За прошедшие пятьдесят пят лет Самуил Рафаилович
Волк рассказывал свою историю бессчетное количество раз. Но со временем
она не становится менее страшной. И хотя он старается рассказывать без эмоций,
придерживаясь голых фактов, потрясение все равно оказывается чересчур сильным.
Если бы это был художественный фильм, в титрах обязательно стояло бы: "детям до 16". Но ужас весь в том, что главным героям этой истории до шестнадцати было далеко, дожить до них они не надеялись.
- В 1941 мне было 10 лет. - Рассказывает Самуил Рафаилович. - Нас в семье было пятеро детей, жили мы достаточно тяжело, и когда появилась возможность отправить меня в пионерский лагерь в двадцати километрах от Минска, мама очень обрадовалась.
22 июня мы проснулись от бомбежки. Я залез на дерево и видел, как мимо пролетают самолеты, на которых были нарисованы свастики. Иногда, когда самолет летел достаточно низко, можно было разглядеть пилота в шлеме...
Потом мимо лагеря стали отходить наши части. Измученные, раненые солдаты. Мы выносили им воду, рассматривали винтовки...
Приезжали родители, забирали ребят. За мной никто не приехал, и 28 июня пионервожатая сказала, что мы, 12 ребят, которых не забрали родители, пойдем в город пешком.
Когда вышли к дороге, увидели немецкие танки. А когда добрались до города, он уже был занят фашистами.
Пионервожатая довела нас до центра и сказала, что если мы помним, где живем, то она нас отпускает... И я кинулся домой.
Наш дом стоял около центральной площади. И когда я выскочил к памятнику Ленину и увидел, что он скинут с пьедестала, мне стало по-настоящему страшно. И я заплакал.
Нашу улицу разбомбило. От дома осталась только печная труба. Бродил по пепелищу, и никак не мог поверить, что нашего дома больше нет... Стало смеркаться, и я понял, что надо идти к родственникам. Но и дома тети тоже не было. Вместо него зияла огромная воронка. Я растерялся, и тут увидел свою двоюродную сестру. Оказывается, их приютила соседка. Там же была моя мама, братья и сестры.
Оказалось, что когда объявили, что началась война с фашистами, папа решил уходить. Но мама волновалась за меня и не пошла с ним. Папа ушел из Минска 24 июня. И больше я никогда о нем не слышал. Наверное, он погиб, потому что немцы быстро прорывались вперед, и никого не выпускали, возвращали в Минск или убивали прямо на дороге.
30 июня всем был объявлен приказ, что евреи должны жить в гетто. Мама собрала оставшиеся вещи, и мы вместе с 80 тысячами евреев переселились в гетто. Нам досталась комнатка без окон и дверей. Не было ни вещей, ни продуктов. По утрам немцы выводили колонны на работу, разбирать завалы. Там раз в день кормили горячей похлебкой. Поэтому все старались попасть на работы. Младшему братику, Семочке, было всего полтора года. Мама брала его с собой и пыталась продавать оставшиеся вещи. Подушки, белье, какие-то кофточки... На это мы и жили.
7 ноября в гетто был первый большой погром. - Самуил Рафаилович рассказывает свою историю просто и обыденно, но от этой обыденности мороз продирает по коже. - Немцы оцепили квартал, и выгоняли из квартир всех подряд. Тех, кто сопротивлялся, убивали прямо на месте. А остальных вывели из Минска и расстреляли. В тот день погибло пять тысяч человек.
20 ноября пришли за нами. Выгоняли нас из дома полицаи. Они все говорили по-русски и очень старались доказать свою верность новой идее. Мама хотела взять кофточку, ее кинули на пол, стали пинать, выбросили на улицу.
Нас выстроили в колонну. Тех, у кого был пропуск специалиста, оставили в гетто, а остальных повели на расстрел. Колонну окружали немцы с автоматами, но люди все равно пытались бежать.
- Мама, можно я убегу? - спросил я.
Мама тяжело вздохнула и кивнула головой.
В это время какая-то женщина с ребенком на руках бросилась во дворы, немцы отвлеклись, я выскочил из колонны и помчался. Вслед мне раздалась очередь, но я был маленький, она прошла у меня над головой. Я заскочил во двор, оглянулся, и увидел, что за мной бежит мой младший шестилетний брат Зяма. Я схватил его за руку, и мы кинулись к дровяному сараю, забрались за поленницу и притихли.
Следом за нами во двор заскочила женщина, она кинулась к туалету и спряталась в нем. Но немцы, ворвавшись во двор, первым делом заглянули в туалет, выволокли ее и забили прикладами. А мы с Зямой отсиделись в сарае и вечером вернулись назад в гетто. Потому что идти-то нам было больше некуда...
Мы нашли свою тетю и стали жить у нее. Неделю мы оплакивали своих родных. А потом тетя сказала, что в гетто юденкрат - созданный немцами орган управления - организует детский дом и мы пошли жить туда.
Тогда, после первых погромов, в детском доме жили порядка трехсот детей. Малыши умирали от голода, те, кто постарше, ползали под столами и собирали случайно упавшие крошки... Я не хотел ползать, и стал искать выход из гетто. Нашел дырку в колючей проволоке и пошел на улицу собирать милостыню.
Вскоре я уже хорошо знал весь город - где лучшее подают, в каком из разрушенных домов можно переночевать в случае чего, как проще выбраться из гетто, и как вернуться назад...
На вокзале я познакомился с Левой. Он тоже жил в гетто, но каждый день ходил на вокзал чистить обувь. У него был старший брат Леня, который иногда появлялся на вокзале, но в гетто я его не видел. Потом я узнал, что Леня был партизаном, а в Минск приходил узнать новости и найти оружие.
В дни, когда мимо станции проходил немецкий эшелон, Леня прятался в туалете. Немцы с эшелона заскакивали туда, и вешали портупеи на дверцы кабинок. Леня быстренько срезал один-два пистолета и исчезал. Немцы, конечно, поднимали шум, кидались к коменданту, но его так и не поймали.
Однажды пока я гулял по Минску, в детском доме прошел погром. Я вернулся, и увидел трупы во дворе. В ужасе я кинулся искать Зяму. Я был уверен, что он погиб... Но брат спрятался в грязном белье в прачечной и его просто не нашли.
В другой раз в город ушел Зяма, а я попал в облаву. Вместе с толпой кинулся к какому-то цеху и оказался в числе тех счастливчиков, кто успел спрятаться в малине.
В каждом доме в гетто, в каждом помещении была своя "малина" - надежное укрытие на случай погрома. Его рыли в подвале, устраивали на чердаке, строили перегородки в шкафах... Эти "малины" спасали жизнь. Облава обычно длилась по трое суток, и надо было тихо просидеть это время, чтобы тебя не нашли. А потом на какое-то время перерыв...
Под тем цехом набилось порядка трехсот человек, не было ни воды, ни еды. Немцы постоянно заглядывали в цех... Когда мы оттуда выбрались, меня шатало от голода, все губы обметало, я не мог говорить... Но остался жить.
Наш детский дом немцы уничтожали постоянно. Мы же не могли работать, толку от нас никакого... Мой последний третий погром детского дома был в 1943 году. Когда пришли фашисты, мы, человек сто, спрятались в подвале. У нас был специальный лаз, который открывался под столом. Но, видимо, немцы поняли, что народу слишком мало, и просто пробили цоколь дома. Они стали светить фонариком и выгонять ребятишек наружу. Кто-то выходил, а я упорно лез назад. И мне удалось спрятаться от фонарика за сваей.
Потом немцы ушли, но периодически подходили к стене, светили фонарями и звали нас. А мы с братом, несколько детей и воспитателей забивались в самые темные уголки, чтобы нас не заметили.
Это был самый жуткий погром. Фашисты старались не оставить в живых никого. Самых маленьких и тех, кто болел и лежал в лазарете, зарезали прямо во дворе. А остальных увели на расстрел.
На третий день я понял, что у меня больше нет сил, что я просто не могу больше. Я взял за руку Зяму и сказал, что мы уходим. Воспитатели не хотели нас отпускать, но мы ушли.
Я нашел Леву на вокзале, и сказал, что мы хотим пойти к партизанам. Потому что больше мы уже не можем. И предложил пойти с нами. Но Лева не пошел, потому что ждал, что за ним придет Леня. Он ведь был проводником и специально приходил в гетто, чтобы вывести оттуда людей. Существовала даже очередь к партизанам. Люди заранее готовились. Воровали у немцев оружие, лекарства, запасали еду... Но за раз могли уйти всего 5-6 человек. Поэтому проводникам приходилось рисковать очень часто. Многие погибали, но Леня был удачлив, и обещал скоро прийти за братом. Лева показал нам примерное направление, и мы пошли.
Партизанский тракт начинался километрах в тридцати от Минска. Мы брели по дороге, когда увидели полицая на посту. Душа ушла в пятки, потому что он же мог нас просто пристрелить... Но вместо этого вдруг начал расспрашивать нас, куда мы идем. Я поправил на груди сумку от противогаза и начал рассказывать, что родители послали нас с братом в деревню найти что-нибудь поесть... Тогда он крикнул: "Командир, тут дети, что делать будем?", и из-за кустов вышло несколько человек в кубанках с красными лентами. Тогда я понял, что мы все же попали к своим.
Партизанский край начинался с тракта. Немцы не заходили в леса, и целые села жили по советским законам. Когда нас с Зямой привезли в первое село, командир отпустил нас искать знакомых, и мы увидели Леню. Он нам очень обрадовался, но выглядел встревоженным. И первым делом спросил, где Лева. Я ответил, что он в гетто, ждет, когда Леня придет за ним. И тогда Леня заплакал, потому что он уже неделю не мог пройти в Минск. Немцы как раз готовились к очередной охоте на партизан и усилили посты. Оказалось, что нам удалось проскользнуть чудом.
Мы с братом попали в партизанский отряд Шолома Зорема. Он в начале июля 1941 года сбежал из гетто и организовал партизанский семейный лагерь, в котором к 1943 году было порядка 800 человек. Здесь был госпиталь, мастерские, школа, даже колбасный цех. Со всего партизанского края сюда везли на починку оружие, седла, упряжь, амуницию.
Здесь мы с Зямой впервые поняли, что значит есть досыта, почувствовали себя свободными. Я помогал по хозяйству, пас коней, чистил наган командиру... Нас, ребятишек, было около 80 человек. Очень многие, как и мы с братом - из гетто.
Осенью 1943 года немцы решили с нами покончить, и начали грандиозную облаву. Наш командир приказал строить огромную лежневку - мост через болота, протяженностью четыре километра. Весь отряд перешел по нему, но разобрать лежневку не успели, и вслед за нами на остров среди болот перебрались фашисты.
Началась паника, часть отряда увел командир, а небольшая группа пошла за начальником штаба. На окраине острова, недалеко от села Клетище, мы попали в засаду, немцы попытались нас окружить, я кинулся бежать. Добрался до леса, отдышался, залез на дерево и увидел впереди, метрах в пятистах, идет Зяма, а с ним двое мальчишек из отряда, один ранен в ногу. Я их догнал, и мы затаились в кустах. Немцы долго обшаривали лес. Заставили наших пленных, чтобы те звали нас... Но прятаться мы умели.
Три дня мы блуждали по лесу, ели ягоды, пили дождевую воду. И наконец случайно наткнулись на партизанского часового.
Через пять дней наш отряд собрался вместе. Оказывается, командир сумел вывести всех. А ведь до войны был, как папа, столяром...
Мы вернулись в свое село. Красная армия перешла в наступление, и немцы кинулись убегать. По лесам. Достаточно большая группа фашистов вышла на наш отряд. Завязался бой, командир бы ранен. А несколько фашистов наши бойцы взяли в плен. Но довести их живыми до командира не удалось. Когда наши женщины, которые все прошли через гетто, потеряв мужей, детей, родителей и близких, увидели фашистскую форму, они схватили палки и просто забили пленных.
Вскоре командование приняло решение выступать навстречу войскам. И мы вышли из лесов.
Когда на шоссе Минск-Варшава мы встретили первый танк с красными звездами, это было такое счастье...
У какого-то озера остановились на привал. Я отправился оглядеться, и познакомился с офицером, который предложил мне перейти к ним в отряд. Я сказал, что у меня есть еще брат, и он взял нас обоих. Нам пошили форму, и мы стали воспитанниками воинской части.
Наша часть форсировала Неман. Мы брали Белосток. Конечно, в боях мы с братом по малолетству не участвовали. Мне было 14, а Зяме 10 лет. Я был связным при штабе. Разносил пакеты, передавал поручения...
А в феврале 1945 года начальник связи был командирован в Москву и повез нас поступать в Суворовское училище. Но приема в тот год не было, и я оказался в детдоме.
Там закончил школу, поступил в Военно-инженерную Академию, и в 1957 году молодым лейтенантом приехал в Сибирский военный округ. Да здесь и остался.
В 1985 году, уже полковником, ушел в отставку. И теперь возглавляю Новосибирское отделение Союза бывших малолетних узников фашистских концлагерей.
Нас осталось немного, тех, кто выжил, несмотря ни на что. И мы стараемся чаще встречаться с молодежью, пользуемся каждой возможность рассказать людям о том, что такое фашизм. Это - наш долг перед теми, кто погиб. Наша святая обязанность.
