасте уже нужно, чтобы кто-нибудь был рядом. Дети заняты собственной жизнью... Не мне тебе об этом рассказывать...
     - Да.
     - Ну, всё. Сын - аптекарь. Он-то уж найдёт тебе таблетку от любого настроения, - пошутила она.
     - А, как... - сказал он.
     - Всё в порядке. Печёт, готовит, в доме чистота.
     - А... - произнёс он.
     - Выскоблено как в аптеке.
     - Как она... Как она выглядит?

     - А что ты ищешь? - накинулась она на него. - Какую-нибудь куклу, которая целыми днями будет сидеть в парикмахерской и наводить красоту?
     - Всё-таки, он не смог отступиться, - Нужно, чтобы была...
     - Будет-будет, - прервала она его, - Она будет всё, что нужно. Когда можно назначить вам свидание?
     - Свидание... Он ощутил слабость. - Где?
     - Что, где? - Дома.
     - Может быть, лучше - в кафе?
     - Знаешь, Гершон, ты слишком много смотришь телевизор. В нашем возрасте люди начинают прямо в доме.

     - Тогда, пусть, у неё.
     - Я уже договорилась с ней, что у тебя. В эту среду. У меня, как раз здесь, приём у зубного врача.
     - Почему у меня? - охнул он, - Ты же видишь, у меня беспорядок...
     - Так, она уберётся. Тебе не повредит.
     - Но у меня...
     - У тебя. Она хочет посмотреть дом.
     - Хочет увидеть мой дом? Он почувствовал, что попал в западню.
     - Пять лет как вдова. Сын - аптекарь. Богатая дочь. Видео, - подвела она итог на одном дыхании. И, в заключении, сказала: Чтобы у тебя был порядок. У неё - аптека.

     Некоторое время после разговора Гершон продолжал сидеть, не двигаясь, приводя в порядок свои мысли. Как-то слишком уж торопились события вмешаться в его размеренную жизнь. Во-первых, он должен навести в доме порядок. Что касается внешности этой дамы, то у него возникло неприятное предчувствие. Именно потому, что об этом ничего не было сказано. Почему сестра уклонилась от ответа, когда он спросил, как она выглядит? И поможет ли ему видео и богатая дочь заграницей, если в его дом войдёт какая-нибудь каракатица с телесами, редкими волосами и огромным двойным подбородком? Ни за что на свете не согласится он на коротышку, которая едва достанет ему до плеча. Его жена, - он вдруг стосковался по ней, - была высокого роста. Когда она надевала туфли на каблуках, то становилась даже выше его. И руки у неё были красивые. Его потянуло на воспоминания. Из вечера в вечер она корпела над своими ногтями: бывало, подпиливает их, шлифует, красит, делает массаж, и постукивает подушечками пальцев по тыльной стороне ладони. И как она старалась уберечь их от солнца.

     До позднего вечера убирал Гершон гостиную, поражаясь кучам мусора, которые собрались в углах комнаты и под диванными подушками. Когда он чистил кресло, неожиданно вспомнилось, как они с женой покупали эту ткань в магазине обивочных тканей на улице Нахалат-Беньямин. Их обслуживали приятная женщина и полный мужчина; он смутно припоминал, что им посоветовали одну ткань, а потом отрезали другую, что жена кое-что выторговала, и сделка закончилась в хорошем для неё настроении.

     В ту же ночь покойная супруга Гершона впервые появилась у него во сне. Одетая в чёрное нарядное платье и бархатную шляпку, купленную к свадьбе дочери, хмурая, с выражением укора и обиды на лице, она отворила дверь спальни, молча проскользнула в комнату и уселась в кресло, на спинке которого лежали его рубашка и брюки. Сложив руки на животе, как это обычно делают люди, дожидающиеся своей очереди в приёмной и настроенные ждать долго и терпеливо, она сидела, не шевелясь, с непроницаемым и суровым видом, не сводя с него глаз, пока он с криком не проснулся.

     Он опёрся на локти и, всё ещё находясь в состоянии сна, ждал появления симптомов, предвещающих сердечный приступ, однако, тут уже окончательно очнулся, понял, что это был сон, снова улёгся и закрыл глаза. Он повернулся лицом к стене и до самого утра то дремал, то опять просыпался, опасаясь, что сон принесёт с собой новые видения.

     Назавтра с отяжелевшими веками и тревогой на сердце он сидел на складе и не вставал с кресла до тех пор, пока не настало время уходить. По пути домой купил вафли и сухофрукты в честь гостьи, которую ожидал на следующий день, а потом смотрел в постели "Вечерние новости". Около полуночи заснул, и вскоре во сне объявилась покойная жена в чёрном волочащемся по полу платье, со шляпой на голове, поля которой отбрасывали тень на половину лица. Она уселась в углу комнаты в кресло, сверля Гершона обвиняющим взглядом и заставляя проснуться. Чуть не плача он сел и откинулся на подушку, вспоминая хмурый взгляд, бархатную шляпку и белые кисти рук. Когда он опять открыл глаза, то увидел её снова, сидящей в кресле, всё в той же застывшей позе.

     В первый момент он был уверен, что это всё ещё сон, но, тут услышал голоса мусорщиков, увозящих мусорный контейнер с парковочной площадки, и понял, что бодрствует, а его покойная жена сидит в кресле, и приминает спиной его рубашку и брюки.
     В детстве с ним случалось, что, лёжа в кровати, он пугался спросонья незнакомца, который наутро оказывался войлочной фуражкой, положенной на плечо куртки (отец надел её несколько месяцев спустя, уйдя в армию). И в другие разы, хотя он уже знал, что это куртка и шапка, но всё же просыпался, садился на постели и в ужасе ждал, когда этот мужик объявится и сгонит его с постели.

     Но сейчас он со всей ясностью понимал, что это не сон и не иллюзия. Он сидел, замерев на кровати, как тогда, дожидаясь, пока жуткое приведение исчезнет, стыдясь, что ведёт себя как ребёнок, хотя ему скоро исполнится шестьдесят семь и, сознавая одновременно, что находится в здравом уме и полном бодрствовании, а напротив сидит его покойная жена с поджатыми губами, прожигает его глазами, что вот-вот она встанет и обовьёт его шею руками или залезет в кровать и стащит с него одеяло, а может, принесёт ведро воды и тряпку и начнёт мыть пол. Он опять улёгся и натянул одеяло на голову, но почувствовал, как её взгляд проникает сквозь ткань. Тогда, в попытке унять охватившую его дрожь, он принудил себя думать о списке продуктов, недостающих в доме, но ни одного из них ему так и не удалось припомнить, и всё его тело пробрал ледяной озноб.

     Наутро, кашляя в кровати, перепутав день с ночью, разбуженный звенящим звуком, он вдруг вспомнил, что не сообщил начальнику, что заболел. Настойчиво звонил дверной звонок, и, когда он открыл дверь, то увидел свою двоюродную сестру и рядом с ней женщину с подобранными волосами, одетую в коричневое платье. Сестра прошлась по нему предостерегающим взглядом и произнесла: Первый автобус ушёл, а второй не остановился, так что я просто опаздываю к зубному врачу. Вот - Рая, а это - Гершон. Вы тут разберитесь без меня, пока я не вернусь.

     Гершон запахнул воротник халата, так, что чуть не задохнулся, и упавшим голосом предложил женщине пройти в квартиру.
     Очень приятно, - она протянула ему руку.
     Голос звучал мелодично, а пожатие было не слишком вялым и не слишком сильным; несколько мгновений они стояли друг против друга, и она сразу же спросила так, будто была с ним давно знакома:
     Ты нездоров, Гершон?

     - Я нормально, - сказал он, не желая портить сватовства из-за случайной болезни.
     - Послушай, - сказала она, положив сумочку на кресло, и при этом повернулась к нему в профиль так, что он увидел собранные в узел волосы на затылке, - почему бы тебе не посидеть здесь в кресле, пока я приготовлю чай?

     Он опустился в кресло с чувством облегчения, как заблудившийся ребёнок, который после многочасовой паники обнаружил, спешащую ему навстречу мать. И вот теперь судьба вверила его в руки женщины, которую он даже и разглядеть-то не успел как следует, разве что голос у неё приятный и пожатие такое, как нужно, и коричневое платье красиво облегает тело - не слишком зауженное и не слишком широкое, и какая-то неуверенность в манерах, хотя в том, как она закатала рукава и направилась на кухню была спокойная решительность. Он чуть было опять не поддался страху, вспомнив на мгновение застывшую в кресле жену, приминающую спиной его одежду. Тогда он сделал попытку зримо восстановить образ женщины в коричневом платье, с приятными движениями, повернувшейся к нему в профиль и укладывающей свою сумочку на кресло, а затем, пританцовывающую к кухне, легко покачивая бёдрами. Но глаза жены, тлеющие на потухшем лице, не отпускали и полыхали в его сторону в напряжённом молчании.

     Из кухни вышла Рая, неся поднос, на котором были две чашки чая, блюдечко с ломтиками лимона, пиала с кубиками сахара, которые он тщетно пытался найти две последние недели, и большая тарелка, с дымящейся яичницей.

     При виде руки, подносящей ему чашку чая и тарелку, он почувствовал, как нега разливается по телу тёплой волной. Впервые с тех пор, как умерла жена, он ощутил благодарность к человеку, сделавшему что-то специально для него по собственному желанию. В нём возникло новое для него чувство симпатии, по отношению к этой женщине, вмиг изгнавшей и его одиночество, и голод, и ощущение собственной никчёмности. Он похвалил яичницу. Она пояснила, что добавила мацовой муки. Он удивился, где она могла её отыскать. Она улыбнулась и сказала, что нашла в кухонном шкафу целую упаковку. Потом разгладила руками мятую и запятнанную скатерть, лежащую на столе, и сказала, что жалко такую красивую скатерть ручной работы, и он сказал, что скатерть вышивала жена. Она сделала комплимент по поводу скатерти, и он смутился, что не к месту упомянул жену, а она подняла края скатерти, расправила их, и под ними оказалась небольшая горстка мусора. Он извинился, а она сказала без поддёвки: «У тебя небольшой беспорядок».

     Отдавшись наслаждению от вкусной яичницы и тихой беседы, он стал ей рассказывать о рецептах блюд, которые пытался сам себе сготовить, и о том, как ему это не удавалось, а потом вспоминал анекдоты про Хершале, а она улыбалась, обнажая ровные зубы. Гершон так увлёкся своими историями, что язык как-то завертелся сам собой. И он вдруг понял, что рассказывает о жене, напугавшей его прошлой ночью. И пока рассказывал, понимал, что делает непоправимую ошибку. Он прервал себя на полуслове, ожидая, что она отодвинется от него, подняв брови, промямлит что-нибудь и направится к двери, однако вместо этого он увидел внимательное лицо, выражавшее сочувствие, и со вздохом выпалил: «Ну вот, я подумал, что ты должна знать... Я - не то что бы по-настоящему больной».

     Она не выглядела напуганной, только очень тщательно отглотнула чай из чашки. Он, почувствовав облегчение, сказал: «Пнина говорила мне, что у вас был магазин обивочных тканей».
     Она оперлась о спинку кресла и стала рассказывать ему про магазин: как они его приобрели, как поначалу, в первые недели, не могли продать ни сантиметра, но не стали паниковать, а довольно быстро освоили премудрости торговли.

     Ему импонировала её манера говорить во множественном числе о себе и своём покойном муже так, будто он и сейчас принимал участие в том, что происходит. Она продолжала говорить о покупателях, многие из которых были людьми известными, чьи имена ей встречались в газетах; и рассказала несколько забавных историй об одной особе, невероятно богатой, которая самоотверженно торговалась за каждый грош, горячилась и гневно хлопала дверью, а через час, спокойная, как монахиня, возвращалась в магазин. И о другой женщине, постоянной покупательнице, которая (не было случая), чтобы уже через месяц ей не надоела бы купленная ткань, и она не содрала бы прежнюю обивку и очередной раз не заказала бы вместо неё новую. «Мы называли её курицей, несущей золотые яйца», - смеялась она; и рассказала о хозяине рыбного магазина с соседней улицы, к которому сходились со всех концов домашние хозяйки за карпом, так он своим особым покупателям заворачивал товар в остатки обивочных тканей из их магазина.

     При упоминании о фаршированной рыбе у Гершона потекли слюнки, и он тоскливо заметил, что уже забыл её вкус, и Рая, ни секунды не колеблясь, сказала: Ну, так надо, чтобы ты поскорее вспомнил об этом. Гершон чувствовал, что всё больше и больше захватывается ею. Теперь он понял, как прекрасно могло было бы быть и как хотелось бы ему провести остаток собственной жизни: сидеть бы вот так, пить и есть в уюте и покое, прислушиваться к историям этой женщины, вот уже целый час льющиеся из неё без всякой натуги, и если кто-нибудь другой, не разобравшись, может, и счёл бы её болтливой или докучливой, то для Гершона - после молчаливых лет, которые прошли у него с женой, и после полуторагодового молчания со дня её смерти, - голос и смех Раи меняли всю атмосферу в доме и пробуждали к жизни. Среди прочего она рассказала о поездках в Америку и Италию, где у её дочери есть дома, пустующие большую часть времени, так что она приглашена приезжать туда - насколько ей вздумается.

     Жизнь вдруг представилась Гершону полной наслаждений: прогулки по площадям Нью-Йорка и Рима, зимние вечера с дымящимся супом, просмотр видеофильмов в обществе этой жизнерадостной женщины, которая озарила его жизнь с первой же секунды, как только вошла в дом. Он поражался, что ещё час назад она была ему совершенно чужим человеком, а сейчас стала частью жизни. Он был ещё погружён в свои грёзы о новом будущем, когда появилась его двоюродная сестра, придерживающая рукой щёку от боли.

     Она окинула взглядом сразу обоих и сказала: «Уже пили и ели? Чтоб вам было на здоровье. Мне нельзя есть ещё два часа. Ну, как я вижу, - всё в порядке. Назначайте себе свидание на следующий раз. Во мне вы уже не нуждаетесь».
     Гершону, к его радости, показалось, что Рая поднялась со своего места неохотно. Она записала свой телефон на обороте счёта за электричество, который лежал на столе, и сказала: «Если захочешь... С раннего утра я дома». Его взгляд последовал за её покачивающимися бёдрами, когда она поднялась.
     После их ухода он с удивлением обнаружил, что пропустил "Вечерние новости" и продолжал расхаживать по дому, будто витая в облаках, а голова шла кругом при мысли о чуде, которое вошло в его жизнь. Упоённый счастьем, он позвонил дочери поделиться новым переживанием, но нетерпеливое "Алло!", которое он услышал, сразу же охладило его.

     - У тебя есть минутка поговорить со мной? - засомневался он.
     - Есть четверть часа до родительского собрания Нурит.
     - Я хотел спросить тебя кое о чём... Не знаю, говорят ли такие вещи родители детям, но мне бы хотелось знать, что ты об этом думаешь: мне предлагают познакомиться с женщиной. Она...

     - Что за женщина?
     - Вдова уже как пять лет. Я сегодня её видел. Впечатление очень хорошее: милая, весёлая, время пролетело быстро. Она...
     - Папа, я тороплюсь, я должна бежать. Поговорим через пару часов.
     Под вечер дочь пришла к нему, неся продуктовую сумку, и сразу же поставила кастрюлю супа на плиту.

     - Где ты с ней познакомился?
     - Пнина из Петах-Тиквы - это её знакомая. Ты помнишь мою двоюродную сестру из Петах-Тиквы?
     - Ту, что с Аляски? - она имела в виду их семейную историю, в которой Пнина, направлявшаяся однажды в Нью-Йорк, обнаружила, что её чемоданы отправлены самолётом на Аляску.
     - Да.
     - А она откуда знает эту женщину?
     - Я не спрашивал. Она знакома с ней много лет. Из Петах-Тиквы.

     - Петах-Тиква - произнесла она нарочито медленно, будто нащупывая изъян.
     - Что ты имеешь против Петах-Тиквы?
     - Не далековато ли?
     - Есть и более отдалённые места. В чём проблема? Автобусы туда ходят.
     - Не знаю...

     Ему показалось, что она пытается удержать его от знакомства, и снова в нём поднялось раздражение против дочери за то, что в текучке собственной жизни она слепа к его одиночеству.
     В твоём возрасте, папа, хорошенько подумай, нужна ли тебе другая женщина.

     - Ты-то что знаешь о моём возрасте? - сказал он в сердцах и еле дождался, пока закипит суп, и дочь встанет и уйдёт. Возле двери она поцеловала его и сказала: «Ты - человек наивный, папа. Женщины запросто могут тебя обставить. Разузнай про неё ещё что-нибудь». Некоторое время после её ухода у него продолжалось неважное настроение, но, вспомнив одну из забавных Раиных историй, он улыбнулся. Взгляд упал на номер телефона, записанный аккуратным почерком на обороте счёта за электричество. Он представил её милую фигуру, не слишком полную, но и ни тощую, осмелел и вообразил её обнажённое тело рядом с собой, мечтая о тепле прикосновения под одеялом, о завитке волос, выпущенным на подушку, о том, как, зарывшись в её плоть, он будет слушать хлещущий по улице дождь. В фантазиях он уже видел её бельё, украшенное маленькими ленточками: цветастые трусики, белые бюстгальтеры, вышитые нижние юбки, (и всё-всё сложено в ящике, с той стороны, где его носки) - и он всё больше пленялся чувствами к ней, и тело его пробуждалось. Пришло на память, как несколько лет назад влюбился в новую бухгалтершу, которая появилась на фабрике, как бурное чувство и дух великодушия обрушились на него, как охватило желание раскинуть руки и взлететь - всё это вело его тогда как помешанного, и, одновременно, поражало: вот ведь, и в его возрасте можно так влюбиться. Хасия была первой, кто почувствовал в нём нового человека, но поскольку они неделями уже не разговаривали, она не смогла найти повод нарушить молчание, продолжая сидеть, погрузившись в вышивку на скатерти.

     Он понял, что сейчас тот человек снова пробудился в нём. Он взглянул на часы, убедиться, подходящий ли момент, взял телефон, набрал номер, записанный на квитанции за электричество, и всё время пока договаривался о свидании назавтра вечером у него дома, вслушивался в её взволнованный голос.

     В постели за мгновенье перед сном на него напал страх, какой бывает у людей, которые только начинают ценить свою жизнь и ожидают, что именно теперь, когда жизнь дорога, может стрястись что-то страшное. Устав от изматывающих раздумий то по одному, то по другому поводу, он задремал и вскоре, оцепенев от ужаса, увидел, как открывается дверь, проходит высокое приведение и усаживается на его одежду в тёмном углу, а на фоне тусклого чёрного платья поблескивают светлые ногти. Уже позже, когда он проснулся, она всё ещё сидела на том же месте, как всегда с угрожающим видом, и глаза её метали молнии как из засады.

     Весь свой день на складе он провёл с головной болью и почти на слезах, сознавая, что жена его восстала из мёртвых для того, чтобы встать поперёк дороги к новой, ждущей его у порога жизни. О том, что покойная жена являлась ему во сне, он уже рассказывал Рае, и она не испугалась. Может, она не отступится от него, если он расскажет, что дух покойницы захаживает в спальню и сидит там, когда он бодрствует.
     Рая явилась под вечер, одетая в платье на пуговках, сумочка через плечо, в руках - корзинка. Она бросила на него быстрый взгляд и сказала: Ты чувствуешь себя не лучше, чем вчера.

     Душа мгновенно откликнулась на участливый голос.
     - Так мне показалось. Вот, я кое-что приготовила для тебя от болезни.
     - Это - не... Он прошёл за ней на кухню. - Это - не болезнь...

     На кухне она поставила корзинку на подсобный столик и стала вытаскивать пузатые и узкие банки с фаршированной рыбой, пакет замороженного рыбного соуса в особой упаковке для сохранения консистенции, ломтики моркови, хрен, прозрачный пакет с халой, пачку бумажных салфеток, пакетик с жёлтой мочалкой для кухни и небольшую упаковку фольги. После этого отправила корзинку в угол кухни, протёрла стол жёлтой мочалкой, подошла к кухонному шкафу, отыскала в нём тарелки и столовые приборы и начала подавать на стол. Гершон сидел на своём привычном месте, спиной к стене, наблюдая, как накрывается стол и перед ним появляется тарелка, справа от неё - бумажная салфетка, сложенная маленьким треугольником, на котором лежит нож, а слева - вилка. Впервые за все эти годы он ощутил себя действительно кому-то нужным и дорогим, и это ощущение настолько приободрило его, что он принялся описывать Рае разные виды формайки на рабочем складе.

     Внезапно голос его ослаб, и он, сникнув, перешёл к рассказу о своей последней ночи: как опять во сне появилась жена, как она, отказавшись покинуть его вместе со сном, вышла из сновидения и осталась сидеть возле кровати и после того, как он окончательно проснулся. В голосе его слышались рыдания. Всё время, пока подробности рассказа текли из него сами собой, он чувствовал себя как самоубийца, который сам своей болтовнёй разрушает случившееся с ним чудо, ожидая, что через минуту женщина (как в каком-то виденном им фильме) встанет и начнёт быстро-быстро собирать свою сумку: банку за банкой, а за ними и бумажные салфетки, сложенные треугольником, потом исчезнет и никогда больше не появится.

     Рая, стоящая по другую сторону стола, замерла.
     - Что значит "вышла из сна"?
     - Вышла из сна, - повторил он шёпотом.
     - Осталась сидеть в том же кресле?
     - Да.
     - По-настоящему?
     - Да.
     - И ты совсем проснулся?
     - Абсолютно.
     - Но, ведь этого не может быть.
     - Так было.
     - Как же она могла выйти, она ведь - покойница?

     - Да, - согласился он.
     - Как же она могла придти? Подумай хорошенько. Она вышла из могилы, из-под могильной плиты и шла всю дорогу пешком?
     - Я не знаю.
     - И, что - её похоронили прямо в платье и в шляпе?
     - Нет, - вспомнил он силуэт, обёрнутый в талес.
     - В туфлях? Она приходила вчера в туфлях?

     - Не знаю. На ней было длинное платье. На ноги я не посмотрел.
     - Ну, допустим, похоронили её в платье и в шляпе. Так подумай, за полтора года они не разложились там?
     - Я не знаю, - простонал он, испугавшись холодной логики её слов.
     На секунду она смолкла, и по склонённой голове и выражению лица видно было, что она лихорадочно думает. Со своего места Гершон смотрел на неё затравленным взглядом. Ему показалось, что она пришла к какому-то окончательному решению, и, затаив дыхание, он пытался угадать, в его ли оно пользу.

     - Несчастная, - произнесла она вдруг и села на стул.

     Он выпрямился. Тон её голоса ему не понравился. Голос явно изменился и сделался как у актрисы, читающей роль.
     - Несчастная женщина, - сказала она раздумчиво, как бы самой себе.
     "Кто?" - он подозрительно посмотрел на неё, пытаясь ухватить в лице хоть что-нибудь, осторожно пытаясь догадаться о значении её слов.
     - Должно быть очень тяжко для женщины - наблюдать, как её муж начинает думать о другой.
     - Что это значит - наблюдать? Как она может видеть?
     - После стольких лет вашего брака, (Рая будто продолжала говорить сама с собой) - несчастная.
     - Но ты же сама спрашивала, могла ли она выйти из-под могильной плиты. Если она не могла выйти, то как она может видеть?

     Теперь он ясно почувствовал, какая сеть плетётся вокруг него. Видно, правильно предупреждала его дочь. А двоюродная сестра Пнина, до сих пор, не проявлявшая к нему симпатии, - может она связалась с женщиной, у которой вовсе никогда и не было никакого магазина обивочных тканей, или дочери, замужем за богачом, (может, даже видео нет)... Верно, не зря возопила жена из своей могилы, чтобы он остерегался обеих. Подозрительность проснулась в нём из-за того, как быстро изменилось выражение её лица и от того, с какой лёгкостью приняла она и вчерашний сон и сегодняшний приход его покойной супруги, будто твёрдо решила, что ничто не сможет сбить её с толку, даже его явное сумасшествие.

     - Что значит - несчастная? Она же - покойница. Она уже ничего не чувствует.
     - Но она приходила в твою комнату?
     - Да.
     - И не во сне?
     - Нет.
     - Выходит, что она несчастна, - отрезала она.
     Всем своим существом он чувствовал, что две женщины за его спиной по непонятному для него умыслу действуют заодно.
     - Но лицо у неё не выглядело несчастным, - запротестовал он, - наоборот.

     «Она сделала вид», - Рая поднялась и направилась к шкафу. «Ты не знаешь женщин, Гершон». Она открыла шкаф. «Твоя жена чересчур гордая», - она достала из шкафа тарелку, а из ящика нож и вилку.
     - Он был так поглощён тем, что она говорит, что не обращал внимания на то, что она делает. Теперь он заметил, что стол накрыт на троих.
     - Для кого ты поставила ещё тарелку?
     «Для неё», - сказала она обычным голосом и поставила напротив третьей тарелки стул, повернулась и открыла большую банку. «Я принесла, как и обещала фаршированную рыбу. Но сначала – гостям.
     Она любит голову или серединку?»

     - Кто?
     - Твоя жена.
     В полнейшем изумлении он услышал собственный ответ - Голову.
     Рая выловила рыбью голову из банки и с осторожностью выложила её на середину тарелки, стоящей напротив пустого стула.
     - Морковь она любит?
     - Да.
     - Соус?
     - Немного.

     И их разговор, и поведение казались ему помешательством, ведь то, как Рая хозяйствовала за столом, как вела беседу, выражение её лица, тщательность, с которой она старалась выложить рыбу точно посреди тарелки, вставив кружок моркови промеж глаз, то как она отмеряла рукой нужное количество рыбного соуса, - всё это создавало атмосферу обыденности. Он окинул взглядом рыбу с уставившимися в потолок пустыми глазами и его пронзила досада на дурацкое транжирство из-за лежащей на тарелке большой рыбьей головы, понапрасну дразнящей аппетит. Но вот Рая поднесла банку к его собственной тарелке и выложила на неё красивую порцию фаршированной рыбы, запах которой одурманил его обоняние и сразу же вышиб из него все подозрения.

     Он съел уже три куска, когда она спросила: «Вкусно?» Он устыдился своей неучтивости. «Замечательно. Я раньше уже хотел сказать. Очень похоже на то, как готовила моя мама». Она подложила около третьей тарелки кусок халы. Он посмотрел на пустое кресло и на рыбью голову, из которой соус уже начал сочиться и натёк на тарелку, и хотя и не совсем понимал, что творится, всё же почувствовал, что Рая делает всё так, как надо, и что ему следует полностью положиться на неё, а пока - заняться четвёртой порцией рыбы, которая соскользнула в его тарелку.

     - Сегодня у нас не совсем обычная еда: я принесла только первое блюдо и десерт. Надеюсь, маковый пирог она любит?
     - Да, она любит – подтвердил он легко.
     - Чай или кофе?
     - Чай. Кофе она обычно пьёт только утром, вечером кофе нарушает сон.
     - Она права. Давайте-ка, мы все выпьем чаю.

     И вот уже чай. Лимон справа, ломтики пирога - слева, и размякшие во рту зёрнышки мака. После Раиного рассказа о том, как влюбились друг в друга её дочь и зять, она сказала: «Вот увидишь, она поймёт, что женщина, которая первая была твоей, останется ею навсегда, и беспокоиться ей не о чем, потому что другая может появиться у тебя только после неё. А, если она захочет, то может придти сюда в любой момент, потому что здесь у неё и собственное место за столом, и собственный дом, который всегда открыт».

     Рая разрезала пирог на большие куски и, глубоко вздохнув, добавила голосом, в котором слышалась та особая теплота, какая бывает, когда говорят с детьми: «Но лучше всего для неё - спокойно отдыхать там, пока ты сам не придёшь к ней. А я здесь присмотрю за её скатертями и занавесками, которые она так красиво вышивала».

     Она посмотрела, как он слизывает с губ крошки пирога кончиком языка, увидела его откровенный взгляд, прежде невыразительный, и сказала: «И всё потому, что ты сразу пришёлся мне по душе. Даже не знаю почему. Ни секунды не видела тебя здоровым. А она понимает, что я буду ухаживать за тобой, как именно ей бы и хотелось. Она женщина проницательная и уже заметила, что всё делается, чтобы тебе было хорошо, и она хочет, чтобы ты не чувствовал себя неловко, оттого, что нашёл себе новую женщину. Она всё понимает». Рая подтолкнула два куска пирога в тарелку, напротив пустого стула, и улыбнулась одними глазами: «Так ты подумай, как следует обо всём, что я тебе говорила, всегда помни об этом. И вот увидишь: она больше не придёт».
     И стало так.