Azov1

«…Господь лил на Сдом и Амору

серный и огненный дождь с неба, и

уничтожил Господь эти города и

всю окрестность, и всех жителей

городов этих, и всю растительность

на земле.»

Пятикнижие Моисея,

Брейшит 19 ваера.

ПРЕАМБУЛА

В одном из раскопов древнеханаанских городов вблизи Мёртвого моря археологи обнаружили глиняные таблички, примерно, 17 – 18 веков до нашей эры, испещрённые знаками до сих пор никогда не встречавшегося шрифта, то ли иерографического (рисуночного), имеющего притом линейное, геометрическое начертание, то ли был этот шрифт слоговым, как на черепках посуды из Эль-Джизр (ливанская долина Бекаа), или, возможно, египетские пиктограммы здесь комбинируются с условными линейными символами, как в так называемом протосинайском шрифте, и их можно рассматривать уже как акрофонемы, воспроизводящие начальный звук слога или слова, и в таком случае мы можем говорить, что этот шрифт достиг уровня чисто алфавитного носителя информации.

Однако профессор Шапиро, новый репатриант из ЭсЭнГе, работающий на раскопках разнорабочим, бросил беглый взгляд через плечо руководителя экспедиции на табличку и сразу же сделал сенсационное открытие:

Ё-моё!..Это же написано по-русски!

Дорогой друг!

Спроси меня сейчас: ''Ты сумасшедший?''. Да, а что? Во-первых, нормальные люди не пишут на глиняных табличках, во-вторых, пользуются почтой, а не прячут свои послания в пещерах, надеясь, что когда-нибудь их найдут, вроде как кумранские рукописи.

Но это у вас там так думают. А у нас тут я бы числился сумасшедшим, если бы рассчитывал на почту или, не дай Б-г, печатал на компьютере.

Если ты узнаешь, где я живу, так уже не спросишь когда, потому что пишу я тебе из города по имени Сдом (или Содом – для кого как благозвучнее). А для уточнения загляни в ТАНАХ: среди пяти военачальников, разбивших царей Сдома и Аморы на равнине Сидим, там упоминается некий Амрафель – так в русском переводе. Но ты вглядись повнимательней в ивритские буквы – и получишь нечто похожее на Хаммурапи. Ну, конечно, не сам великий законодатель – правитель земли Вавилонской, а один из его полевых командиров, и значит, как не крути, а искать тебе меня между 1687-м и 1728-м годом до вашей так называемой эры.

Как оказалось, в ТАНАХе не врут: когда те ''амрафели'' обидели нашего родича Лота, дядюшка Авраам (лицо ещё как живое!) велел свистать своих ковбоев…ну, пастухов…по пастбищам, и те на осликах по горам стали заходить в хвост и в гриву, пока не перерезали, как ягнят, пятерых царей с рабами и воинами, и вернули племянника Лота в Сдом на прежнее место жительства.

Меня, правда, при этом не было – я ещё был там у вас. Сидел себе преспокойно в автобусе, совершал, так сказать, экскурсию к Мёртвому морю.

Говорят, Творец нарочно скомкал землю, которую предназначал своим евреям, чтобы потом разгладить…Но, видно, такие еврейские штучки не проходят, когда имеешь дело с евреями: нам сколько не давай – всё много, сами отстёгиваемся от своей земли, как ящерка от хвоста. Вот и лежат каменные складки, безжизненные и бездушные, как миллиарды лет назад, когда выпали из Его разжатой ладони.…В песчаных пустынях барханы пылят, осыпаются, поют и бродят – словом, живут своей верблюжьей жизнью. Холмы Иудейской пустыни тоже кажутся насыпными, будто какая-то мягкая пыль, может, сухой цемент, вытекая из колбы песочных часов, вдруг замирала горкой в том самом виде, в каком её застал приказ: ''Остановись, мгновенье!''. Только выйдя из автобуса, понимаешь – это не пыль, а камень. Голый камень, а не почва – здесь всё мертво: слева от меня Мёртвое море – соляное зеркало неба и ни-ко-го живого, кроме полусваренных туристов. И вот, чтоб не спали, экскурсовод рассказывает байку, будто каменные лбы Иудейских гор где-то начинают морщиться, и в них просыпаются зыбучие пески, вдруг бесследно исчезает верблюд или недисциплинированный экскурсант, а иногда и автомобиль с пассажирами поглощает ''Глотающая земля''….''Не любо – не слухай, а брехать не мешай'', - сказали бы на моей бывшей родине, но жид, известно, не успокоится, пока не потрогает пальцем. Все разбрелись кто куда, а я пошёл искать…чем чёрт не шутит…''Глотающую землю''.

В этих местах, надо сказать, уже гладкие горы кончились, пошли скальные изломы, изрытые, как хороший сыр, пещерами. В пещерах когда-то жили, здесь даже находят рукописи….историки расскажут лучше, я же сдуру не оценил ситуации: порода под ногами становилась всё более хрупкой, сперва из-под ног выскальзывали отдельные камешки, из камешков образовался как будто поток, и я, не удержавшись на ногах, довольно долго скатывался на заду подобно суворовскому солдату в Альпах…. Подошвы кроссовок при всей своей каучуковой готовности не могли служить мне тормозами, а камни осыпи всё измельчались и измельчались, как будто работала камнедробилка, дальше уже лился вообще песок – песчаная воронка, и я с ужасом убеждался, что меня самого со свистом засасывает в сопло этой чёртовой мельницы…

Я всегда нам, людям, удивлялся. Нас, хоть бей бревном по голове, не верим собственным глазам: предпочитаем очевидному невероятное. Давно уже археологи доказали, что время – это пространство по вертикали и ничего более. Возьми любой археологический срез: глубже роешь – раньше будешь.

А ты спрашиваешь, как я оказался в городе, который ещё во время оно приказал долго жить.

Вот так и оказался.

Считай, я заново родился на свет в другой, так сказать, эпохе…. Но ты будешь долго смеяться, когда узнаешь, откуда я второй раз родился. Оттуда же, откуда и в первый раз. Из тех же ворот, откуда весь народ.

Естественно, ничего такого у меня не было в голове, когда я вывалился из какой-то щели, и вслед за мной вытекла струйка песка…. Но отойдя на порядочное расстояние, я непроизвольно оглянулся…. Из огромной песчаниковой скалы было высечено изваяние женщины в позе роженицы.

Несмотря на грубую работу явно просматривались все детали, даже растительность – и та кудрявилась где ей положено.

Как позже выяснилось, громада здесь корячилась с ещё более незапамятных времён – в Сдоме были другие идолы – но факт остаётся фактом: при любой цивилизации все помыслы и устремления человечества почему-то сходятся к одному месту.

Итак, выскочив из этого места без помощи повитух, я вообразил, было, что моё появление на тот свет осталось незамеченным. Но как я жестоко заблуждался!…

Меня с интересом разглядывала небольшая кучка встречающих, которых я поначалу принял за арабов, или за бедуинов, кто их, к чёрту, разберёт. Все они были в ночных рубахах из какого-то немыслимого рядна и без штанов. Сквозь рядно просматривались подробности. На плечи наброшены шерстяные одеяла вроде солдатских. На ногах какие-то постолы, привязанные сыромятными ремнями. На головах – холщовые шапки наподобие тех, что носят афганские талибы, только верх этой шапки нависает на лоб, а затылок скошен.

Скорей всего, это были пастухи, потому что тут же по склону горы разбрелись козы, которые, в отличие от пастухов, плевать на меня хотели.

Я поспешил сказать им всем общее ''здрасте'' и пройти мимо, но не тут то было: у хлопцев в руках гуляли внушительные дубины, а у одного – здоровенный кинжал (как впоследствии выяснилось, меч). Этих весомых доводов оказалось достаточно, чтобы я проследовал в указанном мне направлении покорно, как это делает овца. При этом они что-то талдычили на своём тарабарском наречии, в котором я с перепугу не различил ни одного знакомого слова.

Сейчас, думал я, перегонят за какую-нибудь ''красную черту'' – мы сами исчертили нашу землю на свою же голову – и там мне устроят суд линча.

Но вот, отлегло от сердца, впереди замаячил будто бы лагерь археологов – на высоком плато крепостные стены древнего города с квадратными башнями и воротами…Воротами?.. Ворот никогда ещё не откапывали... Да и ворота больно новенькие. Может, реконструкция?..

Чем ближе мы подходили, тем меньше это всё походило на привычные нашему ''туристическому'' взгляду исторические места. Городская стена на насыпном валу нигде не просела и не обвалилась, сырцовый кирпич во многих местах не позднее вчерашнего дня обмазывали глиной. Но, главное, над стенами и за квадратными сторожевыми башнями к небу всплывали аппетитные дымки очагов, и птицы галдели над человеческим жильём.

-Как называется город? – спросил я машинально на иврите. Не по-английски же с ними говорить. И мне ответили тоже на иврите:

-Сдом.

-Как?! Тот самый, который Всевышний спалил при помощи серы?

-Нет, - отвечали они, - слава Баалю, никто никого не спалил.

Тут только я обнаружил, что говорят они на каком-то недоделанном иврите, и я кое-как понимаю их недоделанный иврит, потому что ещё неизвестно чей иврит недоделанней.

Однако, если этот Сдом целёхонек, то он и впрямь не тот Сдом, который Творец испепелил в своё время, хотя... Хотя ,может это всё-таки тот Сдом, но только до того времени!..

Мысль эта не показалась мне абсурдной, и тебе бы не показалась, если бы тебя, как и меня подвели к воротам города. Ворота – только так говорится ворота. На самом деле – двое ворот: в передней стене и в задней, - стен тоже две и четыре воротных башни. Всё это образует четырёхугольное пространство с навесами для стражи – нечто вроде заводской проходной у въезда в город.

Мной тут же занялся какой-то дядя, одетый в такое же рядно, как у пастухов, но только окрашенное в синий цвет по подолу.

Дядя, видать, грамотный – вооружился заострённой палочкой и приготовился записывать мои ответы на табличке из сырой глины.

На вопрос, откуда я взялся, я пытался дать развёрнутый ответ: мол, прилетел из Москвы на, образно говоря, историческую родину, здесь жил там-то и там-то, работал одно время безработным, потом в кои веки выбрался на экскурсию к Мёртвому морю, вылез из автобуса слегка размять затёкшие члены.… Но он прервал и задал тот же вопрос моим провожатым, которые ответили одним словом. Это слово он и записал, вернее, нарисовал довольно похоже. Затем прокатал на глине свою цилиндрическую печать и сказал, что эту табличку отныне я должен носить на шее, чтобы жители Садома не сомневались в моём происхождении.

Дело в том, дорогой друг, что Садом – город многонациональный. В долине Иордана, по ту и эту сторону реки, вообще бродило неисчислимое количество племён, и кое-кто семьями по той или иной причине с большими или меньшими трудностями в конце концов оседал за этими стенами. Из тех, кого мне перечисляли, я запомнил только знакомые названия племён: аммору -, вероятно, аммориты, аммонитяне, моавитяне, хурриты, иевусеи…

-А евреи у вас есть? – спросил я.

-А где их нет? – ответили вопросом на вопрос.

И даже показали дом, где жил ''иври'' с женой, детьми, прочими родственниками и рабами. Евреи, как всегда, неплохо устроились – один из немногих двухэтажных домов в городе. Четыре его стены выходили на четыре улицы. И ни одного окна снаружи, только маленькая дверь в глубоком проёме (''Мой дом - моя крепость'').

-А как же зовут хозяина дома? - спросил я, надеясь услышать родное еврейское имя.

И услышал:

-Лот.

Мои руки машинально прикрыли тыл, наиболее уязвимую часть туловища чуть пониже спины.

А кто бы из читавших ТАНАХ отреагировал иначе?

Сомнений не оставалось: тот самый Садом, тот самый Лот и , скорей всего, тот самый способ знакомиться с приезжими. Для уточнения раскрой ТАНАХ (Брейшит 19 ваера) и почитаешь:

''… жители этого города, люди Сдома, окружили дом: все – от мала до велика, весь народ с одного конца города до другого…'' (город, слава Б-гу, не очень большой, но тыщ шесть аглоедов наберётся)… ''и стали они звать Лота, говоря ему: ''Где люди, что пришли к тебе этой ночью? Выведи их к нам и мы познаем их!..''

Меня, действительно, окружала толпа мужиков… Из женщин я пока не видел ни одной… И кое-кто, видимо не стал дожидаться, пока соберутся все ''от мала до велика'', и начал уже пристраиваться сзади… Крутиться мне не давали – держали за руки. Вряд ли кому понравится, чтоб его ''познавали'' в очередь ''с одного конца города до другого'', а я не то что этих голубых, я женщин не понимаю: как они могут с твёрдыми, потными, волосатыми мужиками?! Бр-р…

Но… зря я недооценивал достижения цивилизации. Хотя мне иногда хотелось отдать должное великим изобретателям – благодетелям человечества: кто изобрёл топор, колесо, иголку, ткацкий станок, паровоз самолёт… наконец, компьютер. Сейчас все они для меня ничто по сравнению с изобретателем джинсов. Жители Сдома сроду не надевали штанов, тем более – не снимали. Современное им человечество, от Египта до Армении, достигло высочайшего мастерства в искусстве строительства пирамид, керамике, мозаике и литье, геометрии, астрономии. Научились даже предсказывать солнечные затмения. Но ни один из живущих на земле людей не держал в руке пуговицу.

Я уж не говорю о застёжке ''молния''. А о том, чтобы прорвать джинсовую ткань, тем более тем, чем они это делали, не могло быть и речи.

Некоторые, правда, пытались демонтировать на мне штаны, отколупывая декоративные заклёпки (потом я понял как ценится у них металл), обрывая ''лейбл'' и карманы. В конце концов, с их пытливым умом, доберутся до ''молнии''… Как вдруг загремели колёса по камням – подъехал какой-то тип на колеснице. Ну, этот был другим не чета: на нём красовались целых три рубахи, одна на другой – и все цветные.

Он – это был, как потом оказалось, начальник полиции (здесь – стражи) – указал копьём на табличку, которую, если помнишь мне повесили на грудь ещё в воротах города.

Что было нарисовано на табличке, ты тоже, надеюсь, не забыл.

Так вот: сей документ свидетельствовал, что я не являюсь приезжим, поскольку родился на территории царства Садома из отверстого лона Богини-Праматери. И значит меня не надо ''познавать''. И так ясно: ни к какому роду-племени я не принадлежу, явился на свет без посредников, образно говоря, ''голый человек на голой земле'' (но в джинсах, на всякий случай).

Многорубашечник приказал мне следовать за ним, и я, высунув язык, бежал за колесницей через богатые кварталы – здесь были двух- и даже трёхэтажные дома – до муравейника на окраине, где по склону горы лепились друг к дружке, я бы сказал, сакли. В одну из них он и определил меня на постой. Вот тебе и ''погрязший в роскоши Садом'': крохотный дворик, очаг под навесом, слепая хижина из необожженного кирпича, с глиняным полом и пустым проёмом дверей. Плоская крыша из каких-то веток, на которые слоями ежегодно укладывается глина. Вся мебель – циновки. Впрочем, живут на крыше. И дворик оказался на редкость вместительным: кроме домашнего очага ещё и гончарная мастерская.

Тут я убедился, что не святые горшки обжигают, хозяин – мужик как

мужик, к тому же не всегда трезвый (пиво доступней воды), а хозяйка варит из фиников варенье. И это варенье у них называется мёд.

Боюсь, наших предков дезинформировали: земля эта течёт не молоком и мёдом, а пивом и вареньем. Первую ночь на крыше я, в основном, ворочался: всё казалось хозяин (а то и хозяйка) полезут насиловать – Садом всё-таки. Но, как я впоследствии убедился, хозяин-гончар с женой ничего такого на крыше не делали… кроме детей. Кстати, дочь гончара, я тебе скажу… Вот кого бы я сам, не задумываясь, изнасиловал. Хотя зачем? Сама сбросила с себя тряпьё, лежит рядом, на крыше, голая под луной, потому что ночь – сказать тёплая, значит, ничего не сказать… Ну я, не будь дурак, послал свои руки в разведку, и разведка вернулась ни с чем. Оная обнажённая особа популярно мне растолковала, что никакого такого полового (в том числе и на крыше) акта между нами быть не может по определению.

Я даже возмутился:

Садом здесь у вас или не Садом, в конце концов!

Садом, - согласилась она, но в Садоме так не делается.

Да, да. У них для этой самой штуки – общедоступного секса имеются специализированные гильдии, что ли, профессионалов как женского, так и мужского пола ''кедешот'' и ''кедешим'', которые занимаются ритуальным исполнением сексуальных действий с другими верующими садомлянами. Моя же обнажённая визави, являясь дочерью гончара, извините, пока вообще девушка.

Ирония судьбы: первая нетронутая девушка на моём жизненном пути оказалась родом из Сдома! Правда, чтобы я не скучал, она обещала завтра же привести меня к храму, где я могу делать что угодно и с кем угодно, кроме неё, если, конечно, мне угодно.

Не стану затруднять тебя (и себя – царапать на глиняной табличке не так-то просто) подробным описанием ритуальных торжеств Сдома. Скажу лишь, что дальше храмового двора с рогатыми жертвенниками из камня нас не пустили. Идолов я тоже не увидел, если не считать двух каменных столбов: один, напоминающий, сам понимаешь что – олицетворяет мужское начало – символ бога Бааля (если хочешь Ваала), другой, потолще и покороче, - его жена Ашера. Бааль, он же Хадад – раскат грома в горах,ужасный и беспощадный, оседлавший тучи, при этом, как не странно, слабак: плохой парень по имени Мот – бог иссушённых летних почв регулярно один раз в году побивает его до смерти, что, понятно, не устраивает Ашеру, которой почему-то не хочется оставаться вдовой более, чем на полгода, и она известным женским способом пытается восстановить плодородие вышеупомянутых иссушённых почв. И мы… (то есть жители Сдома) все скопом, дружно навалившись, стараемся ей помочь в этом благородном деле… А вы говорите ''свальный грех''. Не только никакого греха, но и ничего интересного. Один хрен, что пахать эти иссушённые почвы – что пихать друг дружку куда придётся. Ты меня знаешь: я не моралист, а даже, наоборот, большой любитель. Но что я увидел на этом празднике секса? Ритуальные телодвижения во имя официальной идеологии. Вот же ходят жрецы и поглядывают, чтобы не халтурили. Ещё, чего доброго, заподозрят меня в неуважении к Хозяину (имеется ввиду Бааль)…

Я взял свою подружку (дочь гончара) за руку и, выводя из толпы, сказал:

У них своя компания, у нас – своя.

… Мы шли по пустому городу, по узким пустынным улочкам среди бесконечных слепых дувалов.

- Человека двадцать первого века, - сказал я, и она меня, конечно, не поняла, - свободой секса не удивишь. У вас своя – у нас своя сексуальная революция. Но у меня на сей счёт особое мнение. Выше всех ваших священных фаллосов вознеслась её непричёсанная головка, и она даже поёт, мне слышится, свою песню.

Это ветер, - сказала она.

- Ну, значит, они поют вдвоём: ветер с пальмой, - у меня в голове сработал переключатель, и я понёс уже прямо противоположное, - Человек – стадное животное, он всем своим существом: глазом, нюхом, ухом, брюхом, кожей, рожей, - ощущает либо жаждет ощутить себе подобное. И самое страшное для него – одиночество. Но ужаснейшее из одиночеств – одиночество при всех. А прекраснейшее из одиночеств – одиночество вдвоём.

При этих словах она каким-то первобытным жестом прижала ладони к моей груди и голову – положила между ладонями. Моё сердце билось у её уха и наверно гремело, как барабан.

- Плюс и минус, - сказал я, - анод и катод – что ещё надо для счастья?

Она не понимала, что означают эти слова. Но для неё было достаточно слов. Мужчины и женщины Сдома не нуждались в словах, а девушки, по моему, во все времена только и ждали того, кто придёт со словами.

Мы примостились под коленкой Великой Праматери Богов. И пока она тужилась родить ещё кого-то, мы уже дрожали от нетерпения.

- Ой! – испугалась Тари (вообще-то её звали Тарибатум),- мы, кажется, это делаем не для Ашер и Бааля.

- И не для полива иссушённых почв. Мы это делаем друг для друга.

Не стану вдаваться в интимные подробности, мало ли в чьи руки попадут глиняные таблички. Скажу лишь – мы стали первой в Сдоме счастливой парой, то есть нам не приходилось ни с кем делиться своими маленькими радостями: мы не участвовали в групповухе. Зато, хотя и не сразу, но скоро освоили все их местные достижения и пошли дальше. Я понял, что значит библейское ''познать'' друг друга: поскольку процесс познания бесконечный, познать до конца невозможно – представляешь, сколько открывается возможностей?…

Ну, разумеется, преображение Тарибатум из куколки в бабочку осталось незамеченным. Папа-гончар, явно, был доволен, а у мамы никто и не спрашивал. Девственность в Сдоме ценилась ниже ломаного гроша. А все гроши, надо сказать, у них были ломаными. То есть вместо денег – металлолом на вес: кусочки серебра, меди, олова… ну и золота иногда. Я с точки зрения папаши был сказочно богат, прямо-таки нашпигован металлоломом, который при каждом движении издавал лязг и звон. Ну представь себе: пояс с пряжкой и на поясе связка ключей (не такая как у коренного израильтянина, но всё же…), в кармане горсть настоящих шекелей и агорот, плюс ножик со штопором и открывалкой, а главное, на запястье часы с наборным браслетом, я уж не говорю ''за'' цепочку с магендавидом на шее. Правда, садомляне - есть садомляне. Грехи их не только в сексуальной ориентации. Хотя карманы, как и пуговицы ещё не изобрели, тем не менее… все мои богатства прикарманили.

К примеру: один предложил мне кирпичи – надстраивать второй этаж для предполагаемого потомства. Я на радостях отдал ему за это часы, а он те часы шмякнул о камень, вытряхнул колёсики и продавал на вес редкий для Сдома металл.

А я остался с кирпичами…

И я не прикоснулся к кирпичам, не стал ничего строить, а всё чаще и чаще стал задумываться.

Скажи на милость: на хера мне эти кирпичи, когда весь город уже обречён господом Б-гом на слом?!..

Я для того и пишу на табличках ( оно мне больше всех надо?), чтобы вы, у вас там в 21 веке поняли: вы живёте на шаре, а я на пятачке километра полтора в поперечнике. У вас для дальних странствий самолёт, а у меня ишак. Вы, случай чего, улетите к чертовой матери, а я – крутись на своём пятачке. И назад пути нет. Богиня Праматерь меня обратно не родит: там уже всё забито песком. Не дай вам Б-г оказаться в моём положении! А окажетесь – не сидите сложа руки, делайте что-нибудь, чтобы вас не застали врасплох, ребята, и не ошпарили кипятком, как клопов!

Ну а теперь представь: лежу я, счастливенький, рядом с гладенькой Тарибатой на ещё тёплой от дневного солнца крыше нашего ''шалаша'', а звёзды небесные подмигивают мне:

- Дурак ты, братец. Коренных жителей Сдома ещё можно понять: они и в страшном сне не представляют, чем всё это кончится в ближайшие дни, но ты-то знаешь…

… Что-то при этом погромыхивает в небе: то ли предвестие зимних гроз, то ли Он уже подтаскивает поближе мешки с серой и подбирает кремешки – высекать свой огонь. Хотя я и не религиозный – ТАНАХ для меня не более чем литература… но сейчас, после стольких совпадений… Вообще, когда сидишь на крыше, почему бы не поговорить с небом.

-Ну посуди: ты же сам сказал: ''Услышал я, каким громким стал вопль Содома и Аморы…''. Твои слова: ''вопль''. А чей вопль! Обиженных жителей Сдома – так я понимаю. И могу подтвердить: обиженных здесь не меньше, чем обидчиков. А ты всех в одну кучу: и обидчиков, и обиженного. Выходит, на кого люди, на того и Б-г.

Нет, я в твоей справедливости не сомневаюсь. Ты нашему отцу Авааму многое пообещал.… Вспомни: это было в Элоней Мамре у входа в шатёр знойным полднем. Что ты тогда ему сказал?

Если там найдётся хоть десять праведников, ''не погублю ради этих десяти''

-Хочешь знать моё мнение? Десять праведников тебе нигде не найти, не только в таком маленьком городе. И мы с Тарибаттум ещё как грешны и мой новый тесть, и тёща, хотя лучшей тёщи у меня ещё не было.

В общем, сижу я на тёплой крыше, и так и сяк верчу Книгу Книг, в уме, конечно, пытаясь разобрать замысел Творца: то он говорит ''спущусь и посмотрю'', то посылает вместо себя ангелов, которые и на ангелов не похожи – люди как люди…. И даже как бы глупей людей. Лот их зовёт в дом (дом у него – крепость), а они в ответ: ''Нет, лишь на улице мы переночуем''. Это же надо быть либо самоубийцей, либо голубым, чтобы ночевать на улице в Сдоме.

Что это: святая простота, или…

Испытание – вот что это! Тест на вшивость! Ясно, как день. А я, единственный человек в этом городе в это время, который всё знает наперёд и может предупредить кого следует, пока не поздно, сидит себе на тёплой крыше и чешет бороду, а, может, и что пониже.

В этот момент внизу задребезжала колесница. Тот самый начальник городской стражи в крашенных рубашках, который избавил меня, если помнишь, от процесса познания иногородних, совершал свой утренний объезд.

- Мар! – бросился я к нему (владельцы колесниц здесь как правило ''марианну'' – военная элита вроде наших генералов), - Мар! Остановитесь и выслушайте меня. Городу грозит смертельная опасность!

- Откуда? – спросил он , не останавливая лошадей – Изнутри или снаружи!

Ну как ему ответить на такой вопрос, тем более набегу? Сказать, что садомляне сами виноваты – погрязли в грехах? Он тут же потребует назвать фамилии. Но ты же меня знаешь, я не стукач.

- Значит, снаружи, - решил начальник и приказал своим стражникам оттащить меня к другому генералу, который тоже совершал обход города, но по наружной городской стене.

- Вы отвечаете за безопасность Сдома? – так, примерно, сформулировал я свой вопрос.

На что вся свита военачальника, включая лошадей, привязанных внизу, ответила дружным ржанием.

- Я отвечаю за войну, - пояснил развеселившийся генерал, а война – занятие далеко не безопасное.

- Я не призываю к войне, стал оправдываться я, - но господин, отвечающий за внутреннюю безопасность страны, прислал меня сюда, потому что Сдому грозит опасность…

- Сдому ничто не грозит.

Действительно: город окружён глубоким рвом и насыпным валом, чтобы не подъехали на колесницах и не подтащили стенобитные орудия. Зато стены такой толщины, что и колесница проедет. За первой стеной – вторая, между ними перемычки, через каждые двадцать метров могучие боевые башни квадратного сечения – и над всем этим он сам, главный военный начальник, в бронзовых латах воздвигся как памятник самому себе.

Однако я осмелился спорить с памятником:

- Если вы думаете, что сильнее всех, то, уверяю вас, глубоко заблуждаетесь. Тот, кто пожжёт весь ваш Сдом, плевать хотел на стены и башни. Он будет лить свой серный дождь сверху с неба, потому что это Господь Б-г, а не какой-то сраный Амрафель!

- Ну и чего ты шумишь? – отозвался генерал безо всякой, представь себе обиды. – Так бы сразу и сказал – Бог. Бог у нас совсем по другому ведомству.

(Примерно так в моём вольном переводе).

Короче, меня отфутболили к Верховному жрецу.

Но Верховный жрец, как оказалось, уже в курсе дела:

- Да, да, я слышал: ты говоришь – боги разгневались на Сдом и грозят его уничтожить.

Не боги, а Бог.

Кто именно? У нас их тридцать.

Я говорю о Творце, Всевышнем и Всемогущем

-Ты имеешь ввиду самого Эля, который царствует у слияния верхних и нижних вод. Он бык, ибо силён, и судья, ибо справедлив. Либо ты говоришь о сыне великого Эля Баале - Герое, Принце, Владыке неба?

Ну как им, язычникам, вколотить в башку то, что мне самому никак не вколотят равы?

Здесь, в вашем городе живёт один иври. Лот, может слышали?

-Ну кто же не знает Лота. Его избрали судьёй, ему дозволено сидеть в воротах Сдома.

Так вот и спросите у господина Лота, какого Бога я имею ввиду!

Уже понял – еврейского.

Жрец громыхнул тяжёлой щеколдой и запер свой храм.

Я сообразил, что отнял у занятого человека слишком много времени, и поплёлся восвояси.

Дома мы с моим тестем-гончаром долго советовались над горшком пива. На повестке дня стоял один вопрос: грузить или не грузить осла пожитками, дабы линять из Сдома?

Когда последний горшок опустел, было принято решение: мы пойдём третьим путём, а именно в ''хамиштум''.

Хамиштум – значит совет пятерых.

Трое из них, - сказал мой тесть, - уже тебя знают.

Да, конечно: начальник городской стражи, и весёлый военачальник, и Верховный жрец входили в пятёрку ближайших советников царя. Осталось уговорить ещё двоих – и дело в шляпе.

Я хоть и не из ''марианну'', но и не из ''хупшу'' (городского быдла). Я из чрева Праматери богов – и меня привели во дворец, сложенный не из кирпича, а из камня.

Члены ''хамиштума'' восседали в деревянных креслах, инкрустированных, представь себе, слоновой костью. Но сколько я не вглядывался (даже надел очки, которые ввергли синклит в состояние шока) – ни одного знакомого лица, хоть убей, я не увидел. Оказывается, за два дня, пока мы с гончаром дули пиво, весь государственный совет перетрясли и заменили. ''Семь коров тощих съели семь тучных "– двое незнакомых мне членов совета подсидели троих моих незнакомых. И я, оказывается, им в этом помог.

Ответственный за внутреннюю безопасность государства не внял моим предупреждениям – пришлось за преступную халатность сварить его в чреве медного быка. Ответственный за внешнюю неприступность свалился с внешней стены благодаря бдительности своего заместителя. А Верховный жрец (уж он-то в чём виноват?) нашёл у себя под подушкой горсть скорпионов….Так что, спасибо мне, опасность миновала, Сдом спасён – аудиенция окончена.

Я вышел из дворца в хамсинный сумрак. Пыльный смерч из пустыни рвался в долину – и жёлто-серое небо нависло над затаившимся городом. Кто-то как будто откашливался в вышине – это ещё нельзя было назвать громом, но я инстинктивно вздрагивал, втягивая голову в плечи…. Кто знает, когда ОНО обрушится…

Может, надо было идти к самому царю? Да кто меня пустит? До бога высоко – до царя далеко.

А ноги меня сами несли к дому Лота. Во-первых, он еврей – он послушает меня, во-вторых, он судья – они должны послушать его. Почему я раньше обходил стороной его дом, я сам не понимал, понял только когда вошёл.

Я входил с трепетом в маленькую дверь в глубине стены. Мне казалось: здесь во дворе дома-крепости Лота мне суждено увидеть одну из ветвей нашего родового дерева. Ведь впервые тогда наш народ раздвоился.

'' И сказал Авраам Лоту: ''Пусть же не будет распри между мною и тобою и между моими пастухами и твоими пастухами, ведь мы - словно братья! Вся страна перед тобою: сделай милость, отделись от меня…''.

И взглянул Лот вокруг, и увидел всю долину Ярдена – как вся она орошаема рекой: до уничтожения Господом Сдома и Аморы была она словно сад Господа, словно земля египетская вплоть до Цоара…. И выбрал себе Лот всю долину Ярдена и, кочуя, довёл свои шатры до Сдома…''

Я вошёл во двор, но ни деревьев, ни, соответственно, ветвей я не увидел – вся земля во дворе была вытоптана. Сюда пастухи пригоняли порою скот для хозяйских нужд. И сейчас кто-то бекал и мекал в загончиках. Ишак издавал надсадный крик, похожий на скрип колодезного ворота.

Как и у хаананеев, наша еврейская жизнь проходила во внутренних двориках, куда смотрели проёмы дверей, и наружная лестница вела на балкон-галерею, которая тянулась вдоль всего второго этажа. Типичный одесский дворик…

Три женщины хлопотали у очага. Старшая, видимо, мать и хозяйка, бросив недовольный тревожный взгляд в мою сторону, тем не менее, велела дочерям угостить меня лепёшками из пресного теста. Нечто вроде мацы грубой работы с пузыристой корочкой. Они лепили их к стенкам котла и так пекли. Способ известный.

Я запивал это козьим молоком и не сводил глаз с хозяек. Нелегко быть пророком, я тебе скажу. Я знал о них всё. Старшая – жена Лота – та самая, которая осмелится бросить и прощальный взгляд, покидая город, и превратится в соляной столб – печальный памятник ностальгии. И две её дочери, рыжие, белокожие, словно осыпанные мукой. Неужели это они, думая, что сгорел весь мир и все мужики заодно со Сдомом и Аморой, оседлают своего пьяненького папашу и понесут от него генетически увечное поколение?..

Нет! Ничего этого не будет, пока я жив. Только надо дождаться самого Лота. Он, как выяснилось, ''на дежурстве'' (это чтоб тебе понятно было) в воротах города. Вернётся с минуты на минуту…

А вот и он.

И с ним – ещё двое, судя по одежде, ''иври'', наши с ним соплеменники. Их плащи, белые с голубыми полосами, были накинуты на головы. И они мало чем отличались бы от хозяина дома, если бы не ноги.

У двоих под ремешками сандалий были надеты носки, линялые нитяные носки. Мелькнула нелепая мысль: ''новые репатрианты''. Как у нас в Израиле: у местных – на босу ногу, а у приезжих…. Какие, к черту, носки? Это густо осевшая пыль из гипсовой пустыни.

Я не услышал из-за крика осла, что говорит им Лот, но я знал наизусть: '' Пожалуйста, господа, заверните в дом слуги вашего и переночуйте, и омойте ноги ваши''.

Как бывает в тревоге – опустело в груди: это они – ангелы, посланные Всевышним.

Теперь лишь я понял сам, почему до сих пор избегал встречи с Лотом.

Что я тебе скажу, Лот?

Ну расскажу я тебе о тебе то, что вычитал из Книги Книг человечества, и ты узнаешь от меня, что это не простые путники, уставшие от длинной дороги из Элоней-Мамрэ, а ангелы-посланцы господа, пришедшие испытать тебя и , испытав, спасти от участи злосчастного Сдома.

Теперь рассуди, Лот: если ты будешь знать заранее, что эти люди не просто гости, нашедшие приют под сенью твоего крова, а ангелы Вседержителя, которым на самом-то деле ничего не грозит – то в чём, извини меня, твоя праведность, в чём святость твоего поступка?

Я отступил за спины рабов – они выбежали встречать господина – и Лот прошёл мимо. Под накидкой на его голове я успел разглядеть бороду и глаза…. Я никогда раньше не встречал в Сдоме Лота, но сколько раз я видел эти глаза! Ну, конечно, это наши глаза: рыжие и беспомощные.

Под шумок я выскользнул со двора на улицу.

Я ещё тешил себя слабой надеждой, что никто, кроме меня не видел пришельцев. Но ведь до сих пор всё свершалось в точности по Книге Книг. И не могли они пройти незаметно: если он вёл своих гостей от ворот города – значит через базарную площадь. И не пришлось долго ждать подтверждения. К дому Лота селевым потоком уже подкатывалась толпа. Лица, бороды всех фасонов, ткани всех трёх расцветок из льна, хлопка, шерсти, накидки, платки, балахоны, ковры и одеяла – всё это дышало, двигалось и орало истошными голосами. Банда полукопчёных пацанов Сдома бесновалась впереди (действительно, 'от мала до велика''), а позади уже колыхались верблюды, покинувшие вслед за хозяевами рыночные ряды. Стражники где-то там позади путались в своих мечах и щитах, копьях и луках, а маров – наших прославленных генералов – как будто рукой смело. Они вообще избегали больших скоплений людей (своих ли, чужих – не важно).

Самый бойкий и крикливый из толпы – он торговал пивом, вином и пальмовой водкой – подбежал к двери и завопил тошнотворным голосом:

-Лот, имей совесть – открой! Мы только познаем твоих гостей, а тебе ничего не сделаем.

У меня на глазах разворачивается библейская драма: вот вышел Лот, он что-то говорит, я снова его не слышу, на этот раз из-за рёва толпы, и снова понимаю: '' Вот у меня две дочери, - говорит Лот, - которые ещё не знают мужчины, делайте с ними что угодно, только людям этим не делайте ничего''. Это до какой же степени праведности надо дойти?!

Я бросился в толпу, я отталкивал их от двери и орал каждому в ухо:

- Мужики! Опомнитесь! Остановитесь! Дело идёт о жизни или смерти. Вас испытывают.

- Пошёл ты…

- Если вы это сделаете, Бог прольёт серный огненный дождь на Сдом, заодно и на Амору.

Вот привязался. Откуда ты можешь знать?

Оттуда, - я ткнул пальцем в небо, - там всё известно.

Может, ты посланец богов? – они смеялись мне в лицо.

- Да… - брякнул я и сам удивился. – А что?…. Может, меня Бог послал? Я ангел божий!

И ты тоже?!..

Я оглянулся на двери Лота и увидел, как настоящие, я бы сказал, легитимные ангелы втягивают его в дом – и у них достаточно силы держать толпу на расстоянии. А я влип – самозванцев били во все времена.

- А вот мы сейчас его поимеем, - сказал мужик с молотком, должно быть медник, и его чёрные пальцы потянулись ко мне, - посмотрим, что там у ангелов.

И прошёл мимо. Другие тоже как-то странно роились вокруг меня, но их руки ловили воздух. Господи! Да они же слепые!

Как я мог забыть – так и записано: '' Тех же, что у входа в дом поразили слепотой – всех от мала до велика, и отчаялись они найти вход в дом''.

Теперь я осмелился взглянуть в глаза толпе и увидел будто рыбьи пузыри – одни лишь бельма. Я видел их белые глаза, но они не могли себя видеть – они все были слепы, настолько слепы, что не различали слепоты своей…

А сверху сквозь марево цементной пыли глядело небо цвета бычьей крови и тихо накрапывал дождь, от которого все одежды покрылись жёлтой рябью. Но этого никто не видел.

Бог милосерд – он не дал им увидеть свою погибель. По улицам, смеясь и ликуя, валили толпы слепых. Они спотыкались о камни, наталкивались на стены и друг на друга. Некоторые, падая, тут же совокуплялись – это единственное, что у них получалось вслепую.

Один умудрился войти в своего осла и не промахнулся. Это было омерзительно. Но, когда распалившийся осёл полез на хозяина, мне стало страшно, и я бросился бежать…

… Я всё-таки был зрячим, я выбрался из толпы и упал, обессилев окончательно, только в доме гончара.

Папа, - я впервые назвал его так, - ты слышал?

Всё слышал, сынок. По улицам бродят слепые. Бааль ослепил людей.

Какой, к чертям, Бааль? Мы все слепые от рождения!….Бежать, пока не поздно, бежать из этого богом проклятого Сдома!

Я очнулся вдали от города на дороге. С одной стороны громоздились голые горы, с другой белели солончаки. Я полулежал между вьюками и домашним скарбом. От ослика виднелись только уши. Папа, мама и Тарибатум шли рядом.

На Сдом я не стал оглядываться, чтобы не превратиться в соляной столб.

- Ну и куда мы теперь направляемся? – спросил я. – Где мы будем жить?

- Куда? Куда? – повторил гончар-папа. – Конечно в Амору. Где же нам ещё жить?…

На этих словах рукопись обрывается.