Pоль и место Одессы в истории русской культуры ХХ века – особенные. Перечень выдающихся прозаиков и поэтов, художников и артистов, составленный по принципу их генетической связи с Одессой, образует длинный и блистательный ряд широко известных имен. Если же вспомнить о том, что литературная ситуация создается не только «знаменитостями», но представляет собой многообразный процесс, в котором исподволь, но подчас энергично, участвуют и фигуры «второго ряда», то Одесса, с этой точки зрения, видится городом не менее ярким, чем Москва или Петербург.
Наиболее интересен для историка-культуролога Серебряный век Одессы – период, охватывающий приблизительно четверть века: со второй половины 1890-х по 1920-й год. Многонациональный город, «семья народов» (греки, евреи, итальянцы, немцы, французы и др.), Одесса, переживает на рубеже веков бурный подъем и в торгово-промышленном, и в культурном отношениях. Жизненные и творческие судьбы многих русских писателей, живописцев и деятелей театра любопытнейшим образом пересекаются в это время с Одессой или в Одессе. Они сотрудничают в одесских периодических изданиях, приезжают для выступлений перед одесской публикой, либо выбирают Одессу как своего рода прибежище от политических страстей и преследований в российских столицах (особенно после 1906–1907 гг.). Прославленный приморский город никому не кажется провинциальным. Главная ежедневная газета («Одесские новости»), уступая, конечно, «Речи», «Биржевым ведомостям» или «Русскому слову», пытается все же «держать уровень»; Новороссийский университет славится своими профессорами; бурные дискуссии разгораются в «Литературно-артистическом обществе», объединяющем вокруг себя значительную часть культурной одесской публики.
Не удивительно, что именно в Одессу тянется после октября 1917 года поток писателей-беженцев, покинувших Петербург и Москву. Вливаясь в местные литературные объединения, дружа и сотрудничая с одесскими молодыми писателями, выступая в южной периодической печати, они придают многим литературным начинаниям той смутной кровавой поры блеск и значительность. Одесса периода гражданской войны предстает в исторической перспективе как удивительное средоточие творческих сил среди охватившего Россию хаоса и распада. Описанные Буниным «окаянные дни» были до предела насыщены культурными событиями. Эпоха завершается в 1920 году, когда Одесса в очередной раз, и уже окончательно, переходит в руки большевиков. Одни эмигрируют, другие перебираются в Москву, третьи (число их особенно велико) подвергаются репрессиям и физическому уничтожению. Разгромленная Одесса превращается в советский город, которому лишь в немногих чертах удается сохранить свой неповторимый привлекательный облик.
История литературной Одессы еще только пишется. Когда такое описание (скорее всего – многотомное) будет, наконец, завершено, судьба и творчество Александра Биска, одного из деятельных участников и памятливых очевидцев той славной культурной эпохи, составят в нем отдельную содержательную главу.
* * *
Краткая биография Александра Акимовича Биска, выполненная нами в середине 1980-х гг., нуждается в отдельных уточнениях[1].
Биск родился в Киеве (а не в Одессе !) 17/29 января 1883 г. в состоятельной еврейской семье: его отец был ювелиром, хорошо известным на юге России[2]. Вскоре семья переезжает в Одессу, где и проходят ранние годы Александра Биска; здесь он заканчивает Коммерческое училище имени императора Николая 1 (позднее в нем учился Исаак Бабель). В 1901 г. Биск возращается в Киев: становится студентом киевского Политехнического института. В это время, согласно его собственным воспоминаниям, он пишет стихи и входит в «кружок бунтарской молодежи, куда уже проникли первые веяния русского модернизма»[3]. К этому же кружку принадлежали или тяготели известные впоследствии поэты и литераторы (Оскар Норвежский, Дмитрий Цензор и др.).
Слово «модернизм» – стержневое в этом контексте. Биск имеет в виду то течение в культуре начала века, которое именовалось также «декадентством» или «символизмом». Рассказывая далее в своем мемуарном очерке об увлечении Апухтиным и особенно Надсоном, о сменившей их моде на Пшибышевского и Арцыбашева, о новом кумире – Бальмонте, Биск отображает не только вкусы начала века, но и в равной степени – собственный духовный путь.
Литературным дебютом Александра Биска следует считать сонет «Тот чудный час придет. Приветом серебристым...», помещенный 4 мая 1903 г. в киевской «Юго-западной неделе». Ее редактор-издатель Н. А. Муромцев охотно публиковал произведения начинающих и мало-известных авторов, и в течение 1903–1904 гг. стихотворения Биска неоднократно появляются на страницах этого еженедельника. Послед-няя публикация – стихотворение «Мы ждали солнца... Там – в дали...»[4].
К этому времени (конец 1904 года) молодой поэт уже простился с Киевом: для продолжения образования родители отправляют его в Германию. «Это было время студенческих беспорядков, – сообщает о Биске (очевидно, с его собственных слов) М. Е. Вейнбаум. – Институт был заброшен, и в 1905 году А. А. поступает на летний семестр Лейпцигского университета, где слушал Вундта»[5].
Именно в Лейпциге происходит знаменательное событие, к которому годы спустя Александр Биск вновь и вновь возвращался памятью. «Почти одновременно с появлением «Urbi et Orbi», – рассказывает он Брюсову 20 февраля 1911 г. (из Харькова), – мне попался в лейпцигском «Grassi-Museum» № «Пана», где впервые были
напечатаны очаровательные «Lieder der Mädchen» Rilke[6]. С тех пор я не расставался уже с этим поэтом»[7].
Когда именно состоялось это первое знакомство, сказать трудно. Брюсовский сборник «Urbi et Orbi» вышел в свет в самом начале 1904 г. Но возможно, что увлечение Биска творчеством Рильке началось чуть позднее – с 1905-го года[8]. В том же 1905 году происходит и другое памятное событие: путешествие по Норвегии. Отразившись в оригинальных стихах Биска, норвежские впечатления послужили толчком и к его переводческой деятельности. Во всяком случае, первый выполненный Биском перевод, появившийся в печати, - проза Гамсуна[9]. В своем первом письме к Брюсову (24 января 1906 г. из Одессы) Биск сообщает: «Я печатался много в южных изданиях – стихи. Переводы печатал пока лишь с норвежского...»[10]. Одновременно, т. е. в 1905–1906 гг., Биск трудится над переводом полюбившегося ему цикла «Песни девушек». Помещенный в конце 1906 г. в «Одесских новостях»[11], этот перевод Биска следует считать самой первой публикацией стихов Рильке в России (до этого на русском языке печатались лишь переводы его прозаических сочинений).
В одном из более поздних писем к Брюсову (13/26 марта 1907 г.) Биск признавался еще в одном своем литературном увлечении: «После поездки в Норвегию, после закаленных застывших фьордов, я почувствовал близость еще и к стальным сонетам J. M. de Heredia...» В том же письме Биск предлагает Брюсову свои переводы из Эредиа, а также – для журнала «Весы» – «Песни девушек». «Я думаю, что не помешает то, что переводы мои были напечатаны в провинциальной газете ?» – спрашивает он[12] (Брюсов, следует полагать, не счел «Одесские новости» провинциальной газетой, и переводы Биска в «Весах» не появились).
Погружение в творчество столь элитарных поэтов, как французские парнасцы или Рильке, в известной степени отвлекало Биска от нараставших в России событий. Непосредственного участия в в них Биск не принимал, предпочитая держаться вне политики. И все же происходившее тогда в России оставило след в его биографии. Немалое влияние на Биска оказывала его старшая сестра Екатерина, принадлежавшая к партии эсеров[13]. Одно из стихотворений Биска, сочиненное в то бурное время, начиналось, например, с такой строчки: «В борьбе обретешь ты право свое...» (известный девиз социалистов-революционеров)[14]; несколько других «обличительных» стихотворений печатаются в парижском журнале «Красное знамя» (1906. № 3) – его редактировал А. В. Амфитеатров. Все эти обстоятельства побудили родителей Биска в 1906 г. воспрепятствовать его возвращению в Россию: поэт оказывается в вынужденной эмиграции.
Годы, проведенные в Париже, Биск описал позднее в своих воспоминаниях[15]. Он рассказал о своем знакомстве с Бальмонтом («...первый, кого я посетил в Париже...»), Волошиным («старший парижанин нашей эпохи»), о вечерах в мастерской художницы Е. С. Кругликовой, о «воскресеньях» у Мережковских, где молодому одесситу довелось однажды столкнуться с Андреем Белым, с Амфитеатровым и Минским, наконец, с Гумилевым, напечатавшим в своем журнале «Сириус» (1907. № 2) два стихотворения Биска (их ссора, по утверждению последнего, произошла якобы из-за того, что Гумилев не прислал ему номера журнала, где были напечатаны эти стихотворения). Из парижских воспоминаний Биска, как и других документов явствует, что он вращался в те годы преимущественно в литературно-художественном кругу. «Пользуясь случаем, – пишет он, например, Брюсову 20 февраля 1911 г. – прошу Вас передать мой привет брату Вашему Александру Яковлевичу, с которым я познакомился в Париже у Елизаветы Сергеевны Кругликовой»[16].
1904–1911 гг. – период вступления Биска в русскую литературу. Нельзя не отметить настойчивого желания со стороны молодого поэта проникнуть именно в созвучные ему модернистские издания. «В столичной печати я еще не выступал, – объясняет Биск 24 января 1906 г. в письме к Брюсову, – главным образом за неимением подходящего органа»[17]. К «подходящим», с точки зрения Биска, относились, в первую очередь, московские символистские журналы: «Весы», «Золотое руно», «Перевал». В «Руне» (1906. № 11–12) Биску удалось напечатать три «Парижских сонета»; в «Перевале» (1907. № 6) – два других стихотворения. Однако в «Весах» – наиболее авторитетном в то время органе русских символистов – участие Биска так и не состоялось. Рассчитывая на поддержку Брюсова, неизменного редактора и распорядителя «Весов», Биск настойчиво посылал ему свои стихи и переводы (см., например, его письмо из Бельгии от 9/22 июня 1908 г.), но – тщетно.
Тем не менее, отношения с вождем московских символистов (эпистолярная связь привела в марте 1912 г. к их личному знакомству) сыграли важную роль в биографии начинающего поэта-переводчика. В конце концов, Биску удается заинтересовать Брюсова творчеством Рильке и других немецких поэтов ( Стефана Георге, Рихарда Демеля ). Из писем Биска явствует, что в начале 1911 г. он прислал Брюсову для ознакомления несколько книг Рильке (среди них – «Das Stundenbuch» и «Buch der Bilder» ), что безусловно способствовало появлению пяти стихотворений германского поэта, переведенных Биском, в журнале «Русская мысль» (1911. № 6 ), где с осени 1910 г. Брюсов заведовал литературно-критическим отделом[18]. Следует подчеркнуть: если публикация стихов Рильке в «Одесских новостях» 1906 г. была формально первой в России, то публикация 1911 г. в «Русской мысли», одном из ведущих «толстых» журналов того времени, познакомила с Рильке-поэтом уже довольно широкий круг читателей[19].
Знакомство с Брюсовым и Бальмонтом означало для Александра Биска не только возможность проникнуть в столичную печать – это было общение с поэтами, которым он поклонялся и на которых оглядывался в собственном творчестве. Его поэтика, вполне сложившаяся к 1903–1904 гг., выдает в нем прежде всего приверженца русских и западноевропейских символистов. Чеканный упругий стих, внимание к музыкальной его стороне, тяготение к парнасской строгости и завершенности – таковы основные признаки стихотворной манеры Биска, нашедшей отчетливое выражение как в его собственных стихах, так и в переводах. Следует подчеркнуть: Биск-поэт не был первооткрывателем; его стихи, даже наиболее удачные, холодноваты и во многом «вторичны», нередко написаны «на мотив», уже известный в русской поэзии[20]. Литературные пристрастия и вкусы Биска, сформировавшись на рубеже веков, не слишком менялись в последующие десятилетия. Русские акмеисты, например, никогда не воодушевляли его в такой степени, как в свое время Бальмонт и Брюсов; Гумилева и его сподвижников он воспринимал лишь как эпигонов французских парнасцев. «... Гумилева я не терплю, – признавался Биск 14 февраля 1973 г. в письме к поэту Валерию Перелешину. – Очень он рекламировал себя, что мне чуждо. И он выдумал акмеизм. Это просто русский Парнас»[21].
Однако было бы несправедливо видеть и в самом Биске лишь «эпигона» и «подражателя». Биск являл собой характерный для русской культуры тип поэта-переводчика, в котором переводчик явно превосходит, «перевешивает» оригинального поэта, – достаточно вспомнить М. Л. Лозинского, С. Я. Маршака и др. Конечно, художественные достижения Биска – в отличие от названных мастеров поэтического перевода – являются куда более скромными, но нельзя забывать о главной его заслуге: открытии для русских читателей поэзии Райнера Марии Рильке.
Вернувшись в Россию на рубеже 1910 и 1911 гг., Биск некоторое время живет в Харькове. Ряд успешных журнальных публикаций («Новый журнал для всех», «Новая жизнь», «Новая Россия» и др., не говоря уже о «Русской мысли»), подводят его к решению об издании своих произведений отдельным сборником. Первоначально Биск задумывается о «серьезной книге переводов» из Рильке[22], но, видимо, не находит издателя и начинает готовить книжку собственных стихов. «Не позволите ли, – спрашивает он Брюсова 9 мая 1911 г., – прислать Вам на просмотр мою книжку (около 120 стихотворений за 8 лет) перед отправлением ее в печать ? Я старался быть строгим и выкинул все, представляющее, хоть отчасти, балласт. Но, конечно, Ваш последний взгляд мог бы быть очень благотворным как высшая санкция»[23].
Книга, увидевшая свет в начале 1912 г., называлась «Рассыпанное ожерелье», что было опять-таки заимствованием одного из рильковских образов (стихотворение «Meine frühverliehnen Lieder...» из сборника «Mir zur Feier»). Строки этого стихотворения, им переведенные, Биск поставил эпиграфом к сборнику:
Я б хотел эти песни прилежно
В ожерелье снизать на заре, -
Подарить его девушке нежной,
Одинокой сестре.
Но – больной и усталый
Я рассыпал их все... И легко
Прокатились они, как кораллы,
В теплый вечер, махровый и алый,
Далеко, далеко...
Появление «Рассыпанного ожерелья» сопровождалось рядом печатных отзывов, в основном одобрительно-сочувственных, но заметного следа в русской поэзии эта книга, конечно же, не оставила. Написанные весьма «добротно» и «гладко», стихи Биска в целом не задевают читателя. Очень точную оценку книги высказал поэт Леонид Андрусон (ему посвящено одно из стихотворений сборника):
«Даже самое это красивое название «Рассыпанное ожерелье» принадлежит не Биску, а взято из предпосланного книге в виде эпиграфа стихотворения немецкого поэта Rainer Maria Rilke – и хороший перевод этого стихотворения из Рильке, пожалуй, лучшее в книге <…> его собственные стихи не в силах трогать, волновать, согреть душу. Нет в них огня непосредственного, живого, творческого вдохновения. <…> все это хорошо, изящно, красиво, но как-то безразлично, как-то все равно»[24].
Тем не менее, «Рассыпанное ожерелье» – книга в известном смысле примечательная. Так, обильные посвящения (чуть ли не над каждым стихотворением) позволяют судить о широком круге знакомств и связей молодого поэта (Валерий Брюсов, Лидия Лесная, Дмитрий Цензор и др.). Другая отличительная черта: мотивы, интонации ритмы некоторых стихов Биска настолько напоминают рильковские, что подчас даже трудно понять – то ли это строки самого Биска, то ли его перевод из Рильке. Так, строфа из оригинального стихотворения Биска:
Девушки... Бледные девушки... Вы –
В сумерках светлых, в тоске неизбежной –
Смотрите долго в простор синевы,
Что-то болит у вас тихо и нежно
воспринимается как перевод или вариация на тему «Песен девушек»[25].
Приведенный пример позволяет обратиться к вопросу: что такое поэтический перевод в понимании Биска? В духе своего времени Биск видел в искусстве художественного перевода не столько занятие, требующее определенного мастерства и профессиональных навыков, сколько лишь продолжение или одно из проявлений своего поэтического дара. Объектом перевода, с такой точки зрения, может быть лишь то, что конгениально самому переводчику или, другими словами, находит отзвук в его душе. Биск и сам не скрывал, что именно этот «романтический» (в русской традиции восходящий к Жуковскому) подход к переводу кажется ему наиболее верным. «По моему убеждению, – писал он Брюсову 13/26 марта 1907 г. из Парижа, – таланта переводчика вообще не существует. Мы находим случайно одного или двух поэтов, близких нам, которых мы можем передать»[26]. К таким поэтам, которых «нашел» для себя Биск, принадлежали (помимо Рильке) Стефан Георге, Гуго фон Гофмансталь, Рихард Демель, Альфред Момберт. Что же касается французской поэзии, то к любимцам Биска, наряду с Эредиа, следует отнести Малларме, Теофиля Готье, Анри де Ренье, Жана Мореас, Вьеле-Гриффена, Верхарна... К их поэзии Биск не раз обращался на протяжении своей долгой жизни.
Но главной и центральной фигурой современной поэзии для Биска неизменно оставался Рильке. В 1910-е гг. он продолжает усердно переводить его стихи, уже не ограничиваясь ранней лирикой поэта, но черпая также из более поздних книг, например, из «Новых стихотворений»[27] (много лет спустя Биск скажет, что именно стихотворения этого сборника дают переводчику «простор для «ювелирной» работы»[28]). Постепенно имя Биска получает известность, во всяком случае, – на юге России[29] (иногда он скрывается под пседонимом Alibi). Перелистывая одесские газеты или журналы той поры, мы обнаруживаем также следы участия Биска в различных литературных обществах, объединениях, чтениях, вечерах и т. п. Но с особенной охотой вовлекается он, вернувшись в Одессу на рубеже 1911 и 1912 гг., в деятельность знаменитой одесской «Литературки».
* * *
Литературно-артистическое общество возникло в 1898 г.; его членами-учредителями были известные в Одессе общественные и культурные деятели (среди последних – писатель Влас Дорошевич, художник Петр Нилус и др.). Согласно уставу, Общество ставило перед собой культурно-просветительские задачи. Были созданы три секции: литературно-артистическая, музыкальная и художественная. Первая секция (ее деятельность отличалась особой активностью) проводила по четвергам публичные лекции или «собеседования»; вторая – литературно-музыкальные и вокальные вечера; третья, как свидетельствуют ежегодные отчеты Общества, практически не работала.
Заседания, как правило, весьма многолюдные[30], начинались осенью (в октябре) и продолжались до лета; в год их проводилось не менее двадцати. С докладами выступали как члены Общества, так и приглашенные со стороны. Тематика лекций была самая разнообразная: от вечеров, посвященных писателям Х1Х века (например, Писемскому или Гаршину), до собеседований о Пшибышевском и заседаний в связи со столетием смерти Канта (в последний четверг января 1904 г.). Впрочем, Общество не ограничивалось мероприятиями в стенах дома князя Гагарина на Ланжероновской, где проходили заседания Литературки в 1900–1904 гг. Так, в 1903 г. Общество выпустило сборник «Наши вечера», отражающий работу литературной секции; тогда же правление Общества объявило конкурс на лучшее историко-литературное исследование под названием «Пушкин в Одессе». Некоторые мероприятия носили явно общественный характер. Когда в Петербурге умер Н. К. Михайловский, одесская Литературка предложила редакции «Русского богатства» возложить венок от ее имени на могилу покойного и перевела необходимую сумму[31].
Уже в самом начале ХХ века в одесской «Литературке» обозначились два противоборствующих течения – «традиционалисты» и «модернисты». Оба термина, при всей своей условности, передают суть конфликта, что исподволь, а порой и открыто, определял тогда заседания «Литературки». Сторонники устоявшихся вкусов отстаивали дорогие их сердцу «святыни»; молодые, как водится, шли в атаку на «консерваторов». «Вряд ли рознь между литературными силами приняла такие размеры и проявляется в столь острой форме, как в
Одессе», – отмечал один из местных обозревателей[32]. Открыто проявлялись на заседаниях «Литературки», особенно в преддверии 1905 года, и общественные настроения того времени; нередко произносилось вслух то, что могло повлечь за собой карательные меры.
«В то подцензурное время, – вспоминал позднее В. Жаботинский, – «Литературка» была оазисом свободного слова; мы, все ее участники, сами не понимали, почему ее разрешило начальство и почему не закрыло. Прямой крамолы там не было, все мы были так выдрессированы, что слова вроде «самодержавия» и «конституции» сами собой как-то не втискивались еще в наш публичный словарь; но о чем бы ни шла речь, от мелкой земской единицы до Гауптманова «Затонувшего колокола», – во всем рокотала крамола. Чеховская тоска воспринималась как протест против строя и династии; выдуманные босяки Горького, вплоть до Мальвы, – как набатный зов на баррикады; почему и как, я бы теперь объяснить не взялся, но так оно было»[33].
Тем не менее накануне первой русской революции «Литературка» с ее либеральными настроениями была закрыта по распоряжению одесского градоначальника. С 1905 по 1911 гг. Литературно-артистическое общество не собиралось, и никакого подобного ей объединения или клуба в Одессе тех лет не существовало.
Потребность в «Литературке» остро ощущалась одесским обществом после ее закрытия. В октябре 1909 г. создается немногочисленный Литературно-артистический клуб, который, однако, так и не сумел развить свою деятельность[34]. В декабре 1911 г. было принято решение оживить Клуб, в частности – возродить литературные вечера и собеседования, коими славилась старая «Литературка».
Самый первый – после семилетнего перерыва – четверг (12 января 1912 г.) был посвящен Бальмонту; в то время в России широко отмечался 25-летний юбилей его литературной деятельности. Бальмонтовский вечер, возродивший старую «Литературку», привлек массу публику. Биск был на этом вечере главным действующим лицом; за две недели до вечера он опубликовал в местной печати статью о Бальмонте[35], а на вечере прочитал реферат «Тоска Бальмонта в творчестве и жизни», который, судя по отзывам печати, не вызвал у публики особого энтузиазма[36]; в местной печати появились даже пародии и шаржи на Биска[37]. Выступал Биск и на следующем вечере в «Литературке», посвященном памяти Надсона[38].
Годы 1912–1914 Биск проводит в Одессе. Его имя часто появляется на страницах газеты «Южная мысль». Наряду со стихами и переводами, Биск выступает также как эссеист и литературный критик (что, впрочем, случалось и ранее[39]). Статьи его посвящены не только любимым поэтам[40]. Своей «модернистской» окраской выделяется, например, газетный фельетон под броским названием «Чего желает женщина ?». «Да, – утверждал Биск, – женщина хочет всем своим существом рабства <…> Женщина всю жизнь ждет того, кто придет и возьмет ее душу, огромную и бесформенную. Душа женщины – одна потенция, одна огромная возможность, непочатая целина, tabula rasa, которая ждет оплодотворяющего разума мужчины»2. Как видно, Биск и в 1910-е гг. продолжал придерживаться «современных» взглядов – настолько, что редакция газеты, помещая его статью, сочла необходимым оговорить свое несогласие с автором «в той особенно части ее, где он утверждает, что ”женщина хочет рабства“»[41].
В начале 1914 г. в Одессу приезжает Бальмонт, совершавший в то время лекционное турне по России. Биск встречается со своим кумиром, дарит ему «Рассыпанное ожерелье»; Бальмонт, со своей стороны, надписывает поэту-одесситу экземпляр своей книги «Горящие здания»: «Поэту тонких настроений А. Биску. 1914. 27–28 м<а>рт<а>. Одесса»[42]. Свидетельством возобновившегося знакомства могут служить также отчество и адрес Биска, занесенные Бальмонтом в одну из его записных книжек (Одесса, Екатеринославская 12)[43]
Глубинное противоречие между «старым» и «новым», определявшее жизнь «Литературки» и накануне первой русской
революции, и в период ее «реставрации» (1912–1917), стремительно вырвалось наружу в 1918–1919 годах (Биск называет этот период «самым блестящим» в жизни “Литературки”»). Именно тогда «молодым», боровшимся против «адвокатского красноречия», удается взорвать «Литературку» изнутри, создав в ее рамках свое собственное объединение – кружок «Среда». Инициатором этой идеи, вполне отвечавшей духу революционного времени, был Нат Инбер[44]. В одесской литературной жизни тех бурных лет, когда разного рода кружки, клубы и объединения возникали чуть ли не ежедневно, «Среда», образованная при Литературно-художественном обществе в конце 1917 года и преемственно с ним связанная, оказалась верным приютом для молодых поэтов, их мастерской и сценой одновременно. Именно из «Среды» вышли и Эдуард Багрицкий, и Юрий Олеша, и Валентин Катаев[45].
Два последних года, проведенных Биском на юге России, образуют особый, до предела насыщенный период его жизни, отмеченный, по меньшей мере, двумя событиями. Первое из них – брак с одесситкой Бертой Александровной Турянской (1889–1977)[46]; в марте 1919 г. у них родился сын Анатолий[47]. Второе событие в жизни Биска – появление в одесском издательстве «Омфалос» книги его стихотворных переводов из Рильке[48].
Книга, которую Биск мечтал издать еще в 1911 г.[49], увидела свет в самый разгар одесской «смуты» (город переходил из рук в руки) и тем не менее была замечена критикой. «Собрание переводов Ал. Биска – плод долголетнего любовного следования за творчеством Рильке, – писал Ал. Дробинский. – <…> г. Биск – вдумчивый и трудолюбивый переводчик. Он не останавливается на раз исполненном труде, но возвращается к нему, перерабатывает, оттеняет (ср. редакцию его переводов в разных журналах с редакцией в сборнике). <…> Некоторые переводы – если не быть критиком-педантом – следует признать настоящими шедеврами»[50].
Рецензент не слишком преувеличивал: для своего времени переводы Биска, действительно, весьма профессиональны (многие из них и поныне включаются в сборники Рильке на русском языке). Однако значение книги 1919 г. – не только в качестве переводов, но и в самом «событии»: это была первая в России книга Рильке, позволяющая почувствовать и понять великого германского поэта[51].
Выпуская в свет «Собрание стихов» Рильке в переводе Биска, издательство «Омфалос» на с. 93 уведомляло читателей, что к печати готовится новая книга переводов: «Стефан Георге. Год души. Лирика в переводе Александра Биска». Аристократический Георге, «мастер», достигший в своем творчестве особой звучности и пластичности стиха, принадлежал, наряду с Рильке, к тем немецким поэтам, чья лирика вдохновляла Биска в течение многих лет. 18 сентября 1911 г. он сообщал Брюсову из Харькова, что заканчивает перевод первой части книги Георге «Год души» ( «Jahr der Seele») и посылает ему одиннадцать стихотворений[52]. Отдельные переводы из Георге Биск публиковал в русской периодической печати; 5 февраля 1919 г. он читал некоторые из них на очередном собрании «Среды»[53].
Биск не только участвует в публичных чтениях – его имя в 1918–1919 гг. постоянно мелькает на страницах различных одесских изданий («Огоньки», «Южные огоньки», «Большая крокодила», «Фигаро» и др.). Можно сказать, что именно в эти годы Александр Биск находится в расцвете своих творческих возможностей; в блестящей плеяде молодых одесситов он кажется одним из многообещающих. Но в отличие от Багрицкого, В. Инбер, В. Катаева, Олеши и др., литературная известность не стала уделом Биска. История распорядилась по-своему. В январе 1920 г. «последним пароходом» Биск покидает Россию, рассчитывая, впрочем, вернуться через несколько недель[54]. С ним рядом – его жена и девятимесячный сын. Тогда же эмигрировали из России и другие члены его семьи: отец, сестра Екатерина и брат Михаил. Вспоминая в позднейшее время о том, что осталось в Одессе, Биск сокрушался прежде всего о своей библиотеке, любовно собиравшейся в течении многих лет. В ней было, по его словам, немало библиофильских редкостей[55], в их числе - томики стихов (первоиздания) Рильке[56].
* * *
Вторая – эмигрантская – жизнь Александра Биска началась в
Болгарии; в этой стране он задержался на целых семь лет. Сведений о его пребывании в Варне сохранилось немного, хотя известно, что именно тогда Биск начал всерьез заниматься филателией. Страсть к почтовым маркам, свойственная ему с детства, станет на Западе его основным занятием и обеспечит ему в дальнейшем безбедное существование[57].
В 1927 г. Биск переселился в Бельгию, где, наладив свой быт, прожил вплоть до немецкого вторжения. Однако в 1940 г., чтобы спасти себя, ему приходится бежать от нацистов точно так же, как двадцатью годами ранее – от большевиков. Квартира, нажитое имущество, книги – все остается в оккупированном Брюсселе. Укрывшись в «свободной зоне» Франции (близ Монпелье), Биск готовится к новой эмиграции. Вместе с другими евреями (многие - выходцы из России) он ждет разрешения на въезд в США. Летом 1942 г. Биски сходят с парохода на американский берег. Америка оказалась надежным прибежищем для изгоя Биска; поселившись в Нью-Йорке на Риверсайд-драйв, он проводит здесь последние тридцать лет своей жизни.
Двадцать два года, прожитые в Западной Европе, оказались для Биска в творческом отношении почти бесплодными. Изредка, впрочем, он пишет стихи, часто – шуточные; о его переводах этого времени ничего неизвестно. По причинам, о которых можно только догадываться, Биск оказывается совершенно оторванным от культурной жизни русской эмиграции; ни в парижских, ни в берлинских русских изданиях того времени он не участвует и почти не печатается. Проникнутое ностальгическиими чувствами стихотворение «Русь» («Вот Русь моя: в углу, киотом...»), написанное в Болгарии и впервые появившееся в рижской газете «Слово» (1926. № 178), – случай, скорее, исключительный.
Если же оценить, с этой точки зрения, три десятилетия, прожитые Биском в Америке, то возникает совершенно иная картина.
Несмотря на солидный возраст, Биск становится деятельным участником нью-йоркской литературной жизни. Как и в пору своей одесской юности, он вновь выступает публично на вечерах и собраниях, печатается в наиболее видных и влиятельных американских (на русском языке) периодических изданиях («Новый журнал», «Новое русское слово»), встречается или вступает в переписку с видными деятелями русской культуры в эмиграции... В течение ряда лет Биск – председатель нью-йоркского (основанного в 1939 г.) «Кружка русских поэтов в Америке»[58]; до конца своих дней – председатель ревизионной комиссии Литературного фонда.
В Нью-Йорке Биск находит ряд своих старых друзей и знакомых, в том числе – одесских: А. Г. Аронсона, П. Е. Ершова, И. М. Троцкого, М. О. Цетлина и др. (следует упомянуть и о том, что Биск состоял членом созданного в 1943 г. нью-йоркского Одесского землячества). Оглядываясь назад, Биск все отчетливей сознает, что оказался участником и очевидцем культурной эпохи, ушедшей в прошлое. Рассказать о тех, кого он знал и видел, Биск считал своим обязательством перед потомством; поэтому в его послевоенных публикациях мемуаристика занимает немаловажное место. «...Самые незначительные факты из эпохи Серебряного века нельзя отбросить, а нужно как-то сохранить для будущих поколений», – заявлял Биск в своем очерке о Париже[59]. «Мало кто остался в живых из той эпохи, – пока не поздно, надо поделиться тем немногим, что еще сохранилось в памяти», – повторяет он ту же мысль в письме к М. В. Вейнбауму 24 августа 1971 г.[60] Так, благодаря Биску-мемуаристу мы располагаем сегодня ценными свидетельствами о культурной жизни старой Одессы. Наиболее ценным среди ряда мемуарных очерков Биска той эпохи является, бесспорно, «Одесская Литературка»; статья содержит немало фактов, помогающих высветлить панораму литературной жизни Одессы в начале ХХ века[61]. С воспоминаниями о «Литературке» Биск выступал в 1940-е–1950-е гг. неоднократно[62].
Наряду с воспоминаниями, Биск регулярно публикует в эмигрантской русской печати статьи и рецензии, посвященные либо культуре прошлого, либо современной (эмигрантской) поэзии. Взятые вместе, они образуют существенную часть литературного наследия Биска, доныне почти целиком похороненную в пожелтевших от
времени подшивках «Нового русского слова»[63].
В своих литературных симпатиях и вкусах Биск по-прежнему остается горячим поклонником Рильке, который безусловно заслонил для него всех других поэтов ХХ века. Новые переводы из Рильке Биск печатает в 1943 г. в «Новом журнале»[64]; позднее – в сборнике «Четырнадцать», изданном «Кружком русских поэтов в Америке» (Нью-Йорк, 1949). Наконец, в конце 1957 г. в Париже выходит в свет однотомник Рильке, содержащий 150 стихотворных переводов Биска ( из них 72 новых, ранее нигде не печатавшихся) – итог его многолетней работы[65]. В пространном и подчас достаточно субъективном предисловии Биск вновь формулирует основные принципы своей переводческой работы: «Переводчик не может воссоздать удовлетворительно то, что его не волнует <…> чтобы перевести стихотворение, надо в него прежде всего влюбиться, надо сжиться с ним, проникнуть в его музыкальную сущность (что особенно важно у Рильке) и лишь тогда попробовать сказать то же самое и в том же тоне на своем языке»[66].
К числу помещенных в книге новых переводов, выполненных уже в эмиграции, относится ряд стихов из сборника «Новые стихотворения» («Голубая гортензия», «Карусель», «Ночная поездка»), а также несколько «Сонетов к Орфею» (одноименный сборник Рильке был издан в 1922 г.). Что же касается знаменитых «Дуинезских элегий» (первое издание – 1922), то Биск даже не принимался за их перевод; новаторство Рильке, пытавшегося освоить в «Элегиях» еще неведомые области немецкой поэтической речи, не отвечало представлениям Биска о «подлинной» поэзии. «”Элегии“ мне не хотелось переводить, - признавался он В. Ф. Маркову (письмо от 11 февраля 1958 г.). – Это, по-моему, уже по ту сторону поэзии»[67].
Свою книгу Биск разослал тем русским критикам и литературоведам (в эмиграции), которых считал достаточно сведущими и способными высказаться о его работе: Г. Адамовичу, В. Вейдле, М. Вейнбауму, К. Померанцеву, Г. Струве, Ю. Терапиано (из них откликнулся лишь последний). Наиболее авторитетным, однако, Биск считал В. Ф. Маркова, знатока и переводчика Рильке. «Прекрасных критиков есть несколько, – заявляет Биск в том же письме – но критиков, знающих Рильке в оригинале вряд ли найдется, за исключением... В. Маркова»[68]. Биск не обманулся в своих предположениях. Рецензия Маркова, напечатанная в нью-йоркском альманахе «Опыты», оказалась по существу развернутой статьей и, пожалуй, самым вдумчивым отзывом, которого когда-либо удостаивался Биск-переводчик.
«При нормальном положении вещей, – писал В. Ф. Марков, – А. Биск уже давно был бы «наместником» Рильке в России. <…> Здесь перед нами переводчик, который не только дольше всех переводит Рильке и больше всех его переводил, но и лучше остальных (более или менее случайных) переводчиков чувствует и передает величайшего западноевропейского поэта двадцатого века. В будущем имя Биска на русской почве, вероятно, будет также неотделимо от Рильке, как имя Курочкина от Беранже или Михайлова от Гейне»[69].
Рецензия Маркова на книгу Биска завершила ряд других отзывов. Еще в феврале 1958 г., вслед за Терапиано, с хвалебным словом выступил П. Е. Ершов. «Переводчик, – так заканчивалась его статья, – поистине совершил сладостный подвиг <…> любители поэзии получают ценный подарок. Будем надеяться, что и на родине эта книга найдет в свое время благодарное признание»[70].
Последние слова – не случайные. Биск с огромным вниманием следил за тем, что происходило «на родине» и втайне надеялся, что его труд переводчика будет рано или поздно отмечен в России. В какой-то мере его надежды сбылись: в начале марта 1958 г. Биска достиг восторженный отзыв на его книгу, присланный из Советского Союза. Ален Боске в Париже передал двадцать экземпляров книги одному из советских представителей («для библиотек»), тот отправил экземпляры в Москву, и один из них попал в руки Б. Л. Пастернака, давнего поклонника Рильке и переводчика его поэзии. Прочитав переводы Биска, Пастернак немедленно отправил ему (через парижского издателя, чей адрес был указан в книге) следующие строки:
«...Я прежде никогда не видел Ваших переводов. Если бы я знал их раньше, я бы расстался с убеждением, что Рильке еще не знают по-русски и не имеют о нем представления. Самое существенное и неуловимое Вами передано с редкой удачей. Поздравляю Вас со всем большим и недостижимым, что завоевывает такая победа»[71].
Биск гордился отзывом Пастернака и даже видел в нем – на фоне хрущевский «оттепели» – некий символический смысл. 17 марта 1958 г. он писал В. Ф. Маркову, что сам факт письма «имеет громадное общественное значение: ведь это первый мост, переброшенный оттуда явно-эмигрантскому писателю. Скажу Вам только, что это вызвало исключительную сенсацию, т<ак> к<ак> ничего подобного д<о> с<их> п<ор> не было...»[72]. Другие же современники оценивали мнение Пастернака о переводах Биска как явно завышенное. «...Похвалы Пастернака этим переводам, – писал, например, Г. П. Струве 21 июля 1973 г. В. В. Вейдле – можно объяснить только его «доброй душой», невозможностью для него не похвалить (смолчать он иногда, может быть, и мог, но случаев, когда он хвалил очень слабые вещи, немало...»[73]
Увлеченность поэзией Рильке проявлялась у Биска не только в переводах – его волновало все, что так или иначе было связано с именем Рильке. Живя в Америке, он, как и прежде в России, интересовался новыми изданиями Рильке, его письмами, книгами о нем (в начале 1970-х гг. в его руки попал советский однотомник, выпущенный московским издательством «Искусство» в 1971 г.). Суждения о германском поэте, его мировоззрении, поэтической манере отразились не только в его предисловии к книге 1957 г. – они обильно рассыпаны и в письмах Биска к разным лицам. Кроме того, живя в Нью-Йорке, Биск встречается с несколькими людьми, лично знавшими Рильке. «Oscar Maria Graf, немецкий поэт, живущий в N. Y., – рассказывает, например, Биск В. Ф. Маркову 19 апреля 1958 г. – показывал мне несколько предлогов у Рильке, которые он нашел не hochdeutsch (хотя сам Graf тоже баварец). Жаль, что я не записал»[74]. А в следующем письме Биск подробно рассказывает о своей встрече с И. Блументаль-Вайс, «которая в свое время переписывалась с Рильке и которая, помимо этого, имела доступ к частным корреспонденциям, недоступным широкой публике»[75].
Воодушевленный успехом своих переводов из Рильке (и, конечно, отзывом Пастернака), Биск начинает готовить к печати новую книгу. Она должна была, по его замыслу, объединить в себе лучшие стихи и переводы (подзаголовок – «Избранные стихи»), выполненные им в течение почти шестидесяти лет (1903–1961) – за исключением Рильке. Озаглавив новую книгу «Чужое и свое», Биск включил в нее переводы из семи немецких и девяти французских поэтов; открывалась же она переводами из Стефана Георге.
Появившись в самом конце 1961 г. в том же парижском издательстве, новая книга Биска привлекла к себе, однако, куда меньшее внимание, чем предыдущая. Не удивительно: соединение под одной обложкой «своего» и «чужого», отражая творческий облик самого Биска, понимавшего перевод как способ выявления собственного «я», оказалось в целом малоудачным: оригинальные стихи Биска (в частности шуточные) плохо сочетались с утонченной лирикой Георге или «стальными» сонетами Эредиа (в отдельных случаях, правда, – великолепно переведенными). Биск упорно искал рецензента для «Своего и чужого», но тщетно: очевидная неоднородность, «разнокалиберность» поэтических текстов, явно настораживала читателей книги.
«Совестно Вас просить, – писал Биск В. Ф. Маркову 18 декабря 1961 г., – но т<ак> к<ак> это безусловно моя последняя книга, то б<ыть> м<ожет> на рождественских каникулах у Вас найдется время написать отзыв о ней для «Нового журнала» ? Никого кроме Вас не вижу, чтобы оценить переводы, которые я считаю вернейшим элементом в моей книге. Если Вам нужны оригиналы, особенно Стефана Георге, я охотно пошлю Вам по Вашему требованию – хоть несколько только, для образца. –
Я понимаю всю «настойчивость» этой просьбы, но, повторяю, в эмиграции я никого не вижу... Грустно сознавать, что именно в Советской России отношение иное. Отзыв Пастернака Вам известен (о моем Рильке). Проф. Аникст, человек, говорят, очень строгий, горячо рекомендовал студентам мои переводы, также и А. А. Смирнов (переводчик «Дон Кихота)»[76].
Однако В. Ф. Марков воздержался рецензировать «Свое и чужое», что огорчило Биска. В своем ответном (последнем из сохранившихся) письме к нему Биск комментирует: «Я обратился к Вам, т<ак> к<ак> не вижу никого, кто мог бы, кроме Вас, оценить переводы. – Это «творчество» все еще считается у нас «вторым сортом». Вот почему мне хотелось обратиться к человеку, который знает, что это такое. Приходится вернуться к прежнему странному мнению, что в Сов<етской> России имеются ценители, а здесь их просто нет. – Вот и Гр<игорий> Як<овлевич> Аронсон прочел о моей книге замечательный доклад, но говорил он об оригинальных стихах, которые, как Вы знаете, я поместил на задворках.
Очень и очень сожалею, особенно потому, что отнял у Вас и так уж довольно много времени <…>
И я счастлив, что мой Рильке пришелся Вам по вкусу.
Что касается «обиды», то мне 79 лет – это время прошло»[77].
Неуспех книги «Свое и чужое», видимо, огорчил Биска; словно сознавая, что время для него воистину «прошло», он в последующие годы, насколько известно, уже не пишет стихов и не пытается переводить немецких и французских поэтов. Его участие в литературной жизни русской эмиграции естественно затухает.
Впрочем, до конца своих дней Биск сохраняет свойственные ему живость ума и бодрость духа. Он посещает, насколько позволяют силы, литературные собрания и вечера, внимательно следит за газетными и журнальными публикациями, читает и перечитывает любимых поэтов. В начале 1973 года он празднует свой 90-летний юбилей; от друзей и близких поступает множество приветствий.
«... Рука у меня дрожит, – пишет Биск Валерию Перелешину 14 февраля 1973 г., – <…> но голова пока в полном порядке. Могу прочитать наизусть все «Горе от ума» и «Сон статского советника Попова» (мое любимое) <…> и великое множество стихов (конечно, Мандельштама и Пастернака)»[78].
Любопытна фраза в следующем письме Биска к Валерию Перелешину, за которой вполне угадываются контакты эмигрантов «первой волны» с нараставшей «третьей»: «Пишите, я здесь остался один из моего поколенья. Советские выходцы (за исключением Ульяновых и Нонны Белавиной) для меня не существуют»[79].
Последнее письмо Биска к Перелешину датировано 18 апреля 1973 г. – в нем упоминается Рильке («у Рильке религиозных стихов нет») и идет речь о переводах Е. Витковского. А менее чем через две недели Биск становится жертвой несчастного случая. В ночь с 30 апреля на 1 мая в лейквудском отеле «Манхэттен» (под Нью-Йорком), где остановился Биск со своим братом Михаилом, вспыхнул пожар.
«Михаил Акимович проснулся в 2 часа 10 минут от сильного шума и запаха гари. Встал, открыл дверь номера и увидел, что весь коридор был уже в огне. В коридоре были двое пожарных.
– Есть ли тут кто-нибудь, кроме Вас ? – крикнул один.
– Мой брат находится в комнате № 22, – ответил М. А. Биск. – Нужно выломать дверь. <…>
Что сделали пожарные, бывшие в коридоре, – неизвестно. Во всяком случае, дверь они не выломали. Возможно, стучали, но Александр Биск в последние годы страдал глухотой и мог их стука не услышать. Возможно, им помешал огонь, бушевавший уже во всем здании.
Александр Биск должен был задохнуться в своей постели от дыма. Вчера, когда пожарные смогли, наконец, локализировать пожар и проникнуть внутрь, они нашли четыре трупа, – среди них и труп Александра Акимовича Биска»[80].
4 мая родные и друзья погибшего собрались в мемориальной часовне Парк Вест, чтобы отдать последний долг ушедшему. Однако заупокойное моление не состоялось. В последний момент выяснилось, что Биск завещал похоронить его без заупокойных молитв и надгробных речей. Воля его была выполнена. Гроб доставили на нью-йоркское еврейское кладбище Бейт Эль и предали прах земле на одесском участке[81].
Прощаясь с Александром Биском, Нонна Белавина читала стихи его памяти:
Кончаются все пути,
И всех нас ждет тишина...[82]
На похоронах присутствовала вся семья: Бетти Биск; сын Анатолий (Ален Боске) и его жена Норма; сестра Екатерина с детьми Виктором и Ивлин; брат Михаил с дочерью Ирэн и сыном Алланом.
C.- Петербург – Нью-Йорк,
1998–2000.
Примечания
* Публикуемый ниже текст представляет собой сокращенный, местами уточненный вариант работы «Александр Биск и одесская “Литературка”» (Диаспора. Вып. 1. Новые материалы. Париж – СПб., 2001. С. 95–141).
[1] См.: Русские писатели 1800-1917. Биографический словарь. Т. 1. М., 1992. С. 270. Отдельные неточности перешли из этой статьи в последующие публикации и био-библиографические справки.
Краткую библиографию работ о Биске см. в кн.: Словарь поэтов русского Зарубежья. Под общей ред. Вадима Крейда. СПб., 1999. С. 32. См. также:
Е. Л. Яворская. Одесский переводчик Р. М. Рильке // «Дом князя Гагарина...» Сборник статей и публикаций. Вып. 1. Одесса, 1997. С. 121–133: К. Азадовский. Rilkeana // Studies in Honor of Wojciech Zalewski. Edited by Lazar Fleishman. Stanford, 1999. P. 192–199; В. Хазан. Marginalis // Еврейский книгоноша (Москва–Иерусалим). 2003. № 3. С.
[2] Аким Соломонович Биск, в 1910-х гг. – председатель одесского Общества взаимопомощи ювелиров, часовщиков и граверов, умер в Париже в апреле 1932 г. в возрасте 80 лет (Последние новсти. 1932. № 4055. 26 апреля. С. 4).
[3] Из статья Биска «Одесская «Литературка» (Одесское Литературно-Артистическое общество)» (см. примеч. 61).
[5] М. В<ейнбаум>. 90-летие поэта А. А. Биска // Новое русское слово (Нью-Йорк). 1973. № 22895. 18 февраля. С. 4.
Марк Ефимович Вейнбаум (1890–1973) – многолетний редактор «Нового русского слова». Вильгельм Вундт (1832–1920) – немецкий психолог, физиолог, философ.
[6] «Песни девушек» Рильке (нем.) – стихотворный цикл, опубликованный в берлинском литературно-художественном журнале «Pan» (1898. Heft 1V. S. 209– 212).
[8] «...Я занимался Рильке с 1905 года...», – писал Биск переводчику Е. В. Витковскому ( личный архив Е. В. Витковского, Москва).
[9] См.: К. Гамсун. Победа женщины // Южные записки. 1905. № 45. 6 ноября. С. 22–27. В том же номере – «Норвежские сонеты» Биска (С. 12).
[12] РГБ. Ф. 386. Карт. 77. Ед. хр. 28. Л. 4.
[13] По-видимому, Е. А. Биск так же, как и ее брат, увлекалась художественным переводом. См.: А. Шницлер. Последнее письмо Андрея Тамайера. Новелла. Пер. Е. и А. Биска // Вестник иностранной литературы. 1906. Январь. С. 109–113.
[15] А. Биск. Русский Париж 1906-1908 г. // Современник (Торонто). 1963. № 7. С. 59–68. Перепечатано в кн.: Воспоминания о Серебряном веке. Составитель, автор предисловия и комментариев Вадим Крейд. М., 1993. С. 379–388.
[16] РГБ. Ф. 386. Карт. 77. Ед. хр. 28. Л. 19. Упоминается Александр Яковлевич Брюсов (1885–1956) – брат В. Я. Брюсова, археолог; автор книги стихов «По бездорожью» (М., 1907), изданной под псевдонимом Alexander.
[18] «Мне очень-очень жаль, – писал Биск Брюсову, получив известие о том, что его переводы из Рильке приняты «Русской мыслью», – что переводы, на которые я возлагал особенно надежды, напр<имер>, «Все говорят мне...», «Здесь переулки вкрадчиво идут...», в особенности же «Господь, сосед мой...» – оказались неподходящими. Постараюсь прислать через некоторое время новую серию... Мне, во всяком случае, чрезвычайно приятно, что несколько переводов будут напечатаны в «Рус<ской> Мысли» – особенно же то, что они, хоть отчасти, признаны Вами» (Там же. Л. 22–23).
[19] К публикации в «Русской мысли» следует прибавить перевод стихотворения Рильке «Я живу между явью и днем...», помещенный в петербургском «Новом журнале для всех» (1909. № 4), а также – ряд публикаций в провинциальных газетах.
[20] См., например, стихотворение «На мотив из Бальмонта» («В синем море челн несется, и о волны тихо бьется, / От луны спокойно льется серебристый ровный свет...») // Юго-западная неделя. 1903. № 38. 5 октября. С. 12.
[21] Бахметевский архив в Библиотеке редких книг и рукописей Колумбийского университета (Нью-Йорк, США).
[24] Новая жизнь. 1912. № 5. С. 272.
[25] Стихотворение имеет помету: «Одесса, 1904». Любопытно, что именно это стихотворение Гумилев отобрал для публикации в «Сириусе».
[26] РГБ. Ф. 386. Карт. 77. Ед. хр. 28. Л. 5. Эти слова Биска вряд ли могли вызвать сочувствие Брюсова, сторонника строгого и точно выверенного, «академического» (но не буквального) поэтического перевода.
[27] См.: Одесские новости. 1915. № 9655. 22 марта. С. 3. В подборку стихотворений Рильке в переводе Биска, помещенных в этом номере, входит «Гробница молодой девушки».
[28] Эти слова содержатся в письме Биска к В. Ф. Маркову от 11 февраля 1958 г. (РГАЛИ. Ф. 1348; материалы не обработаны). За помощь в получении копий приношу благодарность Жоржу Шерону.
[29] Отметим, например, регулярное участие Биска в «Керчь-Феодосийском курьере»; в течение февраля-апреля 1913 г. он напечатал в этой газете не менее двух десятков оригинальных стихотворений.
[30] В виду наплыва посетителей Правлению пришлось создать искусственные препоны: попасть на вечера «Литературки» можно было только по рекомендации кого-либо из членов Общества, причем количество рекомендаций также ограничивалось. Несмотря на это зал все равно был переполнен. «Интерес к литературным собеседованиям в лучшей части общества продолжает расти, – отмечал корреспондент. – <…> Литературные четверги давно уже сделались для публики чем-то родным, бесконечно дорогим... Здесь публика оживает духовно» ( Сиг < C. И. Гольдеман>. Около жизни // Одесские новости. 1903. № 6104. 8 октября. С. 3).
[31] См.: Одесские новости. 1904. № 6211. 30 января. С. 3 (вечернее приложение).
[32] Лир. На общественные и литературные темы. Рознь печати. Замолчанный беллетрист // Южные записки. 1903. № 10. 14 марта. С. 413.
[33] В. Жаботинский (Зеев). Пятеро. <Иерусалим>, 1990. С. 23 (глава 3-я, озаглавленная «В ”Литературке“»).
[34] См.: <Б. п.> В Литературно-артистическом клубе // Южная мысль (Одесса). 1912. № 126. 31 января. С. 6.
[35] А. Биск. Усталый май. К юбилею К. Бальмонта. (Из личных впечатлений) // Южная мысль. 1911. № 98. 28 декабря. С. 3.
[36] «Книги Бальмонта, – говорил Биск, – едва ли могут создать правильное представление о том, что таится в глубине его души. А там одиночества и вечная тоска». Процитировав эти слова Биска, корреспондент «Одесских новостей» комментировал: «Так говорил наш местный поэт. Но неужели, говоря о душевной опустошенности хотя бы и символиста-поэта, необходимо прибегать к тому «символическому» методу речи, на котором остановился А. А. Биск? Эта странная певучесть и протяженность интонации, мелодекламирование речи и стремление к эффектам, не всегда достаточно тонкое, все время производили к сожалению, комическое впечатление» (Одесские новости. 1912. № 8620. 14 января. С. 2).
«На первом вечере «Литературки», – иронизировал другой журналист, – самый шумный успех выпал на долю г. Биска. Но, как это всегда бывает, когда публике приходится оценивать прекрасное, как это было, наконец, и с самим Бальмонтом, о котором читал Биск, – публика оценила его не сразу, а так сказать с опозданием. Когда г. Биск мило кончил свой прелестный реферат, она хранила гробовое молчание...» (Зозуля. В старых стенах // Крокодил (Одесса). 1912. Январь. Специальное приложение к № 4).
[37] Cтихотворная пародия на выступление Биска (подпись – Зини) была помещена в том же номере журнала «Крокодил» (см. предыдущ. примеч.): «...Я с трудом осилил зев. / Битых полчаса с излишком / Мучать двадцать тысяч душ... / Вот скандал! / Лучше б сразу он сказал / Просто: “Я знаком с Бальмонтом”». Шаржи на докладчиков (в том числе и на Биска) появились в газете «Одесские новости» (1912. № 8620. 14 января. С. 2).
[39] См., например, парижские корреспонденции Биска: Забытый юбилей (Макс Штирнер) // Одесские новости. 1906. № 7052. 12 октября. С. 3; Жизнь и творчество. (По поводу анкеты К. Чуковского) // Там же. № 7102. 10 декабря. С. 2; и др.
[40] Приводим лишь некоторые из них: Аполлон Коринфский (К 25-летию его литературной деятельности) // Южная мысль. 1911. № 86. 13 декабря. С. 2; «Вена» (Петербургские впечатления) // Там же. № 95. 23 декабря. С. 2; Русская поэзия в 1911 году // Там же. 1912. № 102. 1 января. С. 6–7; Об одном стихотворении Пушкина («Анчар») // Там же. 1912. № 125. 29 января. С. 2–3; Ледяной дворец. (Поэзия Хозе-Мария де Эредиа) // Там же. 1912. № 246. 24 июня. С. 3.
2 А. Биск. Чего желает женщина ? (По поводу анкеты Александра Тамарина) // Южная мысль. 1911. № 77. 1 декабря. С. 2. Под «анкетой» Биск имел в виду статью журналиста А. А. Тамарина «Чего иногда желает женщина ?» (Южная мысль. 1911. № 68. 20 ноября. С. 3); статья завершалась вопросом к читательницам «Чего хочет женщина ?»
[44] Натан Осипович (Иосифович) Инбер (литературное имя – Нат Инбер) – публицист, журналист. Сын журналиста Осипа Ильича Инбера, секретаря «Литературки». Первый муж Веры Инбер (урожд. Шпенцер), отец их дочери, писательницы Жанны Гаузнер. В начале 1910-х гг. жил в Париже, где возглавлял Кружок русских журналистов. Весной 1919 г. эмигрировал в Константинополь.
[45] «Много воспоминаний читал я об этом времени, – напишет позднее Биск в статье, посвященной памяти Л. Гроссмана, – но ни у Олеши, ни у Катаева, ни у Багрицкого нигде ни малейшего намека на наш кружок, а только лишь о будущей (уже в большевицкое время) «Зеленой лампе». Очевидно, вспоминать о «буржуйском» времени возбраняется» ( А. Биск. Молодые годы Леонида Гроссмана. ( Материалы для биографии ) // Новое русское слово. 1966. № 19305. 16 января. С. 8 ).
[46] О Б. А. Турянской известно, что она брала в юности уроки игры на скрипке у Леопольда Ауэра. Впоследствии, уже в США, увлекшись скульптурой, Бетти Биск стала ученицей Александра Архипенко. Умерла в Париже.
[47] Впоследствии – известный французский писатель Ален Боске (Bosquet). Умер в Париже в апреле 1998 г. Посвятил две книги своим родителям: A. Bosquet. Une mère russe. Paris, 1978 (рус. перевод – 1998); А .Bosquet. Lettre à mon père qui aurait eu cent ans. Paris, 1986.
[48] Р. М. Рильке. Собрание стихотворений в переводе Александра Биска. Одесса. 1919. Предсиловие переводчика датировано: «Март 1919». Книга вышла в свет, по всей видимости, в июле. В нее, по утверждению переводчика, вошло 66 стихотворений из 120-ти, им переведенных; 35 стихотворений публиковалось впервые.
[49] См. цитированное выше письмо Биска к Брюсову от 20 февраля 1911 г. Кроме того на обложке сборника «Рассыпанное ожерелье» было напечатано предуведомление о двух готовящихся к печати книгах (в переводе Биска): 1. Райнер Мария Рильке. Песни девушек; 2. Переводы из Стефана Георге, Альфреда Момберта, Гуго фон Гофмансталя, Ж.-М. де Эредиа, Э. Верхарна и др.
[50] Одесские новости. 1919. № 11084. 9/22 декабря. С. 2. Известна также рецензия в феодосийской газете «Крымская мысль» (1920. № 30. 6 февраля. С.4; автор – Як<ов> К<озловский>.
[51] До этого, в 1911 г., вышел роман «Заметки Мальте-Лауридс Бригге» в переводе Л. Горбуновой; в 1913 г. – «Книга Часов» в переводе Ю. Анисимова; в 1914 г. – «Жизнь Марии» в переводе В. Маккавейского. Следующая (после 1919 г.) книга стихов Рильке (в переводах Т. Сильман) появится лишь в 1965 г. – почти полвека спустя и уже в другую эпоху!
[52] РГБ. Ф. 386. Карт. 77. Ед. хр. 28. л. 31. Из следующего письма Биска (от 13 октября 1912 г. из Одессы) явствует, что эти переводы оставались «в распоряжении ”Русской мысли“» (Л. 32), однако напечатаны не были.
[54] См.: М. В<ейнбаум>. 90-летие поэта А. А. Биска // Новое русское слово. 1973. № 22895. 18 февраля. С. 4.
[55] ««Примерно в 1912 г., – рассказывал Биск В. Ф. Маркову 28 декабря 1958 г. – Лишиц <имеется в виду поэт и переводчик Б. К. Лившиц. – К. А.> подарил мне в Киеве свою изумительную «Флейту Марсия», изданную в количестве... 40 экземпляров. Конечно, пропала – осталась в России вместе с бесценными первыми книжками Рильке (до «Mir zur Feier»), первой книжкой Иннок<ентия> Аненнского и другими Leckerbissen» (РГАЛИ. Ф. 1348; Leckerbisen. – лакомства; нем.).
[56] О судьбе стихотворных сборников Рильке, в свое время принадлежавших Биску, см.: К. Азадовский. Rilkeana. С. 199.
[57] «В Варне (Болгария), – вспоминал Биск, – мой отец открыл комиссионный магазин, где я выставил и марки. Сейчас же нашлась клиентура. С течением времени я сделался членом разных клубов. <…> Я отношусь к маркам серьезно. Они помогли мне быть всегда самостоятельным и ни от кого не зависеть» (М. В<ейнбаум>. 90-летие поэта А. А. Биска // Новое русское слово. 1973. № 22895. 18 февраля. С. 4. Ален Боске утверждал, что таких знатоков филателии, каким был его отец, «в мире раз-два и обчелся» (А. Боске. Русская мать. С. 100).
[58] См.: И. Троцкий. Новые русско-еврейские эмигранты в Соединенных Штатах // Книга о русском еврействе 1917–1967. Под ред. Я. Г. Фрумкина, Г. Я. Аронсона и А. А. Гольденвейзера. Нью-Йорк, 1968. С. 406.
[61] А. Биск. Одесская «Литературка» (Одесское Литературно-Артистическое общество). Отрывки из доклада // Новое руссское слово. 1947. № 12783. 27 апреля. С. 2, 8. Републикация (с подробным комментарием) – в кн.: Диаспора. Вып. 1. Новые материалы. С. 115–141.
Тот же (в иной редакции) текст опубликован Е. Л. Яворской в кн. «Дом князя Гагарина...» Сборник статей и публикаций. С. 121–133.
[62] Так, Биск читал свои воспоминания о «Литературке» в ноябре 1959 г. в нью-йоркском «Русском литературном обществе»; вместе с ним на том же вечере выступал и П. Е. Ершов. «А. Биск и П. Е. Ершов, – сообщалось в газетном отчете, – посвятили свои доклады одесскому литературном миру, – о «Литературке» и «Среде» вспоминал Биск <...> О студенческом кружке поэтов рассказывал Ершов» (Новое русское слово. 1959. № 17059. 3 декабря. С. 3).
[63] Укажем некоторые из них, опубликованные в «Новом русском слове» (перечень далеко не исчерпывающий; статьи, указанные в другом месте данной статьи, не приводятся):
Язык провинции (Causerie) // 1947. № 13023. 21 декабря. С. 8; Грехи Пушкина // 1949. № 13561. 12 июня. С. 8; Загадка «Ревизора» // 1949. № 13722. 20 ноября. С. 3; О стихах Гизелы Лахман < Г. Лахман. Пленные слова. Нью-Йорк. 1952> // 1952. № 14856. 28 декабря. С. 8; Тайна вдохновения. Размышления над книгой стихов <София Прегель. Берега. Четвертая книга стихов. Париж, 1953> // 1953. № 15079. 9 августа. С. 8; Прикосновенье <Д. Кленовский. Прикосновенье. Мюнхен, 1959> // 1959. № 16859. 17 мая. С. 8; Страшная книга <Р. Блох и М. Горлин. Избранные стихотворения. Париж, 1959> // 1959. № 17048. 22 ноября. С. 8; Литература и космография // 1964. № 18864. 1 ноября. С. 8.
[65] А. Биск. Избранное из Райнера Марии Рильке. Издание второе, значительно дополненное. Paris, <1957>. Книга имеет посвящение (A Alain Bosquet) и короткое французское предисловие следующего содержания:
«По твоему настоянию, дорогой сын, я решился на переиздание стихов Райнера Мария Рильке в том русском переводе, что был напечатан в 1919 году, в самый разгар гражданской войны.
Судьба устроила так, что ты, французский поэт, и я, русский поэт, пишем на разных языках; не единственный ли это случай в мировой литературе, оказавшийся возможным в злосчастную первую половину двадцатого века ?
Пусть же стихи немецкого поэта, чьей духовной родиной была Россия, а второй любовью – Франция, станут символом братства между народами, увы, столь трудно осуществимого».
[66] Там же. С. 10–11.
[68] Там же.
[70] П. Ершов. Стихи, переводы, Рильке и А. Биск // Новое русское слово. 1958. № 16304. 16 февраля. С. 8
[71] Дата письма – 24 февраля 1958 г. Опубликовано: Новое русское слово. 1958. 16 марта. См. также: Русская мысль (Париж). № 3007. 1974. 11 июля. С. 3).
[74] РГАЛИ. Ф. 1348. Hochdeutsch – нормативный литературный немецкий язык. Оскар Мария Граф (1894-1967) – немецкий писатель. Встречался с Рильке в Мюнхене в 1919 г. Эмигрировал из Германии в 1933 г. С 1938 г. – в США. Умер в Нью-Йорке.
[75] Письмо от 24 апреля 1958 г. // Там же.
Ильзе Блюменталь-Вайс (1899–1987) – поэтесса; автор статьи «Rainer Maria Rilke und das Judentum» («Райнер Мария Рильке и еврейство»), опубликованной в журнале «Deutsche Rundschau» (1958. Heft 3. S. 268–279). Переписывалась с Рильке в 1921 г. Потеряла мужа и сына в Освенциме; с 1945 г. – в США. Умерла в Нью-Йорке.
[76] Там же. Аникст Александр Абрамович (1910-1989) – литературовед, театровед.
С 1955 г. – старший научный сотрудник Института истории искусств (Москва). Изучал творчество Шекспира, историю английского и американского театров; автор книг по теории драматического искусства.
Cмирнов Александр Александрович (1883-1962) – литературовед, переводчик, критик; специалист по романской и кельтской филологии; шекспировед Профессор кафедры истории зарубежных литератур Ленинградского университета. Редактировал (совместно с Б. А. Кржевским) перевод «Дон-Кихота» (Т.1-2. «Academia». Л.-М., 1929-1932). Переводчик – Григорий Леонидович Лозинский (1889-1942; брат М. Л. Лозинского) находился с 1922 г. в эмиграции, в связи с чем его имя на титульном листе не указано.
[77] Там же. Григорий Яковлевич Аронсон (1887–1968) – поэт, журналист; сотрудник «Нового русского слова». Автор книг «На заре красного террора» (Берлин, 1929) и «Революционная юность. Воспоминания 1903–1917 г.» (Нью-Йорк, 1961).
[78] Бахметевский архив Колумбийского университета (Нью-Йорк, США). «Сон Попова» – поэма А. К. Толстого (1873), впервые опубликованная в 1878 г. за границей.
[79] Письмо от 16 марта 1973 г. // Там же. Ульяновы т. е. семья писателя Николая Ивановича Ульянова (1904/1905–1985); Белавина (в замужестве – Миклашевская) Нонна Сергеевна (род. в 1915 г.) – поэтесса. В США – с 1949 г. Жила в Плэйн Вью (штат Нью-Йорк). В настоящее время - во Флориде.
[80] Новое русское слово. 1973. № 22968. 2 мая. С. 1. Заметка (без подписи), под заголовком: «В пожаре, в Лейквуде, погиб поэт Александр Биск».
[81] Новое русское слово. 1973. № 22972. 6 мая. С. 3. Заметка под заголовком «Похороны А. А. Биска» (раздел «Хроника»).
[82] Н. Белавина. Памяти А. А. Биска // Новое русское слово. 1973. № 22970. 4 мая. С.3. Некролог «Памяти Александра Биска», написанный Ю. Терапиано, был напечатан значительно позднее (Русская мысль. 1974. № 3007. 11 июля. С. 3).
