Azov1

В настоящее время автор вместе с Ициком Шрайбером, уже изрядно постаревшим, проживает в небольшом русском городке. Правда, некоторые жители этого городка говорят не по-русски, потому что городок израильский. Но факт – в этом городе трудно, гуляя, не встретить знакомого, да и незнакомый не стесняется обратиться к тебе со своим "Как живете?" и "Почему не пишете?" Хотя и живу я "как", и пишу без передышки. А иногда между нами возникают и более содержательные беседы, тем более что все скамеечки в городе усижены, в основном, ровесниками и соплеменниками. В вопросе о том, как я описываю нашу жизнь сегодняшнюю, у нас мало возникает разногласий: тем более что я по профессии сатирик, а значит, все мажу черной краской. Мои соскамеечники же, хотя и не сатирики, тоже предпочитают вышеупомянутую краску, когда речь идет о "стране прихода". Поэтому на страну исхода уже черной красочки не хватает.

– Вот, – говорю я, – было время, когда не было колбасы.

– Нет, – отвечает, – не было такого времени, потому что у меня был знакомый зав гастрономом.

– Зато был государственный антисемитизм.

– Не было, потому что я сам был управляющим трестом.

– Но хоть тридцать седьмой год-то был?! – вставляю я с робкой надеждой.

На что мне определенно отвечают:

– Зачем вы все мажете черной краской? То были времена трудового подъема, невиданного оптимизма, энтузиазма... Хотя не без некоторых отдельных...

Что я на это могу сказать?

Действительно, гуляя по улицам в упомянутом году, я как-то вроде бы и не спотыкался о трупы невинных жертв массовых репрессий. Улицы выглядели даже благопристойнее, чем теперь... Но...

Многоуважаемый читатель! Если кто-нибудь при тебе станет клясться и божиться, что он в 37-м году не заметил 37-го года, плюнь ему в бороду, невзирая на возраст!

Исключение можно сделать либо идиоту от рождения (но у тех борода не растет), либо совсем серому, кто в лесу рос... Хотя и чукча в тундре, если он настоящий охотник, мог заметить, как популяция "политиков" среди зэков растет не по дням, а по часам. Да что и говорить! Неграмотных и слепых, не читавших газет, просвещали по радио и на собраниях, громко крича: "Смерть шпионам и вредителям!" Глухонемых – и тех просвещали... Я как-то читал их газету, там замечательно начиналась статья: "Глухие труженики нашей страны..."

Когда бывшие члены Политбюро, ныне ведущие демократы, разводят руками подобно глухонемым труженикам: мол, не знал и не ведал – не верьте, граждане, он не идиот. Это просто он нас с вами, как говорят в Одессе, "держит за идиотов".

Хотя и от самих отсидевших и, слава Б-гу, не посмертно реабилитированных приходилось слышать:

– Я-то, конечно, сел по ошибке, но рядом сидели настоящие враги народа.

Это мне напоминает украинский анекдот:

"– Хто п'яний? Я – нi! Це кум п'яний: ось, бачите, у нього по спинi зелений чорт бiгae!"

Пусть так. Но если вы признаете, что репрессиям подвергались миллионы невинных людей, значит, по-вашему, были и виноватые. В чем виноваты они? Конкретно! Вы не задумывались? А я, представьте себе, задумывался даже тогда, в свои двенадцать лет: кто такие "враги народа"? Что они сделали против народа такое плохое?.. Не согласны с политикой партии. А чему нас учила партия? А литература? Советская, революционная, даже дореволюционная и иностранная? Как раз этому самому: несогласию. Свободомыслию и неповиновению властям! Этой революционностью питали нас с младых ногтей. Недаром великий вождь пожирающих друг друга революционеров Колючий Ус снимал скальпы в первую очередь с бывших подпольщиков-борцов. Понимал, мудрый, чему они могут научить подрастающее поколение.

Единственный, кому бы я поверил, что он, как баран, смотрел на железные ворота ГПУ и ни ухом ни рылом не в курсе дела, так это писателю и мыслителю, интеллектуальнейшему Лиону Фейхтвангеру. Его книжку "Москва. 1937 год" Ицик с интересом проглотил. Конечно, для иноземного гостя не выставили в музее плачущего большевика – не везти же его на Лубянку. Зато открытые судебные процессы над разоблаченными вождями он созерцал и ни малейших следов какого-либо физического воздействия на лицах обвиняемых не обнаружил. Респектабельные политические деятели, философы, литераторы, теоретики марксизма и прославленные революционеры на скамье подсудимых охотно, даже с энтузиазмом, именуют себя бандитами и шпионами, признаваясь в самых фантастических преступлениях вплоть до отравления колхозных колодцев бациллами чумы. Всем им грозит, конечно же, смертная казнь, что не мешает им переговариваться, шелестеть газетами и в перерывах пить чай, словно не в суде, а на конгрессе Интернационала. Словом, ребята в полном порядке: даже невинного фингала под глазом мировая общественность не усмотрела. Почти как в милицейском протоколе времен "культа личности": "Никаких следов насилия на трупе не обнаружено, кроме облигаций государственного займа".

Понять, как это у них получается, Фейхтвангер, конечно же, не мог. Потому что он вообще не в советской стране рос, а в Германии, где деньги на ветер не бросают. Там даже в дом повешенного присылают счет на веревку. Немцы не потратят и пфеннига на содержание в тюрьме невиновного, если он, конечно, не еврей. У нас же, в Cтране Cоветов, евреи свободно гуляли по улицам без желтых звезд на пиджаках – так что Фейхтвангера еще можно понять: он ставил на Сталина против Гитлера. Вообще "усатый нянь" приоткрывал железный занавес для наивных младенцев с Запада. Кроме Фейхтвангера, просочились еще трое: Ромен Роллан, Анри Барбюс и Андре Жид. Для запоминания советские люди так перевели их имена: Роман Роллан, Андрос Барбос и Андрей Еврей.

Ицик жил на перекрестке улиц Ромена Роллана и Анри Барбюса. Улицы Жида не было – он оказался "клеветником", так что харьковские жиды жили на двух предыдущих.

Кстати, и улицы Фейхтвангера не было. Все-таки и ему кое-что у нас пришлось не по вкусу: например, "сто тысяч портретов человека с усами".

Жаль, герр Фейхтвангер раньше не приехал, когда не одного лишь усатого вождя несли в рамках перед трибунами, а еще тьмы и тьмы. Их реяло над головами больше, чем самих демонстрантов: вожди мирового значения, вожди всесоюзного масштаба, республиканского, городского, районного подчинения. Портреты командармов, командиров, комбригов несли по ранжиру: четыре ромба в петлицах, четыре ордена на груди, усы на четыре дюйма шире ушей; три ромба – три ордена, усы на три дюйма, два ромба... и т.д. и т.п. Был такой анекдот на заре вождизма:

"В сельмаг, где все продавалось, от конской сбруи до наглядной агитации, приходит мужик:

– Мне бы вожжей.

– Кого именно: Маркса, Энгельса, Ленина, Троцкого?.. – Не, мне не тех вожжей, что вешать, а тех, что править".

Вот, кстати говоря, Колючий Ус всех и перевешал (точней, перестрелял). А ведь Изю тогда в школе учили вместо уличного "бля буду" клясться "честное пионерское, под салютом всех вождей".

Так как же, по-вашему, он должен был отреагировать, когда все вожди оказались "троцкистско-бухаринской бандой"? Только что под их мудрым руководством одолели белых генералов и четырнадцать держав, совершили индустриализацию, коллективизацию, электрификацию, выполнили пятилетку в четыре года и построили в общих чертах социализм, как вдруг все вожди, точно по команде, дружно вынули руки из-за бортов полувоенных френчей и ударили себя кулаками в грудь:

– Мы – шпионы и диверсанты! Вставляли вам палки в колеса, подсыпали песок в подшипники и прививали сап коровам!

Как живут шпионы и диверсанты, Изя видел в кино: плохо. Ползи, бедняга, по болоту, пока не схватит за ж...пу пес пограничника Карацупы Джульбарс.

А как поживают вожди, довелось наблюдать в натуре – не в коммуналках, а в особняках: Петровский на улице Петровского, Косиор – на улице Косиора, Чубарь – на Чубаря, Постышев – на Постышева. И не висели они на подножках трамваев, как рабочий класс-"гыгымон", гроздьями.

Все пацаны знали, у кого из вождей зеленый "линкольн", а у кого – синий "бьюик". Да и зачем им было бороться за советскую власть, идти за нее на смерть, на каторгу, в тюрьму и ссылку? Чтобы, дорвавшись наконец до власти, начать новую борьбу против самих себя?!

Конечно, не все задумывались над сей метаморфозой. Но Ицик был, что называется, в эпицентре. Вокруг Шрайбера-старшего все ходили под топором, так что очень скоро образовалась вырубка. Первым "сел" главный инженер завода, столь же безобидный, сколь беспартийный специалист из дореволюционных интеллигентов, о котором Шрайбер, и после того как он "сел", отзывался так:

– Исключительно порядочный человек!

У Шрайбера все мужчины делились на две категории: "исключительно порядочный" и "такой сволочь"; а женщины – либо "обаятельная", либо "пикантная". И вдруг оказалось, что "исключительно порядочный человек" такой же "враг народа", как "такой сволочь". Всех брали вместе с "обаятельными" и "пикантными" женами.

У мамы Ицика была подруга – доктор Шайкевич Ревекка Ароновна, дама в пенсне и в заграничном обтягивающем "трикотиновом" платье" – так тогда называли трикотаж. Они отдыхали вместе у моря на Кавказской Ривьере: Фрида с Ициком, Ревекка с дочкой Тамарой.

Муж Ревекки Ароновны, отец Тамары – имя какое-то странное Куба – был солидным трестовским специалистом и почти всегда пребывал за границей – в Германии и даже в Японии. Он не ходил, как папа Шрайбер, в сапогах и гимнастерке. У него были костюмы, галстуки, даже жилеты и заграничный мохнатый в клеточку пуловер.

Ицику запомнились также его очки в черепаховой оправе и огромные журналы в домашнем кабинете на письменном столе, напечатанные на гибкой глянцевой бумаге или на шелку, иногда даже на клеенке, с потрясающе красочными изображениями турбин, блюмингов, слябингов и прочей циклопической техники с маленькими фигурками рабочих для сравнения.

Ицик невольно сравнивал... Но не рабочих с блюмингами, а рабочих с рабочими. "Жертвы беспощадной эксплуатации" – рабочие капиталистических стран выглядели гораздо респектабельнее "свободных тружеников Страны Советов".

Семья Шайкевичей исчезла незаметно даже для соседей по лестничной клетке. Когда за ними приехали, никто не видел. Только телефон не отвечает и свет в окнах не горит.

Позже Ицик узнал, что Кубу очень скоро расстреляли, Ревекку отправили в лагерь, потом в ссылку в Казахстан. А Тамару домработница Луша "украла" у компетентных органов: той же ночью увезла к себе в деревню.

Сохранилась фотография, где им, Тамаре и Ицику, года по три. Стоят на пляже, взявшись за руки, как Адам и Ева на картине – оба без ничего. Сталин сказал: "Сын за отца не отвечает". Почему же первая в жизни подружка Ицика, на которой – взгляните на фотографию – никакого шпионского снаряжения, кроме бантика на голове, вынуждена скрываться от карающей руки пролетариата?!

Но, может, великий вождь об этом не знал? Божество, как известно, высоко...

Однако папа Шрайбер, сам того не желая, подорвал в сыне веру в божественного вождя.

Дело в том, что Якив-Мейше был еврей. Нет, не просто еврей, а самый настоящий. Евреи не случайно почитают "Б-га невидимого", потому что не дай Б-г еврею увидеть...

Отец рассказывал, как ему довелось на съезде хозяйственников пожимать руку самому Хозяину.

– И какой же он? – спросил сын.

– Сталин... Ну... желтый, азиатского типа (отец имел в виду "кавказского"), и усы желтые, и пальцы – курит много, а лицо, как у этого... "дуршлака".

– У кого?!

– Того, что на кухне... в дырочках.

Папа имел в виду дуршлаг, на который мама откидывала макароны.

За один этот портрет можно было "схлопотать вышку". Хотя папа ничего плохого не хотел сказать, но у сына после этого, как он ни старался, уже не получалось оставаться последним идиотом в стране дураков.

А вы, тетенька, тычете мне в нос своими похвальными грамотами и кричите о повальном энтузиазме.

– Если бы, – говорите вы мне, – советская власть не развалилась окончательно, я бы в ваш этот... капиталистический Израиль не приехала!..

Хотите анекдот?

"Разговор в переполненном троллейбусе:

– Марья Ивановна, Марья Ивановна, да тебя же е...ут!

– Ах, батюшки! А я и не заметила!

Заметили вы, Роза Исааковна. Прекрасно все заметили… Но вам понравилось.