    В 1944 г. я вернулся в Киев и продолжил (после лета в колхозе) учебу на 5 курсе. Это был необычно громоздкий выпускной курс. Нас было более 400 человек, разделенных на два потока. К обычному курсу, вернувшемуся, кто как мог, из Челябинска, где Киевский медицинский институт развернулся в войну, присоединились студенты, учившиеся при немцах в Киеве. Им не зачли этот год учёбы, и они были вынуждены его повторить.
    Отношения между "эвакуированными" и "оккупированными" были тайно неприязненными. Хотя студенческие группы были смешанными, в каждой пролегала невидимая граница, которая только постепенно стиралась, но практически сохранилась до конца учёбы.
    "Оккупированных" не было в органах самоуправления студентов. У нас, воспитанников сталинск4ой системы, царило тайное недоверие к ним. Группы не собирались вместе вне учёбы, как это принято обычно среди молодёжи. По той же причине впоследствии никогда не собирались на традиционные сборы выпускников. Такое настроение передалось и мне.
     Но так случилось, что я подружился с одной студенткой, находившейся в годы войны в Киеве, а потом познакомился со всей ее семьей. Причин было две. Одна из них чисто географическая: мы жили на одной улице и вместе шли домой после лекций. Другая - субъективная - она мне страшно понравилась еще до знакомства с ней. Мне было 20 лет.
     Галя П. была на два года старше меня и, как она мне сообщила, уже замужем, муж у нее моряк, на фронте. Она жила с родителями на противоположной стороне нашей улицы, в доме, который носил в народе название " дома милиции". Им начиналась наша крутая улица, поднимавшаяся от Бессарабки вверх, в сторону Липок. Я жил на три дома выше и заметил однажды незнакомую девушку, когда она выбегала из дому , наискосок пересекая дорогу. Я, как говорят, положил на нее глаз. Она любила носить расклешенные платья, чаще светлые, однотонные, мне казалось, что ее ноги слегка коротковаты, но это скрадывалось, когда она надевала туфли с каблучком. Коротко остриженные волосы были светлыми.
    Потом я увидел ее на лекции, и со временем наши постоянные места оказались рядом. Вблизи она показалась мне еще привлекательней. Губ она не красила ("мы договорились: я не крашу, он - не курит"),но они были и без того нежнорозовые, на щеках легкий румянец, глаза светлокарие, смешливые. Мой старший и многоопытный друг Борис П. как- то, глядя на нее, бросил: "Лакомый кусочек!" Такая этикетка меня несколько покоробила. Он был для меня большим авторитетом, но ЭТО я чувствовал и без него.
     Мы встречались не только на лекциях, но и на работах по разборке развалин Крещатика, возвращались вместе домой и, уже не помню как, я побывал у нее дома. Отец Гали был работником милиции в невысоком чине, лет под 60, немногословный человек. Я не помню его как следует, носил он необычное имя Палладий. В войну он был оставлен в тылу у немцев, но жил не в Киеве, а в деревне под Чернобылем, где постепенно сформировался партизанский отряд.
    Душой и вождём семьи семьи была мать, худая, постоянно подвижная, активная женщина, с рябым, желтоватым лицом и дугообразными бровями. Любила пошутить и говорила безаппеляционно:" От холостяка всегда козлом воняет!" и улыбалась одними глазами, добавляла для моего успокоения: "...после двадцати шести!"
    К сожалению, память моя не сохранила ни ее имени, ни отчества, хотя называть мне его приходилось десятки раз. Меня удивила одна семейная ситуация. Вскоре после освобождения Киева пришло письмо от незнакомой москвички, которая сообщала, что воевала в партизанском отряде, которым командовал старший брат Гали Володя. Эдакая Зоя Косьмодемьянская. В письме писала, что забеременела от Володи и у нее дочь, названная по желанию Володи в честь сестры тоже Галей. Володе удалось, когда она оказалась в положении, переправить ее обратно через линию фронта. О судьбе Володи ничего не знает.
     "Невестка" была приглашена в Киев и была полностью вместе с дочерью принята в семью. Согласитесь, такое бывает нечасто. Ведь все было на честном слове. Полина (так звали партизанку) оказалась действительно прекрасным человеком: спокойная, миролюбивая, с мягким юмором. Не красавица, но приятная - скуластенькая, с широко расставленными глазами, тонкогубая, стройная. Она поступила в Киеве на работу снабженцем в Укракадемсбыт и стала одновременно учиться. Много лет она так и оставалась одна. По словам Гали-старшей, ее действительно чуть не постигла участь Зои, т.к. немцы ее поймали и уже вели на расстрел.
    Но один из двух конвоиров оказался австрийцем, вступился за нее, и ей удалось убежать. На своей мирной работе она тоже проявила партизанский характер. Когда некий проходимец попытался ограбить ее снабженческую машину, она каким-то приёмом сумела отобрать у него нож и обратить грабителя в бегство. Так жила эта семья впятером в двухкомнатной квартире.
     Наши с Галей прогулки в сторону дома постепенно удлинялись, она много рассказывала о жизни "при немцах" и в частности такую, тоже необычную и неожиданную для меня историю. И вот ее краткий пересказ, почти телеграфным стилем.

    Перед войной в выпускном классе Галя подружилась с Женей Г., сыном профессора Киевского университета. Женя был человеком умным, властного характера и полностью подавлял Галю своим интеллектом. После школы он поступил на философский факультет университета, она - в медицинский институт, но роман продолжался. Женя стал своим человеком в доме и ,как я понял, они с Галей стали очень близки. Галя с гордостью упомянула, что Женя устоял даже перед первой красавицей своего факультета, которая пыталась его завлечь.
    Началась война, и Женя сразу ушел добровольцем на фронт, отец его уехал в эвакуацию. Военная судьба Жени сложилась трагически. Отправленный со своей частью на запад, к границе, он скоро попал в окружение, часть его рассыпалась. Ночуя в каком-то селе в сарае вместе с другими окруженцами, он заметил скоро, что соседи как-то странно на него поглядывают. Нужно сказать, что Женина внешность не оставляла сомнений в его семитском происхождении. Один из соседей, обратив внимание на его добротные сапоги, предложил обменяться обувью, "они тебе всё равно уже не понадобятся". Женя был, со слов Галины, очень сообразительным парнем, он ночью незаметно выбрался из сарая и подался пешком на восток, в сторону Киева. Ночевал где попало. На какое-то время его приютила женщина, которой он помогал в уборке урожая (был июль-август). В сентябре он добрался до занятого немцами Киева и - куда деваться? - пришел в единственную квартиру, где его могли приютить - в дом милиции. Потом начались взрывы зданий на Крещатике, облавы в поисках партизан, и вскоре появился известный приказ об отправке из Киева всех евреев "с вещами ".Женя твердо решил туда не ходить, он ясно оценивал ситуацию. Через несколько дней на столбах появился приказ всем мужчинам явиться на проверку. Мать Гали достала ему какую-то справку со славянской фамилией, Женя явился и был вместе с другими помещен в лагерь где.то на окраине, кажется на Лукьяновке. На счастье там оказался и его соученик по университету, который его прикрывал и поддерживал. Окружающие косились на него. Однажды они его окружили и потребовали: "Скажи - кукуруза!" И Женя, который всегда картавил, единственный раз в жизни произнес это слово правильно. Потом его заставили спустить штаны, чтобы проверить, не обрезан ли он. И хотя в детстве он подвергся ритуальной операции, добровольные, но еще неопытные "исследователи" так и не разобрались. Опыт к ним очевидно должен был придти позже.
    Женя рассказывал, что из их лагеря отправляли людей закапывать Бабий яр. Он и сам принимал в этом участие, видел, как гитлеровцы и их помощники делили награбленное, оставшееся после убитых. Через несколько дней его выпустили, выдав документы о проверке. Был острый момент, когда Женя расписывался, наклонив свою курчавую голову, немец остановил на ней свой взгляд, но тут опять выручил его студенческий друг, ему удалось отвлечь внимание чиновника.
    Женя снова вернулся в дом милиции и жил там, никогда не покидая квартиры. Галина мать устроилась на работу, расклеивала по городу афиши. Галя сначала помогала ей, потом, когда открылся институт, стала посещать занятия. Я уже не помню по каким причинам, но однажды всех жителей заставили покинуть дом. Мать подыскала заброшенную квартиру где-то на Большой Васильковской. Волновала проблема переброски Жени через пол-Киева. Дело было зимой. Нарядили пленника в ватник, нагрузили санки домашней утварью и в сопровождении матери он повёз санки через город. Как наёмный работяга. Всё сошло благополучно.
    В новой квартире было спокойней. Галя приносила Жене по его требованию учебники по философии, языкам, он конспектировал... классиков марксизма. Я видел сам эти конспекты, Галя их хранила - большую пачку..
    Беспокойство было связано с самим Женей. Он дико ревновал Галю. Стоило ей задержаться в институте, он устраивал сцены, грозился уйти из дому. Под впечатлением этих сцен, Галя решила в дальнейшем, когда всё будет позади, с ним расстаться. Она чувствовала себя с ним, по ее словам, как в тюрьме.
     К концу 42 года под Чернобылем сформировался партизанский отряд с базой в лесу. Отец Галины был одним из его руководителей. Гале пришлось выполнять поручения как связной: возила листовки, передавала сообщения. В отряде она познакомилась со своим будущим мужем, комиссаром отряда Алексеем (Лёней) Ш. Они решили пожениться.
    В огромной пустующей квартире, где прятался Женя, поселился еще один сосед, нестарый человек, из украинских националистов. Всегда носил расшитые народным узором рубахи. Женя, конечно, прятался от него, но однажды они случайно встретились в коридоре. Сосед всё понял, но, к его чести, не донес. Мне этого человека Галя как-то показала на киевской улице, худой, как глист, он напоминал известного украинского героя пьесы Маяковского "Баня ".
     Учитывая осложнение обстановки в квартире, в отряде приняли решение вывезти Женю из Киева. Раздобыли липовые документы, и с ними Женя попутным транспортом в одиночку добрался в отряд после почти двухлетнего заточения. Но пробыл он там недолго. Наши форсировали Днепр к северу от Киева, освободили район Чернобыля и отряд влился в действующую армию. Женя ушел с ними вместе опять на запад.
     Но на этом его одиссея не закончилась. Вы наверно помните, что в конце 43 года немцы к западу от Киева перешли в контрнаступление. Женина часть была окружена, и он снова оказался в немецком плену. К моменту, когда я слышал эту историю, а это было зимой 1944 - 1945 года, о нем ничего не было известно. Его одинокий отец вернулся в Киев и всеми силами разыскивал своего сына. Только через год, когда мы были уже врачами, я узнал о конце его злоключений. Женя отыскался в одном из фильтрационных лагерей для бывших военнопленных где-то под Псковом. Не ручаюсь за точность, но Жене удалось из лагеря списаться с отцом, тот выехал к нему и добился его вызволения.
     А вот уже совершенно точный факт. Я видел и Женю, и его отца в гостях у Галиных родителей. За стенкой, в соседней комнате, лежал новорожденный Галин сын, названный в честь погибшего брата Володей (Зимой 44 года Галин муж был в кратком отпуске в Киеве - и вот результат). За столом сидело двое очень похожих друг на друга невысоких мужчин. Старший - отец и младший - возвратившийся сын . бывший пленник был некрасив, с короткой курчавой прической, не скрывавшей удлиненную, как и отца, форму черепа; самоуверенная манера поведения, мрачноватый взгляд выпуклых глаз. Он был мне мало симпатичен, хотя я понимал, что это не заурядная личность. Я чувствовал в нем волю и характер, которых так недоставало мне. Теперь я кроме того понимаю, что в его встрече с Галей в тот день было мало весёлого.
     За столом не было сказано ни слова о прошлом, может быть из-за присутствия постороннего. Говорилось только о ближайшем будущем. Он собирается продолжить учёбу в университете. Сейчас временно устроился вместе с другом на должность страхового агента, чтобы не сидеть на шее у отца. Мать - главная пружина и опора всех рассказанных событий - бегала из кухни к столу и обратно. За столом чувствовалось смутное напряжение.
     От Гали я узнал, что Женя оказался в концлагере на севере Норвегии. Ему пришлось даже подвергаться пыткам, чему-то вроде "испанского сапога".
    Став врачами, мы с Галей стали видеться всё реже. Вскоре я надолго покинул свой любимый Киев. Отец Гали еще в мою бытность умер очень быстро от рака лёгких. Он лечился в Октябрьской больнице, где я работал молодым врачом, и я помогал не столько ему, сколько измученным женщинам всем, чем мог, как друг дома.
    Галя после декрета устроилась гинекологом. Я видел ее через несколько лет, уже пополневшую и погрузневшую, немножко с одышкой на крутых подъёмах киевских улиц, которую она напрасно старалась скрыть от моего профессионального взгляда.
    У сына порок сердца. Полинка как участница войны получила отдельную квартиру. Об основном герое событий я не спросил. Для меня он не был тогда основным. Его дальнейшая судьба мне неизвестна.
    Еще через много лет я заглянул в тот подъезд дома милиции. На почтовом ящике внизу уже другая фамилия. Исчерпав обычные пути поиска, я разыскал номер телефона и позвонил одной из бывших сотрудниц Гали, врачу-гинекологу на пенсии, вдове известного профессора. Назвал искомое имя, отчество, обе фамилии, девичью и по мужу, но она ответила: "Это было так давно, ой, что Вы, я ничего о ней не знаю."