/Отрывок/

Гоцмах

    В сороковые годы я уже видела отца на сцене и, хотя моё восприятие его ролей ещё не было вполне зрелым, могу, как мне кажется, поделиться своими впечатлениями и мыслями о спектаклях тех лет. К тому же я могу более осознанно оценить впечатления и мысли других.
    Какая из тех ролей отца, что я видела, полюбилась мне больше других?
    "Фрейлехсу", о котором читатель знает из "Пролога", в моей душе отведено, конечно, особое место, как красочному и мудрому спектаклю-символу.
    И всё же… "Менее известен другой блистательный спектакль ГОСЕТа"¹, относящийся к числу "чудес театра сороковых"². Пока я не прочла эти строки, я упрекала себя в необъективности: в моих глазах этот "другой спектакль" затмил все те спектакли с участием отца, которые мне удалось посмотреть; но, думала я, может, это потому, что он вызывал очень личные для меня ассоциации.
    Моему отцу его роль в этом спектакле тоже была очень близка:
    У актёра личная жизнь сильно связана с его творчеством… Роли, в которых я вспоминаю автобиографические моменты, мне особенно дороги. Хотя при работе над ролью я исхожу всегда из образа, иногда я вношу личные моменты… стараюсь найти черты, созвучные мне… например, в "Блуждающих звёздах".³
    "Блуждающие звёзды" - роман Шолом-Алейхема, рассказывающий о судьбе еврейских актёров на рубеже XIX-го и XX-го веков. Роман инсценирован Добрушиным, поставлен Михоэлсом, оформлен декорациями и костюмами Тышлера и музыкой Пульвера. Премьера состоялась в мае 1941-го года, но потом спектакль шёл долго, до самого конца. Может быть, для того, чтобы я успела его посмотреть и запомнить? С тех самых пор во мне засело ощущение, что, если "Фрейлехс" подводит итог сценическому мастерству моего отца, то "Блуждающие звёзды" как бы обобщают отцовскую сущность.
    Я сидела в зале, по крайней мере, четверть из тех двухсот с лишним раз, что показывали "Блуждающие звёзды", и, как и зал, замирала-затихала, когда "наступала минута Зускина"⁴. Собственно, это была не одна, а целых шестнадцать минут, в течение которых его герой, Гоцмах, стоя посреди заброшенного сарая, именуемого театром, рассказывал о своём житье-бытье.

    Начиная свой монолог, Зускин устами шолом-алейхемовского Гоцмаха говорит о том, что в молодости его держали в театре как мальчика на побегушках, он делал всё, даже ботинки чистил своему хозяину и "звёздам", подметал, убирал в конюшне. Вспомним, как молодой Зускин вначале заведовал в театре кладовой, секретарствовал, мастерил афиши, то-есть тоже делал всё, лишь бы дышать воздухом театра.
    Гоцмах постепенно увлекается и проигрывает свои старые роли, мгновенно переходя от одной к другой.
    Вот он, завязав платком глаза, изображает игру в жмурки (до чего же я любила это место!):

     Гоцмаха поймали,
    Глаза завязали.
    "Где вы, детвора?"
    "Здесь! Лови! Пора!", -

    а затем, без всякого перехода, говорит о тяготах своей нелёгкой жизни, после чего вновь оживляется.
    Теперь это рассказ о том, как ему поручили сыграть, вместо внезапно умершего актёра, роль героя-любовника, и как зрители, едва успел он раскрыть рот, стали хохотать, и тем заразительнее, чем серьёзнее он играл, и как он, упоённый успехом, очнулся, оглушённый пощёчинами директора: "Негодяй, что же ты мне раньше не сказал, что ты комик?!". "Комик? Я и понятия не имел, что это такое. Но с тех пор… я стал играть самые красивые, самые смешные роли", - мечтательно произносит Гоцмах и обращаясь к внимающему ему мальчику Лейблу добавляет:
    Понимаешь ли, как только наступает вечер и ты выходишь на сцену, все горести и печали сейчас же исчезают, словно дым. На сцене я совсем другой человек!⁵

    Как зачарованный, слушает Лейбл Гоцмаха, а зал - Зускина, - понимая, что это он и о себе. Но Гоцмах, забыв о мальчике, уже снова говорит о печальном, вспоминает мать, сестру.
    И тут же "снимает драматизм бешеным каскадом юмора"⁶. "Этим отличалась та грань искусства, когда человеческая боль и юмор идут рядом, как в жизни"⁷. "Кум, кум, кум цу мир!" ("Иди, иди, иди ко мне!"), - снова обращаясь к мальчику, соблазняет его Гоцмах классической песенкой Колдуньи, которую он, как всякий уважающий себя еврейский актёр, как и сам Зускин, играл на пороге своей артистической карьеры. "И как же не пойти, не полюбить этот магический театр, в который манит Гоцмах-Зускин!"⁸. "Есть люди, в речах, во взгляде которых вы чувствуете убеждённость и умение убеждать. И он… у него это было. Он гипнотизировал зал. Зритель не мог отвести от него глаз"⁹. Как можно сбросить с себя это наваждение?
    Мальчика Лейбла Гоцмах в конце концов провоцирует на то, чтобы тот "обокрал родителей и вместе с ним уехал заграницу"¹⁰. Зускин далее объясняет: "Я трактовал этот образ так: Гоцмах увидел в этом мальчике прежде всего будущего замечательного актёра, а не "жертву", которую он как антрепренёр мог эксплуатировать без конца"¹¹. Да, Лейбл становится знаменитым Лео Рафалеско, "блуждающей звездой", а Гоцмах оказывается не более, чем его тенью.
    Но это по роману и пьесе. В спектакле "звёзды меняли свои орбиты… Сам король театра Рафалеско потрясённо взирал на своего шута Гоцмаха… Разве мог он, Рафалеско, так играть, так забывать себя. Нет, это мог только Зускин-Гоцмах"¹². В начале своего монолога Гоцмах расставляет скамейки, имитирующие стулья зрительного зала, заполненного публикой. "Перемещаясь по скамейкам, он совершает чудеса акробатики"¹³, причём вся его динамика органична. Лейбл, как завороженный, слушает обожаемого им Гоцмаха, перешагивает через разделяющие их самейки, не замечая ничего вокруг, и, зацепившись за одну из них, падает.

    У искусствоведа Инны Вишневской, слушавшей монолог Гоцмаха с не меньшим восторгом, чем юный Лейбл, эти скамейки вызывают ассоциацию с пьесой Ионеско, знаменитого основоположника театра абсурда. Пьеса Ионеско, или трагический фарс, так и называется - "Стулья". "Как далеко ещё было до "Стульев" Ионеско, а зускинские стулья уже оживали на сцене, уже повествовали о судьбах и о судьбе"¹⁴. Я думаю о том, что снова определяющей для отца оказалась вещь, пусть не в жизни, а в роли, но в роли, более других ролей отражающей его жизнь.
    Старик и старуха, герои пьесы Ионеско, в последние минуты своей полной унижений жизни расставляют бесчисленные стулья, словно приглашая бесчисленных невидимых зрителей, чтобы поведать им о чём-то самом важном. Рассказчик, третий герой этого трагического фарса, пытается передать это важное зрителям, но не может, поскольку он, как некогда Зускин, лишился дара речи, поскольку он, как Зускин теперь, понял, что подлинного зрителя становится всё меньше.

    Актёр Григорий Лямпе, младший коллега Зускина, тоже потрясённый его Гоцмахом, впервые прочитав роман Шолом-Алейхема после того, как посмотрел спектакль, внутреннне спорил с автором, который - почему-то! - трактовал образ не так, как Вениамин Зускин.
    Спустя почти полвека Лямпе, выступая в Израиле в одном из клубов, рассказывал о Зускине в роли Гоцмаха и показывал мизансцены так, как их строил Зускин. На этом вечере присутствовал начинающий актёр Гера Сендер. "Впервые я видел, чтобы один актёр показывал, как играет другой актёр. Тогда я подумал: наверное, тот актёр действительно был великим… Так я и запомнил - Зускин, Гоцмах"¹⁵. Через пару лет после встречи с Лямпе, на вечере памяти Зускина в Иерусалиме в 1999-м году, Гера прочитает "тот самый" монолог Гоцмаха.
    Всё-таки что-то остаётся от актёра. Гера родился лет через двадцать с лишним после того, как моего отца уже не было на свете, и всё же он угадал, что самое правильное - почтить память Зускина гоцмаховским монологом.
    Свято хранит память о моём отце и его ученица Этель Ковенская. В этом Действии четвёртом, в разделе "Учитель (окончание)", я пишу о том, что, поступив в училище в пятнадцать лет, она параллельно получила в театре центральную женскую роль. Это как раз и была роль Рейзл в "Блуждающих звёздах". "Я ни разу не пропустила ни одного его [Зускина] выхода. У меня был перерыв между сценами, и я торопилась накинуть халат и побежать за кулисы… Но что это? Тот же человек, тот же грим, те же слова, и каждый раз он - другой! Вот что значит чудо настоящего таланта!"¹⁶, - сказала Этель.
    Может быть, читатель сочтёт мои отступления чрезмерными, но, упомянув Ковенскую, не могу не признаться, что глубоко личным переживаниям, которые возникали у меня на спектакле "Блуждающие звёзды", я обязана и ей.
    "Блуждающими звёздами" названы двое влюблённых. В труппе Гоцмаха "звезда" - Лейбл; в труппе Щупака и Муравчика "звезда" - Рейзл. Лейбл и Рейзл, горячо полюбив друг друга ещё в местечке, всю жизнь несут в своих сердцах эту любовь, но встретиться им не суждено, так как гастроли двух трупп не совпадают. Помню, как я, сидя в зале, "болела" за то, чтобы они встретились. Лишь в последнем действии всемирно прославленная певица Роза Спивак, бывшая Рейзл, следя из шикарной ложи нью-йоркского театра за игрой не менее прославленного актёра Лео Рафалеско, внезапно узнаёт в нём своего Лейбла. Они встречаются, чтобы навеки расстаться, ведь жизнь прошла, и у каждого свой путь.
    Я по сей день дружна с Ковенской, но никогда ей не рассказывала, что именно на этом спектакле, благодаря не только игре моего отца, но и тому, как она произнесла фразу: "Спокойной ночи, Лейбл!", - которой её Рейзл навеки прощалась со своим любимым, я впервые прочувствовала понятие "никогда" как неотвратимость вообще, даже необязательно связанную с чем-то конкретным.

    Спектакль продолжается. На деньги, украденные Лейблом, Гоцмах создаёт свой театр; Лейбл становится знаменитым Лео, Гоцмах - важным и элегантным Бернардом Гольцманом; они уезжают в Лондон, затем в Нью-Йорк. "Звезда" Лейбл-Лео восходит всё выше; "звезда" Гоцмаха-Гольцмана, искренняя преданность которого театру разбивается о торгашество лихих американских дельцов, закатывается.
    Гоцмах снова, как в голодной юности, страдает от приступов чахоточного кашля; он снова один, брошенный всеми, даже выпестованным им Лейблом, да ещё на руках у него беспомощная старушка-мать и сестрёнка Златка, влюблённая в Лейбла и тоже брошенная им.

    Случилось так, что в дни, когда на душе у отца было особенно тяжело, вечером шёл именно этот спектакль.
    Есть случаи, когда меня что-то гложет, и это сливается с ролью¹⁷.
    Перед моим внутренним взором возникает утро одного из таких дней, уже после убийства Михоэлса. Отец ходил взад-вперёд по комнате и повторял роль. Вдруг, в каком-то безнадёжном отчаянии, он обнял меня, крепко прижал к себе, и так, уже вместе со мной, продолжал словно бы метаться, бормоча слова текста.
    Вечером на спектакле я увидела ту же сцену, только там был Гоцмах, прижимающий к себе Златку. Меня словно током ударило: хотя, несмотря на скрытность родителей, я видела, насколько в то время отец был удручён и подавлен, в полной мере глубину отцовского отчаяния я поняла только в этот момент.
    Кстати, дорогая моим памяти и сердцу актриса Оля Гольдбурт, игравшая Златку, потом рассказывала, что и ей, прекрасно, разумеется, знавшей мизансцену и партнёра, в этот момент стало по-настоящему страшно.
    Вообще-то, если отец и передавал через роль свои личные ощущения или чьи-то подмеченные им черты, это ни в коем случае не означало, что роль оказывалась явлением несамостоятельным, зависимым, нет, образ получался обобщённым, но, чем сильнее была в душе у актёра боль, тем сильнее образ ранил. Таков и Гоцмах:
    Этапной… работой в смысле углубления понимания жизни, - писал Зускин, -явились "Блуждающие звёзды", где я играл чахоточного актёра…
    Я сыграл эту роль в "Блуждающих звёздах" на двадцатом году работы в театре, после многих больших ролей. В ней я хотел проказать одарённого человека из народа, притом глубоко несчастливого, хотел дать трагический образ. Я стараюсь во всех моих ролях найти человеческую мечту, тоску о лучшей жизни. Это глубоко национальная черта…¹⁸

    Да, всё, что я могла бы рассказать об отце, его жизни и искусстве, о театре, о судьбе нашего народа, так или иначе связано с этой ролью. Поистине - обощённый образ.

    Но ведь и обобщение должно быть театральным, и тут опять на подмогу приходит вещь. Когда Гоцмах лежит, больной и забытый, ни на что не надеясь, его лицо покрывает бутафорский чёрный шарф. Но вот он стряхивает печаль, снова надеется на лучшее, и шарф торжествующе взлетает вверх, а когда он понимает, что подмостков больше ему не видать, он затягивает этот шарф на шее смертельным узлом.
    Последняя фраза, которую говорит умирающий актёр: "Врачи говорят, мне нужен покой, воздух и юг. Зачем мне воздух и юг, зачем мне жизнь - без сцены, без театра?!", - была для меня лейтмотивом всей роли¹⁹.

    Так скажет Зускин, а я добавлю: лейтмотивом всей жизни. Однако роль ещё не доиграна, ещё можно посмеяться и поплясать. Гоцмах вдруг вскакивает и судорожно начинает расставлять, уже не скамейки, а стулья. Они ещё явятся, его бесчисленные невидимые зрители! Стуит только хорошенько их позвать! Он запевает вечную, неистребимую песню Колдуньи, и в этом и впрямь чудится колдовство: "Кум, кум, кум цу мир!" ("Иди, иди, иди ко мне!"). Песня обрывается, Гоцмах умирает, но колдовство Зускина мы уносим с собой.

Примечания

    1 Вишневская, И. "Деньги для культуры?", "Театр", Москва, 1993, № 2, сс 13-14.
    2 Вишневская, И. "Звёзды не падают, звёзды блуждают", "Культура", Москва, 1996, с. 12.
    3 Зускин "Автобиография", машинописная рукопись, 1946.
    4 Вишневская,И. "Звёзды не падают, звёзды блуждают", "Культура", Москва, 1996, с. 12.
    5 Шолом-Алейхем "Блуждающие звёзды", Москва, 1999, с. 56. Перевод с идиш: Слоним, Я.
    6 Вишневская, И. "Звёзды не падают, звёзды блуждают", "Культура", Москва, 1996, с. 12.
    7 Лямпе, Г.М. - из выступления на вечере, посвящённом семидесятилетию со дня рождения Зускина, Москва, 1969.
    8 Вишневская, И. "Деньги для культуры?", "Театр", Москва, 1993, № 2, сс 6-16.
    9 Рубинчик, И., телефильм "Путешествие Вениамина Зускина", Иерусалим, 2000.
    10 Зускин "Автобиография", машинописная рукопись, 1946.
    11 Там же.
    12 Вишневская, И. "Деньги для культуры?", "Театр", Москва, 1993, № 2, 6-16.
    13 Аветисян, Тамара "Сколько стоит это пароход?", сборник "Тамара Аветисян. Незабываемые", Киев, 1998, с. 124.
    14 Вишневская, И. "Деньги для культуры?", "Театр", Москва, 1993, № 2, сс 6-16.
    15 Сендер, Г., телефильм "Путешествие Вениамина Зускина", Иерусалим, 2000.
    16 Зускин "Автобиография", машинописная рукопись, 1946.
    17 Там же.
    18 Там же.