В детстве еврейская речь сопутствовала мне всегда и везде. Собственно, это было не так уж необычно, ибо тогда мир мой ограничивался, в основном, двором, а там больше трех четвертей "населения" говорило на идиш. И собственно евреи и представители других народов, русские, например. Причем их словарный запас не ограничивался выражением… Как бы его помягче перевести… Ага, нашел: - Поцелуй меня ниже талии. Нет, это был вполне вразумительный идиш, выученный в процессе долгого и, заметьте, мирного общения. Впрочем, собственно евреев во дворе было больше половины. Это включая суржиков, которые тоже тогда считали себя евреями.
Бабушка моя, Ида Яковлевна Лауэр-Трауберг, троюродная сестра знаменитого кинорежиссера, была женщиной интеллигентной, к четырем годам обучила меня грамоте, читала мне наизусть Пушкина, Лермонтова и, почему-то, Игоря Северянина. Но при этом пыталась вбить в мою непутевую голову и еврейские песни, которые пела частенько. К сожалению, тут я оказался достаточно туп, ибо кроме слов: - Тринкен, тринкен, тринкен тей! - не запомнил ничего.
Дома у нас говорили только по-русски, но стоило бабушке вывести меня погулять во двор или на улицу, как она, с видимым облегчением, переходила на идиш, благо собеседниц и собеседников хватало. Это были, в основном, такие же, как она, старики. Сапожник дядя Ицик, его жена Фаня, ее невестка, тоже Фаня, тетя Рахиль, ее муж Пинкус, Сара Борисовна, Дора, дядя Арон… Ох, позабыл многих!
Надо сказать, что тогда люди, разговаривающие меж собой по-еврейски, не выглядели как-то необычно. Я бы ощутил это. Ведь начал же ощущать я позднее стену отчуждения, встававшую между дворовыми евреями и всеми остальными.
Не помню, когда это началось, вероятнее всего году в 1952-53, не позже. Ибо позже стало еще хуже. А для меня началось с того, что произошло небывалое - лучший друг Валька Баранов обозвал меня жидовской мордой. Потом Боря Фильмус, незадолго до этого ставший Бычковым, "поменял" вместе с фамилией и национальность.
Мы были детьми. Довольно маленькими детьми, но то, что творилось во взрослом мире, утрированно и гипертрофированно переходило в наш, расслаивая и отделяя друг от друга. Чем бы это кончилось? Не знаю. После весны 53 года все вроде бы начало возвращаться… Мы опять дружили, но не так, как раньше, мы опять играли, но не в те игры. И росли…
Еврейская речь перестала звучать во дворе примерно тогда же. Одной из причин стало то, что начали умирать старики, а у молодых не было мужества и сил хранит свой язык. А может, это было и небезопасно?
Возможно, мне кажется, все-таки столько лет прошло, что еврейскую речь стал заменять мат. Взамен умерших евреев вселялись "хулиганы", как говорили оставшиеся старики. Не было больше веселых еврейских свадеб, когда "гулял" весь двор. Взамен пришли свадьбы другие с пьянкой и обязательным мордобоем. Потом некоторых жителей двора стали сажать в тюрьму за те же пьянки и мордобой. Они уходили, возвращались, к ним приходили дружки… Какая тут еврейская речь? И русской-то почти не осталось!
Страшный и последний удар нанесла по еврейскому населению двора эмиграция. Началось все в семидесятые и не прекращалось до тех пор, пока из евреев во дворе остались только мама и я.
Мама умерла два года назад, а я давно уже во дворе не живу. Захожу изредка… Возле ворот, где раньше собирались старики, сидят местные синяки и делятся видами на шмурдяк. Вместо молочной, которая была тут всегда, теперь распивочная. А на воротах нарисована свастика. Ее стирают, но она появляется снова…
